Германский фактор. После Брестского мира.
Продолжение, предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/12/19/487
Итак, в марте 1918 года советская Россия подписала мир с Центральными державами. Это вызвало вспышку ярости английских и французских политиков, привыкших смотреть на русского солдата как «пушечное мясо».
Вот что, к примеру, писал об этом посол республиканской Франции в России М. Палеолог:
«По культурному развитию французы и русские стоят не на одном уровне.
Россия – одна из самых отсталых стран на свете.
Сравните с этой невежественной бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утончённые; это сливки человечества…
С этой точки зрения наши потери будут чувствительнее русских потерь».
Очень интересную информацию о планах Англии на Балтийском море сообщал, в своих воспоминаниях, начальник штаба германского десантного корпуса, захватившего в октябре 1917 года Моонзундские острова, Эрих фон Чишвиц:
«По мере того, как закатывалась русская звезда, повышалась заинтересованность англичан в Балтийском море. Дело не ограничивалось одним лишь усилением подводными лодками русского Балтийского флота. Англия активно влияла также и на способ ведения морской войны своими союзниками и на их мероприятия по обороне островов. Обстановка, благоприятствовала созданию Англией опорных пунктов на будущие времена в этой части морей, омывающих берега Европы, и распространению на них своего могущества.
Но все эти планы сразу же рухнули, как только немецкие солдаты 12 октября твердо ступили своей ногой на о. Эзель.
Престиж Англии был сильно подорван, и ее интересы заметно пострадали. Столь благоприятные условия для расширения английского могущества вновь сложатся не скоро. К этому следует добавить то недовольство, которое было вызвано занятием англичанами Мурманского побережья.
В качестве залога за урегулирование русских финансов англичане хотели присоединить к своей территории не только Мурманское побережье, но и бывший Прибалтийский край. Кроме того, они претендовали на получение в течение 40 лет почтовых и таможенных доходов. Через год, в результате печально закончившейся войны, мы снова потеряли острова. Все, что было достигнуто немецким умом, умением и храбростью, проявленными в операции "Альбион", пошло насмарку».
(Э. фон Чишвиц «Захват балтийских островов Германией в 1917 г.»)
Так что с «верностью союзническому долгу» у россиян, конечно, были немалые проблемы, но и они возникли тогда не на пустом месте. Слишком много накопилось взаимных обид за 3 года войны и слишком тяжелыми, для России той эпохи, оказались потери, напряжение и безысходность Мировой войны, особенно на германском фронте.
Давайте посмотрим, какие варианты развития событий, на бывшем Восточном фронте, рассматривали в высших военных кругах Германии, уже после заключения «похабного» Брестского мира.
Одним из современных «дежурных» обвинений большевиков, после заключения этого мира, стало то, что они (большевики) поставляяли кайзеровским войскам из Украины хлеб, а также ставшие притчей во языцех, знаменитые «курки, млеко, яйки».
О том, как на самом деле тогда развивались события на Украине, в своих мемуарах рассказывает начальник штаба германского Восточного фронта генерал Макс Гофман:
«…Русское большевистское правительство… открыло военные действия против Украины и ее правительства, т.-е. Рады.
Украинское правительство было свергнуто и прогнано.
Таким образом, если центральные державы желали получить хлеб в результате своего "хлебного" мира, то они должны были сами достать этот хлеб.
Впрочем, после заключения мира и сами украинские уполномоченные не скрывали безвыходного положения своего правительства и открыто обратились к Германии с просьбой о поддержке…»
Как видим, для того, чтобы получить свои «курки, млеко, яйки», а также хлеб, германским войскам пришлось «по просьбе правительства нэзалэжной Украины», ввести в нее свои войска и оккупировать «нэньку», посадив там свою администрацию.
Показательно, что именно отряды их «большевистских шпионов» пытались оказывать германским оккупационным войскам хоть какое-то вооруженное сопротивление:
«Мы… должны были поддержать правительство, заключившее с нами мир.
Вследствие этого наши войска вступили в Украину. Наступление, главным образом по железнодорожным путям, быстро продвигалось вперед; тем не менее, мы во многих местах встречали сопротивление. Большевистские банды, наступавшие для занятия Украины, оказывали нам сопротивление, но наиболее ожесточенные бои происходили с чехословацкими дивизиями, с которыми мы впервые пришли в соприкосновение. Однако сопротивление было повсюду сломлено, и наступление проведено по всей Украине до степей Донской области.
Сначала австро-венгерские войска медлили присоединиться к нашему наступлению.
Австро-венгерское правительство желало мира и прекращения боев и неохотно дало себя убедить, что при данных условиях мир невозможен и что, прежде всего, если Австрия желает иметь хлеб, который ей еще нужнее, чем Германии, то она должна достать его себе сама. Поэтому мы начали это наступление одни, но вскоре нашему примеру последовали и австрийцы, и тут даже началось не лишенное трений соревнование в стремлении к достижению крупных целей.
В то время как Киев, бесспорно, попал в сферу германских интересов, австрийцы, завладели Одессой и примыкающей к ней железной дорогой».
Иначе говоря, германская армия оккупировала тогда Украину, по «просьбе ее законного правительства», т.е. тогдашней Рады, и с ее «благословления» начала вывозить из оккупированных областей продовольствие, зерно и все, что посчитало нужным.
Большевистское правительства Москвы никоим образом к этому помешать не могло.
Слишком неравные силы были тогда у разрозненных остатков русской армии, и находившегося на подъеме и пике могущества рейхсвера кайзера Вильгельма Второго.
Теперь несколько слов о «большевистской агитации» и о причинах ее невиданной эффективности в то время.
Те, кто читал работы (или тексты выступлений) Ленина и Троцкого, не мог не заметить, что ничего «особо изощренного», «завораживающего», или «дьявольски хитрого» в этих речах и статьях не было.
Сила их влияния «на широкие массы» была вовсе не в секрете каких-то хитромудрых полемических или риторических «приемов», а в том, что содержание их выступлений тогда отвечало самым насущным нуждам людей: требованиям мира, земли, справедливости, равенства.
