Сережка жил рядом. Наши балконы находились так близко, что, протянув руку, можно было дотронуться до металлического прутика соседнего балкона. В нашем доме Сережку звали Гомером. Он писал стихи о добрых и умных дельфинах, о море и солнце, которое он никогда не видел. Море он узнавал по горько-соленому вкусу, а солнце — по теплым лучам.
Сережка очень любил слепой дождь. Когда блестящие, словно вылившиеся из чему-то до слез рассмеявшегося солнца, капли падали на песочные пирожки; когда горластые мальчишки, протягивая небу ладошки, кричали: «Дождик, дождик, посильней — будет травка зеленей!» — мы, по нерушимому договору, спускались с Сережкой вниз, чтобы побродить под теплым дождем. «Какой удивительный дождь! Странно, почему его люди называют слепым. Ведь так светит солнце!» — говорил он. А мне всегда было почему-то стыдно и страшно, когда он произносил это слово — слепой. Но Сережка, словно пальцами читая, видел и по-новому заблестевшие листья, и светлые заплаты асфальта, куда не проникли дождинки. Он стоял и говорил о том, что видела я, но видела по-другому, не замечая множества изменений на знакомой аллее. Он поднимал голову к солнцу, а яркие лучи вместе с редкими каплями скользили по черным очкам, по тонкой трости...
Осенью Сережка уехал. Он очень долго был в Одессе: уже успели растаять в песочницах снежинки, высохнуть лужи, а его мама все еще передавала приветы от сына.
Но вдруг однажды летом в комнату ворвался сумасшедший звонок. «Галка, ну что же ты, ведь там слепой дождь!» — крикнул мальчишка с огромными, по-детски восхищенными и удивленными глазами, и мы побежали к солнцу и дождю. Солнечному дождю…