10. Extremis malis extrema remedia. Полная версия

Глава I. Приглашение

Почтовый ящик подмигивал мне, хвастаясь новым сообщением. Олеся. Я глянула на тему письма и удивлённо присела на край стола. Не то чтобы мы не поддерживали связь после её переезда в Англию, нет, мы постоянно переписывались по электронке и в соцсетях, я была в курсе всей её жизни в Нортамберленде, и всё же в этот раз ей удалось меня не то чтобы удивить, но озадачить. Первый раунд, однако ж, был за мной: узнав о моей свадьбе, она засыпала меня вопросами и комментариями, а, получив пару фоток, откровенно не узнала своего бывшего коллегу по дирекции информационных программ. Все Данькины злоключения происходили уже после Олесиного отъезда, и она помнила его исключительно как тихого, затырканного мальчика, которого называли "сирота казанская" и постоянно отправляли на ночные аварии и прорывы труб. Поэтому я не удивлялась, что у Олеси челюсть отпала после моих снимков. Данияр тогда ослеплял собой весь Савёловский ЗАГС, неудивительно, что именно его приняли за жениха, а вовсе не тихого и неприметного Луи-Армеля в своей вечной чёрной рубашке даже на собственной свадьбе. Олеся бомбардировала меня вопросами, на которые я ответить не могла и сочиняла что-то несусветное. Про Дежанси она отписалась скупо, что-то про любителей разноцветных глаз, Елисейских полей и прочих вывертов. Мне ужасно хотелось ей напомнить, что её собственный выверт был вообще на грани разумного. Но она только закидывала меня удивлёнными смайликами, будто я поразила её в самое сердце. Кажется, она вообще не верила, что я могу выйти замуж хоть за кого-то, пусть даже иностранца и гражданина Евросоюза. Хорошенькие дела, ей, значит, можно, а мне уже не можно? Зато теперь настала её очередь заставить меня упереться в монитор.

"Ты же получила загранпаспорт, — писала она мне по электронной почте, что подразумевало некоторую приватность беседы, — даже в Париж к своему аналитику моталась. Теперь не отвертишься, у нас через месяц третья годовщина, и я требую твоего присутствия. В конце концов, ты тоже приложила руку к обустройству моей личной жизни."
"Олесь, я тебе уже объясняла, я не хочу в это ваше логово. Я и Линсдейлу это объясняла, ещё тогда."
"Не смеши, после того, как Сэйдж упокоился в своей темнице, здесь абсолютно безопасно. Юль, хватит придуриваться, я так по тебе соскучилась, и Томми тоже будет рад тебя видеть."
"Ты предлагаешь мне бросить всё и рвануть к вам на туманный Альбион? А мужа мне куда девать и Даньку тоже?"
"Да бери их с собой, в замке можно роту разместить... а Данька у тебя здесь каким боком?"
"Он мой шеф, и не спрашивай, что это означает. Нас и так обзывают триумвиратом, как бы кошмарно это не звучало."
"В скайп!" — скомандовала Олеся. Делать нечего, я запустила голубенькую программу.

— Привет, — она улыбалась мне с экрана. М-да, жизнь в Англии всё-таки здорово её изменила. Конечно, с таким мужем можно позволить себе любые причуды для собственной красоты, но, надо признать, сейчас Олеся просто ослепляла. Из симпатичной, но, в общем-то, заурядной девушки она превратилась в настоящую леди, даже черты лица, казалось, стали более благородными и утончёнными. Волосы она выкрасила в пепельный цвет, который ей шёл гораздо больше, чем свой собственный, сделала стильную стрижку, на плечах дорогой неброский палантин... Ох, блин, и только я как была пугалом с отросшими корнями, так и осталась, а Дежанси мою внешность никогда не критиковал, чем не давал мне повода для совершенствования. Как он вообще на мне женился, не пойму, и даже Данька тут был бессилен что-либо объяснить, даже будучи узким специалистом этого профиля.
— Привет.
— Юль, — она сразу перешла с места в карьер, — я что-то не пойму. То есть, ты, конечно, объясняла, но, прости, это дикость. Как тебя угораздило жить сразу с двумя мужчинами, причём один из них твой законный супруг? Он что у тебя, глаза на всё закрывает?
— Блин, Олеся! — Как, господи, ну как ей объяснить, это надо лично пережить. А я и сама хороша. Язык мой — враг мой, когда ж я научусь правильно формулировать... Да и что значит "живу"? С одним днём, с другим ночью, так, что ли? — Дежанси мой муж, и слава богу. А с Данькой я работаю по двенадцать часов в сутки, всю неделю. Плюс он наш сосед и постоянно трётся в гостях.
— А твой Луи только улыбается? Доверие на грани разумного?
— Данька Луи-Армелю жизнь спас два раза, — тихо сказала я, — и давай на этом тему закроем.
— Отстала я от современных реалий, — хмыкнула Олеся, — ладно, хрен с тобой, ты всегда была немного чокнутой. Так я тебе что звоню: скажи мне, когда у тебя отпуск?
— Ну... — я задумалась. — У Луи в августе, я завишу от Данияра, а Данияр берёт отпуск, когда хочет, чересчур независимая личность.
— Ну так пусть тоже возьмёт в августе, и вы все прилетите к нам.
— Олесь...
— И слышать ничего не желаю! Три года я тебя клещами тащу в Чиллингем, и три года ты каждый раз сочиняешь какую-нибудь отмазку. Теперь всё, хватит, раз уж ты и во Францию летала и не умерла, то и в Англии выживешь. Томми тоже удивляется твоей упоротости.
— Уж Томми твой лучше всех должен понимать, почему я не хочу в Чиллингем.
— Между прочим, я звоню по его настоятельной просьбе. Ты же не откажешь человеку, которому, в сущности, спасла жизнь?
— Обычно бывает наоборот, — заметила я, — хотя... Чем чёрт не шутит...  Знаешь что? Я поговорю с мужем и с Данькой. Если всё срастётся...
— Что-то у тебя с этим твоим корреспондентом мутное, — прищурилась Олеся, — честное слово, выглядит это странно.
— Не переживай. — "Мутное" это слабо сказано. — В ваших бастионах он будет смотреться просто шикарно. И потом, думаю, твоему Томми будет интересно с ним познакомиться. Да и с Луи-Армелем тоже. У них есть один... м-м-м... объединяющий их нюанс.
— Какой? — У Олеси загорелись глаза.
— Секрет. — Такие вещи надо на месте прояснять. — Пойду со своими разбираться. Вечером ещё поскайпимся, когда узнаю, что почём.
Олеся кивнула и завершила сеанс.

Дежанси, как обычно, встретил меня после работы на проходной, чмокнул в щёку и поинтересовался:
— Как прошёл день?
— Наш президент собрал большое совещание по оборонно-промышленному комплексу. У Даньки яд с клыков капает, причём с утра.
— Понятно. А у меня уже голова кругом от подготовки визита главы Русского музыкального общества в Париже сюда, в Москву. Эти высококультурные связи меня в гроб вгонят, а мадам Тюроншо бросит первую горсть земли. А что у тебя ещё, кроме Путина?
— Олеся написала сегодня. Приглашает нас всех к себе в бастион на годовщину свадьбы.
— О! — у Луи-Армеля загорелись глаза. — Это здорово. Я бы не отказался посмотреть на настоящий замок с привидениями.
Да уж, ты бы не отказался. Тебе уже всё равно, все твои злоключения давным-давно быльём поросли, семейка тебя больше не тревожит, и даже перстень теперь висит на видном месте, как и положено фамильной реликвии.
— Знаешь, вот она столько раз мне на мозг давила, чтобы я приехала, но... Не знаю. Что-то меня держит и не пускает туда, вот не хочу и всё! А она вцепилась в мой загранпаспорт как бультерьер, даже не знаю, что бы ещё такое придумать...
— Давай придём домой и спокойно обо всём поразмыслим, — Дежанси приобнял меня, и мы двинулись в направлении Пятницкой улицы, — расскажешь мне эту вашу с баронетом историю ещё раз, а там видно будет.

— Ну и что ты упрямишься? — Дежанси смотрел с неподдельным удивлением, выслушав меня очень внимательно и не перебивая. — Нас не так часто приглашают пожить пару дней в настоящем средневековом замке, да ещё и на полном обеспечении. Твоя подруга права, ты просто упорствуешь почём зря, и я тебя не понимаю.
— Луи, ну я же только что в который раз рассказала тебе эту дикую историю...
— Она уже закончена, — он покачал головой. Разноцветные глаза смотрели с недоумением. — и потом: люди тебя на годовщину приглашают. Без тебя никакой любви бы там не случилось...
— Да знаю я!..
— Так, не заводись, — он подошёл и приобнял меня за плечи, — плесни себе пока, а я наберу Дану.
— Не стоит, — буркнула я, — в это время ты его снимешь с очередной девочки, а он этого не любит.
— Ничего, прервётся на пару слов. — Луи-Армель вытащил телефон и ткнул пальцем в экран.
— Алло. Это я... Не отвлёк?... Ну мало ли...  Ага, хорошо, мне тут надо с тобой одну вещь обсудить... — он вышел на кухню.
Через минут десять Дежанси вернулся и сообщил:
— Сейчас, оденется и зайдёт. Неохота по телефону объясняться.
Вот почему они всё решают без меня?

Данька действительно через некоторое время припёрся к нам, на ходу стягивая растрепавшиеся волосы в куцый хвостик. Вид он имел весьма довольный, видимо, мои догадки попали в цель. Увидев меня, он покачал головой.
— Что на этот раз?
Дежанси вкратце описал ситуацию, периодически косясь на меня. Я молча цедила пиво. Раз они такие умные, пусть сами и разбираются. Я никуда не хочу.
— Юль, не тупи. — Данияр уселся в кресло с видом начальника, которого подвёл подчинённый. — Луи прав, ты просто выпендриваешься. По поводу отпуска не морочься, я завтра зайду в кадры и всё улажу, а теперь объясни, пожалуйста, причину своей несговорчивости.
Как я могу это объяснить? Нечто большее, чем интуиция, подсказывало мне, что поездка в Чиллингем ничем хорошим не обернётся. То же самое чувство посещало меня, когда Луи вызвал Даньку на поединок, и когда Люсьен Дежанси совершал своё покушение уже на самого Луи-Армеля. Я кое-как описала свои ощущения.
— Предчувствия вещь хорошая, — кивнул Данияр, — но не забывай: с тобой будем мы. Оба. Я, между прочим, буду посущественнее любого привидения, которых ты так опасаешься. А Луи всё-таки каратель.
— Бывший каратель.
— Каратели, как и чекисты, бывшими не бывают, — усмехнулся Данька.
— Как и кто? — не понял Дежанси.
— КГБ. — Данияр откровенно упивался собственным монологом. — Да и мистер Линсдейл, если я всё правильно помню, медиум высокого уровня, если что, предупредит об опасности. Хотя вот тебе бояться призраков... Если даже мне ты ухитрялась сопротивляться, да так, что я плюнул, то я не понимаю. Ты там будешь в самой что ни на есть безопасности, а мы за себя постоять сможем. К тому же я ни разу не был в Нортамберленде. В Лондоне был, в Саутгемптоне был, в Глазго, кажется... да, на саммите, а вот в замке с привидениями... Всё! Завтра я разбираюсь с отпусками, Луи тоже, у себя там, в посольстве, а ты звони своей Олесе и проясняй детали. И почему я всегда лично должен вправлять тебе мозги?

— Всё пытаешься найти отговорки? — Олеся глядела на меня с монитора и пила кофе. Я её разбудила, кажется, за временем совсем не слежу. — В сотый раз повторяю: завтра принесёшь документы в посольство, к вечеру получишь визу. Томми сделает пару звонков, тебе эту визу на золотом блюдце принесут. А у твоих... м-м-м... мужчин визы есть?
— У Даньки точно есть, у Луи... да, тоже. Точно.
— Ну и всё. Про рейс скажешь, вас встретят. Всего и делов, а ты...
Все эти люди медленно, но верно тащили меня за шкирку в графство Нортамберленд.

*    *    *

— "Зелёный коридор"?! — у Луи-Армеля натурально отпала челюсть. — У твоей подруги муж премьер-министр?
— У мужа моей подруги папка компромата на премьер-министра и на всё правительство, — буркнула я, озираясь по сторонам. Терпеть не могу Шереметьево, худший из наших аэропортов, — вот и пользуется своим положением от случая к случаю. Он сам признавался мне, что не джентльмен.
— Тем лучше, — потёр руки Данька, — мы хоть контрабанду и не везём, но я ненавижу досмотры. Пошли, когда ещё так полетаем, с ветерком. А ты учись, как нужно грамотно мужику на шею садиться, — он стрельнул в меня глазами и усмехнулся чему-то своему.
 
В Хитроу я совсем упала духом. Громадные стеклянные помещения окончательно подавляли волю и давали понять, что пути назад нет. Пройдя в огромный зал прилёта, мы пытались понять, куда идти и кто нас будет встречать. Вскоре от стойки одного из баров отделилась высокая фигура. Я узнала его с первого взгляда, хоть с момента нашей последней встречи прошло три года. Томас Стэнли Линсдейл ничуть не изменился: те же светлые, аккуратно причёсанные волосы, прозрачные глаза и дорогущий галстук. И только лицо не такое каменное, каким оно было в номере "Мариотта".
— Джулия. — Меня он тоже узнал. — Будто и не прошло трёх лет, верно?
Да, Томми, верно. Как твоя рука?
— Прошу. — Я сделала жест в направлении Даньки и Луи-Армеля. — Мой муж, Луи-Армель Дежанси. Мой шеф, Данияр, фамилия слишком сложная для произношения. Сэр Томас Стэнли Линсдейл, третий баронет Уэйкфилд, наследный владелец замка Чиллингем.
После всеобщего обмена рукопожатиями и пары дежурных фраз мы сидели в белом "ягуаре", который посреди небольших городских машинок выглядел настоящим монстром из фильмов о Джеймсе Бонде. Ну Олеся, ну блин... Даже завидовать не получается, настолько это какой-то запредельно иной уровень существования. Мотор почти неслышно заурчал, и наша разномастная компания покинула Хитроу.

— Надеюсь, он не франкофоб, — озабоченно прошептал мне на ухо по-русски Дежанси.
— Господи, с чего ты это взял? — Я тоже отвечала шёпотом, благо сидели мы на заднем сидении, и наш разговор было очень трудно подслушать тем, кто спереди.
— Все англичане не любят французов, это такое же общее место, как файф-о-клок.
— Файф-о-клок давным-давно на свалке истории. Господи, Луи, ну что ты порешь? Линсдейл вполне адекватный человек.
— Он ужасный сноб.
— Титулованная особа, что ж ты хочешь. А вообще сноб у нас Данияр, а вовсе не этот лорд. Да что ты к нему привязался? Странные вы с Данькой оба, то чуть ли не силой тащите меня в Англию, а теперь вот франкофобия вылезла.
— Я просто хочу прояснить, как мне с ним общаться.
— Не затрагивая болезненных вопросов англо-французских отношений. Луи, да что с тобой? Только не говори, что ты ревнуешь.
— К этому альбиносу?
— А что ты ему тогда весь затылок глазами прожёг? У тебя англофобия в лучших традициях?
— Я, вообще-то, далёк от предрассудков.
— Он тоже. Лучше представь глаза Олеси, когда она Даньку увидит. Жаль, ты не застал его в предыдущей версии.
— Я не могу представить глаза Олеси, потому что не представляю саму Олесю пока что. Судя по тому, что её мужа словно в отбеливателе прополоскали, у твоего шефа нет шансов.
Тут я прыснула в голос. Данька обернулся.
— Хорош заговоры плести. Думаете, я ничего не слышу?
Вот ведь скотина, я совсем забыла, что слух у этого подлеца лучше совиного.
— Спик инглиш, придурки. Уважайте хозяина дома.
Сам хозяин дома невозмутимо вёл машину. Слишком уж невозмутимо. Что тебе от нас понадобилось, Томас Стэнли Линсдейл, что твоя жена насела на меня, как прораб на штукатура? Я уже разучилась верить в совпадения, вся моя жизнь свидетельствовала о том, что ничего случайного не бывает, и если мы приезжаем сюда, в Англию, по настоятельной просьбе сэра Томаса, значит, здесь есть двойное или, не удивлюсь, тройное дно. Мучительное предчувствие беды захлестнуло меня с головой, вот только я не могла понять его истоков. Олеся права, Сэйдж давно и надёжно запечатан в своей темнице, туда даже водили ночные экскурсии, а остальные призраки замка Чиллингем никакой опасности не представляли. Но тогда отчего же меня трясёт, как прогульщика на экзамене, трясёт до одури и мерзко тянет в животе? Чего ещё я не знаю об этих стенах и их обитателях?
Трое мужчин никакого волнения не проявляли, Луи вроде утих, рассматривая проносящиеся за окном пейзажи, Данька вёл охренительно светскую беседу с сэром Томасом об истории Англии вообще и замка Чиллингем в частности, тот в ответ выдал такую лекцию, что заслушалась даже я. Всё шло хорошо. Всё, мать их в интершум, шло хорошо и просто чудесно, и только мне хотелось беспричинно плакать.
Вдали медленно вырастала громада Чиллингема во всём своём великолепии, в окружении буйной зелени и с трепещущими флагами Англии на башнях. Мимо пронеслось пастбище с белыми коровами. "Ягуар" влетел на территорию крепости и остановился у входа.
— Welcome to Chillingham castle, — передо мной распахнулась дверца. — here we are on spot.*



* — Добро пожаловать в Чиллингем. Вот мы и на месте (англ.)



Глава II. Прибытие

— Юлька! — С массивных ступеней крыльца сбежала девушка, в которой я лишь с натяжкой могла признать прежнюю Олесю. Пепельные волосы, собранные в нарочито небрежный пучок, муслиновое платье в китайском стиле, даже лицо её посвежело от английского воздуха, а глаза, казалось, приобрели какой-то новый, насыщенный голубой цвет. И всё же это была она, Олеся Колчанова, ах, простите, теперь уже миссис Линсдейл и леди Уэйкфилд в одном лице, но терминологию я решила не оспаривать. Это была она, Олеся, с которой мы не виделись три года, и которая сейчас с визгом повисла у меня на шее.
— А ты совсем не изменилась, ни капельки, — она рассматривала меня, будто не веря, что я всё-таки здесь, — какой была, такой и осталась.
— Да ладно, — возмутилась я, не очень, впрочем, искренне, — у меня, чтоб ты знала, даже вечернее платье для ваших торжеств припасено.
— Боже, я хочу это видеть. Так, ладно, ладно, мы с тобой ещё посекретничаем... ну давай, знакомь меня... хотя бы с мужем.
Я кивнула Дежанси, он подошёл и пожал протянутую ладошку.
— Луи-Армель. Очень приятно. Мне Юля много рассказывала о вас.
— Вы говорите по-русски? — поразилась Олеся. — Надо же, как неожиданно. У вас почти нет акцента.
— Поживёшь с ней, — он хмыкнул в мою сторону, — быстро научишься. По-английски я тоже говорю, так что вам не о чем беспокоиться.
— Здорово, просто здорово... — Олеся перевела взгляд в другую сторону и осеклась. Что ж, этого следовало ожидать.
Я оттащила Дежанси на пару шагов вбок.
— Если это наше чудо начнёт тут руками шарить, где не надо, обоим головы оторву.
— Мне-то за что? — удивился Луи-Армель.
— За то, что не уследил. Будешь бдить, я не за тем три года назад чуть инфаркт не получила, играя в юного хирурга, чтобы в результате этот кобель тут развлекался почём зря. Луи, я не шучу, мне не нужны проблемы ни с Олесей, ни, боже сохрани, с её мужем.
— Думаю, у Данияра есть голова на плечах, он не такой идиот, как ты думаешь.
— Я его знаю дольше, чем ты. Конечно, я тоже рассчитываю, что он не наделает глупостей, но всё-таки послеживай.
— Ну раз ты просишь... Tres bien, постараюсь не упускать из виду, но ночевать я с ним не буду, так и знай. У меня есть, с кем.

Олеся так пристально рассматривала нашего приятеля, что мне даже стало немного грустно. Господи, ну почему у всех, видит бог, у всех без исключения женщин реакция настолько предсказуемая? Может, конечно, у меня уже глаз замылился таращиться на своего шефа семь дней в неделю по двенадцать часов (ну ладно, поменьше, но ненамного), и я перестаю замечать очевидное? Интересно, Линсдейл это видит? А, нет, ушёл отдавать какие-то распоряжения. Ну Данька, ну морда красноглазая, дай срок, всю дурь из тебя выбью. Если сам границ не видишь, я покажу. И Олесе мозги вправлю, уж с ней-то я могу не церемониться. Нет, не за тем, ох, не за тем я по локоть в крови была тогда... только попробуйте у меня...

— Это ты? — Олеся не сводила глаз со своего бывшего коллеги. — Ты... Тебя вообще не узнать.
— Тебя тоже, — хмыкнул Данька, — я смотрю, английские дожди обладают исключительным эффектом.
— Я не пойму, ты что... Ну не пластику же ты сделал?
— Нет. Само как-то. — Только мы с Луи могли услышать почти незаметный надлом в голосе. Олеся, разумеется, никакой заминки не ощутила.
— Ну-ну. Но выглядишь охренительно.
— А я вообще неплохо устроился. Я сейчас специальный корреспондент, чтоб ты знала, и имею в активе парочку вкусных ништяков за свои мучения.
— Юлька говорила, вы теперь в связке работаете? — Она прищурилась, будто желая сказать: "Знаем мы эти связки".
— Да, — Данька покосился на меня, — я всё-таки ведущий спецкор. Мне нужен свой режиссёр монтажа и не абы кто. А из всех "не абы кого" Юлька лучшая. Всего и делов.
— Ну-ну, — Кажется, Олеся осталась при своём мнении, — главное, что все сюда выбрались. Пойдёмте, Саймон покажет вам комнаты.

Данияр подошёл к нам и пару минут рассматривал обоих в упор. Глаза его то наливались вишнёвым, то вновь становились тёмно-карими.
— Выдохни, чудовище, — наконец обратился он ко мне, — я чту законы гостеприимства. И не только их.
После чего развернулся и взбежал по ступенькам вверх.

