Семейные хроники. Бернбургский объект
Продолжение записок Петра Линника о работе в Германии в 1946-47 гг.
Начало: http://www.proza.ru/2015/03/13/383
Бернбург - город медведь. Старинный живописный городишко, которых в Германии немало. Рекой Заале город делится на две части. Замок на берегу реки с неприступными стенами, вероятно, во времена тридцатилетней войны служил надёжным укрытием от недругов князя Анхальт-бернбургского Кристиана. Русская императрица Екатерина II по отцу родом из этих мест была принцессой Анхальтской.
Заняли номера в гостинице «Golden Kugel» (Золотой шар) на Вильгельмштрассе. Прошли по улицам города. Какая разница в климате! Уезжая из Башкирии, мы видели не растаявший ещё снег, а по разбухшей от паводка Белой плыли большие льдины. Москва нас порадовала робкой зеленью травы и распустившимися почками на деревьях. А здесь буйство зелёного царства, даже расцветают розы, которых тут в изобилии. Признаться, всё это производило сильное впечатление, и мы не уставали восторгаться красотами местной природы. Здешние немцы выглядят лучше, чем берлинцы. Вероятно, ещё могли доставать кое-что из питания.
На следующий день явились на приём к начальнику объекта. Полковник Лундин начал расспрашивать о Стерлитамаке, но мы не испытывали ни малейшего желания поддерживать этот разговор. Он, видимо, заметив это, сменил тему. В конце беседы полковник распределил нас по рабочим местам. Пётр Михайлович попал к технологу завода, Даниил Демидович и Борис Михайлович - в транспортный отдел. Мне же, я считаю, повезло больше: меня Лундин направил на производство - на демонтаж и консервацию технологического оборудования «Каустика» крупнейшего цеха завода.
Я остался довольным назначением, так как оно предоставляло целый ряд возможностей для профессионального роста: 1). Знакомство с технологическим оборудованием получения каустика, 2) Опыт работы с людьми, 3) Работа совместно с немецкими мастерами и инженерами, что позволило бы изучать немецкий опыт в процессе работы. Это, я считал, было бы самым ценным. Полковник сказал, что начальником объекта «Каустика» работает инженер Крапухин Борис Алексеевич. Я записал фамилию.
После обеда я направился в цеховое бюро. Когда вошёл в комнату, то увидел сидящего за столом человека лет сорока-сорока пяти, пухленький блондин, в очках. Он пытался говорить о каком-то аппарате с мастером - немцем, который, облокотившись на стол, что-то рисовал на листке бумаги. На полурусско-немецком языке инженер Крапухин что-то доказывал мастеру, который ничего не понимал, или притворялся непонимающим.
- Зи ферштеен, это, ну-дизе шнель красить,- после слова «шнель» инженер страстно чиркал по бумаге красным карандашом, пытаясь таким способом заменить слово «красить». Мастер же, вытаращив бездонной голубизны глаза, повторял, как попугай:
- Нах маркиринд…
Я присел на стул, ожидая финал трагикомичного представления. Много было в этой сцене смешного, впрочем, больше печального, но я всё же заулыбался. Карпухин поверх очков недружелюбно взглянул в мою сторону и немного покраснел. Вероятно, поняв, к чему относится моя улыбка, обратился ко мне с фразой оправдания,
- Вот, понимаете, больше полугода в Германии и никакого успеха в немецком. Учу слова, следом забываю.
- А уроков языка Вы не берёте? – примиряющим тоном поинтересовался я.
- Нет, времени нет, да и, вообще, знаете, русская лень. А ведь в действительности можно было бы полностью овладеть, удобный случай, хорошая практика…. Ну да бог с ним!
Он сделал паузу. Я представился. Полковник, вероятно, по телефону уже предупредил о моём приходе.
Поговорили немного на отвлечённые темы. Вспомнили о Москве. Оказывается, он москвич. В конце инженер, спохватившись по срочному делу, сказал:
- Приходите завтра к семи, начнёте знакомиться сами с работой, цехом, а затем, что непонятно будет, я расскажу.
Я поблагодарил, пожал руку и направился в «Золотой шар». Из первой небольшой беседы заключил, что мой шеф, несмотря на возраст, довольно добродушный малый. Посмотрим, что будет впереди. По пути в гостиницу случайно забрёл в большой сад. Прекрасные тенистые аллеи, скамейки, трава, цветы. Там, где растёт трава и цветут, благоухая, цветы, прочитал категоричные объявления военного коменданта города на русском и немецком языках: «Рвать цветы, ходить и лежать на траве строго воспрещаю. За нарушение - штраф».