Именно этого хотели, измученные мировой войной, за непонятные им цели, многомиллионные массы русского народа.
И далеко не только русского.
Очень серьезная ситуация складывалась во Франции.
Еще 1 января 1916 г. Пуанкаре в своем дневнике отмечает, что «дух солдат падает». В операции под Верденом, как отмечал Пуанкаре, были случаи серьезных нарушений дисциплины: отказы выполнить приказания; командованию удалось перехватить письма солдат 258-го полка об их намерении сдаться в плен; имел место случай переговоров солдат 3-го полка с германскими солдатами. К концу 1916 года а французский президент вынужден был признать, что провозглашенное социал-предателями «священное единение» стало давать трещины.
6 ноября 1916 г. Пуанкаре пишет в своем дневнике «Всюду среди парижского населения и в палатах заметно тревожное настроение. Число пораженцев беспрестанно растет. Начинаются забастовки. В воздухе носятся подозрительные миазмы». (Raymond Poincare. Au service de la France, t. VIII, p. 3,179).
В апреле 1917 года на Западном фронте союзники предприняли крупнейшее «наступление Нивеля» (названное так по фамилии верховного главнокомандующего французской армии Роберта Нивеля). Эта операция нужна была французскому командованию для того, чтобы победами на фронте разрядить напряженную внутриполитическую обстановку, подавить нараставшее в стране революционное движение.
Несмотря на огромный численный перевес войск Антанты (общая численность союзных войск была около 4 500 000 человек, а германская армия имела только 2 700 000 человек) и беспрецедентную, по ее продолжительности, артиллерийскую подготовку, которая длилась почти 9 суток, наступление союзников провалилось, а их войска понесли тяжелейшие потери.
Французы там массированно ввели в бой свои новейшие танки модели «Шнейдер». На позиции немецких войск двинулись 128 танков. В первом отряде было подбито 39 танков, а его командир был убит. Второй отряд танков заметила германская штурмовая авиация, а артиллерия остановила его продвижение: в результате из 128 французских танков с поля боя вернулись только около 10.
В этом «наступлении Нивеля» французы потеряли убитыми и ранеными 180 000 человек, англичане 160 000 человек. Потери германской армии составили 163 000 человек (в т.ч. 29 000 пленными).
После 16 апреля «у участников сражения осталось жуткое впечатление бойни, — с горечью писал тогдашний военный министр Пенлеве.
«Ее особенность даже не в громадном количестве жертв, а в той молниеносной быстроте, с которой это произошло. Из всех войсковых частей, участвовавших в наступлении, несется сплошной крик негодования. Растет бурный поток обвинительных писем: они клеймят недостаточную подготовку наступления и пагубное легкомыслие, с которым бросили пехоту на невыполнимое дело. Гневом и возмущением дышат письма офицеров. Армия переживала кризис, она потеряла веру». (P. Painleye. Comment j’ai nomme Foch et Petain. Librairie F. Alcan. Paris, 1924 e.)
После этого провала Р. Нивель был снят со своего поста, на его место назначен генерал Петен.
Во французской армии начались мятежи, солдаты отказывались повиноваться, покидали окопы, захватывали грузовики и поезда, чтобы отправиться в Париж.
Мятеж охватил 54 дивизии, 20 000 солдат дезертировало. Волна забастовок прошла на военных заводах Франции, в швейной промышленности, на стройках. В мае и июне бастовали рабочие металлургической промышленности. Страна и армия были «в шаге» от революции по русскому образцу.
В начале мая 1917 года солдатские выступления во Франции были еще разрозненными. Но в середине мая восстали уже целые части: 128-й, 46-й и другие пехотные полки. В конце мая выступают сплоченно и совместно по нескольку полков сразу: 129-й и 36-й (записи Пуанкаре от 30 и 31 мая). Тогда же на Балканском фронте, в Македонии восстали одновременно 242-й, 260-й и 317-й полки. В конце мая — начале июня целые дивизии (из 21-го и 7-го корпусов) провели митинги: одна решила не переходить в наступление, другая — совсем не идти в окопы (запись Пуанкаре от 3 июня). 29 мая восстал 3-й армейский корпус. Об этом сообщалось в закрытом заседании парламента 29 июня. Депутат Пьер Лаваль зачитал тогда документ, обсуждавшийся накануне в совете министров. В документе говорилось: «Один армейский корпус отказался пойти в окопы. Ни уговоры, ни слезы полковника и командующего 3-м корпусом генерала Лебрена, ничто не могло заставить солдат подчиниться приказам» В первых числах июня восстало уже несколько корпусов.
«На участке фронта, который мы посетили, — рассказывал депутат Жобер на закрытом заседании парламента 29 июня, — восстали четыре армейских корпуса.
Исключительно ярко характеризуют положение в армии ряд записей, которые сделал в своем дневнике Пуанкаре. Приведем некоторые из них:
30 мая: «Генерал Франте д’Эспере доносит главнокомандующему, что в последний момент в результате тайного сговора между солдатами два пехотных полка — 36-й и 129-й — решили «пойти на Париж». Приняты меры, чтобы их разогнать. Подтверждается, что в Дорман солдаты кричали: «Долой войну!», «Да здравствует русская революция!». На вокзалах раздаются пацифистские брошюры. Все это никак не производит впечатления стихийного движения. Однако в настоящий момент дурное семя произрастает лучше, чем хорошее».
31 мая: «В военном комитете Петэн зачитал два рапорта о бунтах в 36-м и 129-м пехотных полках. Солдаты сохраняли уважение к своему начальству, но между собой решили захватить поезда, отправиться в Париж и послать делегацию в палату с требованием немедленного заключения мира. Среди солдат циркулировали упорные слухи, что в Париже аннамиты стреляли во французские войска. Такие ложные слухи распространяются с большой быстротой. До сих пор не удалось открыть их источника».
