Больше я не бродил без кэша по коммунизму, а любовался им дома по телевизору. Вскоре заиграла торжественная музыка и в небеса запустили огромное чучело маленького Топтыгина. Сказка кончилась и мы хором зарыдали, как дети. На третьем этаже тоже заплакали, но как обманутые вкладчики.
В столицу вернулись серые, красные и чёрные будни. Её снова заполнили гости, командированные за колбасой и другой дефицитной всячиной. Город забурлил и начал опять погружаться в грязь, а меня разбудил звонок друга.
Иван Иванович каждое лето отпускал жену работать, а дочь отдыхать, в пионерский лагерь. У чёрного моря синего цвета, супруга учила пионеров и вожатых плести макраме, а глава семьи плёл сети в каменных джунглях:
– Хватит дрыхнуть! Я халтуру надыбал!
Так тогда называли любой приработок. Спросонья я радостно закивал в трубку, а собрат по искусству продолжил:
– Моя подруга едет к финнам и сегодня хочет купить несколько картин им в подарок. Я нарыл кучу старых работ, но их надо бы подновить, а у меня только охра с марсом. Подкупить уже не успею, и, если вписываешься, то бери краски и дуй ко мне. Сразу возьмёшь себе одну любую картину, а все деньги разделим пополам вечером.
Я согласился, не думая и не торгуясь. Собрав новенькие кисти и краски, я понёсся пешком с Ленинского проспекта на Академическую.
Все работы оказались гунявыми и жухлыми пейзажами, выполненными в духе соцреализма на три с минусом. Я поставил ученические холсты на конвейер и, засучив рукава, начал от светлого к тёмному.
Подельник бросился помогать изо всех сил. Он то и дело прикуривал мне сигареты, пытался давать советы, а иногда старательно тюкал кистью, где было велено.
Часа через четыре все картины обрели цвет, целостность и заиграли. А с Церковью Вознесения в Коломенском случилось чудо. Как и остальные работы, она была писана в коричнево-охристых тонах на фоне такого же цвета неба, облаков и природы. Я быстро отмыл небосклон от изумрудной лазури к бирюзе, а сверху прописал ультрамариновые деревья с голыми ветками.
Первый каменный шатровый Храм на Руси, возведённый ещё при Василии Третьем, тоже удалось преобразить. На нём заиграли лимонные и оранжевые блики кадмия, а тени усилились фиолем и сажей. Картина засияла, подобно творениям раннего Куинджи и позднего Рериха и оторвалась от других работ на пять корпусов.
Чувствуя на затылке завистливый взгляд коллеги, я закончил, вытирая кисти:
– Всё! Хорош. Мы с тобой молодцы, все работы вытянули. Неси скорей фен и суши, а Коломенское беру себе, как договорились.
Он кисло кивнул, а мне надо было куда-то зачем-то ехать. Нехорошее предчувствие всё же заставило меня взять шедевр двумя пальчиками и отнести в детскую. Там я сунул непросохший холст под кровать и, занавесив одеялом, предупредил:
– Не вздумай показать своей барышне, сразу вырвет.
– Клянусь! Езжай спокойно, увидимся вечером,– ответил приятель, отводя глаза.
Вернулся я, когда покупательница уже уехала, а Ванька сгонял в магазин. Там он, на радостях, накупил кучу всяких виски, ромов и джинов, ещё остававшихся от Олимпиады. Товарищ тянул меня на кухню к столу на дегустацию, но я бросился в комнату под кровать и приподнял одеяло. В моё лицо дыхнула пылью вселенская пустота. Я расстроился, не зная важнейшую буддистскую истину: Пустота не ранит Пустоту и, созерцая её, нужно спокойно шагать дальше.
Иуда выпил уже прилично и врал вдохновенно:
– Понимаешь, она махнула ликёру и захотела трахаться, и притащила меня сюда, и спьяну упала с кровати, и увидела, и вцепилась намертво. Я ничего не мог сделать! Бери любую другую картину. Эта сучка купила только одну, зато дорого.
С таким же пылом он позднее оправдывался, когда сдал комитету знакомых евреев. Тогда у Вани были проблемы с работой по специальности, а они взяли его к себе на доходное место. Заплатив одноразовую мзду за вход, он ежеквартально делал небольшую отстёжку и горя не знал.
Хитрецы отъезжали подальше от Москвы и компактным приборчиком измеряли шумы в паровозных депо. Там оглохшие мужики залезали в покорёженные железнодорожные цистерны и изнутри выправляли их геометрию кувалдами.
Все эти ремонтные мастерские, калечащие работяг, надо было закрыть ещё при Царе-Горохе. Руководство не желало и за фальшивое, но подходящее под трудовое законодательство, заключение, всячески одаривало проверяющих. Оно загодя закрывало им длительную командировку переднем числом и выдавало липовую справку о проживании в ведомственной гостинице.
Плутам надо было только красиво начертить на миллиметровке нужный график распространения шума. Да ещё в будущем вовремя сгонять на вокзал и купить у проводника пробитый, но счастливый тикет. Командировки оплачивались в двойном размере, и гешефт на глухарях процветал, пока не пронюхали органы. Около тридцати евреев, как триста Спартанцев, мёртво стояли на своём на допросах:
– Приехал в депо, два месяца мерил, мерил и только вчера вернулся. Вот командировочное удостоверение, справка из отеля и билеты туда и обратно.
И только наш Ванёк дал слабину во всю Ивановскую, когда его приняли. Два следователя, как воры, тихо подкрались к нему сзади и, как бандиты, навалились вдвоём на одного.
– Ты же русский, Иван! На хера тебе за жидов срок мотать да зону топтать? – зло говорил один, выворачивая ему поочерёдно пальцы рук. Другой, напротив, угостил сигаретой и ласково приговаривал со всей большевистской прямотой:
– Пиши, друг, чистосердечное признание с указанием фамилий всех аферистов сионистов. А тебя мы отмажем, не ссы!
Ваня не хотел в камеру к уркам, а хотел домой, чтобы выпить вина Три семёрки и поесть вчерашних щей. Он сделал всё, как просили и даже добавил кое-что от себя, как человек творческий.
Патроны доходного предприятия не хотели шума и скинулись на шустрого еврейского адвоката. Ванину бумагу быстро замяли и похерили, но малый, да удалый бизнес всё равно прикрыли. В провинции глухие рабочие с жёнами и детьми начали пухнуть с голода. Слава КПСС, что контора Абрама Никанора вскоре возродилась под новым именем в другом городе.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/05/17/1903