Звезды над Мангазейским морем 7

Олег Борисенко
предыдущая страница: http://www.proza.ru/2016/07/22/856   

МАНГАЗЕЯ

Макар Савватеевич натянул поводья, приостанавливая жеребца.
– Кажись, навстречу верховые, – прищурившись, проговорил он.
– В глазах, поди, рябит от солнца, – очнувшись от дремоты, отозвался Алексей.
Но тут же за спинами сотника и воеводы раздались радостные крики стрельцов и казаков:
– Разъезд Мангазейский!
– Прибыли, слава те, Господи!
– Вот и дошли до краев, куды коса с топором не ходили!
Вверх полетели шапки.
Молодой князь, разглядев из-под руки передового богато одетого всадника без одной руки, крикнул едущему позади него Терентию:
– Терешка, скачи до княгини. Обрадуй, что ее старшой брат Максим встречать выехал.
Воеводский стремянной, развернув коня и поднимая из-под копыт комки рыхлой снежной грязи, помчался к середине обоза.
Воевода, приподнявшись в стременах, громко объявил:
– Отменяю все наложенные в дороге наказания и опалу.
– Вот это дело! – обрадовался десятник Антип, которого самого ждала порка за хмельную свару, затеянную им на одном из биваков. – Обрадую своих казачков, пущай за воеводу здравницу поют, сукины дети!
На что даже всегда строгий Макар Савватеевич рассмеялся:
– Ты по своей шкуре так не кручинишься, Антип, как за своих людишек шалопутных печешься.
Десятник, крутнувшись на коне, поднял руку вверх:
– Вона она, длань-то, Макар Савватеевич, она о пяти перстах, однако любой из них укуси – больно одинаково. По каждому служилому гребта моя. А мою шкуру-то и жалеть не надобно, она как зипун у блаженного, вся в заплатках да рубцах. На бубен самоеди точно не сгодится! – проезжая мимо молодого шамана и слегка хлопнув камчой его по спине, рассмеялся Антип.
Мамар не растерялся и, резко сняв с луки седла маут, пустил его вслед скачущему десятнику. Антип, пойманный петлей аркана, пробкой вылетел из седла и шмякнулся в снежную няшу. Тут уж смех пронял весь передовой дозор.
Антип, освободившись от петли аркана, отряхнул тулуп, вновь птицей влетел в седло и, ничуть не обидевшись на шамана, огрев коня плеткой, крикнул сыну Угора:
– А тебя, шайтанская твоя душа, я ашо имаю! Шкуру твою на тамбур пущу! Благо воевода милость явил, так добр я ныне!

– Балуешь ты народ, Алексей Семенович. Токмо учти, без телесных наказаний все одно не обойтись. Казаки да стрельцы – ровно дети малые, без порки как без пряника. Потому как скучно им без палки, зуд седалищный прошибает, – улыбнувшись вслед десятнику, но явно одобряя решение князя об отмене наказаний, с напущенной серьезностью проворчал Макар Савватеевич, философски продолжив: – Доброта-то – старшая сестрица наглости. Ибо токмо от добрых дел можно нажить себе таких друзьев-недругов, что и ворогу не пожелаешь.
К тому времени подъехал дозор из острога.
– Здрав будь, Лексей Семенович. Заждались мы с матушкой поезд твой. Будто через Астрахань ты к нам добирался! – не слезая с лошади, пошутил подъехавший Максим. А обернувшись к сотнику, поздоровался:
– Здрав будь и ты, Макар! В твои-то года такой путь выдюжить?
– Ты, Максимушко, тоже уж не молод, а вон как в седле спину держишь, будто и не было трех десятков лет, когда мы в Сибирь шли с Ермаком Тимофеевым.
– Через год ужо четыре десятка будет, Макар, – поправил знакомого Максим.
– Точно! Вот года-то катятся!
– Ага, бегут лета, катятся. Кто не пьет, не поет, после схватится! – доставая из походной сумки медный татарский кувшин с водкой, весело объявил Максим.
– Не замерзла? – принимая кувшин из рук прибывшего есаула, усмехнувшись, поинтересовался князь.
– У нас не успеет, – подавая кусок каравая, заверил Максим. Но его лошадь, почуяв запах хлебца, прянула ушами и подала назад. – Вот хитрая кляча, – сокрушился он, – знает, что одна рука занята, а второй нет, так она, шельма, и норовит сплясать подо мной. Это все теща твоя, Лексей Семенович, кобылу приучила по утрам коврижками баловаться.

