Глава I
— Ну вот скажи мне, — Данияр был уже на взводе, — откуда в тебе эта необъяснимая упёртость? Или ты думаешь, мне больше заняться нечем, как бродить с тобой по магазинам в ожидании, что ты всё-таки решишься купить что-то стоящее? В конце концов, не я иду на приём во французское посольство. Меня почему-то там не ждут. И только уважение и дружеские чувства к твоему мужу вынудили меня согласиться на эту авантюру.
— Я не умею всё это носить, — огрызнулась я, — последний раз я надевала платье на выпускном вечере в школе. И было это семнадцать лет назад.
— Не считая двух твоих свадеб.
— Не считая. Зато на третьей как-то обошлось.
— Ну да, — хмыкнул Данька, — именно поэтому у вас не свадьба была, а регистрация брака. В джинсах и рубашках, в присутствии меня и Сенатской. Более торжественной церемонии я не припомню. И весь Савёловский ЗАГС* тоже.
— Иди к чёрту. Это ведь ты громче всех разглагольствовал о пренебрежении традициями и формализме.
То, что в ЗАГСе именно Данияра поначалу приняли за жениха, я решила не напоминать.
— Потому что вы оба упёртые бараны. Лично мне всё равно, хоть бы ты в пижаме замуж вышла. Но теперь, мадам Дежанси, этот номер не пройдёт. Ты приглашена на приём, так что изволь выглядеть соответственно. У нас ещё девять часов, и я надеюсь за это время сделать из тебя человека. Меня, в конце концов, твой муж лично просил об этом. Он доверяет моему вкусу и чувству стиля. А моё чувство стиля подсказывает мне, что вот это, — он ткнул пальцем в манекен, — вполне подойдёт. Элегантно и без выпендра. И татуировки твои не видны будут.
Я посмотрела на манекен. Пластмассовая девушка была облачена в кремовое платье чуть ниже колен с ажурной вставкой у выреза. Действительно очень красивое. Судя по нежной ткани и невидимым швам, явно не китайская поделка. Я посмотрела на ценник. Бог ты мой.
— Выкачу Дежанси счёт, — Данька пожал плечами, — в конце концов, помощник пресс-атташе явно не прозябает на хлебе и воде. Всё, давай, в темпе, свистни консультанта и в примерочную.
— Сюда нужны туфли, — меня захлёстывал натуральный ужас, — я не умею ходить на каблуках.
— Ты мне в наказание послана, — мой спецкор сидел на банкетке, вытянув ноги, и смотрел на меня взглядом мученика, — за все мои грехи, имя коим легион. Господи, ну тебе же не обязательно балансировать в лабутенах, — он хохотнул, — тебе продавщица спокойно подберёт что-нибудь менее выдающееся.
— Даня...
— Я уже тридцать лет Даня. Всё, не воздействуй мне на психику, марш в кабинку. Позорище.
Делать нечего, пришлось плестись в примерочную в сопровождении вёрткой девушки-продавщицы. Ей было довольно тяжело производить все манипуляции с платьем и туфлями, постоянно скашивая глаза на моего спутника. В её взгляде явственно читалось: "За что этой серой мыши такое великолепие и как она смогла его заполучить?". Хм, ну не объяснять же, что это "просто друг". Френдзона. Коллега. Мой шеф, в конце концов.
— Великолепно! — Девушка поправила зеркало. — Просто великолепно. Вам очень идёт. Как вы себя ощущаете?
— Как идиотка, — честно ответила я, — я не привыкла к такой одежде.
— Пара минут, и вы освоитесь, — сверкнула профессиональная улыбка, — вы прекрасно смотритесь в этом платье. Вам не жмут туфли?
Нет, блин, не жмут, я пытаюсь восстановить равновесие. Восемь сантиметров! Господи, за какие грехи... Сволочной приём. И ведь не отвертишься, день рождения пресс-атташе, его помощник приглашён вместе со своей второй половиной. В посольство! Мне вспомнились разом все французские ругательства.
— Ну вот, — Данияр критически оглядел меня со всех сторон и даже повертел, как куклу, — вот. Теперь пара штрихов, и ты уже будешь похожа на супругу сотрудника посольства.
— Каких штрихов? — пролепетала я. Боже, это никогда не кончится.
— Сумочка под платье и украшения. Или ты собралась закинуть на плечо рюкзак? Слушай, ну нельзя же быть настолько первобытной. Так, вот, это вполне сойдёт.
— Мне что, в руках её таскать?
— Это клатч, — сообщил Данияр неизвестный мне термин, — да, таскать в руках. Так положено. Мадлен бы сюда, на пару часиков, быстро бы тебя в люди вывела. Всё, девушка, пробейте и выпустите меня уже отсюда. Да лучше б я три госсовета отснял...
Следующие четыре часа в салоне красоты запомнились мне командным данькиным голосом, которым он распоряжался, что и как необходимо сделать с моими волосами, бровями, ресницами и ногтями. Судя по тому, что я слышала, меня натуральным образом переделывали на корню.
— Это Луи-Армель тебя любит в любом взъерошенном виде, — Данияр пил кофе, наблюдая, как стилист что-то заворачивает у меня на голове, — а мадам Тюроншо вовсе не обязана. Мадам Тюроншо должна видеть, что у её помощника жена не чучело в кожаной жилетке, а красивая молодая женщина с безупречным вкусом. И чтоб не сутулилась! — прикрикнул он. — Мне Дежанси обещал подробно рассказать, как всё пройдёт. Не разочаруй меня.
Сцена из фильма "Красотка", честное слово.
— Да, только я не скучающий миллионер, а ты не девушка по вызову. А так да, всё сходится. Один к одному. Разве что я тебя экипирую не для себя-любимого. Лицо попроще сделай. От колорирования и горячих ножниц не умирала ещё ни одна женщина. И тебе не судьба. Я выйду покурить. Сил моих уже нет.
Пока стилист шуршал своими пыточными орудиями, я мысленно репетировала, как приветствовать мадам Тюроншо, а, быть может, и господина Жана-Мориса Рипера, Чрезвычайного и Полномочного Посла Франции в России. Вдруг он тоже почтит своим присутствием юбилей пресс-атташе. Внезапно вспомнилось, какой роскошный букет прислала мадам Тюроншо, узнав о бракосочетании своего помощника. Луи-Армеля в посольстве ценили. Даже удивительно, насколько легко удалось бывшему начальнику аналитического отдела "Франс 2" устроиться в пресс-службу посольства. Хотя с другой стороны... чего уж там странного. Разве что удачно выпавшая вакансия.
Во всей этой истории с новой должностью Дежанси больше всего меня шокировало наше нынешнее жильё. Сотруднику посольства предоставлялась служебная квартира, но кто же мог подумать, что располагается она на Пятницкой улице, в доме с кафешкой "Окна во двор". Никогда бы не подумала, что буду жить в соседнем подъезде с Данияром. Даже он сам не мог себе этого представить. Теперь мы оба жили в двух шагах от работы, да и Луи до Большой Якиманки было пять минут ходу. Всё-таки иногда жизнь подкидывает сюрпризы.
Потом мысли перескочили на тот эффект, что произвела новость о моём замужестве на работе. Я не хотела об этом распространяться, в конце концов, моя личная жизнь к монтажу новостей никакого отношения не имела. Данияр и Лилия хранили гробовое молчание, но всезнающий отдел кадров меня-таки рассекретил. И началось.
— Ну всё, сдали Москву Бонапарту. — Игорь Клатов, по своему обыкновению, сидел на подоконнике и осуждающе смотрел на всех собравшихся, включая меня. — Ты, Юлька, ни разу не патриот. И это в то время, когда Париж поддерживает санкции против нашей страны, а канал прекратил сотрудничество с AFP**. Нет, ты явно пятая колонна. Кольцо на левой руке носишь. Ещё и фамилию его, небось, взяла.
— Взяла, — кивнула я, — и вообще, завидуй молча.
— Да мне сочувствовать надо твоему лягушатнику, чему там завидовать-то? Помню я этого лунатика, мне всегда было интересно, если перед ним стекло поставить, он врежется? Чему завидовать, объясните? Получил истеричку, да ещё и с Данькой в прицепе. Или во Франции лямур труа в порядке вещей?