*    *    *

Мы шли за Саймоном, только и успевая вертеть головой по сторонам. Всё то, что вложил мне в голову Линсдейл во время нашего своеобразного общения в ноосфере, немедленно всплыло в памяти, но реальность превзошла все рассказы. Чиллингем был огромен. Да что там — он был колоссален. Я никогда бы не подумала, что такую громадину могли построить в тринадцатом веке. Широкие галереи с большими, настежь распахнутыми окнами, по стенам развешаны светильники в форме факелов, между окнами струятся выцветшие от времени штандарты с неизвестными мне гербами. Нас поселили в левом крыле, и мне было ужасно интересно, не достанется ли нам та самая комната, где жила в своё время Олеся. Мимо нашей процессии, возглавляемой седовласым Саймоном, то и дело шмыгали какие-то люди со стопками белья, швабрами, полотёрами и прочими вещами, явно готовя замок к чему-то грандиозному.
— Завтра приём, — ответил на мой невысказанный вопрос дворецкий, — необходимо всё как следует подготовить. Сэр Томас не признаёт полумер.
Приём... мать моя женщина... я ещё от того приёма во французском посольстве не отошла как следует... хорошо, что Дежанси в приказном порядке заставил меня взять платье и туфли.
— Сколько ожидается гостей? — полюбопытствовал мой муж, тоже вертя головой по сторонам.
— Вместе с вами и вашим другом сорок человек. Для вас приготовлены комнаты в левом крыле, остальные гости разместятся в правом. Не все останутся на ночь, но ничего нельзя исключать. Хотя, скорее всего, мистер Уиттингдейл заедет на полчаса максимум, только чтобы поздравить.
— Простите? — встрял Данька, удивлённо распахнув глазищи. Саймон несколько обескураженно посмотрел на него.
— Джон Уиттингдейл — министр культуры, средств массовой информации и спорта Великобритании. У него давние и хорошие отношения с сэром Томасом.
— Ещё бы, — прошептала я по-русски Дежанси на ухо, — небось и на своего непосредственного начальника наш историк компры насобирал.
— Ты совершенно разуверилась в людях, — заметил Луи-Армель, — и это меня огорчает. Но я вижу, что тебя отпустила та одурь, что была в аэропорту.
Хм, действительно. Те беспричинно рвущиеся наружу слёзы исчезли без следа, стоило мне увидеть Олесю, да и вообще осмотреться. Вот ведь, нервы ни к чёрту, везде что-то гадостное мерещится, а присмотришься: и пшик. Нет, Юлечка, ты сюда на торжество приехала, вот и развлекайся, тебе ещё покажут комнаты с привидениями, белых коров и прочие красоты Чиллингема. А всю блажь выкинь из головы. Да она и сама уже испарилась. Дышалось легко и свободно, древние стены очаровывали, к тому же Данька вроде бы решил вести себя прилично. Градус настроения резко пошёл вверх.
— Ваша комната, — Саймон распахнул дверь, — леди настояла, чтобы вы с супругом поселились именно здесь. Три года назад она сама жила тут.  — Взор Саймона слегка затуманился, словно он что-то вспоминал. Я догадывалась, что. Ту дикую ночь, когда Олеся назло всем запретам пошла гулять по замковым галереям. Через пару секунд дворецкий опомнился и обратился к Данияру:
— Ваша комната следующая. Прошу за мной.

Комната была точь в точь, как в воспоминаниях Линсдейла: светлые стены с фактурной штукатуркой, бордовые гардины, необъятная постель и букетик ромашек в изголовье. Наши сумки стояли около старинного резного шкафа.
— Обалдеть, — Дежанси осматривался с весьма довольным видом, — вот это я понимаю. Красота, не то что наша квартирка.
Я открыла рот, чтобы ответить, как к нам впёрся мой шеф.
— Я или сплю, или у меня на стене висит подлинник Андертона. Господа, мне положительно нравится это место.
Кто такой Андертон?
— Юля, твоя дикость переходит все границы. Генри Андертон — знаменитый английский художник семнадцатого века. Интересно, сколько денег отвалил покойный сэр Хэмфри за этот пейзаж. О, у вас тоже ромашки. Я, признаться, несколько ошалел, не девочка всё ж, чтобы букеты принимать.
— Повыёживайся тут, — меня разбирал смех, — везде должен быть соблюдён баланс. Генри Андертон здесь полагается только вкупе с ромашками.
Через пять секунд ржали уже все.
— Ладно, пойду разбирать барахло, — Данька утёр выступившие от смеха слёзы и вышел. М-да, и нам бы заняться до ужина.

— Луи, это что?! — Я в ужасе смотрела, как он невозмутимо развешивает на плечики рубашки. — Ты... ты что творишь? Ты не взял ни одной белой рубашки? Ты в своём уме? Как ты пойдёшь на приём? О господи, и этот человек мне рассказывает, как одеваться...
— Что тебе не нравится? — удивился Дежанси. — Ну да, пять чёрных рубашек. Я не люблю белый цвет. Вот, посмотри, у меня и галстук есть в тон.
Чёрный шёлковый галстук в рубчик. Кто-нибудь, убейте меня...
— Кого хороним? — как могла язвительнее осведомилась я. — Луи, ну ты же взрослый человек, в посольстве работаешь, что такое дресс-код, знаешь. Нет, ну все будут выглядеть людьми, особенно Данька, и только ты выступишь в роли распорядителя похорон.
— И что? Дресс-код меня уже достал на рабочем месте. — с той же невозмутимостью сообщил мой муж. Да... стыдно признаться, но этой дури он, скорее всего, нахватался именно от меня. Это ведь мне вынь да положь удобство и практичность вместо положенных по этикету вещей, вот и Луи, видимо, решил взять с собой исключительно нежно любимые им чёрные рубашки. Сделаю вид, что мы не знакомы или вцеплюсь в Даньку, как в спасательный круг... Уж этот не позволит себе неподобающе выглядеть на светском рауте.

Сам Данияр, внезапно раздумав распаковывать вещи, устроился с ногами на кровати и меланхолично ощипывал уже третью ромашку. Он никому не признался бы, ни Юльке, ни Луи-Армелю, ни тем более хозяевам Чиллингема, что не всё так ладно в этих древних каменных стенах. Что-то... на грани восприятия, на грани его восприятия, что уж говорить о других. Может, этот лощёный историк тоже что-то чувствует, но вряд ли. Слишком тонко... слишком эфемерно... слишком неуловимо. Он прислушался к своим ощущениям. Та-ак... где-то внизу. Юлька рассказывала, там подвал, а в нём камера пыток с призраком Мучителя Сэйджа, палача Его Величества Эдуарда Первого, который пытал и истязал Томаса Линсдейла на протяжении двадцати лет. И хотя эту чёрную душу в своё время заставили захлебнуться в крови и навеки упокоиться в своей темнице, запечатав ему выход, Данияра глодало сомнение. Кровь запирает накрепко, это он знал. А так же он знал, что любые печати не вечны, даже те, о которых говорил Богослов. Неужели Юлька права в своём почти истеричном нежелании ехать сюда? Да нет, откуда ей знать. Она не медиум, в отличие от мистера Линсдейла, она не может выходить на связь с потусторонним миром, а её путешествия в туман ничего общего с ноосферой не имели. Но что это за странное озарение, практически инсайт? Он прислушался к своим ощущениям. Внизу явно что-то осторожно шебуршалось, но шебуршалось настойчиво. Надо будет напроситься на экскурсию в камеру. Данияр выдрал последние лепестки из ромашки, оставив лишь маленький жёлтый кружок.
В дверь осторожно поскреблись. Он поморщился: как всегда, не вовремя. До ужина ещё пара часов... кажется, кому он понадобился? Данияр очень не любил, когда его отрывали от размышлений на столь деликатные темы.
— Незаперто! — Раздражения в голосе бы поубавить, но тут уж как есть. Он сел на кровати и уставился на дверь.
Вошедшей оказалась совсем юная девушка, почти девочка, самое большее семнадцати лет, в форменном платье. "Почувствуй себя педофилом. Нет уж, спасибо, я ещё не настолько оголодал, чтобы так вот". Девушка испуганно моргала, держа в руках стопку белья и полотенец, и медленно заливалась румянцем. "Выставить к чёртовой матери, и пусть меня считают невоспитанным хамлом". Юная горничная была тоненькой, как тростинка, с солнечно-рыжими волосами и светлой кожей урождённой островитянки. И... быть не может. Она была девственницей. Так, всё. Одного этого уже достаточно, чтобы решительно и без церемоний выставить девушку за дверь.
— Положите всё на стол и вы свободны.
— Что? — Голосок тоненький, как у какой-то птички. С глаз долой, чёрт бы это всё побрал.
— Я сказал, положите на стол, я сам разберусь. Я вас не задерживаю. — Побольше льда в голосе, может, подействует.
Подействовало. Рыженькая девушка, уже совершенно пунцовая, на цыпочках положила стопку на кресло и юркнула в коридор. Ф-фух. Нет, только этого недоставало. Он зашёл в ванную, плеснул в лицо воды и пошёл искать Олесю или её мужа. Тут такие дела, не до рыженьких... но какая фигура.

Долго искать не пришлось — хозяин Чиллингема маячил в самой дальней части галереи, выходящей в просторный холл, и говорил с кем-то по телефону. Что ж, он подождёт. Линсдейл его заметил, помахал рукой и сделал извиняющийся жест. Данияр кивнул и уселся на подоконник. Вряд ли сэр Томас будет устраивать экскурс в безрадостное прошлое замка для него одного, но попробовать стоит. Эта странная вибрация на уровне ультразвука не давала Данияру покоя. Настолько, что даже образ этой девочки померк и испарился. Наконец Линсдейл закончил разговор и подошёл.
— Ну как, вы освоились?
— Более чем. Признаться, от средневековых стен я ожидал несколько иного.
— Надеюсь, вы не разочарованы.
— Ничуть. Скажите... в общем, я могу задать вам вопиюще бестактный вопрос?
Томас Линсдейл удивлённо покосился на гостя. Странный парень, вызывающе красивый, но с какой-то червоточинкой, Линсдейл не мог понять, что в нём не так. Вроде бы коллега этой девушки, Джулии, как объясняла Олеся. Ну и какую бестактность от него можно ожидать?
— Я вас слушаю.
— Вы можете показать мне камеру пыток? Лично мне, сейчас? — Какие странные глаза или это линзы? Линсдейл ещё ни у кого не видел подобного оттенка. Девушки, наверно, замертво падают, и неудивительно. И зачем этому красавчику понадобилась камера пыток, хотелось бы знать?
— Я планировал после ужина показать её всем вам, троим.
— Вы покажете. — Брюнет явно не собирался отступать. — И мне, и Юле с Луи-Армелем. Но сначала мне.
— Может, вы объясните?
— Я понимаю, что мне не с чего испытывать на прочность ваше гостеприимство, но... Вы точно уверены, что запечатали Джона Сэйджа навсегда?
Бледное лицо англичанина стало ещё чуточку белее.
— Почему вы спрашиваете? И... как...
Брюнет некоторое время смотрел на него в упор своими странными глазами, откинувшись на каменную кладку, потом вздохнул и спросил:
— Мистер Линсдейл, мы можем поговорить без свидетелей? "Без свидетелей" я имею в виду без единой живой души в радиусе ста метров. Поверьте, это важно.
Томас Линсдейл задумался. Коллега Джулии был серьёзен, чересчур серьёзен. Он не похож на экзальтированных юнцов, которым всюду что-то мерещится, хотя внешность говорит об обратном. Но, как говорится, по одёжке встречают... Джулия говорила, он её шеф. Интересно. Что ж, если этому молодому человеку так приспичило, отчего бы и не пойти навстречу. Времени ещё предостаточно, Джулия и её муж наверняка обживаются в своей комнате, Олеся прихорашивается перед ужином, остальные вопросы курирует Саймон...
— Часовня святого Петра вас устроит? Даже моя жена не сразу запомнила, где она. Вряд ли нам там смогут помешать.
— Часовня так часовня, — на губах брюнета промелькнула и погасла улыбка, — место ничем не хуже других.



Глава III. Часовня святого Петра

Часовня святого Петра действительно находилась на отшибе, почти у самой ограды, из-за которой к ней протягивали свои лапы мощные дубы. Её окружало небольшое старое кладбище с каменными надгробиями. Выстроенная из того же серого камня, что и сам замок, часовня была свидетелем тех же войн и трагедий, и это словно бы отразилось на её облике. Строгие линии без малейших излишеств, черепичная остроконечная крыша, узкие окошки-бойницы, всё просто и вместе с тем основательно. Внутри располагались склепы древних владельцев замка, величественные в своём вечном безмолвии. Линсдейл облокотился о гробницу сэра Ральфа Грэя, которая доходила ему до груди, и вопросительно посмотрел на своего собеседника.
— Я вас слушаю.
Брюнет снова воззрился на него своими глазами странного вишнёвого оттенка и сообщил:
— Думаю, нам следует познакомиться поближе.
— Знаете, я не по этой части, — покачал головой владелец Чиллингема. Может, в этом всё дело, это и есть та беспокоящая Томаса червоточинка? Брюнет хмыкнул.
— Я тоже, так что не переживайте. Нет, я имел в виду, познакомиться так, как вы познакомились с моей ассистенткой.
Томас Линсдейл замер. Нет, он не был удивлён, что Джулия поделилась со своим шефом историей их с Томасом знакомства, но этот парень...как его... Данияр... ну и имена у этих русских... он говорил таким обыденным тоном, будто встречи в ноосфере для него такая же банальность как утренний туалет. И это настораживало. Он не похож на медиума, этот красавчик в шёлковой рубашке, он вообще не похож ни на кого, откуда в его голове взялась эта просьба? Третий баронет Уэйкфилд не привык игнорировать подобные вещи. Слишком дорого они могут обойтись.
— Сядьте на скамью и расслабьтесь, — командовал меж тем Данияр, — я постою, мне неважно. Входите на свой уровень очень медленно. Ни одного неосторожного шага.
На свой уровень?
— В определённый момент вам покажется, что вы попали в густой, непроглядный белый туман. Не бойтесь. Вам ничто не угрожает. Но не пытайтесь разорвать контакт раньше времени. Я вас туда проведу, я же и верну обратно. Никакой самодеятельности, я не шучу. Вы готовы?
Теперь Томас Стэнли Линсдейл уже и не знал, готов ли он. Что, чёрт побери, этот тип о себе возомнил? Но тут взгляд заволокла уже знакомая пелена. Его собеседник без лишних церемоний, решив, видимо, что Томас колеблется чересчур долго, сам каким-то образом установил с ним контакт и медленно, но верно, осторожно и как-то даже бережно подталкивал его куда-то... куда-то, где Томас никогда не был. Знакомые по спиритическим сеансам ландшафты промелькнули перед ним, как пейзажи в окне поезда, и привычный мир утонул в туманном мареве. Туман обволакивал мягко, но настойчиво, определить, где верх, где низ, было невозможно, туман колыхался и стекал по волосам тонкими струйками. С трудом обретя равновесие, Линсдейл увидел рядом с собой знакомую фигуру. Брюнету туман не доставлял ни малейшего дискомфорта. Он стоял, скрестив руки и опершись на белое клубящееся облако, хотя как это было возможно?
— Вот вы и у меня в гостях, — улыбнулся Данияр, и глаза его полыхнули багровым.