Присмотревшись, я понял, что это старинное кладбище. Повсюду видны надгробные памятники и плиты, гробницы и прочее. Из надписей заключил, что хоронили здесь знатных людей города. Я выбрал наиболее удалённую скамейку в тенистой аллее. Сел. Вдохнул прекрасный свежий воздух. Тишина. О! Как хорошо. Мысли одна за другой. Вот она жизнь и смерть! Эти гробницы, плиты, кресты и надгробные памятники повествуют о том, что те, которые погребены под этими плитами, тоже когда-то жили, любили, страдали, переживали. Я же сижу здесь. Я даже не думаю, что когда-то и мне предстоит такая же участь. Чувствую себя молодым и здоровым. Да! Как несправедлива природа, назначив такой короткий для человека отрезок жизненного времени!
В конце аллеи показался белобрысый мальчуган лет пяти. Он бежал по аллее. За ним поспешала молодая женщина, видимо, его мать. Стройная блондинка, с прекрасными линиями тела, на вид не старше двадцати двух лет. Немчёнок подбежал к скамье и впился в меня синими-синими глазёнками. Он смотрел как на нечто диковинное, возможно ему мать сказала, что на скамейке сидит русский. Я поманил его пальцем, мол, не бойся, подойди ближе. Он надулся и, не оборачиваясь, медленно попятился прочь. Подошедшая к этому времени блондинка громко рассмеялась и, взяв за руку сына, присела на скамейку. Пыталась о чём-то говорить, но, поняв, что я знаю по-немецки не больше, чем она по-русски, перестала. С любовью смотрела на сына, который ухитрился поймать бабочку и с видом победителя показывал ей. Она опять звонко рассмеялась и что-то сказала сыну. Последний, глядя исподлобья, неохотно протянул бабочку мне. Я рассмотрел её и возвратил хозяину. Он пролепетал восхищённо:
- Мутинг, русс ист гут!
Затем внимание мальчика переключилось на мою форменную фуражку со звездой, лежащую на скамье. Он взял её в руки и начал водить пальчиком по лучам звезды. Мы с блондинкой с интересом наблюдали за этим занятием. Я заметил,
- Прима зон!
Для немки это было высшей наградой. Она с гордостью ответила,
- Эрстэ! – и деловито вытерла нос своему чаду.
Глядя на этого маленького представителя немцев, я подумал: Какова будет его судьба? Поймут-ли хотя бы эти дети, что немцам надо жить совершенно по-другому. Только это, новое поколение уже не будет отравлено духом нацизма.
В гостинице друзья были уже дома. Даня чертыхался во всю по адресу некого капитана Фейгина, который, не успев по- настоящему сдать дела, уже смотал удочки и весь день не появлялся на объекте.
На следующий день ровно в семь я был уже возле цеха. Только сейчас воочию увидел, сколько немцев работало на демонтаже и консервации цеха каустика. До тысячи человек! С началом работы я пошёл осматривать цех, рабочие места. Перед моими глазами за два часа вырисовывалась грандиозная картина демонтажных работ. Все проходы, переходы, площади заставлены аппаратами. Целая армия немцев ещё продолжала демонтаж оборудования. Большая группа женщин занималась очисткой и покраской аппаратуры.
Два часа наблюдения за этим процессом значительно подняли моё настроение. Преисполненный бодростью и энергией, я отправился в цеховое бюро. Инженер только что пришёл. Мрачный сидел он за своим столом, сжимая руками взлохмаченную голову. Видимо, перебрал малость мой шеф с вечера. Поздоровались.
- Ну, как впечатление? - спросил он.
Я ответил, что первое впечатление неплохое, как будет дальше – посмотрим.
Затем мы пошли по цеху вместе. Он мне представил обер-мастера Хегематтера, мастеров Вандонельса, Коха и др. Все они были в белых костюмах, что резко выделяло их из общей массы работников и позволяло быстро отыскать. Через переводчика я представился и сказал мастерам о том, что будем работать вместе и работать лучше, чем раньше. Они отвечали с энтузиазмом, хотя из-под очков на меня смотрели холодные глаза с плохо скрытым презрением и даже ненавистью.
