Если мир не может появиться так, чтобы существовать,
То он должен существовать так, чтобы не появляться.
1. Древние о мире
Извечный вопрос: откуда взялся, как появился мир, в котором мы живем? Человеку просто невозможно представить, как может из ничего вдруг появиться что-то. Так не бывает. А если и случается нечто подобное, то это воспринимается как чудо, которое впоследствии обычно все же находит вполне естественное объяснение: «Так вот оно откуда взялось! А мы уже думали…». Ничто не может само по себе возникнуть из ничего, как ничто, кстати, не может и совершенно бесследно исчезнуть.
А мир тем временем спокойно себе существует, вроде бы никуда не собирается деваться, и если бы, допустим, мира не было, то с какой еще стати ему надо было бы «собираться появляться»? Как же может быть такое, которого не может быть потому, что не может быть никогда, а оно есть, да еще и всегда?
Мысли о том, как возник и как существует, окружающий нас, мир будоражили умы людей на протяжении многих тысячелетий. Первые признаки философского осмысления мира находим уже в произведениях Гомера, который говорил о трех первопричинах которые можно в определенном смысле полагать первоосновами мира: Никс – праисходное состояние мира, Океанос – праморе, Тетис – жизнесообщающая сила, соединенная с водой.
Попытка объяснения возникновения мира содержится также в трудах других античных философов. Так, согласно Гесиоду, основой всего является хаос, который понимается как неограниченная, бесформенная масса, содержащая в себе все возможные потенции. Из хаоса возникают праисходные формы бытия. По мнению Ферекида первоосновой всего является особая жизнеспособная материя, которую он обозначает именем Зевс. Эта первооснова существует в пяти стадиях, следствием развития которых является возникновение богов, космоса и земли. Эпименид также выделяет пять стадий развития мира, указывая, что на первой стадии существует воздух как праматерия и ночь как безграничная тьма.
Первый из ионических философов Фалес Милетский основой всего сущего считал воду, причем воду он понимал как некое аморфное, текущее сосредоточение материи. Другой выдающийся милетский философ Анаксимандр утверждал, что первоначалом и основой всего является нечто беспредельное и неопределенное, которое он назвал апейроном. Апейрон Анаксимандра не имеет предела, как в пространственном, так и во временном отношении. Ученик Анаксимандра Анаксимен первоосновой мира считал неограниченный, бесконечный, имеющий неопределенную форму воздух. Вследствие разрежения воздуха возникает огонь, а при сгущении появляются тучи, вода и земля.
Философ-материалист, один из основоположников диалектики Гераклит Эфесский считал, что «мир, единый из всего, не создан никем из богов и никем из людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим». Огонь, по Гераклиту, – первовещество и первичная сила. Благодаря его изменениям материя превращается в воду и землю, так единое становится многим и всем. Мир «возникает из огня и опять сгорает в определенные периоды в течение всего века, свершается это согласно судьбе».
Основателем онтологии – учения о бытии считается один из ведущих философов элейской школы Парменид. Парменид рассуждал следующим образом: бытие – это все, что есть, существует. Противоположность ему – небытие, т.е. все то, чего нет. Но раз в небытии ничего нет, значит, и небытия нет, а значит, есть только бытие. При этом бытие статично, т.е. в нем нет движения, изменения. Известен даже принцип Парменида (принцип всеобщей связи), согласно которому «ничто не возникает из ничего и не переходит в ничто, но все возникает из другого и переходит в другое».
Давайте немного проанализируем. Большинство авторов, как древних, так и пока не очень, сходятся на том, что ничто не может появиться из ничего. То есть имеет место неразрешимый парадокс действительного существования окружающего мира при невозможности его появления. Любые первопричины, будь то бесформенный хаос, вода, воздух, огонь или беспредельный и неопределенный апейрон, вопроса не проясняют, поскольку они сами должны были первоначально появиться из ничего. Утверждения некоторых философов о том, что мир существовал всегда, т.е. никогда не возникал и не исчезал, без должного обоснования выглядят как простое постулирование, только уводящие от ответа на вопрос: откуда же все взялось? Что же касается онтологии Парменида, то суть ее, кажется, сводится к одному: если мы не можем объяснить появление мира, то давайте объяснять, хотя бы, его существование.
Если мир появиться не мог, а в действительности он все-таки существует, то напрашивается только одно объяснение: мир существует так, что все его проявления в сумме, в комплексе производят эффект несуществования. Это утверждение собственно и можно считать формулировкой принципа существования мира. Во всяком случае, что-нибудь иное трудно даже предположить.
Значит, в самом бытии надо искать небытие. Тогда, кажется, стоило бы возвратиться к Гераклиту. Гераклит считал мир вечным, то есть речь о его возникновении не идет. Но мир при этом, по мнению Гераклита, должен находиться в постоянном непрерывном движении, изменении: «Все течет, все меняется». А ведь действительно в самом процессе движения, изменения просматриваются некоторые намеки на несуществование. Если какой-то объект как часть окружающего мира изменяется, то он в своем старом виде фактически исчезает, и появляется уже в ином, новом виде. Следовательно, в момент перехода от старого состояния к новому объект на какое-то мгновение как бы исчезает Можно ведь всегда попытаться уловить, или представить себе такой момент, когда объект уже исчез как старый, но еще не успел появиться в своем новом качестве. Пусть этот момент будет предельно малым, неуловимым, но он неизбежен, поскольку новое не может появиться без исчезновения старого, а старое не исчезнет, пока не появится новое. Но любой, даже достаточно длительный процесс изменения состоит именно из подобного рода моментов перехода. Таким образом, если в мире «все течет, все меняется», то оно одновременно и существует, и не существует. Понятно, что то же самое происходит и со всем миром, поскольку ведь «все в мире» это и есть весь мир.
Если мы увидим, как мир, существуя, может одновременно и не существовать, то это в какой-то мере разрешает парадокс невозможности появления мира из ничего: мир каждое мгновение и возникает, и исчезает. Очевидно, именно в таком плане надо понимать изложенные Гераклитом рассуждения: «Нельзя ни дважды войти в одну и ту же реку, ни дважды прикоснуться к преходящей, по своему характеру тождественной сущности. Она быстро свои перемены разъединяет, а затем опять соединяет, приходит и опять уходит». И еще более конкретно: «В одни и те же реки мы входим и не входим, существуем и не существуем».
Хорошо, пусть все движется, изменяется, но для любого движения нужна какая-то причина, источник движения. Гераклит находит такой источник в двоичности, противоречивости окружающего мира. Он высказал ряд идей, предвосхитивших диалектику Гегеля. Гераклит утверждал, что сами вещи содержат в себе противоположности, и все в этом мире происходит через борьбу. Борьба есть причина всякого возникновения и исчезновения. Гераклит рассматривает бытие как становление, как процесс развития, как процесс одновременного уничтожения и возникновения. Бытие и небытие суть одно, едино, ибо противоположности существуют в одном и том же. Бытие переходит в небытие, а небытие в бытие. Для бытия, понимаемого как процесс, первоосновой, первосущностью может быть только то, что само воспринимается как процесс. В понимании Гераклита такой первопричиной, как было уже сказано, является вечно живой, закономерно воспламеняющийся и угасающий огонь.
Получается, в общем-то, неплохо: всеобщая противоречивость окружающего мира обеспечивает такое же всеобщее его движение, которое приводит мир в состояние «бытия в небытии». Труды и поиски Гераклита в раскрытии глубинных тайн природы заслуживают, несомненно, глубокого уважения, но это вовсе не означает, что в плане критики нам нельзя даже пальцем пошевелить. Кратил, самый видный ученик Гераклита, кстати, именно так и делал: он двигал пальцем, выражая этим универсальность движения, и упрекал Гераклита за его известное изречение, поскольку, как он считал, в реку нельзя войти даже один раз. Если человек ступит в реку одной ногой, то пока он поставит в воду и другую ногу, то есть полностью войдет, река уже успеет измениться. Другие философы замечали, что к реке даже подходить не надо: стоит только о ней подумать, как она уже изменится. Мы же добавим, что река изменится, даже если о ней и не думать. Тогда, может быть, и думать не надо? Нет, все-таки интересно подумать, а изменится ли река, если ее вообще нет, но мы, все же, о ней подумаем?
Фу, ты! Пока с этой рекой возились, начало матча пропустили. О! Да уже и гол забили! А ведь по Гераклиту нельзя два раза увидеть один и тот же забитый гол. Да ничего подобного – вечером в записи обязательно покажут. Только может к вечеру это будет уже какой-нибудь совсем другой гол? Все ведь течет, все меняется.
Говорят, Кратил пытался довести высказанную Гераклитом идею до абсурда. Да она, похоже, и сама туда движется. В работе «Два раза войти в реку» (http://www.proza.ru/2017/05/27/560) мы подвергли острой критике абсолютизацию движения, которая следовала из теоретических построений Гераклита. При обсуждении статьи возникла необходимость внести некоторые дополнения:
«Гераклит сказал о том, что в мире все течет, все меняется, и потому нельзя два раза войти в одну и ту же реку. Раз все меняется, то мы и не можем два раза войти. Вот, в первый раз входили, а во второй нужно будет уже или вбежать, или впрыгнуть. Да и река, почему она должна быть дважды? Один раз – река, а второй пусть будут хотя бы какие-нибудь кусты. То же самое и насчет количества раз. Не может ведь в одном и том же выражении два раза быть «два раза». Если в первый раз было два раза, то во второй, почему бы и не быть больше?
Описывая изменения в реке и воде, Гераклит совершенно упустил из виду изменения в самом Гераклите. Действительно, как может один и тот же Гераклит два раза высказать одно и то же утверждение? Первый Гераклит, возможно, подумал и правильно, а такую чепуху сказать мог уже, конечно, только какой-нибудь совсем другой Гераклит.
В изречении Гераклита «Все течет, все меняется» понятие «все» никоим образом не ограничено, а значит оно абсолютизировано, что приводит к полной неопределенности. Диалектика мира такова, что одна противоположность без другой существовать не может и превращается в абсурд.
Например, если все меняется, то должно измениться и само это утверждение Гераклита. То есть, если что-то там текло и менялось, то вследствие неизбежных изменений течение и изменение должны прекратиться, и мы с полным правом можем сказать: «Ничто не течет, не меняется». Ну, потом, конечно, опять потечет. Вот мы привели свои рассуждения, однако если все меняется, то и наши выводы должны поменяться, их можно, допустим, наоборот понимать. Короче, полная чехарда получается.