*    *    *

Очнулся Линсдейл там же, где и был: на скамье около гробницы Ральфа Грэя. Данияр сидел рядом на полу и с интересом следил за тем, как его визави пытается прийти в чувство. Помогать Томасу в этом Данияр явно не собирался.
Прошло порядка получаса, прежде чем Линсдейл сфокусировал взгляд на своём собеседнике, и взгляд этот выражал смесь самых разных чувств.
— Как?... — только и смог спросить медиум.
— Я же открыл вам всё, что вам надо было знать. А, соответственно, моё приключение в Дэйр-эз-Зоре вы тоже должны были увидеть.
— Я увидел, — прошептал Линсдейл, — но... как такое может быть? Получается, что вы...
— Я инкуб, — спокойно сообщил Данияр и уселся поудобнее. — Можете почитать в средневековых бестиариях, там про это написано очень подробно и даже с каким-то смаком. В моём положении есть как свои плюсы, так и свои минусы, но эту игру я проиграл и нечего жаловаться. Мы ведь с вами похожи, сэр Томас, очень похожи, два молодых идиота, по незнанию вторгшихся в запретные места. Только вы уже отмучились, а я свою нынешнюю природу изменить не в силах. Но, надо признать, у нас были и разные оппоненты. Вряд ли один сволочной дух может конкурировать с демиургом. Но я отвлёкся. Вся эта демонстрация была произведена с одной-единственной целью, чтобы вы поняли: я нахожусь на несоизмеримо другом уровне восприятия. И если я говорю вам, что печать колеблется, вы должны мне верить. Ради блага вашего и не только.
— Подождите, — пробормотал Томас, — у меня что-то в голове не укладывается. Если я правильно понял, человеческое в вас лишь обличье?
— И то не совсем. Иногда приходится носить линзы. Слушайте, я не чёрт с рогами, если вы этого опасаетесь. Я вполне себе неплохо живу на нашей бренной земле, занимаюсь любимым делом и уж точно не совращаю никого по примеру Мефистофеля. Я не спорю с господом богом, тем более, что его и нет. Да вы это знаете не хуже меня. Мне вполне уютно в своём амплуа гедониста и прожигателя жизни. И всё-таки я бы не стал вас ставить в известность о своей... м-м-м... натуре, если бы не то, о чём я вам говорил. Признаюсь, мне чужды многие ваши морально-этические нормы, мне, вообще-то, плевать на все заповеди и я не склонен к благотворительности...
— Тогда как вас понимать? — Линсдейл словно бы смирился с обрушившейся на него информацией и только непроизвольно приглаживал волосы. — И вы так и не пояснили, какую опасность вы имеете в виду.
— Покажите руку, — вдруг резко сказал Данияр. Томас вздрогнул и закатал левый рукав. Несколько минут его собеседник пристально разглядывал бледно-розовый немного кривой шрам, протянувшийся от кисти до локтя, потом сплюнул.
— Юлькина работа?
Линсдейл кивнул.
— Ну и варварство... Это она продумала весь этот цирк с конями? Я так и думал. Настоящая живодёрка.
— Но это сработало.
— Не обольщайтесь. Да, кстати. Я как-то упустил один момент во всей этой военно-полевой хирургии. Вы спали с ней после этого обряда?
У Линсдейла глаза полезли на лоб.
— С чего это вдруг?
Данияр посмотрел на него, как на конченого идиота.
— Если уж браться за ритуалы на крови, то действовать по всем правилам. Вы, конечно, заставили этого изувера захлебнуться практически ценой собственной жизни, ну и дальше что? Вам надо было закрепить результат, вколотить эту падаль туда, где ему самое место, а такие вещи скрепляются только одним способом: торжеством жизни над смертью. Вы об этом не подумали? Согласен, вы были обессилены потерей крови, но, знаете ли, человечество придумало массу способов обойти препятствия такого рода. Или в вас заиграли все эти предрассудки насчёт измен и всего такого? Ну ладно вы, но от Юльки я такой поверхностности не ожидал... Или она тоже опасалась совратить возлюбленного подруги? Идиотка, и это при её-то арматуре вместо нервов. Не смотрите на меня так, я предупреждал, что вся ваша мораль для меня гроша ломаного не стоит. А вот то, что ваш палач потихоньку раскачивает свою клетку — это очевидный и непреложный факт.
— Но в случае с сибирской колдуньей это сработало.
— Там на десятки миль никого в округе, а местные ни за какие коврижки не приблизятся к этому кургану. Сарым не на кого охотиться, а Джон Сэйдж ненавидит лично вас, а после того, что вы с ним сделали, ненавидит стократ сильнее. И он потихоньку подтачивает свои оковы, я это чувствую, я это ощущаю всеми фибрами моей продажной души. Но! Он вас опасается. Он не дурак, он понял, что вы можете дать отпор, теперь вы знаете, как. А что насчёт вашей жены и ребёнка?
Линсдейл побледнел ещё сильнее. Он откинулся на спинку каменной скамьи и посмотрел на Данияра со странной смесью ужаса и недоверия в глазах.
— У нас нет детей.
Данияр молчал. Долго. Несколько раз обошёл вокруг гробницы, заложив руки за спину, словно собираясь с мыслями, а потом резко обернулся к владельцу Чиллингема.
— Ваш жена ждёт ребёнка, милорд. Срок пять дней. Пол предсказать не могу, на этом этапе невозможно предсказать вообще ничего, кроме самого факта. Но поверьте: Олеся беременна.
— Что? — внезапно осипшим голосом переспросил Томас. — Откуда... с чего вы это взяли?
— Вы пропустили мимо ушей всё, что я открыл вам в тумане? Я инкуб. Я искуситель, моя задача — обольщать женщин, а для этого нужна информация. Мне достаточно несколько минут смотреть на женщину и я знаю о ней всё. Все её тайные желания, эрогенные зоны, лунный цикл. А беременность — она как маяк, сверкает так, что не заметить невозможно. — Он несколько секунд смотрел Томасу в глаза. — Вы занимались с ней любовью пять дней назад. А так же вчера и позавчера, но это уже не имеет никакого значения. Пять дней назад у вашей жены наступил срок зачатия, ну и, собственно, так и произошло.
— Ну хорошо, ну допустим... — Кажется, последние слова Данияра шокировали сэра Томаса куда сильнее всего остального. — Но причём здесь Олеся, господи боже ты мой?
— Не будьте ребёнком. Женщина в её положении крайне уязвима для... сторонних воздействий. Мимо такой наживки ваш маньяк не пройдёт, тем более, что ему понадобится совсем немного сил для того, чтобы поймать её. Она слаба и беззащитна, она не медиум, она не сможет противостоять губительной силе вашего палача. И он чувствует это. Он не дотянется до, скажем, Дежанси, потому что это нормальный крепкий мужчина, а вот беременная женщина... И к тому же ваша жена. Есть ли лучший способ свести вас в могилу? Слушайте, да что я вам, как несмышлёнышу, всё разжёвываю и в рот кладу? Подумайте головой. Подумайте, иначе будет поздно. Когда вы почувствуете вибрацию, вашу Олесю, возможно, будет уже поздно спасать.
— Отчего вы так уверены в этом? — Линсдейл понимал, что его демонический собеседник прав, но, как утопающий за соломинку, хватался за последние обрывки логики.
— Вы знаете, я сейчас развернусь и уйду. Вы мне надоели. Ваше упорное недоверие не делает вам чести. Думаете, я вам лгу? Для этого, что ли, я притащил вас в туман и заставил просмотреть всю мою исключительно грешную жизнь?
— Вы сказали, вам плевать на всех с высокой колокольни. Откуда такая забота обо мне или моей жене?
Данияр внезапно рассмеялся, чем вызвал у Томаса оторопь.
— А мне и нет дела. Но, повторюсь, я гедонист. Я люблю хорошо проводить время, люблю получать от жизни удовольствие и не люблю, когда мне в этом пытаются помешать. Ваш чёртов палач меня раздражает, он, как мерзкая мокрица посреди цветника. Он жаждет боли и страданий, он получает наслаждение от пыток и прочих изуверств, он поднаторел в этом. Его тёмные стремления меня угнетают, он словно отравляет своей чёрной злобой эти стены, как угарный газ, который ты не почувствуешь, пока он не победит тебя. И этого я ему с рук не спущу. Я не хочу дышать одним воздухом с этой тварью. Я не для этого сюда летел. А если попутно получится отвести от вас или Олеси угрозу — считайте это побочным эффектом. Положительным побочным эффектом. Я делаю это ради себя, милорд. Не ради вас. Но вы мне симпатичны, поэтому я немного лукавлю. Мне была бы неприятна ваша смерть. И смерть Олеси. Я вообще очень не люблю, когда умирают люди. Вам всё понятно, ваша светлость?
Томас Линсдейл утёр вспотевший лоб.
— Но прошло три года...
— И может пройти ещё три. Или тридцать три. Или вечность. Но скорее всего ваш упырь постарается уложиться в отведённые природой девять месяцев. И он старается. Очень старается. Послушайте меня. Я понимаю, у вас некоторым образом шок. Я понимаю. И всё же, возьмите себя в руки и подумайте головой: если эту тварь можно убить, надо делать это сейчас. Пока он не взломал свою клетку, пока не успел никому навредить. В конце концов, пока я тут, у вас в гостях.
Томас сидел молча. Слишком много всего, слишком много. Он был вынужден верить этому щёголю в чёрном шёлке, потому что если Олесе грозит хоть малейшая опасность... Но что этот... это существо может предложить? И можно ли ему доверять?
Данияр наблюдал за этими душевными метаниями с плохо скрываемой усмешкой.
— Если вас интересует способ, которым я намереваюсь убить вашего палача, то это мои проблемы, вас они не касаются. Во многих знаниях многие печали. Скажу лишь, что вполне справлюсь в одиночку.
— Вы, кажется, утверждали, что вы не убийца.
— Кому-то приходится доделывать за вами то, что вы так неосмотрительно прервали на полпути. Ладно, сделанного не воротишь. Хоть развлекусь немного.
— И что вы потребуете в оплату?.. — Томас вдруг осёкся, глядя на собеседника.
Данияр снова надолго замолчал. Потом, когда Томас хотел было уже повторить мучивший его вопрос, вдруг подошёл так близко, что щеки касалось лёгкое, тёплое дыхание. Совсем человеческое.
— У меня есть свой кодекс чести, милорд. Я не трогаю беременных женщин, это может быть опасно для зародыша. Мне ни к чему лишние жертвы. Так что успокойтесь. Меня не интересует ваша жена, и хорошо бы иметь с её стороны симметричный ответ. Я подумаю, что можно было бы просить у вас. Ибо ничто не даётся даром. Возможно, само удовольствие от уничтожения Джона Сэйджа будет достаточной платой. Посмотрим. Пока я не готов ответить. А сейчас... Если у вас остались вопросы, задавайте, но побыстрее. Нас скоро хватятся.
Томас долго в молчании смотрел на своего гостя. А потом вдруг произнёс:
— У меня только два вопроса. Первый: что это за туманное место, куда вы меня привели. И второй. Вы отказываете себе в человеческих качествах, считаете людские мысли и чувства чем-то несущественным, для вас имеют смысл чисто физические наслаждения и эпикурейский образ жизни, если я правильно понял. И как с этим соотносится то, что вы давно и безнадёжно любите жену вашего друга-француза?
Данияр покачал головой:
— Вы судите с человеческой точки зрения. Но я отвечу. Туман — это всего лишь следующий уровень после того, на котором бываете вы. Вы сильный медиум, один из самых сильных, как мне кажется, но и у вас есть предел. Туман моя вотчина, туда может пробраться охотник, вроде... м-м-м... моего друга-француза, но не вы. Каждому своё. Поэтому мне пришлось вести вас. Не огорчайтесь, миллионам людей ваши собственные возможности представляются чем-то необыкновенным, далеко не каждый может войти в контакт с миром духов. Но я другое дело, и вы всё прекрасно понимаете. Я расскажу вам об этом подробнее после того, как закончу с вашим изувером. А что касается второго вопроса...
Он снова сел на пол и вперил в Томаса вишнёвый взгляд.
— Вы снова судите как человек, причём как человек, который любит и любим. Поймите, мне недоступно это чувство в том смысле, который вкладываете в него вы. Это вне моих пределов. То, что вы считаете моей любовью к ней... это чувство собственника, оберегающего свою вещь. Ценную вещь. Вы думаете, я бы позволил ей влюбиться в этого комментатора и выйти за него замуж, если бы у меня были намерения, в которых вы подозреваете меня? Я с вами откровенен, милорд. Я уничтожу любого, кто причинит ей вред. Но не называйте это любовью, не смешивайте противоположные понятия.
— И... она знает, что она для вас "ценная вещь"? — Сарказм у Линсдейла получался плохо.
— Она знает, что я её единственный друг в этом прОклятом мире, — жёстко сказал Данияр, — единственный друг. Кроме меня и Дежанси у неё никого нет. Да и Дежанси могло бы не быть.
— Вы несколько раз спасали её мужа от неминуемой смерти.
— Да. Само собой. Почему он должен был умереть? С какой стати? Мне не нужно её горе, естественно, мне приходилось вытаскивать этого парня изо всех переплётов, в которые он попадал. А ведь он был карателем, охотником на таких, как я. Я должен был уничтожить его, а вместо этого позволил ему жить, да ещё и припеваючи. Я ничего не имею против любовных историй моей ассистентки. Она вполне заслуживает счастья в личной жизни.
— Вы выжгли память её бывшему любовнику.
— Она просила об этом.
— Почему вы исполнили эту просьбу, Данияр? Почему? — Томас пристально вглядывался в равнодушные глаза с вишнёвым блеском и не находил в них ответа.
— Чтобы крепче привязать к себе, разумеется. Дела такого рода сближают лучше самых чувственных переживаний.
— Разве это не подтверждает мои слова?
— Это опровергает ваши слова, сэр Томас. Знаете, даже мне нужна хоть какая-то родственная душа... хм. Существовать в лютом, беспощадном одиночестве... я такого и врагу не пожелаю. А эта девушка мало того, что догадалась о том, что я из себя представляю, она это приняла. Спокойно и без истерик. Вот... это дорогого стоит. Её бывший воздыхатель тоже догадался, но... увы. И он поплатился за свою несговорчивость. А я обрёл союзника... сообщника, если хотите. Поверенного в делах. И я никому не позволю причинить ей вред. Ей и её мужу. Не считая вас, они единственные знают правду и относятся к ней так, как и следует. Но ещё раз прошу вас, не называйте это любовью. Не оскорбляйте лучшее из ваших понятий сравнением со мной.
— Вы говорите ужасные вещи.
— А я в сотый раз повторяю: вы судите как человек. И с этим ничего не поделаешь. Примите как данность, в конце концов. Ну хорошо, давайте так. Представьте меня энтомологом, изучающим бабочек. Он знает о бабочках всё, как они устроены, что едят, он может без запинки назвать любую, прочесть о них целую лекцию, но сам он никогда не станет бабочкой. Так же и я. Я знаю о любви всё, но я нахожусь вне её пределов. Мне никогда не будет дано полюбить хоть кого-нибудь. Мне никогда не будет дано оставить после себя память — моё семя не рождает жизнь. Почему вы смирились с моей трактовкой убийства Джона Сэйджа, но упорно пытаетесь сделать из меня чуть ли не Ромео? Да бросьте. Я был с вами предельно честен. А теперь пойдёмте. Ваша жена наверняка уже волнуется, а ей теперь нельзя волноваться.

*   *   *

Двое мужчин, брюнет и блондин, медленно удалялись прочь от старой часовни с остроконечной крышей.
— И, прошу вас, никому ни слова. Ни Олесе, ни этой моей чокнутой парочке. Это наши с вами приватные дела, в которых чем меньше свидетелей, тем лучше.
— Да, разумеется, — вздохнул англичанин, — тем более, что всё равно никто не поверит.
— Мои друзья поверят, но могут развести кипучую деятельность, а мне это не с руки. И Олеся поверит. Она была в камере, она всё прекрасно поймёт. Но в ваших интересах сохранить всё в тайне. Этой ночью дадите мне ключи от темницы. Пойду на разведку. А завтра, после торжественного приёма, получив заряд бодрости, займусь вашим палачом вплотную.
— Как у вас всё просто...
— Потому что только люди всё усложняют. Кстати, хотел спросить: что это за прелестное рыжеволосое создание у вас тут в горничных?
— Эмили? — удивился Томас. — Она тут подрабатывает летом. Дочка Линды, нашей поварихи. Чем торчать в Ротбери, уж лучше пусть девочка немного заработает. А почему вы спрашиваете? Она что-то натворила или надерзила вам?
— Да нет, скорее я ей нагрубил, хоть и ненамеренно. Хотел извиниться, но не знал, как её зовут. Теперь знаю.
Вдали показались стены Чиллингема.



Глава IV. Камера пыток

— Куда все запропастились? — Олеся встала на цыпочки и, опершись о каменную балюстраду, вытянула шейку. — Что Томми, что Даня, что твой муж. Скоро стемнеет, если тут каждый начнёт шарахаться по территории, мы их два часа собирать будем.
— Луи вообще в комнате, — пожала я плечами, — ему внезапно приспичило побриться перед ужином, а где остальные, не знаю. Да и хрен с ними, найдутся, дай срок. Рассказывай лучше, как сама. Потому что я смотрю на тебя и уже не верю, что мы с тобой в Хакасии в одной палатке пыль глотали.
Олеся рассмеялась. Она вообще каким-то невероятным образом преображала всё вокруг себя, как солнечный лучик. Неудивительно, что даже такой сдержанный и холодный человек, как Томас Линсдейл, в итоге потерял голову. Настолько, что Олеся буквально через пару месяцев после своей последней командировки, с которой всё и началось, переехала сюда, в Англию, а если бы не наша и британская бюрократии, то переехала бы ещё раньше. Я ей не завидовала, как-то не получалось у меня. Такие сказки про принцев на белом коне случаются очень редко, и глупо на них ориентироваться. И даже сейчас, стоя на балконе настоящей средневековой крепости с видом на изумительной красоты сад с фигурными кустами, даже сейчас я не завидовала Олесе. Потому что наконец обрела нечто своё.
— Мы, вообще-то, здесь так, наездами, — делилась со мной Олеся подробностями своей нынешней, такой необычной жизни, — обычно живём в лондонской квартире. Отсюда в Лондон не накатаешься, а у Томми всё-таки напряжённый рабочий график. Да и я в своей пресс-службе тоже должна хоть иногда появляться. Но недельку себе всё же урвали, — она лукаво стрельнула в меня глазами, — потому что праздник есть праздник. И я так хотела показать тебе замок! Знаешь, мне до сих пор кажется, что я его ещё не весь обошла, такая это громадина. Не представляю, как Саймон тут управляется в одиночку, когда нас нет.
— Ой, как будто вы ему помогаете в поте лица.
— Вот ты живоглот. Но сейчас ему и впрямь не до отдыха, надо проследить за всеми приготовлениями. Ой, тут иногда творится такой сумасшедший дом... Недели две назад здесь была свадьба одной барышни, дочки министра международного развития. Я думала, я с ума сойду, столько народу, а про подготовку я вообще молчу...
— Зачем вам это надо? Или твой муж таким образом выстраивает отношения с нужными людьми?
— Юль, ну ты даёшь. Ты знаешь, в какую копеечку влетает содержание этой махины? Это же не твоя однушка, пусть и в центре Москвы. Здесь одно электричество тянет на целый заводской цех. А свадьбы и прочие юбилеи и торжества хоть как-то компенсируют это вот всё, мы же, получается, на пару дней сдаём Чиллингем в аренду. Удовольствие не из дешёвых, надо признать, но пока есть на свете любители старины, замок будет приносить доход. Плюс экскурсии, правда, по записи. На эти дни Томас, разумеется, всех разогнал с извинениями, но обычно тут по три-четыре экскурсии в день, когда лето.
Да, быстро же она освоилась с ролью хозяйки настоящего замка. Она права, тут роту можно разместить, а потом и потерять. И кто бы мог подумать, что меня занесёт в такие края... Тот мой липкий, душный страх исчез без следа, оставив после себя только чувство лёгкого недоумения, и сейчас я наслаждалась прохладным вечерним воздухом с запахом травы и полевых цветов. Небо уже начало окрашиваться в золотисто-лиловые тона, и тени от башен длинными полосами простёрлись по газону. Где-то вдалеке, почти на грани слышимости мычали белые коровы. Начинался мой первый вечер в Англии, будто сошедший со страниц средневекового романа.

— Ты только глянь на эти шахматы! — Олеся со смешком ткнула меня в плечо. Я вытянула голову, пытаясь понять, куда она указывает. Вдалеке неторопливо шли двое человек, о чём-то переговариваясь. Данька и Томас. И впрямь шахматы, вдруг подумалось мне, брюнет в чёрной рубашке и блондин в светло-сером костюме, только вот что они за фигуры? Мне вдруг вспомнилось, что в шахматах король ходит лишь на одну клетку и прячется за ладью. Ну, Томми, надеюсь, в этой партии у тебя другая роль. Будешь... будешь ферзём. Белым. А Данька чёрным. Посмотрим, кто кого съест. Если это действительно партия, конечно.
— Куда их носило? — поинтересовалась я. Эта территория просто с ума сводит своими масштабами, хоть парады проводи в честь победы всего хорошего надо всем плохим.
Олеся задумалась на секунду.
— Наверно, Томми показывал часовню. Там древние гробницы, склепы, в общем, сплошная готика и Эдгар По. Твоему спецкору, наверно, это интересно.
Да что вы. Что Данька забыл среди замшелых могил? Интереса к загробной жизни он никогда не проявлял, искренне считая, что все там будем.
— А в часовне есть привидения?
— Да у нас они везде. В часовне двое мужчин бесконечно вершат свой призрачный поединок. Их часто видят, кто-то даже слышит лязг мечей. Но они безвредные, не то что этот Мучитель.
Бесконечный поединок, значит? Интересно. И всё равно мне не верилось, что Данька решил сходить посмотреть на призраков. На кой чёрт ему привидения, ему, инкубу, прочно связанному с радостями жизни земной? Ладно, спрошу при случае, а сейчас неплохо бы накинуть ветровку или хотя бы палантин. Английские вечера довольно прохладные.

*    *    *

— Ты готов? — Я придирчиво осматривала своего супруга. Господи, вечный этот похоронный марш, как будто других цветов нет. Но ругаться с ним мне не хотелось, да и бесполезно, скажем прямо. Я и сама не образец для подражания.
— Угу. — Кажется, Дежанси подозревал во франкофобии весь Чиллингем. — Посекретничали с Олесей?
— Да какие там секреты. А знаешь, вот я бы не смогла так жить. Ну... то есть приехать погостить это одно, а всё время быть тут... Так и свихнуться недолго. Либо, как Линсдейл, вырасти в этих стенах.
— Уже скучаешь по нашей каморке? Смешная ты. Правду у вас говорят: хорошо там, где нас нет. Пойдём, не хватало ещё всех заставить ждать.
Саймон, который нас сопровождал, объяснял по пути:
— Так как ужин всего на пять персон, леди распорядилась накрыть в Малой столовой. Надеюсь, вам она понравится, Вся мебель там времён королевы Елизаветы, а на стенах подлинники живописцев разных эпох...
— Такое ощущение, что нас ждёт ужин в музее, — прошептал Луи-Армель, — я чувствую себя идиотом.
— Хватит паниковать. Я тебя не узнаю. Кто в нашем семействе олицетворяет собой спокойствие и невозмутимость? Держи вилку в левой руке, остальное неважно.
Лишь много позже я узнала, что таким экзотическим способом Луи-Армель загонял внутрь своё беспокойство и все подспудные предчувствия маскировал так удачно подвернувшейся франкофобией.

*   *   *

Хоть я и помнила по рассказу Томаса интерьер Малой столовой, но одно дело прокручивать в голове чужие воспоминания и совсем другое — увидеть всё воочию. Луи-Армель был прав, мы действительно попали в музей, да ещё какой. Мраморный камин с экраном в позолоченной раме, стены, обтянутые не обоями, а золотисто-красным шёлком, повсюду портреты каких-то исторических личностей в камзолах и жабо, изысканные портьеры, подвязанные замысловатым узлом... мебель с такой тонкой резьбой, что, казалось, она не из дерева вовсе, массивный дубовый стол с серебряными инкрустациями на ножках... тут впору перестать дышать.
Олеся, видя наше замешательство, постаралась разрядить обстановку:
— Да что вы, как в Лувре, ей-богу. Здесь всё можно трогать руками, главное, не тушить бычки о столешницу. Берите пример с Данияра.
Тот изучал портрет какого-то средневекового господина в бежевом камзоле, удивительно похожего на него самого. Дежанси тоже это заметил и подошёл поближе.
— Твой предок? — А знаете, я ничему не удивлюсь.
— Я потомок Чингисхана, — усмехнулся Данька, — а это какой-то испанский гранд. Не думаю, что Орда доходила до Испании.
Олеся начала было что-то говорить про Венецию, куда, по её мнению, Золотая Орда всё же доходила, как за нашими спинами раздался голос:
— А, ну наконец-то все в сборе.
Томас был немного бледнее обычного, но больше ничего в его лице не выдавало мучительных переживаний после разговора в часовне святого Петра. Данияр бросил на него мимолётный взгляд и вернулся к изучению портрета испанского гранда. Мне показалось, что он избегает встречаться глазами с хозяином Чиллингема, хотя с чего бы. Интересно, о чём они говорили, когда Олеся обозвала их "шахматами". Предчувствия мои молчали, смытые волной новых впечатлений. Nobody's perfect, как сказал персонаж одного бессмертного фильма, и ко мне на этот раз это относилось в полной мере.
— Так, всё, хватит, давайте к столу. — Олеся была категорична. — Потом можете хоть ночевать здесь, всё рассматривать, а я лично ужасно хочу есть. Тем более, в кои-то веки у нас нормальный человеческий ужин, а не перекус на бегу с телефоном в одной руке и тарелкой в другой. Давайте, давайте, садитесь, куда хотите.
Такому напору противостоять было просто невозможно. Данька магическим образом оказался во главе стола из-за отсутствия пары, и чувствовал себя чуть не впервые в жизни ужасно неловко, прямо глаз радуется. На столе, покрытым белоснежной скатертью, красовалось старинное серебро и удивительно изящно выполненная посуда, тоже, наверно, не моложе девятнадцатого века. Сцена из исторического фильма, ей-богу. Я тоже испытывала неловкость, но, в отличие от Даньки, оттого, что не знала, куда деть локти. Олеся заметила мою нервозность.
— Боже, Юлька, да расслабься ты. Что вы все как на иголках. Хочешь класть локти на стол, клади. Мы не в Букингемском дворце.
Саймон внёс впечатляющих размеров блюдо, накрытое выпуклой крышкой.
— Наконец-то мясо, а не эти вечные бутерброды. — Кажется, хозяин дома тоже оголодал. — Надеюсь, вы не вегетарианцы?
— Господь с вами, что вы такое говорите, — У Даньки аж брови поднялись, — вы ещё нас в трезвенники запишите.
Всё-таки он ухитрился разрядить обстановку.
Саймон тем временем водрузил блюдо на стол, вооружился внушающим уважение ножом и начал нарезать мясо довольно крупными ломтями. Внутри оно имело красноватый оттенок и было окружено гарниром из нескольких видов овощей.
— Ростбиф, — сообщил Томас, — гриллированный. Прошу вас. У Линды всегда получаются превосходные ростбифы, я мало где мог найти что-то хоть отдалённо похожее на её стряпню.

Ужин проходил в бесконечных разговорах, всё-таки совместная трапеза всегда сближает. Ростбиф оказался очень вкусным и я не утерпела, шёпотом попросив мужа передать мне ещё кусок. Тот закатил глаза, но возражать не стал. После пары бокалов последние следы неловкости испарились, и это радовало, Олеся сыпала смешными историями, её супруг наоборот, что-то долго и обстоятельно втирал Даньке про короля Эдуарда и его противостояние с воинственными шотландцами, мы тоже что-то рассказывали Олесе про Москву, про наш с Данькой телеканал, про французское посольство и приём, из-за которого Данияр в своё время чуть не поседел.
— Кстати о приёмах. Завтра к четырём приедет моя стилистка, — Олеся смотрела на меня через стол, — заодно и тебе сделает причёску и макияж. Гости будут к семи вечера, мы вполне уложимся.
У неё личная стилистка. Замок, муж-аристократ и личная стилистка. Где я свернула не туда?
— Сейчас ещё немного посидим, а потом Томми покажет вам камеру. Там сейчас совсем не страшно. Все эти пыточные прибамбасы, конечно, впечатляют, но вот эта жуть, которая там раньше была... теперь ничего подобного. Слава богу, конечно. Туристам всё равно, им лишь бы антураж был, а я как вспомню это безумие... — На мгновение её губы задрожали. — Ох, Юль, мне даже представить сложно, каково тебе пришлось тогда... в отеле. Я бы не смогла. Вот так, ножом... а потом ещё и зашивать... Нет, я бы не смогла.
Данияр, краем уха слушавший нашу беседу, только молча подливал себе всё новые и новые порции крепкого алкоголя. И я видела, что одним глазом он исподволь наблюдает за хозяином дома и за его реакцией на Олесины слова. Отсутствие реакции было красноречивей любых слов.