Дайте мне кирпич, я его прибью.
Данияр смерил Гарика тяжёлым взглядом.
— Ещё одно слово в подобном роде, и ты отсюда вылетишь. Не из монтажки, а с канала. Я обеспечу.
— А что я сказал-то? Он что, её муж, слепой? Ни капельки не ревнует? Или у вас и правда любовь втроём? Очень по-французски.
— Дань, что с ним? — шёпотом спросила я, оттащив своего спецкора в угол, пока тот не выбил Гарику зуб. — Чего он завёлся? Ты же вроде всю дурь из него выжег тогда?
— Фантомные боли, — ощерился Данияр, — всё равно где-то глубоко-глубоко у него сидят обрывки дел давно минувших. Он ничего не помнит, но спинным мозгом ощущает, что что-то пошло не так. Вот и крысится. Не обращай внимания. А ещё раз вякнет, пожалеет и очень сильно. Всё, сама не заводись. Не стоит он того.
Всё это перекатывалось в моей голове медленно и лениво, тихая музыка в салоне усыпляла, а Данияр, к моей величайшей радости, умолк, погрузившись в виртуальный мир своего телефона. Видимо, походы за моей красотой его доконали. Меня, честно говоря, тоже, но подвести Луи-Армеля я не могла. Придётся соответствовать. Интересно, что может влезть в этот, как его там, клатч? Ключи, сигареты, приглашение? И как долго я смогу изображать летящую походку на этих каблуках?
— Всё! — Данька ещё раз осмотрел меня с ног до головы, сосредоточенно наморщив лоб, и одобрительно цокнул. — Вот теперь другое дело. Теперь ты похожа на женщину, а не на режиссёра монтажа. Ну-ка, пройдись. Расслабленнее, расслабленнее, ты же в лодочках, а не в своих гриндерах. Во-от, так-то лучше. Давай, давай, потренируйся, пока есть время. Молодец. Представляю глаза твоего мужа. Прямо жаль, что мне придётся довольствоваться его отчётом и не более того. Ладно, пошли. Приглашение не забыла? С тебя станется. Всё, давай, пора валить. Подкину тебя. — Он крутанул на пальце ключи от машины.
О Данькиной машине следовало сообщить особо. Пару месяцев назад он всё-таки признал, что автомобиль не роскошь, а средство передвижения, и немедленно развил бурную деятельность по приобретению оного. В итоге через две недели он картинным жестом указал мне и Луи на свою добычу.
— Mon Dieu, — только и смог выговорить Дежанси, глядя на автомобиль. Данияр довольно улыбался, и только я не могла понять этих мужских восторгов. Машина как машина, причём не новая, таких сейчас не делают. С неизвестным мне значком на капоте, вся какая-то вытянутая... и что дальше?
— Это Бьюик ЛеСабр, — пояснил мне Луи-Армель, не отрывая взгляда от автомобиля, — это легенда, считай. Дан, где ты только его нашёл?
— Один чувак с Чертановской продавал. За смешные деньги, кстати,
— И сколько? — Мне уже тоже стало интересно.
— Сто семьдесят пять тысяч.
— Ты издеваешься? — Это просто смешно. — Таких цен не бывает.
— Бывает, если человек хочет по-быстрому разделаться с продажей. Думаешь, он понимал, что у него в гараже стоит? Для него главное, что она девяносто второго года выпуска, и что "на таком уже не ездят". Дебил. Ну, пришлось, конечно, немного повоздействовать на мозг, чтобы он не понял, какое сокровище отдаёт за бесценок.
М-да, мужские игрушки со временем не меняются, а просто увеличиваются в размерах и цене. Блестящий бежевый "бьюик", кажется, был со мной согласен.
— Поехали, — он распахнул передо мной дверь, — ты достойна триумфального выхода. Теперь понимаешь, зачем нужны "бьюики"?
— C'est delicieux. — В общении со мной на французский Дежанси переходил в минуты особо мощных душевных потрясений. Сейчас он смотрел во все глаза, будто не верил, что эта женщина в вечернем платье с маленькой сумочкой в руках — его жена. —Tu es superbe. Je ne suis pas meme te reconnais. Tu es bien belle. Viens, je vais te presenter a madame Turonchaut.***
Что ж, первую проверку я прошла. Даже моему всегда отрешённому и сдержанному супругу не удалось скрыть эмоций. Разноцветные глаза постоянно украдкой косились на меня, на губах блуждала лёгкая, немного смущённая улыбка. Луи-Армель Дежанси испытал явный эстетический шок.
— Будешь говорить за меня, — шепнула я ему, пока мы поднимались по лестнице в зал приёмов, — я боюсь опозориться со своим французским.
— Здесь все говорят по-русски, — успокоил он, — не переживай. К тому же мадам Тюроншо знает, что у меня русская жена. Всё будет в порядке.
Ой, хорошо бы... Мне было ужасно неловко. Это Дежанси чувствует себя в костюме и при галстуке вполне себе комфортно, а я словно в рыцарских доспехах тут закована, любое моё движение кажется вульгарным, постоянно надо помнить, что нельзя сутулиться, не за компом, поди, и не таращиться по сторонам. Хорошо, хоть платье не в пол, иначе точно бы споткнулась. Хотя, надо признать, со шпильками я уже более-менее освоилась.
Зал приёмов меня поразил. Ещё никогда я не была в таком роскошном помещении. Белые стены с золотым орнаментом, тяжёлые бордовые гардины, великолепной работы люстра под потолком, столы с белоснежными скатертями, расставленные по периметру зала и уставленные закусками а-ля фуршет. Луи шёпотом объяснял, что пресс-атташе не самый влиятельный сотрудник посольства, зато практически незаменимый. А мадам Изабель Тюроншо уже пережила в этом особняке троих послов и считалась своего рода талисманом диппредставительства. Поэтому её шестидесятилетие господин Чрезвычайный и Полномочный Посол мсье Рипер решил отпраздновать с размахом.
В зале было не протолкнуться. Юбилей руководителя пресс-службы собрал множество гостей: репортёров из AFP и сотрудников центра франко-российских исследований, бизнесменов, деятелей культуры, мелькали лица, которые мне попадались на монтажах, в глазах рябило от галстуков, сумочек, блеска очков и бабочек официантов. Затеряться в этой толпе ничего не стоило, и я крепче вцепилась Дежанси в локоть.
— Ты не побоялась встать между мной и Данияром в тумане, а здесь паникуешь? — улыбнулся он. — Всё будет хорошо. Вот, возьми, — он взял с подноса два бокала с шампанским, — выпей и расслабься. А вот и мадам Тюроншо! Пошли, я тебя представлю.
Начальницей Луи-Армеля оказалась сухощавая, угловатая пожилая женщина с искусно закрашенной сединой и в стильных очках. Возраст свой она не скрывала, но и не выставляла напоказ, держалась ровно и приветливо со всеми гостями, расточая сдержанные улыбки. Сдержанные, но искренние. Больше всего она напоминала мне нашу школьную библиотекаршу, только окутанную французским шармом.
Луи подошёл и негромко кашлянул. Мадам Тюроншо обернулась, с интересом глядя на меня.
— Permettez-moi de vous presenter ma femme, Julia**** — Дежанси улыбался краешками губ. Изабель Тюроншо тоже улыбнулась, протягивая руку:
— Je suis tres heureux de vuos faire la connaissance. J'ai entendu beaucoup parler de vous par votre mari.*****
Ну, это я ещё смогла как-то про себя перевести. Ф-фух, теперь милая улыбка, реснички опустить и очень незаметно выдохнуть. Думаю, официальная церемония знакомства закончилась. В самом деле, ну не будет же он меня ещё и послу представлять?
— А ты боялась, — в глазах Дежанси плясали смешинки, — как будто к стоматологу шла. Ну всё, не будем отнимать время мадам Тюроншо. Пойдём присядем, мне кажется, ты не очень уверенно чувствуешь себя в туфлях на высоком каблуке.
— Данияр меня сегодня возненавидел, — поделилась я своим наблюдением, — он несколько часов пытался привести мой внешний вид в соответствие с приличиями.
