Гл. 13
Всю обратную дорогу Степанида молчала. В голове не укладывалось все, что произошло за последние несколько часов. Все ее мысли, чувства, эмоции, которыми жила с момента получения того злосчастного письма, перевернулись с ног на голову. Жалость и сострадание, которые она испытала к бедной девушке, как только рассмотрела ее изуродованное лицо, были сродни материнским.
Она понимала, почему Андрей, ее чувствительный и добрый муж, не смог оставить Катерину в беде. Она даже изменой это больше не считала. Здесь не та ситуация, совершенно иные обстоятельства, которые легли в основу его поступка. Не похоть, не любовь к другой женщине, а благодарность и сострадание, даже самопожертвование ради блага другого человека.
Да, она осталась одна, но она сильная, выдержит. Мария, еще парочку лет, и замуж выскочит, от нее уже отгонять нужно мужиков, облизываются на аппетитные формы, да и красотой Бог не обидел. Алексей? Да, трудно ему будет без отца, некому пример подавать, как жить, какие поступки хороши, какие несут зло. Это не по силам женщине, мужчины иначе ведут диалог. Но, Степанида надеялась, что и с этим проблем не будет.
Она взглянула на сына, мальчик дремал, прислонившись к окну. Хорошо, что во всем сам разобрался, хоть не будет больше докучать вопросами да лишний раз бередить душу.
Дорога домой всегда короче, путникам на этот раз повезло, нигде долго ждать не пришлось, к обеду следующего дня они уже были в поселке, еще пару километров пешком, и дома.
Холодным и неуютным показался даже родной дом. Тяжело принимать неизбежность, что здесь больше нет хозяина. Забор покосился, дверь рассохлась, через щели ветер сквозит, ставни скрипят… Бери, женщина, инструменты в руки и делай все сама, если хочешь, чтобы во всем оставался былой порядок.
Степанида тяжко вздохнула, сын глянул в сторону матери, о чем-то подумал, но промолчал. Не знала она, какие у мальчика в этот момент мысли в голове. А думал он примерно так: «Ничего, мамочка, вот вырасту я, никому не дам тебя в обиду».
Только человек предполагает, а Бог располагает…
Лукерья прибежала тотчас, как только увидела свет в окнах подруги. Она буквально с порога атаковала Стешу вопросами, той трудно было и определить, на который отвечать в первую очередь.
- Ну, что? Рассказывай! Как он тебя встретил? Что говорил? Кто эта стерва, что мужа и отца увела у семьи?
- Никакая она не стерва, несчастный ребенок, обожженный войной до конца жизни.
- Как это? Ты ее уже оправдываешь? Ну, ты, подруга, даешь! Я не узнаю тебя, честное слово!
- Лушка, если бы ты только ее видела! Она… совершенно слепая! Глаз вообще нет! Собой его, раненного, закрыла, а сама… едва выжила.
И Степанида рассказала подруге все, что знала сама.
- И он ее пожалел, - подытожила Лукерья. – Остался с ней, чтобы сделать ее жизнь как можно полноценней. Узнаю Андрея. Да, поступок благородный. А ему каково?
- Они ребенка ждут, месяцев пять уже.
- Нормально. Это нормально, Стеша! У женщины жизнь полная лишь при наличии детей. Это я тебе говорю, сама такая. Знаешь, как я счастлива, что у нас с Семеном ребеночек будет?! Словами не передать!
- Это-то я как раз понимаю, - грусти в голосе не скрыть, как Степанида ни старалась казаться внешне спокойной.
- Ничего, подруга, переболит. Все проходит. Главное что? Живой, здоровый, деток родят, как-то будет. А ты? Выдюжишь, уже много лет на себе все тянешь, не впервой, - при этом Лукерья подошла и обняла страдалицу. – Да и мы всегда рядом, если что, ты же знаешь. Ничего!
- Спасибо, моя хорошая!
- Ну, а он?
- Что, он?
- К тебе как?
- Не трави душу, Лушка! Я, когда в глаза ему взглянула, такое там увидала…
- Любит тебя?
- Любит. Ему тоже больно. Поняла я это, очень хорошо поняла. Вот, отпустить теперь надо. Навсегда отпустить.
