О том, как мать лепила из единственной дочери своё подобие, и как дочери удалось сохранить свою индивидуальность, чистоту и правдивость помыслов своих, и стать востребованным жизнью человеком.
4 февраля 2014 год.
Зима слишком длинная. Музыкальная повесть.
Глава первая
Холодно. За окном минус двадцать четыре. Пасмурно. Все пластиковые, стеклянные, металлические предметы и поверхности в помещении холодные. Присутствие холода и себя в нём постоянное. Повсюду! Женские с тоской глаза блуждают по офису. От стола к столу. От лица к лицу. В помещение негромко звучат слова песни с тридцатилетним стажем.
— Такого снегопада
— Такого снегопада
— Давно не помнят здешние места
— А снег кружил и падал
— А снег кружил и падал
— Земля была прекрасна
— Прекрасна и чиста…
Проникновенные слова песни посредством холодного уха проникли в женскую душу и скрутили её мягким жгутом, как качественное махровое полотенце.
— Что с тобой? —
— Зима слишком длинная. —
— Нет такого понятия. Три месяца зимы. Три месяца осень. Три месяца лета и вечная весна.—
Женский голос пропел последние два слова.
Женщина, перечислявшая природные явления сладко и со вкусом потянулась. Она сидела прямо на столе и возвышалась над своей коллегой сидевшей на стуле. Открылись постороннему взору подмышки. Платье в этих местах влажное. Пахнуло невкусным. Женщина, сидевшая за этим же столом на стуле и сетовавшая на зиму, затаила дыхание и вместе с ним великое удивление. Разве можно потеть так откровенно в холодном помещении!
— Ты сидишь на холодной столешнице. Простынешь. —
Сделала замечание сидящей на столе коллеге замёрзшая женщина на стуле и зябко передёрнула плечами.
— Ни за что. —
Задорно ответили сверху.
— Мне приятно. Остываю снизу даже. Никакой работоспособности из-за этого. —
— Тебе не холодно в ажурных чулочках? —
Спросила замёрзшая женщина на стуле.
Две пары женских глаз рассматривают чёрный ажур чулок обтягивающих округлые колени невкусно пахнущей женщины.
— Не чувствую. Ноги на морозе немеют. Главное красиво дойти до машины, ведь из неё Петечка на меня смотрит. —
Невкусно пахнущая женщина переводит взгляд на обтянутые серыми гамашами колени замерзшей сотрудницы. Шершавые, неприглядные катышки на трикотаже явно просматриваются глазом.
— А тебе не жарко в гамашах? Хотя, что я спрашиваю! У тебя нос синий и руки синие. Похоже, ты умерла и не знаешь об этом. —
— Я о себе, думаю и беспокоюсь. —
— А ты перестань. Подумай о других. Какой они тебя видят, интересно им быть рядом с тобой. —
Мирный и доброжелательный голос невкусно пахнущей женщины бил пощёчинами, по лицу сидящей на стуле женщину. Холодная кровь у той пульсировала в висках.
— А мне не хорошо рядом с тобой. У тебя подмышки мокрые и…. —
— Дурра ты троекратная…. —
Невкусно пахнущая женщина старательно себя обнюхала.
— То дух бабий. Заводной дух. Петечка его обожает. Потом он пополам с дезиком. —
Женщина на стуле в гамашах молчит. На неё с тёплой грустью смотрит сотрудница с высоты столешницы.
— Эхо-хо-нюшки…. Завести тебя не кому…. —
Качает головой, спускается со стола и уходит. Оборачивается на ходу.
— Без обид? — Спрашивает.
Женщина в тёплых гамашах кивает головой в знак согласия, украдкой трогает столешницу в том месте, где только что сидела сотрудница. Тёплое.
Ей тридцать девять. Рост метр восемьдесят. Сутулая. Размер ноги тридцать девять. Замёрзшая женщина разглядывает свои ноги. Обувь на них зимняя, на сплошной подошве. Ноги это проблема всей её жизни. Нижняя часть тела, как у негроидных женщин была неестественно на её взгляд крупной и тяжёлой. Вскидывает голову, быстро оглядывает ладненькую, правильно скроенную фигурку сотрудницы удаляющейся к своему рабочему столу. Хорошенькая!