— Ему удалось. Ты выглядишь просто ослепительно. Здесь тебя многие украдкой рассматривают.
— Знали бы эти многие, как я выгляжу за стенами этого особняка, — напряжение понемногу сменялось чувством лёгкой эйфории от шампанского.
— Ты всегда прекрасно выглядишь, просто не хочешь демонстративно это подчёркивать. Теперь некоторые начнут мне завидовать.
— Ну и пусть. Абсолютно бесперспективное занятие. Мне никто, кроме тебя, не нужен.
Дежанси взял мою руку и незаметно поцеловал пальцы.
— Пошли, — вдруг встал он, — покажу тебе свой кабинет. Наше отсутствие никто не заметит. Главное, успеть вернуться до того, как начнёт выступать мсье Рипер.
— Успеть? — Что-то подсказывало мне, что кабинет Луи-Армеля — место весьма коварное. Добро пожаловать в мой омут, ты нравишься моим чертям.
— Ну я же видел твоё рабочее место. Теперь моя очередь. — Двухцветные глаза чуть прищурились. Что ж, есть предложения, от которых трудно отказаться. Практически невозможно.
Мадам Тюроншо продолжала пожимать руки и приветливо улыбалась всё прибывающим гостям.
* — Савёловский ЗАГС (Дворец бракосочетания №4) — единственный отдел ЗАГС, где регистрируют браки с гражданами дальнего зарубежья.
** — AFP — Agence France Presse — крупнейшее французское информагентство.
*** — Это изумительно. Ты прекрасно выглядишь. Я даже не сразу тебя узнал. Ты такая красивая. Пойдём, я представлю тебя мадам Тюроншо. (фр.)
**** — Позвольте представить вам мою жену, Юлию. (фр.)
***** — Очень рада познакомиться с вами. Я много слышала о вас от вашего супруга. (фр.)
Глава II
— Ну и как оно? — Данияр сидел на капоте своего "бьюика" и с интересом смотрел на нас обоих.
— А ты что тут делаешь? — Я была неподдельно удивлена.
— Луи позвонил и попросил вас забрать. Вот личным шофёром я ещё не нанимался. Ладно, мне не трудно. Всё равно к себе домой ехать. Так как всё прошло?
Я начала рассказывать, попутно демонстрируя фотографии на смартфоне.
— Вот зал приёмов. Ты бы его видел, Дань! Прямо Версаль и Петергоф в одном флаконе. Это мадам Тюроншо, пресс-атташе. А ведь и не скажешь, что ей шестьдесят, верно? Вот мы... дурацкое какое-то селфи вышло, это, наверно, из-за этих чёртовых каблуков. А вот господин посол толкает речь... — тут я замялась. Данияр хмыкнул, взял у меня телефон и начал листать фотки.
— Можешь не комментировать. Я вашу натуру знаю. Все нормальные люди на юбилее начальства пьют шампанское и расточают комплименты. И только твой муж ухитряется превратить всё в эротическую драму. А если бы там были камеры?
Камеры? О камерах я как-то не подумала. Хотя... это же просто кабинет... ага, кабинет помощника пресс-атташе. Мало ли, что через его руки проходит. Блин. Засада. Я обернулась к Дежанси с вопросительным взглядом. Он пожал плечами:
— Я в своём кабинете каждый угол знаю. И "слепые" зоны тоже.
— И это меня обвиняют в сексуальной озабоченности, — пробормотал Данька себе под нос, — ладно, поскакали. Предлагаю продолжить празднование юбилея мадам... как её там? Тюроншо. Предлагаю двинуться к вам и допить всё, что горит.
— Мне завтра к девяти на работу, — напомнил Луи-Армель, — и выглядеть надо прилично.
— Ты теперь в России живёшь, — усмехнулся Данияр, — давай, адаптируйся.
В почтовом ящике белело письмо. Дежанси удивлённо вздёрнул брови:
— Кто мне может писать?
Он открыл ящик, и в руки ему упал белый конверт из плотной дорогой бумаги с печатью в виде двух ключей. Отправителем значился его преосвященство Люсьен Дежанси.
Луи-Армель слегка побледнел.
— Откуда он знает мой адрес? Я не поддерживаю с братом никаких отношений.
— Отправил запрос в "Франс 2", там же знают, куда ты ушёл. А уж выяснить в посольстве твой адрес для епископа Святой Апостольской Католической Церкви, думаю, не проблема. Он же твой брат. — Данияр с интересом рассматривал конверт. — Ну, и что пишет его преподобие?
Луи-Армель надорвал конверт и вытащил письмо, написанное на такой же дорогой бумаге, причём от руки. Он пробежался взглядом по убористым строчкам на французском языке.
— Старый Гийом отошёл в мир иной. Люсьен пишет, он сильно сдал в последнее время и умер во сне. В возрасте ста двух лет. — Он помолчал. — Я не любил прадеда, да и не за что особо было, но всё же он мой родственник. Мир праху его.
— Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen*. — подвёл итог Данька. — Ну что ж... Пойдём, выпьем. И прадеда твоего помянем.
Данияр заскочил к себе за выпивкой, и через двадцать минут мы сидели в нашей небольшой гостиной, с бокалами в руках, и обсуждали письмо епископа.
— Учти, Луи, твой брат сдал тебя Гийому и не поморщился. Я бы внял предупреждению.
— Какому?
— Теперь у его преподобия развязаны руки. Пока Гийом Дежанси был жив, инквизитор не развивал бурной деятельности по твоему уничтожению. Может, видел, во что превратился твой прадед. Может, не смел перечить старику, тот, хоть и не жаловал тебя, но после трепанации перестал мечтать о твоей погибели. Но что-то мне подсказывает, что монсиньор Люсьен Дежанси после того, как ты улизнул от перстня, на тебя сильно зол. Он не дурак, в Конгрегации дураков нет. Он устроит на тебя охоту. Но... он не бьёт в спину. Он честно написал, что старый Дежанси умер. Всё остальное между строк. Будь начеку.
— Да что он мне сделает? — удивился Дежанси. — Приедет из Ватикана с отравленным стилетом? Как бы он ко мне не относился, десять заповедей никто не отменял. А он всё-таки священник.
— Ага, священник, натравивший своего прадеда на своего родного брата. Он инквизитор, Луи, ты вообще хоть что-нибудь знаешь о Конгрегации доктрины веры? Да, сейчас никого не жгут на кострах и не запихивают в "испанский сапог". Но в их запасниках есть куча удивительных штук, вполне способных достойно отправить тебя на встречу с Гийомом. Всё, хватит об этом. Просто будь настороже, если что-то почувствуешь... что угодно, любое... несоответствие... сразу дай знать. У таких, как я, с Конгрегацией особые отношения. — Данияр залпом допил шампанское и разлил по новой.
Проснулась я от странного, давящего чувства, словно мою грудь сковал невидимый обруч. Глотнув минералки (всё-таки вчера мы явно переусердствовали с возлияниями), я повернулась к мужу. Он спал, неподвижно лёжа на спине, лоб его покрывала испарина. Я осторожно прикоснулась к коже. Ледяная. Внутри меня начал расползаться душный, невыносимый страх. Что-то случилось, пока Дежанси спал, что-то произошло, и произошло буквально за несколько часов до того, как я проснулась. Я ещё раз тронула холодный лоб. Луи-Армель даже не пошевелился, всё так же лёжа и повернув голову чуть набок. Меня затрясло. Чёрт его знает, что там задумал его преосвященный братец, но что это дело рук Люсьена Дежанси, я уже не сомневалась. Он предупредил. Теперь он может со спокойной совестью напасть первым.
Дрожащими руками я схватила телефон.
— Даня? Разбудила?... Да, что-то не то. Не знаю... Но он спит как убитый, ни на что не реагирует, и кожа у него ледяная. Так не бывает... Что? Да, сейчас открою. Код подъезда помнишь?... Да-да, извини. Да, я жду.
Данька влетел в комнату буквально через пару минут, в чём был. Он пронёсся мимо меня и рухнул на колени перед спящим человеком, прижав свои пальцы к его вискам. Лицо его приобрело пугающее, недоброе выражение. Я стояла рядом, не зная, что делать. Данияр ещё немного посидел с закрытыми глазами, не отрывая кончиков пальцев от головы Дежанси, а потом со всем чувством сплюнул в пепельницу.