А всего-навсего Гераклиту надо было сказать: «В мире все течет, все меняется. Поэтому нельзя два раза войти в одну и ту же реку, но она при этом будет оставаться все той же рекой, сколько раз бы в нее ни входили». И с этим бы согласился, это мог бы понять любой даже самый далекий от диалектики человек. Жаль только что не смог понять великий, как принято считать, мыслитель, стоявший у истоков самой диалектики. Да, Гераклит открыл истоки, а есть еще, оказывается, и стоки».
Мир исчезает в движении, и в движении же появляется. Значит, двигаться должно все и вся, везде и всюду, сейчас и всегда. Тогда выходит, что существует только то, что движется. Ну, а если что-то не движется (вот не хочет двигаться и все), оно что же исчезнет? Нет, оно, конечно, не исчезнет так сразу, но по причине его недвижимости нарушится главный закон существования мира, и начнет исчезать уже сам мир. «Оно» – это нечто такое маленькое, одиночное и одинокое. Но если будет много таких «оно», если их будет становиться все больше и больше и если в мире все окажется «оно», то мир действительно исчезнет. Ведь «все в мире» это же и есть весь мир. Ну, а с миром, конечно же, исчезнет и «оно». Значит, любое «оно» должно обязательно двигаться, даже если это «оно» – это мы.
Так мы же и так все время крутимся, вертимся порой даже чуть ли не вокруг собственной оси. Как в той песне поется: «Ни минуты покоя!». Ну, а, допустим, пообедать – надо же все-таки присесть. Да, но мы ведь и за обедом движемся: ложкой там машем, рот открывается и закрывается. Правда, если в тесной компании, то у кое-кого он бывает и не закрывается. Все же для пущей убедительности лучше обедать прямо на ходу. Ну, этому нас учить не надо: хватаем какой-нибудь блин вроде пиццы (это как русский колобок, только плоский) и бежим, откусывая, закусывая, перекусывая. И блин с нами бежит, он тоже движется, изменяется, превращается. Постойте (нет-нет, не стойте!), а во что это блин превращается? Так выходит, он превращается в… нас что ли? Вот это да! Блин в человека превращается! Ну, блин! Значит, и вправду в сказках правду пишут. Интересно, а обратное возможно? Возможно, если с проезжей части не сойдем. Там вон трактор такой большой едет с одним широким колесом, так он любые колобки раскатывает прямо в пиццу. Движение – это прекрасно, тут главное не передвигаться. Чтоб не вышло, как в той песне поется: «Ни минуты покоя! Что же это такое?».
Что-то «не идет» наше движение, да и куда ему еще «идти», если оно и так движется. От вопросительного знака – до восклицательного. Стремительно мчится олень и еле заметно ползет улитка. Ощущается разница? Так ведь одним словом называется: движение. Значит, и разницы никакой нет. Живой, игрушечный или солнечный – все зайчики движутся одинаково. Живой на солнышке ушко греет, в то время, как игрушечному его уже оторвали, да еще и с балкона зеркальце наводят, чтобы прохожему в ухо попасть. Ну, что это такое? Да движение же!
Ну, нет же никакой дифференциации движения ни по интенсивности, ни по характеру или аспекту его проявления. Утверждение о том, что в мире все движется, выглядит как полный отказ это движение каким-либо образом изучать, различать, оценивать, вообще пытаться понять его смысл и сущность. Да и кому это все надо? «В мире все движется» – сказал и забыл.
Постоянное и непрерывное движение «всего в мире» – это действительно абсурд. Машины по дороге едут, но дома ведь стоят. Более того, если дом начинает двигаться, то ничего хорошего от этого ждать не стоит. Свет вот включили, всякие там электроны, фотоны задвигались, но если выключателем щелкнуть, то опять сидят себе тихо-мирно. Да и человек должен двигаться все-таки как-нибудь более-менее нормально. Если хорошо поработал, то можно и присесть на минутку – перекурить там, взболтнуть чего-нибудь. А обедать надо, конечно же, не на бегу, а сидя за столом в спокойной и тихой обстановке. Для приличия можно сказать что-нибудь, остальное же для приличия лучше не говорить. Съедаем не спеша первое блюдо, второе, за исключением, может быть, третьего… куска пирога – диетологи не советуют. Что же касается песен, то иногда ведь можно и такую песню спеть: «Не слышны в саду даже шорохи». В этой песне, кстати, «речка движется и не движется». Может быть, так и Гераклит со своей рекой был прав, и не прав?
Если присмотреться повнимательней, то в движении, изменении мы находим вовсе не процесс исчезновения и появления, а скорее его слабую имитацию. Если что-то изменяется, то ведь до этого оно уже было, а не возникло из ничего. Точно так же то, что изменилось, никуда бесследно не исчезает. Исчезают и появляются новые свойства, качества объекта, но не сам объект. Гераклит, как мы предположили, отвергнув, так сказать, «внешнее» небытие, пытался в движении найти небытие «внутреннее». Кажется, – не получилось, и вышла из этого все та же «онтология Парменида». Кстати, сам Парменид остро критиковал Гераклита за его концепцию движения. Ну что ж, это нам критиковать древних вроде бы как-то даже неудобно. Сами же древние с теми же древними, видать, особо не церемонились.
И все-таки не перестает интриговать этот загадочный момент перехода от старого к новому, от предыдущего к настоящему. Если такой момент существует, то ведь в нем нечто будет одновременно и старым, и новым, а поскольку подобного не может быть, то, может быть, не может быть ничего – небытие значит? Хотя, скорее всего, кажется, не может быть самого этого момента перехода. Любое движение, изменение непрерывно, поскольку не существует никаких причин и побуждений ему как-нибудь прерываться, да еще и в каждый момент. Во всяком случае – такое движение, которое имел в виду Гераклит, т.е. без учета каких-либо квантовых эффектов или рассмотрения структуры среды и самого объекта. Река ведь если даже и движется, то не скачет же.
Да, в движении, изменении могут быть резкие скачки и переходы. Вот прутик если сгибаем, то его деформация происходит плавно и непрерывно. Когда же прутик ломается, то мы воспринимаем это как мгновенный скачок. На самом же деле и процесс разрушения прутика может быть хотя и быстрым, но в существенной мере плавным. Резкие скачки и острые углы бывают только в математике. Для природы все резкое губительно, поэтому она всегда находит возможность хотя бы чуточку смягчить или пригладить. Те, кто спускался с водопада на надувной лодке, возможно заметили, что вода изменяет свое направление движения с горизонтального на вертикальное не строго под прямым углом, а несколько плавно, округленно. Лодка здесь, конечно же, не для того, чтобы плыть, а чтобы было мягче падать. Тут главное вовремя не перевернуться, а то будет мягче лодке.
Если какое-нибудь движение нельзя назвать в полной мере плавным, то можно, допустим, выбрать в нем какой-нибудь плавный участок. Тогда все-таки что будет происходить в некоторый конкретный момент этого движения? Возьмем какой-нибудь промежуток времени, и будем систематически его уменьшать, например, методом деления пополам. Однако промежуток до самой бесконечности так и не станет «моментом», поскольку никогда не достигнет нулевого значения. Но мы ведь сами можем мысленно представить себе такой момент. Именно – мысленно, ибо в реальности это будет означать, что мы остановили время. Если бы такое случилось, то мир бы действительно исчез, причем нет никакой гарантии, что он появился бы снова.
Сам Гераклит, как мы знаем, не допускал возможности появления и исчезновения мира, а само его существование, по мнению Гераклита, возможно только в виде вечного и непрерывного процесса взаимных превращений. Основой мироздания Гераклит избрал огонь, как символ наибольшей динамичности. Разнообразие проявлений существующего мира Гераклит объясняет изменениями, происходящими в исходной «праматерии». Одна материя «живет смертью» другой: «Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, земля – смертью воды». Следовательно, все превращения происходят по замкнутой схеме: огонь – воздух – вода – земля – огонь…. Так это же не что иное, как круговорот! Прекрасно, только как же это великий философ, рисуя картину круговорота материи в космосе, не смог заметить простой круговорот воды на земле?
Круговорот, т.е. замкнутый циклический процесс – это уже нечто более приближающееся к принципу существования мира, чем идея предполагаемого исчезновения при движении. Тем более, что в мире, космосе действительно происходит нечто подобное. Вот что-то закономерно исчезает, но потом оно так, же закономерно и появится. Маятник, к примеру, может висеть неподвижно в нижней точке, а может качаться, все равно попадая в эту же точку многократно. Однако маятник будет качаться только в том случае, если ему сообщен необходимый запас энергии. В земном круговороте воды используется энергия Солнца. Откуда же берется энергия для космического круговорота? Так ведь Гераклит выдвинул тезис о противоречивости мира как причине всех изменений, то есть фактически самодвижении. Тогда конечно никакой энергии и не надо. Вода в реке сама начнет разогреваться, испаряться, налетят тучи, и пойдет дождь. Маятник тоже повисит, повисит да как двинет туда-сюда – противоречие ведь! Да и нам, оказывается, есть о чем задуматься. Рассматривая проблему возникновения мира, нельзя обойти стороной и вопрос о возникновении в нем энергии.
Гераклит считал, что космос-огонь возгорается и угасает не беспорядочно, а «мерно», причем мера его изменения остается одной и той же. Это и есть «вечно сущий» Логос, который существует совершенно иначе, чем все остальные вещи. Этот естественный закон – единственное, что сохраняется во всеобщем потоке движения. Зачем же понадобилось Гераклиту, возвещая о всеобщности движения, искать в природе какое-нибудь хотя бы единственное постоянство? Все течет, все меняется, но при этом ведь сама эта закономерность «Все течет» должна всегда оставаться неизменной, постоянной – она, увы, «не течет». Ну, тогда дело приближается к бессмыслице, и надо искать возможность хотя бы один раз «выйти» из этого течения. А может и в самом деле древний мыслитель начал смутно догадываться, что хотя в мире, может, и все течет, но если потекут берега, то река при этом остановится?
2. Диалектика Гегеля
Через двадцать три столетия великий, как обычно говорят, немецкий философ Георг Гегель, восхищаясь философией Гераклита, утверждал, что нет ни одного положения Гераклита, которое он не принял бы в свою «Логику». Учение Гераклита считается первой в истории человечества философией в чистом виде, то есть без какой бы, то ни было связи с реальностью. Гегель, как известно, был убежденным сторонником именно чистой философии, что и нашло отражение во всех его основных трудах.
