Зощенко. Дом, который остался в его памяти

Елена Ромашова
Зощенко.  Кусочки мозаики к портрету. Дом, который остался в памяти.

Зощенко именно петербургский писатель. С молоком матери, впитал он неповторимые петербургские черты:  холодноватую сдержанность, такт и отзывчивость. Был органичен в этом городе. Не переносил хамства (во всех его проявлениях) и унижения человеческого достоинства. Был верен чести офицера и дворянина. Когда (в середине 40-х) над ленинградской писательской организацией сгустились тучи, то многие его собратья по перу (особенно те, кто не был тут рожден) уехали в Москву и счастливо дожили «до могил на Новодевичьем». Он остался в Ленинграде и испил обрушившиеся кары сполна.

Эти мои записки – наброски книги, которая ещё только складывается. В них будут «оживать» адреса, связанные с жизнью писателя, становясь кусочки большой мозаики жизни Зощенко и его семьи.
                ***
Начала я своё «путешествие по следам Зощенко в Петербурге» с адресов его детства. А точнее, с того места, где происходили события из книги «Рассказы о Леле и Миньке» - первой книге, когда-то открывшей мне  Зощенко и навсегда поселившей в моём сердце особое к нему отношение.
 
Адрес этот – Васильевский остров, 9-ая линия, дом 70 кв.6

Судя по пронзительным строкам из Главной книги писателя («Перед восходом солнца»), этот дом оставил особый след в его душе:
 «У меня сердце упало, когда я подошел к воротам этого дома. Боже мой! Как все здесь мне было знакомо. Я узнал лестницу, маленький сад, ворота, двор. Я узнал почти все. Но как это было не похоже на то, что было в моей памяти. Когда-то дом казался огромной махиной, небоскребом. Теперь передо мной стоял захудалый трехэтажный домишко. Когда-то сад казался сказочным, таинственным. Теперь я увидел маленький жалкий скверик. Казалось, массивная высокая чугунная решетка опоясывала этот садик. Теперь я трогал жалкие железные прутья не выше моего пояса. Какие иные глаза были тогда и теперь! Я поднялся на третий этаж и нашел дверь нашей квартиры. Мое сердце сжалось от непонятной боли. Я почувствовал себя плохо. И судорожно схватился за перила, не понимая, что со мной, почему я так волнуюсь. Я спустился вниз и долго сидел на тумбе у ворот. Я сидел до тех пор, пока не подошел дворник. Подозрительно посмотрев на меня, он велел мне уйти».

И кто бы из почитателей таланта Зощенко удержался, чтобы не пройти по этим следам?

Решетка в воротах сохранилась, как и остатки тубы возле ворот…
Мой пульс явно превышал положенный ритм, когда я впервые поднималась по этим лестничным ступенькам, а через распахнутое на площадке окно во двор виднелся этот «скверик».

Дверь в квартиру №6 на 2-м этаже квартиру была новой, метлиически-бронированной и никаких эмоций не вызвала. Тут мне, очень кстати, вспомнилось, что в послереволюционные годы с нумерацией квартир происходили всякие метаморфозы. А главная состояла в том, что ранее не считающийся жилым 1-й этаж, изменил свой статус, и нумерация квартир стала начинаться уже со служебных помещений расположенных на нем. Стало быть, бывшая квартира №6 могла теперь стать 9-й на третьем этаже…

Вот эта дверь  осталась прежней, такой, какой были все двери в этом доме ещё при Зощенко. И именно она дала толчок нахлынувшим ощущениям…

Вдруг зазвучали за ней голоса многочисленных детей большого семейства, послышались звуки пианино. Промелькнули на лестнице лёгкие тени старших сестер Зощенко Елены и Валентины. Одетые в коричневые гимназические шерстяные платья с высокими воротниками и в черные фартуки, они спешили на занятия в Василеостровскую гимназию.