Сами по себе ледяные руки невозможно положить на стол. Сквозь трикотаж проступает в женский организм ледяное его спокойствие. А что столу может быть надо в этакий холод? Например, что бы округлый, горячий, женский зад сел на него и погрел. Стол не чувствует запахи и может это вынести. Рассуждая о столе человек, явно нес, ахинею. Но именно она заставила женщину смело поставить локти на холодный стол, косточки заломили. Включила компьютер, набрала уже запомнившийся сайт знакомств, открыла почту и нашла в ней вопросы относительно себя на бланках, которые необходимо заполнить. ФИО, дата и год рождения, образование – эти строки заполнила чётко и бегло. Шатенка, брюнетка, блондинка? Холодные руки выхватывают из сумки складное зеркальце. Она шатенка. Цвет глаз? В зеркальце отразилось лицо пожилой женщины, об этом красноречиво говорили гусиные лапки от уголков глаз к вискам. Зеркальце маленькое и отразило только глаза да брови под свисающей отросшей чёлкой неопределённого цвета волос. И тут женщина понимает, что доподлинно не помнит цвет своих глаз. Знает, что карие глаза. Общепринятое слово. Шоколад тоже карий, а сколько оттенков. И молочный он, и горький, и чёрный и в крапинку, если с орехами. Женщина хочет шоколаду. Рот наполняется слюной и шоколадным вкусом, кажется, сейчас капнет прямо на холодную столешницу и застынет тёмным пятнышком от холода. Женщина сглатывает непроизвольно, да видимо громко.
— Ты не завтракала сегодня, наверное, потому и мёрзнешь. —
Сотрудница со странным именем Павлина снова обратила своё внимание на снегурочку за соседним столом. Кивнула головой в сторону комнатного градусника.
— На градуснике двадцать пять. Комфортная для офиса температура. —
Лариса, так зовут снегурочку в гамашах, встала и потрогала градусник. Он показывал озвученную цифру.
— Градусы комфортные, а градусник холодный. —
— Естественно. Температура человека тридцать шесть и шесть, разница есть. —
— Мне шоколаду хочется. —
Сама не ожидая того Лариса выдохнула из себя желаемое и представила, как бы она сейчас с лёгким хрустом откусила от шоколадной плитки и сгрызла.
— Нестерпимо. —
Прошелестели обречённо её губы.
Павлина посмотрела на синие губы коллеги, желающие шоколада, и поверила.
— Петечка! Павлина хочет шоколада. Оченно…. —
Вспомнила редкое слово, только что произнесённое синими губами напротив, Павлина включила его в свой лексикон и проговорила в телефон:
— Нестерпимо. —
С придыханием, губами касаясь телефона. Лицом и телом показывая невидимому Петичке, якобы возникшее неудержимое желание шоколада. Стул под Павлиной скрипнул. Женщина вошла во вкус и тоже уже чувствовала во рту, как плавится кусок тёплого шоколада от горячей слюны.
Через полчаса небольшая комната на четыре клерских стола с компьютерами наполнилась ароматом чая и мелиссы. Минут через двадцать в офисе появился Петечка. Мужчина принёс шоколад.
— Мне некогда моя радость. Приятного всем аппетита. —
Петечка источал холод зимы одеждой. Голосом и глазами мужскую любовь. Руки выдавали мужские желания.
— Ух, я тебя вечером то…. Да после шоколада…. —
Помечтал вслух мужчина.
Павлина не большого роста. Её не стало видно за фигурой Петички. Шевельнулись полы дублёнки ниже пояса Петички, это шаловливые ручки Павлины ухватились за мужской ремень и как можно крепче прижали себя к любимому.
— Чего такой грустный Ларчик? —
Загремел голосом Петечка в сторону Ларисы над головой любимой женщины.
— Зима слишком длинная. —
Не голос, а холодное дыхание зимы услышал в ответ мужчина. Придавил теснее подбородком голову любимой женщины к своей груди, та мило пискнула в знак признательности в теплоте мужского тела. Мужчина о чём-то размышлял. Плавно покачиваясь из стороны сторону.
— Павлуша! Пригласи в гости к нам Ларису. Я друга позову. —
— Зачем? —
Колыхнулась заиндевевшая ветка у зимнего окна.
— Просто так. —
— Не хочу просто так. —
— Как у вас хочу, что бы тепло было. —
Скорее всего, сказанное вырвалось нечаянно, так велико было женское возмущение от созерцания двух прижимающихся друг другу разнополых тел.