Чистая философия, логика достигается путем абстрагирования, то есть отвлечения от второстепенных деталей изучаемого объекта. Когда такой «второстепенной деталью» оказывается сама реальность, то и получается чистая философия. Но если полностью оторваться от реального мира, то очевидно надо создавать, придумывать для себя какой-то виртуальный, нереальный мир. Да, здесь действительно полная свобода мысли, даже фантазии. Но надо, же когда-то и возвращаться назад, поскольку постоянное пребывание в мире нереальности могут себе позволить только представители заведений типа Канатчиковой дачи. Ну, а «вернувшись», философ может сравнить, кто же умнее: он или природа. Не зря наверно Ф. Энгельс в плане критики Гегеля писал:
«Отсюда и вытекает вся вымученная и часто ужасная конструкция: мир – хочет ли он того или нет – должен сообразоваться с логической системой, которая сама является лишь продуктом определенной ступени развития человеческого мышления».
(Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 384).
Дальше Энгельс, как известно, сделал попытку перевести идеалистические законы диалектики на материалистическую основу, но это, же все равно, что попытаться конную повозку переставить на железнодорожные рельсы. А ведь на то время уже был фактически готовый мощный «локомотив» в виде системы законов естествознания с широким диапазоном обобщения – зачем тогда еще кони?
Законы природы можно вывести только из природы, а не из мышления. Всякое мышление – это лишь инструмент. Более того, поскольку само мышление является частью, проявлением природы, то и законы мышления надо искать именно в природе. В противном случае они там «на даче» так и останутся. Вот как бедная «лошадь Энгельса» до сих пор еще о шпалы спотыкается.
Однако разговор мы все же ведем о принципе существования мира. Мир не может появиться из ничего и исчезнуть в никуда. Но мир все, же существует. Значит, существовать он может и должен таким образом, чтобы не исчезать и не появляться. А это возможно, по нашему предположению, только в том случае, если суммарное, общее проявление мира будет равнозначно его несуществованию.
Надо сказать, что Гегель может интуитивно, может по своей логике очень остро ощущал всю важность парадокса существования мира, и предпринимал существенные попытки его разрешения. Как и годится в чистой философии, Гегель вводит понятия чистого бытия и чистого ничто, аналогичные, надо полагать, понятиям существования и несуществования. Отметим, что эти чистое бытие и чистое ничто не имеют какой-либо материальной сущности и являются уж действительно чисто логическими категориями. Дальше Гегель приходит к выводу, что чистое бытие и чистое ничто – это одно и то же.
Ну, тут вроде бы все понятно. Если ничего нет, то нет и «ничего нет», значит, все есть. А если все есть, то есть и «ничего нет», значит, ничего и нет. Здесь можно малость усомниться, мол, если ничего нет и соответственно нет «ничего нет», то ведь не обязательно есть все, может, есть только что-то. Но ведь если есть одно «что-то», то почему бы не быть и другому «что-то» – чем оно хуже первого? Да и остальные «что-то» возмутятся: «Что-то непонятно! Мы вам что, уже и не «что-то»?». Так вот, если все эти «что-то» соберутся, то это же и будет все.
Нет, погодите, что за чепуха такая! Если что-то есть, то пусть себе оно и будет есть, и не может быть, чтобы его было нет. А вот если ничего нет, то, значит, действительно ничего нет, и ничто ниоткуда здесь не может появиться – нет да и все! Ну, нельзя же быть таким простачком в философии, тем более – чистой! Если ничего нет, то вот это «ничего нет» и есть. Мы же о нем говорим, рассуждаем, обсуждаем – как ему не быть? Так мы же только что сказали, что если ничего нет, то нет и «ничего нет»! Правильно, но из этого следует, что все есть. А это значит, что есть и «ничего нет», ну, и, само собой разумеется, есть «нет «ничего нет» – это мы ведь такое утверждение делаем. Не можем же мы делать то, чего нет.
Вы вот сказали, что кошелек пустой, там ничего нет. Да, в кошельке ничего нет, но ведь при этом существует сам факт того, что в кошельке ничего нет. Вот вам и «есть». Если у вас кошелек, значит, там были деньги, но исчезли. Теперь ведь они не могут еще раз исчезнуть, у них остается единственная возможность – появиться. Таким образом, уже само отсутствие денег предполагает их присутствие. Если бы, допустим, кошелек по какой-то причине был зашит, закрыт наглухо, и деньги в него вообще не могли попасть, то не было бы никакого смысла говорить об отсутствии денег, поскольку это и так ясно. Когда же мы все-таки сообщаем о том, что в кошельке денег нет, то само собой предполагается, что деньги в кошельке могут или должны присутствовать. Ну, если в данном случае денег в кошельке нет, то, может, они там были или будут, или могли быть или не могли не быть, или могут быть, или не могут не быть. Вот видите, сколько бытия! И все это, конечно, – ничто.
Или же вот бублик, – его уже нет. Но дырка-то осталась, не могли, же мы ее съесть. На ужин тоже что-то надо. Может, с дырки лучше было и начинать? И в самом деле: если одинаково, что нет, что есть, то какая разница, с чего начинать есть?
Может, у читателя уже складывается впечатление, что мы и в самом деле собираемся на… ну, – время летнее. Тогда обратимся к первоисточникам:
«Если вывод, что бытие и ничто суть одно и то же, взятый сам по себе, кажется удивительным и парадоксальным, то не следует больше обращать на это внимания; скорее приходится удивляться удивлению тех, кто показывает себя таким новичком в философии и забывает, что в этой науке встречаются совсем иные определения, чем определения обыденного сознания и так называемого человеческого рассудка, который не обязательно здравый, а бывает и рассудком, возвышающимся до абстракций и веры в них или, вернее, до суеверного отношения к абстракциям». (Г.В.Ф. Гегель Наука логики, т.1, Мысль, М.: 1970, с. 142).
Как видим, мы здесь действительно вроде бы во всем правы. И чистое бытие, и чистое ничто – это ведь абстракции, полностью оторванные от реального мира. Их в этом мире нет, поэтому не слишком стоило бы и удивляться, что бы они там, в своем мире, ни выделывали. Лишь бы по законам логики было. А вообще, нужны ли они, эти абстрактные миры, где все такое, чего на самом деле нет? Оказывается – нужны и даже очень нужны.
Вот математика, например, также представляет собой чисто абстрактную логику. Мы даже простой треугольник не можем абсолютно точно нарисовать, а в математике все треугольники «точные». Разработанные математикой теории могут не иметь вообще никакой связи с реальностью. Правда, такая связь для какой-нибудь теории со временем может все же найтись в виде ее практического применения, но ведь может и не найтись, если слишком уж зафантазироваться. Это вот мир математики, существующий по своим законам и правилам.
Выходит, всякие миры бывают, и не обязательно – слишком реальные. Есть мир музыки, мир поэзии, мир фантазии и сказки. Бабы Яги и Кощея Бессмертного на самом деле нет, а с каким интересом мы о них читаем или слушаем! Нам, кстати, тоже не мешало бы подстраховаться на всякий случай – слишком уж мы корифеев затрагиваем. Ну, да вдруг чего, скажем: мир юмора.
Прекрасным примером взаимодействия «разных миров» является физика. Физика, как известно, разделяется на теоретическую и экспериментальную. Разрабатывается, допустим, какая-нибудь физическая теория, а дальше в дело обязательно вступает эксперимент. Если результаты эксперимента совпадают с теоретическими выводами, теория принимается, если же не совпадают – отбрасывается. Как видим, эксперимент имеет здесь своеобразное «право вето», которого у теории нет.
Часто экспериментальные данные обрабатываются теоретически, и при этом обычно возникают новые обобщающие теории или законы. И тут, выходит, эксперимент главнее. Почему так? А потому, что физика – это наука нашего реального, а не какого-нибудь виртуального мира. Виртуальность иногда слишком дорого обходится. «Семь раз отмерь, а раз отрежь» – гласит пословица. В теории «резать» можно сколько угодно, никто от этого не пострадает. А вот на практике, если хоть раз не так отрежешь, то назад обычно уже никак не пришьешь, сколько бы потом ни мерил.
Вот потому-то физику и называют естественной наукой в отличие от, например, математики или логики, которые относятся к наукам абстрактным. Но ведь в самой физике так много математики – может быть, она не такая уж и естественная? Да нет, физика наука вполне естественная – природу ведь изучает. Это она, скажем так, не совсем конкретная, раз постоянно в абстрактность «заглядывает». Так что же в этом плохого? А мы мало ли куда, бывает, заглядываем, да и ничего.
Все в мире, так или иначе, представляет собой диалектическое единство конкретного и абстрактного. Вот, например, собака Жучка. Если сказать, что она собака, то это все равно, что ничего не сказать, поскольку собак на свете много. «Собаки вообще» вообще не бывает – это абстракция. Значит, надо сказать конкретно: «Жучка». Но постойте, мы, же при этом не сообщаем, что она собака. Жучка – это ведь только имя, кличка. Жучкой может быть и черная корова, и коза, кошка, в крайнем случае. Или вот, допустим, жук. Но это, если самец, а если самка – как еще назвать? Как видим, только диалектическое единство двух противоположностей – абстрактного и конкретного – может однозначно определять рассматриваемый объект.
Как же в физике, которую мы как бы в пример ставим, соединяются эти абстрактное и конкретное? Эксперимент, наблюдение – это всегда конкретное: конкретные явления и процессы, конкретные величины, параметры и т.п. Однако каждое явление само по себе уникально, неповторимо. Поэтому, чтобы отыскать какую-нибудь связь сходных явлений, необходимо соответствующее абстрагирование.
Вот, например, в механике изучается движение, взаимодействие. Едет автомобиль, идет человек, катится мяч. Но здесь не так важно, что это или кто это – главное, как оно движется и взаимодействует. Поэтому, абстрагируясь от второстепенного, мы вводим для всех объектов общее понятие «тело», так ведь намного удобнее. Когда же необходимые теории движения и взаимодействия разработаны, к конкретности надо обязательно вернуться. Иначе нам придется слышать о том, как, допустим, одно тело село в другое тело и поехало к третьему или же, как одно тело ударило по другому и забило гол.