Инженер показывал всё, и нельзя было сказать, что он был не в курсе дела. Подошли к большой группе женщин, очищавших ржавчину и красивших аппаратуру. Было жарко. Солнце жгло, как в июле. Немки поснимали всё, что могли; некоторые были в трусах и бюстгальтерах. Поистине, чудесная картина! Здесь были блондинки естественные и искусственные, брюнетки и шатенки и просто с красными волосами, что свойственно большинству немок. Все они смотрели на нас. У моего шефа подозрительно засверкали огоньки в глазах. Я шутливо заметил это ему.
Он ответил без тени смущения:
- О, нет, дорогой, не потому мои глаза загорелись, что я вижу столько полуобнажённых, молодых женских тел…- он сделал паузу
- Скорее оттого, что мы заставили работать эти дамские пальчики, которые раньше ни к чему не прикасались. Вы посмотрите, как эта обаятельная блондинка в трусах старательно вычищает соду из «Империал-фильтра». Замечательно! – восторженно закруглил он.
И действительно. Я взглянул на миниатюрную блондинку в трусиках. Она стояла перед фильтром, стройные ноги, а плечи совсем детские, так и хотелось сжать их в объятиях…. Блондинка заметила мой слишком продолжительный взгляд, слегка зарделась и какой-то особенной улыбкой ответила мне. Ох, эти мне женщины! Женщины всегда остаются женщинами! Я больше, чем уверен, что эти миниатюрные пальчики нежно выстукивали на рояле рапсодии Листа, нежные танго и стремительные фокстроты. Сейчас она чистила «Империал-фильтр». Это полезнее для неё, чем музыка. Теперь она знает, что главное для жизни не музыка, а работа.
Пошли дальше. Вот работает группа немцев - мужчин. Они демонтируют бункер высотой в три этажа. Я смотрю на эту «высшую расу» и мне становится смешно. Видимо доктор Геббельс за образец «высшей расы» брал себя. Если это так, то нет возражений. А эти представители «высшей расы», которые сейчас были перед моими глазами, все вместе не стоили нашего последнего мужичка с рязанской губернии.
Когда мы стояли перед бункером, к нам подошёл мастер Хегематтер. Он что-то крикнул по–немецки наверх, и оттуда, вместо ответа, послышались многочисленные удары молотков.
- Заработали,- флегматично заметил инженер.
Мы направились в бюро. Мой шеф прошёл несколько шагов, а затем, как бы вспомнив что-то важное, внезапно остановился,
- Да, я Вам хочу сразу же продемонстрировать некоторые образчики работы.
Зашли в компрессорную станцию углепомольного отделения. Здесь стояло несколько ящиков. Первое, что бросилось в глаза это то, что на всех ящиках солидной величины были безграмотные надписи: «Привет Родине!» «Родина получай!» и пр. Борис Алексеевич показал мне содержимое ящиков. В них ценнейшее оборудование. Упаковка проста до безобразия и столь же безобразна. Ящик из досок, в ящике компрессор без крепления, без «салазок», распорок и пр.
- Уверяю Вас, что таким образом упакованный компрессор Родина не получит – сказал с тревогой в голосе инженер. Излишне говорить, что это варварское отношение к ценному оборудованию.
Я спросил:
- Кто же это так расстарался?
- К сожалению, наши солдаты,- ответил он.
- Ведь это полная техническая безграмотность, более того – вредительство,-возмутился я.
- На «Каустике» - ещё более или менее, на энергообъекте дело совсем швах.
- Расскажите?- попросил я.
- Завтра оперативка, услышите сами. Александр Александрович будет отчитываться.
Поздно вечером я лёг в постель, но долго не мог уснуть. То, что я увидел сегодня, меня по-настоящему взволновало: ведь это только начало большого дела. Демонтированное оборудование лежало сейчас на земле. Его надо было тщательно очистить, покрасить, перебросить за тысячи километров и там снова выстроить завод, который должен выдавать продукцию.
Сколько для этого потребуется времени? Если, как это записано в пятилетнем плане,, Стерлитамакский содовый завод уже в 1950 году будет давать продукцию, то я не по книжкам, рассказам и кинофильмам, а в действительности увижу это.
Тогда, тогда всему миру ещё и ещё раз придётся «снять шляпу» перед социалистической системой ведения хозяйства.