— Благослови господь твой сушняк. Ещё чуть-чуть, и всё, привет.
— Что с ним? — прошептала я, нервно теребя воротник футболки.
— Что-что? Всё, как я и предсказывал. Его преподобие пошукал в своих арсеналах и явно нашёл что-то стоящее. Времени нет. Твоему мужу осталось часов пять-шесть.
— Что? — У меня внезапно пропал голос. Перед глазами медленно закружились цветные пятна. Внезапно чьи-то руки меня сильно встряхнули. Данияр смотрел, и глаза его медленно заливало бешенство.
— Ты не вовремя решила изобразить кисейную барышню. Времени нет! Пойдёшь со мной.
— Куда? — Хотя я и так знала.
— Ты дура, да? Разум отказал? Короче. Будешь слушать меня и делать всё, что я говорю. Беспрекословное подчинение! Там... — он задумался на мгновение, — там я ориентируюсь не в пример лучше. Монсиньор ухитрился пробраться в туман. Этого стоило ожидать. От этой семейки стоило ожидать чего угодно. Ещё раз повторяю, беспрекословное подчинение! Никакой самодеятельности! Это место смертельно опасно для таких, как ты. А сейчас тащи верёвку.
— Верёвку?
— Исполнять! — в бешенстве заорал Данияр. Дежанси даже не пошевелился.
Ничего лучше длинных шнурков от кроссовок у меня не нашлось, но Данька лишь раздражённо отмахнулся:
— Сойдёт. Бери его руку, — когда я взяла в свою ладонь холодные пальцы, Данияр начал связывать наши запястья.
— Постоянный тактильный контакт, — пояснил он, — без этого нельзя. Так, теперь второй рукой бери мою, — он, помогая себе зубами, кое-как связал наши руки тоже. — Теперь глубоко вдохни, закрой глаза и... — Тут я почувствовала, как он с силой надавил мне то ли на сонную артерию, то ли ещё в какую важную для организма точку. Мир потемнел и закачался.
В себя я пришла в уже знакомом месте, затканном белым, плотным туманом. Ноги словно проваливались в вязкий, ватный кисель, но идти было можно. Видимость была практически нулевой, но Данька, свирепо сощурившись, смотрел куда-то в одну точку. Я поглядела туда же, но ничего не увидела.
— Ш-ш-ш, — он говорил еле слышным шёпотом, — тихо. Я его вижу. Ну надо же, а! Он не охотник, но как-то сюда пролез. Когда увидишь его, не удивляйся. Он покажется тебе полупрозрачным, он не может войти сюда полностью, но нам и того, что есть, много. И учти. Здесь идут к чёрту все законы физики. Здесь можно рукой разломить алмаз, но не смочь сжать пальцы в кулак. Он, скорее всего, будет здесь весьма силён. Выжигать мне в нём нечего. Придётся идти врукопашную. Но он притащил сюда какую-то дрянь из своих запасов, то, чем он сейчас тянет жилы из твоего мужа. Твоя задача любым способом отобрать у него эту вещь, отобрать и по возможности разломать или повредить. Усекла? Я не знаю, что это за штука, но поверь старому товарищу, это не какая-то куколка вуду или фотография, утыканная дротиками. Здесь что-то посерьёзней. Всё, радость моя, теперь осторожно, короткими перебежками вон туда, — он схватил меня за руку и поволок вглубь сплошных облаков.
И я увидела его. Полупрозрачную фигуру в католической сутане, чем-то напоминающую Ричарда Чемберлена в роли Ральфа де Брикассара. Он был старше Луи-Армеля, но очень похож на него, разве что чуть повыше и в волосах уже поблескивала лёгкая седина. Люсьен Дежанси стоял на белом тумане, опустив голову, и в руках у него было распятие. Только распятие это было угольно-чёрным, и от нижнего его конца вниз, куда-то в бесконечность уходил тонкий тёмный, пульсирующий жгут, словно свитый из коптящего дыма. Я обернулась к Даньке. Тот смотрел на крест, и лицо его было искажено такой дикой, звериной ненавистью, что я задохнулась.
— Саргемин! — Он выплюнул это слово, как самое чёрное ругательство, а потом шёпотом разразился такой бранью на русском, французском и татарском, что у меня даже рот приоткрылся.
— Что это? — Было ясно, что на чёрное распятие Данияр не рассчитывал.
— Одна очень мерзкая и опасная штука. Так, тихо. Всё потом... если выберемся. Ещё раз тебе повторяю: отбери у него эту дрянь. Хоть пальцы ему ломай, но отбери! Он держит её двумя руками, одной ему не справиться. Это шанс. Я попробую как-то его нейтрализовать, а ты выгрызи у него крест. Живым его здесь оставлять нельзя. Всё, заходим, — он посмотрел на меня вишнёвыми глазами, — если ты во что-то веришь, сейчас самое время помолиться.
Одним длинным жутким прыжком Данька оказался за спиной его преподобия. Меня буквально протащило по ватному туману, и я грохнулась на спину, когда Данияр остановился. Люсьен поднял голову и что-то негромко сказал по-французски. Я не расслышала его слов. Лицо его было спокойным и умиротворённым, окинув взглядом меня и обернувшись к Даньке, он снова опустил голову, глядя, как изгибается чёрный хлыст, выходящий из распятия. И тут началось.
Я никогда не видела, как убивают людей. Это было страшно. Данияр решил, видимо, подстраховаться, и фигуру священника залило багровое пламя. Один язычок его задел меня, и я зашипела от жуткой, непереносимой боли. Руку словно опустили в кипяток. Монсиньор тоже, казалось, испытывал явный дискомфорт, но только крепче вцепился в чёрное распятие, вытягивающее жизнь из моего мужа. "Отобрать! Отобрать, пока Данька сжигает его в своём пламени..." — тут уж не до обгоревшей руки. Но разжать пальцы его преосвященства оказалось делом не просто нелёгким. Оно оказалось невозможным. Будто вместо рук у Люсьена были намертво заржавевшие латные перчатки, все мои попытки раскрыть сомкнутые ладони ни к чему не приводили. Монсиньор, казалось, совершенно не сопротивлялся, он не делал ни одной попытки как-то защититься, и всё же стоял намертво, будто его ноги вросли в белый туман. "Ни фига, — прошептал Данияр, — так не выйдет... Попробуем вспомнить молодость... Я, знаешь ли, в отрочестве был тем ещё гопником." И настолько... неуместными показались мне эти слова, что я чуть было не прекратила свои бестолковые попытки вытащить из рук епископа чёрный крест. Вдруг голова священника запрокинулась: Данька, уже прекратив полоскать его в багровом огне, теперь методично сжимал горло, нашёл кадык и второй рукой внезапно двинул монсиньору в челюсть. Раздался клокочущий хрип раненого зверя, но пальцев брат Луи-Армеля не разжал. Он вообще оказался на редкость живучим, даже со сломанной челюстью и вырванным кадыком он продолжал косить глаза на распятие, словно ожидая какого-то сигнала. И у меня не было ни малейшей возможности разжать его пальцы.
— Отойди, — заорал Данияр, видя мои бесплодные попытки, — дай я. А ты давай, утюжь его как можешь. Хоть уши отгрызи, только отвлекай на себя. И поосторожней, эта скотина упёртая, как ишак. Давай!
Мне ничего не оставалось делать, как ополчиться на Люсьена Дежанси извечным женским способом: расцарапыванием лица. Спасибо, Данька, что заставил меня нарастить ногти, теперь это оружие было весьма кстати. Священник оказался не только живучим, но и вёртким, попасть пальцами в глаза оказалось тоже весьма нелёгким делом. До левого глаза я дотянулась и в ужасе наблюдала, как лопается и вытекает из глазницы бледная слизь. Эта картина, словно сошедшая со страниц низкопробного трэша, странным образом одновременно леденила кровь и оставляла равнодушной. Люсьен хрипел, мотал головой, но всё равно железной хваткой держал крест. И вдруг он дёрнулся, как от удара током, и издал нечеловеческий вопль. Я обернулась и замерла от ужаса.
