Звезды над Мангазейским морем 16

Олег Борисенко
Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2017/01/25/536

Никитий, всем телом навалившись на рукоять потеси, заставил будару завернуть к берегу, где в заводи виднелась мачта со свернутым парусом.
– Ты, Гаджи-Ата, чакру-то свою наготове доржи. Кто его знает, что за люди к берегу пристали. Порох-то в моей пищали намок, на нее ныне надёжи нету, – крикнул он сквозь шум ветра с кормы индусу.
Старец, корпевший молитвами к своим богам о спасении, сидя на первой лавке спиною к направлению движения суденышка, даже не пошевелился, чтоб, обернувшись, глянуть на берег. Его и так синее лицо почернело. Промокший и продрогший на хлестком ветру, индус пребывал в предобморочном состоянии.
Ваулихан, находясь под одним сырым халатом с наставником, прикрывающим их спины от промозглого ветра, так же не отреагировал на распоряжение Никиты.
Волхв, дождавшись прохождения очередного вала и ослабления порыва ветра и придерживая весло левой рукой, сорвал со своей головы мокрую треуху и бросил ее в индуса, стараясь не задеть мачту и Паршука, сидевшего посередине.
– Да очнись ты, Чжэн-Хэ-мореход ! Посинел, ако цыган в покойницкой! Чакру приготовь, сказываю!
Разбудив сонное царство, Никитий вновь навалился на потесь. Через полчаса исхлестанное стихией суденышко вошло в заводь.
Ванюшка, укрывающийся за бортом струга, поднялся с коленок, отложил на бочонок пищаль и, радостно махнув шапкой, воскликнул:
– Ваулиханчик! Какими судьбами?! Ты ли это?! Ой, дядько Никита, и ты с ними?!
– Нет, это они со мной, – съязвил ведун, улыбаясь своему любимцу.
Будара Никития, скрипнув деревом о дерево, пришвартовалась к борту струга. Иван перепрыгнул к приятелям в бударку и принялся тискать Ваулихана, приговаривая: «Ого, как вымахал, прям вылитый курметте  Исатай!».
Но тут радость встречи и лобзания перебил истошный крик самоеда. Тукта с визгом бежал к лодкам, горланя во все горло:
– Брат ночи! Пощади!!!
За ним вприпрыжку, под хохот Мамарки, играючи семенил огромный медведь.
– Вот шельмец, по берегу нам сопутствовал, а я мнил, что отстал Хвома, покуда горной стороной мы шли, – рассмеялся Никитий.
Медведь, столкнув Тукту в сторону с натоптанной во мху тропы, бросился к Никите.
На сутки пришлось задержаться. Нужно было дать время, чтоб обсушиться прибывшим друзьям, набить чрева обоих лодок мхом и залить водой. Под утро управились, и, развалившись у костров, уставшие люди позволили себе отдохнуть перед дальней дорогой.
Полярное солнце, поднявшись почти к зениту над Мангазейским морем, пригревало. Чайки, неведомо откуда собравшиеся на берегу, дрались и ссорились меж собой, деля очистки вяленой рыбы, беспечно выброшенные Паршуком на берег. Изредка, когда птицы своим гомоном сильно докучали, медведь, поднявшись, разгонял стаю. Но стоило ему подняться на мысок, где отдыхали путники, чайки вновь начинали потасовку.


***
КАЗАХСКОЕ ХАНСТВО


Уставшие птицы, со сбитыми и окровавленными крыльями, прилетели под утро. Перелет был настолько тяжел, что без обычного воркования на лотке голубь с голубкой, выгнав из своего гнезда молодую пару, прижавшись друг к другу, обессилено дрожа от перевозбуждения тельцами, впали в тяжелый сон. Голубь даже не открыл веки, когда смотритель ханской голубятни, осторожно взяв его в руки, снял с него кожаный мешочек с письмом.
Жангир-султан, с помощью подростка-толмача, ученика Гаджи-Аты, прочитал прибывшую голубиную почту.
– Видимо, трудно аркару Ваулихану, раз из Тобольска пошел не обратно на юг, а на край земли, чтоб потом оттуда вернуться через Казань домой. Одно радует, нет больше Севастьяна, что козни нам строил. Как бельмо на глазу он для нашего ханства был, – и, повернувшись к молодому толмачу, распорядился: – Отпиши великому хану Есиму, что посольство живо. Дьяк Севастьян почил смертным сном. Снаряди бухарского крапчатого. Отец любит получать хорошие вести с ним.
К полудню любимец хана, крапчатый бухарский голубь, взмывши в небо, унес под Балхаш в походный стан правителя хат жаксы жаналыктар .


