Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/02/08/1942
Казимир опустил пищаль. Попал он в медведя или нет, шляхтич не понял. Но грохот выстрела, отпугнув зверя от береговой черты, сделал свое дело. Огромный белый самец, развернувшись, удрал в тундру, освободив водный проход отряду лиходеев.
Река истекала из огромного озера. Опустив весла, разбойники с удивлением рассматривали окрестности. Впереди до самого горизонта простиралась водная гладь озера, невысокие берега из торфяника, покрытые ягелем вперемешку с клюквенными кустиками, плотно покрывали вековой торфяник. То там, то здесь среди кочкарника рос белый гриб.
Никишка, вытащив из-за пазухи изрисованную тряпицу, показал пану пальцем.
– Острожок там, на том берегу. А мы тут. Переход в верст пять остался.
– Останавливаться на бивак не будем, пока ветерок в спину, перейдем озеро, – принял решение их предводитель.
***
РЕКА ДВИНА
Челн, подгоняемый попутным ветром, ходко шел против течения, с каждым мигом увеличивая расстояние между беглецами и Холмогорами.
– Матушка, а расскажи-ка мне былину какую-нибудь, – попросил парубок атаманшу. Яна, обняв сына, ласково улыбнулась:
– Вроде большой, а сказки до сей поры слушать любишь. А поведаю я тобе про шиповник, что по берегам растет да глаз весной радует цветом своим. Мне и самой эта сказка люба…
Как-то молодая девушка полюбила красивого казака, – крепче обняв сына, начала повествование Яна, – и он ответил ей взаимностью. Но станичный атаман отправил юношу на службу, а сам заслал к девушке сватов. Получив отказ, он решил силой жениться на гордой дивчине. Но не тут-то было! Убежала она к речке и пронзила сердце свое отцовским кинжалом. В том месте, куда пролилась кровь девушки, выросли кусты шиповника с прекрасными цветами для всех влюбленных и с острыми шипами для людей злых и завистливых…
Яна, досказав былину, томно вздохнула. Припомнились ей нежные руки молодого казачка, стоявшего ночами в карауле у ворот монастыря. Его губы, пахнущие сладким шиповником. Усы и борода, мягкие, как пушок одуванчика. Когда ж это было? А может, и не было вовсе? Пригрезились сироте и любовь, и милый в ночи. Околдовала она ласками казака, да и выпустил он ее за ворота. Чаяла, забудется. Ай, нет. Сердечко-то, как и тогда, в молодости, екнет порой, как только воспоминания нагрянут. Видимо, первая любовь незабываема.
Атаманша аккуратно приподняла ворот армяка сыну и вздохнула:
– А далее что? Жизнь – бабья доля. Скитания да притеснения. К Хлопку в ватагу попала. После казни атамана из-под сторожей стрелецких убежала да в Сибирь подалась. Благо дар есть – немощных лечить. Травы знает и от простуды, и приговорные. Григория любила, не любила? Не бил, и то спасибо, а сыночек, вот он, на радость растет. От Казимира ныне отстала, прилип ведь, как репей, польский лазутчик, кое-как от его пут освободилась…
Да и освободилась ли? Ведь найдет он. Под землей найдет. Смолу-то каменную у него похитила. Не простит ей пан такого подвоха. А как сережки колдовские добыть? Ведь с малых лет мечтала о них. Еще бабушка сказывала, будто есть на свете серьги, кои вденешь – и познаешь все тайны мира.
Емелька, прижавшись к матери, подремывал. Попутный ветер, наполняя парусок, гнал челнок в неизвестные дали.
Сидевший за потесью зырянин со смешным именем Куян мурлыкал свою нескончаемую песенку. Он и впрямь был похож на мордастого зайчика с отвисшей, как у налима, нижней губой.
Яна сама не заметила, как погрузилась в тревожный сон.
Где-то из марева тумана пригрезилось ведунье лико царевны Сузгун.
