Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/08/17/525
КАПИЩЕ ШАМАНОВ
Елей, дойдя до камня, растерянно остановился: нарты с олешками стоят, а людей не видать.
– Пешком они далее пошли, что ли? – рассуждая сам с собой, проворчал старый охотник.
Старик обошел камень и еще раз присмотрелся к следам. Следы трех человек обрывались перед камнем, за валуном же простиралась нетронутая снежная гладь.
– Ну и дела, – прошептал следопыт, еще раз осматривая место округ камня.
– За камень не ходи, там капище шаманов, – вспомнил он наставление Юрги.
Но Елейка был упрям. Отойдя на несколько шагов, он разбежался и прыгнул через камень. Отряхнувши малицу, самоед огляделся. Вокруг простиралась та же снежная пустыня. Ничего не произошло. Его олень, подошедший к упряжке, осторожно щипал лежавший на нартах ягель.
Елейка перелез назад. Отошел от валуна и присел на пустые нарты.
– Отдохну и еще раз попробую, – решил он.
Олени, безразлично жуя, косились на странного человека, который то вставал и подходил к камню, то, отходя и разбежавшись, вновь прыгал через него.
В КОЛДОВСКОМ ЧУМЕ
– Вот старый осел, ведьм еще дюжину раз через валун сиганет, и получится у него в колдовской чум попасть-то, – усмехнулся Антип, обнимая Яну.
– Муженек пожаловал, – усмехнулась ворожея, – он за меня белого оленя отдал шаману, так теперь не угомонится, пока свое не вернет.
За спиной десятника раздался жалобный рев. Яна и Антип обернулись. Это Емелька, поймав за хвост маленького ящера, пытался затащить его в чум.
– Да отпусти ж ты его, укусит, – взвизгнула Яна, – вишь, не алчет он на снег из тепла выходить.
Парубок отпустил хвост, и тот исчез в пелене левого проема.
Емелька шмыгнул носом и пробурчал:
– Туды нельзя, сюды нельзя. Айда обратно. Вот уведет дядька Елейка сейчас наших оленей-то. Гля, ужо и сбрую поправляет. Надобно в наш мир нам возвращаться, а то без оленей останемся. Пёхом-то далеко не уйдешь.
– Ну-ка, погодь, – освобождаясь от объятий ворожеи, промолвил казак, – он и впрямь намылился ехать.
Антип, кувыркнувшись через волшебный камень, встал на ноги.
– Это ты пошто, козья морда, к чужим оленям лапы тянешь?
Елейка вздрогнул, обернулся.
– Ты был в стране духов и вернулся?
– Я был и вернулся, – кивнул в ответ десятник.
– Олени там есть? – с надеждой в голосе справился старый охотник.
– Как в колдовской чум войдешь, по левую руку не ходи, тамака ящеры бродют, а вот по правую – гуляй-город из повозок стоит, а рядом оленей видимо-невидимо. Забирай хоть всех. А я жену твою заберу. Лады?
– Латна, – кивнул Елейка, – коли олешки есть, то мне и баба не нужна.
– Ну, тогды по рукам?
– Ага. Не нужна мне жена безухая. Олени лучше.
– Как – безухая? – удивился Антип.
– Отрезала она уши и сыну скормила, когды в урмане заплутала, вот и безухая. Самоедка она.
Выкатившись на снег, из ниоткуда появились Емелька и Яна. А Антип, подведя охотника к камню и поставив его к нему спиной, влепил оплеуху, от которой тот кубарем перелетел через священный камень, исчезнув в морозном воздухе.
– Это тобе за безухую. Неча обзываться. Кувыркаться чрез каменюгу надобно, кувыркаться, тогды все получится, – усмехнулся в бороду десятник, потирая ушибленную кисть.
– Он не обзывался, Антипушка, правда это, не пригодились мне сережки-то царицы Сузгун, о коих всю жизнь мечтала, вдеть-то их некуда, – сняв платок и откинув прядь волос, с горечью в голосе призналась ворожея. – Людоеды мы с сыночком стали. Самоеды.
– Людоеды – князья да бояре, а ты любовь моя, хоть и безухая, – рассмеялся Антип и прижал женщину к себе. – А серьги вещие тобе ни к чему, мы и так знаем, что далее станется.
***
Никитий и Паршук нагнали Ивана с Мамаром уже в нагорной Оби. Прошло более полумесяца, как путники находились в дороге.
– Куды ты теперича, Ванюша?
– Царя доброго искать пойду. Не может ведьм вековой гнет быть над народом, должно же когда-то счастье великое наступить на Руси. Пойду на Дон, там добрый царь объявится.