2 июня: «Полковник Эрбильон сообщил мне о новых случаях бунтов, на этот раз в 21-м корпусе. Солдаты отказываются итти в окопы. Всюду порядок под угрозой. Лихорадка ширится».
11 июня: «На заседании военного комитета Петэн снова сделал сообщение о состоянии армии. Пять корпусов почти целиком заражены. «Болезнь серьезна, — заявил генерал, — но не неизлечима; через несколько недель я надеюсь справиться с ней, однако необходимо применить устрашающие меры ко всем взбунтовавшимся полкам и отказаться от помилования во всех случаях коллективного отказа в повиновении, а также в случаях сговора об оставлении своего поста».
22 июня: «Судя по записке главной ставки, переданной мне Фурнье, не видно, чтоб в армии окончательно установилось спокойствие. Манифестации происходят реже. Но общее впечатление, что огонь тлеет под пеплом».
26 июня: «Фурнье сообщает, что еще один полк прошел через Шалон с революционными криками и возгласами: «Да здравствует мир!». Значит, зло еще не изжито. Предстоит пять новых казней, так как, увы, прошения о помиловании были отклонены по настоятельному требованию генерала Петэна и согласно с решениями военного министра и министра юстиции».
Однако в конце-концов Петен сумел очень жестко и оперативно подавить все выступления в армии, умело используя «метод кнута и пряника».
В июле 1917 года был отдан приказ о введении смертной казни за отказ повиноваться, все попытки наступления на Западном фронте во французской армии на продолжительное время были прекращены.
(Кто бы мог подумать в 1914 году, что французская армия, с энтузиазмом встретившая начало Мировой войны, докатится до таких мер…)
Спустя несколько месяцев после заключения Брестского мира, примерно этого же захотели и дисциплинированные немецкие и австро-венгерские войска. СЛИШКОМ большим было утомление и усталость народов стран Европы.
В августе 1919 года с захвата рабочими фабрик в Турине началось т.н. «Красное двухлетие» в Италии.
Это был период мощного подъема рабочего движения в Италии, сопровождавшегося массовым захватом фабрик и заводов рабочими и созданием рабочих советов.
Напомним также про победившие, в 1919 году, (на некоторое время) рабочие революции в Венгрии и Красной Баварии.
Так что «призрак Мировой революции» в то время был вполне РЕАЛЬНОЙ перспективой, во всяком случае, для многих стран Европы.
Так что «зажигательные речи Троцкого» и прочая «большевистская пропаганда» вовсе не напрасно беспокоили многих здравомыслящих политиков Запада.
Вот что писал об этом Макс Гофман в своих воспоминаниях:
«Одно из условий мира с Советской Россией касалось, конечно, возобновления дипломатических сношений. За это время я достаточно узнал большевиков, чтобы правильно оценить опасность, которую могло бы создать для Германии большевистское посольство в Берлине и учреждение таковых же консульств, как центров большевистской агитации. Да большевики ни на минуту и не скрывали, что их цель - мировая революция, и что первым шагом к ней они считают революционизирование Германии. Для пропаганды они пользовались всякой возможностью; попытался же известный Радек, один из членов мирной делегации, раздавать нашим солдатам агитационные листки из окон вагона.
Поэтому я настойчиво предостерегал против допущения большевистского посланника в Берлин; я высказал свой взгляд верховному командованию и предложил, пока война еще не окончена, выбрать ставку командующего восточным фронтом как место пребывания для обоих посольств, германского и русского. Здесь я имел бы возможность обуздать слишком энергичную деятельность господина Иоффе.
Прежде всего, можно было бы помешать его слишком близкому общению с германскими коммунистами. Насколько мне известно, верховное командование попыталось провести мое предложение, но оно натолкнулось на противодействие нашего министерства иностранных дел.
Криге, начальник юридического отдела этого министерства, клятвенно уверял всех в благородстве Иоффе и горел желанием продолжить с ним в Берлине переговоры, начатые в Брест-Литовске. События, к сожалению, показали, что опасения мои были справедливы».
Опять же, как мы видим в воспоминаниях М. Гофмана (кандидатуру которого, кстати, летом 1918 кайзер рассматривал, в качестве кандидата на пост канцлера Германской империи), нет ни намека на то, что большевики были «германскими шпионами» или немцы позволяли себе общаться с ними как со своими агентами.
Напротив, Гофман неоднократно пишет, что предлагал кайзеру вооруженным путем свергнуть Советское правительство и «посадить» в Кремле новое, прогерманское правительство. С которым можно было бы заключить дружеские отношения.
Ну, об этом чуть позже, а пока еще несколько слов о том как нелегко было немцам добыть на Украине зерно и продовольствие:
«С окончанием германского продвижения на Украине прекратилась и вообще вся военная деятельность командующего восточным фронтом, так как маленькие стычки с большевистскими бандами нe причиняли никаких серьезных забот…
В Киев был назначен генерал Гренер для создания там германско-украинского сырьевого и закупочного общества. Предприятие это на бумаге казалось блестящим, но на деле дало относительно мало результатов.
Преувеличила ли в свое время украинская делегация количество имевшегося на Украине зерна, или крестьяне спрятали весь свой хлеб, - этот вопрос, вероятно, никогда не будет разрешен.
Мне кажется, что вернее последнее. Как бы то ни было, нашему закупочному обществу не удалось открыть сколько-нибудь значительных запасов.
Я думаю, что мы добились бы лучших результатов без такой большой центральной организации, если бы мы просто-на-просто предложили торговцам-евреям доставить нам зерно на основе свободной торговли».
Тем не менее, положение Центральных держав весной – летом 1918 года очень многим людям (в том числе и военным специалистам в разных странах мира) казалось превосходным.
Макс Гофман вспоминал:
«До начала марта, совершалась перевозка всех боеспособных частей войска с восточного фронта на западный.
Впервые за все время войны западный фронт имел численный перевес над противником.