 А вот, в сумерках, медленно поднимается вверх по лестнице маленький гимназист-приготовишка Минька в сером гимназическом пальто с серебряными пуговицами и с тяжёлым ранцем за спиной. Он, после уроков в гимназии, просидел до самого закрытия в Соловьевском саду , известном памятником-обелиском Румянцеву. Потому, что никак не мог набраться смелости принести домой дневник со своей первой двойкой за не выученное стихотворение…

                ***
Квартира была большая (не менее 5 комнат): гостиная (она же столовая), комната родителей, детская, комната старших девочек, Минькина комната. Кабинета отца в этой квартире не было. В то время он работал над мозаикой для музея Суворова и снимал  отдельную мастерскую неподалеку (на набережной реки Смоленки). Из прислуги имелись кухарка и нянька.

Нянька Татьяна спала в детской, где обитали  младшие Зощенко: Люма(Юля), Тата(Тамара),Володя и недавно родившаяся Верочка. Эта самая Татьяна потом станет почти членом семьи. После смерти матери семейства она будет опекать её осиротевших (остающихся в Петрограде) ещё не очень взрослых детей. А позже, в 20-е, станет нянькой для сына Валентины Зощенко – Коки Истомина.

Периодически менявшиеся кухарки (Ольга, Паша, Груша…) обитали в кухне.

За входной дверью была скромная прихожая, справа был коридор, в который выходили двери жилых комнат, а заканчивался он дверью на кухню, имевшую выход на чёрную лестницу. Первой в коридоре была дверь в самую большую комнату в квартире – гостиную. Здесь обедали, принимали гостей и устанавливали ёлку. Здесь играли дети и устраивались домашние спектакли. Из неё дверь вела в родительскую комнату. А по другую сторону коридора располагались комнаты детей.

Когда родители уходили в театр или в гости, старшей среди детей оставалась сестра Леля (Елена). Вторая сестра, Валя, тихонько сидела у себя в комнате с книгой. А Минька принимал участие во всех рискованных затеях старшей сестры Елены (Лели), за что им доставалось от родителей.

Впрочем, физических наказаний отец не признавал: считал это устаревшим методом. Лишь однажды (на памяти Михаила) в гневе дернул за косичку Лелю, особенно возмущенный её выходкой.  Предпочитал внушения и беседы.  О том, чего детям нельзя делать и почему.
Были у него и другие воспитательные методы. Вот как он поступил, чтобы показать сыну, что жадничать плохо (Рассказ «Я не виноват»):
«Сидим за столом и кушаем блины.
      Вдруг отец берет мою тарелку и начинает кушать мои блины. Я реву<…>
Отец в очках. У него серьёзный вид. Борода. Тем не менее он смеётся. Он говорит:
— Видите, какой он жадный. Ему для отца жаль одного блина.
<…>  Я говорю:
— Папа, хочешь мой суп?
Папа говорит:
— Нет, я подожду, когда принесут сладкое. Вот если ты мне сладкое уступишь, тогда ты действительно добрый мальчик.
Думая, что на сладкое клюквенный кисель с молоком, я говорю:
— Пожалуйста. Можешь кушать моё сладкое. Вдруг приносят крем, к которому я неравнодушен. Пододвинув к отцу моё блюдце с кремом, я говорю:
— Пожалуйста, кушай, если ты такой жадный.
Отец хмурится и уходит из-за стола. <…>
Я выхожу из-за стола, не дотронувшись до сладкого.
      Вечером, когда я лежу в кровати, подходит отец. У него в руках мое блюдце с кремом.
      Отец говорит:
      - Ну, что ж ты не съел свой крем?
      Я говорю:
      - Папа, давай съедим пополам. Что нам из-за этого ссориться?
      Отец целует меня и с ложечки кормит кремом».
Мать иногда применяла к детям «порку тонким пояском», объясняя это так: «чтобы запомнилось».
                ***
Непоседливая и энергичная Леля не признавала запретов. Запросто могла, подставив стул, достать с камина мамины часики (что было строго запрещено) или пробраться в закрытую от детей дверь с наряженной к приходу гостей ёлкой, чтобы рассмотреть подарки и попробовать развешенные на ней угощения.