– Царей хороших не бывает, – горько улыбнулся Никитий, обнимая на прощание своего друга, – но ты дерзай, мож и поможешь народу многострадальному, ведьм у тобя три жизни впереди.
Последнюю, прощальную ночь путники провели у костра. Иван должен был повернуть на Пелым, Никита, Паршук и Мамарка ехать далее к Тобольску.
Языки пламени костра, весело играя, бросали отблески на кору вековых сосен. Сверху светили звезды. Звезды над урманом. Их россыпь создавала млечный путь, похожий на пройденный путь этих людей.
В звездном небе можно было рассмотреть и улыбку князя Гостомысла, который из мира пращуров с любовью наблюдал за своими любимцами.
Среди ночи Никиту кто-то ткнул меж лопаток. Ведун вздрогнул и рассмеялся:
– А вот и наш блудня явился.
И, теребя Хвомку под подбородок, вдруг насторожился:
– Ну-ка, братец, покажи, что за ладанка у тобя на ошейнике?.. Иван, проснись, серьги сестрицы медведь принес! Сбылось ее пророчество о том, что вернутся они к ней, что бы ни случилось.
***
Ваулихан прибыл в Москву только в начале апреля. Грамоту Кольцова принял сам государь Михаил, поручив князю Пожарскому проявить заботу о сыне воеводы.
Книгу «Большого чертежу» боярин Мезенцев завершит к 1634 году и останется в памяти народной как первый картограф Руси. Помог ли ему составить карту Сибири платок ворожеи, нам то неведомо.
***
Елейка от удара, запнувшись о камень, кувырком ввалился в колдовской чум. Встав на ноги, охотник огляделся. Он стоял под сводом стропил. В стороне, в которую он только что ввалился, он увидел отъезжающие упряжки.
Елей встал спиной и, повернувшись по правую руку, смело шагнул в проем. Пред очами старого охотника явилась сказочная картина. Огромные стада оленей паслись в тундре. Невдалеке находился гуляй-город. Повозки на колесах и полозьях стояли ровными рядами. Изредка из повозок выходили люди и, пробегая по морозному воздуху, исчезали в большом тереме с огромной каланчой, где что-то гудело, выло и скрипело.
Сняв с пояса маут, Елейка смело пошел к стаду.
– Олени, олени, – блестя глазами, повторял старик, – мои олени. Теперь я шибко богат. Я остаюсь в этом мире.
– Эй, дед, это твои олени? – раздался за спиной незнакомый голос.
Елейка обернулся и оглядел человека в ярко-белом шлеме.
– Мои, – гордо ответил самоед. – Я новоприведен Елей, мне сам русский царь Михаил разрешил вольно жить!
– Так отгони их от буровой подальше, а то соли буровой с химией налижутся да передохнут, как в прошлое лето. Потом опять чуму бубонную или язву сибирскую придумывать придется, – улыбнулся незнакомец. И, осмотрев странный наряд самоеда, мастер Бубнов вздохнул:
– Твоего-то царя, Михаила Сергеевича, уж нету-ти, убег иуда заграницу, да и царь Борис, что опосля его пришел, приказал долго жить, огненная вода сгубила страдальца. Ныне-то у нас новый царь. Владимирская Русь наступила, дедушка, но нам от этого ни жарко, ни холодно. Царь далеко, Бог высоко, – усмехнулся мастер и, покачав головой, добавил: – Однако отстал ты от жизни, дедуля. Давай уж, гони своих оленей, счастливый ты наш. Топай, топай, в свою страну оленью!
– Царь, однако, не солнце, всех не обогреет. А у Бога токмо две руки, и то твои, что ими сробишь, так и жить обустроишь, сынок, – усмехнулся Елейка и, хлопая свернутым в кольца маутом, щелкая им, как кнутом, погнал стадо в тундру.
Он был счастлив, богат и свободен.
Эпилог
Наше время
Старый шаман подбросил хвороста в чувал. Отблески огня осветили его морщины.
Вытащив уголек, он раскурил трубку.
– Совсем прогорела, – посетовал он.
– Дедушка, я шиповник с толстым стволом на берегу Атлымки присмотрел, могу из него тебе новую сделать, – предложил мальчик лет двенадцати.
– Нет, не нужна мне новая. Это память о предках наших, Угорка, что испокон веков хранили тайну Золотой Бабы. И когда я уйду в страну духов, тебе предстоит хранить эту тайну далее. Я научу тебя ведать будущее и возвращаться в прошлое. Ты найдешь верных попутчиков и проживешь долгую, трудную, но прекрасную жизнь.
– Расскажи, дедушка, еще о ведуне Никите, о Ванюшке, маленьком лекаре, о князе Гостомысле, о прапрапрадеде моем, шамане Угоре. Ты так хорошо рассказываешь, я верю, что и на самом деле живут они и здравствуют доселе.
