Осколки памяти. Не тужи, Маня! Заживём...

Ирина Дыгас
                НЕ ТУЖИ, МАНЯ! ЗАЖИВЁМ…

    Филипп Станиславович был из польских дворян, высланных от границ царской Империи вглубь Сибири, чтобы не высовывались, не выпячивали свою «голубую кровь», должно быть.

    Их семья из многодетных – католическая вера не предусматривала ограничений в деторождении, да и природа тому способствовала – тайга, обилие ягод, грибов, трав, зверья и прочей радости земной.

    Вот Станислав Вацлович Лонецкий, отец Филиппа, и не сетовал на жизнь. Преподавал в местной гимназии, мягко журил шалунов сибирских, когда ловил на запретном, воспитывал своих семерых детей – пять мальчиков и двух девочек, крутился, как белка в колесе, содержа семейство: дети, сам с женой, его мать, две тётушки незамужние, да притулившийся давно к семье отставной солдат Матвеич.

    Стар, но крепок был, незаметно управдомом стал, ловко дирижируя укладом, порядком, бабским войском, скотинкой на хоздворе неподалёку.


    – …Вы, барин, не сумлевайтеся во мне – две войны прошёл, и не такое повидал. А воровать мне и вовсе нету смыслов – бобыль, и не жалею. Мне Ваше семейство уж оченно по душе пришлося – в лепёху расшибуся, а присмотрю, охраню, оберегу от лиходеев да пройдох всяческих.

    После таких разговоров непременно следовала вкрадчивая просьба: то конюха сменить («Вороват на руку – негоже ето».), то кухарку прогнать взашей («Масло продавала вчерась – с Вашего погреба уволокла».), то гувернантку пригласить постарше («Ета молода – парням Вашим маета тела и глаз».)…

    Станислав Вацлович, усмехнувшись в густые усы, шёл советоваться со Златой Бронеславовной – давний уговор. Посоветовавшись с супругой, принимали мудрые советы солдата – зорок на редкость был и глазом, и сердцем.


    Шли годы, менялась эпоха, разразилась революция, закипела страна.

    От семьи Лонецких к двадцатым годам осталось пять человек: мать, три сына и дочь. Остальных съела Первая Мировая, болезни, ранние роды, лихие люди.

    Теперь проживали в пригороде Омска в избе пятистенке.

    Престарелая мать пряла козий пух, Лида помогала – этим жили: вязали чудные пелерины и шали, мастерили шляпки и безрукавки.

    Два старших брата трудились в Горсовете, младший заканчивал школу.

    – Мама, как Вы думаете? Филипп куда пойдёт учиться?

    – К естествознанию и биологии тяга у него. Станет врачом.

    Так и вышло – поступил в мед, выучился на хирурга, стал блестящим врачом.

    Отработав по направлению на севере, попросился на Дальний Восток, потом приглашали работать на военные кафедры.


    Так однажды оказался в Семипалатинске Восточно-Казахстанской области.

    Там и познакомился с красавицей Марией Янковской. Видимо, кровь позвала – она по отцу полячкой была. Училась на трактористку – повальное увлечение девушек той поры.

    Как только позволила работа и обстоятельства – поженились и завербовались опять на Дальний Восток.

    С детьми не спешили, радовались жизни, наслаждались обществом друг друга – настоящей парой были, любили сильно, дышали одним воздухом.

    В деньгах нужды не было – Филипп к тому времени стал знаменитым в своей области специалистом, платили очень хорошо.

    Мария блистала в шелках и крепдешинах, но нахлебницей не была – шила великолепно! Модистка из неё вышла редкостная – очередь на полгода выстраивалась!

    Этот доход позволил высылать деньги и продукты домой, в колхоз, где бедствовала мать с тремя детьми – отец помер рано. Приезжала в гости лишь пару раз – далеко забрались.


    А потом грянула беда – фашизм зашевелился.

    Филипп, понимая, чем это грозит, привёз Марию к её матери в колхоз.

    – Здесь безопаснее. И я не буду с ума сходить от страха, что с вами что-то случится. На природе ребёнку будет лучше.

    Через полгода родился мальчик, назвали Пашей.


    Отец приезжал редко, даже на пару лет пропал вовсе, но Мария знала, куда он мог деться – Испания.

    Оказалась права.

    Однажды вернулся загорелым, серьёзным, с какими-то бездонными глазами.

    Маша только и выдохнула, кинувшись ему на грудь: «Живой…»

    Прижав любимую жену, прошептал тихо: «Не тужи, Маня! Заживём ещё… Только бы он сюда не сунулся…»

    Как в воду смотрел.


    В сороковом уехал и пропал.

    Письма шли исправно, но через адрес его матери, к тому времени уж покойной – Лида пересылала, приписывая что-нибудь лёгкое, пустое, бабье.

    Это только усиливало тревогу Марии: «Ох, быть беде…» К мужу не смела приезжать – не присылал вызова, значит, был где-то в войсках. Так и жила в маленьком домике в колхозе.

    Как только Паша окреп, отдала его в детсад и пошла на трактор – соскучилась по штурвалу. Работала наравне со всеми, стала стахановкой, уважаемой труженицей…


    Грянула война.