– Ну что, Яночка? Добилась сережек заветных? Принесут тебе их поздней осенью. Всю жизнь ты лелеяла себя мечтой заветной. Много лиха хлебнула да невзгод прошла. Получишь ты их, получишь, а вот носить сможешь или нет, тебе решать.
– Почему, госпожа? – прошептала во сне ведьма.
– Чтоб владеть ими, надобно будет пройти тебе еще одно испытание. Назначено оно свыше. Встанет выбор пред тобой – или серьги волшебные, или сынок твой Емелюшка. Вот тогда тебе решение и принимать. Есть дар у тебя – кровь останавливать, когда не запекается она даже на царапинах. Вот он-то тебе и поможет выжить в тайге дремучей среди самоеди и коми. – Царевна вдруг встрепенулась и скороговоркой окончила: – Погоня вас настигает. Как пробудишься, немедля сходи на берег и пробирайся к Печере-реке, сердце само тебе дорогу укажет. А еще я тебе обещаю, – ласково рассмеялась царевна, – встретишь ты любовь свою девичью, и растает твое замерзшее сердце. Бросала бы ты татьбу окаянную. Пора уж остепениться, любушка, пора, голубушка.
Дунувший ветерок ласково потрепал волосы ворожее. Яна открыла глаза. Зачерпнула забортной воды, плеснув ей себе в лицо, и приказала зырянину:
– Ну-ка, налим, немедля сворачивай к берегу.
Когда нос суденышка воткнулся в береговой песок, Яна, пройдя в лодке к кормчему, провела над его головой ладонью. Куян обмяк.
Ворожея, вложив загипнотизированному человеку за щеку деньгу, приподняла голову за подбородок и властно проговорила:
– Как погоня нагонит, поведаешь им: сошла я не тут, а на левом берегу, по протоке к закату пошла. Сказывала, что на Дон пробираться стану. Внял?
– Да, – прошептал зырянин.
– Деньгу не проглоти, плата это за труды твои, – усмехнулась Яна, и вновь, проведя ладошкой над головой кормчего, дала установку: – Очнешься позже. А топерь спать ложись, устал ты шибко.
Кормчий безвольно завалился на дно своей лодки.
Убрав парус, ворожея спрыгнула на берег. Емелька оттолкнул лодку, которая, скользя, поплыла назад по течению к Михайло-Архангельскому монастырю.
– Следы замети и нагоняй, – дала наказ сыну Яга и, подняв узлы, скрылась в зарослях.
Парубок догнал ее через полчаса.
– Пошто рано сошли-то? Куды теперича нам? – шмыгая носом, затараторил он, семеня за мамкой.
– На Печеру, сынок. Путь неблизкий, так что крепись. По приточке выйдем к горам, а с перевала спустимся – там и другая притока нужная будет. По ней и выйдем к речке, что Печерой зовется. Нам попадать в руки костоломам дьяка никак нельзя.
– Знобит меня чтой-то, – поежившись, вздохнул Емелька.
Яна тревожно приложила ладонь ко лбу сына.
– Не жар ли у тебя? Вроде холодный лоб. Дай-ка я тобе дегтем волосы помажу, всё мошка меньше докучать будет.
Поставив узлы с пожитками на землю, атаманша потянулась достать глиняный пузырек с дегтем.
– Ой, матушки! – открыв узел, ужаснулась Яна. – Сушеное мясо и рыбу в лодке оставила! Я ж торбасок в неводник положила, чтоб брызгами не намочить. Запамятовала впопыхах, старая дура! Как же мы выживем-то с тобой в урмане без еды?! Ой! Горюшко-то како! – и Яна, обхватив голову обеими руками, по-бабьи завыла. – Собя сгублю, и ты вместе со мной сгинешь, кровинушка моя!
– Мож, птицу каку добудем? Али рыбу словим? Не голоси ты, а то всех чертей распугаешь, – успокоил ее парубок, – пищаль у меня есть, да пистоль у тебя.
