Декабрь уже давно перевалил за вторую половину. Близились новогодние каникулы. Настроение было прекрасным в преддверии этого весёлого, полного радостей и приятных сюрпризов, торжества. Дни в ожидании чудес и волшебства тянулись медленно. Трескучие морозы безраздельно завладели не только пространством, но, казалось, и временем. Оно, как бы, остановилось, заледенело, взятое в плен самой королевой снежного царства, сверкающей, холодной и бесчувственной, высокомерной и могущественной.
Школа тоже жила в ожидании праздника. Здесь в новогодние каникулы будет ёлка и весёлое представление с участием детей и традиционной раздачей подарков в серых бумажных пакетах. Ну, это когда ещё будет, а пока жизнь школы и её обитателей текла по обычному будничному руслу, не лишённому, однако, резких поворотов, являющих неожиданности, не всегда приятные.
Мария Ефимовна раздавала тетради. Получив свою и раскрыв её, Юлька опешила: упражнение по русскому, которое она готовила позавчера, было перечёркнуто крест-накрест красными чернилами и всю нижнюю половину страницы занимала здоровенная единица. На подставке! Юлька закусила губу, от обиды ей хотелось расплакаться: ни одной ошибочки нет, буквочки стоят ровненько, только вот это овальное место в центре, по которому слегка расползлись чернила.
Позавчера перед тем как выполнить домашнюю работу, она взяла от Муськи котёночка маленького и положив на страницу, любовалась им, гладила, потом заслышав шаги бабушки, быстренько вернула его кошке обратно в коробку, стала выполнять задание и только когда работа была завершена, заметила, что чернила в центре слегка странно утолщены. Не придав значения, легкомысленная Юлька вложила промокашку и, закрыв тетрадь, убрала её в портфель.
-- Итак, -- Мария Ефимовна призвала класс к тишине, -- подведём итоги выполнения задания, которое было дано вам на дом. В общем, справились вы неплохо, а некоторые отлично. Комаров Витя и Бобрышева Вера. Молодцы! Теперь о тех, кто тянет успеваемость нашего класса назад, кто позорит его своей нерадивостью и ленью, причём, лучший класс нашей школы! Кузнецов! Четыре ошибки! Грязь! Двойка! -- выдержав небольшую паузу, Мария Ефимовна продолжила: -- Правила выучить так, чтобы от зубов отскакивали! То же самое и Смирновой! Грязь и ошибки! -- в классе оживились и с интересом разглядывали названных, -- Ну, а Петрова вообще отличилась! Она у нас особенная! Правила ни одного не знает, сколько ни спрашивай, а пишет грамотно. Этого мало, Петрова! Нужно ещё правила знать! Выучить тоже все правила в учебнике от корки до корки! -- громко и строго отчеканила учительница, -- Петрова считает, что соблюдение аккуратности при выполнении работы ей ни к чему! Взгляните на её работу. -- Мария Ефимовна подошла к Юлькиной парте, взяла тетрадь, раскрыла и подняла, показывая всему классу.
-- Ого! -- воскликнул Митрофанов, удивившись, скорее, огромной единице, чем самой работе и заржал, кое-кто в классе поддержал его тихим смехом не со зла, а чтоб развлечься, как это часто бывает.
-- Петрова блины на страницу складывала! -- тут уж засмеялся весь класс, открыто, не стесняясь, потому что можно было и нужно, когда смех затих, Мария Ефимовна вернула растерянной Юльке тетрадь, -- Ничего, ничего, Петрова, постоишь у стены, может, научишься тарелкой пользоваться! -- в классе вновь засмеялись, а Юлька побледнела.
Маленького роста, меньше всех в классе, с шапкой непослушных кудрявых волос золотистого цвета, с тоненькими ножками, торчащими из под пышного, в оборках фартука, надетого на форменное платье не менее присборенное, она походила на цыплёнка. В её характере был огромный недостаток, скорее изъян: она тонко и остро чувствовала несправедливость во всех её градациях, тяжело и глубоко страдала не только за себя, но и за других, реагируя не всегда адекватно, а порой и агрессивно.
