…Пусть жертвенник разбит – огонь ещё пылает,
Пусть роза сорвана – она ещё цветёт,
Пусть арфа сломана – аккорд ещё рыдает.
С. Надсон.
Алёнка была в семье не только самой маленькой, но и самой умной. Окончив школу с золотой медалью, она так сдала экзамены в реальное училище, что её взяли на бесплатное обучение с полным пансионом. Барские дочки у неё списывали и дарили ей расписные платочки и конфетки-бараночки.
Несмотря на первую мировую войну, девочка выучила латынь, французский, древнегреческий и церковно-славянский язык. Свою речь она украшала пословицами всех времён и народов, и цитатами писателей и философов. Елена премудрая наизусть знала «Евгения Онегина» и ещё много стихов Пушкина и других поэтов. Любимым был Надсон, потому что все романтичные барышни хотели подражать его героям:
Прости, о Рим, я умираю
За веру в моего Христа…
Из интерната она вышла учителем церковно-приходской школы и её направили в глубинку. Добрая душа не била детей розгами и не ставила их в угол на сушёный горох коленями. Деревенские её полюбили и носили ей пищу без пестицидов.
«Яйки» и «млеко» она отдавала пузатому попу, у которого снимала крохотную комнатку. Он жил с женой и сенной девкой Дарьей в просторных покоях при Храме. Когда Государь отрёкся, попадья откушала грибочков и преставилась. На радостях Дашка достала сладкую наливку и затопила баньку по-чёрному.
Лену так напарили с вишнёвкой, что утром она бежала от служителя культа, как чёрт от ладана. В смятении она прибыла в столицу, где шли беспрерывные митинги. Ища истину, идеалистка слушала суфражисток, анархистов и марксистов, которые вещали проще всех:
– Лётчики по небу летали, Бога не видали! А раз Его нет, то всё можно! Только надо это всё поделить по справедливости, а так одни мы умеем.
Революция набирала обороты и дошла до переворота. Шестнадцатилетняя дева попала в плохую компанию весёлых матросов. Спешившаяся братва научила её курить, пить Балтийский чай и нюхать кокс с кулака без трубочки. Они днём и ночью бродили по городу и без устали экспроприировали встречную контру, винные лавки и аптеки.
Неокрепший девичий ум принял новую власть, как родную. Она одним декретом освободила женщин от 16 до 30 лет из частной собственности, сделав их достоянием народа. За пользование ими 4 раза в неделю по 3 часа, пролетарий ежемесячно отчислял 2 % от оклада, а лица чуждые трудовому классу – 1000 рублей. Бывшие владельцы могли посещать жён без очереди, а женщины имели кучу льгот при беременности и расстрел за распространения венерических болезней.
Когда брат встал на брата по всей России, лихих моряков отправили на фронт в бронепоезде. Алёна поехала следом в агитвагоне с граффити. По дороге она писала скетчи, а на остановках играла их для красноармейцев.
Изображая революцию в красной тунике на голое тело, девица колола бутафорским штыком соломенное чучело буржуя. Когда революция нагибалась, то от восторга ревели солдаты, матросы и китайские пулемётчики. «Ходя-ходя» делали в армии самую грязную работу и с радостью косили очередями детей и женщин врага.
Вши и сыпной тиф тоже свирепствовали. Елена заразилась, и товарищи бросили её помирать на полустанке. От «афинской чумы» погибло три миллиона. Власти велели перекладывать слои трупов дровами и жечь штабелями. Пепел зарывали в общую ямку, но для почившего от сыпняка Джона Рида сделали исключение.
Лена месяц валялась в тифозном бреду, но молитва и молодость победили. Её вещи сожгли, и она надела шинель расстрелянного офицера. Бритая налысо доходяга дошла пешком по чугунке до Майкопа, где встретила своих морячков. Они обрадовались и напоили её целебным краснодарским чаем.
Бледная, как спирохета, но твердая как шанкр, дева снова взялась за агитацию и экспроприацию. Завидев её, братва пела:
– Наш комиссар летит в шинели,
Как будто призрак по панели...
В конце лета ревком заменил Преображение, концертом с фуршетом в честь первой годовщины Первого Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов.
Все окрестные станицы съехались в Пушкинский Народный дом на халявный чай с семечками. Жёны красных командиров пришли в золоте, камнях и мехах, давеча конфискованных Еленой на нужды фронта. Увидав такой блеск, она возмутилась, но начальство велело ей молчать в красную тряпочку.
В сентябре в город вошли белые кубанские казаки и повесили 7000 человек. Алёнка успела скинуть шинель и надеть понёву с кичкой. Изображая селянку, она просочилась сквозь патрули и смылась из города.
Дева ещё долго моталась по дорогам гражданской войны, а когда всё утихло, приехала учиться в столицу. В ответ на мои расспросы, она сетовала:
– Старые педагоги удрали из Московского университета заграницу и лекции читали в основном троцкисты. Мы с товарищами свистели и топали ногами, как нам велел райком, а когда заходила редкая красная профессура, то бузили уже леваки. До драк не доходило, так как все студенты хотели сорвать занятия.
От учёбы Лена отдыхала в Серебряном бору на конфискованных дачах. Там юные комсомолки и высшие чины партии боролись с мещанским представлением о любви. Они еженощно зажигали такие страстные диспуты, что немецкое порно, кажется пуританским, и до сих пор живо фантазиями большевиков.
Маршируя в ногу со временем, Алёна влилась в ряды выдающихся красоток женотдела ЦК РКП(б). Сначала ими руководила Элизабета д’Эрбанвилль, а затем Шурка Домонтович. Друзья звали её «Домина», а враги – «Валькирия революции».
Эли, она же Инесса Арманд, приехала в Россию в одном купе с Ульяновым и его женой. Чем четверо суток в пути занимался этот Бермудский треугольник, неизвестно, так как вагон запломбировали. Вова хоть и говорил всем, что он Ленин, но был Надин, а она была выше традиционных взглядов на супружество.
Домонтович, или Коллонтай по первому браку, тоже жила делом революции и «Теорией стакана воды»:
– Любовь надо дарить всем, кто её жаждет, так же легко, как испить воды.
Она бросила мужа ради матроса с выдающемся достоинством. Он был младше её на 17 лет и стал воплощать её идею в жизнь направо и налево. Налево, конечно, чаще и Шуре не понравилось, что по её методе щемят автора. Она ушла от быдла в тельнике и не пожалела.
Эмансипе выискивала для мимолетных утех политических деятелей и простых мажоров гораздо моложе себя. Перебрав всех наших, она взялась за иностранцев. Запад принял её практику на ура, сохранил и передал Хиппи, накурившимся гашиша. Они взяли революционную теорию на вооружение ради мира во всём мире.
На фото: 1. Агитвагон с граффити. 2. Могила для Тифозных. 3. Коллонтай. 4. Арманд с детьми.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/12/12/51