Выход, дневник монстра. 07

Ершова Елена
Ночь с 11 на 12 апреля

Город щерится пустыми провалами дворов. Город голоден этой ночью, хотя ежедневно заглатывает тысячи людей. Что значу для него я, рисовое зернышко, затерявшееся в бесконечном мраке его пищевода? Он медленно переваривает меня, урча и облизываясь серпантинным языком автомагистралей. Здесь душно и пахнет выхлопами. И от меня самого тоже невыносимо смердит уродством и тьмой. Кто скажет, что у уродства и тьмы нет запаха – пусть проживет жизнь васпы.
«Жизнь васпы». Ха! Забавное выражение. Все равно, что сказать «белизна угля» или «сухость воды». Как может жить тот, кто давно умер? Смерть встроена в меня на генетическом уровне. Я – существо без чувств и без души. «Живой мертвец» – так в старину емко называли подобных мне. А еще – навью. Значит – не принадлежащим миру живых, враждебным ему.
Кто все еще не верит – поверит, когда посмотрит сегодняшнюю передачу.
Моя тьма вскипает, перехлестывает через край. Я пропитан ей, как город пропитан своим желудочным соком и вонью выхлопных газов. От нее не избавиться, не убежать – только вывернуть себя наизнанку. Или сцедить излишек, как сцеживают отравленную кровь.
Кровь…
Это хороший вариант. Кровь – квинтэссенция жизни. Она горяча, как солнце, и сладка, как клубника. Когда убиваешь – чувствуешь себя немного живее. Чужая сила вливается целебным эликсиром, наполняет одеревеневшие жилы, заставляет биться мертвое, почерневшее сердце. Я даже могу почувствовать запах – сперва слабый, едва ощутимый за смрадом подворотен и копотью машин. Но все более усиливающийся, вместе с тем, как густеет моя внутренняя тьма.
Я останавливаюсь у фонаря, прислоняюсь к нему пылающей головой. Холодная поверхность металла – как лед на лоб. Это немного отрезвляет меня. По крайней мере, запах крови становится слабее. Но тьма все также воет под сердцем и требует выхода. И я понимаю, что мне необходимо, просто необходимо спустить пар любым возможным способом. Как спускали его Пол, и Расс, и, возможно, другие васпы до меня.
Жажда обладать женщиной не менее сильна, чем жажда убийства.
Это – один из человеческих инстинктов, оставленный васпам. И мы жадно используем то немногое, что может встряхнуть нашу тьму и заполнить пустоту, что позволяет почувствовать себя живым.
Я знаю то место, куда обычно ходят васпы. Еще за квартал я начинаю чуять тягучий, дурманящий запах желания. Он течет по мостовой, будто жирная слизь, оставленная улиткой. Он забивает рецепторы и оседает на коже липкой сладостью. И сны, виденные мною за все последние ночи, яркими картинами предстают перед внутренним взором.
Меня начинает потряхивать от возбуждения, едва я переступаю порог.
Я вспоминаю дневник Пола и сразу спрашиваю, работает ли женщина по имени Зара. Оказалось – работает и на мое счастье как раз свободна, так что может меня принять. Потом мне называют номер комнаты. И я иду по узким коридорам, похожим на гостиничные, подсвеченные красноватыми лампами. Ковер на полу тоже красный, как пол в телестудии. Как преторианский китель, что все еще надет на мне. Как кровь…
Смерть и страсть – в моем мире они всегда идут рука об руку.
Я останавливаюсь перед дверью, стучу – но не получаю ответа. Толкаю – открыто.
Вхожу.
Комната невелика. Большую часть ее занимает кровать, застеленная шелковой алой простынею. На прикроватном столике – длинная изящная ваза, в которой стоят три алых розы. Слева – дверь в ванную комнату, из-за которой доносится шум воды.
– Сейчас, сейчас! Уже выхожу! – доносится приятный женский голос. – Подожди минутку!
Я жду. Стою истуканом у порога. Вскоре дверь ванной распахивается и оттуда выплывает высокая смуглая брюнетка в прозрачном красном пеньюаре. Не русалка – но тоже по-своему хороша.