Данияр, поняв, что просто так инквизитор не расстанется со своим артефактом, одним резким движением сломал тому руки. Вернее, просто оторвал кисти, и на их месте теперь красовались ужасные кровавые обрубки с торчащими костями. На белом тумане валялись две сцепившиеся кисти, и в них чёрный крест, всё ещё посылающий в невидимую бесконечность свой дымный след.
— Хоть так, — сплюнул Данияр и начал методично отламывать палец за пальцем. Зрелище было настолько отвратительным и жутким, что к горлу подкатила тошнота, и я поспешно отвернулась. В ушах стоял хруст ломаемых костей.
Люсьен Дежанси был всё ещё жив. С оторванными руками, с вырванным кадыком, выколотым глазом и сломанной челюстью, он всё ещё был жив и полз к Данияру, хрипло выплёвывая кровь. Данька не смотрел на него, всецело поглощённый ломанием скрюченных пальцев. Меня замутило. Но... Как наяву, передо мной предстало бледное лицо с закрытыми глазами и тёмной прядью, прилипшей к взмокшему лбу. Не знаю, какой котёл в аду мне уготован, какие черти уже извелись в предвкушении моего появления. Это только кажется, что переступить черту легко. Зажмурившись, я с силой наступила инквизитору на горло. Хрип перешёл в бульканье. Данька поднял голову и скривился от омерзения. В руках он держал чёрное распятие. Всё-таки он его выдрал.
— На, — он протянул его мне, — ломай. Я послежу за этим хищным мсье.
Распятие было скользким, холодным и каким-то жирным на ощупь. От одного прикосновения к нему я упала на колени, и меня чуть было не вывернуло наизнанку. Омерзение захлёстывало почти физически, будто у меня в руках был клубок свежевытащенных кишок. Распятие скользило в руках, словно угорь, пытаясь вывернуться, и я чуть не упустила его из рук. Содрогнувшись в последних спазмах, я закусила губу и с силой разломила чёртов крест. Раздался треск, как от электрического разряда, и вдруг меня отпустило. Я посмотрела на свои руки. Крест был переломлен пополам, и больше никаких жгутов из него не выходило.
Данияр облегчённо выдохнул и взял у меня обломки.
— Чёрт бы это всё побрал, — прошептал он, стоя на коленях. А потом вдруг с силой загнал больший обломок с перекрестием в пустую глазницу монсиньора Люсьена Дежанси. Тот дёрнулся и затих.
— Всё? — прошептала я, сглатывая едкую слюну. — Это... всё?
— Да, — прошептал Данияр, — успели. Если бы жгут исчез до того, как ты сломала распятие, Луи бы умер. Но мы успели... успели... — он вдруг осел на туман.
— Боюсь только, — его губы тронула горькая улыбка, — что это уже не имеет значения.
Я замерла, внутри против воли что-то задрожало.
— Даня... ты о чём?...
— Я пустой, — он растянулся на тумане и тоскливо посмотрел вверх. — у меня больше нет сил. Когда человек наполовину здесь, наполовину там, борьба с ним отнимает почти все силы. У меня даже огонь кончился. Боюсь, Юлёк, нам отсюда не выбраться. Я даже себя не смогу перенести, что уж говорить о тебе. Мужа твоего мы вытащили, вот только никто к нему не вернётся. Прости, — он закрыл глаза. — кажется, я убил больше народу, чем следовало... Прости меня... Я не рассчитал своих сил. — Он умолк и отвернулся.
* — Покой вечный подай ему, Господи, и свет вечный ему да сияет. Да упокоится с миром. Аминь. (лат.)
Глава III
Чем дольше я в немом ужасе глядела на измученного Данияра, тем отчётливее понимала, что он прав. Он совершенно обессилел, лицо его приобрело странный сероватый оттенок, багровые глаза потускнели, из уголка рта стекала струйка крови. В таком состоянии он даже комара не прибил бы. "Он не воин, — с горечью вспомнилось мне, — и никогда им не был. Он демон-искуситель, для таких, как он, уже выбрано местечко в восьмом круге, он обольститель, коллекционер женских сердец, сноб и позёр, но он не воин. Не убийца. И то, что ему пришлось сойтись с Люсьеном Дежанси врукопашную, доконало его окончательно." О том, чтобы попробовать самостоятельно выбраться из мира туманов, не могло быть и речи. Я попросту не знала, как туда попадают. А если нет входа, то откуда возьмётся выход?
Выход, выход... Я старалась не смотреть ни на лежащего в прострации Даньку, ни на изувеченный труп инквизитора. Раздавить каблуком горло! Интересно, в каком круге окажусь я. Чёртов Данте, очень вовремя. Никогда бы не подумала, что с такой лёгкостью смогу перейти, казалось бы, незыблемую черту... Выход... Без Данияра и думать нечего. Без Данияра...
Я повернулась к лежащему навзничь мужчине.
— Тебе не хватит сил даже для того, чтобы выйти самому?
Данька отрицательно покачал головой:
— Нет. И, боюсь, ждать пока всё само собой рассосётся, бессмысленно. Здесь время идёт по-другому. Я могу пробыть здесь сутки, месяц, год, и чувствовать себя всё так же. Нужно что-то кардинальное, но ничего в голову не приходит.
— А мне пришло. — Я старалась не смотреть по крайней мере ему в глаза. — Я, конечно, не Мадлен, но, если зажмуриться, то, может, и прокатит.
Господи, неужели я это сказала вслух? Данька с трудом приподнялся на локтях.
— Юля, ради бога...
— Ты же говорил, что ты так восстанавливаешься? — перебила я его. — Что, в Париже не так, что ли, было? Когда ты чуть ли не силой заставил Луи вызвать Мадлен, потому что старый Гийом тебе все жилы вытянул? Ну? Восстановился же. А сейчас всё не в пример серьёзней, тебе не на самолёт бежать. Тебе бы не сгинуть тут, в этих чёртовых облаках, вместе со мной и трупом перед носом. Не знаю, как ты, а я хочу вернуться. Мне есть, к кому возвращаться. И вообще, ради чего был весь этот... этот ужас, этот... Да в конце-то концов! Ты мужчина или нет? Бери себя в руки, пока я... — В голосе звенели истерические нотки. — пока я не пожалела о своих словах. — Господи, это какой-то сюр. Театр абсурда, Ионеско отдыхает, положив голову на плечо Сальватору Дали. Данияр очень внимательно смотрел на меня, и я отвела глаза.
— Да, это может сработать, — тихо сказал он. — Чёрт... Ты уверена? Хотя... Я тебе обещал, что не притронусь к тебе без твоего разрешения. Вроде бы я его получил.
Я кивнула. Уже пора что-то делать, я даже не знаю, сколько времени прошло на Земле, как там Дежанси и жив ли он вообще? А со своей совестью я как-нибудь договорюсь.
— A la guerre comme a la guerre*, — сообщил Данияр и с трудом сел. — Ляг на спину и закрой глаза.
— Зачем?
— Забыла? Беспрекословное подчинение! Слушай, — он наклонился ко мне, — тебе же легче будет. Думай о чём хочешь, вернее... о ком хочешь. Со своей стороны обещаю, всё пройдёт быстро и безболезненно. Чёрт, было бы побольше времени... Ладно, думаю, для разовой операции хватит...
Меня почему-то затрясло. В последний момент захотелось закричать, что нет, не надо, я передумала, только вот чего стоит моя стыдливость, когда на кону три жизни? Снявши голову, по волосам не плачут. Я легла на туман и зажмурилась, прикусив губу. Ничего, Юль, тысячи женщин мечтали бы оказаться на твоём месте. Вот и размышляй над этим парадоксом...
Чем больше я сознательно уводила мысли в какие-то глубины абстракций, тем сильнее тело начинало жить своей жизнью. Память фиксировала каждое осторожное прикосновение через ткань (и почему я оказалась здесь в своём вечернем платье?), каждое поглаживание и поцелуй. Внезапно захотелось открыть глаза и хоть посмотреть, как оно там. Нельзя. Лежи, думай о вечном... и не перечь. Тебя не насилуют, в конце концов, у тебя уже судороги по телу пробегают от его прикосновений... не сметь открывать глаза.