Яна вытерла глаза концом платка:
– Несмышленыш ты мой. Какая птица? Уж косяки на юг пошли. А в речках голыми руками токмо лягушку сонную поймать можно. Пищаль же и пистоль – токмо лишняя обуза, разве зверя какого отпугнуть, да и то по заряду. Порох-то я вместе с мясом уложила-а-а-а… – и атаманша вновь завыла, да так, что у Емельки по спине пробежали мурашки.
***
Иван тоже услышал докатившееся эхо выстрела.
– Алексей, поди, балует, – беспечно усмехнулся он и добавил: – Тешится воевода.
Через час пути зоркий глаз Ваулихана приметил вал и очертания острожка, в котором должны уже были обжиться стрельцы и казаки.
– А вон и стрелец на валу, – разглядывая очертания острожка, улыбнулся Иван, – дошли мы.
– Зеленое сукно, – дернув Ваню за рукав, остановил его Тухта.
– Не внял. Растолкуй.
– Стрельцы в Мангазее в красных кафтанах ходют, а этот, на валу, в зеленом.
– Точно. Молодец, Тухта! Ишь какой зоркий. Ну-ка ворочайся к Гаджи-Ате и Никите, хорошо, что они отстали. А мы с Ваулиханом все ж пойдем, глянем, кто там.
– Слушаюсь, боялин.
Самоед, пригибаясь, нырнул в овражек.
***
– Этих-то откель вынесло? – поднявшись на вал по зову караульного, изумился Казимир. – Как войдут, вяжи их. Шум не поднимать, отряд молодого князя поблизости ужо.
Иван и Ваулихан, поприветствовав стоящего на карауле стрельца, прошли в жердяные ворота и оказались в железных объятиях стрельцов в зеленых кафтанах.
Через мгновение, связанные, обобранные ряжеными лиходеями, они уже лежали на куче старого хвороста у землянки.
– Ну, вот и свиделись, – рассмеявшись, ткнул ногой посла хана Казимир, – сам явился, ако агнец на убой. Действительно мир тесен. А ты, m;j druh , – обратился шляхтич к Ванюшке, – коль смерти своему товарищу не алчешь, то пойдешь до князя. Меняю я ваши жизни на серьги, что у воеводы.
– Носить их буш? Можа и сарафан попросить для пышности, – съязвил Иван.
– Не юродствуй. А лучше за жизнь своего друга греби. Коль не принесешь иль не вернешься к сроку, отрежу я калган послу, как гусю рождественскому.
– Опосля-то отпустишь, коль принесу я сережки?
– Нет. Со мной пойдете к берегу, туды, откуда вы пришли. Явно там струг есть. Не на крыльях же вы сюды прилетели. Да и князь погоню вослед не отправит, коли вы у меня под ножами будете.
– А как дойдем до струга? Отпустишь?
– Оставлю вас на берегу, я добрый ныне. А покамест почивайте, други мои, утро вечера мудренее. Соснете, а там и воевода со своей ратью подойдет.
Поставив у связанных путников караульного, Козьма-Казимир спустился в землянку, где уже навел порядок и разложил вещи купец Никишка.
Иван поерзал спиной, проверяя крепость пут. Но тугие узлы не поддались.
– Эй, стрелец, ленточку на глаза повяжи. За пазухой она, не могу я ясным днем спать. Будь человеком, – попросил он стражника.
– Это мы могём, меня и самого вечный день докучает, – согласился упырь, наклонившись над Иваном.
Иван успокоил дыхание и, отгоняя тревожные мысли, попытался уснуть, веря, что ленточка Ростиславы обязательно поможет, хоть не наяву, так в грезах, увидеть еще раз прекрасную девицу из прошлого.
***
Тухта, наклонившись и упершись руками в коленки, переводил дух:
– Ух, ох, ух.
– За тобой, что, бесы гнались? Ты пошто такой запыханный? – поинтересовался Никитий у самоеда.
– Стрельцы не те! Ух! Кафтаны зеленые. Ох! Не те стрельцы. Упредить. Ух! Вас! Боялин Иван послал. В таких же кафтанах стойбища разоряли давеча, людей били. Я должен идти к шаману, рассказать, что стрельцы не настоящие. А то князю плохо придется, коли нападут на них селькупы. Ух.