Теперь перед генералом Людендорфом встал тяжелый вопрос: должен ли он использовать этот перевес в целях большого решительного наступления, и если должен, то в каком месте и каким образом? Большие наступления Антанты на западе, которые всегда велись с огромным количеством войск и снаряжения, не считаясь с крупными потерями, никогда не увенчивались решительным успехом; поэтому некоторые наши полководцы держались того мнения, что и наше наступление не будет иметь серьезного значения.
Имея в тылу мирно настроенную Россию, из которой изголодавшиеся центральные державы могли бы извлекать продовольствие и сырье, - можно было притти к заключению не начинать на западе наступления, но выжидать, чтобы инициатива наступления исходила от Антанты. Но этой предпосылки как раз и не было».
Для германской стратегии весной 1918 года была альтернатива: либо, попытаться военным путем добиться победы на Западе, либо попытаться «разыграть русскую карту», что и предлагал М. Гофман.
Вот, что он вспоминал об этом:
«Что происходит в России, мы не знали, относительно целей чехо-словацкого движения у нас царило полное неведение…
С весны 1918 года я стал на ту точку зрения, что правильнее было бы выяснить положение дел на востоке, т.-е. отказаться от мира, пойти походом на Москву, создать какое-нибудь новое правительство, предложить ему лучшие условия мира, нежели в Брест-Литовске, - например, вернуть ему в первую голову Польшу, - и заключить с этим новым русским правительством союз.
Подкреплений для этого похода восточному фронту не понадобилось бы.
Майор Шуберт, наш новый военный атташе в Москве, первым высказавшийся за решительное выступление против большевиков, полагал, что двух батальонов было бы вполне достаточно для водворения порядка в Москве и установления нового правительства.
Хотя я и считал его точку зрения слишком оптимистической, но все-таки я думал, что нам вполне бы хватило для проведения этого начинания тех немногих дивизий, которыми мы еще располагали. В то время у Ленина и Троцкого еще не было Красной армии. Они были заняты разоружением остатков старой армии и отправкой ее по домам.
Их власть опиралась всего лишь на несколько латышских батальонов и вооруженных китайских кули, которых они употребляли, да и теперь еще употребляют, главным образом, в качестве палачей.
Таким образом, по-моему, было бы легко смести большевистское правительство, если бы мы, например, продвинулись на линию Смоленск - Петербург и, заняв ее, образовали бы новое русское правительство. Последнее пустило бы, просто-на-просто, ложный слух, что цесаревич жив, назначило бы регента, - при этом я имел в виду великого князя Павла, с которым командующий восточным фронтом завязал сношения через его зятя, полковника Дурново, - и мы перевезли бы это временное правительство в Москву.
(Здесь Гофман имеет в виду полк. П. Дурново, женатого на дочери жены в. к. Павла Александровича от первого ее брака - на Пистолькорс. Примечание переводчика)».
Не правда ли, очень оригинальный план был у Макса Гофмана?!
Требуется небольшой комментарий к этому.
Можно отметить, что германское руководство, действительно плохо знало реальную ситуацию в Советской России, если Гофман предполагал, что Советская власть тогда опиралась ТОЛЬКО на «несколько латышских батальонов», что было ЯВНЫМ преуменьшением их числа.
На самом деле, еще при царе, были сформированы 2 латышские ДИВИЗИИ в которых имелось 8 полков, а число красных латышских стрелков к концу 1918 года было около 24 тысяч человек. Так что «двух германских батальонов» для захвата красной Москвы» даже летом 1918 года было бы маловато.
Про опору на «вооруженных китайских кули» - и просто взято из разных слухов, распространяемых, в оккупированных немцами областях, сбежавшими от большевиков противников Советской власти.
Но, если бы Гофман и в самом деле получил разрешение двинуть на Москву несколько германских дивизий своего Восточного фронта, то захватить столицу и образовать в ней новое, откровенно прогерманское правительство немцы тогда смогли бы.
Интересно и его свидетельство о контактах с зятем в. к. Павла Александровича, полковником Дурново, который, скорее всего и подсказал ему оригинальную идею с «воскрешением» цесаревича и регенстве самого великого князя Павла над ним.
Так что, повторюсь, это было вполне возможной альтернативой попытке Людендорфа военным путем решить судьбу войны на Западном фронте, что немцы и захотели осуществить.
Было ли это возможно сделать?!
Думаю, что вполне.
В 1936 году русский историк-эмигрант Марк Алданов написал большую аналитическую статью «Гитлер», в которой, по свежим следам, вспоминал о событиях конца Первой мировой войны:
«До лета 1918 года военное положение Германии было поистине превосходным. Всему миру казалось, что союзники находятся на краю гибели; да это, как теперь выясняется, было и в самом деле близко к истине (Живо помню это время в Петербурге. В небольшом кругу читались военными специалистами доклады. Помню доклад генерала: … он убедительно доказывал, что союзники победить не могут, - дай им Бог только спастись от разгрома.
И мы, профаны, думали точно так же: если не победили с Россией, то как же им победить без России?
Впечатление безграничной мощи Германии еще усилилось в марте 1918 г., когда германские пушки начали обстреливать Париж со 130-километрового расстояния, - этот внезапный скачок от 30-40 километров до 130 поразил воображение мира.).
Сошлюсь, например, на известную работу капитана Райта, вышедшую в 1922 году. Клемансо сказал посетившей его делегации: "Нам остается погибнуть с честью!" …
"Положение было очень серьезно, - пишет генерал-майор сэр Фредерик Морис. - Летом 1917 года у союзников было на западном фронте 178 дивизий против 108 германских. В начале 1918 года число союзных дивизий упало до 163, а число германских выросло до 175".
Поздней весной положение стало гораздо хуже. "Наступательная сила британской армии была временно сломлена, - сообщает тот же военный писатель. - В шесть недель она потеряла 350 тысяч человек и 1000 орудий"…
Вот ТАКАЯ ситуация на Западном фронте была в то время. ОЧЕНЬ многим казалось тогда, что Германия стоит в шаге от своего триумфа в Мировой войне.