*    *    *

— Что ж, пора исполнять свои обещания, — Томас пристально оглядел всех нас по очереди, на долю секунды замерев под Данькиным взглядом. — Классические английские ужастики на ночь. Смотрите под ноги, на полу есть камни и старые гвозди, и не попадитесь в капкан. Скелеты там настоящие, но современные, для антуража. Все старые кости были перезахоронены во время ремонта. Так, что ещё. Джулия, захватите бутылку, в этой пыточной неплохо идёт каберне, как ни странно. Снимает некоторую напряжённость. Ну, если готовы, пойдёмте.
Он прошёл мимо нас и я заметила, что он незаметно сунул что-то Даньке в руку. Что именно, я не разглядела.

Спуск вниз был довольно долгим, точнее, пришлось переходить в другое крыло и спускаться по истёртым от времени ступеням, некоторые из них были скользкими от тысяч прошедших по ним ног. Линсдейл взял два мощных фонаря — "Смотреть камеру пыток при светодиодах кощунство", — и они с Дежанси освещали дорогу. Надо признать, уже эти коридоры внушали трепет и мурашки по спине пробегали всё чаще. Но Томас шёл уверенно, быстрым шагом, и мне волей-неволей пришлось ускориться. Не хватало ещё отстать ото всех, оказавшись здесь в одиночестве. Наконец он подвёл нашу компанию к массивной двери, окованной бронзовыми пластинами и с ручками в форме оскаленных львиных пастей.
— Вот мы и пришли, — он толкнул дверь, которая, к моему удивлению, оказалась незапертой, — добро пожаловать в обитель Джона Сэйджа.

Это место даже без призрака средневекового палача внушало тот самый ужас, что захлёстывал нас в детстве с наступлением темноты, когда под кроватью заводились чудовища, а любой звук вызывал желание накрыться одеялом с головой и ничем не выдавать своего присутствия. Ужас зримый, осязаемый, тягучий, как расплавленный битум, и такой же чёрный. Ужас сотен жертв, замученных на дыбе, в "испанском сапоге" или на колесе. Мне было очень не по себе, и я непроизвольно нашарила руку Луи, вцепившись в неё неприлично крепко. Два ярких пятна от фонарей позволяли рассмотреть всё вокруг достаточно детально, чтобы по спине пополз липкий холодок. Пусть Линсдейл говорит, что здесь уже нет костей замученных шотландцев, одних этих пыточных приспособлений хватит, чтобы не заснуть всю ночь. Кажется, я поняла, зачем он попросил меня захватить бутылку. Чувствую, скоро без неё не обойтись.
Данька и Дежанси тем временем, явно не испытывая такого дискомфорта, как я, вертели головами и осматривали небольшое, в сущности, помещение с полукруглым низким потолком и крепкими стенами, сквозь которые не донесётся наружу ни один звук. Пол и впрямь был неровный, кое-где виднелись камешки и странного вида железки, а посередине лежал ржавый капкан самого зловещего вида. Около стен были расставлены всевозможные предметы, обещающие увлекательную смерть во множестве форм: колесо, дыба, подвесная клетка со скелетом внутри (скелет был действительно настоящий), какие-то жуткого вида ножи, топоры и вовсе неизвестные мне предметы. Особо запомнились почему-то старинные кожаные ботинки с гвоздями, забитыми вовнутрь. Да, были времена, были и слава богу, что прошли. Смотреть на это всё было очень неуютно. Я боялась представить, что тут было, когда Сэйдж ещё царил здесь, в своей любимой пыточной. Бедная Олеся, что ей пришлось пережить... О Томасе я старалась даже не думать.
Линсдейл тем временем облокотился о стену и спокойно наблюдал, как мы изучаем зловещую комнату. Его все эти зверские приспособления не волновали ни капельки, человек, подлец, ко всему привыкает. Дежанси же с Данькой бродили, как в музее, иногда осторожно прикасаясь к "экспонатам". Кстати об экспонатах.
— А где тот нож? — Да какой там нож, тесак мясника по меньшей мере.
— Вот, — Линсдейл отлепился от стены и подвёл меня к небольшому невысокому столику. Нож Сэйджа лежал, ощерившись зазубренным лезвием. Внутри против воли что-то гулко упало вниз. Да, это он, тот самый, которым я полосовала руку сэру Томасу три года назад в номере роскошного отеля. Я отвернулась. К горлу подкатила едкая горькая желчь.
Данияр тем временем медленно, шаг за шагом, обходил темницу, словно прощупывая каждый камешек её стен. Фонарь ему не требовался, он видел в темноте и сейчас всматривался в серые неровные стены, будто пытаясь что-то найти. Иногда он прикасался к каменным блокам, проводил по ним тонкими пальцами, задумчиво останавливался на пару мгновений, а потом продолжал свой детальный осмотр. Я ни разу не видела его таким заинтересованным. Надо же. Кто бы мог подумать, что нашего плейбоя так очарует это недоброе место. Краем глаза я увидела, что Томас незаметно, но пристально следит за его перемещениями, следит, делая вид, что ему всё равно. Интересное кино. Я вспомнила, что и за ужином они как-то странно вели себя друг с другом, хоть Линсдейл и прочёл Даньке лекцию об Эдуарде Длинноногом. Что-то как-то всё "мутно", как выражается Олеся. Я явно упустила некий важный момент. Но эта камера к расспросам совсем не располагала.
— Ваш дядя, мир праху его, проделал колоссальную работу, — Данька покачал головой, ещё раз пробежавшись пальцами по шершавой стене, — поистине колоссальную. Это вызывает восхищение. — В темноте пыточной его глаза светились двумя угольками.
Томас кивнул:
— Сэр Хэмфри действительно гордился этой комнатой. Потому что когда здесь начался ремонт, это место было попросту общей могилой. Столько костей я никогда до этого не видел. Скелеты, черепа, обломки позвоночника, кистей рук... Рабочие в обморок падали. Мне было семь лет.
— Боже мой, — пробормотала я. Для маленького ребёнка такое зрелище чревато нервным срывом или чем похуже.
— Да нет, я к тому времени уже многое узнал и многое понял. Сами кости никакого вреда причинить не могут. Их необходимо было достойно перезахоронить. Около часовни дядя нашёл подходящее место. Завтра я вам его покажу. Там одно простое надгробие. Одно на всех. Даже я сейчас бы не смог сказать с уверенностью, сколько здесь было жертв. Хотя иногда мне хочется восстановить справедливость и выяснить имена этих несчастных. Возможно, я займусь этим после вашего отъезда.
Данияр подошёл к подвесной клетке и слегка покачал её. Скелет внутри смотрел на него пустыми глазницами.
— Клетка раскачивается, — тихо сказал он будто сам себе, но так, чтобы Томас услышал, — что будет, если она упадёт?

— Никогда бы не подумала, что Даньку заинтересуют эти ужасы, — шепнула я Дежанси, — меня здесь просто оторопь берёт.
— Любовь и смерть всегда шли рука об руку, — пожал плечами мой муж, — когда-нибудь они должны были встретиться. Я не могу утверждать, но мне кажется, что Дан видит здесь много больше, чем мы. Чем даже мистер Линсдейл. Потому и ходит тут с видом гончей, взявшей след. Как бы мы не ввязались в очередную авантюру...
— Экзорцист прав, — Данька возник за нашими спинами настолько бесшумно, что я чуть не взвизгнула, — я действительно вижу здесь больше, чем вы. Но, Луи, вынужден тебя огорчить. Здесь не во что ввязываться, все, кто мог, уже упокоились в могилах, даже Джон Сэйдж. Место очаровательное, но пустое. Сэр Томас, — он обернулся к Линсдейлу, — надеюсь, вы покажете нам и остальных обитателей Чиллингема?
— Разумеется, — тот кивнул, — леди Мэри будет рада вас видеть. Надеюсь, Сияющий мальчик тоже. Что ж, думаю, пора выбираться на свет.
 
*    *    *

— До сих пор мурашки по коже, — пожаловалась я Дежанси, когда мы наконец вернулись к себе в комнату, — это ж надо было на ночь глядя такие экскурсы проводить.
— Ты видела столько ужасов за свою жизнь, настоящих ужасов, а теперь не можешь заснуть из-за пары-тройки пыточных орудий? Ты видела в действии саргеминский крест, и тебя ещё может что-то напугать? — Луи-Армель улыбался, и меня понемногу отпускало. Но место всё-таки чудовищное.
— Иди ко мне, — он притянул меня к себе, — будем тебе нервы лечить...

*    *    *

Данияр бросил взгляд на часы и на цыпочках вышел из своей комнаты. Пол-третьего ночи, Юлька и Луи, наверно, уже спят без задних ног... он подошёл к их двери и прислушался... а, нет, не спят, ну да ладно, наружу в ближайшее время точно не выберутся и шагов его не услышат... если всё пройдёт хорошо, он успеет вернуться, а эта парочка ещё не закончит... хорошо, просто отлично...
Он прошёл по галерее чуть дальше, сел на широкий подоконник и закурил, выпуская дым в громадное, наполовину открытое окно. И что его дёрнуло вообще говорить с Линсдейлом на эту тему? Это не его война и не его дело. "Старею. Становлюсь сентиментальным". Но зловещее шевеление где-то там, на нижнем ярусе, доставляло Данияру почти физический дискомфорт. "Ну ты и мразь. Куда там до тебя Люсьену Дежанси с его пафосной и глупой трактовкой возмездия. Нет, всё правильно, тебя надо убить хотя бы для очистки воздуха". Бедная Олеся, она даже не подозревает ни о чём, даже о своей беременности пока не знает, пройдёт пара недель, прежде чем она засомневается и сделает тест. "Сделает тест, обрадуется, начнёт строить планы... " Он прикурил от бычка новую сигарету. "Что ж, даже если ты сам никогда не станешь отцом, это не повод ограничивать других. Этот лорд уже и так натерпелся выше крыши, вовсе незачем, чтобы он наложил на себя руки, потеряв жену и нерождённого ребёнка. Ну ты и мразь, Сэйдж. А я-то считал себя аморальным типом. Да твоё убийство мне сто очков в карму мгновенно. Добраться бы до тебя только..."
Он докурил, огляделся на всякий случай и быстрым шагом пошёл вниз.



Глава V. Первый разговор

Он пару секунд постоял перед массивной дверью, словно прикидывая что-то в уме, а потом толкнул тяжёлую створку. Дверь распахнулась бесшумно и призывно.
"Так, значит. Гостей ждёшь, садист колченогий. Но меня-то ты не ждал."
Он зашёл внутрь камеры, закрыл дверь на ключ и сел на подлокотник стула с шипами. Закрыл глаза и сосредоточился. Чёрная душа палача Его Величества Эдуарда Первого была надёжно закована в кандалы из крови, но Данияр видел, как кое-где эти путы истончились, и тёмные, мутные завихрения пытаются обойти слегка расшатавшуюся преграду. Вдруг завихрения замерли, точно почувствовав чьё-то присутствие. Сэйдж не шевелился, затаившись, не зная, как лучше поступить. Незваный гость не предпринимал никаких действий, просто смотрел в упор, но Джон Сэйдж на всякий случай ушёл чуть глубже в свой призрачный мир. Гость не внушал старому палачу доверия. Он чужак, пришлый, люди не имеют внутри себя жидкого огня вместо крови... он наблюдает за ним, Сэйджем... зачем? Он не переходил чужаку дорогу, их пути никогда не могли пересечься, ни в земной жизни, ни в посмертии, потому что такие, как этот, не ходят людскими тропами.
 
Данияр действительно всего лишь наблюдал за притихшим призраком. Он не льстил себя надеждой, что средневековый садист испугается, скорее, просто насторожится. Он не чувствует угрозы, но звериное чутьё подсказывает Джону Сэйджу, что визитёр заявился сюда не из простого любопытства. Пора показать ему, кто здесь главный.

Осторожное, почти невесомое касание окровавленных прутьев. Пока только прутьев, не их узника. Кровь шипит, дымится, вскипая тысячью пузырьков, из тёмно-багровой превращаясь в чёрную, хлопьями распадаясь и растворяясь в пустоте. Пусть, даже если из-за этого клетка ещё немного ослабнет, пусть. Палач должен видеть, кто у него в гостях.

Призрак заколыхался, пытаясь уйти ещё глубже, туда, куда не дотянутся огненные струйки, словно вытекающие из глаз чужака. Что ему надо? Зачем он здесь? Или правы были те святоши, которые утверждали, что дьявол придёт в итоге требовать его душу? Нет, нет. Священное писание было писано для живых, для их испуга и покорности. Мёртвые знают, что за чертой ничего нет, кроме тьмы, холода и вечного безмолвия, кроме легионов таких же душ, и уже неважно, праведными они были или самыми отъявленными грешниками; смерть всех уравнивает. Так что не видать ему ни сияющих ангелов у престола господня, ни сатаны с пылающим трезубцем. Ничего этого нет, есть только мир тварный и мир посмертия, куда так бесцеремонно вторгся этот пришелец с пламенем вместо глаз.

Данияр наблюдал. Сэйдж заволновался, это было видно. Он в замешательстве. Призракам нет хода в мир бескрайнего белого тумана, плотного и в то же время мягкого как пух, они вынуждены существовать на своём, самом низшем первом уровне, почти соприкасаясь с земной жизнью, и именно поэтому они способны проникать в мир живых и при должной настойчивости и терпении воздействовать на людей. А этот палач уже навоздействовался, пора и честь знать. Тонкая огненная струйка ласково прикоснулась к клубящемуся внутри клетки холодному липкому мареву.

Джон Сэйдж, как ужаленный, шарахнулся в самый дальний конец клетки. Струя жидкого огня, полоснув будто походя, причинила ему настоящую, земную, физическую боль как от расплавленного олова, которое он лично заливал в глотки связанным узникам. Но эта боль была стократ сильнее, хотя пылающая нить прикоснулась к нему лишь на мгновение. Кто это? Что это за тварь, явившаяся к нему? Почему он молчит, что ему надо?
"А и правда, что это я молчу. Пора бы и побеседовать, а то как неродные".

— Х-х-х... — Данияр с трудом улавливал обрывки мыслей, которым Джон Сэйдж пытался придать форму, колыхаясь от невыносимой боли. — Что... тебе... х-х-х... надо... чужак...
— Пришёл познакомиться с тобой, Мучитель.
— Х-х-х... зачем... что тебе... от меня... надо... убери плеть...
— Не хочу.
— Убери...
— Я повторяю, не хочу. Мне нравится так.
— С-с-с...
— Послушай меня, — Данияр во все глаза смотрел на призрака, который колыхался по клетке, не в силах пока что вырваться и избежать палящих прикосновений, — сегодня я тебя не убью. Я пришёл познакомиться. Давай знакомиться, Джон Сэйдж.
— Зачем... х-х-х-... ты пришёл... я тебе... ничего не сделал...
— Я и не говорю, что мне.
— Ах-х-х... я понял... тебя вызвал... этот скулящий щенок... как... ему... удалось...
— Заткнись и слушай. Никто меня не вызывал, я тебе не джинн из бутылки, чтобы вызывать меня, когда вздумается. Это моё личное желание: познакомиться с тобой, а потом убить. Ты этого вполне заслуживаешь. Присмотрись ко мне, Сэйдж, присмотрись повнимательнее.
Колыхание усилилось. Данияр почувствовал, как к нему прикасается что-то влажное и липкое, как застывающая на солнце грязь.
— С-с-с-х-х-х... какая честь... Нечасто первородные силы... обращают внимание... с-с-с... но у тебя ничего не выйдет...
— М-м-м?
— Ты... можешь мучить... сколько влезет... демон... ты не в силах... загасить искру, зажжённую Господом...
— Вот кто бы говорил о Господе.
— А-х-х... Ты не в силах... дать жизнь... не в силах и... отобрать...
— Ну давай, расскажи мне про бессмертную душу. Про СВОЮ бессмертную душу.
— Угрожай... силам ада... не убить...
— Ты хоть раз был в аду, Сэйдж? — тихо спросил его Данияр. — Хоть раз был? Ты знаешь, что это? Ты знаешь, где он? А я там был. Ад очень далеко отсюда, в землях пророка Магомета. Это щель в земле, невообразимо глубокая щель без дна, потому что она переходит туда, где есть только пламя. Вечное. Неугасимое. Не чистый холодный свет неба, а багровое, дымящееся пламя, способное в один миг пожрать всё живое. Пламя, порождающее жизнь и отбирающее её с равной силой и безразличием. Не говори мне об аде, Сэйдж, ты ни черта в нём не смыслишь. Я вернусь завтра, и мы поговорим в последний раз.
— Что... я тебе... сделал?.. — Казалось, Мучителя Сэйджа действительно волнует этот вопрос.
— Ты зажился, палач. И заигрался. А завтра сыграю я. В господа бога.

Он разорвал контакт и вышел, не забыв запереть дверь, потом медленно осел на холодный каменный пол. На лбу блестели крупные капли пота, стекали по шее за воротник рубашки. Придётся попотеть, это точно. Такая тварь просто так не сдастся, он будет сопротивляться, бешено. Крыса, загнанная в угол, огрызается с утроенной силой. Надо это учесть и как следует подготовиться. Он ещё раз проверил дверь и пошёл наверх, иногда касаясь пальцами стен, словно боясь пошатнуться.

*    *    *

Я проснулась от солнечного света, бьющего прямо в глаза. Повернулась: ага, мой экзорцист уже вскочил и наверняка занял душ вперёд меня. Ну и ладно, я никуда не спешу. Ночью я спала на удивление крепко и без сновидений: сказался то ли перебор впечатлений, то ли перебор с алкоголем, то ли всё, вместе взятое, плюс ночная "терапия", затянувшаяся часов до трёх, если не больше. Как бы то ни было, сейчас я чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей. И очень кстати, сегодня Линсдейлы устраивают приём в честь годовщины, и выглядеть надо на все сто. Это только Данька может всю ночь колобродить, а наутро никто и не догадается о его эквилибристике, мы, смертные, по земле ходим и отдых просто необходим. Хотя бы для цвета лица.

— Позавтракаем на балконе, — предложила Олеся, — такой день хороший, солнечный. Ну как вы спали?
— Как убитые, — призналась я, — всё-таки тут даже воздух другой. Похмелья, и того нет.
— Ну и чудненько. Наливайте кофе сами, сегодня демократия и самообслуживание, меня, честно говоря, так утомляют эти церемонии. Тем более, Томми всё равно ненадолго отъехал по делам и привередничать некому. А где Даня, спит ещё?
А правда, где он? Насколько я знала Даньку, это был абсолютно круглосуточный человек, срывавшийся в пять утра на съёмки и в тот же день способный просидеть на монтаже до часу ночи. Наверно, действительно дрыхнет, дорвавшись до покоя и гармонии.
Но я ошибалась. Сзади послышался шорох, и мой спецкор показался в дверном проёме. Выглядел он неважно: усталый взгляд, под глазами тёмные круги, он периодически прикладывал пальцы к виску, словно пытаясь унять головную боль. Вот неожиданность, он что, всю ночь не просыхал или уже кого-то затащил в постель... хотя непохоже. Значит, пил. С чего бы только?
— Твоё похмелье глаз режет. — Мой муж критически оглядывал Данияра, который, не обращая ни на кого внимания, грохнулся на стул и дрожащими руками налил себе минералки, расплескав половину на стол.
— С чего надрался?
— Отстань, — буркнул Данька и, клацая зубами о край стакана, жадно глотал воду, — ты меня ещё пить поучи.
— Я тебя не учу, просто объясни, с какого хрена ты так налакался. Сегодня будет куча гостей, чуть ли не министр приедет, а тут ты с тремором рук и мешками под глазами.
— Спокуха, к эфиру буду как огурчик, — он оперся обоими локтями о край стола и закурил, машинально стряхивая пепел в чашку с кофе.
— Дань, — Никогда я его таким не видела. — да что с тобой? Ты пепел в кофе стряхиваешь.
— Мой кофе, мой пепел, что хочу, то и делаю. Слушайте, ну отстаньте вы от меня. Ну хорошо, я перебрал! До шести утра пил, благо тут есть, где пополнить запасы. Сейчас десять тридцать. Я и поспать-то толком не успел.
Да что здесь происходит?
Олеся тоже встревоженно рассматривала своего бывшего коллегу.
— Сейчас одну вещь тебе принесу, хорошо помогает, — наконец произнесла она, покусывая губы, — чисто английская штука, но очень действенная.
Она поднялась и вышла с балкона.
Я только открыла рот, чтобы задать вопрос, как Дежанси потащил меня к балюстраде.
— Оставь его, пусть трезвеет. Вот уж не подумал бы, что он в штопор войдёт. Мне это не нравится, Юль. Мне это очень не нравится, Дан не из тех людей, что будут терять лицо перед окружающими, особенно в гостях. Ты права, я послежу за ним, и вовсе не за тем, чтобы он невзначай не уединился с твоей подругой. Меня всё это беспокоит.
Меня тоже, но Луи-Армель походил на натянутый и готовый вот-вот лопнуть канат. Он покосился на всё так же меланхолично сидящего Данияра и покачал головой:
— Размешивает окурком сахар. Полный привет.
Вернулась Олеся с бокалом чего-то жёлтого и чуть ли не силой заставила Даньку выпить. Тот хлопнул содержимое, неожиданно громко и с чувством выругался по-русски и, пошатнувшись пару раз, подошёл к нам.
— Теряю хватку.
Дежанси вновь покачал головой:
— Не буду я тебя ни о чём спрашивать. Только прошу, ты трезво оценивай свои силы.
И как-то странно он это произнёс, что Данька вперился в него потускневшими от бессонницы и похмелья глазами:
— Загадками говорить изволишь?
— Никаких загадок. Я сказал, ты услышал. Думаешь, я не знаю, что ты ночью по коридорам шарахался? Ты нам в дверь лбом впечатался, Юлька уже спала, я выглянул: ты идёшь-качаешься, как бычок из вашего стишка. Я не задаю тебе вопросов, Дан, но... — Луи-Армель отвернулся и уставился куда-то за горизонт. — Надеюсь, ты не нашёл проблем на свою голову.
— Ни единой, — пробормотал Данька и закрыл глаза, сжав пальцами виски.
Я не вмешивалась, мне вообще лучше не вмешиваться, потому что я притягиваю неприятности как магнит. А здесь, в этом совершенно потрясающем месте, в этом замке, словно сошедшем со старинных гравюр, в этот прекрасный солнечный день я даже мысли не могла допустить о неприятностях. Раз уж меня отпустило то тягостное предчувствие, что не давало покоя в Москве и Хитроу, то и говорить не о чем. В конце концов, если Данька надрался по неизвестной науке причине, это только его проблемы, нас они не касаются, главное, чтобы к вечеру привёл себя в порядок.

