Аргиш 3. Точка наблюдения 1. Домик в деревне

Виктор Гранин
              Из сочинения Аргиш. Откровения трипера, отнюдь не  психоделические

Начало: http://www.proza.ru/2018/01/31/499
Предыдущее: http://www.proza.ru/2018/01/31/514

   
     Стояло лето моего семилетия, когда не ранним уже утром я был разбужен необычными звуками, однозначно определяемыми  как результат происходящего в этот момент разрушения нашего жилища.
     Озадаченный таким началом нового дня, я сел на постели и стал соображать, что к чему.
     Тут в мой интимный уголок вошла матушка вся в слезах. Что было ещё более удивительно.  Много в нашей сиротской жизни было такого, что хоть волком вой, но никогда прежде я не замечал такой несдержанности у нашей твердокаменной мамы. А тут…
     Оказывается, сосед по пяти стенному  нашему ветхому домику решил строиться. И планы свои дерзновенные он не счёл необходимым согласовать с ничтожными своими соседями.
     И так он приступил. А матушка наша, как птаха с разорённого гнезда, стала кружить по деревне в поисках разрешения проблемы. В правлении колхоза приняли её жалобы кисло. -Стройся и ты – вот и всё, что могли присоветовать ей местные вожди, не так давно ещё клявшиеся над могилой нашего батюшки не бросить на произвол судьбы сирот заслуженного в боях и трудах коммуниста-односельчанина. Были в числе мудрых тех советчиков и люди весьма родственного нам круга, но никто не развил дальше плодотворную эту идею со строительством. Чем, на какие шиши, и как было строить дом сиротской семье с доходами в одну  колхозную душу при заработке минимального уровня даже на фоне пустопорожних трудодней?
      Всё же нашлась среди советчиков одна добрая душа, которая сумела убедить кого-то там, кто решил-таки кредитовать кое-какими средствами объявившуюся таким образом просительницу.
- Вот! А дальше уж ты сама.

     Нашла матушка и строителей. Не деревенских, а со стороны. И работа, действительно закипела. А я, сестрёнка и матушка поселились жить в коровьей стайке. И теперь к  обычным заботам сельского ребёнка добавилась  мне обязанность собирать в ограде строительную щепу – вообще быть на подхвате: это принеси, а это унеси, подай то, это.
     Нельзя сказать, что я был уж особенно прилежным и трудолюбивым ребёнком, но обстоятельства требовали моего участия, и у меня не оставалось другого выбора. Надо было делать дело. Но зато я был вознаграждён возможностью наблюдать, как, например,  Пётр Григорьевич – муж одной из многочисленных моих тётушек, и, одновременно, главный строитель - правит свой рабочий  инструмент. Вот он берёт в руки плотницкий топор и оселок, садится на чурбачок весьма основательно, и начинает многочасовое неспешное действо. Раз за разом оселок начинает плавное движение от носка к пятке, и вот уже в начале лезвия образуется тонкий завиток стружки; теперь его нужно аккуратно увести оселком до конца, ни в коем случае не допустив его слом раньше времени. Наконец, завиток сошёл на нет и теперь остаётся ногтем проверить остриё лезвия. Всё нормально. Дело мастера боится!

    Таким чрезвычайным способом, находясь на самом дне жизни, в болоте нищенского существования сиротской семьи, Матушка,  мобилизовав себя, умудрилась из ничего устроить наш маленький, уютный рай.
 
Иллюстрация 1

     «Представляет собой  бревенчатую пятистенку под шиферной крышей, своими окнами со ставнями выходящими на улицу. Три из них - нашего  решительного соседа со многими ребятишками, их парни нередко мутузили меня, как человека пропащего в деле разбойных набегов на всё, где можно чем-нибудь да поживиться.  Здесь оставим  их в покое, исключив из числа попутчиков совершаемого путешествия во времени. Другие три окна –  уже однозначно наши. Два из них глядят из горницы, в которой обитает матушка с сестрицей моей; а третье – маленькой комнатки за русской печью – предоставлено для суверенного пользования мне, существу, на которого были обращены все заботы и надежды нашей семьи. Я же особенность своего положения никак не осознавал, принимая всё за естественную данность, и все побуждения человеческого дитяти направлял на познание мира во всех его воплощениях, из которых ближайшее было обыденным, а дальние пределы  манили щедротами: как мыслимыми в форме мечтаний, так и не поддающиеся ещё осмыслению - что да как оно будет на самом деле.  От таковой смысловой нагрузки я был весь в себе и мало успешен в деле реализации житейских дел, составляющих насущную нашу заботу.
      Так что дубасить меня было за что. Но ведь не матушке же было брать грех активного воспитательного на меня воздействия  на свою вдовствующую душу. Она и не брала, если чем в своей жизни и пренебрегая, так это обязанностью воспитать во мне достойного члена нашего общества. Но как-то так получалось, что пример её постоянной мобилизации на борьбу за выживание - безо всякой укоризны и увещеваний - так задевал мою своевольную душонку, что она, эта моя душа, как бы оказалась раненой на всю мою жизнь, окрашивая дальнейшее моё существование смыслом, который я мог бы выразить словами, да не делаю этого из соображений святости, прежде всего для себя самого.
   Однако же продолжим экспозицию.

