Предыдущая: http://www.proza.ru/2019/09/17/713
5. ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
СВЕТЛОВ Михаил Аркадьевич – лучший поэт советской эпохи. Любимец Сталина.
ФОЛОМИН Фёдор Петрович – поэт, член Союза писателей СССР, председатель Комиссии по работе с молодыми авторами.
ЭСКОВИЧ Нина Леонтьевна – его супруга, литературовед.
КРИТСКАЯ Ирина – строгая девушка с поэтическим характером, студентка мединститута.
ДРУЦ Ефим – цыган по натуре, подающий надежды молодой поэт.
РЯЗАНЦЕВ Юрий – новичок в литобъединении. Напористо-болтливый.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: Москва, Вторая Брестская улица, старый кирпичный дом, трёхкомнатная отдельная квартира Эскович с телефоном Д-0-39-04.
В центре большой столовой - круглый стол, на нём три тарелки с пирожками и лампа с декоративным самоваром.
ФОЛОМИН: Юра, давай сразу договоримся: на этом занятии ты стихи читать не будешь, потому что прошлое занятие было и так посвящено тебе.
РЯЗАНЦЕВ: Я с этим совершенно не согласен.
ФОЛОМИН: А по-другому не будет!
СВЕТЛОВ: К тому же, при чтении стихов ты отбиваешь такт ногой. Слушать противно! Пришлось мне даже нырнуть головой под стол и придерживать рукой твой дырявый ботинок, помнишь?..
РЯЗАНЦЕВ: Он из самой натуральной кожи. Поэтому ему сносу нет. Одно удовольствие носить его и зимой, и летом.
ФОЛОМИН: Теперь ты можешь его в качестве подарка преподнести любому музею, ибо до него дотронулась рука великого Мастера Слова!
СВЕТЛОВ: Ну, хватит об этом. Ирочка, я поздравляю тебя с первой серьёзной публикацией. Конечно, журнал «Юность» - не «Новый мир», но начало положено.
ЭСКОВИЧ: Я очень рада за тебя! А вы, ребята, почему молчите, не поздравляете?
ДРУЦ: Я должен похвастаться. Для цыганского театра «Ромэн» я согласился написать пьесу «Московская цыганка». Между актёрами уже начались драки за роли в моей пьесе.
КРИТСКАЯ: Спасибо, Ефим, за поздравление! А ты, Юра, что скажешь?
РЯЗАНЦЕВ: Только одно – я таскаюсь сюда на занятия к чёрту на куличики из провинции, а меня никто слушать не хочет. Я давно приготовил огромную поэму в стихах про восстание сипаев против англичан.
ФОЛОМИН: Я уже знаю об этом. А ты, Ефим, обещал на прошлом занятии порадовать нас новыми стихами.
ДРУЦ: Конечно я готов. Ну, слушайте.
«Ах, электричка, в сердце лучики.
Дверь отворяет вновь и вновь.
Моряк истории накручивает
Всё про любовь!
Спасибо, милые влюблённые,
Что вас здесь нет…»
ФОЛОМИН: Остановись! Я могу продолжить:
«…Вдоль станции поезду зелёному
Зелёный свет…»
Я не ошибся? Интересно, когда ты написал это произведение? Говори, но только истинную правду!
ДРУЦ: Вчера вечером. То есть 18 мая 1954 года.
ФОЛОМИН: Почему же я знаю его наизусть?
ДРУЦ: Сам удивляюсь! Я сочинил его только вчера.
ФОЛОМИН: Нина, ты помнишь эту классическую белиберду?
ЭСКОВИЧ: Конечно. Разве такое забудешь?
ФОЛОМИН: А вы, ребята, помните?
КРИТСКАЯ, РЯЗАНЦЕВ (понимая ситуацию): В первый раз слышим белиберду!
СВЕТЛОВ: Ясно, они выгораживают преступника!
ФОЛОМИН: Всё это, конечно, очень хорошо, даже замечательно… Просто идиотизм какой-то… За всё время наших занятий ты написал не более десяти стихов и теперь гоняешь их по кругу.
ДРУЦ: Не десять, а одиннадцать. Потому что у меня на стихи нет свободного времени, хотя ни в каких институтах, как некоторые, я не учусь и не буду этого делать потом. Я врастаю в цыганский быт и раздобыл гитару. Будущим летом собираюсь кочевать с ней в кибитке и шатре по всей Индии.
РЯЗАНЦЕВ: Вот сволочь! Это я - специалист по Индии. Моя поэма…
ДРУЦ: Сам сволочь!
ЭСКОВИЧ: Ребята, ребята, не ссорьтесь, я этого не люблю! Нет, вы только полюбуйтесь – пока мы разговаривали, Юрий съел все пирожки с мясом. А ведь есть и другие, с капустой и горохом!
РЯЗАНЦЕВ: С мясом - они самые поджаристые, калорийные и очень вкусные.
ФОЛОМИН: Ты совершенно не умеешь вести себя в приличном обществе. Я заметил, что ты обладаешь фантастической способностью говорить с туго набитым ртом.