Одной диалектической противоположности не бывает, поскольку при этом теряется сам смысл противоположности. Если сказать «собака», то мы нашу Жучку вряд ли найдем, а если сказать «Жучка», то можем первым делом кинуться искать среди коров или овец. Так и физика не может быть ни чисто экспериментальной, ни чисто теоретической. Чисто экспериментальная физика представляла бы собой бессистемное нагромождение всевозможных физических явлений, эффектов, закономерностей и правил очень частного характера. Чисто теоретическая физика действительно может блеснуть какими-то изящными теориями, но никто ведь не даст гарантии, что эти теории так сразу и «заработают».
Если брать шире, то несомненными диалектическими противоположностями являются теория и практика вообще. Любое техническое изделие обычно никогда сразу не запускают в серию. Сначала изготавливаются опытные образцы, где все проверяется, исправляется, дорабатывается. А иногда приходится и теорию чуть не всю менять. Крыло самолета просчитали, казалось бы, идеально, как вдруг какой-нибудь флаттер вмиг ломает всю теорию вместе с практикой. Итак, что же получается? Чистая теория сама по себе – это голая абстракция, и от чистой практики толку тоже мало. А вот если вместе…. Да, вдвоем оно как-то всегда веселей.
А теперь давайте вернемся к чистой философии Гегеля. Не напоминает ли она нам эту, лишенную всякого смысла, «одну противоположность»? То есть, в какой мере и в каком виде логика и диалектика Гегеля находит свое отражение в окружающей нас действительности?
Вот пример практического приложения чистого бытия: «Хлеба нет, а то, что хлеба нет, есть». Голодный человек только хмуро отмахнется от такой нелепой шутки. А вот если попадется уж очень голодный, да еще и не менее злой – можно, гляди, и по шее схватить. Нет, теоретически здесь все правильно, ведь чистое бытие определяется исключительно по признаку, что оно есть. Таким образом, и сам хлеб и «хлеба нет» как факт отсутствия хлеба в отношении существования совершенно равноправны. Поэтому если вместо ожидаемой зарплаты вы наконец получите «денег нет», то не забудьте вежливо поблагодарить.
Говорят, самая длинная дорога начинается с первого шага. Это так, но при этом не менее важно и то, – куда этот шаг сделан, то есть, насколько правильно выбрано направление пути к цели. В научных исследованиях это самое первое начало очень часто оказывается зависимым от четкости и однозначности определения первичных, базовых понятий. Если такое определение нечетко, размыто, некорректно или даже двузначно, то длинный путь поиска рискует превратиться в долгое и бесцельное блуждание.
В приведенной нами выше цитате Гегель указывает, что в философии «встречаются совсем иные определения, чем определения обыденного сознания и так называемого человеческого рассудка». Но если определять не так, как у людей, то – с какой целью? Чтобы искать истину для людей или же прятать от людей «не очень истину»?
В человеческом понимании, да и в науке, физике, например, движение – это механическое перемещение. Гегель же использует определение движения как изменения вообще. Но тот, же термин «движение» сохраняется и для чисто механического движения, а это во многих случаях ведет к неопределенности и двузначности. Так, если какое-нибудь тело не движется, то философ назовет это покоем – как надо полагать, на основании того, что нет изменения местоположения тела. Ну, а если тело движется, допустим, равномерно и нет изменения скорости, почему же это философы покоем не называют? Вот Гегель делает утверждение о том, что Зенон открыл противоречивость движения. Какого движения? Стрела у Зенона что, нагревалась, испарялась или меняла окраску?
Похожая ситуация и с понятием качества. В быту, обиходе качество – это некая оценка чего-то, определение его степени соответствия своему назначению: качественная обувь, плохое качество резины, товар низкого качества и т.п. В философии Гегеля используется определения качества как существенной определенности предмета, в силу которого он является данным, а не иным предметом и отличается от других предметов. Легко видеть, что эти два определения качества просто не стыкуются одно с другим.
Вот, к примеру, ножницы. С точки зрения философии качество ножниц – это то, что они именно ножницы, а не что-нибудь другое. В бытовом же смысле качество ножниц может быть самым разнообразным. Ножницы могут быть острыми или тупыми, удобными, легкими в работе или же сразу натрут пальцы. Кому-то нравятся современные изящные ножницы, а кто-то предпочитает старые, уже почерневшие – сталь хорошая, да и режут хлестко, в один «чик». Как видим, – целая палитра качеств одних только ножниц, а вот философию это все совершенно не интересует. Тут подход один: есть ножницы – есть качество, нет ножниц или же они еще вроде бы и есть, но уже ничего не режут, а только звякают, падая на пол – нет и качества.
Ничего, в принципе, страшного нет, что у философов качество не такое, как у людей – надо же им как-то себя возвысить над людской простотой. Беда только в том, что иногда те же философы подменяют одно значение качества другим, сами того даже не замечая. В известном примере, где Ф.Энгельс описывает, как стебель ячменя отрицает посеянное зерно, а потом уже само зерно отрицает стебель Энгельс, не обнаружив нового качества зерен ячменя, переходит к цветку орхидее и рассуждает уже об изменении качества этого цветка. При этом качество здесь рассматривается в чисто бытовом значении. Энгельс затрагивает вопросы глубоко философского характера, поскольку речь идет о законах диалектики с претензией на роль всеобщих мировых законов, а тут тебе – простая «бытовуха».
Кстати, об отрицании. Зачем было использовать этот чисто логический термин, перенося его потом на все явления природы? Отрицать что-либо может только человек. Как тут тебе: зерно отрицает стебель, пар отрицает воду, а одна буква отрицает другую с противоположным знаком. Они что, говорить научились? Ну. тогда зачем же все отрицать иногда даже два раза подряд – неужели все вокруг так плохо? Вот взял бы какой-нибудь предмет, да и сказал подходящей вещи: «Хорошо, я согласен».
Ну, и наверно самым туманным, неопределенным и размытым понятием в гегелевской философии является понятие развития. Нам уже неоднократно приходилось высказываться по этому поводу. Как много и как часто, легко и непринужденно мы употребляем это слово «развитие» в своих рассуждениях. Может, кто заметил, что в философии, идеологии советских времен не существовало термина «законы общества» – только «законы развития общества». Как будто человеческое общество не может просто нормально существовать, функционировать, а должно именно только развиваться. Да собственно о чем речь – известные диалектические законы это ведь только законы развития и ничего больше другого.
Так мы и рады этому: ну как же – в мире ничего нет кроме развития, а потому все, что ни есть и есть развитие. Значит, совершенно не рискуя ошибиться, будем твердить повсеместно и повседневно на каждом шагу и на каждом углу: «Развитие, развитие, развитие…». Но вот если спросить конкретно, что, же оно на самом деле такое это развитие, т.е. предложить привести четкое, однозначное, а главное, общепризнанное определение понятия развития – замнется человек, если конечно не вздумает явную околесицу нести.
Да, на таком «понятийном аппарате» далеко, пожалуй, не заедешь. Как известно, Ф.Энгельс предпринял попытку перевести логику Гегеля в плоскость науки, естествознания. Используя чисто логические разработки Гегеля, Энгельс сформулировал три закона диалектики, которые стали считаться всеобщими законами природы.
В работе «Диалектика и законы природы ЧЧ. 1,2» (http://www.proza.ru/2017/05/24/1542, http://www.proza.ru/2017/09/05/1623) мы провели критический анализ диалектических законов на предмет их действительной всеобщности. Общий или всеобщий закон уже по определению должен являться обобщением каких-то более частных законов или закономерностей, которые при этом становятся следствиями более общего закона. Но у Энгельса нет примеров подобного рода, он сразу прилагает всеобщие диалектические законы к отдельным конкретным природным явлениям. Да, Энгельс много внимания уделяет, например, физическому закону сохранения энергии, но вовсе не для того, чтобы установить какую-нибудь иерархическую связь этого более частного закона с более общими диалектическими законами, а чисто в плане доказательства неуничтожимости движения. В науке уже во времена Энгельса было известно множество законов достаточно общего характера, но какая-либо их связь с законами диалектики не устанавливалась. Получается, что одни и те же природные явления могут объясняться и всеобщими диалектическими законами напрямую, и – определенными специфическими законами естествознания. Всегда ли такие объяснения совпадают, а если нет, то чему тогда верить?
Анализ ситуации показывает, что известные диалектические законы перехода количества в качество и отрицания отрицания являются просто «рядовыми», частными законами природы, и ни на какую всеобщность претендовать, естественно, не могут. Закон единства и борьбы противоположностей действительно имеет всеобщий характер, поскольку он в самом общем виде отражает везде присутствующую в природе двойственность. Однако в самой диалектике этот закон имеет чисто одностороннюю трактовку. Считается, что закон о противоположностях указывает на причину и источник движения. Но ведь само движение может создавать это самое единство противоположностей и их борьбу – сотни примеров можно привести! Мы этот вопрос, кстати, разобрали в статье «Куда пошел мавр?» (http://www.proza.ru/2017/06/05/1201). Но классической диалектике это все, кажется, не нужно. Там на движении похоже не только действие закона заканчивается, но и вся их диалектика в целом.
Собственно Гегель и без Энгельса предпринимал попытки внедрить свою логику в реальную науку, да еще и на уровне методологии как учения о методе научного познания и преобразования мира. Гегель, как известно, выдвинул свой диалектический метод познания мира, согласно которому вещи, их свойства и отношения, а также их умственные отражения, понятия должны рассматриваться во всеобщей связи, в движении – в возникновении, противоречивом развитии и исчезновении. Все остальное Гегель назвал метафизикой. Метафизика рассматривает предметы и явления в их обособленности друг от друга, как неизменные в своей сущности, лишенные внутренних противоречий. Насчет всеобщей связи, провозглашаемой диалектикой, то ее почему-то явно не слишком видно. Что же касается движения и развития, тут, конечно же, ясно: раз все противоречиво, то, что ему еще остается делать?
Абстрагирование – вещь полезная. Оно дает возможность отвлечься от второстепенного и несущественного. Но отвлечение – это ведь еще и ограничение, и лишение, риск, переусердствовав, потерять нечто, оказывается, важное и весомое. Не наблюдаем ли мы в этом диалектическом методе чего-то подобного? Движение и развитие есть – хватит! А всякие мелочи вроде закономерностей устойчивости, равновесия, симметрии, функционирования, структуры, какими бы они там всеобщими ни были, пускай изучает эта непутевая метафизика. Кирпич и капуста, курица и катамаран – все развивается совершенно одинаково: становление, возникновение, прехождение, ну, что там положено. Посмотреть, что там внутри? А зачем? Мы от этого абстрагируемся. И вообще, ящики надо в черный цвет покрасить, да все туда и сложить.