Отдышавшись, самоед собрал в узелок провизию, приладил за спину лук, перекинул через голову ремешок колчана и решительно заявил:
– Пошел я до шамана, однако. А вы не ходите к острогу, а то и вас повяжут. Мните, как из беды боялина вызволить.
– Легкой дороги, – обнял на прощание Тухту Никитий.
– Жолын болсын , – пожав обе руки, пожелал самоеду Гаджи-Ата.
Как только Тухта скрылся из виду, Никита принялся раздумывать, как выручить из западни Ваулихана и Ванюшу.
– Это герцог. Я его за сто верст чую, – присев на корзину, промолвил Гаджи, – от него одно горе кругом. Трава под стопами вянет, где он проходит.
– Ну-ка, поведай мне, что за гусь твой герцог, а опосля подумаем, как Ванюшку и Ваулихана вызволять будем, – усаживаясь рядом, попросил Никитий.
– Никто не ведает, как он завладел смолой. Токмо думаю я, что не честным путем, а обманом добыл он ее. Потому-то герцог и сторонился нас с Гостомыслом. Но везде пакостил. Возможно, это он убил волхва с Валдайских гор. Но нет тому свидетелей. А не пойманный – не вор. Нет Гостомысла в нашем мире, и сдается мне, нам ныне судить злыдня придется. В сабельном бою нет ему равных. А значит, надобно хитрость придумать какую-нибудь, чтоб одолеть герцога.
– Так, коли смолу искусил, не возьмет его хворь, как и нас, – задумчиво произнес Никитий, – остается в западню его заманить.
– Нужно в воду его заманить. Страх как утопнуть боится герцог, потому как плавает ако топор в проруби, – предложил индус.
– А как?
– Да просто. Есть древняя легенда о минотавре, который в лабиринте жил и поедал всех, кто к нему явится. То ли бык он был, то ли зверь какой, неведомо. Но хитрый был, как герцог наш. Пока к нему очередной воин шел, то в этом лабиринте дорогу терял да из сил выбивался. Тут-то, ако паук в паутине, и являлся на трапезу этот самый минотавр.
– Так чего к нему лезли? Живет себе он да живет, – не понял сути Никитий.
– Он же девиц собе требовал, почитай, кажный год по одной, – пояснил Гаджи и продолжил: – Настало время дочери царя идти на погибель, но вступился один юноша, вызвавшийся чудище одолеть и выманить его из лабиринта.
– Ага, взял он чакру, и побег биться с минотавром! – рассмеялся Никитий, уже разгадав, что Гаджи вновь приведет в пример мужество индусов.
– И чакру тоже взял, – подтвердил старец, не заметив подвоха, – только дала ему девица моток ниток, чтоб он мог вернуться обратно. Вот по этим ниткам и выбежал из этой западни юноша, а за ним и бес рогатый. Тут-то ему и конец пришел.
– А к чему весь сказ? – потянувшись, поинтересовался Никита.
– Да при том, что пути отступления всяк ищет. А путь у герцога один. К нашим стругам. И он надеется, как и в прошлые времена, улизнуть. Вот и кумекай, что сотворить надобно, чтоб струг потоп, отойдя от брега.
– А что тут смекать? По днищу, от кормы к мачте, надобно лагу кинуть. Клинья расслабить. Отойдет злыдень на веслах от берега, парус расправит. Ветер рванет парусину. Клотик мачты вперед подастся, а ее комель кормовую доску и выдавит. Вот и поминай как звали. Проще пареной репы такое смастерить.
– Так и ворочайся к стругам, Никитий, а я пойду к острожку. Тебе же время надобно, мох выкинуть да второй струг перегнать в заводь другую? Вот я и придержу герцога.
– Как?
– Покамест не ведаю. На ходу придумаю что-нибудь.
***
ВАНИНЫ ГРЕЗЫ.
РУСЬ ИЗНАЧАЛЬНАЯ
Окруженная данами дружина князя таяла на глазах. Падали под копыта своих коней сраженные воины. Годслав, подобно раненому льву, обреченному на растерзание шакалами, рубился в самом центре сражения.