В конференц-зале Бернбургского содового завода фирмы «Сольвэ» стоит громадный овальный стол, покрытый зелёным сукном. На стене большая картина в тяжёлой, позолоченной раме – величественная панорама завода, напротив - портрет легендарного бельгийца Эрнста Сольвэ, основателя компании «Сольве». Вокруг стола на удобных кожаных креслах разместились советские инженеры.
С виду офицеры, от полковника до лейтенанта, но все инженеры. Могли бы стены этого амбициозного конференц-зала ещё пяток лет назад предположить о «компании», которая сегодня собралась вокруг внушительного стола? Нет, конечно!
Седой подполковник, с орлиным носом, начальник энергообъекта – Александр Александрович Орлов. Ему около шестидесяти. Сорок лет своей жизни он отдал производству. Почтенный старый специалист, прекрасный инженер- котельщик. Но сегодня он отчитывается перед теми, кто ему гож в сыновья. Ничего не поделаешь! Промахнулся старик. Ценнейшее электрооборудование, электромоторы упаковывались без необходимой консервации, при погрузке ящики рассыпались, как спичечные коробки, моторы вывалились под откос. Просмотрел, если не сказать проворонил. Полковник Лундин, начальник объекта, представляет ему слово. В конференц-зале тишина. Слышно, как в коридоре немцы ходят на цыпочках.
Александр Александрович начал, медленно, веско.
- Нужно прямо сказать, что я и мои помощники на объекте проморгали, но всё это можно исправить.
И старый специалист начал излагать практические мероприятия по ликвидации последствий недосмотра. Но этим подполковнику отделаться не удалось. Его отчёт был подвергнут всесторонней критике. И вот только тогда я впервые ощутил, что не всё на объекте идёт гладко, что не всё время немцы бывают так послушны, как это кажется. Да, этот волк в овечьей шкуре делает своё гнусное дело. И эти моторы были первым доказательством того, что борьба идёт, борьба продолжается. Это говорит о том, что бдительность здесь нужна, как нигде.
- Смотри за немцем в оба,- заключил полковник.
С первых дней работы я стал внимательно присматриваться к немцам.
Бернбург. Будни
Июнь 1946 года в Германии выдался жарким. С раннего утра начинало жечь солнце, медленно, но неумолимо прибавляя с каждой минутой. К обеду уже стояла такая духота, что становилось просто невыносимо. Со дня на день ожидали дождь, который хотя бы немного изменил погоду и умерил жару. Напрасно. А работа шла. Потянулись однообразные рабочие будни. Всё чаще и чаще инженер Крапухин оставлял меня одного на объекте, уезжая в какие-то загадочные командировки, но теперь мне уже было не страшно: всё знал, что где и как делается.
Ежедневно обер-мастер Хегематтер давал сводки о демонтаже, консервации и упаковке. Я изучал эти цифры, сравнивал с действительностью. Достаточно было одной недели, чтобы выявить грубые расхождения отчётности с реальностью. В конце недели проверил ещё раз. Обман, обман чистой воды! Это меня вскипятило. Приказал переводчику прислать ко мне обер-мастера. Он явился незамедлительно. Как всегда, вежливо поздоровался и стал в послушной позе, готовый слушать дальнейшие распоряжения. Я посмотрел на него. В этой позе его было что-то насмешливое и вместе с тем вызывающее. Моё сердце заклокотало. Я знал его биографию. Ему - 58 лет, из них сорок лет работает в «Каустике». До капитуляции правая рука шефа цеха, который был матёрым фашистом. Да и сам, небось, от своего экс-шефа недалеко ушёл. По душе ли ему было, что на месте его начальника, сидит советский инженер, руководит и приказывает?
Я не пригласил его сесть, и он по-прежнему стоял. В моей голове роились мысли, требующие крепких русских слов для озвучивания. Но надо сдержаться. У нас своя русская культура и плевал я на эту немецкую хвалёную культуру. Пригласил из соседней комнаты переводчика.
- Господин Хегематтер, вот ваши сводки, но ни одна из них не соответствует действительности. Мы Вам верим, но кому нужен этот обман?
- Ви зо ? – спросил немец, выслушав переводчика.
- Только без этого, я всё тщательно проверил, потому ошибки быть не может! Прошу Вас, господин Хегематтер говорить и объясняться по существу!