   Тесовые, на старинный манер,  ворота закрывали вид во двор нашей усадьбы, которая включала в себя бревенчатую же стайку из  старинной выделки толстых брёвен сосны совершенной зрелости, теперь уж посеревших от старости, а кое-где и тронутые гнилью. Кровля же стайки была новоделом уже советских времён – вся какая-то несуразная, односкатная, задранная открытой стороной до предела. Летом, однако же, под ней было хорошо обитать молодёжи, оказывающейся довольно много по причине приезда из города моих кузин и деревенских женихов, окружающих их своим корыстным вниманием. Все вместе они подшучивали над моей недотёпистостью в делах сердечных, не подозревая во мне  что-либо похожее на любовные переживания. Одним словом – дурачок.
   Ещё в усадьбе нашей имелся закуток, где мы с матушкой вырыли подвал для зимнего хранения корнеплодов; рядом с ним вырыли  ещё и землянку, да оборудовали её  печуркой,  чтобы очередной наших двух коровушек телёнок да ещё и  куры не испытывали на себе  в полной мере всю трескучесть сибирских морозов. Ещё у нас был устроен загон для коров – открытый и закрытый от ветров и дождей – там в углу устроен был добротный загончик для ежегодного поросёнка, истинного барина всей нашей семьи – покруче даже чем я сам. Этим нашим свойством барства я и поросёнок представлялись братьями настолько, что когда на седьмое ноября приходило время массового забоя деревенского свинства, я, по приходу мастеров убойного дела, убегал в дом и прятался там в подполье, затыкая уши, чтобы не слышать прощального вскрика своего братки.
   По истечении времени, достаточного на прекращение агонии поросёнка я покидал своё укрытие. Чтобы уж дальше участвовать в ритуале обращения похрюкивающего собрата в
предмет будущих гастрономических вожделений в образе жаркого, котлет или даже лёгкого картофельного супчика с мяском. Вегетарианские и гуманистические экзальтации вряд ли здесь уместны».

   Под прикрытием этой иллюстрации мы с сестрой и существовали, так и не выходя из бедности, но никогда и не ощущали себя детёнышами нищеты, а знай себе, росли-подрастали из одного состояния созревания в другое. Так и достиг  я призывного возраста. И это обстоятельство не осталось без последствий. Отечество  не преминуло тем воспользоваться, ловко вручив своему  - созревшему для ратных дел вроде как бы вот только что обнаруженному - сыну призывную повестку.

   К тому времени я уж не был совершенно непуганой деревенщиной, хотя и абсолютно городским не стал ни тогда, да уж и по сию пору, а был я тогда начинающим парнем от мира сего, многое уже узнавшего и понявшего из того, что надо знать оставшись один на один с природой ли вообще, и с природой отношений между людьми, эти отношения и усложнившими вплоть до крайности. Уже не пугали меня опасности, а многие я находил забавными, хотя вообще-то оставался тогда, да и сейчас деревенским во глубине души, хотя жители деревень вряд ли признавали меня своим, а скорее придурком, хоть и несколько умудрённым знанием того, что не к чему применить в повседневной жизни.

     Знал, знал я об этой своей особенности уже тогда, да что из того? Это никоим образом не влияло на моё поведение в обществе, существование которого я отмечал для себя, что оно есть. Ну и пусть. А я вот такой, какой есть, и нет причины становиться другим.

Иллюстрация 2
   «В центре её – кучерявый блондин с крупно выраженными чертами лица. Он в белой рубаке со свободно расстёгнутым воротом; он слегка улыбается, а между тем руки его скрещены ниже груди, они напряжены, как бы в попытке защитить блондина от мирских соблазнов; он слегка стиснут по сторонам двумя молодыми особами – одна из  них, та, что слева, являет тип девицы русского простонародного стиля, что называется «кровь с молоком»; в крови же девицы, теснящей блондина с правой стороны, отнюдь не простодушное молоко, а, скорее хмельной настой обольщения ароматами виноградников юга, тонкие черты её лица, лукавый взор и чувственная улыбка, действительно представляют опасность для любого мужчины. Но напрасно блондин изображает из себя опасливое целомудрие, ведь прекрасные девицы всего лишь его кузины, собравшиеся вместе по важному поводу»

    В заблаговременно отстроенном в своё время, нашем новом  доме собрались родные, близкие и оголодавшие однокурсники, только что закончившие геройский наш геологоразведочный техникум, да всё ещё живые от череды празднований по этому поводу. Они собрались чтобы проводить меня на  военную службу. И была традиционная гулянка, после которой надлежало мне явиться к назначенному времени в  указанное место.
   И вот я тронулся вдоль по улице нашей деревеньки прочь из родного дома в неизвестность на таксомоторе,  проезжавшем в поисках какой-нибудь деревенщины, вознамерившейся навестить город за  рубль денег тарифа, естественным образом вошедшего в местный  обычай.
       Не родная мне бабушка Анисья Гавриловна (на которой был женат дедушка Егор, а уж он-то приходился родным братом моего натурального уже дедушки Дмитрия Степановича), она, баба Ниса, выбежала наперерез  автомашины, увозившей меня в неизвестные края, и, торопливо сунув мне в руку аккуратно свёрнутый платочек, что-то прошептала при этом, да,  как бы крадучись, осенила меня мелким  крестным знамением.
Такие в те поры были обстоятельства.
Баба ли Ниса так удачно мне тогда  нашептала на дорожку, то ли  уж так было задумано в генеральных штабах отечества, но привела меня строгая их бумажка в точку с координатами  52 град.29 мин. СШ 104 град.31 мин.ВД прямо под стены одного, удачно тогда замаскировавшегося, храма, чтобы  конкретно отсюда начал я свой аргиш во всё ту же, не раз уже упомянутую мной, неизвестность.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/02/08/1165