Как и предупреждал старец Веденей, князь данов Годфред не вышел биться один на один с князем, а дал команду своим воинам окружить дружину бодричей и уничтожить.
Жители Рарога со стен городища беспомощно наблюдали за битвой. Оставшиеся в городище лучники достать врага не могли, расстояние, на которое выманили даны князя, было слишком велико.
Отряд, посланный уничтожить корабли, так же попал в засаду пятитысячного пешего полка, выдвигающегося по суше.
Годфред мстил князю Годславу за позор, учиненный им его кузену герцогу Сигурду Трафалбрассу, которого на турнире у короля франков Карла Каролинга усадили на сутки в ослиное седло, прикрепленное к бревну позора.
Годслав тогда выиграл турнир и был удостоен главного приза – белого коня. Князь бодричей на пире после турнира заключил вассальский договор с Карлом Каролингом, а его воеводы Полкан и Дражко разбили десятитысячное войско данов – войско, которое в то время считалось самым сильным в мире.
– Я повешу тебя, так как биться с тобой слишком много чести, – с ненавистью глядя в глаза связанному князю, рявкнул Годфред.
Этим временем, выйдя из подземного хода, Ванюшка, Кий и Умила с детьми быстро спустились к реке, по глади которой расстилался туман.
Их отход прикрывал брат князя Годослава Добромысл. Уже в лодке, почти на середине реки, прилетевшая стрела вонзилась в щит Добромысла, которым он прикрывал Умилу с детьми.
С десяток вражьих лучников, выбежавших на берег, изготовились к стрельбе, но взглянув на юношу с раскачивающимся в его руках серебряным шаром, вставшего во весь рост в лодке, безвольно опустили луки.
– Стоять истуканами до заката! – донесся голос Ванюшки с туманной глади.
Лодку уносило течением, и вскоре она скрылась за поворотом.
Прискакавший со свитой Годфред изумленно уставился на лучников, которые, безвольно опустив луки, словно каменные болваны, стояли вдоль берега.
– Упустили змеиное семя! – хлестнув плеткой вертящегося под ним коня, крикнул он. – Всех казнить! – распорядился Годфред, брезгливо кивнув в сторону загипнотизированных воинов.
За несколькими поворотами реки Добромысл причалил к берегу.
– Благодарствую тобе, отрок. Ступай далее с миром.
Ростислава выплела из косы пеструю ленту и подала ее Ванюшке.
– Держи на память. Захочешь меня повидать, наденешь ее перед сном. Так всегда будет, покамест я замуж не выйду. Ведь это девичья лента.
– Немедля ступай к Веденею. Упредить его надобно, чтоб укрылся старец на время, – отталкивая лодку от берега, крикнул на прощание Добромысл отроку.
Иван, оставшись один, рассчитал, сколько поворотов сделала река, выбрав направление пути к пещере волхва.
Пробираясь сквозь заросли, подросток иногда останавливался, прислушиваясь.
Уже на подходе к жилищу старца он присел, услышав топот копыт.
Сквозь ветви кустарника Ванюшка различил несколько всадников, галопом промчавшихся в ту сторону, куда направлялся и он.
Через четверть часа Иван, раздвинув листья папоротника, осмотрел вход и прилегающую к пещере площадку. Несколько датских всадников, спешившись, разговаривали между собой.
Из пещеры раздался крик старца, который тут же оборвался. Видимо, кто-то неизвестный закрыл ладонью рот Веденею.
Воины прекратили разговоры, подтянулись, и из пещеры вышел, отряхивая камзол, герцог Трафалбрасс.
– For heste , – сухо приказал он и, вставив ногу в стремя, невольно повернулся лицом в сторону подростка.
– Пан Казимир, Козьма стрелец, – беззвучно прошептали губы Ванюшки.
*- куян, коян – (тюр.) заяц.
*- m;j druh (польск.) – мой друг.
*- Жолын болсын- счастливого пути.
*-for heste – (дат.) по коням
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/03/02/850