- Так, может, вернется еще?
- Нет, не вернется. Приговорил он себя. И, знаешь, это правильно. Вот представь, если бы не было в людях этой человечности, до чего бы мы опустились? Нам в Перми на вокзале инвалид безногий встретился, милостыню просил. Знаешь, душа зашлась, как я на него глянула! Никому не нужный, а впереди зима… За нас кровь проливал, за нас пострадал, а люди мимо идут, дела никому нет. Даже я на хлеб ему ни копейки не положила!
- Не кори себя за это. Откуда у тебя те копейки?!
- Да я не о том. Я про Катерину. Вот, куда ей, слепой, податься? К кому притулиться? Родители погибли на фронте, из родни – никого. Не могу его осуждать. Ни обиды больше, ни злости, только жалость одна в душе, что так с нами судьба распорядилась. А все окаянная война! Что ни человек, то боль и потеря.
- Знаешь, а я вот подумала, твердолобые мужики все-таки. Мог же он не спать с ней, объяснить, что женат. А, коль жалел, так с собой домой привез бы. Разве ты прогнала бы? Как дочь родную приняла бы, даже не сомневаюсь. И ей семья, и у вас все хорошо. Эх, дурак, дурак! Проявил слабость, наворотил дел, и самому тяжко, и тебе больно. Машке расскажешь?
- А ведь я тоже так думала, Луша. Да что теперь говорить! Как с Марией быть, даже не знаю. А ты что посоветуешь? Я могла бы и не говорить, так Алешка разболтает.
- Значит, сама расскажи. Все-таки отец. Пусть не держит зла, нехорошо это.
- Ладно. Выберу момент, признаюсь, что съездила, а там уж и объясню, что да как.
Обе женщины замолчали, каждая о своем. Лукерья мысленно благодарила судьбу за возвращение мужа, а Степанида думала о будущем, которое почему-то уже не казалось ей таким сумрачным и тяжелым. Наверное, любую беду можно пережить, любую боль выговорить, выплеснуть, только смерть не спишешь так запросто, потому что потеря та безвозвратная, самая страшная и болезненная. К счастью, в их семьях все были живы.
Прошла зима с лютыми морозами, выглянуло долгожданное солнышко, и, как всегда это случается весной, настроение Степаниды изменилось в лучшую сторону и, можно сказать, полностью пришло в норму. Всеобщая радость, в которой пребывала страна, передавалась каждому отдельно взятому гражданину. Все вместе восстанавливали разрушенное войной хозяйство, с каждым последующим днем приближаясь к довоенному уровню жизни, а во многом добиваясь большего.
В Кизеле построили новую поликлинику, и Степанида, поддавшаяся на уговоры Лукерьи, перешла туда на работу, сестрой-хозяйкой. Женщина сняла небольшую комнату, во многом облегчив себе жизнь, потому что перестало сердце болеть за Алексея, который оставался один в доме на заброшенном хуторе.
К тому моменту Талгашевы тоже переселились в город, Семен получил квартиру в шахтерском бараке. Не Бог весть какое жилье, две небольшие комнаты, но для беременной Лушки и то стало в радость, уже не нужно было ежедневно ходить пешком по нескольку километров по бездорожью.
Кизел быстрыми темпами рос вширь, добыча угля увеличилась вдвое от уровня военных лет, в том числе строилось много государственного жилья, да и людям отвели участки под частные дома. Хутора шли под снос, на их месте возводился новый поселок – Владимировка.
Женщины скучали по своим посиделкам, виделись реже, но друг друга не забывали и по праздникам собирались за общим столом, теперь уже чаще у Лукерьи с Семеном.
Прибавление ожидалось к концу июня, Лушка гордо носила огромный живот и все время повторяла, что очень хочет двойню. На большом сроке ребенок уже интенсивно шевелился, и женщине казалось, что у нее в животе целая дюжина ребятишек.
Двадцать пятого числа Семен забежал на работу к Степаниде и торжественно объявил о рождении сына, которого по обоюдному согласию назвать решили Александром.
Продолжение следует http://www.proza.ru/2017/12/13/2168