Гл. 9
Мария, как чувствовала, приехала домой в субботу, хоть в последнее время крайне редко это делала. Жила она в Кизеле, занимала вдвоем с напарницей небольшую комнату в бараке, много работала, а в выходные дни отсыпалась, ходила в кино, гуляла с подругами.
В отличие от своей хрупкой матери, дочь в свои пятнадцать была уже полностью сформировавшейся девушкой, пухленькая, грудастая, не зря волновалась за нее Степанида – девушка созрела.
Стеша дочери не ждала и, можно сказать, застигнута была врасплох. Лешка находился в школе, а исстрадавшаяся женщина в очередной раз тихонько выла, уткнувшись в свое свадебное платье, хранившееся в комоде.
В этот момент и вошла Мария. Вид матери говорил за себя, здесь и спрашивать не пришлось, девушка поняла, что в ее семье горе.
- Мама, что? – подбежала, обняла за плечи.
- Папка…
- Что, папка? Погиб?
- Нет, доча, хуже…
- Мам, что может быть хуже? – Мария выпрямилась во весь рост.
- Он… он… нас… бро-си-и-ил…
- Он нас что? Бросил?
- Угу-у-у…
- Как это? Не понимаю!
- А что тут понимать, доченька? - Степанида высморкалась, вздохнула глубоко, надо успокоиться и все объяснить. - Нашел себе на фронте… или в госпитале, не знаю, другую женщину. По всему видать, молодую. Катя звать.
- Какая еще Катя? – Мария отказывалась верить. – Бред какой-то.
- Нет, я не сошла с ума. Письмо пришло от родни. Помнишь, я им писала. Вон, за образами, сама бери, читай!
Пока Мария разворачивала сложенный вчетверо лист, Стеша вышла, чтобы не мешать дочери. Да и не было сил видеть своего ребенка в эту минуту, ведь для нее поступок отца тоже был предательством, тем более что в своем возрасте Маша все уже понимала.
Когда Степанида вернулась, Маша спокойно сидела на кухне и жевала яблоко. По внешнему виду дочери ее реакцию на все произошедшее понять было трудно.
- Ну? – Стеша выдвинула из-под стола табуретку и села рядом. – Что ты по этому поводу думаешь?
- Мам, честно?
- Давай! Я готова, чего уж теперь! Все выдержу, не хрустальная.
- Ну и пусть, раз он такой. Мы и без него не пропадем, - все-таки в голосе дочери Степанида услышала обиду.
- А если со мной что? Лешка еще маленький.
- Глупости не говори, мам! Что может быть плохого с тобой? Ты молодая, красивая, я работаю, помогу… если что.
Мария наклонилась и обняла мать, пряча от нее навернувшиеся слезы. Для себя она решила, отца не простит никогда! Но говорить об этом не стала, видела, в каком состоянии находится мать.
Выходные дни пролетели незаметно. Дети дурачились, хохотали, что-то рассказывая друг другу. Смотрела Степанида на Машку и думала, какая же она еще девочка! Тело выросло, а мозги детские. И сжималось материнское сердце, когда представляла она свою дочь под землей, с тяжелой лопатой в руках. «Разве девичья это работа, уголь грузить? Как вразумить непутевое дитя, чтобы учиться пошла? Теперь-то уж точно не послушается. Кабы отец вернулся, он работал бы, а дети учились. Эх, Андрей, Андрей, что же ты наделал?!»
Перед отъездом Мария вернулась к начатому разговору. Уже у самого порога, обернулась и приказала:
- И не смей перед ним унижаться!
- А Лукерья, наоборот, советует поехать.
- Зачем?
Степанида пожала плечами, ответить она пока не готова, сама еще ничего не решила, но поговорить с Андреем хотелось. Или просто увидеть?
Она и так мысленно разговаривала с ним каждый день и каждую ночь. Вела этот молчаливый диалог в своем воображении, задавала вопросы, на которые не было ответов.
Представляла любимого мужчину таким, как проводила на фронт. Что могло измениться за четыре года, разве что похудел, как Семен, да седые пряди появились.