*    *    *

Данияр выпил три чашки кофе, запивая минералкой, и тоскливо уставился куда-то вдаль. С чего ради он столько выпил, на рекорд пошёл, можно сказать? Всё уже решено, цели ясны, задачи определены. Подготовкой он... хм... займётся на приёме, благо там наверняка будет пара-тройка скучающих бизнес-леди или опостылевших жён каких-нибудь лордов и сэров. С этим проблем не будет, энергетический баланс он к моменту визита в камеру поправит. С этим чёртовым палачом лучше перестраховаться и подпитаться заранее. А вот экзорцист не вовремя проявил бдительность, Данияр всегда ожидал подвоха от его жены, но не от него самого. Или пророческими оказались его собственные слова о бывших чекистах? Нет, бред, чепуха, Луи-Армеля он выжег так, что не осталось даже следов охотника. Просто наблюдательность и способность делать выводы. Аналитик, чёрт бы его побрал, бывший шеф аналитического бюро французского телеканала. Аналитики тоже бывшими не бывают. Надо попросить Томаса как-то отвлечь эту парочку, он поймёт.
— Я пойду спать, — пробормотал Данияр, вставая со стула, — кто-нибудь разбудите меня в шесть. За час я себя в порядок приведу. А сейчас простите, не могу больше. Глаза слипаются.
— Пошли, доведу тебя, — Дежанси двинулся было навстречу, но, столкнувшись взглядом с Юлькиным шефом, замер, не успев сделать и шага.
— У-у-уйди от меня. Я помню, где живу. Я запрусь изнутри и лягу, вот и всё. Нечего на меня, как на инвалида, смотреть.
— Пусть идёт, — шепнула я, — ну что ты к нему привязался, правда. Каждый расслабляется в меру своей испорченности, а более испорченного персонажа, чем Данька, я ещё не видела. Пусть дрыхнет и глаза не мозолит. Алкаш долбаный, ни дня без рюмки. Оставь его в покое.
Луи-Армель со вздохом покачал головой, он всё утро только и делал, что качал головой:
— Мне бы твой оптимизм.
Олеся, подождав, пока Данька скроется из виду, обернулась и предложила:
— Пойдёмте, я вам сад покажу. И коров. До четырёх времени ещё много.

*    *    *

Он шёл по коридору, откровенно зевая и кляня себя за выпитый кофе. Мало было подорваться в десять утра, опозориться перед хозяйкой дома, напугать друзей, так теперь он ещё проявит откровенное неуважение, завалившись спать, пока Олеся будет развлекать Юльку и экзорциста. "Теряю хватку". Чёртов диалог в камере дался ему слишком тяжело. Хотелось лечь и забыться чёрным, глухим сном, и это надо сделать, потому что неизвестно, когда ему удастся поспать в следующий раз. Вечер и ночь обещают быть жаркими. Вдруг он замер, вглядываясь в самый конец коридора. Там, вдалеке, промелькнула знакомая тонкая фигурка с рыжими волосами; девушка несла куда-то очередную стопку то ли полотенец, то ли постельного белья. Его аж повело, так, что пришлось прислониться к стене. Вот оно. Есть ли более сладкая, более желанная добыча, чем нетронутая девушка. О да. Он зажмурился и тряхнул головой. Не сейчас. Вечером, когда приём будет в разгаре и самое время прислуге окончательно привести в порядок комнаты, пройтись метёлкой по мебели и поставить в вазы новые букеты. Да... Его вчерашний вызов самому себе, и он это признавал, был просто идиотской проверкой на прочность. Как будто можно силой воли сломать свою природу, свою сущность. "Кровь девственницы священна", — билось в висках. О да... Это редкость, сейчас это такая редкость... и совершенно невозможное, немыслимое наслаждение, лучшая и самая вожделенная добыча любого инкуба во все времена. И — тут Данияр вдруг широко открыл глаза и вздрогнул, — лучшее и самое смертоносное оружие. Та подпитка, что давали ему женщины, ничто по сравнению с первым стоном удовольствия этой девушки... Эмили. "Возьми себя в руки, кобель. Подожди до вечера. Никуда она от тебя не денется, главное не наломай дров раньше времени. Никуда она от тебя не денется... никуда... сама придёт."

Он дошёл до своей двери, запер её изнутри, поставил будильник на шесть вечера и, не раздеваясь, рухнул на кровать, даже не сняв покрывала. Теперь сон, и ты знаешь, что тебе приснится.



Глава VI. Перед банкетом

Пока Данька отсыпался после этих необъяснимых пьянок, а Линсдейл заканчивал свои лондонские дела, Олеся водила нас по Итальянскому саду.
— Моё самое любимое место на всей территории, — тоном заговорщика сообщила она мне, — здесь можно постичь дзен прямо на ходу.
— Красиво, — согласился мой муж, — сколько же сил требуется, чтобы поддерживать всё в таком порядке.
— Много. Здесь работают шесть садовников, и всё равно где-то что-то обязательно выбивается из нормы, то у куста вдруг ветка вылезет, то нашествие каких-то гусениц, то ещё какая блажь. За всем этим очень трудно следить, а из-за экскурсий нельзя даже на пару дней запустить газон или кусты.
Да, тяжела жизнь жены владельца замка...
— Юль, а что, Даня теперь всегда так странно себя ведёт? — Вот не даёт он ей покоя, чтоб его разорвало.
— Не всегда, — буркнула я, — понятия не имею, что на него нашло.
— Наверно, камера так подействовала, — предположила Олеся, — там сейчас хоть и безопасно, но ощущения всё равно какие-то мерзкие.
— Он там что-то нащупал, — спокойно сообщил Дежанси, — что-то нащупал и никому не говорит. Я не первый день его знаю. Наверное, было бы логично, если бы это рассказала Юля, но у меня лучше получается формулировать мысли. После командировки в Сирию Данияр очень изменился. Неузнаваемо. Он отрёкся от своей религии, от семьи, он порвал все связи с прошлым и начал жить какой-то весьма бурной и... м-м-м... довольно порочной жизнью. Параллельно его карьера пошла резко в гору, сейчас он ведущий спецкор канала. Юлю он забрал себе как лучшего режиссёра монтажа, не так давно ему присвоили государственную награду. В общем, он ведёт весьма насыщенную жизнь, особое внимание уделяя прекрасному полу. Я не берусь его судить. Он много пережил, слишком много, поездка в Дэйр-эз-Зор была той гранью, перешагнув которую, он стал тем, кого вы видите. Но это всё мелочи, человек волен распоряжаться собой как хочет, но то, что он чувствует многие вещи, скрытые от посторонних, это факт.
— Он что, медиум, как Томми?
— Нет, — Луи-Армель покачал головой, — нет. Я не знаю, как это назвать. Интуиция на грани фантастики, инсайт... — Было заметно, что даже аналитику уровня Дежанси сложно не обронить чего лишнего. — Не знаю. Но что-то он углядел в этой пыточной, после чего гулял ночью в коридорах, а потом надрался в лоскуты. И меня это беспокоит. Данияр на моей памяти никогда не срывался, хотя загулы устраивал на зависть многим.
— Вы говорите странные вещи, — заметила Олеся, — но в одном я могу вас заверить: в камере ничего нет. Мы туда водим ночные экскурсии, Томми поначалу принципиально несколько раз переночевал там. Ничего, ни малейшего шевеления. Этот ваш кровавый ритуал всё-таки сделал своё дело, хотя я до сих пор не могу смотреть на его руку без содрогания.
— Возможно, — согласился Луи-Армель, — возможно, что и так. Я не буду выпытывать деталей, это бесполезно, если Данияр не хочет что-то рассказывать, настаивать бессмысленно. Будем надеяться, в эту сумасшедшую голову не пришла никакая сумасшедшая идея.
— Ты мне лучше про приём объясни, — Надо менять тему, все эти перемывания косточек уже поперёк горла сидят, — у вас же не обед в стиле white tie? А то некоторые тут ничего, кроме чёрных рубашек, с собой не взяли.
— Да какой whitе tie, господь с тобой, — засмеялась Олеся, — галстук это крайняя мера. Если бы не министр, то вообще можно было бы обойтись обычной одеждой. Но ты мне говорила, что привезла вечернее платье?
— Скорее, его привёз я. — Ах вот как? — По крайней мере, лично положил в сумку. Я его положил, Данияр его выбрал, а моя жена упорствует и никуда его не надевает, кроме одного случая.
Олеся удивлённо посмотрела на меня, а потом рассмеялась:
— Ничего тебя не берёт. Если уж даже вечерние платья за тебя мужчины выбирают.
— Между прочим, это им на меня смотреть. — Нормальный муж за такие слова устроил бы сцену, а этот только улыбается. Олеся тоже заметила несостыковку.
— Мсье Дежанси, я могу у вас спросить... довольно бестактную вещь...
— Данияр мой друг, которому я обязан жизнью. Я доверяю ему как самому себе. И, кажется, моя жена единственная женщина не в его вкусе. Возможно, его бесят её татуировки, а, возможно, их постоянная совместная работа убила в нём всякое желание, направленное в её сторону. Такое часто бывает. Понимаю вашу озабоченность, это выглядит ненормально, но уж как есть. Коллеги Юли называют это лямур труа. Господь простит им это заблуждение.
И он улыбнулся со всем возможным очарованием.

*    *    *

Эмили, молоденькая горничная, работающая в Чиллингеме всего второй сезон, пребывала в весьма смешанных чувствах. Первое, что она усвоила ещё год назад от матери, старшей поварихи Линды, готовящей так любимые мистером Линсдейлом ростбифы, и от дворецкого, мистера Бесколла, это две вещи. Первая: сэр Томас не терпит безалаберности; второе: никакого флирта с гостями замка. За это можно было поплатиться местом, не говоря уже о позоре, который она навлечёт на голову мамы. Это было ясно, как белый день. Можно было бы и не говорить, особенно мистеру Бесколлу. Дворецкий Эмили пугал. Он был из той, старой, негнущейся породы, требовательный, дотошный и ужасно старомодный. Вкупе с мамой они превращали жизнь Эмили в сущий ад. Хотя, по сравнению с Ротбери, здесь было даже неплохо. Большие торжества в Чиллингеме проводились не так часто, экскурсанты на ночь не останавливались, а эти трое друзей леди занимали всего две комнаты. Работы почти никакой, а платили ей хоть и не как маме, зато это были полностью её деньги, по этому поводу мистер Бесколл даже повздорил с мамой и отстоял право Эмили на свою копилку. На что копить, Эмили пока не задумывалась. Хотя ей через неделю исполняется семнадцать, и можно закатить вечеринку в Ротбери, с подружками и Грегом. Грег, конечно, болван, но она нравится ему и он очень смешно ухаживает. Вот если бы у него не были так оттопырены уши... И веснушки эти дурацкие. И нос картошкой. И пальцы как сосиски, да ещё и с мозолями от постоянной работы со своими моторами. И он всё время напоминает ей, что ему уже девятнадцать, и уже хотелось бы... Но кто виноват, что ей совсем-совсем не хочется? Жалко обижать Грега, он добрый и славный, но... Если бы... Эмили вздохнула. Если бы её не послали в эту комнату, принести свежие полотенца. Она тогда так растерялась, что друг леди Олеси даже прикрикнул на неё, и правильно сделал, в общем-то. Но вроде бы не нажаловался мистеру Бесколлу. Эмили прикусила губу и остановилась в задумчивости, прижимая к себе стопку скатертей. Друзья леди были весьма необычными людьми, точнее это была настолько разномастная троица, что Эмили было совершенно непонятно, что их могло объединять с леди. Супружеская чета, странная пара, женщина выглядит, как подруга байкера, в чёрной кожаной жилетке, джинсах с крупными заклёпками и татуировкой на левой руке, её муж, замкнутый мужчина, весь в чёрном, не отрывающий взгляда от земли, словно прячет глаза. И их друг.
Эмили облокотилась на стену, перебирая в задумчивости кисти скатертей. Такого мужчину она видела впервые в жизни. Он не был похож ни на кого, сколько бы актёров девушка не перебирала в уме. Итальянец или грек... может, испанец. Мама говорила, что гости леди из России, откуда родом и она сама, но Эмили не верила. Муж и жена наверно, хотя мужчина больше похож на француза, их Эмили навидалась во время туристического сезона, а вот красавец-брюнет вряд ли. Откуда в России брюнеты? Это же не Испания или Португалия. Эмили зажмурилась, вспоминая то короткое посещение третьей комнаты в левом крыле. Да уж, Грег не идёт ни в какое сравнение. Девушка отдавала себе отчёт, что она может мечтать сколько влезет, обмечтаться просто, таких мужчин обычно сопровождают роскошные блондинки или роковые брюнетки, причём пачками. И хоть гость приехал без пары, Эмили понимала, насколько глупыми выглядят все её тайные желания. А ещё она понимала, что шансов поймать хоть один, пусть равнодушный взгляд, у неё не было никаких. Грег всегда смеялся, хоть и по-доброму, над её слишком тонкой фигурой без соблазнительных округлостей, рыжими волосами со стрижкой каре ("Ты выглядишь как библиотекарша или девушка с почты"), да Эмили и сама понимала, что до идеала ей далеко. И вряд ли друг леди Олеси думает по-другому. Всем нравятся фигуристые девушки с четвёртым размером и ногами от ушей, а не худенькие рыжие горничные. Единственное, что Эмили нравилось в себе, это её глаза: большие, изумрудно-зелёные, в обрамлении золотистых ресниц. Вот глаз таких не было ни у кого, даже Грег это подтверждал. Но вряд ли брюнет обратил внимание на её глаза, он был слишком раздражён и отослал её из комнаты в два счёта. Но даже в таком плохом расположении духа этот мужчина был захватывающе, непередаваемо привлекателен. Эмили старалась не вспоминать свой последний сон, это было чересчур. Она тогда проснулась от сладкого томления между ног, такой силы, что пришлось осторожно, чтобы не разбудить Кейт и Паолу, принимать меры. Картины, которые вставали перед её мысленным взором в тот момент, она бы не рассказала и на исповеди. Девушка тряхнула головой, сбрасывая непрошеные мысли. Надо успеть всё разложить к приезду гостей на торжество.

*   *   *

Данияр об этих тревожных мыслях и не подозревал, метаясь по кровати в чёрном, тяжёлом сне. Внутренний голос подсказывал снять хотя бы ботинки, но сил вставать и развязывать шнурки не было. Да катись оно всё к чёрту, его разум заволакивала мутная, скользкая пелена, он постоянно ворочался и отшвыривал подушки, словно они перекрывали ему кислород. Общение с Джоном Сэйджем далось неожиданно трудно, сучий палач вытягивал жилы не хуже старика Гийома. Отдыха такой сон не давал, только тёмное забвение с вертолётами, в результате чего Данияр всё-таки выдрал себя из постели волевым усилием и, кое-как дойдя, сунул голову под холодную воду. Пусть уж так, до шести он всяко приведёт себя в чувство.
Обалдевший от такого напора организм немедленно затребовал выпивки. "Да утихни ты, сволочь, ещё с ночи не протрезвел, куда тебе бухать". Он вышел из ванной. И что теперь? Два часа дня, Юлька и экзорцист наверняка изучают красоты территории или смотрят на коров, где их искать, непонятно. Саймон тоже, наверно, занят подготовкой к приёму, где сэр Томас, неизвестно, приехал ли он уже или всё ещё в Лондоне?
Он выглянул в коридор. Тишина и пустота. Всё правильно, все заняты своими делами, и только он, узник алкоголя, шарахается здесь почём зря. Организм, обиженный отказом, требовал вернуться и лечь в постель. Данияр пересилил себя и спустился вниз, решив немного продышаться на свежем воздухе. Голова гудела, виски ломило нещадно, как, впрочем, и переносицу, перед глазами плавали цветные круги и пятна. Он вдохнул полной грудью прохладный воздух и зажмурился, выжидая, пока отступит головокружение. Нет, это ж надо столько пить. Он подошёл к фонтанчику и плеснул в лицо. Давай, давай, приходи в чувство, тебе ещё предстоит плеяда славных дел. Он сел на газон и для верности начал загибать пальцы. Первое. Протрезветь и навести на себя полагающийся лоск. Второе. Найти себе на приёме минимум трёх, лучше четырёх женщин для подпитки. Третье. Попросить Линсдейла всеми силами отвлекать экзорциста от его наблюдений, потому что робеспьер очень не вовремя вжился в роль Шерлока Холмса. Четвёртое. Убить Джона Сэйджа. Прекрасный план. Теперь надо начать претворять его в действие.

*    *    *

— Показывай! — Как я не пыталась отсрочить приготовления к приёму, Олеся была непреклонна. Сейчас она изъявила желание посмотреть на моё платье. Надеюсь, его не придётся гладить, бог его знает, каким комком Луи засунул его в сумку. Но мои опасения не подтвердились, платье было очень аккуратно сложено и практически не помялось.
— Красота! — Вердикт Олеси был однозначен. — И цвет такой нежный. Хватит на меня так смотреть, тебе очень идут пастельные тона. Даня твой молодец, что выбрал именно это. У него хороший вкус. А туфли какие?
Пришлось достать и туфли.
— Будешь прямо Грейс Келли. Скоро приедет Лиза, подумай, какую ты хочешь причёску.
— Олесь, если эта Лиза стилист, пусть посмотрит на меня и решит, что мне больше подойдёт. Я так редко бываю в салонах, что понятия не имею, какая причёска мне подходит. Я всю жизнь с хвостом хожу.
— Оно и видно. Ладно, но тогда не возникай, если лизино творение тебе не понравится. Хотя она настоящий мастер, сделает из тебя супер-бомбу.
Да не приведи господь. Мне приёма во французском посольстве хватило на всю оставшуюся жизнь, а здесь, в замке, с кучей снобов из Королевского исторического общества и прочих аристократов (и не забываем про министра), боюсь, я произведу не лучшее впечатление. Самым правильным будет окопаться где-нибудь у дальней стены с бокалом, молчать и не отсвечивать. Луи-Армель обещал мне всяческую поддержку, но его траурный вид приводил меня в ужас. Как, ну как можно было... хотя он и в ЗАГС заявился в чёрной рубашке, отчего Данияр ржал в голос и сообщил, что Дежанси очень правильно понимает суть брачных уз.
— Сейчас посмотрим, какие сюда подойдут украшения, — Олеся копалась в инкрустированном перламутром сундучке, — я тебе свои дам, сейчас, найду что-нибудь подходящее...
— Олесь, не надо, — запротестовала я, — ну куда мне твои бриллианты, это же очень дорогие вещи. Я не умею их носить.
— Ты серьги с ожерельем носить не умеешь? Юль, не выёживайся. К такому платью обязательно нужны украшения...  вот, нашла. Серьги, колье и браслет. Это мне Томми из Италии привёз, когда на симпозиум ездил в прошлом году. Давай, померяй.
Она достала из сундучка совершенно сумасшедшей красоты комплект из хризоберилла. Крупные огранённые камни рассыпались каскадом по золотому колье, каждый берилл был обрамлён крошечными бриллиантиками. В том же стиле были выполнены браслет и серьги. Выглядел комплект настолько роскошно, что я осторожно сделала шаг назад.
— Нет, Олесь, это немыслимо. Я... я просто не могу это надеть.
— И можешь, и оденешь. Я буду в красном, у меня в любом случае гранаты. А тебе к кремовому платью будет просто замечательно. Тем более, оно у тебя довольно простое, безо всяких прибамбасов, как раз к такому яркий комплект в самый раз. У меня ещё жемчуг есть, но он тебе не пойдёт, у тебя слишком резкие черты лица. Ну померяй же!
Делать нечего, я облачилась в платье, туфли, Олеся застегнула мне сзади колье и отошла на пару шагов, рассматривая меня, как манекен.
— Обалдеть. Тебя просто не узнать. У твоего мужа челюсть отвиснет.
— Уже отвисала, в посольстве. Так что он морально готов.
— Теперь только Лизы дождаться и всё. Сделает тебе и причёску, и макияж. Ох, Юлька, ну почему ты себя так не ценишь? Ты же красивая женщина, а всё ходишь в драных джинсах и этих жутких жилетках с заклёпками. Я уж молчу про твою обувь.
— Очень даже удобная обувь.
— По горам лазить удобная или с ноги в челюсть. Нет уж, Юль, сегодня ты будешь выглядеть женщиной, вести себя как женщина и ловить восхищённые взгляды. Я смотрю, твой муж тебя не особо ревнует.
— А ему и не с чего. Он-то знает правду.
— Удивительный оптимизм...
— Олесь, вот ты смешная. Я с Данькой сутками работаю, и ничего, а уж если не к нему ревновать, то к кому вообще.
— Мне непонятен ваш тройственный союз, ты уж извини.
— Я тебе тут ничего не объясню. Это всё надо пережить... лично.
— Ладно, я поняла, что у вас какая-то извращённая шведская семья. Но ты же всегда была чокнутой. О, слышу мотор. Всё-таки успел до приезда гостей.
— А куда он ездил?
— В Лондон, в колледж. У него сегодня лекция на историческом факультете, как ни старался, отменить не смог. Пойду, встречу.
 Олеся вышла, а я с величайшей осторожностью сняла украшения, боясь лишний раз к ним прикоснуться, переоделась в старые добрые джинсы и футболку и тоже пошла вниз — больно погода хорошая.