Слышу, как переводчик дипломатически сглаживает острые углы при переводе.
Тем не менее, обер–мастер, видимо, понял, что невинным ягнёнком далее прикидываться бессмысленно, но, обдумывая оправдания, помалкивал. Я продолжил:
- По Вашим сводкам за последнюю неделю выкрашено 1830 квадратных метров. Покажите мне хотя бы половину этой площади. Известно, что немцы любят точность в цифрах, но русские также не отказываются от неё. После этой фразы, обер - мастер произнёс длинный дискурс и, если бы я не остановил, говорил бы ещё.
- Достаточно, переводчик переведите!
Переводчик перевёл, что сводки обер-мастеру дают мастера, что работы много и он не успевает контролировать их данные, но, что он будет стараться в будущем проверять. Дальше он добавил, что некоторые мастера не выполняют его распоряжений.
- Назовите фамилии этих мастеров.
Разумеется, Хегематтер уклонился от конкретики.
По пути в гостиницу я думал, что надо более внимательно следить за процессом, вникать в проблемы, изучать методы работы мастеров и рабочих.
* * *
Обеденный перерыв ещё не окончился. Я сижу в бюро. В цеху непривычная тишина, особо ощущаемая после шума, грохота и ударов по металлу в рабочие часы. Вдруг в цеху поднялся крик. В чём дело? Через минуту ко мне вбежал весь бледный и дрожащий мастер Вандонелис. Он , волнуясь сказал:
- Инженер, горят ящики в компрессорной. Бросились в компрессорную. Там, действительно, горели три громадных, как пароходы, ящика. Полная компрессорная дыма. Чёрт возьми! Через минуту прибыли пожарники. Потушили. В ящиках находились части компрессора. Явный саботаж, активный саботаж. Этим вопросом занялся СМЕРШ, многих немцев посадили. Мастера от многочисленных допросов больше недели ходили бледные, говорили со мной каким-то приглушенным голосом, но зато на рабочих в цеху кричали ещё сильнее и дело немного пошло быстрее.
Уехал в далёкий путь на Родину с транспортом оборудования Пётр Михайлович Коповой. Произошло всё неожиданно и скоро. Сидели после работы, баловались в картишки, телефонный звонок, попросили Копового. И уже по выражению его лица можно было судить, что дело серьёзное. Через несколько минут приехал подполковник Прозоров и увёз Копового к начальнику объекта полковнику Лундину. Лишь поздним вечером Пётр Михайлович вернулся и сообщил:
- Завтра уезжаю с эшелоном в Стерлитамак! Выпили немножко за отъезд товарища. Рано или поздно все мы должны выехать с транспортами. Труднейший двухмесячный путь!
* * *
Остались втроём. Мы с Данил Деомидовичем Остапишиным решили перейти на частную квартиру. Такая оказалась неподалёку, напротив центрального бюро. Переехали. В квартире живёт хозяйка 43 лет и её семнадцатилетняя дочь. Оказалось, попали мы на квартиру немецкого инженера Маккопфа - бывшего шефа «Каустика». Сейчас он отбывал срок, как матёрый фашист, за саботаж.
Хозяйка, Маргарита - вроде бы приветливая дама, а голубоглазая Урзула, её дочь, стала объектом нашего внимания и яблоком раздора между мной и Даниил Деомидовичем. Правда, товарищ мой сдался, но с первых же дней мамаша денно и нощно охраняла свою дочурку. Не было ни единого случая, чтобы мы остались дома с Урзулой наедине.
Хорошо! Знаем, что делается в подобных случаях. Зачем штурмовать крепость, ведь штурм может оказаться неудачным и тогда…. потеряно всё. Есть другой метод- длительная осада. Надо спокойно завоевать расположение хитрейшей мамаши, а дочурку уговорить особого труда не составит.
