Предыдущую часть см. http://www.proza.ru/2015/12/09/966
"И если умирает человек,
С ним умирает первый его снег,
И первый поцелуй, и первый бой...
Все это забирает он с собой" - когда-то девчонка с пафосом цитировала эти строчки. Не понимая их смысла, не отдавая себе отчета в том, сколько в них правды. Спустя много лет - поняла, но было поздно.
Зимний день не спешил разгораться. Раннее серое утро за окном казалось эскизным карандашным наброском, который кто-то начал стирать ластиком и бросил, не доведя дело до конца. Размытые силуэты домов на противоположной стороне улицы терялись в тумане. Снег, выпавший ночью, тоже недолговечен. Он уже начал сереть, через час – полтора телеги потянутся на рынок и превратят его в глухо чавкающую под ногами грязь.
Александра Петровна с грустью опустила оконную занавеску. Не может она привыкнуть к этой зиме. Слишком хорошо помнится отблеск фонарей на скованной льдом Неве, укутанный белоснежной периной Летний Сад…
Конечно, там, в родном городе, тоже бывали туманы и грязь, и ветер с залива хлестал по щекам, но теперь, спустя годы, вспоминалось другое.
Крещенский Сочельник, как и положено, выдался морозным. Мастерица-зима развесила на деревьях ажурные снежные пелерины, связанные крючком, словно урок рукодельницам давала: воздушные петли, столбики петель с накидом, без накида… Снежинки вплетали мерцающие серебром нити в сияние звезд на черном бархате неба.
После кутьи, блинов, овсяного киселя Таточка таинственным шепотом предложила погадать.
- Нет, на зеркалах не будем, - отказалась Шура, – батюшка говорит - грех это.
- Трусиха, - хохотала лучшая подруга, – ладно, не хочешь на зеркалах, пойдем хоть в полночь на перекресток, спросим, как первого встречного зовут, так и суженого звать будет. Пойдешь, не побоишься?
Завлекли, закружили подруг в свой хоровод снежинки, падают на непокрытые головы, расплетенные косы. Звенит над дворами девчоночий смех, видно не только Шура с Таточкой судьбу пытают. У ворот Шура заторопилась, поскользнулась. А Таточка соскочивший с ноги подруги сапожок подняла, за забор бросила. Выскочили обе на улицу, смеются. Глаза блестят, щеки раскраснелись, на волосах – словно драгоценные диадемы из снежинок сверкают. Шурин сапожок в руках извозчик вертит, на девушек лукаво поглядывает:
- Не ваш ли, барышни?
- Наш, наш… залетел, - барышни не могут удержаться от распирающего их смеха, - скажи, коли не секрет, как звать тебя, мил человек?
- Василь я.
Заглянул муж на кухню:
- Что рано так поднялась, хозяйка?
- Хочу пирожки напечь, Женя любит.
Василий Данилович обычно на ласку не щедр, а тут подошел ближе, приобнял:
- Тяжело тебе с нами? Не жалеешь, что за мной на Дон из столицы своей приехала?
- Что ты… - привычно потерлась щекой об его плечо.
- Послушай, Шура, - Василий Данилович сдвинул брови, отчего круглое лицо с преждевременно появившимися залысинами, острым небольшим носом и рыжими жесткими усиками приняло выражение обиженного ежика, готового вот-вот фыркнуть, - Женя уже проснулась, рассматривает подарки. В восторге от куклы, которую мы с тобой купили, только я не понял, почему она говорит, что это подарок от бабушки?
Александра Петровна смутилась, потупилась:
- Женя всем растрезвонила, что хочет, чтобы ей на день рождения куклу подарили. Вот Ефросинья Михайловна и прислала куклу в подарок, помнишь, я тебе показывала.
- Помню. Голыш такой. Откуда маме другую взять. Мы тогда решили с тобой эту красавицу купить, чтобы Женька не горевала, что у подруг - лучше.
- Да, только я коробки поменяла. Подписала, что голыш – от нас с тобой, а красавица от бабушки. Женя письмо бабушке восторженное напишет, поблагодарит, Ефросинья Михайловна обрадуется…
- Стратег ты, - засмеялся Василий Данилович, - а врать-то не хорошо.
В честь именинницы с самого утра стол накрыли: белоснежная кружевная скатерть, тонкий фарфор чашек, начищенный до блеска самовар, пироги разных сортов. Румяный курник дразнит своим ароматом, пирожки с тыквой, с картошкой и луком, с творогом, с вареньем… Семья большая, но голодным из-за стола никто не уйдет.
А вот и именинница прибежала. В новой матроске, о которой весь год мечтала: кашемировая темно-синяя юбочка в складку, блуза с матросским воротником, непокорные каштановые волосы заплетены в косички. Это уже старшая дочка, Лиля постаралась. Александра Петровна улыбнулась, подумав о своей старшей: помощница растет. Младших дочек только «из-под палки» можно заставить что-то сделать, а Лиля всегда сама себе занятие найдет да за младшими присмотрит.