    Марии тут же дали бронь, хоть и первая кинулась проситься на фронт. Отказали коротким: «Кто кормить армию будет?»

    Филипп писал часто, приезжал брат его, Иржи, привозил гостинцы, деньги, карточки, тревожные вести на ушко.

    Вскоре всех Лонецких призвали, включая Лидию – выучилась на радистку.

    Из родичей с их стороны осталась только двоюродная тётка Филиппа, Мария, живущая в Ленинграде.

    Туда накануне войны отправили погостить младшую сестру Маши! Теперь родичи страшно переживали, как Дуня с ленинградской Марией выберутся из города.

    Не выбрались: едва эвакопоезд покинул город, его разбомбили немцы, Дуня выжила чудом. Тётя с сыном сгорели заживо.

    Дуня вернётся домой только в 45-м, повзрослевшей, прошедшей блокаду и военный ад.


    Мария так и продолжала сутками трудиться в колхозе, голодала, рвала жилы, лила слёзы – как все. И надеялась на чудо. Его не случилось.

    На Филиппа в 44-м пришла похоронка: «Погиб при авианалёте под Гатчиной».

    Назначили хорошую пенсию, предложили переехать в любой крупный город, как вдове заслуженного военврача.

    Отказалась. Не поверила. Продолжала упорно ждать и говорить о нём, как о живом. Все пособия и пенсии шли на сберкнижку на имя сына. Была уверена: муж возвратится и придётся всё вернуть. Вот и не тратила.


    Настал 45-й, стали возвращаться в колхоз покалеченные мужики – единицы из полутора сотен!

    А Маша всё ждала.

    – Военный врач, хирург. Где-то работает, может даже за рубежом. Не привыкать. Мы с сыном будем ждать нашего папу и мужа.

    Мужики хороводились вокруг редкой красавицы: высокая, статная, с синим глазами, с конскими волосами – три короны заплетала, едва голову от тяжести носила! И никого к себе не подпускала.


    Известия пришли только в 53-м.

    Из лагерей стали возвращаться репрессированные солдаты.

    Так на пороге её дома появился Иржи, брат Филиппа.

    Долго разговаривали, лишь на одну тему Мария качала головой.

    – Не верю. Он жив. Он вернётся.

    – Не вернётся! Выслушай, Машенька! – взвился, вскочил, навис над столом. – Я сам видел его смерть! Я же тебе писал, что теперь рядом с ним служу! Мы в тот день вместе эвакуировали раненых! Госпиталь целый! Машин не хватило, кинулись к артиллеристам, брички быстро запрягли…

    Сел, взял её за руку, заговорил тише, проникновеннее, сердечнее.

    – Он не хотел уезжать, пока всех не вывезут. Ехал в последней телеге, вёз инструменты и лекарства – не желал немцам оставлять. Моя бричка ехала впереди, метров сто отделяло нас. Тогда и налетели «Мессеры». Началась бомбёжка. Мы кинулись к лесочку. Я ему кричал, чтобы спрыгнул и тоже спрятался. Не послушался – стал гнать лошадей, встав во весь рост.

    Поддерживая в трудную минуту, сжал руки Маши, поцеловал их.

    – Бомба попала прямо в телегу. Я видел собственными глазами. Он не мог выжить – в клочья разнесло. Может, тоже надеялся бы, да только прямо перед нами с неба упало окровавленное колесо от его брички. Мы едва откатились в сторону. Кто-то даже хохотнул, мол, бомбой не достал, так колесом чуть не убил фашист. Поверь, наконец… Смирись… Пора забыть и продолжать жить…

    Стал ласкать ледяные натруженные руки, что стали так похожи на мужские от тяжёлого труда.

    – Я люблю тебя давно. Готов вам с Пашей стать опорой. Хочешь, уедем отсюда немедленно.

    Не приняла. Молча встала и указала на дверь.

    Долго молчала.

    Работала, говорила только по острой потребности и глухо молчала. Потом внезапно выскочила замуж, практически за первого встречного, и уехала из колхоза прочь.


    С того дня жизнь Марии больше не опиралась на любовь – деньги стали религией.

    Будет несколько раз выходить замуж, ставя во главу угла состоятельность или мастеровитость соискателя.

    Вырастит Павла (больше детей не имела).

    Сын станет светом в окошке, но жить ему спокойно не позволит. Начнёт вмешиваться в семью, разведёт с женой, ославит женщину, станет ездить за ним по пятам, куда бы ни уезжал. Любовь матери станет карой для мужчины.

    Он сопьётся, умрёт зимой под забором, пока мать его не нашла на новом месте. Опоздает.


    После его смерти ещё пару раз сменит место жительства, пока не упокоится в конце 90-х в станице Краснополье Краснодарского края.

    «Давление задавило Вашу сестру», – напишут соседи Дуне.

    Лишь грустно усмехнётся: «Жадность и деньги задавили. И сына не пожалела, всё мечтала продать подороже. Эх ты, Маня…»

                Июнь 2017 г.

                Фото из Интернета.

                http://www.proza.ru/2018/04/04/1207