– Ой! – говорит она, увидев меня.
Согласен. На роль красавца я не претендую. Но, видимо, я спешу с выводами: женщиной движет не страх.
– А я тебя видела по телеку! – радостно произносит Зара и ее слегка раскосые оливковые глаза загораются восторженным огнем. – Во дела! Мне только что сообщили по телефону, что придет один из… ну, из ваших. Но не сказали, что звезда!
Я никак не реагирую на ее слова, смотрю бесстрастно. Сквозь кружева пеньюара видны крупные, налитые груди. От женщины пахнет чем-то экзотическим и душным. Я бы предпочел запах полевых цветов, но выбирать не приходится.
– Раздевайся, – сухо велю я.
Женщина закидывает голову и хохочет.
– Быстрый какой! – отсмеявшись, лукаво произносит она. Подходит ко мне, проводит по груди ладонью – чувствую жар, исходящий от ее разогретого под душем тела. Ее пальцы берутся за верхнюю пуговицу мундира, игриво крутят ее. Она заглядывает мне в лицо и улыбается – я благодарен уже за то, что в ее глазах нет отвращения или ненависти. Если это – ее работа, она хорошо справляется с ней.
– Да ведь я и так почти раздета, милый, – сладко произносит она. – А вот ты еще нет. Знаешь, я хоть и люблю мужчин в форме, но давай сегодня обойдемся без нее?
Зара берет меня за руку и тянет в комнату. Это немного непривычно: я не привык подчиняться. Но также и не привык платить женщинам за близость. Поэтому просто иду за ней и позволяю усадить себя на кровать, пока ее пальцы разбираются с застежками портупеи… не слишком удачно, надо сказать.
– Нет, я сдаюсь, – наконец произносит она и испускает вздох. – Снимай сам свою сбрую. Не думала, что вам разрешено так одеваться.
– Я был на передаче, – отвечаю и расстегиваю ремни, а сам смотрю на ее груди – от дыхания они вздымаются, как волны. Кружева пеньюара расходятся, словно алая, пропитанная кровью пена. Из ниоткуда снова берется и начинает щекотать ноздри дурманящий медный запах.
– С телестудии – и сразу ко мне? – глаза Зары распахиваются в восхищении. – Это так мило!
Она гладит меня по щеке теплой ладонью. Я отшатываюсь, что вызывает у женщины взрыв смеха.
– Господи, да вы все дикари! – всплескивает руками она. – Ты что же, стесняешься?
Молчу. Она гладит меня по руке, произносит успокаивающе:
– Ну что ты, не бойся! Я к вашим уже привыкла. Или ты думаешь, ко мне одни Аполлоны заглядывают? Да по мне, лучше нелюдь, чем какой-нибудь обрюзгший боров, у которого и не стоит толком, – она недовольно морщится. – У ваших, по крайней мере, с этим порядок.
Зара смеется снова, и ее ладонь скользит под мундир, оглаживая мне живот. Ее прикосновения непривычны для меня, но приятны.
– И часто к тебе заходят… наши? – с усилием спрашиваю я.
– Частенько, – мурлычет она, и прижимается ко мне грудью. Жар ее тела тут же перекидывается на меня. Сердце начинает биться учащенно, и запах меди становится резче.
– А… Пол? Такого ты помнишь?
– Может быть, – шепчет она в самое мое ухо, и чувственные горячие губы касаются мочки, а рука спускается по животу ниже.
– Он был твоим частым клиентом, – я все еще держу оборону, пытаясь выудить хоть толику информации. Но умолкаю и с шумом выпускаю воздух из легких, когда раздается слабое «трррак…» – это расходится зиппер на галифе.
– Ты пришел сюда поболтать о своих приятелях, милый? – с легким раздражением спрашивает женщина. – Или все-таки, наконец, займешься делом?
Ее пальцы сжимают меня между ног. И крепостная стена выдержки рушится.
