Несмотря на развод, с родственниками Вовки у меня сохранились хорошие отношения. С бабой Нюрой (моей бывшей свекровью) мы переписывались до самой ее смерти и несколько раз вместе с Анютой ездили к ней в гости.
В Каягенте купались с дочерью в море, ходили в лес есть плоды тутовника. Однажды пошли за фундуком. Рядом с лесом луг. На другом конце луга показался горец верхом на коне. Анюта была неравнодушна к лошадям: собирала открытки с их фотографиями, наклеивала в специально заведенный для этих целей альбом и периодически пыталась уговорить меня купить ей коня, чтобы он жил в нашей квартире. Горец приближался, дочь завороженно смотрела на гарцующего по лугу человека и вдруг бросилась к нему наперерез, умоляя покатать на лошадке. Горец остановил коня, подал ей руки, подхватил легкое тельце, посадил перед собой, и они поехали. Я обомлела: сейчас не знаю кто, не знаю куда, увезет мою дочь — и ищи ветра в поле! Я бросила корзинку с собранным фундуком и побежала за ними. Горец покатал ее немного, сделал круг по лугу, бережно ссадил передо мною на землю и поскакал дальше.
У бабушки на огороде был колодец вровень с землей для полива. Однажды Аня оступилась, упала в него, но до воды не долетела, зацепилась кофточкой за поперечную жердочку и на ней повисла. Хорошо, кофточка крепкой оказалась.
Каждый день ходили с ней на Каспий. Как-то в шторм дочь полезла купаться в воду, а обратно выбраться на берег в промежутке между волнами не успевает — ее откатывающей волной снова в море уносит. Я бросилась на помощь, схватила за руку — три-четыре попытки были для нас неудачными, потом вырвались на берег и долго без сил лежали на песке. Больше в шторм в воду не лезли.
Как-то ехали поездом в Дагестан. В Москве пересадка. Вышли с вокзала, идем по улице. Продают пирожки, очередь человек семь. Я посадила Анюту на парапет, а сама в очередь встала. Купила пирожки, обернулась — нет дочери. Я — туда, сюда, спрашиваю прохожих: «Не видели девочку?» Думала, сердце из груди выскочит, верчу головой по сторонам и вдруг чувствую — моей ладони касаются маленькие пальчики. Оказалось, что-то привлекло ее внимание, она поднялась, сделала пару шагов в сторону, а потом уже на парапет не садилась — стояла сбоку от очереди. А я свою дочь из-за чужих спин и не видела.
Однажды в Дагестане я растянула связки правого коленного сустава (поскользнулась, когда мыла ноги, стоя на глинистой почве). В Рыбинске поставили диагноз — бурит. На следующий год в Дагестане через Лору (младшую сестру Вовки) договорилась ходить на грязи на курорт, находившийся в трех километрах от станции. Этот своеобразный бальнеологический центр был таков: на огороженной дощатым забором поляне наполненный грязью пруд, метров сто в длину и сорок в ширину. Грязь доходила до плеч, температура до 60 градусов. На заборе висят часы-ходики, над прудом перекинуты невысокие мостки. Люди стоят в разных углах пруда кто сколько хочет, многие обмазывают грязью лица. Потом идут мыться под душ с сероводородной водой, тоже невообразимо горячей. Лора безо всякого медицинского образования работала на этом «курорте» массажисткой. В углу убогого сарая у нее стоял сколоченный наспех столик, покрытый сверху какими-то тряпками. Лора делала мне массаж по принципу — чем сильнее, тем лучше. Вот тогда я впервые почувствовала, что у меня не все в порядке с сердцем. После массажа отдыхала у нее в сарае и пешком через лес возвращалась на станцию. Одной ходить было жутко: желание одно — никого не встретить. В лесу росли абрикосы — начнешь их собирать, какие-то птицы сразу крик поднимают, как сторожа, а недалеко действительно был шалаш сторожей. Как только птицы заорут, для настоящих сторожей это своеобразный сигнал. Значит, надо скорей уходить, чтобы не поймали. Но все равно абрикосов мы с Анютой собирали много. Делала пастилу, сушила прямо на крыше дома. В Рыбинске на весь год хватало.
Однажды курортников повезли автобусом на море, и я с ними. Вдоль берега плыл тюлень. Врач из горцев и еще несколько мужиков бросились его ловить. Особенно изгалялся врач — смотреть было противно, а тюлень — то ли молодой, то ли больной — плывет и плывет вдоль берега, иной раз нырнет, и снова голова над водой торчит.
У бабушки через дом от нее текла речка: летом мелкая и узкая, по камушкам переходили, не замочив ног, а когда начинали таять ледники, превращалась в бурный широкий поток. Один год так разлилась, что в огороде воды было по колено.