Теперь же она была просто растоптана. Да, она виновата. Но не настолько же! Могла бы Мария Ефимовна поставить, хотя бы, двойку маленькую, как другим, но не единицу в полстраницы, которую видно будет далеко по всему коридору, во всех его уголочках. Что будет, ой, что будет! Сердце билось часто, в глазах стояли слёзы, а в горле давил комок не дающий дышать.
-- Итак, приступим к занятиям. Устный счёт! -- раздался далёкий, как сквозь сон, голос Марии Ефимовны. Юлька повернула голову и посмотрела на Вальку. Глаза той были широко раскрыты и смотрели невидящим взором в пустоту. Юлька перевела взгляд на Серёжку Кузнецова. Лицо его выражало беззаботную мечтательность. А что ему? Он крепкий, довольно упитан, может не только защититься да и сам наподдавать кому захочет. Девчонок не обижает никогда, это у него принципиально, даже, если та руку на него поднимет, отмахнётся, как от мухи, и всё. Хоть и не обижал девочек, но и не заступался за них, пройдёт мимо, не его это дело, они для него, как бы, не существовали и вовсе.
Мария Ефимовна посмотрела на часы. До конца урока оставалось несколько минут.
-- Кузнецов, Петрова, Смирнова, с тетрадями в коридор! -- приказала она и, открыв дверь, вышла вслед за детьми. Поставив их у стены, проследила, чтобы они держали раскрытые тетради на уровне груди, затем зашла в класс.
-- Давай прижмёмся друг к другу и к стене, чтобы не упасть, когда толкать будут. -- предложила Валька.
-- Прижмёмся, -- согласилась Юлька, -- но к стене нельзя близко, в лоб толкнут, затылком ударимся.
-- Может, не будут они сегодня сильно толкать. -- предположила Валька
-- Ага, не будут, ты кол мой видела?! -- почти проблеяла дрожащим голосом Юлька. -- Ой, что будет! Что будет!
-- Сначала налетят, потом их меньше будет. -- пыталась успокоить Валька, -- Перемена короткая. -- но сама она понимала, что даже очень короткий отрезок времени может показаться нескончаемым.
Прозвенел звонок. Хлопнув, открылась первая дверь, выскочил мальчишка, увидев «позорников», забежал в класс с криком: «Там тупиц выставили!!!», раздались радостные вопли и топот ног. Это означало, что перемена не будет для них скучной. То же самое и с другими дверьми. Налетели толпой, загикали, обзывали, толкали, пинали, дёргали за волосы и фартук. Никакого милосердия. Полное осознание своего превосходства и непогрешимости. Самодовольство. Кривляние. Ненависть.
Юльке доставалось больше всех: огромная единица и кудри очень привлекли внимание. К этому добавлялось ещё то, что стояла она с краю. Слёзы текли на страницу, размывая чернила, делая её ещё более безобразной. У фартука надорвали крылышко и оно повисло на предплечье, как у раненной птицы. Валька тоже плакала и её страница в тетради стала такой же фиолетовой, как у Юльки. Кузнецова никто не задирал. Опасно это. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и глаза его выражали скуку.
Из учительской вышла Мария Ефимовна, чтобы проверить на должном ли уровне наказанные держали тетради и держали ли их вообще. Обидчики трусливо разбежались. Как шакалы. Она подошла к Юльке.
-- Тетрадь выше держать надо!!! Голову! Голову подними! Смирнова! Тебя тоже касается! Кузнецов! Ты не слышишь?! Тетрадь должна быть на уровне груди!
Только-только она скрылась за дверью, Валька встала с краю, а Юльку подтолкнула в середину, принимая удары на себя. «Она больше не выйдет. Стой здесь. У тебя уже фартук порван.» -- быстро проговорила она. И снова налетели мальчишки. Как сладко чувствовать себя безнаказанным, пиная, толкая и издеваясь над девчонками. Они же тупицы, были бы хорошими, их не поставили бы сюда. Почему их учительница не выставляет никого? Это какими же отпетыми надо быть! Всё правильно.
Прозвенел звонок на урок. Коридор опустел. Наказанные стояли, боясь проявить инициативу войти в класс. Мария Ефимовна, распахнув дверь, сказала коротко: « На урок!!!» Дети поплелись. Девчонки были растрёпанными и заплаканными. Юлька продолжала судорожно всхлипывать. «Не надо, Петрова, плакать! Этим ты никого не разжалобишь! Будешь более ответственно подходить к своим учебным обязанностям!» -- Мария Ефимовна забрала их тетради, мокрые от слёз, и выдала новые со словами: «Подпишете их дома. Ваши теперь никуда не годятся.»