Я валю Зару на кровать, развожу коленом ее ноги, а она изгибается, стонет громко. Наиграно или нет – какая мне, к черту, разница? Вторгаюсь в нее нетерпеливо и грубо, жадно впиваюсь пальцами в упругие бедра. Женская плоть – только глина в моих руках. У нее не может быть души – как нет души у меня. И поэтому меня не заботит, стонет эта женщина от удовольствия или от боли. Только я решаю, выточить из нее изящную вазу или сломать и смять в один бесформенный ком.
Моя тьма начинает выплескиваться лениво и густо, будто гной из раны. Запах меди смешивается с запахом наших тел – терпкий, пьянящий аромат, пропитавший постель и оседающий на коже липкой влагой. Это похоже на волну, сдерживаемую плотиной, но кирпичная кладка дает трещину – и вода прорывается. С грохотом обрушивается на меня, заливает ноздри и уши, наполняет легкие. Я тону в ней. И, с трудом разлепляя веки, вижу перед собой бледное лицо моей русалки, а, может, Хлои. Она приоткрывает рот – и с губ срываются серебристые пузырьки. И тогда я протягиваю руки и смыкаю пальцы на ее горле, перекрывая кислород.
Чувствую, как в кожу на спине впиваются ногти, но боли нет. Волна несет меня, как подхваченную бурлящим потоком листву, и ветки, и прочий лесной мусор. И от этого вода становится грязной и непрозрачной. И я задыхаюсь в ней. Задыхается и моя русалка. Ее глаза распахиваются шире, белки наливаются кровью. Моя русалка бьется в конвульсиях, борется за жизнь, и от судорожных сокращений ее мышц по моему телу прокатывается дрожь удовольствия – это вскипает внутри меня густое варево тьмы. Я стискиваю зубы, сильнее вдавливаю пальцы в ее горло.
И на мою голову обрушивается удар.
Я отшатываюсь и разжимаю руки. Мир лопается, как водяной пузырь. Волна отступает мгновенно, смывая и мое наваждение. И уже не русалка извивается подо мной – а Зара. Ртом она судорожно хватает воздух, на шее зрелыми сливами наливаются гематомы. Ее рука сжимает узкое горлышко вазы, а черепки усеивают алую простынь, словно берег – морская галька.
Зара спихивает меня ногой, и я скатываюсь с кровати. Вытираю ладонью лицо – оно все мокрое, не то от пота, не то от воды. С простыни на пол падают увядшие розы.
– Псих! – кричит Зара. – Маньяк!
И швыряет в меня черепком. Рефлекторно уворачиваюсь – и он разбивается о дверь. А до меня только доходит вся серьезность моего положения: почти убил… почти…
Я отскакиваю к двери, на ходу застегивая штаны.
– Прости… – это все, что могу выдавить из себя. Закрываюсь кителем от очередного летящего черепка.
– Прости себя сам, больной придурок! – нервно огрызается Зара. Она несколько раз судорожно глотает, проводит ладонью по горлу, потом по растрепанным волосам, и вдруг заливается смехом. Я вздрагиваю, вжимаю голову в плечи и распахиваю дверь.
– Заплатить не забудь! – кричит мне вслед женщина. – И так и быть! Прочухаешься – приходи снова, только охрану предупреди! Тут психам рады!
В спину мне несется заливистый смех. Это – мое второе бегство за сегодняшний день.
Деньги я оставляю на пороге.


*   *   *

Женщина не приносит мне облегчения. Напротив – ее грязь смешивается с моей, а смех звучит в голове, раскалывая ее, как перезревшую дыню.
Как там сказал Полич?
«Ваше нынешнее состояние – лишь перезапуск отмершего организма. Перезапуск по определенной программе, нарушив которую – вы погибнете окончательно».
Моя программа, цель моего существования – разрушение. Я создан для убийства. И убийство – это все, что я умею делать. Зачем обманывать себя?
Запах крови и разложения преследует меня до самого дома. Я запираюсь на замок, задергиваю шторы, брызгаю во всех комнатах старым одеколоном Тория – но все равно чую этот запах.