— Так кто ж против! Дерзай! Всё в твоих руках. —
Ответил мужчина. Сел на стул. Посадил на колени Павлину. Он знал Ларису, даже больше и дольше, чем свою нынешнюю возлюбленную. Знал её мать, отца, бабушек, слышал о дедушках. Отец не жил с матерью почти с рождения дочери. Мать до сих пор одна. Заведующая детским садом. До занимаемой должности шла тернистым путём. Понимать можно как угодно, но цель достигнута и удерживается двадцать с лишним лет. Городок маленький, молодёжь подрастает быстро и смещает пенсионеров с их должностей. Пенсионерка в лице Ларисиной мамы, была холодной гранитной скалой. Столько нацарапано кляуз на холодной гранитной скале, а ничегошеньки не видно. Стоит себе и стоит на своём посту, исправно исполняя свои обязанности, источая красивым лицом, холодное спокойствие и довольство собственным положением. К дочери и матери исправно забегала каждый Божий день после работы или во время рабочего дня с баночками, наполненными поварами пищеблока детского сада. Откроет дверь родительского дома, увидит старость в рваном халате и младость рядом за неё державшуюся, постоит у порога взвинчиваясь изнутри пониманием собственной неправильности поведения, изольёт гнев на якобы обличающих её в этом самых близких и родных людей и уйдёт в свой дом, как в неприкасаемый бункер, вход в который стерегут глаза хозяйки. Не дай Бог, кто зайдёт и оставит там свой след! Его немедленно сотрут половой тряпкой и ручку дверную вытрут и половичёк подъездный пропылесосят. Последующее проветривание обязательно.
— Ты меня слышишь? Всё в твоих руках. —
Повторился мужчина.
— У неё руки холодные. —
Пискнула на тёплой мужской груди Павлина. Мужчина заглушил её высказывание полой уже согревшейся дублёнки.
— Буд-то у меня дел дома нет. —
Ответила Лариса и отвернула, бледное от злости лицо к зимнему окну.
Мужчина и женщина ещё повозятся в дублёнке, и она его отпустит. Он уйдёт размашисто и шумно. Она повернётся к Ларисе восторженным лицом.
— Чего мужикам перечишь? Нельзя мужикам перечить, одна польза от этого. —
— Я как ты не могу. —
— А как я? —
— У тю-тю, у тю-тю! —
Лариса изображает голосом якобы елейное поведение Павлины перед мужчиной. И тут же вспоминает величавость походки Павлины, всегда высоко поднятый подбородок, вздёрнутый и совсем не курносый носик.
— Через «у тю-тю» ты получила желаемый шоколад, не выходя на мороз. —
— Это ты получила. —
— Для тебя. —
— Хватит вам. —
Зашуршал фольгой от шоколада сотрудник, занимающий самый дальний стол у стены рядом с колером. Молодой человек имел внешность пуделя, или Макаревича в юности. Жилетки его конёк и слабость. Столько их у него, что и сам не знает. Под глаза, под ботинок, под клетчатую кепку, для весны и осени, для выхода в светское общество.
— Где сейчас можно найти светское общество и, какое оно. —
— Тебе всё расскажи! —
— А нам интересно с Ларисой. Да, Лариса? —
Лариса смотрит оттаявшим взглядом мокрого снега на шоколад в руках пуделя. Это совсем другой шоколад, не тот, что принёс Петечка.
— Это тебе. Держи. —
С лёгкой задоринкой в голосе произносит пудель.
Пудель ниже ростом Ларисы. Протягивает шоколад синюшней Ларисе. Пудель мысленно представляет себе чудесные изменения в облике и сердце холодной сотрудницы. Вот она удивлена, восхищена его поступком, мгновение смотрит на него благодарственным взглядом, делает шаг и целует в щёку. Причём губы у неё тёплые и глаза добрые, как у его парализованной бабушки.
— Рояль в кустах. —
Удивляется Павлина.
— Держат что-то объёмное или весомое. Здесь сто грамм с обязательным недовесом. Положи на общий стол. —
Бульк, бульк…. Расплылись и куда-то вниз вытекли холодной водой фантазии Макаревича в юности. Отрезвили парня. Пахнуло холодом зимы от замёршей женщины.
— Я думал, одной принесли, а другой нет. —
— Не обращай внимания. —
Павлина тоже булькнула, только расплавленным шоколадом во рту и прикрыла рот салфеткой. Лариса же откусывала шоколад, грызла и жевала. Чашка с чаем в её руках издавала мелкую дробь трясущейся чайной ложечки в ней. Чашка в руках Павлины плавно опустилась на блюдечко, тихо звякнула как бы в благодарность человеку, за вежливое с ней обращение. Кажется, сотрудник заметил эту разницу в поведении и изрёк в адрес Ларисы:
— Ты общаешься с нами, как шоколад грызёшь. Как можно грызть шоколад! Его согреть во рту надо, он сам в тебя потёчёт. —
Павлина тронула за руку Ларису.