РЯЗАНЦЕВ: А что мне остаётся? Стихи читать не дают, на пище экономят…
КРИТСКАЯ: Ты что, всегда голодный?
РЯЗАНЦЕВ: Ничего подобного, деньги у меня всегда есть.
ФОЛОМИН: Сейчас не об этом. Скажи, только не ври: сколько стихов ты пишешь каждый день?
РЯЗАНЦЕВ: Как обычно, ровно тридцать.
СВЕТЛОВ: А почему именно тридцать, а не тридцать одно?
РЯЗАНЦЕВ: Но это же и ежу понятно. Я как-то нашёл в нашем институте совершенно бесхозный ватманский лист и начертал на нём золотой краской: «Если за день тридцать штук не написал, это значит – целый день пропал!» Потом прикнопил его в общаге над кроватью и сразу обрёл смысл в жизни.
СВЕТЛОВ: А если бы ты написал на этом проклятом листе про сто тридцать стихотворений в день?
РЯЗАНЦЕВ: Я никогда не изменяю данному себе слову. Пришлось бы потрудиться.
ДРУЦ: Фёдор Петрович, лучше спросите его, откуда он взял эту золотую краску?
РЯЗАНЦЕВ: Секрет!
ФОЛОМИН: Помолчи, Ефим. А теперь, Юрий Алексеевич, я хочу сообщить тебе замечательную новость. Ты не только хронический идиот, но и законченный мерзавец.
РЯЗАНЦЕВ: А что такое я Вам сделал?
ФОЛОМИН: Он ещё спрашивает! Хорошо, доходчиво объясняю: мне всё время звонят друзья из редакций и недоумевают, откуда в столь уважаемом литобъединении появился индус по фамилии Рязанцев? И скоро ли он уедет на свою историческую родину? Твои главы из поэмы о сипаях уже осточертели всем!
РЯЗАНЦЕВ: Не может быть!
ФОЛОМИН: Оказывается, этот растленный тип рассылает свою адскую продукцию во все газеты и журналы. В моих руках письмо из журнала «Здоровье». Там ждут ответа от меня. Вот, послушайте. «Уважаемая редакция! Хочу порадовать Вас. Вам пишет замечательный автор стихов, его хвалят все, например, известный вам, конечно, Михаил Светлов, а также и Фоломин. У меня сейчас сложилась трудная финансовая ситуация – я взял напрокат пишущую машинку, поэтому прошу опубликовать мои стихи. Их всего пять. И выслать мне гонорар как можно быстрее, чтобы расплатиться за неё. Надеюсь на дальнейшее сотрудничество. Будьте здоровы!»
ДРУЦ: Во даёт!
ФОЛОМИН: Меня спрашивают: «А он не лунатик? Не чешется ли у него под лопатками? Нет ли у него галлюцинаций?»
КРИТСКАЯ: Они что, считают, что ему нужна срочная медицинская помощь?
ФОЛОМИН: Тот же текст под копирку он направил в газету «Гудок». Там тоже спрашивают: «Не готовится ли он немедленно броситься под поезд? Если – да, то поможем!» И ещё, то, что касается лично меня. Им непонятно, кто я всё-таки ФолОмин или ФоломИн? У Рязанцева в стишке:
«Есть несчастье иного рода.
Мчится поезд – труба не видна.
Но в любое время года
Я бываю у ФоломинА…»
Но я ФолОмин со дня рождения!
РЯЗАНЦЕВ: ФоломИн лучше звучит!
ФОЛОМИН: Убью паршивца!
СВЕТЛОВ: Что-то, Юра, не припоминаю, когда это я тебя хвалил? Ну да, есть один стишок, достойный внимания, но только один!
РЯЗАНЦЕВ: Вы мне его не подскажите? Это очень важно для меня! Я подзабыл, какой…
СВЕТЛОВ: А я помню. В нём ты называешь себя ослом.
РЯЗАНЦЕВ: Нет, такого у меня нету.
СВЕТЛОВ: Хорошо, значит, маразматиком…
РЯЗАНЦЕВ: Ничего не понимаю. И такого стишка тоже нет.
СВЕТЛОВ: Ах, да. Наконец, вспомнил. Это то, где ты оповещаешь всё потрясённое человечество, что ты – не гений, а наоборот. Есть такое?
РЯЗАНЦЕВ: Да-а. Но оно совсем маленькое, всего четыре строчки. К тому же, недавно я изменил отношение к себе на диаметрально противоположное.
СВЕТЛОВ: А зря!
РЯЗАНЦЕВ: А можно я прочту что-нибудь другое, подлиннее?
СВЕТЛОВ: Ты будешь читать только то, что я тебе скажу, иначе умолкнешь навеки. Прочти нам его или лучше спой.
РЯЗАНЦЕВ: Зна-а-ю сам, что я не ге-е-ний…
СВЕТЛОВ: Стоп, ничего не слышу! Надо отчетливее и с вдохновением.
РЯЗАНЦЕВ: Зна-а-ю сам, что я…
СВЕТЛОВ: Стоп! Ну что ты орешь? Тут глухих нет. А вот текст, конечно, хороший, в нём чистая правда в своей обнажённой непривлекательности.