Генерал-лейтенант барон А.П. Будберг в это время находился в Токио, в качестве военного агента России.
В своем «Дневнике белогвардейца» он записывает:
"25 Марта 1918 г..
Немцы ценой огромных потерь прорвали английский фронт у С. Кентена, и по их донесениям взяли 25000 пленных и 400 орудий. Положение союзников признается очень серьезным…
26 Марта.
Газеты принесли весьма сенсационное известие, что немцы начали обстреливать Париж с расстояния 120 километров; очевидно, этот чудовищный рекорд современной артиллерийской техники был специально подготовлен к настоящему наступлению, как Uber-средство для того чтобы хватить по нервам населения столицы центра жизни неприятельской стороны.
На фронте немцы продолжают ломить вовсю, направляя теперь удар в разрез между англичанами и французами — любимый немцами прием бить по стыку крупных соединений, где связь и сила сопротивления, благодаря руководству разных центров, и слабее, и менее однородны, и эффективны…
Интересны сообщения газет о начавшемся в Англии рабочем движении, причем там выдвинуты тоже очень крайние социалистические лозунги, но только рассредоточенные для осуществления на долгие периоды и разумно практически разработанные. Очевидно, что социальная революция расползается по всему миру — таково неизбежное наследство всех великих войн.
27 Марта.
Несомненно, что начатое немцами грандиозное наступление не дало им того, на что они рассчитывали, то есть решительного разгрома союзных армий…
28 Марта.
Немецкое наступление медленно продвигается вперед; местные немце-филы и союзникофобы ликуют; я их охлаждаю напоминанием про судьбу клина который не расколол бревна сразу, а застрял и продолжает вбиваться уже ослабленными мелкими ударами в то время, когда стенки раскола сохранили могучую силу сопротивления и готовы энергично сжаться и выбросить клин вон. Большинство здесь считает дело союзников проигранным и искренно радуется; скрытое немце-фильство бурно выбивается наружу…
29 Марта.
Отчаянное немецкое сопротивление продолжается; несомненно, что главная цель немцев заключается в том, чтобы отрезать англичан и припереть их к морю; возвещаемое же наступление на Париж это только для отвода глаз и, как говорят юнкера, для «наведения дранжа» на очень чувствительных во всем, что касается Парижа, французов.
Немцефилы японцы (их оказывается очень много) и очень многие русские вожделенно смакуют грядущую победу тевтоно-австрийских армий, от которых ждут затем энергичных действий по восстановлению порядка на Руси и возвращению всех потерянных прав, преимуществ и капиталов; во всем этом так и сквозит то, что именуется русским патриотизмом».
Подчеркнем, что Япония в Первой мировой войне была противником Германии и воевала на стороне Антанты, однако «немцефилов - японцев», уверенных в скорой победе Германии весной 1918 года, по оценке А.П. Будберга «было очень много».
Несмотря на очевидные успехи весеннего наступления 1918 года разгромить войска Антанты и достичь перелома в войне Германии не удалось.
Немцы смогли даже прорвать фронт Антанты, снова выйти на Марну, но стратегического перелома хода войны они достичь так и не сумели.
Причин этого много, начиная от «американского фактора» и кончая тем, что полуголодные германские солдаты, при виде продовольственного и вещевого изобилия войск Антанты, нередко бросали наступление ради того, чтобы поживиться невиданными у них продуктами и товарами. Знаменитая германская дисциплина и исполнительность, которая была стержнем всех военных успехов Германии в годы Первой мировой, начали сбоить…
Генерал М. Гофман в своих мемуарах жестко критикует германскую стратегию времен Мировой войны за упорное стремление решить ее судьбу именно на Западном фронте.
Он считал, что ключи к победе нужно было решать на Восточном фронте:
«После поражения на Марне можно было еще раз попытаться двинуть уже начавшие застывать в позиционной войне армии вперед. Это можно было бы осуществить, если бы было принято твердое решение перевести не менее десяти - двенадцати корпусов с левого фланга на правый и тут начать решительное большое наступление. Этот план, предложенный в свое время генералом Гренером, не был приведен в исполнение по вине верховного командования второго состава.
После этого выиграть на западе войну стало невозможным: нужно было искать развязки на востоке, где события в то время развивались таким образом, что обусловливали возможность успешной развязки.
Поздней осенью 1914 года и летом 1915 года представлялись две возможности окончательно разбить русские войска. Обе эти возможности генерал Фалькенгайн упустил.
Кроме того, на его же ответственности лежит наступление на Верден, неудовлетворительное ведение сербской кампании, нерешимость занять Салоники и отказ от общего наступления на Италию. После того как не были использованы возможности нанести такое решительное поражение России, чтобы довести дело до заключения мира, нужно было сознаться, что "по человеческому разумению" выиграть войну Германия уже не может.
С этого момента все внимание имперского правительство должно было быть направлено на заключение мира на началах status quo ante, а верховного командования на то, чтобы не терпеть крупных поражений и удержать занятые войсками территории. Я полагаю, что мы могли бы заключить мир на указанных условиях в 1917 году, если бы мы твердо и определенно отказались от Бельгии.
Как раз в это время, против всякого ожидания, произошло событие, которое еще раз дало шансы германской империи победоносно выйти из войны: это была русская революция, которая вывела из строя численно сильнейшего врага и дала нам на западном театре войны численный перевес, несмотря на то, что против нас было очень много противников.
Были две возможности использовать вновь создавшееся положение: или следовало решиться восстановить в России порядок, заключить с новым русским правительством дружественный союз, а на западе перейти к выжидательной тактике.
Тут мы, конечно, не могли бы одержать крупной, решительной победы, но зато и сами не были бы побеждены; или же следовало сосредоточить все имевшиеся в наличности силы для большого, решительного наступления.