Женя восторженно протягивает куклу:
- Мамочка, посмотри, что бабушка подарила, - смущенно продолжает, - ваша с папой тоже хорошая, конечно, но эта… посмотри, какое у нее платье, шляпка…, посмотри только!
- Шляпка, как шляпка, - ехидно тянут появившиеся мальчишки Коля и Сима, - вот если бы у твоей куклы коньки были.
- Не нужны ей коньки, у нее ботиночки красивые, - обижается именинница.
- Тихо, тихо, не расходитесь, сейчас папа придет, - тушит намечающуюся ссору Лиля. С ней две младшенькие: шестилетняя Зоя и трехлетняя Ниночка, - с днем рождения, сестренка.
Василий Данилович прошел на свое место за столом, перекрестился:
- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Вот и начался новый день с новыми заботами… Смотрит Александра Петровна на стриженые головушки сыновей, занятых пирогами, на четырех дочек, не сводящих глаза с куклы, которую Женя на табуреточке рядом с собой пристроила, с улыбкой поглядывает на мужа. Стройный, застенчивый, с румянцем во всю щеку “торговый казак”, приехавший в столицу за товаром, а увезший молодую жену, раздался в плечах, приобрел положение и животик, потерял часть волос на голове, но остался таким же добрым и надежным. Тем же Васей, за которым она когда-то пошла без оглядки, вопреки желанию родителей, недовольных статусом ее избранника: хотелось им зятя побогаче да познатнее, но насильно удерживать дочь не стали.
В звонкие голоса детей, обсуждавших вчерашнюю прогулку в Александровском саду, вплелся баритон:
-Что, почты не было? Сбегай, Сима, посмотри.
Светлоголовый, коренастый, довольный вниманием отца, мальчик словно шарик, подброшенный пружинкой, покатился по двору к почтовому ящику.
«Конечно, не стал одеваться», - вздохнула про себя Александра Петровна. Кольнула легкая заноза: даже в день рождения своей любимицы Вася не захотел отказаться от чтения газеты за завтраком, а он ведь и так мало общается с детьми, но пускать занозу в сердце Александра Петровна не стала.
Сима ворвался в комнату, размахивая газетой и письмом:
- Мама, тебе письмо. Из Петербурга!
Конечно, письмо от Сусанны. После смерти родителей она, как старшая, поддерживает связь между сестрами и братом. Александра Петровна наскоро просмотрела надпись на красивой рождественской открытке. Долго шло письмо.
- Как там, Сусанна? Может, в гости собирается? Ты уж ей отпиши, если хочет жить в комнатах, а не в погребе, пусть зимой приезжает.
Звонкий смех Коли и Симы остановил только укоризненный взгляд отца, который, впрочем, и сам посмеивался в усы. Девичья половина, кроме Ниночки, не разобравшейся, о чем речь, заулыбалась.
Сусанна, в отличие от Шуры, вышла замуж за немолодого, представительного питерского предпринимателя, спешившего с радостью выполнить каждый ее каприз. Заскучав от слишком быстрого исполнения желаний, барыня приехала в Новочеркасск повидаться с сестрой, давно покинувшей дом. С собой привезла три чемодана платьев и горничную - помогать раздеваться, одеваться, причесываться…
Увы, время Сусанна выбрала неудачное. Жара в то лето стояла такая, что Дон обмелел. А в Новочеркасске место, где сливалась малая река Тузлов с правым рукавом Дона Аксаем, мальчишки переходили вброд.
Непривычная к знойному лету, Суся, как называли ее домашние, пережидала дневное палящее солнце в погребе. Среди бочонков с приготовленной по старинным рецептам квашеной капустой, солеными помидорами, огурцами, мочеными яблоками и многочисленными банками с вареньем. Все это, полностью не съедаемое за зимний сезон, тем не менее, постоянно дополнялось новым урожаем. Там, в сладкой истоме и ничегонеделанье, на мягком ложе, которое соорудил для гостьи Вася, проходил день.
К ночной прохладе горничная Дашенька помогала Сусанне нарядиться в новое платье, и питерская дама поднималась в парадные комнаты скромного дома. Морщила нос, рассматривая выставленные по непонятной традиции на подоконниках разнокалиберные бутыли с домашними наливками, настойками, медами. Принюхивалась к висящим на стенах пучкам целебных трав и цветов, которые отгоняли насекомых и освежали воздух. Пучки эти привозили из ближнего монастыря, а перед тем как повесить, кропили святой водой.
Затем садилась с сестрой и зятем пить чай, дорогой «Жемчужный или златовидный ханский», привезенный в подарок. В чай добавляли сливки, сахар - только «вприкуску». Суся уверяла, что сахар, добавленный в чашку, портит вкус и аромат чая. Восхищенно рассказывала о платьях из входящего в моду атласа или матового, шуршащего шелка-муара, шляпках, аксессуарах. Искоса посматривала на простое свободное домашнее платье сестры, прикрытое фартуком, не замечала, что гостеприимные хозяева валятся с ног от усталости за день. Вася старательно развлекал свояченицу, зачитывая криминальную хронику из любимой газеты «Донская жизнь»:
- Вот еще был случай в Ростове: на углу Таганрогского проспекта и улицы Тургеневской вагон конки наскочил на развозку с казенным вином. Три ящика с бутылками водки свалились на мостовую, водка потекла по камням. Базарные завсегдатаи, недолго думая, улеглись на мостовую и принялись "лакать" живительную влагу.