РЯЗАНЦЕВ: А можно, я его дочитаю?
СВЕТЛОВ: Что именно?
РЯЗАНЦЕВ: Ну, это самое.
СВЕТЛОВ: Не порть нам впечатление от услышанного ангельского пения. Первая строка проникновенна, а последующие три – просто чепуха.
ЭСКОВИЧ: Нет, вы только посмотрите, что он наделал!
ФОЛОМИН: Ну что ещё?
ЭСКОВИЧ: Он успел съесть все остальные пирожки. Тарелки пусты. Как я этого не заметила?
ДРУЦ: Признаться, очень рассчитывал покушать. Но, как человек окультуренный и скромный, я замечаний Юре не делал.
КРИТСКАЯ: И я тоже поэтому промолчала.
РЯЗАНЦЕВ: Эх, была не была…
«Стрелы - в пробковые шлемы.
В брюхо – острые мечи,
Те, что просятся в поэмы.
Ты, британский пёс, молчи!
Индия – страна сипаев,
Пальм и лотоса и пр…»
СВЕТЛОВ: Где тут лошадь? Кто её тормозит?
РЯЗАНЦЕВ:
«…Флот британский утопает,
Погружается в сортир.
В нём, не падайте со стула,
С превеликой высоты,
Только белые акулы,
А не серые киты.
Так они за попу тяпнут,
Что случится геморрой.
Англичанам надо драпать.
Впрочем, это не впервой.
И, конечно же, задача…»
СВЕТЛОВ: Мне становится страшно от этих жутких подробностей!
КРИТСКАЯ: С точки зрения медицины – ошибка на ошибке!
РЯЗАНЦЕВ: Тогда продолжаю.
«Знаю сам, что я не гений.
Только, свежестью дыша,
Миром лёгких откровений
Переполнена душа…»
СВЕТЛОВ: Это заметно. Должен тебе сказать, чтобы стать настоящим поэтом, а не дешёвым флюгером, надо досконально изучить всю отечественную и мировую литературу, начиная со средних веков. Причём, в подлинниках, а не в переводах. Особенно это касается тебя, Юра.
ДРУЦ: Иначе будешь изобретать велосипед или что-нибудь похуже, как сейчас.
СВЕТЛОВ: А скажи-ка нам правду, только не ври: какую книжку ты прочёл в последний раз? Не забыл названия? Или она для дошколят?
РЯЗАНЦЕВ: В настоящее время я упорно и настойчиво, забросив все дела, изучаю творчество великого советского поэта Михаила Аркадьевича Светлова.
СВЕТЛОВ (после выразительной паузы): Этого вполне достаточно! А ты знаешь, что поэзия – нищенка, и таковой она и останется? Или хочешь всё же зарабатывать на ней, как я?
РЯЗАНЦЕВ: Мне нравится прикасаться к Вечности и становиться умнее. Тут дело не в деньгах!
СВЕТЛОВ: Похвально!
ЭСКОВИЧ: Сказав такое, ты, Юра, открылся нам с совершенно неожиданной стороны. Феденька, ты это слышал? Учись!
ФОЛОМИН: Я согласен, что Юра не лишён способностей, но…
СВЕТЛОВ: Юрий, а хочешь, я тебя познакомлю с одним выдающимся композитором, твоим ровесником? Он требует, чтобы я писал стихи на его музыку. Вцепился в меня, как клещ.
РЯЗАНЦЕВ: Я очень люблю сочинять песни, хотя ни разу не пробовал. Спасибо!
СВЕТЛОВ: Вот и договорились! Ну, Федя, не пора ли нам поговорить наедине в твоём кабинете?
ФОЛОМИН: У меня всё готово.
Фоломин и Светлов уходят.
РЯЗАНЦЕВ: Ну, теперь держитесь! Я продолжу:
"Дон Кихот – это символ отваги.
Мы к нему отправляемся в гости,
Чтобы выпить бочонок малаги.
Жаль, что нету его в Сарагосе.
Может, в Турции? Это едва ли.
Может, в Греции он на поминках?
Может, в Грузии пьёт цинандали
И с друзьями танцует лезгинку?
Оказалось, что он в Петербурге
И живёт, как и мы, небогато.
Всё один да один, без подруги.
Дульсинея исчезла когда-то..."
КРИТСКАЯ: Мне пора в больничку на ночное дежурство. Там отдохну, если получится. Чаю хочется с конфетами.
ДРУЦ: А я к цыганам. Сегодня у нас две свадьбы. Снова бессонные ночи у костра и вино… Надоело!
РЯЗАНЦЕВ: А я на последнюю электричку до общаги. Взять бы в руку сучковатую палку, надеть на голову дырявую соломенную шляпу, на ноги – сношенные лапти – и вперёд, как Максим Горький. А потом – хоть в бурлаки на Волге.
КРИТСКАЯ: Это у тебя от сегодняшнего переедания. Завтра придёшь в себя и обнаглеешь.
ЭСКОВИЧ: Ну всё, хватит. В путь-дорогу, ребята!
Следующая: http://www.proza.ru/2019/09/22/474