                ***
Когда Минька ещё не учился в гимназии, а сестра уходила на учёбу, ему было скучно. Он выходил в этот двор, но доходил только до ворот – не дальше тумбы. Он был послушен и боязлив. И всё же любопытство брало в нём верх: однажды он вышел за ворота на улицу и был сбит велосипедистом. От страха и боли Минька громко закричал, и перепуганная мама, отругав велосипедиста, быстро унесла его на руках домой…

                ***
В тот год, когда родилась сестра Вера, из Полтавы к ним, в эту квартиру, приехал дед - папин отец:
 «Я думал, что приедет дряхлый старичок с длинными усами и в украинской рубашке. И будет петь, плясать и рассказывать нам сказки. Наоборот. Приехал строгий, высокий человек. Не очень старый, не очень седой. Поразительно красивый. Бритый. В черном сюртуке. И в руках у него был маленький бархатный молитвенник и красные костяные четки<…> с нами, с детьми, он не стал разговаривать. Он только немного поговорил с папой. А маме сердито сказал
- «Сами виноваты, сударыня. Слишком много народили детей».
И тогда мама заплакала и ушла в свою комнату<…>
И мне непременно захотелось узнать, что делает дедушка в своей комнате, из которой он почти не выходит и никому не позволяет входить в нее. Наверно, он там делает что-нибудь исключительно важное.
И вот я приоткрываю дверь я тихо вхожу в комнату.
Строгий дедушка ничего не делает. Он сидит в кресле и просто ничего не делает. Неподвижно смотрит на стену и курит длинную трубку.
Увидев меня, дедушка спросил:
— Что тебе здесь нужно? И зачем ты вошел ко мне не постучавшись?
И тогда я рассердился на моего дедушку и сказал ему:
— В конце концов, это наша квартира. Если хотите знать — это моя комната, а меня переселили к сестрам. Зачем я буду стучать в свою комнату?
Дедушка бросил в меня свои четки и закричал. Потом он пошел и пожаловался моему отцу. А отец пожаловался матери.
Но мама не стала меня бранить. Она сказала:
— Ах, скорей бы он уехал. Он никого не любит. Он вроде твоего отца. У него закрытое сердце».
Дед пробыл у них не долго. Но успел стать крестным своей младшей внучки Веры.

                ***
Дом был гостеприимным. Часто приходили в гости художники – друзья отца. В гостиной обстановка была бесхитростная, но солидная. В центре стоял большой овальный стол. Сверху, на него спускалась висячая лампа с белым фарфоровым абажуром ярко освещавшая стол и лица присутствующих.  За него усаживались гости. Во главе, у самовара сидела бабушка.  Горел камин. Вдоль стен располагались: пианино, массивный диван и буфет. На стенах были развешаны многочисленные картины отца (и подаренные ему работы друзей) и его рисунки со смешными сюжетами.
 Старшим детям иногда разрешалось присутствовать за ужином с гостями. На одном из таких вечеров, Минька  попытался согреть на кончике ножа замерзшее масло над стаканом своего взрослого соседа и с ужасом наблюдал, как оно плюхнулось в этот стакан, а ничего не подозревающий гость, всё это размешал и выпил…


                ***
Иногда это семейство отправлялось в гости к бабушке (крестной шестерых внуков) и её мужу-академику, жившим неподалеку на Малом проспекте. Из рассказа Зощенко «У бабушки» мы знаем об их внешности: «Дедушка толстый, грузный. Он похож на льва. А бабушка похожа на львицу. Лев и львица сидят за столом. <…> Это мамина мама. У нее седые волосы. И темное, удивительно красивое лицо. Мама сказала, что в молодости она была необыкновенная красавица». Можно узнать об укладе их дома, где за обедом дедушка сам разливает суп в тарелки большой ложкой. И понять, что с этим дедом у будущего писателя взаимоотношения тоже не сложились(впрочем, этот, как его называл Михаил Зощенко "неродной дед", как и его полтавский дед умерли вскоре, после описанных событий). А бабушку он любил.

                ***
Родители никогда не спорили и не выясняли взаимоотношений при детях:
    «  Улыбаясь, папа говорит маме:
      - Мне нужно с тобой поговорить.
      Они оба уходят в гостиную.
      Леля подходит к двери. Прислушивается. Потом говорит:
      - Нет, все хорошо. Ничего плохого не будет. Ручаюсь...
      Я спрашиваю Лелю:
      - А что у них произошло?
      Леля говорит:
      - Все женщины сходят с ума от нашего папы. Это чересчур расстраивает маму.
Вскоре из гостиной выходят наши родители. Я вижу, мама не особенно довольна, но все же ничего.
      Папа на прощанье целует мамину руку. И уходит ночевать в свою мастерскую. Это через три дома от нас.