*    *    *

Внимание Томаса привлекла сидящая на газоне фигура со знакомыми иссиня-чёрными волосами. Данияр. Что это с ним. Молодой человек сидел, облокотившись о фонтан, и явно пребывал в расстроенных чувствах. Томасу Линсдейлу стало любопытно.
— Добрый день. Наслаждаетесь мягкостью газона?
— О, это вы, — Данияр поднял глаза, — добрый день. Хотя кому как. Моё похмелье меня скоро доведёт до помрачения рассудка.
— Попросите Саймона, он приготовит "Устрицу прерий". Этот адский коктейль прекрасно снимает все симптомы.
— Ваша жена уже любезно заставила меня выпить этот ужас. Боюсь, английские примочки на меня не действуют.
Линсдейл внимательно посмотрел на своего гостя.
— Вас что-то тревожит? Как прошла разведка?
— О, феерично. Ваш Мучитель мразь редкостная. И самонадеянная до изумления. Первородный огонь ему не указ. Он что-то лепетал мне о бессмертии души, кажется, поначалу он принял меня за посланника ада. Ну, это неудивительно, после пары горячих ласк кем он ещё мог меня представить? Он всерьёз полагал, что это вы обратились ко мне за помощью. Он испугался, не скрою, он никогда не сталкивался с подобными мне. Он испугался, но до сих пор считает, что мне не под силу выжечь то немногое, что от него осталось, я имею в виду его "бессмертную" душу. Он плохо понимает силу изначального огня, сметающего всё на своём пути, равнодушного в своей необоримой силе. Ваш палач удивительно упёртая личность. С ним придётся повозиться. Но я уже разработал план. И раз уж вы здесь, я могу просить вас о паре одолжений?
— Я слушаю. — Томас Стэнли Линсдейл присел на корточки, опасаясь, что, сев на траву, безвозвратно погубит светлые брюки.
— Первое и самое важное. На вашем торжестве, я очень вас прошу, займите чем-нибудь мсье Дежанси и его супругу. Луи-Армель человек крайне наблюдательный, а его логичный и аналитический ум позволяет ему делать выводы на основании буквально пары фраз или мельком замеченного жеста. Он своего рода Кювье, который по капле воды может предположить существование океана. Он явно о чём-то догадывается, а мне это не нужно. Наши с вами дела должны остаться между нами. Поэтому я буду признателен, если вы его чем-нибудь отвлечёте. Хоть разговорами, хоть алкоголем. Не суть важно. И второе. Я заранее прошу прощения, но мне придётся... м-м-м... поухаживать за парой-тройкой ваших очаровательных сотрудниц. Рад бы обойтись, но мне нужна подпитка перед схваткой.
— Что ж, если девушки на вас не заявят в полицию, то мне-то что.
— На меня ещё ни одна женщина не жаловалась, — усмехнулся Данияр, — и этим не судьба.
— Что касается вашей первой просьбы, то сделаю всё, что смогу. Олеся тоже может посодействовать.
— Было бы чудесно. Я ещё немного посижу здесь, вы не против? На свежем воздухе голова проясняется значительно быстрее. Я уже сам не рад, что так позорно сорвался.
— Можете располагать собой, вам никто не помешает. Попросить Саймона принести бутылочку холодного пива? Меня это всегда спасало гораздо лучше всех "Устриц".
— О нет, иначе моё похмелье перейдёт в длительный запой. Перед тем, что мне предстоит, не самый удачный вариант. Благодарю, но я лучше просто посижу на вашем газоне.
— Как вам будет угодно. Если вам что-то понадобится, скажите Саймону.
Данияр кивнул, и Томас Линсдейл, ещё раз осмотрев своего гостя, поднялся и зашагал к входу в Чиллингем.



Глава VII. Визит к святому Петру

— Ну вот, — Олеся с улыбкой оглядела Главный зал, уже подготовленный к вечернему приёму, — теперь осталось только дождаться гостей. Не робей, — она шутливо ткнула меня пальцем в плечо, — выглядишь ты обалденно, Лиза просто чудеса творит, только не делай такое сосредоточенное лицо.
— Я последний раз надевала каблуки во французское посольство. Ещё никого нет, а у меня уже ноги сводит, — пожаловалась я.
— Ну присядь пока. Выпей бокальчик, мы здесь не на торжествах по случаю юбилея королевы, у нас всё проще.
Я обернулась, ища глазами мужа. Луи-Армель в своей траурной рубашке чёрным пятном выделялся на фоне белоснежных скатертей и затянутых тканью стульев. Он тоже успел разжиться каким-то фужером и сейчас, понемногу цедя шампанское, осматривался по сторонам. А в Главном зале было на что посмотреть.
Громадный стол и тяжёлые стулья, памятные мне по рассказу сэра Томаса, заменили небольшие круглые столы на шесть персон, сервированные в самом изысканном стиле. Видимо, Саймон решил вложить в это торжество всю душу и ослепить гостей с первой минуты. То-то я за минувшие часы видела такое количество взбудораженных горничных, снующих взад и вперёд со стопками скатертей и салфеток. Одна девушка настолько замоталась, что, не глядя, врезалась мне в плечо, чуть не рассыпав белоснежный шёлк. Она испуганно пискнула, рассыпавшись в извинениях и нервно поправляя роскошные рыжие волосы. Совсем молоденькая, наверняка неопытная, а тут такой кипеж. Хорошо, что её оплошности не видел Саймон, как я поняла, прислугу он держал в ежовых рукавицах, оставляя для нас свою безупречную вежливость и деликатность.
— Уже празднуете и без меня? — Данька подкрался так неслышно, что я чуть не уронила бокал.
— Мать твою, ты меня заикой сделаешь.
— Тебя сделаешь, как же. Я же не перечисляю тебе все инфаркты, что я схлопотал, работая с тобой в связке. Будь другом, подкинь мне шипучки.
— Слушай, ну ты только протрезвел...
— Я же сказал, к эфиру буду как огурчик. Не спорь с шефом, в конце концов.
Я прищурилась и оглядела его с ног до головы. М-да, надо признать, работу над собой он проделал большую. Теперь даже поверить сложно было, что несколько часов назад этот человек загибался от похмелья и тёр дрожащими пальцами виски. Нет, сейчас всё в порядке, глаза блестят, волосы тщательно уложены, руки больше не трясутся и даже ногти этот щёголь ухитрился заново отполировать. Я уж молчу о запонках и шейном шнурке. И всё же, с чего он тогда так надрался?
— Tout va bien? — Дежанси тоже обнаружил Даньку и теперь смотрел на него, чуть склонив голову.
— Et toi comme croit?* — Данияр сделал вид, что не понял даже сути вопроса.
— Хватить шептаться по-парижски, — встряла я, — это просто неуважение. Оба хороши. Один пьёт не просыхая, другой играет в распорядителя похорон. Глаза б мои на вас не глядели.
— Ну вот, жизнь налаживается, — улыбнулся Луи-Армель, — раз Юля начинает огрызаться, значит, всё идёт без сбоев. Кстати, я не говорил тебе, что ты сегодня вылитая Грейс Келли?
Козыри пошли. Интересно, он успел подслушать наш с Олесей разговор (хотя как?) или сам только что придумал этот комплимент?
— А вот и первые гости, — Данька смотрел куда-то мне за плечо, — сделайте умные лица. Мы, в конце концов, здесь представляем Российскую Федерацию и Пятую Республику.

*    *    *

Минут через двадцать я поняла, что окончательно запуталась во всех этих мистерах и миссис Хотленд, Керри, Беррингтон и и же с ними, в этих Робертах, Верджилах, Белиндах и Нэнси. И ни одной Джулии, между прочим. Данияру с Дежанси было проще, и у того и у другого профессиональная память на имена жёстко рассортировывала всех по полочкам в момент приветствия, и ни одной осечки у них я пока не заметила. Моя же профессиональная память годилась только на лица, ну и на самые выдающиеся перлы вроде Герберта Дьюэйна Блэнкешипа. Обладатель столь сложного имени оказался профессором новейшей истории Англии и работал вместе с мистером Линсдейлом на Гауэр-стрит. Вообще, как оказалось, практически две трети приглашённых были коллегами или подчинёнными сэра Томаса, за исключением пары человек из Бодлианской библиотеки да нескольких приятелей Линсдейла по Кембриджу, не имевших отношения к историческим наукам. Мы здесь смотрелись, на мой взгляд, как тройка идиотов, но кто ж меня будет слушать. Данька прочно вцепился в виновника торжества, что-то настойчиво выясняя, Олеся переходила от гостя к гостю, расточая обворожительные улыбки и принимая поздравления, и только мой экзорцист держал оборону, взвалив на свои плечи всю тяжесть общения с гостями четы Уэйкфилд, оставив мне право молча цедить шампанское и не наговорить по недомыслию какой-нибудь чуши. К этому у меня талант, посему я тоже мило улыбалась, стараясь привлекать к себе поменьше внимания. Ослеплять собой в нашем триумвирате прерогатива моего шефа, а никак не меня. Кстати, что он там поделывает?

*   *   *

— Должен выразить вам своё восхищение, — Данияр весьма успешно играл роль светского щёголя, — всё организовано по высшему разряду. Я опасался, что мы здесь окажемся белыми воронами в вашей дружной исторической стае. Но ваша жена очень умело сглаживает все неловкие моменты.
— Олеся умеет располагать к себе. — Томас Линсдейл поискал глазами супругу и обнаружил её щебечущей с тремя женщинами около одного из столиков. — А как ваши дела? У вас всё идёт по плану?
— Да, безусловно. Мне, как ни странно, очень помогла Юля своей скованностью, она не привыкла к людным сборищам, да ещё в столь примечательной обстановке. Поэтому мсье Дежанси вынужден общаться за двоих и не имеет возможности за мной следить. Редкая удача. Да, а не подскажете, что это за странная пара там, около головы вепря? Я даже не пойму, кто из них на меня больше таращится.
Томас Линсдейл тихонько рассмеялся.
— Я бы на вашем месте не стал бы знакомиться с Генри Аспеном чересчур близко. Он, скажем так, предпочитает общество людей своего пола. Вы его явно заинтересовали.
— Бедный мистер Аспен. Как жаль его разочаровывать. Но я умею ставить на место непонятливых людей. А женщина рядом?
— Его жена, Норма. Брак, как вы понимаете, исключительно по расчёту, типичная сделка. Норма Аспен, в девичестве Холл, весьма состоятельна, а Генри блестящий учёный, но в своё время ужасно стеснённый в средствах. Деньги в обмен на статус жены рыцаря-бакалавра и уважаемого учёного и прочие преимущества. А Генри тем самым с достоинством парирует все компрометирующие нападки в свой адрес. Ну и, конечно, разница в возрасте в этом браке не ощущается столь трагично. Норма развлекает себя сама, позвольте мне не опускаться до сплетен. У нас, к сожалению, подобное сплошь и рядом.
— Думаю, миссис Аспен не будет против моего общества. У меня есть пара преимуществ перед её уважаемым супругом.
— Воля ваша. Но соблюдайте осторожность. Я бы не хотел огласки подобных историй.
— Я не заинтересован в огласке, сэр Томас. Мне нужна всего лишь подпитка, а эта женщина проявляет явный интерес к моей скромной персоне. И я уверяю вас, она будет молчать как рыба. Я умею убеждать. И я бы хотел...
— Я помню, — спокойно отозвался Линсдейл, — ваши друзья не заметят вашего отсутствия. Я непростительно давно не уделял им внимания.

*    *    *

— Вы позволите? — Норма Аспен с удивлением посмотрела на улыбающегося человека перед ней. Она давно обратила на него внимание, в этом сборище, где новых лиц не бывает в принципе, молодой человек выделялся непростительно ярко. Друг Олеси, как леди Уэйкфилд сама пояснила, её бывший коллега по журналистскому цеху из далёкой Москвы. Да, такому журналисту Норма Аспен дала бы интервью... развёрнутое.
— Вы позволите? — повторил журналист, абсолютно бесстыдно глядя ей в глаза. — Хорошая музыка.
— Да, с удовольствием, — Норма со злорадным удовлетворением отметила вытянувшееся лицо своего мужа. Нет, милый, тут тебе не обломится, и не мечтай.
— Я вообще-то не любитель танцев, — сообщил молодой человек (как же его зовут? Олеся говорила, но Норма никогда не утруждала себя запоминанием имён), — может, пройдёмся? Здесь такая толпа, что волей-неволей разболится голова. Вы не против?
Не против? Конечно же, нет.

*    *    *

— Куда этого типа унесло? — Луи-Армель с грехом пополам отвязался от надоедливого лысого коллеги сэра Томаса и теперь вертел головой в поисках моего шефа.
— Тебе-то что. Может, причесаться вышел, может, ещё что. Слушай, не заводись, он ведёт себя абсолютно нормально. Даже слишком.
— Это меня и волнует, — Дежанси ещё раз обвёл взглядом зал, — на этом празднике жизни никто не заметит, как он улизнёт.
— Господи, и что? Будто ты не знаешь, по какой причине он может улизнуть.
— Наверно, ты права, — вздохнул Луи-Армель, — слушай, давай прогуляемся минут двадцать. Я уже охрип тут со всеми беседовать, а от тебя никакой помощи.
Ну да, признаю, я виновата. Но мне настолько не о чем разговаривать со всеми этими учёными господами, что я выбрала позорную тактику "головы в песок". Дежанси посмотрел на моё унылое лицо и ободряюще похлопал по плечу:
— Да брось ты. Им тоже неинтересно было бы слушать о твоих монтажных подвигах. Пойдём, глотнём кислорода. Бокалы захвати.

— Куда пойдём?
— Ну, — Дежанси задумался, — в саду мы уже были. Пошли в ту сторону, где лес. Только как ты на своих шпильках там пройдёшь?
— Тоже мне проблема. — Я скинула туфли и с наслаждением сделала несколько шагов босиком по мягкой траве. — Так пойду. Ноги гудят, как мартеновская печь.
— Босиком и в бриллиантах, прямо "Завтрак у Тиффани", — усмехнулся мой муж, — ты совершенно неисправима. Ну, если ты готова, то пошли.
И мы двинулись прямо по газону, держа в руках бокалы с шампанским, а я, вдобавок, ещё и свои туфли.

Вскоре мы вышли к небольшой церквушке с остроконечной крышей в окружении старых замшелых надгробий.
— Часовня Святого Петра, — сообщил Луи-Армель, — Олеся рассказывала про неё. Там, кажется, похоронены несколько поколений владельцев Чиллингема. Давай заглянем внутрь.
Он пошёл первым, пока я обувалась, чтобы не ходить голыми ногами по холодному каменному полу, и тут же быстро вышел.
— Потом посмотрим, — бросил он мне, — можешь разуваться обратно.
Что? Какого лешего?
— Потом посмотрим, — с нажимом произнёс Дежанси, — боже, мне тебе прямым текстом обрисовать?
Так, начинаю понимать. Ну Данька, ну морда красноглазая, ничего святого у тебя нет. Воистину пляски на гробах. Хотя, надо признать, кроме двух сумасшедших вроде нас, сюда никто бы и не зашёл, её ещё отыскать надо, эту часовню. И ведь отыскал как-то, сволочь озабоченная.
— С кем он там?
— Да откуда я знаю? Я только спину его видел.
— А что это ты так повеселел? Успокоился, что обнаружил моего шефа за свойственными ему развлечениями?
— Ты знаешь, да. Нет, правда. Как-то... отпустило. Меня его поведение сильно беспокоило, да ты помнишь, я говорил. Я ведь действительно старался проследить за его перемещениями, меня эти его странные загулы сильно беспокоили. Он не из тех, кто плывёт, повинуясь течению, он слишком расчётлив для этого. Но, кажется, ложная тревога. Если он и шарахается где-то, то только с одной целью. А раз эта цель не Олеся, то и говорить не о чем.
И правда что. Сама себе я признавалась, что была рада услышать эти слова. Эта нервозность, что была постоянной спутницей моего мужа в течение последних дней, меня здорово выводила из себя. Он то подозревал Линсдейла во франкофобии, то Данияра в каких-то сверхсекретных замыслах, то меня в самоустранении от светских бесед на приёме... и если теперь он выдохнул, то за это надо выпить.
Что мы и сделали.

— Давай заскочим к себе? — Та-ак, чувствую, посольская история повторится до мелочей, включая моё платье.
— Тебя мой шеф воодушевил?
— Ну должен же и он приносить какую-то пользу. Ну так что?
— Ну я даже не знаю...
— Тогда так: я мужчина и буду решать за двоих.
Решатель нашёлся, тоже мне... пока дойдём до комнаты... нет, я напрочь испорченный человек...
— Ты бы поучился у моего шефа использовать нестандартные выходы.
Разноцветные глаза на мгновение вытаращились, а потом он расхохотался так, что чуть не выронил опустевший фужер.
— Ты абсолютно бессовестная личность.
— У меня хорошие учителя. А ещё я знаю, что в дальний лабиринт в саду ни одна живая душа не зайдёт. Слишком запутанная тропка.
Праздновать, так на всю катушку.

*    *    *

Данияр глянул на часы и задумчиво облокотился о каменную балюстраду балкона, машинально сворачивая самокрутку. Визит в последнее пристанище владельцев Чиллингема закончился на удивление быстро. Без четверти восемь... детское время... эта тусовка продлится минимум до одиннадцати, а то и больше. С одной стороны, можно ещё немного пошататься по залу для отвода глаз, а потом прогуляться к святому Петру с кем-нибудь ещё... да хоть бы с этой девушкой из пресс-службы Королевского исторического общества... Джон Сэйдж требует хорошего заряда бодрости... нет. Нет-нет. Все эти Нормы, Кэтрин, Дженнифер... господи, да все эти женщины абсолютно одинаковые, уставшие либо от кропотливой работы с историческими хрониками либо от пренебрежения собственными высоколобыми мужьями. И с ними уже просто неинтересно, всё предсказуемо до одури, как сто раз сыгранная шахматная партия. А вот если пораскинуть мозгами... приём в самом разгаре, и когда ещё прислуге приводить в порядок комнаты гостей? Он зажмурился, вспоминая тонкий силуэт в обрамлении медных волос. К чёрту всех этих кембриджских ледышек. Его ждёт добыча гораздо... гораздо слаще.
Он сделал пару вдохов, чтобы успокоить бешено ухающее сердце, и осторожно, на самой тонкой грани восприятия, постарался нащупать эту девочку... Эмили... совсем легонько коснуться её разума, чтобы она сама, только сама, по доброй воле заглянула к нему в комнату. Так, чтобы она сама решила это сделать. Эмили, Эмили, обещаю, тебе будет очень хорошо. Невыразимо, неописуемо хорошо, ты даже не представляешь, как это бывает. Он вздрогнул, обжегшись прогоревшей сигаретой. Да, всё, пора выдвигаться. Мало кому удаётся убить двух зайцев сразу, ему, Данияру, в этот раз повезёт. Он получит смертельно опасное оружие против зарвавшегося призрака и заодно доставит себе незабываемые мгновения острого, мучительного, запредельного наслаждения. Стоит поторопиться.
Он выбросил окурок в пепельницу, сделанную из черепа какой-то зверушки, и быстрым шагом вышел из Главного зала.



* — Ты в порядке?
  — Сам-то как думаешь? (фр.)



Глава VIII. Эмили (18+)

Эмили уже несколько раз получила нагоняй от мистера Бесколла за то, что перепутала комнаты гостей и чуть не разбила, вытирая пыль, вазу в Малой столовой, и всё равно девушка пребывала в какой-то мечтательной полудрёме. Она иногда замирала в задумчивости прямо на ходу, прижав к себе стопку скатертей или пушистую метёлку. Её как магнитом притягивала третья комната в левом крыле, пусть сейчас там никого и не было. Все гости в Главном зале, на торжестве, и друг леди там же. Эмили до сих пор не знала, как его зовут, а спрашивать у мистера Бесколла не решалась. Он, конечно, удовлетворит её любопытство, но обязательно расскажет маме, а Эмили очень не хотела, чтобы мама узнала о её интересе к одному из гостей. Нотаций не оберёшься, и мама наверняка заподозрит Эмили в желании познакомиться с красавчиком поближе. А то, что это желание у Эмили затмило все остальные, девушка со вздохом признавалась сама себе и с тем же вздохом одёргивала себя в мыслях. Мечтай лучше об Орландо Блуме или Бене Барнсе, шансы те же, но тут даже маме будет не к чему придраться.
И всё же Эмили, наперекор мистеру Бесколлу, решила хоть на минуточку заглянуть в третью комнату. Там всё равно никого нет, а она, быть может, хотя бы узнает, как зовут этого брюнета из России, ну вдруг на столе лежит паспорт или билет на самолёт... Мама пришла бы в ужас от такого нахальства, а мистер Бесколл дал бы ей расчёт в один миг, но жгучее желание пересилило все опасения. Ещё только восемь часов, вечер в самом разгаре... она только на минуточку...

К её удивлению, дверь была не заперта. Либо гость Линсдейлов чересчур беспечный человек, либо... Она осторожно нажала дверную ручку.

— Да? — Брюнет сидел в кресле, закинув ногу на ногу и скрестив руки, и с любопытством смотрел на Эмили. — Что вы стоите? Проходите, я не буду вам мешать.
Девушка непроизвольно попятилась. На такое развитие событий она не рассчитывала. Ей в лицо бросилась кровь, и она покраснела, как умеют краснеть только рыжие: густо и целиком. Брюнет откровенно разглядывал её, улыбаясь её смущению.
— Что с вами? Я вас стесняю? Хорошо, я выйду, чтобы не мешать.
— Я не... Вы не... не мешаете.
— Хорошо, — пожал плечами брюнет и переменил ногу, — в таком случае я вас не отвлекаю.