Правда, в кульминационный момент они чуть было не открылись сами, настолько сильной оказалась внезапная волна наслаждения. Тело выгнулось дугой, с губ сорвался полустон-полувсхлип, и на коже выступили мурашки. Данька подождал, пока закончится последняя конвульсия, и рывком поставил меня на ноги.
— Ну вот, а ты боялась. Теперь надо делать ноги, я сейчас на одном адреналине, но долго это не продлится.
— Подожди, — я оправила платье и непонимающе уставилась на него, — но ты же не... Ты же даже не...
— Чёрт, — заорал Данька, — я иногда не пойму, в награду ты мне послана или в наказание. Я подпитываюсь женским наслаждением. Было? Было. Всё. Сам с собой я как-нибудь договорюсь. А теперь пора валить. Все расспросы дома.
Он закрыл мне глаза рукой, и мир куда-то провалился.
Очнулась я лёжа на полу около кровати. Данияр уже пришёл в себя и даже развязал все шнурки, что скрепляли наши руки. Вид у него был измочаленный, но глаза уже не напоминали две тусклые головёшки. Увидев меня, он кивнул:
— Welcome.
Не обращая на него внимания, я бросилась к постели. Луи-Армель всё так же спал, но лоб больше не покрывала мелкая испарина, а лицо порозовело. Я осторожно потрогала его лоб. Тёплый. И дыхание ровное, бесстрастное, как у человека, что видит десятый сон. Я почти физически почувствовала, как с плеч упала гора. Эверест. С губ сорвался вздох облегчения. Всё-таки успели...
На плечо мне легла рука. Я обернулась. Данька поманил меня пальцем и, отведя на кухню, заявил:
— У нас осталось одно неоконченное дело.
Нет, взмолилась я про себя, пожалуйста, не надо. Я не хочу! Мы уже дома, всё позади, не надо больше...
Видимо, на моём лице было всё написано, потому что Данька прищурился, сплюнул, закурил и бесстрастным тоном сообщил:
— Память буду тебе чистить, подруга. А то ты ни мне, ни Луи в глаза смотреть не сможешь. Я тебя знаю. Уйдёшь в капитальную рефлексию, а там и спиться недолго. А оно нам надо? Мне нужен вменяемый режиссёр монтажа, а твоему мужу — жена в здравом рассудке. Так что иди сюда, будет немного щекотно.
— Даня... — Внезапно мне в голову пришла кошмарная мысль. — Скажи... только честно. Ты первый раз стираешь мне память?
На мгновение мне показалось, что он меня ударит. Но он отвернулся к окну, и только желваки ходили туда-сюда.
— Вот, значит, что ты обо мне думаешь, — тихо сказал он. — Ну, по логике, наверно... Юля! Ты всерьёз полагаешь, что я сплю с тобой, а потом препарирую каждый раз? Нет, я всё понимаю, ты на нервах, у тебя шок, ты пережила такое, что многим и в горячечном сне не приснится... Ты правда так думаешь? Между прочим, чистить память дело весьма трудоёмкое. Да и не в этом суть. Я тебе обещал? Обещал. Я своих слов не нарушаю. И вообще, как показала жизнь, иметь тебя в друзьях значительно лучше, чем просто... иметь. Успокойся. И давай, иди сюда. Чем дольше мы препираемся, тем больший объём мне надо уничтожить.
Вместо этого я села на пол и расплакалась, закрывая лицо руками. Боже, что я наговорила! Как у меня язык повернулся? В висках ухали литавры. Данька, прости, пожалуйста, я не знаю, что на меня нашло, господи, ну что ж такое... Так безумно, невыносимо стыдно мне ещё никогда не было. И я плакала, сидя на холодном линолеуме, скорчившись, как от ветра. Данька в который раз рывком поднял меня на ноги.
— Господи, что ж такое... Ну не истери только, я всё понимаю, я всегда всё понимаю. Женщины во время ПМС однозначно слетают с катушек. Это нормально.
— Откуда ты знаешь, что у меня... — Это что ещё за рентгенолог в нём проснулся?
— Юля, не тупи. Мне достаточно пару минут смотреть на женщину, и я знаю о ней всё. Что ей нравится, что ей не нравится, эрогенные зоны и месячный цикл. Невелика тайна, знаешь ли, а тебя я вообще наизусть знаю. Могу потом передать всю информацию Дежанси. Тихо, тихо! Не паникуй. Я нем, как рыба. В конце концов, как бы я иначе закончил весь этот фарс за полторы минуты? То-то же. Блин, никогда не думал, что эта информация мне пригодится. Жизнь вещь непредсказуемая. Так, а теперь иди сюда, или я тебя силой притащу.
Он положил пальцы мне на виски, и взор заволокла странная вязкая пелена. Было немного щекотно, правда, перед глазами вспыхивали картины из мира туманов, наш с Данькой диалог... и он почему-то становился всё тише и тише, а потом пелена унесла с собой всё, что со мной происходило после.
— Мы дома? — Я вертела головой. Данияр затянулся сигаретой и кивнул:
— Дома.
— У меня в голове какой-то сумбур, — пожаловалась я, — а Луи? Что с ним? И вообще, почему мы на кухне?
— Курим, — сообщил Данька, помахав у меня перед носом сигаретой. — Луи спит, ты сама проверяла, а потом мы пошли курить. Мысли путаются? Ну так что ж ты хочешь.
— Господи... — я села на стул и тоже закурила. — Я поверить не могу... весь этот ужас...
— Что ты помнишь? — тихо спросил Данька и сел поближе.
— Даня, я даже вспоминать не хочу! Этот... это убийство... и я своими руками... и это жуткое распятие... оно было скользким... как слизняк... и таким омерзительным... а потом ты сказал, что нам не вернуться... — Я вопросительно уставилась на него. Данька пожал плечами:
— Скрытые резервы. Сам не ожидал. В критической ситуации люди способны на многое. Мне настолько не улыбалось сдохнуть в тумане, что как-то взял себя в руки. Хоть и с трудом. Этот чёртов инквизитор — худшее, с чем я сталкивался за всю свою жизнь. А ведь я был прав, когда говорил, что ты за своего карателя горло перегрызёшь. Самую малость ошибся. Ты это горло пронзаешь каблуком. Я даже залюбовался. Да, наша сделка приносит просто феерические плоды. Ладно, пойдём, глянем, как там Луи-Армель.
Проснувшись и увидев две наши взволнованные физиономии, Дежанси понял, что что-то пошло не так.
— Что случилось? Дан, что ты тут делаешь? Почему у вас такие лица? Что произошло?
Данияр сел на краешек постели и испытующе посмотрел на Дежанси.
— Рассказывай всё, что помнишь, с момента как мы вчера разошлись.
Луи-Армель непонимающе посмотрел на него.
— Люсьен Дежанси, — бросил Данька в пустоту, — а теперь вспоминай максимально подробно, что ты чувствовал ночью. Не упускай ни одной детали.
Луи-Армель подобрался, обхватил руками колени и медленно, вспоминая, заговорил:
— Вечером... я сильно перебрал. Голова кружилась, я решил, что от шампанского. В душе меня немного повело, но удалось не упасть. А потом навалилась такая слабость... я лёг. Думал, засну быстро, но сон не шёл, а слабость усиливалась. Я даже не смог встать, чтобы выпить таблетку. И тоска... такая чёрная, беспросветная тоска... аж жить не хочется...
Данияр слушал молча, а потом тихо спросил:
— Тебе знакомо саргеминское распятие?
— Да, — кивнул Дежанси, — эту историю в нашей семье знают все.
— Ну так вот твой преосвященный братец пустил в ход этот сатанинский крест.
Дежанси вздрогнул.
— Нет! Этого не может быть! Это проклятая вещь, и ни один священник не осквернит своих рук прикосновением к этому...
Данияр сунул руку в карман и вытащил маленький обломок чёрного креста. Большой, как я помнила, он вонзил в глазницу Люсьену. Луи-Армель смотрел на чёрный обломок, и губы его дрожали. Было видно, что он потрясён.
— Откуда у тебя это?
— Ну сам-то как думаешь?
— Ты был там, — пробормотал Дежанси, — ты там был... И... ты убил его?