Вряд ли есть смысл критиковать Гегеля непосредственно, то есть прямо по тексту – чтобы читать труды Гегеля, нужна хорошая психологическая подготовка. Но оценить Гегеля можно и по его главным выводам, а также по уровню соответствия теоретических конструкций Гегеля реальной действительности, что мы частично уже проделали.
Несомненной заслугой Г.Гегеля является его приверженность диалектической двойственности окружающего мира. Известно, как неутомимо везде и всюду Гегель искал противоречия, явно отражающие такую двойственность. Что с этими противоречиями надо было бы делать – это уже другой разговор. Гегель также истратил немало усилий на поиск решения парадокса существований мира, предложил много интересных идей, но в полной мере этот вопрос он так и не прояснил.
Представляя мир как процесс, Гегель не слишком далеко отошел от Гераклита, только прибавил к этому свое туманное «развитие», «очень смутно существующее» в природе. Если уж быть диалектиком, то надо видеть, что в мире нет ничего, что не имело бы своей обратной стороны как диалектической противоположности. Такой противоположности Гегель, к сожалению, не заметил у движения. Если все движется, то это равнозначно тому, что ничто не движется, поскольку не с чем такое движение сравнить. А сравнить, оценить любое движение можно только с его противоположностью – покоем.
Таким образом, все теоретические исследования Гегеля – это исследования только половины мира или же только половина исследований всего мира. Вернее будет сказать: диалектика движения Гегеля – это только половина всей истинной диалектики, а другой недостающей половиной является диалектика покоя. Все, что можно было бы показать и доказать с позиций движения, с таким же успехом может быть представлено, исходя из концепции покоя. Это как если бы мы, допустим, решили измерять температуру не «теплом», а «морозом». Конечно, сразу непривычно было бы услышать, допустим, такое: «Температура в комнате минус двадцать градусов мороза». Да, недостает все-таки у этой диалектики движения ее естественной половины. Может, поэтому так трудно было Гегелю в своих изложениях: то, что можно было бы выразить одним предложением, приходилось растягивать на целые страницы.
Диалектику Гегеля можно назвать «внутренней». Он брал какую-нибудь «вещь», и, применяя средства логического анализа, пытался отыскать в этой «вещи» основоположные законы мироздания. А рядом была еще одна «вещь» чем-то похожая на первую, чем-то от нее отличалась. Ее, кстати, тоже можно было бы точно так же исследовать. Но поскольку две «вещи» находились в одном мире, то между ними могли возникнуть какие-то взаимоотношения, какое-то взаимодействие. И оказывалось, что эти «вещи», может быть, – как две недостающие друг другу половинки, которым возможно стоило бы быть вместе, поскольку они или будут вместе, или же они и были вместе.
Так из электрона и протона образуется атом, из двух противоположных ионов – молекула, из противоположных по функциональному назначению стен и крыши строится дом, а два человека противоположного пола создают семью. И не надо здесь никаких ни противоречий, ни движений. Может, это и есть то самое истинное развитие, о котором все говорят, но никто ничего не знает?
Значит, в противовес «внутренней» диалектике Гегеля может и должна существовать также диалектика «внешняя», где вместо неизменного и незаменимого противоречия появляется «антипротиворечие» – союз, единство, соответствие, согласие, гармония, наконец. Ну, а вместо этого пресловутого движения должно же быть и какое-то «антидвижение» – если с полным ведром все время бежать, то гляди не останется и напиться.
Как видим, классическая диалектика Гегеля еще далеко не закончена, еще далеко не продолжена, еще далеко не исправлена, еще далеко не дополнена. Как еще далеко до этого?
3. Начало первого закона Ньютона
А что говорят по поводу возникновения и устройства мира религия и наука? Большинство религий и религиозных учений придерживаются концепции сотворения мира. Так, в христианстве центральной догмой является творение мира из ничего волевым актом Бога. Правда, в католицизме описание процесса творения мира разрешается рассматривать и как аллегорию. В индуизме существует несколько версий возникновения мира: из первичного звука Ом, из космического яйца, первичного тепла и др. А вот буддийская религия не имеет понятия сотворения мира Богом. Согласно буддистской космологии циклы возникновения и исчезновения вселенной повторяются, при этом возникновение каждой новой вселенной обусловлено общей кармой предыдущего цикла.
Если принять концепцию творения, то это никоим образом не разрешает парадокс возникновения мира: ведь если мир действительно был сотворен, откуда же тогда появились сами Творцы? Очевидно, речь может идти или о каком-то локальном акте творения, или же мир, существуя всегда, предполагает наличие состояний, воспринимаемых нами как сотворение.
В науке главным образом рассматриваются гипотезы и теории возникновения Вселенной, которая в полной мере отождествляется со всем миром. Общепринятой космологической моделью, описывающей раннее развитие Вселенной, является теория Большого взрыва, согласно которой Вселенная до рождения находилась в микроскопически малой частичке.
В определенный момент частичка переходит в нестабильное состояние и происходит взрыв.
Эта теория не объясняет, откуда взялась такая частичка и почему она взорвалась, а поэтому предполагает участие Творца.
Позже появилась теория Большого отскока, по которой Вселенная может сжиматься до точки сингулярности, а дальше после взрыва образуется уже новая Вселенная. Существует также инфляционная теория возникновения Вселенной, из которой следует возможность появления сразу нескольких Вселенных. Своего рода развитием инфляционной теории является теория струн и ее усовершенствованный вариант – М-теория, или теория мембран, которые строятся на цикличности мироздания. Согласно М-теории, физический мир состоит из десяти пространственных и одного временного измерения. Следующий вариант – F-теория, насчитывающая уже 12 размерностей.
А давайте-ка что-нибудь попроще. Вот законы механики. В первом же законе Ньютона находим разгадку парадокса существования мира. Первый закон Ньютона формулируется так: «Если на тело не действует никакая сила или же действие сил компенсируется, то…». Что будет дальше, мы уже знаем, да пока это и не так важно. А вот важно то, что тело будет вести себя совершенно одинаково и тогда, когда никакой силы нет, и в случае, если действующие силы есть, но они компенсируются, то есть уравновешиваются. Получается, что несуществование и «уравновешенное существование» – это одно и то же? Тогда выходит, что «уравновешенное нечто» – то же самое, что и ничто? Значит, тогда и мир…. Ну, о таком говорить пока еще рано, поскольку мы рассматриваем всего лишь единичный, конкретный случай. Тогда давайте рассматривать дальше.
Допустим, в какой-нибудь точке электрический заряд отсутствует, т.е. эта точка электрически нейтральна. Поместим с двух сторон точки два противоположных электрических заряда так, чтобы их электрические поля в данной точке компенсировались. И снова точка окажется нейтральной. Вот чудеса-то: заряды есть, а заряда нет. Да мы с вами сами электрически нейтральны, хотя фактически из одних зарядов (электронов, протонов) и состоим, как, впрочем, и все вокруг. Есть там правда еще и нейтроны, но они сути дела не меняют. Все из зарядов состоит, а оно нейтрально – значит, все эти заряды должны как-то уравновешиваться, чтобы их, как бы, и вовсе не было. Ну, чтобы и в самом деле: заряды есть, а заряда нет.
А они и уравновешиваются еще в атомах, в которые эти все заряженные и незаряженные (или, может быть разряженные, или может тоже уравновешенные) частицы соединяются. Правда, компенсация электрических зарядов в атомах совсем не такая, как в нашем примере с нейтральной точкой. Там положительные заряды сосредоточены в ядре атома, почти в точке. А вот отрицательные заряды вращающихся вокруг ядра электронов распределены в достаточно широком пространстве. По этой причине полной компенсации зарядов в каждой точке не происходит, и атом может проявлять свойства заряженного тела.
Заряженные тела, как известно, взаимодействуют между собой, особенно притягиваются. Это потому, что если притягиваются, то что-то может и получиться, а если же отталкиваются, то уж точно ничего не получится. Ну, разве что уже с другим…. У атомов, как видим, вроде бы все «хорошо получается» и они соединяются в молекулы. Молекулы тоже электрически нейтральны, но, опять же, только на определенном расстоянии. Если уже в атомах заряды распределены неравномерно, то в молекулах такая неравномерность только усиливается.
В газах молекулы могут свободно себе летать, особо не взаимодействуя друг с другом. В жидкостях и твердых телах молекулы, проявляя свойства диполей, взаимно притягиваются. Но такое притяжение имеет свой предел, поскольку на очень близких расстояниях возникают силы отталкивания отрицательно заряженных оболочек атомов. Таким образом, силы притяжения и отталкивания между молекулами уравновешиваются и их равнодействующая равна нулю. Но ведь по «началу первого закона Ньютона» это равнозначно отсутствию каких-либо сил вообще. Выходит, как и в случае с зарядами: силы есть, а силы нет.
Конечно, существует тепловое движение молекул, но они, же не летают, как в газах, а только колеблются относительно положения равновесия. Поэтому существенного влияния на механизм взаимодействия молекул тепловое движение не имеет. В атомах заряды ведь тоже движутся, но, тем не менее, компенсация происходит.
Приведем еще примеры. Вот, допустим, атмосферное давление. Земля, как известно, окружена слоем воздуха – атмосферой. Воздух вроде бы и очень легкий, но если толщина воздушного слоя измеряется сотнями километров, то общий вес может оказаться довольно солидным. Шутка ли, на каждый квадратный метр действует сила в десять тонн – да это целый самосвал и не малый! Самосвал, правда, на одном квадратном метре не поместится, но если учесть, что на почву давят только колеса, то где-то так и получается. Под самосвал, понятно, никто попасть не хочет, а вот под воздухом – хочешь, не хочешь – сидим. Ну, посидели, прошлись немного – да все вроде бы и нормально: дома стоят, трава растет, нигде ничего никуда не давит, вот только ботинок жмет.
А это потому, что по закону Паскаля давление, производимое на жидкость или газ, передается в каждую точку жидкости или газа. Воздух ведь не только вверху, он может быть и внизу, по бокам, он в самую малую щель проникнет, заполнит собой все пустоты. И везде устанавливается одно и то же давление – атмосферное. Значит, если давит не с одной стороны, а со всех сразу, то получается, будто бы и совсем не давит.