Эмили замерла, не зная, что и предпринять. Она не собиралась проводить здесь уборку, она же хотела только ненадолго заглянуть... боже, какой дурой она сейчас выглядит! Друг леди искоса наблюдал за ней, не меняя позы. Что же делать? Соврать, что она что-то забыла, и ретироваться? Тогда гость подумает, что она круглая идиотка, не справляющаяся со своими обязанностями. Пискнуть, что она зайдёт попозже? То же самое. Гость продолжал своё молчаливое наблюдение, потом усмехнулся чему-то своему и закурил.
— Я вижу, ваша уборка застопорилась. Мне кажется, вы забыли свои принадлежности. Понимаю. У вас, наверное, сегодня выдался довольно суматошный день. — Он выпустил дым и, прищурившись, начал разглядывать сизые завитки.
Эмили покраснела ещё сильнее, хотя, казалось, куда уж больше. Она вдруг поняла, что брюнет отлично знает, зачем её принесло сюда в неурочный час, знает, поэтому и сам находится не в Главном зале, где играет музыка и звенят бокалы, а здесь, у себя в комнате.
— Я вчера позволил себе резкость в ваш адрес, — сообщил он после очередной затяжки, — прошу меня извинить. У меня был трудный день.
— Ничего страшного, — пробормотала Эмили, отводя глаза, — я уже и забыла...
— Вас зовут Эмили? — Брюнет докурил и бросил окурок в пепельницу. — Я поинтересовался у сэра Томаса.
Он интересовался, как её зовут? Эмили не знала, что и думать, но внутри у неё все затрепетало.
— Меня зовут Данияр, — сообщил меж тем брюнет и встал с кресла, — что ж, будем знакомы.
— Очень приятно, — прошептала Эмили.
— Пока ещё не очень, — он подошёл поближе, и девушка непроизвольно сглотнула. Всё-таки она спит и видит сон, да, несомненно, сон.
— Почему вы всё время отводите глаза? Слушайте, ну не такой уж я и урод, чтобы бояться посмотреть мне в лицо. Всё-таки я вас стесняю. Не бойтесь, — он подошёл вплотную, — я не кусаюсь. Разве только вы сами попросите.
Он обогнул застывшую девушку и щёлкнул дверным замком.
— Мало ли что, — пояснил он, — осторожность излишней не бывает.

Данияр удовлетворённо кивнул сам себе. Пока что всё шло, как он и предполагал. А девочка при ближайшем рассмотрении оказалась очень даже ничего себе, тоненькая, гибкая, как тростинка, со светлой, полупрозрачной кожей, моментально краснеющей от смущения, и роскошными рыжими волосами совершенно изумительного оттенка. Как так вышло, что она ещё девственница, только отпетый дурак может пройти мимо такой малышки. Скорее всего, строгие родители всегда начеку. Томас говорил, её мать тоже работает в Чиллингеме. Но это всё неважно, впрочем. Он прикрыл глаза, вдыхая чуть заметный аромат жасмина, исходящий от девушки. "Кобель, ты её старше на пятнадцать лет." "Ну не на сорок же. Главное, держи себя в руках, чтобы не напугать её. У тебя это, в каком-то смысле, тоже первый раз."

Вдруг Эмили почувствовала страх. Когда этот брюнет, Данияр, закрыл дверь, ей внезапно вспомнились все истории о потерявших бдительность девушках. А вдруг он садист или ещё какой извращенец? На нём же не написано. Да, он с ней вежлив и даже извинился за то, что накричал на неё вчера, но это же ещё ни о чём не говорит. Хотя вряд ли у леди Уэйкфилд в друзьях какие-то психопаты, но... Такому красавчику наверняка уже давным-давно всё приелось, и он может захотеть чего-то ненормального. Данияр наблюдал за ней, стоя чуть поодаль и снова скрестив руки.
— Я не собираюсь причинять вам боль, Эмили. Я не маньяк и не извращенец, можете поверить мне. Я надеюсь запомниться вам с хорошей стороны. Тем более, небольшой дискомфорт вы, возможно, всё равно испытаете.
— Откуда... — У Эмили даже рот приоткрылся. — Откуда вы знаете?..
— Да вот знаю, — усмехнулся брюнет, и девушке показалось, что на мгновение его глаза изменили цвет, — по косвенным признакам. Не бойтесь. Я постараюсь, чтобы вы получили удовольствие. Я кое-что в этом понимаю.

Он подошёл к ней вплотную, проведя рукой по золотисто-рыжим волосам, и осторожно прикоснулся губами к пульсирующей жилке на шее. Кожа девушки покрылась мурашками.
— Не бойтесь. Первый раз всегда страшно. Но вам нечего бояться. Не надо так дрожать. — Губы прикоснулись к ямочке за ухом.
— Нет, — пробормотала Эмили, пытаясь скинуть с себя странную одурь, наползающую на неё и заставляющую прерывисто дышать, — нет... нельзя...
— Почему? — Пальцы пробегают по шее, спускаются ниже, нащупывая под плотной тканью лифчика затвердевший сосок.
— Меня уволят...
— Бросьте, Эмили, никто вас не уволит. Мы никому ничего не скажем.
— Нет... нельзя...
— Ты же хочешь. — На Эмили в упор смотрели карие глаза странного, невиданного оттенка. — Я же вижу. Ты за этим сюда и пришла. Иди ко мне.
Эмили как под гипнозом повернулась, и Данияр приник к её губам, вначале осторожно, потом, почувствовав ответ, смелее, пробуя на вкус её язык. Господи, она и целоваться-то толком не умела, хотя с кем тут научишься. Сколько ей лет, шестнадцать, семнадцать? Суровые нравы в этом захолустье, Ротбери, такая красавица и совершенно неопытная. От этого он заводился ещё сильнее, упираясь девушке в бедро. "Не гони лошадей, придурок, ты сейчас кончишь, даже не начав. Тебе-то не пятнадцать лет, уже контролируй себя как-то."
Он на ощупь, не отрываясь от её губ, нашаривал пуговички на платье. "Вот где извращение... их тут штук двадцать... главное, ничего не оторвать... они бы ещё меньше их сделали... м-м-м... держи себя в руках..." Наконец пуговицы были побеждены, и он, стараясь ничего не порвать, стянул с Эмили это голубое хлопковое недоразумение.
— Какая ты красивая. Тебе говорили, что у тебя обалденная фигура?
Девушка помотала головой.
— Грег говорит, что я слишком худая...
— Грег это твой парень? Неудивительно, что ему ничего не обламывается. Так рассуждают только идиоты.
— Он говорит, у меня маленькая грудь, это не женственно, — пробормотала Эмили и даже прикрыла ладошкой бюстгальтер. Данияр покачал головой и отвёл её руки, рассматривая открывшийся вид. Потом наклонился и поцеловал ложбинку между небольшими полушариями, почувствовав волну дрожи.
— Чушь собачья. Ты, конечно, извини, но твой Грег мало что понимает в жизни. Поверь мне, маленькая грудь гораздо лучше большой.
— Почему? — У Эмили даже глаза округлились от удивления.
— Она более чувствительная. Сама посуди. — Лифчик полетел на пол, и Эмили зажмурилась, почувствовав прикосновение языка к соску. Язык осторожно потрогал верхушку, а потом начал описывать круги, то сильнее, то слегка отстраняясь. Ничего похожего на дурацкие попытки Грега показать себя эдаким брутальным мачо, в конечном итоге Эмили всегда стряхивала его руки с каким-то содроганием. Но сейчас девушке не хотелось, чтобы этот брюнет с такими необычными глазами и тонкими пальцами останавливался, ощущения от его прикосновений были странными, острыми и немного пугающими. Язык исследовал одну грудь, затем вторую, щекоча соски. Правый сосок Данияр слегка прикусил губами, и между ног у девушки стало невыносимо горячо и мокро, хотелось сжать бёдра, чтобы успокоить пульсацию в центре. Он это заметил и слегка протолкнул ногу вперёд. Эмили сжала её, непроизвольно начав ритмично двигаться. Внутри у неё будто нарастала какая-то волна, мучительная и сладкая одновременно, и терпеть становилось всё труднее.
— Ложись, — он быстро расстёгивал рубашку, — ложись... — Но вместо того, чтобы лечь рядом, он встал на колени и осторожно раздвинул девушке ноги. "Промокла насквозь." Стянув с неё узкую полоску стрингов, он несколько секунд рассматривал золотистый треугольник, скрывающий пока что запертый вход. Вот он, дополнительный плюс рыжих волос. "Не сейчас. Тебе нужно её наслаждение, так действуй поступательно. Варианты как карты веером. Заставь её кричать, извиваться, вцепившись тебе в волосы, пусть она ослабеет от собственных стонов. Чем больше, тем лучше... всем лучше..." И прикоснулся языком к розовой складке.

Эмили, конечно, прекрасно понимала, как и что происходит в постели между двумя людьми, благо, и книги, и фильмы, и Кейт с Паолой предоставляли самые подробные описания, некоторые из которых натурально вгоняли Эмили в краску. О том, что сейчас с ней проделывал этот мужчина из далёкой и странной России, она тоже имела некоторое представление, всегда втайне мечтала о таком, но реальность превзошла её самые смелые замыслы. Она никому не призналась бы, какое наслаждение испытывала от его губ и языка там, внизу. Ей всегда казалось, что подруги утрируют свои ощущения, чтобы просто похвастаться, но теперь Эмили поверила во все, даже самые преувеличенные восторги. Она сама заходилась, выгнув спину и прижимая к себе его голову. Внутри нарастала сладкая пульсация, которая вот-вот перерастёт во взрыв... но как только она вплотную подходила к кульминации, язык перемещался чуть в сторону, оттягивая момент оргазма, пока девушка чуть ли не силой, вцепившись обеими руками ему в волосы, не направила губы и язык точно в центр. И тут её накрыло так, что из глаз потекли слёзы, а горло в момент пересохло.

"Есть." Внутри по венам пробежали огненные струи, наполняя тело ни с чем не сравнимым ощущением. Какой там адреналин, нет, сильнее, гораздо сильнее, словно энергетик, только внутривенно... на виске билась жилка, пока он впитывал, вбирал в себя этот всплеск чистой, живой энергии. В ушах ещё стояли стоны этой девушки, Эмили, а губы помнили её вкус. Он вытянул шею. Девушка лежала, тяжело дыша, кожа её слегка поблескивала от пота. Хорошо. Сейчас она расслабится, бёдра перестанет сотрясать крупная дрожь, и можно приступать к основной части операции. Но пока пусть отдышится.
Он встал с колен, обошёл кровать и сел рядом с Эмили. Та смотрела широко раскрытыми глазами.
— Я вижу, тебе нравится такой способ.
Она только кивала, пересохшее горло не давало говорить.
— Хочешь ещё?
Снова кивок, неуверенный, в глазах вопрос: "А что, можно и дважды?"
— Ты пока ещё не научилась выражать свои желания вслух. Ничего, это придёт со временем. Сейчас ты немного придёшь в себя, и я повторю. Сразу нельзя, тебе может быть больно.
Он говорил и гладил её плечи, грудь, живот, проводил пальцами по вновь набухшим соскам и искоса рассматривал девушку, пытавшуюся успокоить дыхание.
"Женщина после оргазма всегда невероятно красива. Интересно, это только я вижу, или другие мужчины тоже? Надо будет спросить у Дежанси."
— Ну ты как? Готова?
Ещё один кивок. Сильно же её впечатлило, сок так и течёт по ногам. Значит, поразмыслил Данияр, проникнуть удастся с минимальными потерями, в таком возбуждении она просто не почувствует боли. Это было бы превосходно. Что ж, приступим... Он снова наклонился к ней, но убыстрил темп. Через несколько минут с подушки раздался стон, переходящий во всхлип. "Чудненько. Боюсь даже представить, что меня ждёт дальше. Как бы разрыв сердца от избытка энергии не случился, кто ж знал, что эта девочка такая страстная и ненасытная, хорошо, хоть волосы не выдрала на затылке от новых впечатлений..."

Эмили даже не знала, сможет ли, осмелится ли рассказать об этом хоть кому-нибудь. Нет, она не расскажет. И даже не из-за страха увольнения, а просто потому, что это только её. Только её ощущения, только её удовольствие, только её стоны и крики. Как так получилось... словно гипноз... этот мужчина завораживал, но ей и в голову не могло прийти, что он будет заниматься с ней любовью. Мечтать не вредно, она и так на ходу мечтала, забывая в итоге, куда шла, но Эмили до сих пор не могла поверить, что это всё действительно происходит с ней.

— Осторожно, — Данияр слегка приподнял девушку, чтобы боль не была такой сильной. Она смотрела распахнутыми изумрудными глазищами, обнимая его за плечи. "Вот с кого срисовывали лесных эльфов, ну и глаза, утонуть можно..."
— Расслабься... — Один резкий рывок, и он почувствовал, что преграды больше нет.
"Так, сейчас, не теряй ни минуты..."
Он так же резко вышел и торопливо склонился над золотистым треугольником. "Кровь девственницы священна..." И хоть крови было немного, он осторожно слизывал каплю за каплей, стараясь не упустить ни одной. По венам тёк уже не огонь, а раскалённая плазма, пальцы дрожали от переизбытка энергии, с каждой алой каплей прибывавшей всё сильней. Наконец кровь иссякла. "О господи... что это было... ну и встряска... успокой дыхание, придурок... ты ещё не закончил с ней." Он поднялся и осторожно придвинул девушку к себе. Никаких резких движений, медленно, плавно... чуть сменить угол... Эмили, вроде бы, поймала его ритм, обхватив ногами поясницу. Да откуда ты взялась такая, в этом захолустье, девочка, оленёнок рыженький... только не ускоряться, она должна получить удовольствие и таким способом тоже... какие у неё нежные губы... и горячий язычок... нет, этак он кончит через пару секунд... нельзя... какой узкий проход, с ума сойти... да контролируй ты себя, кобель несчастный... а нет... во-от... она сама ускоряется... двигается всё быстрее... на спине, наверно, царапины как от львиных когтей... есть!
Он выждал пару минут, когда девушка затихнет, и снова начал двигаться на ней, непроизвольно увеличивая темп, держась на вытянутых руках, чтобы видеть её лицо. У девушки приоткрыт рот, она уже не обвивает его ногами, а только слегка дёргается от каждого удара. Ещё пара рывков... всё. Спина и плечи немедленно покрылись мурашками.
Данияр осторожно поцеловал дрожащие губы и медленно вышел. Эмили так и глядела на него глазами цвета майской листвы.
— Тебе не было больно?
— Нет, — прошептала она, — совсем нет.
— Вот и хорошо. — Он поцеловал ямочку у ключицы. — И не бойся, ты не забеременеешь. У меня не может быть детей.
— Почему?
Вот что тут скажешь?
— Осложнения после одной пустяковой, в общем-то, болезни. Мужчины же никогда не пойдут к врачу, пока не припечёт.
— Мне так жаль, — Эмили потрясённо покачала головой, — тебя, наверно, это так гнетёт...
— Всё нормально, у меня было время свыкнуться с этим обстоятельством. Иди ко мне.

Данияр сидел на постели, обнимал худенькую рыжую девушку, прижимавшуюся к нему, и думал о том, что к Джону Сэйджу он придёт не просто во всеоружии, а с ядерной бомбой в кармане.



Глава IX. Extremis malis extrema remedia

— Опять ты, — просипел Джон Сэйдж, с ненавистью глядя на вошедшего. Старый палач не ждал от чужака милостей. Слишком хорошо он помнил обжигающую  плеть и ледяной взгляд нечеловеческих глаз. Этот демон вознамерился убить его, Сэйджа, только как он убьёт того, кто уже мёртв? Раньше Джон Сэйдж считал, что всё в руках Господа, смерть же приоткрыла завесу тайны. Вечное скитание по миру духов - вот удел любого после кончины, и нет конца этим метаниям, чтобы не говорили святоши о Страшном Суде и Втором Пришествии. Искру творения не загасить, и даже тварь с пламенной плетью не в силах изменить ход вещей. Демон будет мучить и пытать, но даже ему не под силу лишить Джона Сэйджа посмертия.
— Ты ждал меня? — Демон улыбается, и внезапно огненный хлыст обвивается вокруг мутного колыхания, причиняя невыносимую боль. Палач захрипел, колотясь в своей клетке, и вдруг почувствовал, как плеть тянет его... куда-то.

Данияр осмотрелся. Мир духов, в отличии от туманных владений демонов и карателей, почти ничем не отличался от земного, лишь был чуть более прозрачным. Перед ним возвышался Чиллингем, но Чиллингем времён короля Эдуарда Первого, камни ещё не потускнели, со стен свешивались королевские штандарты, двор полон людей, коней, слышны были крики солдат и брань простолюдинов. Эдуард обосновался в замке, готовясь идти на шотландцев. В воздухе висели запахи пота, навоза, прокисшей еды и сивушной браги. Слышался лязг оружия, ржание лошадей, ругань и надсадный кашель. Повсюду сновали, пригнувшись, слуги и оруженосцы, кое-где мелькали рясы монахов. Видимо, Эдуард Длинноногий заботился о спасении своей души.

Обернувшись, Данияр увидел и Джона Сэйджа собственной персоной. В мире духов палач вернул себе свой изначальный облик колченогого сутулого мужчины, до самых глаз заросшего чёрной кудлатой бородой. Он был одет в простую рубаху и штаны, заправленные в сапоги. Сэйдж кривился от боли, обнажив кривые жёлтые зубы. Глаза его, две щёлочки под кустистыми бровями, излучали звериную злобу и ненависть.
Теперь Данияр смог оценить по достоинству тюрьму, в которую Томас Стэнли Линсдейл заточил Мучителя ценой собственной крови. Сэйдж находился внутри очень тесной клетки, наподобие тех, что висели в пыточной, он мог либо сидеть в ней на корточках, либо стоять, сильно наклонившись и не имея возможности выпрямиться в полный рост. По прутьям узилища струились потоки крови, образуя под клеткой тёмно-красную лужу.
— Решил показать мне своё время? — Данияр учтиво наклонил голову. — Приятно. Всегда мечтал посмотреть на становление Чиллингема. Ну и бардак тут у вас.
— Что тебе от меня надо?! — заорал Сэйдж, вцепившись в окровавленные прутья. — Чем я перешёл тебе дорогу, я тебя отродясь не видел, ни в жизни, ни после смерти! Кто прислал тебя, тварь с хлыстом?!
— Ты забыл весь наш вчерашний разговор? Я сам пришёл, никто меня не звал. Я же говорил тебе. Я пришёл убить тебя, Джон Сэйдж, убить окончательно и бесповоротно, загасить, как ты выражаешься, искру.
— Это никому не под силу, приспешник дьявола. У тебя нет этой власти. Мучь, пытай, это ты умеешь. Давай, жги! Твой огонь не бесконечен, я потерплю. Я бессмертен, в отличие от тебя. Жги, жарь, ты выдохнешься быстрее, чем думаешь.
Джон Сэйдж говорил уверенно, он знал, догадывался, по крайней мере, что демон, привязанный к земному телу, не захочет с этим телом расставаться раньше времени. Надо просто потерпеть, пока сумасшедший выродок вдоволь натешится. Сэйдж понимал эту жажду боли и страданий, это наслаждение от осознания полной власти над жертвой, он сам упивался криками, переходящими в хриплое бульканье, когда истязал пленных в своё удовольствие. Этот тип такой же, вот только почему он выбрал себе для развлечений его, Джона?

Тонкий хлыст мимоходом прикоснулся к бедру палача, и тот шарахнулся вбок, не устояв на ногах. С губ его сорвалось сдавленное сипение. Боль обжигала, словно к его ноге прижали раскалённое клеймо. Кожа на месте ожога лопнула и почернела.
— Да что ты привязался ко мне?! — Джон Сэйдж видел, как его мучитель неторопливо прогуливается вокруг клетки, иногда легонько поглаживая пылающей плетью прутья узилища. Он выглядел расслабленным и равнодушным, лишь походя, будто случайно, задевая палача концом хлыста.
— Тебе нравятся страдания, чужак? Нравится видеть боль?
— Я хочу понять, что ты чувствовал, когда пытал своих пленников. Ведь тебе это нравилось, вот и я хочу понять, каково это. — Ещё одно касание раскалённого кнута.
— Выпусти меня! Мало чести пытать безоружного!
— Вот как? При жизни ты так не считал. Нет, меня вполне устраивает эта симпатичная клетушка. Ты в ней смотришься очень органично. И тебя очень удобно в ней щекотать.
— С-с-с... тварь из бездны... но я потерплю... потерплю... у меня есть вечность, в отличие от тебя... — Шёпот Сэйджа превратился в надсадный хриплый кашель.

Сам Данияр рассчитывал только на свой огонь, бурлящий, бьющийся в жилах, подпитанный девственной кровью и от этого получивший разрушительную силу. Он зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, клетку окутывало огненное облако. Уши прорезал дикий, захлёбывающийся визг. Мучитель Сэйдж сгорал заживо, вполне осязаемо сгорал, запертый в своей тюрьме с окровавленной решеткой, из которой у него не было возможности вырваться. С Джона Сэйджа сползала кожа, глаза вытекли, раздавался непереносимый запах палёного мяса. "Дойти до костей, а там подбросить ещё дровишек. Господи, ну и зрелище. Терпи, Данияр, смерть красива только в сказках и готических романах." Он обошёл пылающую клетку, с прутьев которой, шипя и пузырясь, стекала кровь. Джон Сэйдж корчился, уже не имея возможности кричать из-за обожжённого горла. Обугленные пальцы скребли по прутьям, мясо, показавшееся из-под кожи, шкворчало, поджариваясь и невыразимо смердя. Кое-где в кровавую лужу, мерзко блестя, стекал расплавленный жир. Плохая смерть, даже на кострах инквизиции люди имели шанс задохнуться в дыму и умереть прежде, чем языки пламени начнут лизать плоть. Но первородный огонь чист, он не даёт дыма, но выжигает всё на своём пути, равнодушно и беспощадно. Однако старый садист кое в чём прав, надо успеть сжечь его дотла раньше того, как иссякнет огонь. Данияр слишком хорошо помнил схватку с Люсьеном Дежанси. И пусть тот был жив и вполне себе во плоти, и сошлись они в мире туманов, и тогда Данияр не ставил целью уничтожить душу инквизитора. Здесь не в пример легче, но и сложнее тоже. Как бы не пролететь со своей самонадеянностью.