— Я не убийца. — Данияр спрятал обломок. — Монсиньор вполне себе жив, он был в тумане только наполовину. Но проснётся он в весьма... покалеченном виде. Слепой на один глаз, — загибал он пальцы, — с порванными голосовыми связками, ноющей челюстью, и ему, похоже, пару месяцев надо будет посещать невролога и физиотерапевта, чтобы восстановить подвижность и чувствительность кистей рук. Но это всё лечится. А вот в туман он больше не сунется. Можешь жить спокойно. Без саргеминского креста ему там нечего ловить, а второй такой вещи не существует. Как и первой теперь, — он прикоснулся рукой к карману брюк.
Дежанси вылез из кровати, оделся и с видом человека, получившего удар под дых, сел в кресло с ногами.
— Расскажи, — тихо попросил он, — что там произошло...
Данияр закурил, некоторое время молча смотрел, как тлеет сигарета, а потом встал и налил себе полный стакан коньяка. Посмотрел на Луи и решил тому пока не наливать, мне плеснул вполовину меньше.
— Мне позвонила Юлька в три часа ночи...
Он говорил долго. Очень долго. Опуская живодёрские подробности (мой каблук он тоже не стал упоминать) он рассказал, как мы попали в туман, как обнаружили Люсьена, как отбирали у него крест и как я его переломила. Как на последнем издыхании всё-таки вырвались из мира белых облаков, оставив позади себя бесчувственное тело епископа Конгрегации доктрины веры. Как вернулись домой.
— В общем, — заключил Данияр, — у меня складывается впечатление, что моя задача в этом мире — изничтожить на корню род Дежанси и отправить карателей из Плезанса на свалку истории.
— Только до меня не доберись, — слабо пошутил Луи-Армель.
— Да я до тебя первого добрался.
И они рассмеялись. Меня медленно, но верно отпускала вязкая одурь. Всё кончилось.
Потом Луи-Армель внезапно помрачнел.
— Ты второй раз вытаскиваешь меня с того света. Но... Дан, неужели ты не мог обойтись без Юли? Ты же подвергал её смертельной опасности. А если бы... если бы с ней что-то случилось?
Данияр качнулся вперёд, и его лицо почти вплотную приблизилось к Дежанси.
— Если бы! Я тебе потом скажу одну русскую поговорку на этот счёт. Ты был в отключке, и твоим согласием мне как-то не удалось заручиться. О да, я мог бы оставить её сидеть у постели умирающего мужа. Через пять часов она стала бы вдовой, пресс-служба посольства оплакала бы безвременный уход своего сотрудника, а в холле телекомпании красовался бы мой портрет с чёрной лентой и десятью гвоздиками. Шикарный размен. Пойми, один на один я с твоим братцем не справился бы. Просто не справился. Я не воин. Не боец, не солдат. Я даже в армии не служил. Может, измором и взял бы его, но время, Луи, время! У меня его не было. Поэтому пришлось тащить её с собой. Если ты ещё не понял, в тумане твоя жена становится неким элементом хаоса, рушащим этот неподвижный, закостенелый мирок. Она уже третий раз шастает там, это накладывает определённый отпечаток. Прошлый раз она ухитрилась влезть в наш чинный и благородный поединок, и вся гармония разом сдулась. Так что я взял её с собой совершенно сознательно и грамотно распорядился приданными резервами. Такие, как я, побеждают хитростью и подлостью. А победителей не судят. И вообще, я с ужасом начинаю замечать за тобой чисто русскую рефлексию по тому, чего уже не изменишь. Это Юлька на тебя так влияет?
Дежанси слабо улыбнулся:
— Воистину победителей не судят. Плесни мне тоже, как-нибудь приведу себя в порядок утром.
— Расскажи о распятии, — Данияр обновил стаканы. — Эта штука большой кровью нам далась. Я кое-что знаю о нём, но вот Юлька совсем не в курсе.
Луи-Армель кивнул, и взгляд его приобрёл знакомое отрешённое выражение.
* — На войне как на войне (фр.)
Глава IV
— С истории саргеминского распятия, в общем-то, и началось в известном смысле возвышение рода Дежанси. В 1412 году в городке Саргемин, он находится недалеко от нынешней франко-германской границы, стали происходить странные и пугающие события. Люди напрямую говорили, что близ города облюбовали себе место ведьмы. Пропадали дети, взрослые умирали от странных болезней, исходя кровью через кожу, но это всё ещё не вызывало кромешного ужаса. В конце концов, в пятнадцатом веке ценность человеческой жизни была близка к нулю. Но потом город всколыхнуло ужасное известие. Бесследно пропал отшельник, пожилой и благочестивый человек, к которому за советом и утешением ходили едва ли не чаще, чем к настоятелю местного храма. Люди были уверены, что старец попал в лапы ведьм. Расследование взяла в свои руки инквизиция, в Саргемин прибыла группа братьев-доминиканцев во главе с епископом Домиником Дежанси. Горожане, трясясь от страха, всё же смогли объяснить инквизиторам, где, по их мнению, свили гнездо ведьмы. Это место недалеко от города, в чаще леса. Когда доминиканцы прибыли туда, они действительно обнаружили шабаш. Некоторых ведьм удалось схватить, некоторые скрылись, здесь история становится весьма путаной. Но главное, что удалось обнаружить братьям — изувеченный труп старого отшельника. Он был сожжён в костре, но не до конца. Удалось установить, что над ним зверски издевались. В хрониках указано как минимум, что ему выкололи глаз, вырвали руками горло и натуральным образом оторвали кисти рук... Дан, что с тобой?
Данияр сидел, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в колени.
— Ничего, — прошептал он, — просто зеркало... Не обращай внимания, продолжай, мы внимательно слушаем.
Луи-Армель ещё раз окинул Даньку встревоженным взглядом и вернулся к повествованию.
— Распятие, с которым не разлучался отшельник, было осквернено. Его сначала окунули в кровь старца, а потом прокалили на том самом огне, который пожрал его тело. С того самого момента цвет креста изменился на аспидно-чёрный. Неизвестно, что за заклятья и наговоры использовали дьяволопоклонницы, они не сознались ни под пытками, ни на костре, но распятие обрело ужасную особенность. Оно могло при должном использовании в прямом смысле слова вытягивать из человека жизнь, капля за каплей, и от этого... оружия не было спасения. Доминик Дежанси первый понял, что за адскую вещь они обнаружили в хлопьях чёрного пепла. Он привёз её в Ватикан, и она навсегда была похоронена в самых дальних и запретных тайниках Святого престола. Её не могли уничтожить, поэтому просто заперли подальше. А брат Доминик после этой жуткой истории обрёл в себе способность отыскивать нечеловеческую суть в обычных, на первый взгляд, людях. Но что ещё страннее, его племянник, Бертран, проснулся в один прекрасный день и обнаружил, что его глаза поменяли цвет. Он в ужасе бросился к дяде, резонно опасаясь, что путь к костру становится пугающе коротким. В те времена можно было сгореть за рыжий цвет волос, что уж говорить о разноцветных глазах. Но вышло иначе. Доминик Дежанси понял, что перед ним охотник. Первый настоящий охотник в нашей семье. Он добился аудиенции у папы Григория XII (какая ирония, верно?), и с тех пор берёт начало история охотников и инквизиторов рода Дежанси.
— Серьёзное начало, — задумчиво кивнул Данияр, — а вот конец подкачал. Люсьен совершил роковую ошибку. Вернее, две. Первая, это то, что он вообще осмелился воспользоваться крестом из Саргемина. Теперь его душа вряд ли найдёт прибежище в райских кущах. А второе... Нечего было тащить эту дрянь в туман. Там она не столь неуязвима. Юлька сломала её, как щепку. Люсьен наверняка знал, что в мире облаков вещи меняют свои свойства. Он не подумал, что распятия это тоже касается. Какая ирония: он приобрёл там невиданную силу, но его артефакт подвёл его в последний момент.
— Я не понимаю, — Луи-Армель обхватил голову руками, — что на них нашло? Что на старого Гийома, что на Люсьена. Почему они вдруг вспомнили все свои обиды? Я уехал в Париж двадцати лет от роду и до тридцати пяти лет им не было до меня дела. Люсьен иногда присылал короткие письма, словно проверяя, жив ли я вообще, прадед и тем меня не баловал...