Возьмем пустой баллон и откроем вентиль для свободного сообщения баллона с окружающей средой, потом вентиль можно снова закрыть. Какое давление воздуха в баллоне? Конечно же, атмосферное. Присоединим к баллону манометр, а он нам ничего не покажет, давление в баллоне, выходит, равно нулю. Ну, как же, там ведь целая сотня килопаскаль давления! Так и снаружи ведь точно такая же сотня. Вот они «сотня на сотню» и сошлись. А манометры, кстати, показывают избыточное давление, т.е. давление выше атмосферного. Давление собственно это сила, отнесенная к единице площади. Поскольку площадь входного отверстия баллона неизменна, то равенство давлений сводится к равенству сил давления снаружи и изнутри. А здесь уже вступает в силу наше начало первого закона Ньютона, по которому силы есть, а силы нет.
Вспомним теперь, как мы сформулировали принцип существования мира. Если мир не может появиться, то существовать он может только так, чтобы суммарный эффект всех проявлений мира был эквивалентен его несуществованию. Тогда ведь и появляться не надо. А разве не такую картину мы наблюдаем в приведенных выше примерах? Мир из зарядов состоит, а все вокруг нейтрально. Между молекулами действуют силы притяжения и отталкивания, причем силы немалые, но впечатление такое, вроде бы никаких сил и нет, поскольку при неизменных внешних условиях все окружающие предметы достаточно устойчивы и стабильны. Столб атмосферного воздуха давит на нас как… как самосвал, но нигде это давление вроде и не ощущается. А все это происходит потому, что уравновешиваются две противоположности: заряды, силы, давление и всякое такое, очевидно, многое прочее.
Допустим, в какой-нибудь точке нет электрического заряда. Значит ли это, что его вообще там нет, может как раз в этой точке скомпенсировано действие двух противоположных зарядов? Или же если сила никакая не действует, то вполне возможно, что это уравновесились две противоположные силы – как отличить-то? Может, эта космическая пустота, вакуум, ничто – всего лишь результат уравновешивания чего-то грандиозного, необъятного, непостижимого и тоже не менее такого же, но только ему противоположного? Ну, а может и в самом деле это только пустота, вакуум и ничто? Так ведь одинаково, что одно, что другое – одно и то же это! Вот что утверждает нам наше начало, хотя и не нашего закона.
Если уравновешиваются заряды, силы, то почему бы в мире не уравновесится и всему остальному? И что же тогда будет? А ничего не будет, все исчезнет. Вот это и будет то самое настоящее ничто. Ну, а как же тогда мир появится? А зачем ему появляться? Он и так будет, ведь именно в этом ничто и заключен весь мир. Мы приводили пример с нейтральной точкой между двумя противоположными зарядами. В этой точке действительно электрического заряда нет, но отойдите чуть-чуть в сторонку и вы увидите, что мир есть.
Древние о таких делах конечно более или менее смутно догадывались, недаром же прошло столько тысяч лет. Парменид вот говорил, что если ничего нет, то и разговора нет. Но если Парменид говорил, то значит, разговор все-таки был. Или как не считать гениальной догадку Гегеля о том, что бытие и ничто – это одно и то же? Мы ведь сами фактически к такому же выводу пришли, правда, это у нас несколько по-другому получилось. Только вот дальше Гегель пошел по уже протоптанному Гераклитом пути движения, а ведь многое указывает, что путь-то, скорее всего, – тупиковый.
Мы же предлагаем другой, противоположный путь, который можно было бы назвать путем «антидвижения», т.е. устойчивости, стабильности, равновесия. Это получается как две диалектические противоположности. Но если противоположности не соединились, то каждая из них в отдельности теряет смысл. Не окажется ли тогда и наш путь таким же тупиковым? Мы ведь и в самом деле затрагиваем, освещаем только одну сторону действительности, минуя движение, которое все-таки существует в мире всегда и везде. Наверное, надо эти противоположности как-то соединять или для начала хотя бы попробовать.
Возьмем какое-нибудь упругое тело, растянем его, а потом отпустим. Тело тут же вернется в прежнее состояние, возобновив свою форму. Что произошло при этом? Силы притяжения и отталкивания между молекулами данного тела были уравновешены и молекулы расположились на оптимальном расстоянии друг от друга. Когда мы тело растянули, то тем самым увеличили промежутки между молекулами. При этом равновесие сил нарушилось, поскольку с увеличением расстояния силы отталкивания уменьшаются, а преобладают уже силы межмолекулярного притяжения, которые и возвращают тело в прежнее положение. Вот как раз тогда и происходит это самое движение, из-за которого весь сыр-бор. Можно даже сказать: самодвижение, поскольку тело само обратно стягивается, правда после того, как мы сами его и растянули.
Допустим, в силу каких-то причин от нейтрального атома оторвался внешний электрон, и равновесие зарядов нарушилось. Атом вследствие этого становится положительно заряженным ионом и начинает притягивать «все отрицательное». В окружающем пространстве обычно находится много свободных электронов, и вот уже один из них летит «на выручку», чтобы восстановить былое равновесие. И опять, как видим, движение возникает в случае нарушения равновесия и именно для восстановления этого равновесия.
То, что движение возникает именно по причине какого-либо неравновесия, кажется вполне очевидным. Без потенциальной энергии не может быть и энергии кинетической, если правда эта энергия уже не была.
Увесистый шарик падает вниз. Причина его падения понятна: снизу на шарик действует сила земного притяжения, а сверху никакая сила не действует, такое вот неравновесие и вызывает движение. Дальше шарик упадет на какую-нибудь поверхность и может чего-нибудь там натворить. Он может деформировать эту поверхность или же деформироваться, даже разрушиться сам. При достаточной упругости шарик может после удара подскочить вверх, возникнуть колебания и т.п. А вдруг на поверхности лежит легкий, но крепкий орешек, и шарик как раз на него упадет? Если шарик попадет точно в центр орешка, то орешек, возможно, расколется, но так обычно не бывает, и шарик ударит по орешку немного сбоку. Вследствие действия сложного параллелограмма сил шарик просто отскочит в сторону, и, может быть, кому-нибудь…. Нет, в лоб он, конечно, не попадет – слишком уж надо изощриться, чтобы лоб подставить.
Да, движение действительно возникает в случае и по причине неравновесия, не это еще не означает, что равновесие сразу восстановится. В маятнике, например, на груз действует ничем не уравновешенная сила земного притяжения, возникает движение. В нижней точке траектории сила тяжести уравновешивается силой натяжения нити, но вследствие движения возникает сила инерции, вынуждающая груз снова подняться вверх, дальше все периодически повторяется. Выходит, и движение не помогает восстановить равновесие? Да никак нет! Придите ровно через три дня, и вы увидите, что маятник уже не колеблется. Правда, в данном случае можно и не «ровно».
Все-таки движение – дело не такое простое. Бывает ведь так, что само движение становится необходимым условием сохранения устойчивости. Такое происходит, например, в атомах или звездно-планетных системах, где устойчивость системы обеспечивается вращением сателлитов вокруг центрального тела. Многообразное и многоуровневое движение поддерживает устойчивое функционирование сложных биологических и технических систем. Да тот же самый круговорот оказывается стабильным именно благодаря движению.
А есть еще одна, возможно основная, причина сложности анализа процессов движения – это неоднозначность и недостаточная определенность самого термина «движение». В философии ведь движение определяется как изменение вообще, что не нашло должного отражения в науке и естествознании, вот и возникает причина для путаницы.
Затрагивая еще раз классическую гегелевскую диалектику, нельзя не отметить весьма любопытное совпадение: причиной движения у Гегеля является противоречие, а у нас – неравновесие. Где же правильно? В той степени, в которой понятие противоречия совпадает с понятием неравновесия, мы просто обязаны согласиться с Гегелем. Но такое совпадение, увы, никак не видится полным. Понятие противоречия до сих пор в науке не имеет окончательного определения. В классической гегелевской диалектике все предметы и вещи противоречивы. Значит, объект может быть всесторонне уравновешен, но он все равно противоречив, и, гляди, еще начнет двигаться. Вот простой микрокалькулятор, в нем, если углубиться, можно сотни противоречий отыскать. Но никакого ведь движения не будет до тех пор, пока мы не вставим всего одно «неравновесие» – батарейку. Противоречие, как известно, служит источником движения и приводит к развитию. Значит, если по нашей логике всякие там шарики-орешки должны, в конце концов, угомониться, то из логики Гегеля следует, что они непременно кинутся развиваться, ну и конечно разовьются. Так и хочется одну букву поменять.
Если всеобщую уравновешенность мира считать как бы его нормальным состоянием, то мир будет реагировать на любого рода «ненормальности», стремясь возвратиться в предыдущее устойчивое состояние. Движение при этом используется как средство. Кстати, и возникающее движение должно быть ведь чем-то уравновешено. Получается, что в мире все стремится к равновесию. А ведь ниточка-то тянется прямо ко второму началу термодинамики. Только в нас уже одно «начало» есть, пока хватит.
Мы рассматриваем вопросы равновесия мира только по аспекту воздействия: заряды, силы, энергия. А как в этом плане обстоят дела касательно конкретных материальных образований, т.е. по структуре? Ну, здесь вроде бы уже все готово. Известно, что мир состоит из микрочастиц, для каждой из которых (кроме фотона) существует своя античастица. Да ведь лучших примеров диалектических противоположностей, являющихся основой достижения равновесия и не сыскать! Есть, в общем, информация к размышлению.
В математике нуль – это «ничего нет». Но сумма двух противоположных чисел тоже равна нулю. Теперь уже нет «ничего нет» – что-то есть, но оно все равно равно нулю. Одинаковы ли эти нули? Математика считает, что одинаковы. В этом собственно и заключается сформулированный нами принцип существования мира.
4. Далеко ведущие выводы
Итак, мы предположили, что единственным способом разрешения парадокса существования мира, при невозможности его возникновения из ничего, является такое его существование, при котором суммарный комплекс всех проявлений мира аналогичен эффекту его несуществования. Подобное возможно в случае эквивалентности двух видов небытия: чего-то нет вообще или же мы имеем результат взаимной компенсации двух противоположностей. Такое мы наблюдаем, например, в случае суперпозиции сил, двойственности нуля в математике, отсутствии давления в открытом баллоне, ну и, наверное, во многом и многом другом – стоит только подыскать примеры.