                ***
Наконец, и Михаил поступил в гимназию. В 8-ю мужскую Василеостровскую на той же, 9-й линии, что и их дом, напротив женской гимназии, в которой учились сестры (на 8-й линии). Несколько избалованный, капризный и болезненный мальчик. Маленького роста, обидчивый и обладавший обостренным самолюбием. Тяжело ему пришлось в заведении с устоявшимися строгими правилами и классическим набором предметов. А он хотел заниматься лишь тем, что ему интересно. Жил в своём мире. Постоянно получал от учителей замечания, что «сидит на уроке с отсутствующим видом». Как то, в виде эксперимента шёл до гимназии: «210 шагов от угла Большого проспекта с закрытыми глазами, тычась на людей и задевая стены и тумбы. При этом мысленно считаю шаги». За что получил выговор от классного наставника, с которым столкнулся у дверей.

Уроков дома он не готовил. Но много читал. Остался на 2-й год во 2-м классе за двойки по русскому и немецкому. И, видимо, имел серьёзный разговор с отцом по этому поводу – следующий учебный год он закончил без троек. Но, это было единственный успешный год в его обучении.

Рассказы «Учитель истории» и «Хлорофилл» приоткрывают нам обстановку и нравы в гимназии и то, как непросто складывались там отношения у гордого маленького гимназиста с окружающими.

В выпускном классе конфликт с одним недалёким преподавателем (и его последствия)  чуть не привёл к настоящей трагедии: Михаил, не допущенный к выпускным экзаменам за неудовлетворительную оценку по сочинению, пытался покончить с собой.

Из заключения школьного врача, по поводу произошедшего: «ученик 8 класса Зощенко во все время пребывания в 8-й гимназии отличался спокойным уравновешенным характером, причем в его поступках и действиях не было никаких таких проявлений, которые указывали бы на возможность такого случая. Замечалась в нем лишь несколько повышенное чувство самолюбия».

В этой гимназии настоящих друзей у него так и не появилось. Они появились позже, в юности, когда он жил на Петербургской стороне.
                ***
Изучая биографию Зощенко и историю его семьи, мне удалось сделать маленькие открытия, внеся свою лепту в зощенковедение. И всё же, гораздо больше, чем знание точных дат, адресов и фактов его биографии меня интересовало именно КАК жил этот Дон Кихот советского времени, посмевший пойти с пикой своей сатиры на монстра политической машины с нечеловеческим лицом. Как он нашёл свой особый стиль и язык в литературе. Добился огромной популярности. Достойно перенёс свалившиеся беды. Тихий, и сдержанный. Мягкий и уступчивый с любимыми и друзьями. Разный. Всегда находившийся с детьми на одной волне и по-детски же обидчивый.  До того, что под влиянием минуты  мог вызвать на дуэль друга или попытаться покончить с собой. Жесткий при посягательствах на его творческие замыслы.

Очень хочется, наконец, представить полный образ этого человека. Со всеми его привычками и предпочтениями. Из плоти и крови, а не из лозунгов тех, кто сначала травил его как врага, а потом возносил в мемуарах на пьедестал как святого.

И чтобы это представленное было простым и достоверным, как написала когда-то его сестра Вера: «Миша был в отца - остроумный, но молчаливый, сдержанный.  Не помню случая, чтобы брат вышел из себя, повысил голос, Скорее промолчит, чем скажет лишнее. С друзьями он держался чрезвычайно просто. В спорах нередко уступал. Любил играть в шахматы, в карты. Даже и когда вырос не пил ни вина, ни водки, а пиво любил. Вообще Миша был тихий человек, неприхотливый. Всё умел делать сам, даже шить. На мелочи он не обращал внимания. Возмутить его могла только ложь, несправедливость или хамство. Тут он был нетерпим. Правдив был до дерзости».

                ***
С другими моими публикациями по этой теме можно познакомиться  тут:

http://www.proza.ru/2019/02/20/2039
http://www.proza.ru/2019/02/22/28
http://www.proza.ru/2019/02/25/1987
http://www.proza.ru/2019/02/27/1767
http://www.proza.ru/2019/04/13/444
http://www.proza.ru/2019/12/30/134