Начался урок русского языка. Он был не впрок. Юлька не могла успокоиться и плакала в течении всего урока, глаза её опухли, внимание рассеивалось, вернее, его не было вообще. Учительница сделав ей ряд замечаний, оставила в покое. Прозвенел звонок на большую перемену. Из коридора донеслись звуки баяна. Класс опустел. Танцевали все.
Юлька открыла портфель и достала бутерброд, заботливо завёрнутый в газету бабушкой. Юлька всегда делилась им, но сейчас протянула его Вальке.
-- Валя, съешь его одна, я не хочу. -- Юлька легла на парту, заплакала снова, жалобно всхлипывая.
-- Может, потом попозже…вместе съедим. -- держа в руке бутерброд, растерянно предложила Валька.
-- Не-е-т! -- замотала головой Юлька, разбрызгивая слёзы. Валька тоже была очень расстроена и есть ей не хотелось, но она знала, что голод, её верный товарищ, вернётся к ней. Положив бутерброд в свой портфель, обняла Юльку, прижавшись к ней щекой.
-- Юлечка, миленькая, не плачь. А, знаешь, позавчера, …ну да, позавчера, вышла я во двор, …в туалет пошла, темнело уже, смотрю, кто-то у поленницы стоит, на Генку по фигуре смахивает, -- выдумывала на ходу Валька, -- испугалась я и как заору да громко так: «Ты что, гад, здесь делаешь?!», а он молчит, -- Юлька выпрямилась, повернула лицо к Вальке и с интересом слушала, -- тогда нашла я палку, подошла к нему поближе и ка-а-ак ударила его, смотрю, упало что-то, …а это старая фуфайка оказалась! -- Юлька засмеялась, а Валька с улыбкой завершила свой рассказ: -- Это папка зачем-то на угол поленницы повесил старую фуфайку! А я не узнала её!
Из коридора неслись звуки весёлой польки и топоток множеств детских ног.
-- Валя, а почему нас не ставят к стене на большой перемене? Мы бы стояли, тетради держали и смотрели, как все весело пляшут, некогда было бы мальчишкам пинать нас, -- Юлька глубоко вздохнула, -- я бы и полчаса так могла стоять.
-- Я бы тоже. -- Валька задумчиво посмотрела на раскрытую в коридор дверь. -- Не знаю почему.
-- Я убью их. -- всхлипнув, проскулила Юлька.
-- Кого их? Кто пляшет? -- удивилась Валька.
-- Кто обижал нас сегодня и Марию Ефимовну тоже.
-- Тихо, тихо, -- услышат.
-- Пусть! Вырасту, -- куплю автомат настоящий, приду и застрелю! -- эта мысль согрела Юлькино сердце, но ненадолго, она снова начала всхлипывать.
-- Когда ты вырастешь, здесь уже никого не будет из них. Но мы найдём. Всех. Я с тобой! Только не плачь сейчас, Юлечка. -- Валька утешала Юльку как могла, обняла, прижалась к ней, поцеловала. -- Я всегда буду с тобой и за тебя. Не плачь.
Прозвенел звонок. Звуки баяна стихли. В классы торопились разрумянившиеся и повеселевшие дети.
Долго тянулся этот тяжёлый школьный день. Утреннее событие выбивало из колеи, постоянно напоминало, не давало отвлечься на другие, более позитивные мысли, которые невозможны после подобного морального страдания. До конца уроков Юлька тихо плакала, вытирая слёзы ладошками. Из школы вышли вместе, понурые и раздавленные.
-- Валь, посмотри на меня, -- попросила Юлька. -- сильно видно, что я плакала? Бабушку не хочу расстраивать.
-- Видно, конечно. -- посмотрев повнимательнее, сказала Валька, -- Сейчас! -- она нагнулась, взяла в руку немного снега, -- Сейчас мы глазки снежком промокнём и они будут посвежее, -- она стала прикладывать снег к Юлькиным глазам, -- только не плачь больше. Идти тебе далеко, -- отойдёшь. -- успокаивала, как сестра старшая. -- Если что, скажешь, что с мальчишками подралась, фартук-то порван!