Обоз вереницей медленно проходил мимо всадников.
– Ой, Максимушка, седой-то какой стал, чуприна ровно навис у твоей лошади, – раздался с проезжающих саней звонкий голос Полинки.
Максим вздрогнул, передал кувшин Макару Савватеевичу, спрыгнул с лошади, и, прыгнув на шкуры в санях, принялся тискать и целовать младшую сестрицу.
– Ну, полноте, полно. Задушишь же! Совсем как татка, бородастый и колючий! – уклоняясь от брата, который по годам ей в отцы годился, взвизгнула молодая княжна.
– Ай ты, поздняя ягодка наша! Вся в маменьку уродилась. Ровно она в молодые годы.
– По саням! По саням! – пронеслись крики возниц с головы до хвоста обоза, предупреждая идущих пешком. Это передовые упряжки, выйдя из няши на утоптанную дорогу, перешли на рысь.
Максим вывалился из рванувших саней и, поймав поданный казаком повод, молодцом влетел в седло:
– Иде племяш-то мой?
– В тапкане  с нянькой! Вдвоем-то тесно в ней, вот и едем в кибитке по очереди, – ответила Полина брату, – в тебя сынок мой весь, такой же ушастик, и зубов тожа нету-ти.
– Сейчасец гляну на новорожденного зимородка, вчерась уж гонец сказывал, как в бурю ты сподобилась, – огрев лошадь кнутом, гаркнул есаул и погнал во весь опор в конец обоза.
Рядом с тапканой ехал верхом навстречу старшему брату Ваня, который, сняв с головы малахай, уже разглядев Максима, размахивал шапкой.

***
ХОЛМОГОРЫ

В избе, томно протопленной, каждый занимался своими делами. Казимир, усадив Емельку рядом, изучал с ним книгу. Ермолай, негромко похрапывая, спал на печи.
Яна, мурлыкая себе под нос песенку, крутила пряжу.
– К Белоозеру шли нестяжатели,
По околице путь проходил,
И венок из цветов мать-и-мачехи
Мне чернец молодой подарил.
А несу я свой крест в глушь далекую,
Вот такой мне сужден приговор,
А любить тобя, черноокую,
Воспрещает Стоглавый Собор…

Размеренную жизнь пристанища внезапно нарушил топот нескольких ног в сенках.
– Кого там нелегкая несет на ночь глядя, – недовольно отложив книгу в сторону, буркнул Казимир. – Брысь на печь! – толкнул он легонько в спину Емельку. – И книгу под мережей укрой.
Мальчик рыбкой юркнул на печь, задернув за собой занавеску.
Послышался обольстительный голос Аграфены.
– В спаленке оне, проходи, проходи туды, боярин. Осторожней, об лагу не ушибись, низка-то у меня избенка.
– Какая, к лешему, тут избенка! Вона какие хоромы настроила, ако в хатке бобровой. Клеть, да подклеть, да вновь клетушка.
– Так заезжих-то шибко много, батюшка, вот и пристраиваем. Я ж исправно уплачиваю.
– Знаем, потому и не трогаем пока. Посвети-ка тут, я кольцо у дверцы найду…
«Сам, видимо, дьяк пожаловал, а не послал подьячего с людишками приказными. А значит, не за сторожи и оковы брать пришли, – догадался Казимир, – разговор будет».
– Ну, сказывай, что за птица важная к нам на край земли залетела, –перекрестившись на образа и присаживаясь на лавку, повелел вошедший боярин.
Яна тряпицей смахнула в ладонь со столешницы шелуху кедровых орешков и, строя глазки государеву человеку, спросила:
– Может, кваску, батюшка? Аль медка игривого?
– Опосля кваска попьем. А для начатки, грамотки мне свои подайте. Чую, неспроста вы тут объявились. Да лучину вторую запали, темновато у вас.  Что топчешься, как квочка?
– Зачем лучину, свечи на то имеются, почай, не голытьба мы перекатная, – жеманно поправив шаль на оголившемся плече, усмехнулась Яна.
– А я хоть и не голь перекатная, а вот со свечами поиздержался, – посетовал дьяк, – тут вам не Москва и даже не Тобольск, здесь легче летом снегом разжиться, чем воском. То ли бортничеством на Руси перестали заниматься, то ли воск ныне не в ходу стал. Не везут его купцы нам, как ранее.
– Монастыри много земель утратили, а с ними и людишек. А коль воск покупать не на что, то и спрос не велик, – подавая грамоту, предположила Яна, – так что нестяжательство невыгодно для государя. Каков поп, такой и приход. Коль нищая святая обитель, то и прихожане сиволапые.
– Ты про сиволапых-то полегче. А то на себя запишу упрек твой да воздам по заслугам.
– Ты, боярин, на шубу свою глянь. Такую в Москве за деревню купить можно, а значит, и приход тут богатый.
– Невидаль-то шкуры, тут каждый вторый на следующий год старую шубу на подстилки собакам кладет, а новую шьет, – довольный от похвалы, крякнул дьяк.
Изучив грамоту Яны, слуга государя отложил ее в сторону.
– Ну, здрава будь, дочь боярская. Любо мне, что мужа ищешь, не веря в его погибель. Но токмо еще в середине зимы пришла весть, что обоз, в котором муж твой следовал, сгинул в пути. То ли замело, да померзли, то ли тати на них напали.
– Не поверю, пока сама не выведаю, – утерев глаза уголками шали, вздохнула Яна, – а тебе, боярин, дьяк Севастьян из Тобольска кланяться велел да посылку с нами передал.
– Что ж сразу не принесла в приказную избу посылочку?
– Неча ей глаза мозолить, батюшка, у тебя и так завистников, как блох на собаке. Да и Севастьян наказал тихо и лично передать.


Продолжение: http://www.proza.ru/2016/10/10/360

 

*- тапкана – крытая войлоком или шкурами повозка.