Давайте сразу же зададим себе этот ожидаемый коварный вопрос: «Ну, хорошо, пусть мир уравновешен, стремится к равновесию, но как он все-таки возник из ничего?». А из какого «ничего»? Мы привыкли, что «ничего» есть одно, это когда совсем ничего нет. Но вот оказывается, что есть и другое «ничего», ничем, кстати, не хуже первого, поскольку оно ему эквивалентно. Это, как мы уже знаем, такое «ничего», которое возникает при нейтрализации, компенсации двух противоположных факторов. Может быть даже только такое «ничего» в мире и есть, а это первое «ничего» – всего лишь абстрактная иллюзия? Мы ведь действительно нигде и никогда не наблюдаем полного исчезновения всего – всегда хоть что-то да остается. Если принять принцип эквивалентности этих двух ничто, то, поскольку они одинаковы, как «разные» нули в математике, достаточно выбрать какое-нибудь одно ничто, а другое ведь будет то же самое. Вот посчитаем, что в математике все нули являются результатом сложения противоположных чисел, и ничего с этой математикой не случится. Будем надеяться, конечно.
Ну, и как теперь появляется, возникает мир из нашего «ничего»? Да очень просто – равновесие нарушается. Тогда, конечно же, возникает и движение, чтобы это равновесие восстановить. Оно, бывает, может и «перестараться», вызвать еще много других движений, но все они – деваться некуда – в конечном счете, будут стремиться к нулю. К «нашему» нулю, хотя в принципе, все нули должны быть одинаковы.
Многие философы, мыслители считали, что мир существовал всегда, не исчезая и не появляясь, но этот тезис они обычно выдвигали без надлежащего обоснования и объяснения. Мы предположили, что постоянное существование мира, исключающее необходимость его возникновения из ничего, заключается в проявлении самим миром эффекта своего несуществования. Но такое предположение означает, что мир может быть не каким угодно, а именно таким, чтобы указанный эффект имел место. Таким образом, определяется фундаментальная изначальная закономерность, фактически образующая все последующие законы и закономерности природы.
Иногда в разговоре о всеобщих законах природы спрашивают: «А какой природный закон является самым общим?». Ответы обычно носят чисто предположительный характер. Чаще всего в этой связи упоминается закон или принцип двойственности, дуальности. Но это закон эмпирический – люди, постоянно видя двойственность вокруг себя, сделали обобщение. Предложенный нами принцип существования мира получен как результат теоретических, философских рассуждений, а потом уже мы находим его повсеместное подтверждение в комплексе явлений природы. Очевидно, вполне логично было бы предположить, что данный принцип как раз и является этим самым первым и самым общим природным законом, к тому же он еще и затрагивает саму основу мира – его существование. Ну, тогда все остальные законы: общие, всеобщие, частные должны быть – и это надо показать – иерархическим комплексом следствий главного фундаментального закона мироздания.
Представляется весьма заманчивым сопоставление в плане приоритетности предложенного нами принципа существования мира со всеми известными, конечно же, наиболее общими, законами природы. Но это, разумеется, отдельная очень серьезная и, скорее всего, достаточно объемная работа. Поэтому для начала изложим наши рассуждения в форме своеобразных «обнадеживающих» набросков, не слишком претендующих на строгость, системность и даже отсутствие сумбурности.
В основе принципа существования мира лежит предположение об эквивалентности двух ничто: «ничто несуществования» и «ничто равновесия». Тогда, может, следовало бы назвать этот принцип принципом эквивалентности? Но такой принцип ведь уже есть у Эйнштейна, это, вроде бы, нечто другое. И все же, не стоило бы забывать об этой эквивалентности, что-то в ней, несомненно, кроется.
Из принципа существования, похоже, чисто автоматически следует принцип равновесия. Хотя полной аналогии здесь может и не быть: а вдруг кроме этих двух ничто отыщется и еще какое-нибудь? Принцип двойственности оказывается вполне естественным уже в силу того, что одному просто уравновешиваться не с чем. Здесь только стоило бы уточнить, создана ли эта двойственность исключительно и изначально природой, как принято считать в классической диалектике, или же она в окружающем нас мире может исчезать и появляться. Известны ведь явления индукции, поляризации, диполизации.
В понимании принципа существования мира нам «идет навстречу» второе начало термодинамики, подтверждающее тот факт, что мир действительно стремится к равновесию. И для этого используется движение в смысле изменения. Но, во-первых, для возникновения движения необходима энергия, а, во-вторых, само движение содержит эту энергию. Значит, именно об энергии и движении должна идти речь.
По нашему принципу мир уравновесившись, должен производить эффект своего отсутствия. А какое может быть равновесие, если все вокруг все время движется? Ну, хорошо, все движется, чтобы уравновеситься, но почему, же оно до сих пор так и не уравновесилось? Да и не видно что-то конца этого движения, как и конца самого неравновесия – так оно всегда, что ли? А для чего же мы тогда этот принцип существования придумали? Нет, если нам не удастся как-нибудь уравновесить и энергию, и движение, то придется «уравновешивать», т.е. корректировать уже сам принцип.
Прыгая на берег с лодки, наблюдая откат орудия или полет ракеты, мы находим определенную уравновешенность движения в виде закона сохранения импульса. Если человек выпрыгнул из лодки, то его импульс равен импульсу лодки только с противоположным знаком. Сумма двух противоположных и равных по модулю векторов, как известно, равна нулю. В данном случае векторы представляют собой количества движения двух тел. Если сумма движений равна нулю, то очевидно и вообще движение равно нулю. Так оно и было бы, если бы лодка стояла возле берега, и никто с нее не прыгал. Это такой себе «нулевой» нуль. Но человек все-таки выпрыгнул на берег, даже пробежал немного, а более тяжелая лодка от берега медленно отплыла. Движение есть, и оно очевидно, как очевидно и то, что в сумме мы получаем нуль. А это уже какой-то не такой нуль – «суммарный» нуль что ли? Движение есть, а движения нет, выходит?
Конечно же, импульс тела или количество его движения – это еще не движение в обобщенном, а особенно в философском смысле. Поэтому очевидно мы справедливо критиковали Ф.Энгельса за его попытку в своей «Диалектике природы» «импульсом движение поверить» («Диалектика и законы природы Ч.1»). Критиковать, конечно, стоило, поскольку Энгельс, оперируя понятием движения как изменения вообще, ограничился только физикой, механикой, где существует определенная специфика в отношении понятия движения. Энгельс к тому же, отождествляя энергию с движением, пытался ввести некую потенциальную форму движения (поднятая гиря, висящая люстра), но такой подход, кроме того, что так вообще не принято, еще и противоречит философскому определению движения.
И все же справедливости ради следовало бы отметить, что Энгельс говорил и очень умные вещи. Это касается его выводов по поводу физического понятия работы, а особенно неоднократно подчеркиваемое самим Энгельсом заключение о том, что кинетическая энергия движущегося без взаимодействия тела является в то же время и как бы потенциальной энергией: работа одинаково не выполняется – что висит, что летит.
Давайте возвратимся к нашей равной «суммарному» нулю сумме противоположных векторов импульса, и рассмотрим еще одно своеобразное движение. Представим себе, что оба вектора синхронно увеличивают свою численную величину, хотя в сумме все равно оказывается нуль. Тогда эти векторы могут достигать больших, даже огромных значений. Именно такое происходит, например, при полете снаряда, выпущенного из пушки.
Обладающий большой кинетической энергией снаряд, даже не разорвавшись, может наделать много беды. Стену пробить может, повредить и даже разрушить здание, в людей попасть. Именно такого рода движение мы сразу же замечаем, наблюдая его с целым спектром душевных переживаний. От этого наверно и идут мысли о том, что в мире все непрерывно движется, и именно с явления движения необходимо начинать изучать мир. И никому, конечно, не приходит сразу в голову то, что где-то далеко, уравновешивая возникшее движение, пушка при выстреле, как ей и положено, откатилась.
Да, движение возникает вследствие неравновесия, но, едва возникнув, оно само уже оказывается уравновешенным. Мы этого равновесия не видим, не ощущаем и, как правило, не пытаемся даже представить. Весь мир мы созерцаем практически неуравновешенным. Вспомним о двух противоположных зарядах и точке, в которой эти заряды компенсируются. Но ведь такая точка только одна! Не можем же мы все время в ней находиться, да туда еще и попасть надо! Мы ходим долго и вокруг да около, то одного заряда, то другого, только нигде никакой уравновешенности нет. На самом же деле – есть.
А теперь давайте попробуем, как бы двигаться в противоположную сторону. Представим себе, что наши векторы так же синхронно уменьшаются, оставаясь конечно в сумме равными нулю. Сумма векторов равна нулю, да еще и стремится к нулю. Это какой же нуль, и к какому нулю стремится-то? Нет, все-таки в математике с этими нулями не все совсем понятно.
Для того чтобы прыгая на берег, человек соответствующим образом оттолкнул лодку, возникла отдача после выстрела, полетела ракета, т.е. чтобы возникло это даже уравновешенное движение, необходима энергия. В случае человека с лодкой такой энергией является биологическая энергия самого человека, в двух других случаях – внутренняя энергия химических реакций.
Вопрос об энергии действительно представляется очень важным, поскольку без энергии никакое движение невозможно. Так это и хорошо, значит, все уравновесится и будет соответствовать нашему принципу! Но ведь для равновесия необходимо движение, это оно все уравновешивает. Ну, а для движения опять же нужна энергия. Как непросто все повязано!
Снова исходим из того, что, поскольку мир не может появиться из ничего, то он может и должен существовать так, чтобы суммарный эффект его существования был выражен как эффект несуществования. Энергия тоже не может появиться ниоткуда, но она ведь так или иначе в мире есть. Очевидно по аналогии следовало бы заключить, что суммарный эффект проявления энергии должен соответствовать эффекту ее отсутствия. А это означает, что общее количество энергии в мире должно быть равно нулю. Но такое возможно только в случае или взаимного компенсирования каких-то противоположных видов энергии, или, же при уравновешении самой энергии чем-нибудь ей противоположным.