Он почувствовал чьё-то присутствие раньше, чем гость успел заявить о себе, и резко обернулся. Перед ним стоял монах в доминиканском облачении, с чётками на поясе и лицом, скрытым белым капюшоном. Руки у монаха были молитвенно сложены. Фигурой и манерой держаться доминиканец до боли напоминал Данияру кого-то. Монах откинул капюшон.
— Приветствую тебя.
Данияр внутренне поёжился. Доминиканец улыбнулся краешками губ.
— Меня зовут брат Доминик. Брат Доминик Дежанси.
Теперь Данияр понял, кого ему напоминал монах. И Люсьена, и Луи-Армеля одновременно, только глаза брата Доминика были светло-серыми. Оба глаза.
— Ты не вовремя, инквизитор. Я занят и мне не до тебя. За моей грешной душой придёшь попозже. Тогда и поговорим.
— Я не каратель, — покачал головой Доминик Дежанси, перебирая простые деревянные чётки, — я смиренный служитель матери нашей, Святой Апостольской Католической Церкви, брат ордена святого Доминика. Я пришёл не за тобой, а к тебе. Я пришёл помочь.
— Помочь? — Данияр даже растерялся на мгновение, настолько это было... неожиданно. — Ты — мне?
— Да, — кивнул брат Доминик, — один ты не сможешь завершить начатое. Раздуй огонь посильнее, — усмехнулся инквизитор, глядя за плечо Данияру, — чтобы мы могли поговорить, не отвлекаясь на эту чёрную душу.

Доминик Дежанси некоторое время в упор смотрел на своего собеседника, а потом тихо произнёс:
— Cum te mortalem noris, praesentibus exple deliciis animum: post mortem nulla voluptas*.
Данияр криво усмехнулся:
— Ты тоже понял это, монах?
— Тебе это всё же ближе. Но оставим твои эпикурейские замашки, инкубус. Ты хочешь знать, зачем я здесь?
— Было бы интересно узнать. Не всякий служитель церкви решит помочь демону, да ещё и в убийстве. Хотя вы, Дежанси, все немного того, с приветом, и с тебя, видимо, всё и началось.
— De duobus malis minus est semper eligendum**, — вновь блеснул латынью доминиканец, — и я считаю тебя меньшим злом.
— Вот как? Твоя родня с тобой бы не согласилась.
— Я знаю, как гордыня отнимает разум. Род Дежанси возгордился, считая себя равными Господу в своём стремлении искоренить демонов. Эта гордыня привела к братоубийству и попранию святых заповедей. И Гийом, и Люсьен Дежанси - позор нашей фамилии. Не для того я припадал к стопам Папы, чтобы потомки Бертрана забыли своё истинное предназначение. Я служил святейшей инквизиции и искоренял зло во всех его проявлениях. Ты знаешь историю Саргемина?
Данияр кивнул и машинально нащупал на груди кулон в серебряной оправе.
— Это было зло, — наставительно произнёс брат Доминик, — зло чистое и незамутнённое. Эти ведьмы, изводившие Саргемин и убившие святого отшельника суть зло. И я боролся с ним всю свою жизнь. Я научился отличать. Из твоих грехов можно выстроить лестницу прямиком в ад, они неисчислимы, и всё же тот человек в клетке грешнее тебя в тысячу раз. Ты нарушил три заповеди, он — все. Он отринул бога и искал удовольствие в убийствах и пытках, как при жизни, так и после смерти.
— Разве святая инквизиция не разжигала костров на площадях? Или твои руки, монах, не запятнаны казнями по ложным доносам?
Брат Доминик кротко улыбнулся:
— Мои братья по вере и ордену часто проявляли излишнее рвение. Я скорблю об их душах, что не узрят света Господа. Но я, Доминик Дежанси, искал зло и находил его. Семь раз за мою жизнь взметались ввысь костры аутодафе. Семь раз, инкубус! Я обнаружил семь истоков скверны и искоренил их. Мои братья отправляли людей на костры сотнями. Не забывай, что я обрёл дар видеть мрак душ после саргеминской истории. Но истинное зло такая же редкость, как и истинное добро, угодное Господу. Помни об этом, когда приступишь к делу.
— То есть я для тебя так, мелочь, не заслуживающая даже порицания.
— Почему ты решил уничтожить палача? — взгляд Доминика Дежанси, словно рентген, проникал вглубь Данияра, силясь разгадать его намерения. — Тебе Жан Саж ничего не сделал. Но ты пришёл убить его и убить страшно, лишить его даже посмертия. Почему? Потому что ты пожалел эту женщину и её нерождённого младенца? Разве для этого ты шёл на сделку с силой из глубин?  Но если в тебе есть сострадание, ты не можешь считаться истинным приспешником сатаны. Ты и демон-то наполовину, шутка демиурга, заменившего твою душу и твоё тело, но оставившего тебе память и разум. Ты не то зло, которое я искоренял, ты никого не убивал раньше. Поэтому я помогу тебе справиться с этим человеком. Ты полукровка, и твоё пламя не бесконечно. Но я повторяю, я помогу тебе. Exoriare ultor***. — завершил свою речь Доминик Дежанси.

Данияр жмурился и тёр виски, пытаясь понять и проанализировать слова доминиканского монаха из пятнадцатого века, дальнего предка Луи-Армеля. Получалось плохо. Точнее сказать, не получалось совсем. Данияру напрочь отказывала логика, он слушал объяснения брата Доминика и ни черта в них не понимал.
— Так, подожди, — он нарезал круги, заложив руки за спину, иногда только теребя серебряный кулон, — давай-ка ещё раз и так, чтобы я тебя всё-таки понял. Нет, дай мне сказать. Здесь, в вашем мире, грешников как собак нерезаных, и Джон Сэйдж всяко не самый отъявленный из них. Почему ты хочешь помочь мне разделаться с ним? Почему не хочешь лишить посмертия... скажем... Гитлера? Он таких дров наломал, что Мучитель Сэйдж рядом с ним щенок.
— А разве ты вознамерился покарать этого Гитлера? — удивился Доминик Дежанси. — Ты хочешь убить Жана Сажа, и я помогу тебе, так как ты не справишься в одиночку. Если бы ты убивал Гитлера, я бы тебе тоже помог. Мне неважно, кого ты караешь, демон, и за что. Мне важно, чтобы ты остался жив.
— Но почему? — чуть ли не в голос закричал Данияр. — Что заставляет тебя, инквизитора, брата-доминиканца, смиренного служителя Господа, помогать мне? Я не вписываюсь в твои догматы, брат Доминик.
— Разве не ты раз за разом спасал этого мальчика, Луи-Армеля? Разве не ты отводил от него перстень Гийома и саргеминский крест, украденный этим ничтожеством, Люсьеном, из тайников Святого престола? Разве не ты, вместо того, чтобы убить его, дал ему шанс прожить жизнь, не уподобляясь помешавшимся карателям?
— Я пресёк династию карателей, — тихо напомнил Данияр, глядя в светло-серые глаза монаха. Тот кивнул:
— Но сохранил династию. Я знаю, что Луи-Армель женился и когда-нибудь станет отцом. Род Дежанси не угаснет. Ты понимаешь мои слова?
Данияр молчал. Он наконец понял, за какие деяния инквизитор выступал на его стороне. Но было и ещё кое-что.
— Да, — кивнул доминиканец, — и это тоже. Мы не оставим после себя наследников, но дадим сделать это другим. Обо мне и о тебе будет иная память, глубже и горестнее, чем счастливая жена и смеющийся сын. Я стал известен после истории в Саргемине. И ты станешь известен, и о тебе сложат легенды. И тоже из-за истории в Саргемине.
— Что? — Кажется, средневековый монах запутался во временах.
— Этот человек в клетке думает, что стоит один раз перетерпеть, дождаться, когда иссякнет твой запас огня, измотать тебя, чтобы ты не смог выбраться обратно в тварный мир, а потом продолжить потихоньку подтачивать свои оковы. Я вижу, ты подготовился к этой встрече, — по губам брата Доминика промелькнула странная усмешка, — но духи терпеливы. Взгляни!
В окровавленной клетке лежали дымящейся кучей обугленные и почти рассыпавшиеся кости. Ничто не указывало, что эта груда, покрытая жирной сажей, когда-то была человеком.
— Присмотрись! — велел Доминик Дежанси.
Данияр смотрел, но видел только сгоревшие кости в луже дымящейся чёрной крови.
— Смотри глубже!
И он увидел. Да, он увидел: едва заметное голубоватое свечение, как от гнилушек, между обломками горелых костей. Свечение слегка колыхалось, будто на него кто-то осторожно дул.
— Даже того, что ты взял от этой служанки, не хватит, чтобы погасить этот огонёк, ибо это искра божья, хоть и человек этот был великим грешником. Но мы оба знаем, насколько лукавят священные книги. Нет рая и ада, нет воздаяния ни за грехи, ни за добродетели. И людей судят только люди, даже если у них лик инкубуса и огонь заливает их глаза. Ты хотел сыграть в господа бога? Вперёд.
С этими словами брат Доминик пошарил в складках рясы и достал нечто чёрное. Данияр отшатнулся, серебряный кулон огнём жёг кожу на груди. Обломок в оправе, казалось, трепетал, как живой.
— Откуда это у тебя? — прошептал потрясённый Данияр; перед его глазами вновь и вновь вспыхивали сцены схватки с монсиньором Люсьеном Дежанси.
— Я забрал его у брата Луи-Армеля. Ему он больше не нужен. Братоубийца достаточно наказан, он калека, и к тому же слепой на один глаз. Он замарал свои руки кражей из Ватикана, попыткой убить своего брата и убить исподтишка. Его руки более не коснутся этой вещи.
— Нет, — замотал головой Данияр, — нет. Я не... Крест сломан! Он мёртв!
— Так возроди его! — загремел Доминик Дежанси. — У тебя вторая часть саргеминского распятия, я её вижу на твоей груди. Соедини части в целое и ты получишь оружие, способное погасить искру жизни в этом человеке.
— Как? — сглотнув внезапно подступившую желчь, прошептал Данияр, не в силах отвести глаз от обломка распятия.
— Внутри тебя первородный огонь. Сплавь две части воедино и пропусти пламя сквозь крест. Неужели ты не видишь очевидного?
Данияр видел. Видел и впервые в жизни испытывал леденящий, парализующий волю ужас. Ибо это оружие превосходило мощью любую ядерную бомбу, сколько бы их не наштамповали оборонные заводы. Оружие, отнимающее не только жизнь земную, но и посмертие. Уничтожающее само бытие, перерезающее нить, подобно мойре Атропос из древнегреческих сказаний. Он нашарил кулон на груди и медленно вынул чёрный обломок.
— Соединяй! — приказал Доминик Дежанси.
И Данияр соединил. Два обломка, большой и маленький, примкнули друг к другу в его руках, и по пальцам потекло жидкое багровое пламя, спаивая, сплавляя воедино, вдыхая в чудовищное творение саргеминских ведьм новую, ещё более чудовищную жизнь. В новом кресте соединились человеческое и нечеловеческое, открывая поистине безграничные возможности. Распятие окутывал прозрачный огонь, делая его тёплым и податливым в тонких пальцах. Оно чуть заметно трепетало, наслаждаясь вновь обретённой свободой. Оно было живым.
— Вот видишь, — спокойно произнёс доминиканец, — оно слушается тебя. Оно благодарно тебе. Оно погасит искру Жана Сажа.
— Почему ты так уверен в этом, монах?
— Потому что таким ты его создал.

Он подошёл к груде обугленных костей, покрытых хлопьями жирного пепла, взял крест в правую руку и неуверенно вытянул её, вспоминая Люсьена Дежанси. За его спиной раздался голос пса господнего:
— Extremis malis extrema remedia****.
Из распятия медленно, поначалу неуверенно, выползла чёрная струйка тумана, внутри которого вспыхивали и гасли багровые искры. Струйка бережно коснулась обгоревших останков и стала любовно кружиться, то погружаясь в них, то взмывая над чёрной сажей. Данияра трясло, крест ходил в руке ходуном, но дымный след всё так же тщательно обыскивал кости в поисках голубого огонька.
— Усиль его, — Доминик перебирал чётки, не отрывая взгляда от жуткого и завораживающего зрелища, — используй то, что ты взял у этой девушки. Проведи это через крест. Окропи его этой кровью, заставь распятие почувствовать силу священного деяния. И мощь его возрастёт, и жизнь соединится со смертью, и ничто не устоит перед этим союзом. Жизнь и смерть, людское и нелюдское, кровь святого старца и кровь невинной девушки, отданная добровольно, — соедини это всё и вложи в саргеминское распятие. И оно обретёт могущество, равного которому не было и не будет.
Сколько бы раз потом Данияр не утверждал обратное, в этот момент он был всесилен, он мог бы обратить в прах всю Землю и все слои, окутывающие тварный мир, он мог бы взорвать Солнце, если бы захотел. Но всю мощь обновлённого креста из Саргемина он обратил на голубой огонёк между горелых костей.
И крест не подвёл. Медленно, словно смакуя, он подобрался к искорке, бывшей когда-то Джоном Сэйджем, нашёл её и, вдоволь насмотревшись, вдруг захлестнул, задушил её в кольцах тёмного дыма, втягивая огонёк внутрь чёрного распятия. Миг — и кости покрылись бледно-серым инеем.
Данияр упал на колени, выронив крест. Его мутило, в глазах двоилось, едкой желчью подкатывала тошнота, а пальцы дрожали, как у заправского алкоголика. Вместо дыхания из горла вырывался сдавленный хрип. "Эмили, девочка моя, знала бы ты, как мне помогла... Без тебя, без твоей крови, без твоей страсти, без твоего наслаждения... я не вышел бы отсюда, у меня осталась одна, последняя капелька, та самая, глубоко внутри, последняя, самая ценная... Эмили... если смогу пошевелить хоть пальцем, я так тебя отблагодарю, что ты неделю не сможешь даже лежать без сладких судорог... Эмили..."
— Вот и всё, — резюмировал брат Доминик, пристально изучив заиндевевшие кости в тусклой, будто заржавевшей клетке, — ты убил его душу и лишил посмертия, сиречь жизни вечной. Ну, расскажи, каково это: быть богом.
— Хреново, — признался Данияр, — тебе я не желаю подобного.
— Ты умён. Не заиграйся с крестом, это может выпить тебя до дна.
— Мне он больше не нужен.
Доминик Дежанси покачал головой.
— Ничто не исчезает бесследно, и тебе ли не знать. Ты пресёк династию карателей из Плезанса. Будь готов сам стать им и карать не на земле, но отбирать посмертие. Или ты всю жизнь хотел провести, прыгая из постели в постель и устав в итоге от самых чувственных наслаждений? Имеет ли смысл такая жизнь? Теперь ты обрёл свой смысл.
— Знаешь, мне "прыгая" было вполне ничего себе.
— Так ты и будешь продолжать обольщать женщин и забирать себе первую кровь девушек, ты же должен как-то восстанавливать силы. Ты инкубус и быть им не перестанешь, даже если примешь обеты. Но теперь тебе есть куда направлять свою силу. Но суди по справедливости. Покажи мне этого Гитлера.

Через некоторое время брат Доминик задумчиво потеребил чётки, лоб его прорезала горькая морщина.
— Эта душа чернее Жана Сажа в тысячу раз. Ты прав, этот человек недостоин посмертия. Что ж, я вижу, ты судишь взвешенно и справедливо. Но не торопись. Тебе нужен отдых. А ещё тебе нужна та девушка. Я вижу твоё желание. Возвращайся и помни, что я тебе сказал. Да не оставит тебя Господь на пути твоём.
— Подожди, — чуть не закричал Данияр, нашарив чёрный крест и вцепившись в него, как в святую реликвию, — какой Господь? Мы же оба знаем...
— Какое это имеет значение? Ты был магометанином, я жил и умер братом во Христе. Разве Тот, кто создал всё это, нуждается в именах и восхвалениях? Творцу безразличны и мы, и наши молитвы. Но позволь каждому поступать по его разумению. Демиург, что создал тебя, такой же замысел Абсолюта, как ты, я, девушка, подарившая тебе свою невинность или мой пра-пра-пра... уж не знаю сколько, внук. Все мы нити в пяльцах судьбы, но лишь немногим дано вышивать свой узор. Ты один из тех немногих. Не возгордись же. А теперь ступай. Скоро никакой девственной крови не хватит, чтобы перенести тебя в мир тварный.




* — Поскольку знаешь, что смертен, ублажай душу сегодняшними радостями: после смерти - никаких наслаждений (лат.)
** — Из двух зол выбирай меньшее (лат.)
*** — Зло будет наказано (лат.)
**** — На крайнее зло крайние средства (лат.)



Эпилог

 Утром Данька выглядел несколько бледнее обычного и был каким-то измотанным, но вроде без похмелья. Да что он тут каждую ночь чудит, в самом деле? От меня не скрылось, что сэр Томас разглядывает моего шефа как-то уж чересчур пристально, на грани приличий. Луи-Армель тоже это заметил.
— Что-то не то. Что этот тип успел натворить? — прошептал он мне в ухо. Данияр, естественно, это услышал.
Он сел на каменную балюстраду, потёр виски и обвёл нас троих странным, остановившимся взглядом. Олеся ещё спала, и на балконе сидели только мы четверо.
— Предвосхищая все вопросы, — он закурил, и я заметила, что пальцы его чуть заметно подрагивают, — позволю себе пару тезисов. Первое. Я отправил Джона Сэйджа в небытие, лишив его посмертия. Второе. Я это сделал с помощью креста из Саргемина. У меня всё.
— Что?! — Луи-Армель вскочил на ноги. По скулам поползли алые пятна. — Ты что такое говоришь?
— Вот, смотри, — Данияр вынул из кармана до боли, до судорог знакомое чёрное распятие. Целое.
Луи как-то странно сглотнул и осел на стул. Меня же захлестнул дикий, не поддающийся контролю ужас, липкий, перекрывающий кислород, держащий за горло костистой рукой. Как же так... я же сама сломала чёртов крест там, в тумане, я же помню... это склизское прикосновение колдовского артефакта... я же сломала его... Данька из обломка сделал себе украшение... сейчас на его груди ничего не висело.
— Я возродил саргеминское распятие, — сообщил он, — влив в него собственное пламя. Теперь крест снова цел, но слушается только меня. Никто в мире не сможет заставить его исторгать жизнь, кроме его хозяина. А хозяин я. Отныне и во веки веков.
— Что здесь произошло? — прошептал Дежанси, не в силах справиться с потрясением. Красные пятна на скулах сменились восковой бледностью.
— Вы ничего им не рассказывали? — повернулся Данияр к Линсдейлу. Тот отрицательно покачал головой, не отрывая взгляда от чёрного распятия.
— Это хорошо, — удовлетворённо кивнул мой шеф, — зато теперь, когда всё закончилось, я поведаю вам всем увлекательнейшую историю...

Он говорил очень долго. Отрывисто, периодически прикуривая от бычка новую сигарету и вертя в пальцах своё чудовищное оружие. Говорил и говорил, рассказывая в мельчайших подробностях всю эту дикую, запредельную историю, начиная от собственных подозрений в день приезда и заканчивая знакомством с братом Домиником и окончательным убийством Мучителя Сэйджа. К концу повествования он охрип и закашлялся.

— Так что тебе, экзорцист, привет от Доминика Дежанси, — закончил он наконец и, словно обессилев, откинулся на серые камни, свесив одну ногу. Воцарилось молчание. Первым, как ни странно, пришёл в себя сэр Томас.
— Какие у вас доказательства? Не спорю, история впечатляет, да и крест этот ваш выглядит довольно жутко, и всё же.
— Доказательства? Извольте. Давайте все вместе прогуляемся к могиле Джона Сэйджа. Вы ведь знаете, где она.
Томас кивнул.
— Что вы намерены делать у могилы?
— Предъявлять улики. После того, как вы закопали череп обратно, я так понял, больше это захоронение никто не тревожил?
— Конечно нет.
— Тогда пойдёмте. Захватите лопату. Вы двое тоже, давайте, давайте, отрывайтесь от стульев. Нечего так смотреть. Всё кончено, я упёк Сэйджа туда, откуда нет хода никому. Пошли, покажу вам зловещего мертвеца.

Он осмотрел могилу, которую без сэра Томаса мы бы и в жизнь не нашли бы. Прямоугольник, поросший травой, полевыми цветами, даже какой-то кустик успел вырасти за три года на месте раскопанной ямы.
— Мы видим, — тоном эксперта-криминалиста сообщил Данияр, — что могила нетронута как минимум несколько лет. В ней должен находиться скелет Джона Сэйджа, включая его череп, который сэр Томас вернул покойному в целости и сохранности. Посмотрим... — Он взял лопату и начал осторожно снимать слой дёрна и земли.
Вскоре в углублении показались серо-жёлтые обломки костей, перемешанные кучей, словно кто-то вознамерился раздробить скелет на мелкие кусочки и задать археологам непростую загадку. Череп был буквально размолот на фрагменты не крупнее ногтя большого пальца, зубы валялись то здесь, то там. Кости старого палача были натуральным образом превращены в мешанину из обломков.
Томас Линсдейл хрипло выдохнул:
— Как такое может быть?..
— Видимо, удар креста достиг даже этого мира, нетрудно догадаться, вы сами всё видите. Чтобы окончательно в этом убедиться, советую вам поискать вашего изувера в мире духов. Ставлю что угодно, хоть свою жизнь, что вы там его больше не обнаружите. Но можете поболтать с братом-инквизитором, интереснейший человек, между прочим. Ну что, всем хватило зрелищ? Я закопаю его обратно, уж больно вид у него неаппетитный.

*    *    *

— И что теперь, — я наконец рискнула задать вопрос, мучивший нас всех, — присвоишь себе право карать по своему усмотрению? Самолично выбирать, кого лишать посмертия, а кого нет? Будешь судьёй последней инстанции, выше даже Страшного Суда?
— Я не буду никого судить, — Данияр оглядел каждого из нас очень пристально, — за меня это сделала История. Может, я и впрямь упокою Адольфа Гитлера на веки вечные, чтобы ни один сумасшедший спирит не смог вызвать его дух, и то не сейчас. Это, между прочим, дело очень трудоёмкое и энергозатратное. Я там чуть не сдох, в этой вашей ноосфере. Или кто-то из вас начнёт поставлять мне девственниц конвейерным методом? Кстати, сэр Томас, не увольняйте бедную девочку, тут виноват только я.
— Вот ты псих, — пробормотал Дежанси. Кажется, его помаленьку отпускало.
— Я не судья, — повторил Данияр, — обладание саргеминским распятием не делает из меня ангела возмездия. Я и брату Доминику об этом говорил, но пёс господень на всё имеет своё мнение. Оправлю крест в серебро и повешу на шею. Мне кажется, получится очень даже эксклюзивно.

Где-то вдалеке раздавалось чуть слышное мычание белых коров Чиллингема. Новый день вступал в свои права.