КРАЙ ЗЕМЛИ

– Так вот, приписали нас стеречь на стенах монастырских, – сидя у костра на очередном привале, рассказывал Антип, – а в монастыре послушницы – все как на подбор. То водички на стену принесут, то яичек передадут. Не служба, а мед. Токмо один раз ватага гетмана Сагайдачного к стенам и сунулась. Но, получив дружный залп из пищалей, отвалила в поле. Не вышло у них поживиться монастырской утварью. Но не с пустыми же руками им за пороги ворочаться? Зря, что ли, пришли они на подмогу шляхтичам Владислава? Измором восхотели взять, чтоб под нашими пулями не лечь. Тут и наступило долгое стояние. Они под стенами, мы на стенах. Голодом, стало быть, решили нас выманить. Все бы ничего, припасов много было. Но был у них один старый единорог , который шибко докучал нам. Настроили они его по воротам да по башенкам бить, мы вылазку и содеяли, а пока рубились с пушкарями, наш ружейный мастер гвозди киянкой забил в щели для поджига. Да так законопатил он единорог, что бросили его за ненадобностью паны казаки. Ругались мы со стен люто с запорожцами, где ж это видано, чтоб православные на православных войной шли? Срамили их всяко. Те же в ответ: не братья вы нам, москали клятые. А тут и войско князя Пожарского подоспело, – ковыряя прутиком угли, вздохнул десятник, – но я совсем другое хотел поведать. Угодил я тогды, братцы, на монастырское покаяние, аж на пять годочков в тесное содержание. Первые три годочка в колодах маялся, два остальных послабление получил. Никогды ранее казаков под сторожи не брали. А тут – на-кось.
– За то, что про попов побасенок немерено знаешь? – перебил его стрелец-годовальщик из Мангазейского набора.
– И за энто тоже, – не обращая внимания на реплику, продолжал рассказ Антип, – очаровала меня чернушка одна. Вот и свершил я грех. Кажный раз приходила, когда на воротах в ночном карауле стоял.
– Разве грех это, Антип?
– Грех не в том, что девку мял. Выпустил я ее за ворота, уверила, что по травы сходит целебные, да так и не вернулась. А меня судили, да и при монастыре на покаяние оставили. Она, оказывается, тожа на покаянии прибывала, нельзя ее было выпущать на волю. Облапошила меня монашка. Опосля слышал, что прибилась шельма к ватаге Хлопка. Затерялась. А ведьм я по ней до сей поры сохну. Приворожила, окаянная.
Антип встал и, потянувшись, так что захрустели меж лопаток позвонки, окончил свой рассказ:
– Встречал я тем летом в Тобольске молодку, но шмыгнула она в проулок, платком укутавшись. Аж похолодел я. Но, видимо, померещилось. Откель ей взяться-то в глуши сибирской?
– Архип, не уходи, ты про попадью обещал рассказать, – попросил все тот же стрелец десятника.
– Так это запросто. Идет кузнец с ярмарки, в одной руке гусь с ведром, во второй курица с наковаленкой. А тут попадья младая догоняет и спрашивает: «Как пройти в деревню?». Кузнец-то ей отвечает: «Пойдем напрямки, через лес, я туда и иду». – «Ага, – воскликнула попадья, – там ты меня к дереву-то и прижмешь! Знаю вас, мирян, все вы одним миром мазаны». Кузнец показывает ей полные руки: «Да как же я, матушка, прижму, коли руки у меня заняты?!». Попадья и сказывает: «А ты ведром гуся накроешь и наковальню сверху положишь, чтоб не убёг гусак-то!». Кузнец-тугодум вновь вопрошает: «А курочку куды я дену, матушка?». Попадья-то ему и поясняет: «А курочку я сама подержу…»
Дружный смех служивых людей грянул по берегу, отголосками прокатившись по озерной глади.
– Ох, и гореть тобе в геенне огненной, – покачал головой стрелецкий сотник Макар Савватеевич, – неугомонный ты Антипушка. Язык твой – враг твой.
Внезапно докатилось эхо далекого выстрела. Служивые бросились к составленным пирамидками пищалям.
– Быть настороже всем! Привал окончен, становись! – подал голос молчавший все это время воевода.