Он просачивается сквозь щели, сквозь решетку воздуховода. Им пропитана одежда, и я стаскиваю мундир, швыряю его в угол ванной комнаты, где он сворачивается, будто шкура окровавленного зверя, хищно посверкивая глазами погон. А я долго стою под ледяным душем – но холода не чувствую. Не чувствую ничего вообще – только забивающий ноздри запах крови. Жажда убийства вшита в меня подкожно. Ее не вытравить.
Я едва держался на телестудии. Я почти потерял контроль и чуть не задушил эту шлюху. Если я – камень, выпущенный из пращи, то прежде, чем упасть, я должен пробить чью-то голову.
Выйдя из душа, перетряхиваю аптечку. Осталась одна белая таблетка. Силюсь вспомнить, в какой последовательности и сколько раз за день их принимал. Да и принимал ли сегодня вообще? А вчера? Мысли разбегаются, голова наполнена кровавым туманом.
Я бросаю таблетку в рот. Открываю кран, набираю полные пригоршни воды и подношу к губам – она тоже пахнет медью. На языке – железистый привкус. Отнимаю ладони от лица – по рукам течет не вода, а кровь. Горло сводит спазмами. Я кашляю, выплевываю таблетку, и она падает в раковину, где ее тут же смывает кровавым потоком. Желтоватый фаянс становится алым. Кровь густеет, пузырится в отверстии слива. Дрожа от отвращения, я поворачиваю кольцо смесителя. Срываю полотенце, начинаю судорожно вытирать руки, лицо. В зеркале вижу свое отражение – не лицо человека, посмертная маска. Единственный уцелевший глаз вытаращен и безумен, кожа глазниц черна, как от постоянного недосыпа или затяжной болезни. Шрамы уродливыми буграми проступают на тусклой коже.
Если настоящий Ян умер еще ребенком, то кто смотрит теперь из зеркала? Мутант. Урод. Как же мерзко!
Бью в стекло кулаком. Оно трескается. В кожу вонзается осколок. Но боли нет. Совсем нет боли! Не потому ли, что мое тело – мертво?
Медленно вытаскиваю осколок. Он со звоном падает в раковину. Из ранки лениво, как бы нехотя, выступает кровь – она черная и густая. Как уличная грязь под сапогом. Как болотная топь. Не кровь – моя внутренняя тьма. Яд, превративший меня в зверя, живущего убийствами и ради убийств…
Тучи над городом густеют, заливают чернотой мертвые глазницы домов. Свет фонаря становится тусклым и мерцающим – он бессилен развеять торжество тьмы. Я тоже растворяюсь в ней – бороться бессмысленно, да и незачем.
Не помню, как в моих руках оказывается нож. Лезвие входит в ладонь, будто в воск, но я по-прежнему ничего не ощущаю. Тело одеревенело, пальцы свело трупным окоченением.
Вгоняю лезвие глубже, поворачиваю по оси. Боль электрическими разрядами пронзает от пальцев до локтя. Кровь начинает густо выплескиваться из раны, а я смеюсь. Такое облегчение – чувствовать себя живым! Такое счастье – чувствовать хоть что-то!
Запах крови дурманит рассудок. Голова плывет, и тьма – верная пособница моих преступлений – оборачивает меня мягким и плотным одеялом.
Потом я теряю сознание.



12 апреля, суббота

Часов в десять утра кто-то долго и настойчиво звонит в дверь. Не желаю никого видеть: я не спал всю ночь, лишь изредка проваливался в забытье. Я измучен и едва стою на ногах. Но звонки не утихают. Тогда я плетусь к двери и открываю. На пороге стоит Торий.
– Да ты, никак, все спишь? – удивленно произносит он.
Я не собираюсь посвящать профессора в свои проблемы, поэтому завожу за спину забинтованную руку и спрашиваю:
– Зачем пришел?
– Грубиян! – Торий толкает меня плечом и вваливается в квартиру. – Вот, зашли с Лизой тебя поздравить. С днем рождения, дружище!
Только теперь я замечаю в его руках бутыль коньяка, перевязанную алой лентой. За спиной профессора маячит его жена Лиза – она смущенно улыбается и тоже поздравляет меня, и держит круглую коробку из-под торта. Тогда я вспоминаю, какое сегодня число.