Отталкиваться здесь, конечно же, стоило бы от столь значимого в физике закона сохранения и превращения энергии. Этот закон хотя и эмпирический, но вроде бы, никаких сомнений, ни у кого не вызывает. Однако в самом законе сохранения энергии наш принцип существования мира напрямую не просматривается, больше даже на принцип Парменида схоже. Энергия, как известно, величина скалярная, она не имеет направления как силы, которые взаимно уравновешиваются. Но энергия ведь может быть как положительной, так и отрицательной – в этом случае «суммарный» нуль вполне возможен.
Посмотреть бы на энергию, так сказать, философски, а то мы все только математикой отписываемся. Вообще наверно вся физика может стать в достаточной мере адекватно отражающей мир наукой лишь тогда, когда в ней философии будет не меньше, чем математики. Кажется, сам Эйнштейн был недалек от этого.
Допустим, шарик находится на высоте и на подставке. Он имеет потенциальную энергию, определяемую массой шарика и высотой, на которую он поднят. Ну и что с этой энергии? Ничего ведь вокруг не меняется, лежит себе шарик, да и все. Энергия в физике определяется как способность тела или системы тел совершить работу. А что может определять неспособность системы совершить работу? Ну, во-первых, отсутствие какой-либо энергии вообще. Тогда имеем уже знакомый нам «нулевой» нуль. В данном случае энергия, однако, есть, но работа по перемещению шарика силами гравитационного взаимодействия все равно не выполняется.
Такой могучей и всесильной вещи, как энергия может противостоять только нечто хотя ей и противоположное, но достойное. Вот и противостоит энергии эта, обычно в попутно-пренебрежительном плане указываемая неспособность совершения работы в виде различного рода связей: подставки, подвески, можно просто рукой удерживать. Способность и неспособность, как видим, в сумме дают нуль, «суммарный» нуль, то есть.
А так уж существенно ли это? Ну, в случае невозможности произвести работу энергия называется потенциальной, да и все тут. Хорошо, посмотрите вокруг себя в комнате: сколько всяких, и даже довольно массивных, вещей находится на высоте, имея, в общем, немалую потенциальную энергию. Энергии, значит, полным-полно. А если бы это все сразу сорвалось, да на пол шарахнуло? Вот работы было бы! Так не боимся ведь мы – всей этой большущей энергии надежно противостоит и держит все на своих местах наша надежная «антиэнергия» связей.
Ну, а есть ли вообще энергия у всех этих поднятых на какую-то высоту вещей? В учебниках много пишут об относительности движения, приводятся принципы относительности Галилея и Эйнштейна, но вот об относительности самой энергии почти нигде ничего не говорится. И надо было самому Шипову в своей известной работе по теории физического вакуума разъяснять такие предельно простые вещи, как существование сил инерции и относительность энергии.
Вернемся к нашему шарику, он лежит на подставке, но подставка, оказывается, закреплена на штативе, а штатив стоит на столе. Вот шарик с подставки взял да и скатился, теперь у него уже потенциальной энергии нет, поскольку нет высоты. Но шарик – гляди, вредный какой! – по столу покатился, да и упал на пол. А это еще что за энергия? Мы так не договаривались!
Если потенциальная энергия шарика стала равной нулю, то с учетом высоты стола она уже не равна нулю, это мы просто уровень стола за нулевой приняли. Теперь что, уровень пола за нулевой принимать? Так мы, же на четвертом этаже находимся, а там недалеко еще и котлован роют – мало ли, что этому шарику вздумается. Вот она – относительность-то!
Если все относительно, то почему бы не взять любое? Примем уровень подставки за нулевой, и тогда у шарика никакой энергии вообще не будет – пусть сидит и не рыпается. Дальше – проще. Каждой вещи в комнате определим свой соответствующий уровень, лишив все сразу всех потенциальных энергий. Действительно – делать уж нечего.
Выходит, захотели – есть энергия, а не хотим, то ее, значит, и нет. Ну, это все же немного неправильно – вряд ли энергия станет нас слушаться. Она вот у шарика есть всегда и по отношению к уровню стола, и по отношению к уровню пола, даже вдруг чего, то и к уровню дна котлована. Сохраняется, говорят, энергия. А мы ведь тоже все стараемся сохранить! Вот крыша дома, например, имеет способность произвести работу, так мы категорически ее к такой работе не допускаем!
Давайте еще к шарику ниточку привяжем, чтоб он как маятник немного покачался. Когда поднятый на некоторую высоту шарик падает вниз, то выполняется работа по перемещению шарика силами гравитационного взаимодействия. Но шарик, пройдя нижнюю точку, по инерции начинает подниматься вверх. Теперь уже работа выполняется против сил поля, следовательно, она имеет знак, противоположный знаку работы, выполненной при падении. Если пренебречь потерями, то шарик вновь поднимется на такую же высоту, а это значит, что сумма произведенных работ должна быть равна нулю. В целом качающийся маятник работы не выполняет, иначе он просто превратился бы в вечный двигатель. Вот и имеем: работа есть, а работы нет.
С энергией, кстати, такого не происходит – ее количество просто сохраняется. В этом ведь и заключается суть физического закона сохранения и превращения энергии. А в этом ли только? Маятник сам колебаться не начнет – энергию к нему необходимо подвести извне. Но в том месте, откуда эту энергию взяли, ее можно теперь считать существующей со знаком «минус», как числятся у нас со знаком «минус» потраченные деньги при подсчете общего баланса. Вот когда эти две энергии сложить, то и получится «суммарный» нуль.
Только кажется, это у нас еще не все «нули». В случае, когда равнодействующая двух противоположных сил была равна нулю, обе силы действовали одновременно. Теперь же компенсирующие друг друга работы выполняются периодически спустя некоторое время. То же самое происходит и с максимальным отклонением маятника от вертикали. Тогда это уже не просто «суммарный», а какой-то «периодический» нуль.
Третий закон Ньютона сообщает нам о том, что на всякое воздействие обязательно последует соответствующее противодействие. Однако при этом остается в тени еще один очень важный природный закон: противодействие не может наступить мгновенно, потребуется какой-то хотя бы ничтожно малый промежуток времени. Когда при определенных условиях действие и противодействие меняются местами, возникают колебания, частота и период которых определяются физическими параметрами колеблющейся системы. Период колебаний математического маятника, кстати, определяется его длиной. Возникающие везде в мире колебания, вращения, циклы – все они с этими самыми «периодическими» нулями. Так что и круговорот Гераклита, может быть, ближе к сущности существования мира, чем его недоговоренное «все течет».
Мы считаем, что нормальным состоянием окружающего мира является его полное всеобщее равновесие. Но любой всеобщий закон природы, как часть той, же природы, должен быть применим и к самому себе. А это означает, что в мире не может быть полного равновесия, поскольку оно само окажется ничем не уравновешенным. Ну, а противоположностью равновесия, конечно же, является неравновесие. Так что же тогда правильно, приемлемо, закономерно: равновесие или неравновесие? Очевидно, – и то, и другое, какое-то удачное сочетание диалектического единства этих двух противоположностей.
Если наш мир существует, то это его существование должно быть чем-то уравновешено. Нам ведь все время кажется, что и материя, и энергия откуда-то взялись, а взяться им то неоткуда. Даже если существует гипотетический антимир, то его объединение с нашим миром образует пусть уже и новый, но все равно такой же мир. Миру уравновеситься не с чем, и он уравновешивается… сам с собой.
Очевидно, именно поэтому мир структурирован – мы наблюдаем реальное проявление отдельных структурных частиц: атомов и молекул, звезд и галактик. Почему нельзя допустить, что любая такая частица с учетом бесконечности структурирования вширь и вглубь не представляет собой свой отдельный мир, аналогичный миру, в котором она сама находится? Поэт сказал: «Весь мир – в бокале вина». Да, и даже – в каждой частице этого бокала с вином, в каждом его атоме. Мир замкнут сам на себя, он повторяет себя в каждой своей точке-частичке вместе со всеми своими мировыми законами. Мир – это миры миров, миры в мирах.
И если каждая такая частица стремится к равновесию, соответствию и сосуществованию со всем, что находится вокруг и внутри ее, то это и есть уравновешивание мира с самим собой. И если каждая частица содержит в себе информацию обо всех общемировых закономерностях, то ведь это и есть голограммное построение мира, идея которого поддерживается многими исследователями. А поскольку последовательное вложение структурных частиц одна в другую сочетается с параллельным существованием массивов однородных частиц, то есть смысл также говорить и о фрактальном принципе устройства мира.
Взаимодействие структурных частиц одного или смежных уровней масштабности приводит к образованию определенных материальных конструкций: микрочастицы объединяются в атомы, атомы – в молекулы, а живые организмы оказываются состоящими из множества отдельных биологических образований – клеток. Такого рода процессы мы называем организацией материальных систем.
Организация, как мы уже предполагали, представляет собой двусторонний процесс внешнего соединения и внутренней структуризации, когда дискретные составляющие образуются внутри системы, и происходит их как бы видимое внешнее соединение. Вот, допустим, живой организм состоит из клеток. Они, конечно же, не соединялись каждая по отдельности, а образовались в процессе роста организма, но впечатление такое, как будто бы имело место внешнее соединение.
Ну и, само собой разумеется, все должно уравновеситься как внутри системы, так и во взаимодействии ее со средой. В общем – это процесс уравновешивания двух миров: внутреннего и внешнего. Ведь каждое материальное образование представляет собой и переход между этими двумя мирами, и результат их взаимодействия.
Однако в мире кроме материальных, точнее, вещественно-материальных систем существуют также и невидимые для нас полевые формы жизни. Об этом, кажется, знают все кроме разве что особо ярых материалистов-атеистов, которые сами себе запретили такое знать.
Мир существует всегда, но вселенные действительно рождаются. Если явление самоорганизации мира является его всеобщим свойством, то такая самоорганизация должна и может происходить уже на полевом уровне – уровне взаимодействий, колебаний и волн. К сожалению, информация о реальном механизме образования автономных высокоорганизованных полевых структур практически отсутствует не то что в официальной, но даже и в нетрадиционной науке.
Обладая несравненно более широким диапазоном условий для существования по сравнению с нашей земной биологической жизнью, полевые структуры достигли и несравненно более высокого уровня развития. А это означает, что не только весь ход биологической эволюции на Земле, но и, возможно, сам процесс материализации мира контролировался или даже осуществлялся полевыми Сущностями наивысшего уровня. В этом очевидно и заключается весь смысл создания нашего мира и сотворения человека Богом по образу и подобию Своему.