МОСКВА

А Первопрестольная готовилась к встрече Филарета. Всюду царила суета. Церковные звонари изредка подергивали веревочки колокольных бил, и из-за этого то там, то здесь, раздавался звук малых колоколов, шел легкий пробный перезвон, чем-то напоминающий оркестровую яму театра перед представлением.
Загодя Михаил Федорович выехал навстречу отцу своему. А увидав родителя, опустился пред ним на колени. Федор Никитич, прослезившись, обнял сына и долго прижимал его дрожащими руками.
Поезд Филарета под малиновый звон всех колоколов въехал в Москву. Михаил не хотел радоваться один, он щедро одарил своих верноподданных, освободил колодников и повелел заложить каменную церковь в честь святого, в чей день произошло это событие.
Отслужив молебны, отгуляв застолья, родитель государя взялся за государственные дела с рвением и усердием. Приняв предложение сына стать патриархом всея Руси, он становился духовным наставником молодого царя, и теперь никто не мог упрекнуть его в использовании личных интересов в изыскании пользы государевой.
Как-то раз, пребывая один на один в светлице, Федор Никитич поднял вопрос о Сибири.
– А как обстоят дела у нас в Холмогорском острожнике? Добротно ли укреплен Архангельский монастырь с посадом со стороны студеного моря?
– Так не до него мне, батюшка, ныне, – развел руками молодой самодержец, – тут и шведы, и Владислав, да и крымчаки пошаливают на рубежах. В Сибири-то ныне покойно. Хана Алея прижали воеводы. Кетский острог укрепился на Енисее. Имамкули Самаркандский сам выгоды ищет, полоненного им посла Янука мне подарил, чтоб тобя скорейше вызволить.
– Так-то оно так, но зреть тобе, как государю, надобно далее. Чрез годы зреть да выгадывать помыслы недругов наших. Датчане да англичане давно имеют вид на земли сибирские. Сушей-то им никак не подобраться к Сибири, а вот морями могут. Коль сожгут Михало-Архангельский монастырь с посадом, то препон никаких им не будет, окромя льдов северных, кои мешают их кораблям обогнуть Крайнюю землю и зимой, и летом. Но и торосы им не помеха. Знают оне, что естьм летом проход чрез Ямал по рекам Сеяха Западная и Сеяха Восточная в Мангазейское море.
Старый государь глянул на сына, и убедившись, что он его слушает внимательно, продолжил:
– Разговор мне передали люди Сигизмунда. Чаю, не нарошно сказано, а чтоб нас с датчанами рассорить, но в каждой ложи есть доля правды. Вожделеют даны основать поселение на не прибранных под твою царскую руку землях Сибирских. А коли colonia  создадут – то датчане не пчелы, не выкуришь их опосля. Потому упредить надобно их своекорыстные помыслы.
– Так застава выставлена. Молодой князь Кольцов указом направлен в лето сие.
– Вот, это добре, сынок. А Кольцов не парубок ли Семена, воеводы Тобольского?
– Так оно и есть, батюшка.
– Помог он с пушками в смутный час. Но хитер был. Сокровище Ермака так и не выдал, хоть ведал про него. Доржи глаз востро с малым Кольцовым. Чую, знает он, где утаил атаман свой клад. Иначе откель бы взяться украшениям для закупа орудий у крымского хана? Казаки тогды много взяли, с одних жен Кучумовских только пуд, поди, посымали. А Иоанну-то токмо пушнины воз привезли с обозом да парчу с саблями. Остальное-то утаили. А это уже государственное злодеяние.
– Мыслю я, батюшка, отозвать его по возвращению в Тобольск к себе в Москву. Коль ведает он про клад Ермака, то проявит он собя.
– Правильно рассуждаешь, прибери его под крыло свое, пока Строгановы тобя не упредили, – хлопнув себя по коленям, радостно воскликнул Федор Никитич и добавил: – Ну-ка, Михаил Федорович, вели столы накрывать! Проголодался я. Ведьм наскучался я по пище православной. Не все же у латинян мясо с ножа снедать, пора бы и осетринкой себя побаловать. Вели подавать.





*- Чжэн Хе – мореход,  – китайский путешественник, арабское имя Симбао, прообраз героя сказок Симбад-мореход.
*-курметте – уважаемый.
* хат – письмо. Жаксы жаналыктар – хорошие новости.
*- единорог- орудие.
*-Colonia- поселение (лат.)


Продолжение: http://www.proza.ru/2017/02/08/1942