На моих глазах Валей овладел накатанный рефлекс: сделка – фуршет – шкуры – физиологическое удовлетворение. Поглаживая эрогенные зоны, она уставилась на меня, как голодная анаконда на братца кролика. Под гипнозом я должен был сам залезть в её пасть, словно лысая голова укротителя тигров из провинциального шапито.
Спас меня телефон, который трезвонил и раньше, но нерадивая работница не желала его слышать. Вероятно, лимит молчание ягнят исчерпался, и она нарвалась на злой голос пастуха:
– Ты чо трубу не берёшь?!
– Обедать ходила.
– Предупреждать надо, дура! Ну да ладно, прощаю на первый раз. Слухай сюда: ща к тебе один фофан подкатит и скажет от Эдуарда Давидовича. Так ты обслужи его по полной. Поняла?
– Да! Всё сделаю, как сказали.
– Смотри у меня, овца! Допрыгаешься!
Мы мигом упаковали мои отрезы, и я живенько унёс ноги. Валины знакомые тоже бегом покупали ткани, сколько могли унести, и смывались, так как её рабочий телефон стал звонить не переставая. От начальства беспрерывно приезжали порученцы. Они бесплатно брали ткани грузовиками и исчезали на бескрайних просторах России.
Через год Валентину посадили за недостачу на пять лет, а через три выпустили без трусов. Последние портки с неё сняли не лесбиянки, а заезжие стряпчие и кум с вертухаями.
В бараке поначалу проявили интерес к юности девы, но её серость и фригидность всех быстро разочаровала. Весь срок козырные коблы и их расфуфыренные ковырялки погоняли её обидными кликухами:
– Подмолоди чифирь, Шнырь Нетоптаный.
– Чо тупишь Терпила Гумозная? Канай мухой!
И бедная Валя бежала, со всех ног, устраивать чайную церемонию для сиделок.
Другая знакомая, наоборот, предложила мне заработать. Она служила младшим продавцом в художественном салоне при Доме художников. На время Олимпиады его сделали филиалом валютного магазина «Берёзка» для иностранцев.
Из Европы туда завезли товары для живописцев, а из Гохрана – иконы музейного уровня. Они были по закону изъяты при конфискации имущества и силой отняты у фарцы при хомутании без ордера. Раритеты продавали только за твердую капиталистическую валюту. Братские злотые, форинты и прочие песо отвергали с улыбкой и сердились только на монгольские тугрики.
Недавно открытый ЦДХ строили 20 лет на месте Бабьегородского рынка, а салон хотели оформить быстрее. Я успел за неделю, бесплатно подсказав барыгам, где взять задёшево чёрный бархат. На его фоне золотые и серебреные оклады засверкали драгоценными каменьями.
На радостях, хорошо упитанная директриса хорошо заплатила. Она даже разрешила мне отовариться, но конечно не чёрными досками:
– Иди, купи себе причиндалы для художников.
Может она раздобрилась по блату, а может и по симпатии, но скорей всего, чтобы просто не выносить бабло из лабаза.
В те времена коммунисты дозволяли писать колонковыми кистями только членам Союза художников. Они брали их по дешёвки в закрытых распределителях, а народ довольствовался свинячьей щетиной. На худой конец был ещё ушной волос, но он лез при первом же погружении даже в водяные краски.
Стать членом МОСХа можно было только после двух персональных выставок, а чтобы устроить хотя бы одну, надо было быть членом МОСХа. Круг замыкался, и внутрь попадали только их дети. Все члены МОСХа не стоили члена Босха, но хорошо размножались в неволе. Они хоть и брали меня иногда поработать негром, но усыновлять даже не думали.
Поэтому я на всю жизнь накупил голландских и итальянских кистей и красок. Взяв ещё фирменную пастель с акварельной бумагой, я остался гол, как сокол. Но посетить Олимпиаду мне таки удалось. И не какую-нибудь там легкую атлетику, а бокс с тяжёлыми ударами в рыло и по печени.
Это произошло благодаря маме, которая пахала на оборонку и исправно запускала в космос секретные отчёты о дебете-кредите. Она была на хорошем счету, и профком выделил ей билет со скидкой на четвертьфинальные бои. Конечно, финал и полуфинал был не по ранжиру простой труженицы с двумя вышками, но ведь и до одной шестнадцатой не унизили!
К Олимпиаде возле Банного переулка, где народ парят чёрные маклеры, выстроили спортивный комплекс. Моё место оказалось на самом верху, откуда ринг выглядел спичечным коробком, а боксёры – вошками. Они наскакивали друг на друга, как бойцовые петухи, а третья вша вокруг них танцевала.
Вдобавок за моей спиной уселся настоящий болельщик и обдал наш сектор водочным перегаром с нотками чеснока. Он скатал журнал «Физкультура и спорт» трубочкой и заорал матом в рупор у моего уха. Патриот то подбадривал нашего атлета, то угрожал зарубежному, его стране и судье.
Я решил сменить диспозицию, как в театре после звонка, и вдохнул дух фаната. На глазах выступили слезы, и я быстро спустился, распевая жалостливую арию о ребенке, унесённом ветром к рингу. Билетёрш тронула судьба виртуального дитяти, но прошмыгнуть в партер мне не дала злобная свора серых курток. Они окружали добрых бабушек на каждом входе и, не внимая песням, гнали меня на галёрку, согласно купленному биллету.
Лезть снова на верхотуру и опять смотреть блошиные бои по правилам не хотелось. В фойе толстопузые продавщицы лихо втюхивали лохам первое русское баночное пиво «Золотое кольцо». Я повёлся и отдал последний нал. Отвратность напитка оказалась так же огромна, как и его цена. Банка полетела в воздух, делая кульбиты и оставляя за собой шлейф внутренностей. Через четыре метра она с диким грохотом приземлилась в урну.
Я гордо сплюнул послевкусие прямо посреди Олимпиады. Народ в очереди смолк и призадумался. Стало слышно, как в углах скрипят мозги серых курток, подыскивая подходящую инструкцию для моего задержания. Я не стал дожидаться и быстро удалился, пружиня на модных кроссовках. Мужики проводили меня завистливыми взглядами, вспомнив мудрую пословицу: «Тому, кто носит Адидас, любая баба даром даст».
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/05/17/1881