-- Скажу, что сама их била. Это лучше чем, если узнает, что у стены позора стояла. -- тяжело вздохнув, согласилась Юлька, затем, немного подумав, добавила: -- Если скажу, что била мальчишек, то подзатыльников за то, что задираюсь и фартук порван не миновать. Скажу, что они меня побили и буду плакать, тогда она станет жалеть меня и успокаивать. Она не выносит, когда плачу. -- Юлька всхлипнула и произнесла сдавленным голосом: -- Ненавижу школу!
-- Я тоже, -- вздохнула Валька, а затем с улыбкой взглянув на Юльку, добавила: -- но в ней есть хорошее, даже очень.
-- Что же в ней может быть хорошего? -- опешила Юлька, даже запнулась по дороге.
-- Ты! -- тихо и задушевно произнесла Валька.
-- Я?! -- поразилась Юлька настолько, что остановилась.
-- Да. Ты самая лучшая девочка изо всех кого я знаю. -- произнесла она с таким сердечным теплом, что Юлька в порыве нежной признательности, обняла Вальку и прижалась к ней.
Расставшись с Юлькой, Валька шла по своей улице и плакала. Там, в школе, она держалась, не показывая всей тяжести сердца, стараясь помочь Юльке перенести ужас унижения и несправедливой жестокости, теперь ей очень стало жалко себя. Слёзы застывали на морозе, горошинами скатывались на пальто, катились по нему, падая на дорогу, образовывали на ресницах маленькие льдинки.
Подходя ближе к дому, она заметила Генку, который палкой вырезал со снежного наста прямоугольные куски и таскал, укладывая. Увидев Вальку, начал, как обычно, причитать обзывалку: «Валька-каралька! Валька-каралька! Валёха-дурёха! Валёха-дурёха!» Ничего обидного в том не было, но Валька расплакалась ещё больше. Генка уже замахнулся кинуть в неё снежок, но опешив, остановился, догнал её: «Ты что, Валюха, обиделась? Я крепость мастрячу, выйдешь играть? Сейчас Ольга выйдет и Костя! Приходи!» Валька не ответив, прибавила шаг по направлению к дому. Генка с недоумением смотрел ей вслед.
Находясь уже во дворе своего дома, подошла к окну, прислушалась. Слабо доносящиеся звуки насторожили её и встревожили. Она зашла под навес и поднявшись на крыльцо, остановилась, не решаясь зайти в сени. И правильно. В этот момент входная дверь отворилась, заскрипев. «Я тебе покажу, скотина! Я тебе устрою жизнь! Ты у меня ещё попляшешь!» -- угрожающе выкрикнула мать, загремев, нечто взяла в сенях, затем вошла в дом, хлопнув дверью. Слышен был только непонятный гул их голосов, как в встревоженном улье. Они ругались. Домой идти, -- себе дороже.
Валька прокралась в сени и по лестнице поднялась на чердак. Каждое утро перед тем, как пойти в школу она прятала здесь свою куклу в опаске, что родители пропьют её. Валька прошла за дымоход, подтащив поближе валяющуюся невдалеке корзину, поставила на бок и, присев напротив куклы, печально смотрела на неё, мысленно беседуя о сегодняшнем событии, смахивала слезинки рукавичкой. В какой-то момент ей даже показалось, что в глазах куклы мелькнуло сочувствие.
Ноги у Вальки занемели и она, тяжело вздохнув и погладив куклу по головке, сказала, что придёт за ней позже, затем осторожно спустилась с чердака. В доме всё ещё было шумно. Валька спустилась с крыльца, прошла к поленнице, присела на чурбачок. Сидела долго. Замёрзла. Затем, спрятав портфель за поленницу, вышла на улицу. Справа вдалеке играли дети во взятие снежного городка. Громко сказано про Генкину постройку. Стараясь быть незамеченной, Валька направилась в противоположную от них сторону.
От долгого пребывания на холоде её пробирала дрожь, а руки закоченели. Вот и домик бабы Мани, маленький, уютный, с голубыми ставенками. Валька открыла калитку, прошла к крыльцу, обмела валенки и открыв входную дверь, шагнула внутрь. Пахло свежеиспечённой сдобой. Баба Маня, увидев Вальку, очень обрадовалась:
-- Какая молодец! Хорошо, что зашла! Раздевайся, милая, проходи. Чего такая скукоженная? -- с участием спросила баба Маня, подойдя поближе.