— А твои дед и отец? — хмуро поинтересовался Данька, делая внушительный глоток.
— Мой дед погиб во Вторую Мировую, он был участником Сопротивления. А отец... Он стал инвалидом, прикованным к креслу, после схватки в тумане. Он победил своего противника, но и сам не смог полностью увернуться. В наш мир он вернулся парализованным седым стариком, а ведь ему было всего сорок два. Мне тогда было десять лет, Люсьен уже учился в семинарии. Вскоре отец умер. Наверно, это и отвратило меня окончательно от стези охотника. Я не мог смириться с тем, что меня может ждать такой же конец. Старый Гийом осыпал меня проклятиями, но выбор свой, выбор осознанный, я тогда сделал. И как только представилась возможность, покинул Плезанс и осел в Париже. Поначалу было трудно, — он с горечью усмехнулся, — но мне наплевать было. Я стал слушателем в университете, это, конечно, не высшая школа, но всё ж. Потом стал журналистом. Потом... В общем, пришёл к службе на дипломатическом поприще. Хм. Никогда бы не подумал, что перееду в Россию и стану здесь работать. — Он провёл рукой по моим волосам. Рука была тёплой.
— Я тебе на пальцах объясню. — Данька переменил позу и теперь его голова почти касалась пола, а ноги были задраны на спинку кресла. — Старику Гийому оставалось жить всего ничего, и он это понимал. И решил напоследок всё-таки разделаться с отступником и предателем. Он же не мог предположить, что а) ему это не удастся, б) что Люсьен Дежанси решит воспользоваться этой адской игрушкой. Ну, а дальше всё как по нотам, Гийом умер, так и не убив тебя, а твой братец, потрясённый таким оборотом дела, решил восстановить справедливость, как он её понимал. Вот и вся любовь. — Данияр запрокинул голову и влил в себя остатки коньяка.
— Я искренне надеюсь, что все, кто мог, свои покушения уже совершили. — Луи-Армель закурил прямо в комнате, чего обычно себе не позволял. Пепел равнодушно падал на пол. — У меня больше нет родственников.
— Уже всё, — подтвердил Данька, — окончательно и бесповоротно. Живи и радуйся. А ты, — он обернулся ко мне, — больше не вздумай шляться по туману. Я тебя вытаскивать не буду, так и знай.
— Да я туда вход найти не могу, и выход тоже, — засмеялась я, — это же ты тут используешь скрытые резервы, а у меня и резервов-то нет.
Данияр смерил меня очень странным взглядом, впечатление усиливало то, что видела я его вверх ногами. Он помолчал, а потом бросил в пустоту:
— Резервы вещь сложная и непредсказуемая.
Эту реплику я так и не поняла, а Данька снисходить до объяснений не собирался.
Ушёл он от нас в пять утра, сообщив, что ему как бы на работу завтра, а он ещё не выбрал рубашку. М-да. Некоторые вещи никогда не меняются.
— Ты же знала, на что идёшь, — прошептал Дежанси, уткнувшись головой мне в плечо, — как ты могла так рисковать?
— Луи... а что, если бы со мной случилось что-то подобное, разве ты не рискнул бы...
— Я бы ни секунды не колебался, — покачал он головой.
— Тогда чему ты удивляешься?
— Я... Я не удивляюсь... не смею удивляться. Иди сюда.
— Vont ; moi. Je suis... Je dois sentir que je suis vivant.
— Tu es fou. Il reste quatre heures...
— Eh bien, quatre heures n'est pas quinze minutes...
— Tu es vraiment fou... *
После моя задача оказалась весьма сложной: привести Дежанси в подобающий вид, потому что до начала его рабочего дня оставалось два часа. Как позже он мне признавался, ещё ни разу в жизни он не держался настолько вежливо и корректно, как с похмелья после покушения на его жизнь.
* * *
Я сидела в аппаратной и — редчайший случай! — монтировала не с Данияром. Рядом со мной сидел наш шеф-редактор Сергей Ледовников и, подслеповато щурясь, вглядывался в монитор. С экрана сверкал белозубой улыбкой мой спецкор, ныне награждённый медалью ордена "За заслуги перед Отечеством" второй степени. Ледовников протёр очки и пропыхтел:
— Вот чем он ухитрился отличиться перед отечеством, хотел бы я знать.
— У тебя же собственноручно написано: "За всестороннее и беспристрастное освещение общественной, политической и экономической обстановки в стране".
— Мало ли, что у меня там написано, я с пресс-релиза скопировал. Ну всё, теперь я даже боюсь представить, какой рецидив звёздной болезни нас всех ждёт... Так, выставь код пятьдесят четыре пятнадцать. А, каково?
О, да. Рукопожатие с президентом — это то самое, чего Данияру так не хватало в его и без того бурной жизни. Знал бы Владимир Владимирович, кому он цепляет медаль... Надо будет оцифровать для Даньки исходники и сюжет, всё-таки историческое событие. Вручение госнаград ко Дню России. М-да, кто бы мог подумать. И всё же в глубине души я Данияром гордилась. Как ни крути, а награду свою он заслужил. Ну ничего, вот вернётся, расскажет всё в подробностях.
Я ещё раз придирчиво отсмотрела сюжет. Всё чистенько, брака нет, склеечки ровные, баланс белого соблюдён, всё прекрасно и эталонно. А теперь вперёд, на эфир.
Закончив работу над этим эпохальным событием, я набрала Дежанси.
— Привет, это я. У тебя есть минутка?
— Да, конечно. Что нового?
— Если будет время, посмотри наш вечерний выпуск. Первый сюжет. Гарантирую, ты удивишься.
— М-да? Интрига. Так что там будет?
— Луи! Я просто предупредила. Не хочу раскрывать всё заранее.
— Что ж, придётся посмотреть. Твой шеф как-то по-особенному отличился на этот раз?
— Более чем. Ладно, до вечера. Целую тебя.
— Я тебя тоже.
Около десяти часов вечера Данька влетел в монтажку и грохнулся в кресло на колёсиках, откатившись по инерции к самому окну. На левой стороне пиджака блестела медаль на красной ленте.
— Ну, что скажешь?
— Офигеть, — честно призналась я, — я, конечно, всякого от тебя могу ждать, но чтоб на тебя ещё и награды вешали... Вот ты мажор. Ещё и президент ему руку пожал. Прямо не верится. Да, я же тебе на жёсткий диск всю церемонию скинула, на память.
— Вот за что тебя люблю, — он крутанулся в кресле, — так это за то, что схватываешь на лету. Сам хотел тебя попросить.
— Что, орденоносец, теперь сойдёшь с ума от того, что нечего больше желать?
— Ты рехнулась, радость моя? Это только вторая степень, есть ещё и первая, а потом сам орден о четырёх степенях.
— Ты решил заделаться полным кавалером? — Ничего себе перспективы он себе строит.
— У меня впереди вечность, — вишнёвые глаза весело блеснули, — и потом, ну надо же к чему-то стремиться. Так, теперь по делу. Сегодня я уже ни о чём, а завтра соберу всех наших в "Окнах", будем отмечать моё возвышение над убожеством этого мира и нищетой духа. Ты Луи предупредила?
— Сегодня новости посмотрит, сам поймёт. Я уж не стала спойлерить.
— Интриганка, блин. Ф-фух, — он ослабил узел галстука, стянул его через голову и, расстегнув рубашку на три пуговицы, откинулся в кресле. Сквозь белую ткань что-то блеснуло. Кулон. Я присмотрелась. На Данькиной груди висел на цепочке чёрный обломок, заключённый в серебряную оправу. Вечное и зримое напоминание о том, что ни добро, ни зло не абсолютны, но, сплетаясь друг с другом, принимают подчас самые причудливые обличья.
* — Иди ко мне... Я... Я должен почувствовать, что я жив.
— Ты сумасшедший. Четыре часа осталось...
— Ну, четыре часа не пятнадцать минут...
— Ты и впрямь сумасшедший... (фр.)
Заключительная часть: http://www.proza.ru/2016/05/12/1764