Генерал Людендорф избрал последний путь. Он хотел победить, но он не использовал все силы и ввел их в дело неудачно. Большой прорыв не удался; вместо того, чтобы признать, что таким образом потеряны последние шансы на победу, вместо того, чтобы с этого момента ограничиться исключительно обороной и побудить имперское правительство начать переговоры о мире, - он упорно продолжал наступление, пока не истощил последних сил войска.
Это привело генерала Людендорфа к необходимости требовать немедленного (в 24 часа) заключения перемирия и отдало беспомощную Германию во власть холодной ненависти Англии, фанатической мстительности французов и душевно-больного Вильсона».
Пожалуй, и тут можно согласиться с критикой М. Гофмана. Летом 1918 года немцы, действительно имели неплохие шансы быстро захватить Москву, организовать в ней свое, марионеточное «правительство» (по типу правительства «гетьмана» Скоропадского на Украине, или своих полуколониальных «правительств» в Польше, Курляндии, Латвии, Эстляндии и Финляндии).
Там везде «самоопределившаяся» националистическая «элита» быстренько создала прогерманские администрации, которые наперебой стали приглашать на новосозданные «троны» германских принцев крови, родственников Вильгельма Второго.
(Сейчас в этих странах ОЧЕНЬ не любят вспоминать о данных позорных страницах собственной истории, но, «что было – то было»).
В принципе, Германия вполне могла бы разыграть подобный сценарий и в отношении России, но для этого ей надо было летом 1918 года перейти на Западном фронте к стратегической обороне.
Людендорф ЯВНО переоценил свои силы и недооценил уровень дисциплины и боеспособности свежих американских войск, которых немцы, поначалу просто не воспринимали всерьез.
Новое, летнее наступление германских армий на Западе также не привело к краху армий Антанты, более того, с 8 августа маршал Фош сам перешел в контрнаступление. Германские войска стали отходить, но ничего особенно трагического до конца сентября 1918 года на Западном фронте не происходило.
Давайте посмотрим, как эти события описывал, в 1936 году, русский историк-эмигрант Марк Алданов:
«Восьмого августа началось большое наступление Фоша. Оно развивалось успешно, однако на близкую победу никто не рассчитывал.
"Общее мнение союзников было, что для решительного наступления против немцев надо ждать 1919 года, когда сильно увеличится американская армия".
В германских политических кругах неожиданные успехи союзников вызвали волнение. Социал-демократы, настроенные в огромном большинстве вполне патриотически, все решительнее настаивали на том, чтобы было образовано парламентское правительство и чтобы им было предоставлено в нем три министерских поста. Однако о возможности катастрофы на фронте никто в Германии и не думал.
"Дела стали хуже, они скоро поправятся. В общем, все идет недурно", - таково было настроение.
Достаточно сказать, что так думал сам генерал Гофман, фактический командующий Восточного фронта, считавшийся вдобавок одним из возможных кандидатов на должность канцлера.
75-летний канцлер граф Гертлинг, известный философ-неотомист, был неподходящим человеком для парламентского правительства, на которое уже соглашался, или почти соглашался, Вильгельм. Выбор императора остановился на Максе Баденском.
Он был принц и либерал - это сочетание казалось Вильгельму II удачным.
Гром грянул 29 сентября. Людендорф, внезапно прибывший на несколько часов в Берлин из главной квартиры, сообщил императору, что война проиграна, что необходимо тотчас предложить союзникам перемирие и начать мирные переговоры.
Вильгельм был совершенно поражен этим заявлением - оно и для него было полной неожиданностью.
"К вечеру этого дня, - говорит Новак, - у императора был вид разбитого, внезапно состарившегося человека".
Граф Гертлинг подал в отставку. Прибывший в Берлин 1 октября принц Баденский был немедленно принят Вильгельмом…
Сообщение Людендорфа, переданное ему императором, потрясло принца: так вот к чему привело неслыханное усилие германского народа, все победы, все военные чудеса!.. Спорить по существу с генералом, которого все признавали первым военным авторитетом нашего времени, штатский принц, естественно, не мог. Однако он решительно высказался против немедленного принятия предложения Людендорфа.
Принц Баденский, не потерявший самообладания, сказал совершенную правду: просьба о мире и о немедленном перемирии, посланная сейчас, в пору продолжающегося, неудачного для немцев, сражения, равносильна капитуляции…
Надо хоть немного подождать! Император возражал: Людендорф настаивает.
Принц в ужасе отказывался от шага, который, по его мнению, означал гибель Германии.
Во втором часу дня из ставки пришла телеграмма. Верховное командование извещало императора, что если новое правительство будет образовано до семи - восьми часов вечера, то с предложением перемирия можно подождать до завтрашнего дня, в противном случае его надо сделать немедленно.
Еще через полчаса представитель министерства иностранных дел в ставке получил от Людендорфа предложение послать телеграмму союзникам немедленно, не дожидаясь образования нового правительства!
Трудно понять, что случилось в те дни с Людендорфом. По-видимому, его душевные силы не выдержали четырехлетнего нечеловеческого напряжения.
Об этом косвенно свидетельствуют и позднейшие выступления Людендорфа: как известно, он упорно обвиняет в заговоре против Германии блок, состоящий из римского папы, масонской ложи Великого Востока, Франции, Сталина и "господина Гинденбурга". Во всяком случае, в те трагические дни ум и воля знаменитого генерала были явно в состоянии упадка».
Не правда ли, интереснейшие детали тех событий описывает Марк Алданов?! Действительно, трудно понять, что (или кто) заставило Людендорфа предпринимать тогда столь беспрецедентный нажим на кайзера и нового канцлера-либерала, в ультимативной форме требуя от них немедленной (!!!) отправки телеграммы с просьбой о перемирии. Никакой военной катастрофы на фронте («котлов», окружений, массового дезертирства, бегства войск с поля боя, или неповиновений командованию, еще и в помине не было). Германские войска, под нажимом Антанаты, отходили, но отходили «в порядке», огрызаясь и ведя тяжелые арьергардные бои с противником.
Именно эта германская телеграмма, с просьбой о перемирии, посланная по требованию Людендорфа союзникам, и стала переломным моментом всей Мировой войны.