Андрей был высокого роста, с крепкими руками, огромными кулачищами, недаром, что шахтер. Голубоглазый, улыбчивый, борода густо росла, волосы тоже красивые, каштановые и чуб закручивался. Алешка теперь с таким же чубом ходит, ножницы не берут, до того густые волосы, весь в отца.
Степанида всегда считала, что вместе они – красивая пара. Она маленькая, хрупкая, светловолосая, рядом с высоким и сильным мужем чувствовала себя защищенной. И любовь его получала сполна, грех жаловаться. На руках носил, в прямом смысле. Подхватит, бывало, как пушинку, да и несет в дом, пока дети в саду играют. Она смеется, кулачками отбивается, а у самой дух захватывает только от одного его запаха…
Оттого и больно теперь. Как будто все ее нутро вырвали, всю душу искромсали, такая пустота внутри, такая тоска, что свет не мил. Слезы лились в подушку, сколько ночей она вот так уже себя изводила.
Днем на работе держалась, при сыне старалась виду не показывать, ведь ему так и не сказали пока ничего об отце, маленький он, не поймет.
Чем больше дней проходило, тем сильнее Степанида утверждалась в мысли, что хочет в глаза Андрею посмотреть, хоть один раз еще увидеть напоследок. И решение это, можно сказать, вызрело в ее голове. С того дня стала она дни считать до школьных каникул, да деньги экономить, которых и без того не было.
Лукерья ее решение одобрила. Даже надежду какую-то заронила, правда, маленькую совсем, но все-таки то, о чем она вдруг заговорила, вполне могло иметь место.
- Сама все увидишь, убедишься, а то, не ровен час, все не так обстоит, как тебе написали. Может быть, Андрей твой инвалидом вернулся, потому и не к тебе поехал, чтобы в тягость не быть. Мать, она, знаешь, никогда сына не оставит…
- Ты это о чем, Луша?
- Прости, это я в госпитале насмотрелась. Вот, подумалось просто… А ты скажи, если бы вдруг все так и оказалось, забрала бы инвалида, Стеша?
- А как же! По мне, хоть хромой, хоть безрукий, только бы мой!
- То-то же! Я и не сомневалась в тебе, подруга, - Лукерья обняла Степаниду, в порыве благодарности, что не ошиблась в ней.
- Ты что, усомнилась во мне?
- Нисколечко! – покачала головой Лушка. – Проклятая война! Гитлер поганый, гореть тебе в аду!
- Думаю, что так и будет, дорогая. Черти его на сковородке уже жарят, наслаждаются.
Обе засмеялись, хоть так, но напряжение немного ушло.
- Когда поедешь?
- Планировала Лешку взять, как каникулы начнутся. Марии ничего не буду говорить. И ты меня не сдавай. Она обиду затаила, выскажет мне потом, скажет, гордости у меня нет.
- Глупенькая она еще. Гордость. Кому она нужна, когда речь о жизни, о детях? Как по мне, то не считаю унижением законной жене с мужем встретиться и спросить его, как же так вышло, что детей родных на какую-то юбку променял.
- Я и представить не могу, о чем смогла бы спросить. Мне кажется, что как только я его увижу, зальюсь слезами и слова вымолвить не сумею.
- Разозлиться тебе нужно, а ты себя жалеешь.
- Легко сказать…
- Знаю, Стеша, но слезами горю не поможешь. Вот съезди и реши для себя, что надо жить дальше. Считай, что забрала у тебя война мужа, вдова ты теперь, как и другие. Их, вон, полгорода, и как-то живут. Гуля моя, например. Два сына и муж! Как ей жить? А она на работу ходит, людям уколы ставит и слова теплые говорит: «Потерпи, соколик, потерпи, родной». Для нее все наши пациенты, как ее сыновья. А ты при живом муже слезы льешь. Если любишь, пожелай ему счастья и отпусти!
- Счастья пожелать?
- Вот именно, счастья! Пусть живут! Молодая, говоришь? Вот! Пусть деток рожают. Отпусти!
Степанида впервые задумалась над словами подруги: «А ведь я и, правда, люблю его».
Продолжение следует http://www.proza.ru/2017/12/08/1344