– А то как же. Жительствуют и ныне ведуны. Ибо должен же кто-то наставлять людей на путь истинный. Коль не будет у народа умного вожака, превратится он в стадо безмозглых оленей. А коли вожак зазнается, то и его поставить на место надобно. Ибо поведет он народ на погибель верную. Вожак-то – от слова «вожжи», а вожжами управлять кто-то должен.
Старый шаман выпустил несколько колечек дыма и продолжил:
– Много-много лет прошло и еще пройдет, опять-таки, сколько воды утечет, никто не ведает, солнце взойдет и снова сядет множество раз.
Но появляются в трудную годину ведуны и пестуют народ наш.
Вот, к примеру, при народном вожде Степане Разине нежданно-негаданно появился советник по имени Иван. Наш это Ванюшка или нет, никому неизведанно.
Буйного нрава был Степан Тимофеевич, остерегались гнева его даже дружки-атаманы. А Иван, смело входя в походный шатер, тихо перехватывал его руку, которой он замахивался на непокорного станичника, и Атаман утихал, как ребенок. Кое-кто из старых казаков поговаривал, что пришел он по просьбе отца Степана – пестовать смутьяна, оберегая его от упоения властью и гордыни. Якобы показал Иван сломанную деньгу, приставил Разин свою, отцом даденную, и стал Разин Ивану, будто ягненок, послушным.
Ненавидели его молодые казаки, ревновали к атаману, много раз пытались организовать расправу над кацапом пришлым. И убить или прогнать желали.
Но Иван вдруг сам ушел от Степана, когда понял после неудачного штурма Симбирска, что понесла атамана гордыня неуемная. От народа русского отвернулся атаман, казаков поверх всех ставил. Предал он пришлый народ, оставив на стенах на убой, а сам со товарищи сел на струги и удрал. А казаки-то опосля своего атамана и предали, да с братом Федором выдали их царским воеводам. Говорят, странную записку нашел Степан Разин в вещах Ивана, когда тот исчез: «Царей хороших не бывает. Прощай, Ваня».
Жительствуют в урмане ведун языческий Никитий и Иван, жительствуют. Порой видят их. Вот и я помню рассказ деда про то, когда везли князя Меншикова в ссылку вечную, да заплутали в метели обозники у речки Агириш. Тогда-то, будто из-под земли, и явился им старец Никитий да провел к реке Сосьве, спасая от смерти холодной.
– Откель ты про это ведаешь, дедушка?
– Шаман я. Сам по указанию князя, который мне во сне пригрезился, ходил на Тагил-реку.
– Зачем?
– Петь песню предков. Тогда война была большая. Меня не взяли, мол, старый, слепой, сиди в урмане. Но послали вороги птицу железную, чтоб место спалить, где для таких же, токмо уже наших птиц, железо добывали.
– Самолет это, дедушка, нам про него в интернате рассказывали, и не железо это, а алюминий. Его у Кушвы добывают. Слыхал я про него. Учитель сказывал, что в Финляндии упал после бомбежки Берлина наш самолет. Его отремонтировали немцы и пустили бомбить рудник на Урале. Но пропал он, до сей поры найти даже обломки не могут, – блеснул своими познаниями Угорка.
– И не найдут. Я же в бубен стучал. Забрали его духи болотные, – еще раз выпустив дым, самодовольно улыбнулся старый шаман и продолжил: – Твой пращур, великий шаман Угор, в честь которого ты и назван, говорят, заколдовал целый отряд ногайцев, да так, что они токмо перед Ак-Малой и очухались. И даже не помнят, как из нашего урмана выехали. А тут птицу железную в болото направить, да как белку в глаз, раз плюнуть, – ухмыльнулся старый шаман, выбивая об ладошку трубку.
– А медведь Хвома куда делся?
– Да так с ведуном Никитием и бродит. Не берет их время. Их самих не встречал я, а вот следы видел. Когтя у медведя одного нет, вот след и приметен. Никития вечным дедом называют. Молвят, что ведает он про сокровища Ермака, но не могут найти ни злато, ни старца. Только в трудную пору, когда Руси совсем тяжко становится, князь Гостомысл позволяет ему тратить часть сокровищ на благое дело.
P.S.
Ну, вот и всё, дорогой читатель.
Возможно, я продолжу повествование, есть и скелет продолжения.
Пока работал над «Звездами», я так привык к своим героям, что, наверное, уже не смогу без них.
Да я и сам иногда верю в их существование.
Например, как объяснить следующие факты?