Как-то раз перед отъездом из Каягента Анюта умудрилась наесться селедки со свежим огурцом. В результате — рвота, температура, понос. А в то время в Астрахани была вспышка холеры. Поезда с севера шли все облитые какой-то вонючей жидкостью. С собой в дорогу я взяла груши, булку, мед и листья подорожника. Дочь без конца бегала в туалет. Я ее заставляла жевать под простыней подорожник, а у самой мысль — как бы ее за холерную больную не приняли, только б не ссадили до Харькова, потом только б до России доехать, до Москвы. Приехали домой — сразу к врачу. Хотели ее в инфекционку положить, объяснила врачу, что к чему, уговорила немного повременить. Взяли анализы. Желчь была густая, откачивали шприцом. Определили — дискинезия желчных путей, и это после двух лет медикаментозного лечения. Начала читать книги о лекарственных травах. Собирала их сама, из Крыма мне слали посылки. Делала травяные сборы, проводила Анюте тюбажи, поила минеральной водой — все по схемам. Полегчало. Потом она стала жаловаться на боли в животе. Врачи сказали — глисты. Сколько лекарств от глистов перепили. Однажды ей так плохо стало, что вызвали скорую — опять что-то от глистов дали. Утром снова звоню в скорую — глисты не идут. Скорая приехать отказывается. Ребенку плохо. Третий раз звоню — не приедете, позвоню в горздравотдел. Приехали, повезли в больницу. Я была в такой растерянности, что ничего ей с собой в больницу не собрала, вернулась домой, все ведь рядом — собрала и сразу назад. Она в палате, я успокаиваю себя, что все хорошо будет. Женщина в палате говорит, что мою дочь только-только с операции привезли, еще бы час-два, и ребенка не стало.
Потом у Анюты заболела пятка — ходит, приплясывая на одной ноге. Делали массу снимков и диагностировали гнойный остеомиелит. Дали направление в больницу в Ярославль. У соседей в это время гостила племянница, врач-рентгенолог, кандидат медицинских наук из Питера. Посмотрела снимок — диагноз неверный, на операцию не соглашайся. Я поехала в Ярославль. Сижу полдня в больнице, мимо дети ходят — кто на костылях, кого в коляске везут, кто с палочкой, кто в гипсе на руках матери. Плач. Наконец медсестра забирает наши документы. Потом вызывает, говорит, что диагноз подтвердился, и дает штук десять направлений на анализы, чтобы все сдали и приезжали снова. Я говорю, как же диагноз подтвердился, если врач даже ребенка не осмотрел? Она отвечает, что врачу и так все ясно по принесенным мной документам, и ушла.
Иду по Ярославлю, дороги не вижу, чуть под машину не попала. Водитель выскочил из кабины, меня матом покрыл.
Дома Аля, племянница соседки, посмотрела анализы и говорит: «Снимите дочь с балета, купите обувь на низком каблуке, возьмите от лечащего врача справку на освобождение от физкультуры. Если через месяц не пройдет, я вам вышлю направление в институт детской хирургии в Питере».
Иду к детскому хирургу за справкой, он на меня как заорет: «Я запишу в медицинской карте о вашем отказе от операции, сообщу о такой мамаше в горздрав. Вы оставляете ребенка инвалидом на всю жизнь!» Медсестра ему вторит, но справку на освобождение от физкультуры по моему настоянию дали. У меня ум раздваивается — кто прав, как поступить? Сделала, как советовала Аля. Следила, как ходит Анюта, — через месяц все прошло.
Вспомнила еще один случай из ее детсадовского детства.
Мне надо было идти на работу, и я не успевала забрать ее из садика, чтобы отвести на занятия в балетную студию в ДК «Радуга», а потом вернуть снова в садик.
Вечером она мне говорит, что была на занятиях в студии.
Я спрашиваю: «А кто же тебя туда водил?»
«Я, — говорит, — сама ходила, позанималась балетом и в садик вернулась».
Я представила, как пятилетний ребенок, один, без взрослых, через столько дорог переходил, как потом возвращался, — мне чуть дурно не стало. В саду мне ничего не сказали о ее побеге и возвращении — то ли придумала, то ли на самом деле так было.
Аня очень любила подвижные игры. Играла с ребятами в хоккей — стояла на воротах, и однажды ей шайбой в глаз попало.
Во дворе ее ребята звали Антилопа Гну — бегала очень быстро, а в пионерлагере — Анка-партизанка. Она очень старалась проносить новую одежду без дыр до первой стирки, но это не всегда получалось. Однажды в пионерлагере за высокую общественную активность ей пообещали путевку в «Артек» дать, но вмешался кто-то из вышестоящего начальства, и путевку по блату дали одному из начальнических отпрысков, довольно посредственному во всех отношениях пареньку.
Вместо «Артека» мы с ней в очередной раз съездили к бабе Нюре с дочерью в Дагестан, — может, оно и к лучшему.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/06/1019
Оглавление и начало: http://www.proza.ru/2018/10/06/871