- Какой ужас, - всплескивала руками Сусанна.
Александра Петровна, заходя на кухню, сочувственно смотрела на Дашеньку, которой каждую ночь приходилось стирать и выглаживать сброшенное Сусанной платье: воланы, оборки, рюшечки… Советовала потихоньку: «Даша, не стирай ты, погладь и все. Сюся не заметит, подумаешь, один день поносила…»
Александра Петровна задумалась, вспоминая, и не сразу услышала голос мужа:
«Шура, ты только послушай. До чего дошло… Вот, «Дерзкая кража» называется»:
- Третьего января у казака Хурлинова, живущего в лавке на Троицком базаре, во время сна под навесом лавки, известный вор Коротьев снял брюки, оставив казака в исподнем, и бросился бежать. Но был пойман постовым городовым на Ермаковском проспекте и доставлен в участок.
А вот еще:
- На днях крестьянин Григорий Козубов снял сапоги с ног спавшего на базарной площади монопольного мещанина Мих. Бакшевникова. При задержании Козубов пытался оправдаться: "Увидев пьяного Бакшевникова (человека, ему совершенно незнакомого) и боясь, чтобы кто-нибудь его не обворовал, я снял с него сапоги и спрятал".
Мальчишки уже закончили с пирогами, ерзают от нетерпения, но прервать отца на полуслове не решаются. И, лишь уловив паузу, Коля негромко просит:
- Мам, можно мы с Симой в Александровский сад пойдем, сегодня же последний день каникул?
Спрашивает, а сам на отца косится. Знает: если мама откажет, ее можно попробовать уговорить, а уж если отец запретит, то все уговоры бесполезны.
- Что вы там делать собираетесь? – выглядывает из-за газетного листа Василий Данилович.
- Они, пап, девчонок на каруселях раскручивают, а те кричат, что у них от этого "в животе ветер», - смеется Лиля.
- Сами же просят, - бурчит Сима, он на год младше брата, и во всем подражает старшему.
- В головах у них ветер, - подхватывает старший. - Нет, папа, там у фотографа на деревянной выдвижной треноге камера, он на стеклянные пластинки снимает, а потом печатает фотографии в сарае. Он и мне позволяет смотреть, и Симе. Интересно… Я тоже такой фотоаппарат хочу.
- К обеду не опаздывайте, - Василий Данилович поднимается, показывая, что завтрак окончен.
Газета осталась лежать на столе. Если присмотреться, на ней можно различить дату: 6 января 1913 год.
Так это было или по-другому. Некому проверить, правильно ли сложился пазл из тех кусочков – обрывков, которые сохранила память.
Пятьдесят лет назад пятнадцатилетняя девчонка и пожилая женщина были в Новочеркасске. Зашли на кладбище, посидели у трех могилок, пошли по городу.
Женщина рассказывала про Александровский сад, мимо которого шли. Как бегали сюда в юности кататься на каруселях по праздникам, покупали у разносчиков с лотка пряники, орехи, семечки, рассматривали сырые, приклеенные к стеклу для глянцевания и просушки фотографии, сделанные тут же, на празднике и проявленные в сарае. Все, что казалось женщине милым и важным, девчонка пропускала мимо ушей, занятая чем-то своим. Чем - не помнится, а сейчас простить себе не может, что даже название улицы, по которой вела ее мама, и на которой стоял мамин дом не запомнила. Помнит только цветение белой акации, но акация в южных городах - не самый точный ориентир.
Детский сад в одноэтажном деревянном доме. Шесть окон, несколько ступенек перед входной дверью под ажурным чугунным навесом. Полная русая женщина выглянула в окно, потом показалась в проеме двери:
- Простите, вы кого-то ищите?
- Наша семья когда-то жила в этом доме, его построил мой отец.
Женщина, распахнув шире дверь, спустилась по ступенькам, понимающе улыбнулась:
- Хороший дом построил ваш отец, крепкий, мы его даже не ремонтировали ни разу, так, только косметические работы. Может, хотите зайти внутрь, взглянуть? Дети спят. Правда, внутри пришлось для детского сада перестроить.
- Нет, спасибо, если можно, мы только во двор войдем, присядем на пару минут.
Воспитательница вынесла табуретки, налила в стаканы компот:
- Знаете, а я вспомнила. Лет пять назад, наверное, приходили двое пожилых мужчин, тоже говорили, что дом построил их отец.
- Да, кивнула мама. – Это были мои старшие братья, их обоих уже нет. Теперь я - старшая...
Не сохранились снимки тех лет. Может, потому, что не было еще у Коли фотоаппарата. Фотография сделана спустя 10 лет, Жене - восемнадцать. Изменилась страна, быт, похоже, главное угощение - хлеб и яблоки со своего сада. И только фартук на Александре Петровне - все тот же...
Продолжение см. http://www.proza.ru/2016/05/02/1383