Самое удивительное, что уже после того, как роковая телеграмма союзникам с просьбой о перемирии была отправлена, Людендорф вдруг резко изменил свое мнение и начал высказываться оптимистически о возможностях продолжения войны, заявляя, что к весне у него в распоряжении будет 600 танков (!!!) а он готов отвести войска на навые позиции, на которых «сможет держаться сколько угодно».
Интересно было бы узнать, ЧТО стало причиной столь удивительных метаморфоз в сознании и поведении генерала Людендорфа. Ведь именно он, в самой категорической форме, настаивал на отправке союзникам сенсационной телеграммы с просьбой о перемирии.
Только ли внезапный кратковременный «упадок сил и воли», о котором пишет М. Алданов, стало тому причиной, или были другие, более веские причины.
(Помнится, во время недавней иракской войны, столь же внезапное «помрачение сознания» у целого ряда высших генералов армии С. Хусейна, как впоследствии выяснилось, было вызвано круглыми суммами в американской валюте, которые они получили от своих противников).
Ну а о причинах странного поведения Людендорфа нам теперь остается только гадать. Известно, что после поражения Германии он на несколько месяцев уехал в Швецию, а потом опять вернулся в Германию, где стал одним из верных соратников …Адольфа Гитлера.
Во время знаменитого «пивного путча в Мюнхене, Гитлер и Людендорф шли плечом к плечу во главе колонны путчистов и вместе попали под огонь баварской полиции, при разгоне мятежа.
Гитлера, за этот путч, посадили в крепость, а вот Людендорфа - суд оправдал.
Правда потом Людендорф охладел и к фюреру.
Судя по его заявлением о заговоре против Германии, который совместно организовали римский папа, Сталин и Гинденбург (!), похоже, что в конце жизни его мозг действительно «пришел в упадок».
О дальнейших событиях октября 1918 года рассказывает М. Алданов:
«Новый канцлер вызвал по телефону ставку и в последний раз высказал свои доводы: послать сейчас просьбу о перемирии значит вывесить белый флаг. Это шаг безвозвратный. Настаивает ли на этом верховное командование? Ответ был: другого выхода нет.
Трагическая борьба канцлера с верховным командованием была тем самым закончена.
Швейцарское правительство взялось передать президенту Вильсону знаменитую телеграмму, которая, вероятно, была величайшей сенсацией новейшей истории. Германию еще окружал ореол четырехлетней непобедимости.
Эта телеграмма, должно быть, оказалась полной неожиданностью и для Вильсона. Если сопоставить между собой его последующие ноты, ясно видишь, как быстро меняется тон президента.
В первой ноте он еще как бы переспрашивает: действительно ли германское правительство готово тотчас эвакуировать занятые его войсками области? Он точно еще не совсем понял телеграмму германского правительства или не поверил ей. Очень скоро ему становится ясно, что это капитуляция, что война кончена, что союзники одержали полную победу.
Во второй телеграмме Вильсон уже говорит о немецких зверствах ("illegal and inhuman practices"), он требует гарантий, он ставит условия.
Всего лишь несколько дней тому назад никто не подумал бы, что с Германией можно говорить таким языком.
Настроение самих немцев понять нетрудно. Все рухнуло в один день.
Вальтер Ратенау выступает с проектом ополчения - надо бороться до последней крайности. Девятого октября в Берлин снова приезжает Людендорф. Слепая вера в него поколебалась, но он все-таки первый из военных авторитетов.
Окончательный ответ Вильсону еще не дан.
Министр иностранных дел Сольф в упор спрашивает генерала: "Можем ли мы продержаться еще три месяца?"
Людендорф кратко отвечает: "Нет!" - и затем, в противоречии с этим ответом, добавляет, что к весне у него будет шестьсот танков.
Принц Баденский не выдержал: Людендорф есть Людендорф, но в таких условиях правительство желает выслушать мнение и других германских полководцев. Принц требует созыва военного совета.
Людендорф оскорбленно от этого отказывается…
В сущности, после начала переписки с президентом - о продолжении войны говорить уже не приходилось: вера немецкого народа в победу была подорвана, во всей стране началось брожение, которое теперь легко могли использовать для восстания спартаковцы (прежде с ними расправились бы за это коротко).
Невозможность успешной войны отныне все чувствуют ясно, и новое совещание 17 октября имеет, по существу, формальный характер.
Людендорф неожиданно меняет тон: он отрицает, что его сообщения правительству "имели характер отчаяния", - напротив, положение на фронте вовсе не так плохо.
"Генерал извратил перспективу", - говорит Сольф.
Вечером того же дня в тесном кругу Людендорф заявляет, что намерен перевести армию на новые позиции, - "на них я буду держаться сколько угодно".
26 октября Гинденбург и Людендорф получают аудиенцию у императора. Подробности этого свидания до сих пор в точности не выяснены. Людендорф жалуется Вильгельму на слабость нового правительства. Император, совершенно основательно, отвечает, что верховное командование несет некоторую ответственность за положение.
Между Гинденбургом и Людендорфом, по-видимому, происходит бурная сцена. Людендорф подает в отставку. Однако теперь и это уже не имеет большого значения.
В тот же день Вильгельм II получил из Гедолло от императора Карла телеграмму, начинающуюся словами: "Дорогой друг, как мне ни тяжело, я обязан сообщить тебе, что мой народ больше не может и не хочет воевать. Я не в состоянии противиться его воле, ибо я сам больше не имею никакой надежды на благополучный исход войны..."
Через неделю после этого в Киле вспыхивает восстание, начавшее германскую революцию. Его, конечно, можно рассматривать как "удар в спину", но, во всяком случае, это был удар в спину уже убитого человека».
Согласитесь, что эти немаловажные детали тех драматических событий, малоизвестны для современных любителей истории. Сейчас, как правило, нам рассказывают, что крах германской армии был напрямую связан с началом Ноябрьской революции в Германии.