-- Замёрзла. -- Валька старалась расстегнуть пуговицы на пальто, но руки её не слушались.
-- Батюшки! Ледяные ручонки-то! Давай, помогу. -- баба Маня помогла Вальке снять пальто. -- Проходи к печке, грейся! Сейчас пирожки кушать будем.
-- Я дома поела, баба Маня. -- сказала Валька, стараясь придать голосу больше убедительности.
-- А со мной за компанию? Неужели не откушаешь?
-- Откушаю. -- улыбнулась Валька. -- Ой, Тимошенька! Здравствуй, маленький! -- приветствовала Валька кота, вышедшего на её голос. Тимофей подошёл и потёрся о её ногу. Валька наклонилась и погладила его по шёлковой, переливающейся шёрстке. Он же заурчал, как трактор. Валька улыбнулась и на душе у неё немного отлегло.
-- Наделал делов тут твой маленький! -- тоже с улыбкой стала рассказывать баба Маня, размещая чайник среди кастрюль на печной плите, -- С душицей чай будет! Так вот, пока я в магазин ходила, в очереди там стояла, этот Тимошенька твой добрался до клубков моих в корзинке. Часть размотал, часть потрепал когтями и зубами своими. Гонял их по дому, оплёл все ножки, какие есть, во все стороны. Лазила, сматывала нитки в клубки. Так он ещё не давал, хватал за концы. -- баба Маня уже складывала с противня пирожки в большую круглую тарелку на столе. -- Ну всё, моя хорошая, садись за стол.
Хозяйка и гостья приступили к чаепитию, а Тимофей прошёл к своему месту у печки, где находилась его миска с молоком, кусочек отварной рыбки, конфетка на развёрнутом фантике и половинка пирожка, которую положила ему баба Маня сразу после выпечки. Это было приношение. Баба Маня всегда, что бы ни готовила, клала всего понемногу Тимофею в первую очередь, только после этого кушала сама. Она считала связь кота с домовым неразрывной и склонялась к тому принципу, что кота или кошку нельзя обижать ни в коем случае, что бы те ни натворили, ведь домовые действуют через них. Котёнок, она объясняла, играет не сам, а с домовым и, если он повис на занавеске или ковре, то случалось это в погоне, когда уж сильно они расшалятся. Обидеть кота, -- обидеть домового. Исходя из этого, можно сделать вывод, что домовому бабы Мани неплохо жилось в доме. Вот и сейчас Тимофей лениво, только из-за уважения, попробовав немного рыбки, сел и начал старательно умывать свою мордашку, интенсивно работая лапкой. После этого ритуального действия, прилёг на живот, свернув передние лапки калачиком и стал внимательно следить за беседующими.
А беседа за столом не клеилась. Валька молча и сосредоточенно дула на чай, пирожок, надкушенный ею, забыто лежал на столе. Баба Маня почувствовала, что случилось нечто неприятное в жизни Вальки.
-- Валюшечка, почему ты не кушаешь? -- с тревогой спросила она. -- Грустная такая. Случилось что?
-- Ничего, баба Маня.
-- Да ты, никак, заболела, милая. -- баба Маня встала из-за стола, подошла, слегка наклонилась и, обняв Вальку, прикоснулась губами к её лбу. -- Жара, вроде, нет. Тебя обидел кто?
-- Я двойку получила. -- Валька не выдержала и расплакалась. Баба Маня прижала её к себе, гладила по спинке, пытаясь успокоить.
-- Ну, ну, кто же их не получал? -- Баба Маня поцеловала Вальку в макушку, а та заплакала ещё сильнее: если бы баба Маня узнала, что Валька стояла сегодня у стены позора, то, возможно, сказала бы ей, чтобы не приходила к ней более. От этих мыслей ей было невыносимо тяжело. -- Вот, если бы я в школу ходила, -- продолжала успокаивать баба Маня, -- то каждый день двойку получала и не одну. Учебник как-то твой посмотрела, помнишь, ты уроки у меня делала осенью. Так вот, у меня шарики за ролики закатились. Ничего не поняла! -- баба Маня нахмурилась, а Валька заулыбалась сквозь слёзы, представив бабу Маню с портфелем в своём классе.