— Тебе долить чаю в чашку? —
Лариса почувствовала отвращение к голосу Павлины, затем к ней самой. Отвращение отразилось на лице холодной женщины. Павлина испугалась и беспомощно посмотрела на Макаревича в молодости. Приниженный Ларисой парень в жилетке, тут же стал защищать Павлину, как, и принято у мужчин.
— Долить в чашку!? У неё бокал, такой же большой, как она сама и с лошадью. —
Слова обидные прозвучали, и зазвенела зловещая тишина в комнате. Стало слышно зиму за пластиковыми пакетами окон. Холод обволакивал каждого, из сидящих за общим столом людей.
— Значит я, как лошадь. —
Холодно и печально проговорила Лариса, обращаясь к зимним окнам.
— Нет, конечно. Брыкаешься как лошадь дело не дело, зубы скалишь не по делу. —
Парень ринулся исправлять ситуацию.
— Ты старше меня и старше Павлины, а учится, тебе надо у неё. —
— Чему? Мужиков менять? —
Лариса идёт за свой стол. Садится и начинает что-то писать. Павлину как хлыстом ударили слова Ларисы. И без того прямо сидящая женщина выпрямилась.
— И этому тоже. Так до своего мужика и доберёшься. —
— Не нужны мне мужики. Сама могу себе шоколад купить. —
Холодная женщина откладывает исписанный лист бумаги в сторону.
— Так кто бы сомневался, дорогой наш коллега. —
Парень встаёт с намерением, подойти к ней.
— Стой, где стоишь соискатель. —
Пудель останавливается, но продолжает говорить дальше.
— Конечно, купишь сама. Только кроме самостоятельности есть ещё и другое. Общение, дружба, желание делать приятное другому человеку. Такое поведение как пример положительный окружающим. Тебе хорошо, ему хорошо, значит всем хо-ро-шо. —
Ласково, по слогам протянул последнее слово Макаревич в юности.
Громыхнул ящик стола. В сумку полетели женские мелочи. Взвизгнул ошпаренный скоростью замок. Вжик! Такой же пронзительный взгляд Ларисы прошёлся по парню.
— Лошадь пошла, искать другое стойло. —
Общее молчание проводило взъерошенную изнутри женщину до двери.
— Удила закуси. —
Дружелюбный совет, к сожалению, не достиг ушей Ларисы. Она сама желала и понимала, что надо остановиться, перестать злиться на всех и на холод. Взять себя в руки. Только челюсти, шею, скулы сковал нервный спазм. Он кипел у самых губ и не давал набрать воздуха полной грудью.
Еле дошла до дома. Злость и ярость на холод, скольжение под ногами напрягало тело до боли. Она шла и бубнила. Бубнила слова, оправдывающие её в глазах бывших коллег. Шаркая руками о стены дома, что бы ни упасть, дошла до своего подъезда. Испачкала перчатки на руках. Поправила ими выбившиеся волосы из-под капюшона, прежде чем зайти в него испачкала лицо. Кто-то здоровался с ней, она отвечала. Осведомлялся о её состоянии, она же грязная. А дойдёт ли она до дверей квартиры?
— Дойду. —
Бубнит женский голос из-под капюшона.
— Я провожу. —
Настаивает мужской голос.
— Уйди. —
Перед мужским лицом, половина лица женского под капюшоном куртки. В голосе стальная, с кислой горечью во рту женская ненависть. И шаг предупреждающий шаг мужчине на встречу. Абсолютно мужской шаг, несвойственный женщине. Сосед проводил взглядом странную свою соседку.
Вот и дверь. Открыла. Хлопнула ею с досадой. Закрыла. Привалилась к стене прихожей без сил. Вот оно её спасение. Её квартира. Её нора. Её панцирь. Её бункер. Ватные ноги подгибаются, и женщина сползает спиной по стене на пол. Закрывает глаза. Ничего в себе не хочет, не желает слышать и чувствовать. Ноги в сапогах вытянулись по полу, заняли почти всю прихожую.
— Лошадь пришла в своё стойло. —
Кривая усмешка искажает лицо молодой женщины. Ударяет пяткой о пол. Ещё раз. Ещё. Этого ей мало. Бьёт кулаками о пол, головой о стенку. Больно. Прислушивается к затихающей в себе боли, следует за её исчезновением и засыпает.
Сосед послушал через дверь происходящее в чужой квартире. Не понравилось. Собрался позвонить, но за дверью всё стихло. Ни звуков, ни шагов. Ушёл.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/12/1842