В 1872 году моложавый мужчина, который пожелал остаться неизвестным, сдав в один из банков Англии ювелирные украшения эпохи Александра Македонского, на вырученные деньги на верфи в Гриноке заказал винтовой буксирный пароход, получивший наименование «Скоро». При прибытии в Россию он был переименован и получил имя «Гостомысл».
Во время Первой мировой войны, 2 мая 1918 года, буксир захватили в Севастополе германские войска, 24 ноября – союзники, 29 апреля 1919 года – части РККА, 26 июня 1919 года – Белая армия, а с 15 ноября 1920 года – снова Красная. Почти при каждом захвате его минировали противники, но ни один заряд не сработал или вовремя был обнаружен и обезврежен. Со 2 декабря «Гостомысл» входил в состав судов Морских сил Черного и Азовского морей.
В 1924 году он получил наименование П-4, с 1929 года – «Труженик», а с 1 января 1932 года – СП-10.
С 11 января 1936 года судно числилось в составе Черноморского флота, где с 1939 года эксплуатировалось под наименованием СП-17, а с 1944 года ЧФ-41.
Пароход участвовал в Керченской операции, неоднократно высаживая десант морской пехоты, и ни один немецкий снаряд не упал даже рядом с ним.
11 августа 1941 года на территории Финляндии после бомбометания по Берлину и его окрестностям совершил вынужденную посадку советский бомбардировщик дальнего действия ТБ-7.
Он был отремонтирован. Экипаж немецких асов прошел переподготовку, после чего самолет поднялся в воздух и взял курс на Северный Урал. Скорее всего, он летел разбомбить рудник в районе Уральского города Кушвы, где добывалось сырье для самолетов ИЛ. Но больше о нем сведений нет. Он пропал.
А еще во время Великой Отечественной Войны народы Ханты-Мансийского округа сдали государству собранные деньги и драгоценности на 50 миллионов рублей. Только в 1941 году жителями Самаровского района внесено в фонд обороны 130 тысяч рублей, три килограмма золота, серебра и драгоценностей. В Березовском районе было внесено сто двадцать тысяч рублей, более килограмма золота и драгоценностей.
На 1 миллион 153 тысячи 350 рублей была построена эскадрилья «Самарский Колхозник».
Среди драгоценностей, говорят старожилы, была найдена шкатулка из слоновой кости с сережками старинной работы. На внутренней стороне крышки шкатулки арабской вязью была нанесена гравировка «Любимой Сузгун от любящего Кучум-хана».
В начале семидесятых в деревне Васильевка Черлакского района Омской области, копая колодец, на глубине семь с половиной метров, тракторист Коваленко Николай Иванович и учитель местной школы Быковский Петр Павлович нашли каменную статуэтку лошади, которую сдали в Омский краеведческий музей. Особая примета статуи – отрублена лопатой нога. Статуэтка выполнена искусным древним мастером. А значит, на территории Омской области существовал город «Асгард Ирийский» и обитала великая цивилизация на территории нынешней Сибири, земли моих и ваших предков.
Это прошлое нашей Великой Родины, история страны Шыбыр. И пусть вечно светят звезды над урманом, над землею шаманов и волхвов.
Да, чуть совсем не забыл. Недавно в одной из местных газет Ямала, кажется «Газовик», промелькнуло странное сообщение. «На скважине 345-бис, при проведении строительных работ, бригадой мастера Бубнова Алекасндра Васильевича, был зафиксирован случай встречи с Чучуной (Снежным человеком), который появился ниоткуда на кустовой отсыпке. При попытке снять его на сотовые телефоны изображение не зафиксировалось. Строитель-монтажник, Насыров Салават Шакирьянович, бросил в снежного человека гаечным ключем, который растворился в пространстве вместе с видением. Все происшедшее можно, впрочем, принять за выдумку или массовую галлюцинацию, если бы не странный факт. Когда рабочие уже разошлись, обсуждая происшествие, из ниоткуда вернулся запущенный несколько минут назад Насыровым гаечный ключ 22 на 24, ударив последнего по затылку, набив ему шишку. Сей факт зафиксирован в служебной записке инженера по ТБ Рыжова Владислава Эдуардовича. Насыров С.Ш. лишен премии за нарушение техники безопасности».
(Шутка автора).
Вот и не верь теперь, дорогой друг, что клад атамана Ермака существует, но, как и Золотая Баба, охраняются ценности от алчных и жадных людей волхвами и шаманами.
Прошу не судить меня строго, не ловить на искажениях и неточностях исторических событий. Это просто сказка для взрослых, которую написал я своему внуку Олежке – потомку покорителей Сибири.
С уважением, Олег Борисенко.
г. Нягань,
Ханты-Мансийский автономный округ – Югра.
02 ноября 2013 – 22 сентября 2017 года.