Проклятые телевизионщики устроили шоу прямо накануне дня моего рождения.
Перерождения как васпы, если быть точнее. Как человек я родился осенью – почему-то знаю это совершенно точно. Лес тогда был огненно-рыжим, в воздухе стоял пряный запах сухой листвы и костров. Я не помню, чтобы на стол ставили торт с зажженными свечами. Зато помню, как кто-то (наверное, отец) подарил мне большой складной нож – я вырезал им кораблики из коры и пускал по лужам.
Этим же ножом я полоснул своего наставника, когда отряд васпов пришел в деревню за новобранцами. Моя храбрость очень понравилась сержанту Харту, и он начал тренировать меня, как своего преемника. Кроме прочего это означало: истязать с особой жестокостью. Я отблагодарил его, зарезав при первом удобном случае. Сержанта из меня не получилось.
– Немного поднимем тебе настроение! – продолжает Торий и вручает мне коньяк. – Лиза, неси торт на кухню!
– Не надо… на кухню, – слабо говорю я и машинально принимаю бутылку.
– Почему? – удивляется Торий.
Лиза замирает и смотрит округлившимися от страха глазами. Вернее, не на меня – на мою руку.
– Что случилось? – спрашивает она тихо.
Я приваливаюсь к стене плечом. На языке снова чувствуется привкус железа, горло сводит спазмом, и я могу лишь выдавить:
– Пустяки…
– Какие пустяки! – повышает голос Торий. – Где у тебя аптечка?
– В ванной, – отвечаю и сажусь на диван. Ноги трясутся, как желе. Запах крови снова начинает медленно разливаться по квартире.
Торий ставит на стол коньяк и торт и широким шагом идет в ванную комнату. Лиза садится со мной рядом, дотрагивается до бинтов.
– Позволь, я посмотрю…
В ее глазах сострадание, но поза напряжена – она все еще боится. Это вполне разумно, учитывая, что три года назад я едва не изнасиловал ее (на счастье вовремя вмешался Торий). Боится – и все равно суется в нору к раненому хищнику. Хорошая, добрая девочка. Глупая, конечно.
Моя фамилия, Вереск – это детская фамилия Лизы. Когда-то я думал, что она – моя потерянная сестра. Но это оказалось ложью, подделкой. Лиза, как и я, была вовлечена в хитрый и бесчеловечный эксперимент. Ее использовали, как наживку. А я – поверил и клюнул. Уже после Перехода Торий несколько раз проводил контрольные тесты, сверяя наши ДНК. Все результаты оказались отрицательными. Этого следовало ожидать: у васпов не может быть живых родственников. Мы обречены на вечное одиночество.
Лиза разматывает бинты осторожно, словно боится причинить мне боль. Хотя я полагаю, она больше опасается меня самого. Для нее я – все еще монстр. Некоторые вещи так просто не забываются.
– Больно? – тем не менее, участливо спрашивает она.
Боли нет – только легкое жжение вокруг раны. Слышу, как в ванной Торий гремит аптечкой. Слышу, как проходит в кухню. Слышу его ругань. Интересно – он видит залитую кровью раковину? Чувствует запах, пропитавший занавески, мебель, стены?
Он возвращается в комнату. Его глаза выпучены, в руках окровавленный кухонный нож. Моя эта кровь или чья-то еще? Может, я все-таки убил ту шлюху?
– Ян, что ты здесь натворил? – срывающимся голосом кричит Торий. – Ты резал кого-то… или себя?
Лиза отшатывается. Смотрит на меня, как, должно быть, смотрит землеройка на гадюку. Это раздражает с одной стороны. С другой – возбуждает. Бинты размотаны окончательно, и кровь снова начинает вытекать из раны, сама ладонь выглядит распухшей.
– Ты больной придурок! – в сердцах говорит Торий.
Я помню эти слова – так назвала меня Зара. И на них мне нечего возразить.
– Это после вчерашнего выступления, да? – продолжает он. – Почему ты не поехал со мной? Почему ты ничего не сказал мне? Дурак!