-- Баба Маня, а разве ты не училась в школе? -- спросила она.
-- Нет, детка, не довелось. С семи лет по нянькам ходила. На Волге жили, потом от голода в Сибирь сбежали. Отец тогда бурлаком работал, сезонно да и обманывали их, а у нас семеро по лавкам, я самая младшенькая. Горьким был хлеб мой. Но не все плохо относились ко мне, маленькой няньке, были и люди добрые, душевные, заботливые. Потом повзрослела уже когда, общая ликвидация безграмотности началась. Там и научилась читать, писать и считать.
-- А я хорошо считаю, баба Маня, а вот пишу плохо. -- голос у Вальки задрожал и на глазах вновь появились слёзы.
-- Ну всё, всё, хватит плакать. Ой, а я тебе подарочек на Новый год приготовила! Да ладно уже, чего ждать, сейчас принесу! Пяточки, вижу, на носочках протёрлись совсем. Снимай носки! Я сейчас! -- баба Маня ушла в комнату и очень быстро вернулась. В руках она держала пару толстеньких шерстяных носочков с яркими разноцветными полосками. Баба Маня принялась надевать их на Валькины ножки. -- Ой, а холоднющие-то какие! Носки-то старые совсем не греют. А к Новому году ещё парочку свяжу тебе на смену. Ну вот, теперь тепло будет. Нравятся? -- спросила баба Маня только для вида, она уже видела по лицу Вальки, что носки пришлись не только впору, но и по душе.
-- Очень! -- Валька с восторгом смотрела на носки, поворачивая в стороны ступни ног. -- Спасибо огромное, баба Манечка! -- воскликнула она, встала, обняла бабу Маню за шею и поцеловала в щёчку. Баба Маня была тронута до слёз, смахнув их украдкой. -- Тимоша, смотри какие у меня носки! -- Валька вытянула ножки, показывая коту обновку, но выражение мордашки Тимофея было задумчивым и отрешённо-загадочным, словно он находился в иной реальности или сосредоточенно размышлял над новой задачей, которую поставило перед ним космическое правительство его планеты.
-- Как поживает твоя Юлия, которая кукла? -- уводила баба Маня вопросом, стараясь отвлечь Вальку от сегодняшней неприятности.
-- Хорошо. -- Валька вспомнила, что кукла сидит за печной трубой на чердаке и очень ждёт её. -- Ой, баба Маня, я уже побегу, а то уроки делать ещё надо! -- заторопилась она, вставая из-за стола. -- Спасибо, баба Маня!
-- Пирожки так и не поела. Сейчас я тебе с собой заверну! -- баба Маня взяла газету, развернув её, стала заворачивать пирожки, -- И ещё в одну. -- развернула вторую. -- Чтобы не остыли. Дома покушаешь. -- она подошла к одевающейся Вальке, сунув свёрток под пальто на уровне груди, помогла застегнуться. -- Ручкой вот так держи, чтобы не выпали. Ну, беги с Богом! -- вздохнула, провожая.
Беседа с бабой Маней немного успокоила Вальку и, как бы, отодвинула с переднего плана утреннее происшествие. Валька шла и думала о том, что на днях попросит у бабы Мани, если у неё есть, конечно, лоскутки ненужные, чтобы сшить для куклы обновки. Неплохо бы штанишки тёпленькие и пальто. Может быть, баба Маня поможет и скроить всё это. Валька шла и улыбалась, представляя куклу в разных нарядах.
Дома было тихо. Родители спали. Пахло перегаром и ещё чем-то, наверное, так пахнет неустроенность, запустение и безнадёжность. Сделав уроки, Валька съела бутерброд, обнаруженный в портфеле. Положив пирожки, чтобы завтра угостить ими Юльку, завела будильник и легла спать, прижав к себе куклу. Валька лежала и думала о том, что же такое хорошее и доброе сделать для Юльки и бабы Мани, но ничего не приходило на ум. Ах, если бы у неё была волшебная палочка! Насчёт Юльки у неё появилась хорошая мысль, для осуществления которой нужно много бутылок, которые будут только после новогодних праздников. «Я накоплю…» -- успела подумать она, погружаясь в нежную пучину сладкого сна.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/04/17/217