А вот современники и очевидцы тех событий вспоминают и о других важных обстоятельствах, напрямую связанных с молниеносным крахом, казавшейся всем непобедимой, германской армии…
Несмотря на военное поражение Германии и диктат правителей Антанты, который они осуществляли в отношении новых (как правило, социал-демократических) правительств Веймарской республики, престиж и авторитет германской армии по прежнему был на высоте.
В Прибалтике знаменитая Железная дивизия Рюдигера фон дер Гольца с 1917 по 1919 годы обеспечивала сначала формирование лояльных Германии «правительств» лимитрофных прибалтийских государств и Финляндии, а затем и поддержание в них "демократического порядка".
Во многом, благодаря германским частям в Прибалтике удалось «задавить» и свергнуть созданные там советские правительства.
Особую активность в Курляндии, в 1919 году проявили созданные с немецкой помощью войска полковника Бермонта-Авалова, который, кстати, находился в хороших отношениях с Рюдигером фон дер Гольцем.
Начало формирования так называемой «Западной Добровольческой Армии» было положено в Германии в лагере для интернированных чинов Русской Армии в Зальцведеле 8 февраля 1919 года, когда полковник П. Р. Бермондт (с 9 октября 1919 года именовавший себя князем П. М. Аваловым) отдал приказ о сформировании «Партизанского конно-пулеметного отряда».
4 марта 1919 года эта часть получила название «Партизанского отряда имени генерала-от-кавалерии графа Келлера».
Бермондт – Авалов был ярым сторонником сближения с Германией и рассчитывал вести борьбу с большевизмом, опираясь на германскую помощь.
Интересно, что страны Антанты, несмотря на победу над Германией в Мировой войне, совершенно не возражали против того, что в концентрационных лагерях на немецкой территории даже весной –летом 1919 года все еще находились сотни тысяч русских военнопленных, из которых Бермонт-Авалов и прочие «белые» полководцы пытались набрать добровольцев для участия в Гражданской войне.
(Впрочем, более подробно об этом мы еще поговорим в других главах).
Здесь же надо отметить, что появление на Северо-Западе России (в Курляндии, Латвии и Эстляндии) одетых в немецкое обмундирование, и немецкие же «рогатые» каски, вооруженные немецкими винтовками, пулеметами и артиллерией частей Бермонт-Авалова и светлейшего князя Ливена, поначалу, произвело огромную сенсацию в руководстве «белого» движения на Юге России и в Сибири у «самого» Колчака.
К примеру, в дневнике ротмистра А.А. Столыпина (племянника знаменитого П.А. Столыпина) есть очень характерная запись про слух, распространившийся в Добровольческой армии, в конце 1919 года:
«г. Ольвиополь
23 декабря 1919 г.
Говорят о союзе с немцами. Будто бы они обещают нам к весне очистить Россию от красных и уже через неделю дать первые 4 корпуса. За это требуют установление монархии с главой из дома Романовых и немедленного объявления войны Англии и Франции».
Получается, что готовы были господа офицеры и на союз с немцами (недавними «тевтонами»), лишь бы те помогли им разбить «красных» (а еще лучше - чтобы САМИ их разбили).
В эффективности помощи своих союзников из Антанты они уже, похоже, разуверились. Хотя те исправно снабжали «белых» во время Гражданской продовольствием, боеприпасами, оружием, самолетами и даже танками! Обеспечивали артиллерийскую поддержку «белых» войск огнём главного калибра (до 15 дм включительно) своих дредноутов в Черном море и мониторов в Балтийском, организовывали перевозки войск, техники и грузов по Чёрному и Балтийскому морям.
Главноуправляющий делами правительства Колчака Г.К. Гинс в своих воспоминаниях рассказывает о событиях осени 1919 года:
«В то время как Юденич надвигался на Петроград, пришло известие, что Ригу занял корпус фон дер Гольца, что под сенью Германии образовался русский отряд, которым командует полковник Вермонт, один из русских военнопленных. Попав в Берлин, он пользовался сначала успехом благодаря своей видной наружности. Он быстро перешел на германскую ориентацию и укрепил свои успехи, обеспечив возможность формирования партизанского отряда.
Появление в Латвии этих неожиданных сил внесло большое смятение в умы. Кто они: друзья или враги?
Накопившееся в глубине недовольство союзниками стало выявляться открыто. Глухо звучавшие где-то голоса: «Долой союзников, да здравствуют немцы!» — стали раздаваться въявь…
Английский генерал Нокс (глава представительства Антанты у Колчака – примечание) был взволнован и приехал спрашивать, правда ли, что в Омске процветает германофильство и что, как он выразился, из-за Вермонта все с ума сошли?
Это было, конечно, неправдой, но настроения общества не проходили незамеченными даже в самых больших верхах.
Адмирал Колчак был, видимо, подогрет и статьями «Русского Дела», и мнениями окружающих.
Встревоженный неудачами Юденича и новым наступлением красных на Сибирь, он созвал Совет министров, чтобы обсудить общее положение.
— Ориентацию менять, что ли? — с каким-то отчаянием вырвалось у него.
Но никто не высказался в пользу Германии. Третьяков предлагал откровенно изложить союзникам положение дел и просить их помощи. Другие смотрели на это безнадежно и допускали возможность искать успеха только в переговорах с японцами и чехами».
Но, в очередной раз, «поменять ориентацию» Колчаку тогда так и не удалось.
Наступление войск Бермонт-Авалова (которого Г.К. Гинс в своей книге называет «Вермонтом») заглохло в предместьях Риги.
Он вступил в переговоры с латвийскими националистами, а те обратились за помощью к английскому флоту, орудия которого и разогнали воинство Бермонт-Авалова из под Риги.
На этом его бесславное наступление и закончилось…
В следующей главе речь пойдет об организации интервенции против Советской России странами Антанты.
На фото: французский танк времен ПМВ "Шнайдер" идет на передовые позиции
Продолжение:http://www.proza.ru/2018/08/29/576