Я все еще молчу и смотрю мимо него. За его спиной начинает сгущаться тьма – она наползает с потолка, покрывает стены, будто черная плесень. Краем глаза замечаю, как Торий начинает ножом вскрывать горлышко бутылки. Лиза смотрит на него со страхом.
– Нужно обработать рану, – отвечает профессор на ее вопросительный взгляд и поддевает острием пробку. – У этого идиота ни черта нет, кроме бинтов. Держи его руку!
Лиза держит. Ее пальцы дрожат. Они холодны, как лед. Или просто я сам окостенел настолько, что не чувствую чужого тепла. Поэтому я не противлюсь, сижу, как парализованный. Янтарная жидкость льется на рану, и мне кажется, что кровь шипит и пузырится, будто на нее плеснули кислотой.
– Кто я? – спрашиваю вслух. – Если мертвый… почему я могу ходить и говорить? Если живой… почему ничего не чувствую?
Рана начинает пульсировать, ладонь охватывает огнем.
– Выброси из головы эту ерунду! – сердится Торий. – Если хочешь – мы поговорим об этом. Но не сейчас.
– Сейчас! – рычу и отдергиваю руку. Лиза отшатывается, от нее пахнет страхом. Это будоражит меня, как хищника будоражит запах загнанной жертвы. Тьма начинает заполнять комнату, словно вся моя квартира – лодка с пробитым днищем, а вода все прибывает и прибывает, и нет надежды на спасение.
– Королева мертва… но почему мы еще живы? – я повышаю голос, смотрю на Торий требовательно, с вызовом. – Пусть я оружие. Вещь в чьих-то руках… Зачем мучить меня надеждой? Или все это… этот чертов Переход… и эта жизнь… всего лишь очередной эксперимент? Как тогда, три года назад?
– Это не эксперимент! – в свою очередь повышает голос Торий. – Успокойся, Ян!
– Не верю! – я поднимаюсь с дивана. Тьма воронкой закручивается у моих ног, в открытую форточку врывается ледяной ветер и толкает в спину.
«Иди! – будто кричит он мне. – Докажи, на что ты способен!»
– Кто-то должен ответить, – говорю я. – Кто-то должен ответить за все…
Моя правая ладонь тяжелеет. Я опускаю взгляд и вижу, что пальцы сжимают рукоять ножа. Улыбаюсь. И тогда Торий кричит:
– Уходи отсюда, Лиза!
Я оборачиваюсь. Она еще здесь – дрожит, как натянутая струна. В глазах – отчаянье и страх. Но она все равно протягивает ко мне тонкую руку.
– Не надо, Ян…
Она боится – но пытается остановить меня. Все равно, что пытаться остановить несущийся навстречу состав. Почему женщины в этом мире настолько глупы? Почему они считают это храбростью? Они не понимают того, что хорошо понимаю я: когда перед тобой хищник, жаждущий крови, единственно разумный выход – спасаться бегством.
Я замахиваюсь ножом, но ударить не успеваю. Торий хватает меня за предплечье, выкручивает руку назад.
– Лиза, беги, черт подери! – кричит он, и в голосе слышится неподдельный страх.
Рефлексы срабатывают моментально. Я разворачиваюсь и наношу ответный удар локтем по лицу. Торий отшатывается, а я бью его уже в живот. Если убийство – то, для чего я создан, почему я должен идти наперекор своей природе? Возможно, если я сделаю это – моя внутренняя тьма насытится, и не будет пожирать меня изнутри. Возможно, на какое-то время я буду свободен…
Торий снова пытается ударить, но я уворачиваюсь, взмахиваю ножом. Ткань на плече Тория расходится, и я ощущаю, как набирает силу знакомый медный запах – он больше не чудится мне, рукав рубашки наливается темной влагой.
– Ублюдок! – рычит профессор и наваливается на меня.
Я делаю подсечку и швыряю его на пол. Он падает, бьется затылком о край дивана. Я вижу, как к его ногам подбирается липкая тьма. Он уже обречен, этот жалкий книжный червь. Я – жрец смерти. И сегодня я принесу своему божеству новую жертву.
– Ян… не надо… – вдруг говорит Торий. – Остановись.
