До восьмого класса я был абсолютно равнодушен к творчеству Маяковского. Ну да, жил когда-то такой поэт. Говорят, после Пушкина в советской иерархии поэтов — второй, поскольку правильно понимал революцию. Остальные поэты ее либо вообще не понимали и не принимали, либо, как Есенин или Блок, принимали с трудом, а понимали не совсем правильно.
И вот теперь, в соответствии со школьной программой, нам надлежало прочувствовать Маяковского, по достоинству оценить его железный стих и полюбить.
Поскольку у нашей учительницы по литературе Маяковский был даже не вторым, а первым поэтом всех времен и народов, то после подробного ознакомления нас с личностью Владимира Владимировича, она в качестве домашнего задания обязала нас к следующему уроку выучить наизусть сразу два объемных стихотворения: «Стихи о советском паспорте» и «Блек энд уайт».
Сказать по правде, времени на заучивание было предостаточно — впереди были пятница и два выходных дня, но как-то так получилось, что я был занят более интересными делами, а в понедельник на перемене не успел до конца дочитать даже одно стихотворение, как раздался звонок на урок.
Учительница вошла в класс. Мы встали.
Многие, как и я, приветствовали ее, не отрывая глаз от хрестоматий.
Она прошла к своему столу, поздоровалась (я умудрялся читать хрестоматию по литературе и одновременно четко улавливать все ее движения). Мы сели.
Она оглядела класс:
— Все готовы к уроку?
— Готовы, — раздался в ответ нестройный хор голосов.
— Заданные на дом стихи сегодня будет читать каждый из вас. Спрашивать буду в алфавитном порядке. Для экономии времени выходить к доске не надо. Поднимаетесь из-за парты и продолжаете читать с того места, на котором остановится предыдущий ученик. Всем понятно?
Класс, предчувствуя недоброе, молчал.
— Агапов, начинайте.
Володя Агапов поднялся:
— С чего начинать?
— «Блек энд уайт». Начинайте с начала.
Володя, глядя в окно, начал тихим голосом монотонно бубнить себе под нос:
— Если Гавану окинуть мигом рай-страна страна что надо под пальмой на ножке…
— Садитесь, Агапов, — двойка, — оборвала учительница его бормотание.
— Почему двойка, я все до конца могу наизусть рассказать.
— Не надо. Вы издеваетесь над поэтом. У него каждая строка значима, каждая строка — событие! Бомба! А вы их, как пономарь, гнусавите. Я такого чтения не принимаю!
Она поставила отметку в журнал, назвала следующую фамилию, и — закрутилась карусель.
Каждый вставал, испуганно глядя на учительницу, читал пять-шесть коротких строк, она его останавливала, ставила оценку, поднимала следующего. Те, кто плохо заучили текст, получали двойки, выучившие назубок, даже не бубня под нос — трояки.
Я лихорадочно пытался вычислить, какие строки необходимо выучить, чтобы выпалить их наизусть, когда дойдет очередь до меня. Самое начало «Блек энд уайт» запомнил еще на перемене, поэтому, перевернув страницу, стал усиленно заучивать окончание, но когда сразу троих подряд посадили с двойками за незнание, понял, что моя очередь подойдет ближе к середине текста.
Я перевернул страницу назад и уткнулся в середину текста: «Одно-единственное вызубрил Вилли…»
— Красавин, — раздался через пару минут голос учительницы.
Похоже, мне повезло. Пять следующих строк, которые надлежало читать, я уже, подобно Вилли, вызубрил. Важно было читать их как можно медленнее, чтобы не дошло дело до шестой строки.
Я встал. Поправил галстук, одернул пиджак, поднял голову, откашлялся, зачем-то вытянул вперед правую руку и, глядя в глаза учительнице, громко произнес:
— Белый!
Пауза. Перевел взгляд к окну:
— Ест!
Сжал пальцы в кулак, снова разжал, опустил руку и, разворачиваясь всем корпусом, оглядывая класс, выкрикнул:
— Ананас спелый!
На задней парте у окна кто-то, сдерживая смех, тихо прыснул в кулак. Я снова посмотрел на учительницу, снова вытянул вперед правую руку:
— Черный!
Взгляд в сторону окна. Пауза чуть длиннее:
— Гнилью моченый!
Пять строк закончились. Я их растянул по времени на все десять, но вожделенного трояка еще не получил. Из-за спины что-то шептали, пытаясь подсказать, но я не мог разобрать слов. Неожиданно в лабиринтах памяти высветились следующие четыре строки, бегло прочитанные еще на перемене:
Белую работу
делает белый,
Черную работу —
черный.
Я их прочитал с еще более длинными паузами и остановился. Дальше всплывать в памяти было нечему.
— Продолжай, продолжай, — ободрила меня учительница.
Я тупо смотрел в потолок, делая вид, что пытаюсь вспомнить забытый текст.
— Ну, открой учебник, подсмотри, — сжалилась она надо мной.
Я склонился над партой, нашел нужные строки, поднял голову, продекламировал в том же ритме все, что успел ухватить взглядом и запомнить. Снова остановился, устремив взгляд в потолок.
Очевидно, поняв, что я, мягко говоря, не блещу знанием текста, она неожиданно предложила:
— Возьми учебник в руки, открой и читай.
Я взял учебник, открыл и, уже поняв, в чем секрет таких ко мне поблажек, изо всех сил стараясь не форсировать процесс, четко отделяя строку от строки и раскрашивая их возникающими по ходу чтения эмоциями, прочитал стихотворение до самого конца. Финалом такого чтения были аплодисменты учительницы, поддержанные двумя-тремя одноклассниками, и пятерка в классном журнале.
На всю жизнь запомнилось мне: «Белую работу делает белый, черную работу — черный». И вместе с этими строчками где-то в глубинах души поселилось острое чувство неприятия ко всякого рода возвеличиванию одних за счет других, к разделению людей на своих и чужих по признакам цвета кожи, национальности, партийности, вероисповедания.
Весь мир — одна семья! Спасибо, Владимир Владимирович, что, в какой-то степени, и вы помогли мне осознать эту истину.
А начиналось все с невыполненного домашнего задания. Неисповедимы пути Господни…
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/07/1706
Предисловие и оглавление: http://www.proza.ru/2018/10/07/1618