Он еще борется. Он еще пытается укротить зверя, пробиться сквозь пелену моего безумия. Но я знаю, что спасения не будет. Слишком поздно что-то менять. И я улыбаюсь, от чего его глаза становятся совсем испуганными и темными.
– Никакого милосердия, – отвечаю я, как мне кажется, приглушенно и мертво – так мог бы говорить труп.
И взмахиваю ножом.
Лезвие подмигивает мне. Засохшие бурые пятна на нем – как синяки на мертвой коже. Я – такое же оружие, как и этот нож. Кто-то занес меня для удара, и я ничего не могу изменить. И ничего не почувствую, потому что разве может что-то чувствовать вещь? Но поврежденная рука начинает пульсировать и саднить, а сердце болезненно сжимается, словно в последний миг напоминает о том, что оно – все-таки бьется. И я замираю, как много лет назад перед своим первым убийством. Но если тогда за моей спиной стоял наставник Харт – то кто стоит за мною теперь?
Я оборачиваюсь, ожидая увидеть своего теневого кукловода. Или безымянного монстра, возможно, отдаленно напоминающего Королеву. Но за спиной никого нет. И меня, будто молнией, прожигает мысль: что, если никто не направляет мою руку? Не подталкивает в спину, не отдает приказы? Что, если все мои действия – это только мой выбор? И если я совершу ошибку – то я сам, а не кто-то другой, буду нести ответственность за нее?
Я смотрю на человека, распростертого передо мной – будто вижу впервые. По его щеке расползается гематома. Брови нахмурены, лицо перекошено отчаяньем, но в глазах нет ненависти. Несмотря на то, что я жажду его крови – в них нет ненависти!
«Однажды вас обрекли на смерть… теперь я предлагаю жизнь», – сказал он когда-то.
Единственный, кому есть до меня дело.
– Виктор, – произношу я, и Торий вздрагивает от моего голоса. Или оттого, что я называю его по имени.
– Позвони доктору, – продолжаю я, и удивляюсь, насколько чисто и просяще звучит теперь мой голос. – Его имя… Вени-а-мин. Номер на тумбочке. В коридоре.
Торий смотрит на меня выпученными глазами. Надежда в его взгляде сменяется непониманием.
– Звони, – повторяю настойчиво. – Скорее. Я не могу справиться сам…
Я поворачиваю лезвие, и профессор инстинктивно вскидывает руку, будто для защиты. Но я вонзаю острие ножа в собственную грудь – прямо над клеймом, знаком моей инициации. И инстинкт самосохранения берет верх – Торий вскакивает на ноги и бросается из комнаты. А я остаюсь и сильнее вгоняю лезвие. Оно вспарывает кожу, оставляя за собой влажный темный след и жжение. Тогда я думаю – возможно, мы зря отказались от пыток? Возможно, это единственный способ удержать чудовище внутри?
Я стискиваю зубы, дышу хрипло и болезненно. В ушах стоит звон. Комната качается в кровавом мареве. Тьма воет, как издыхающий от голода зверь – но что я могу предложить ей в пищу?
Не знаю, сколько проходит времени до момента, когда в коридоре снова слышатся шаги и голоса. В дверном проеме появляются смутные тени – я не различаю лиц, не понимаю, реальны ли эти фигуры или тоже чудятся мне? Но зверь уже чует добычу. Зверь готовится к прыжку.
Я перехватываю нож и пытаюсь сфокусировать взгляд, но все равно не могу разглядеть вошедших. Тогда я просто двигаюсь наугад.
Раздается негромкий хлопок. Что-то со свистом проносится в воздухе. Впивается мне в грудь. Я останавливаюсь, как марионетка, которую рванули за нити. Опускаю взгляд. Но почему-то все плывет перед глазами. Новый хлопок – и укус в шею.
Мои пальцы разжимаются, и нож падает на пол. Я падаю вслед за ним – но не чувствую удара. Вместо этого появляется ощущение полета – бесконечного полета во тьму.
Если я камень, выпущенный из пращи – возможно, пришло мое время упасть?


Конец первой части

Глава 8 - http://www.proza.ru/2015/08/22/1180