На следующий день мы устроили вечеринку. Спирт, шпик и прочее. После первой рюмки стало понятно, что приглашённые немки намерены не столько выпить и повеселиться, сколько поплотнее закусить. Они с молниеносной быстротой умяли шпик и столь же быстро покончили с остальным. Да они просто голодны! А потом, когда они совсем захмелели, нацистское нутро показало себя: они начали восторгаться тем, что было до капитуляции. Начали показывать фото, на которых позировали раздобревшие от обильной пищи тела…. О! Как они меня вскипятили эти фотографии. Да разве это люди смотрели с фотографий? Это кровопийцы, пауки сосавшие кровь всей Европы и моей Родины. Я прекрасно знал, за счёт кого они кормились в годы войны. Украинское сало, русский хлеб, французское вино, голландское молоко, датский бэкон - вот что немка получала в магазинах во время войны! Они жирели и, не прожевав, рычали: - Хайль Гитлер! Они не обедали без бутылки французского вина и куска украинского сала, а наши дети, старики умирали, не имея порой и простого сухаря! Так же? Разве немцы с нами расплатились сполна, разве это достаточно? Разве окончился счёт обид нашего оскорблённого великого народа? Мне кажется, что нет! Нет!! Нет!!
Немки возмущаются небольшой нормой по карточкам. А что они давали нашим старикам во время оккупации? И давали ли вообще? Быть может, этого немки не знают? Нет, знают хорошо! Говорят, русские добродушны и забывчивы. Да, если судить по сегодняшней Германии, как мы относимся к своему врагу, который причинил нашему народу столько горя, мучений, страданий, то, похоже, забыли. Сейчас здесь вдруг оказалось много коммунистов. Немец бьёт себя в грудь и заявляет:
- Я коммунист с 20-ого года!
Верить ли этому? Пусть верят простаки и те, кто не сталкивался с немцами вплотную.
Я был рад этой вечеринке, так как она дала возможность немного узнать немецкую женщину.
Через несколько дней мы были приглашены к фрау Гертруд на вечеринку. И вот за столом собралась компания: нас двое, две старушки(!) по 45 лет, Урзула, и 22-х летний дубина, некто Иоган, с первого взгляда, весьма подозрительный тип, разговаривавший на ломаном русском языке. Выпили по одной, по другой. И здесь этот тип начал действовать, проявляя неуместный интерес к вещам, до которых ему не должно быть никакого дела. Мы дали ему понять, что для него будет лучше, если он попридержит свою любознательность для другого случая. Он, конечно, прекратил разговор. Но вечер уже был испорчен, и через несколько минут мы оставили эту компанию.
* * *
После месяца сухой жаркой погоды в Бернбурге наконец пошли дожди. Да ещё какие! До обеда как обычно, палит нестерпимое солнце, а после - ливень, как из ведра. И льёт до самого вечера. Консервировать оборудование стало труднее. Небольшой остаток твёрдого каустика растворялся в воде, получалась едкая щелочь, которая агрессивно действовала не только на краску, но и на материал аппарата. Несмотря ни на что, консервировать надо. И нам было дано указание сверху нажимать на немцев во всю, но как мы не жали на обер-мастера Хегематтера - никакого результата. Мы никак не могли сдать начальнику КИГ готовое оборудование для отправки в Союз. Вроде бы и люди стали лучше работать, а результаты прежние.
Об этом мы долго беседовали с инженером. Борис Алексеевич предложил мне лично заняться этим делом,
- Документацию пока оставьте. Пойдите на рабочие места, присмотритесь внимательнее, быть может, что и обнаружите.
На следующий день, с раннего утра, я был в цеху, на рабочих местах. Заметив меня, подбежал Хегематтер.
- Что-то рано сегодня, господин инженер,- беспокойно заморгал глазами обер – мастер.
Весь день я переходил от одного рабочего места к другому. С виду всё в ажуре. В конце рабочего дня записал себе в блокнот позиции, которые консервировались в этот день. Всё было так очевидно, что я начал злиться. В конце концов, для этого мы же имеем солдат, которые должны следить за тем, чтобы немцы не лодырничали.
На следующий день также направился в цех. И здесь сразу же бросилось в глаза то, что те позиции, которые вчера консервировались, сегодня заброшены, а люди расставлены на другие рабочие места.
Вот так фокус! Такая безалаберность не свойственна хвалёному немецкому порядку.
Я внимательно ещё и ещё раз всё проверил. Да! Так и есть, ошибки быть не может. В голове сразу же промелькнула мысль, но спешить нельзя. Что бы не брать грех на душу, проверил ещё разок. Нет сомнения! Всё ясно. После обеда я ошарашил Крапухина вердиктом:
- Полнейший саботаж, Борис Алексеевич!
Инженер не дал мне продолжит восклицанием:
- Быть не может!
- Послушайте дальше,- прервал теперь его я.
- Я уверен, что Хегематтер это делает сознательно, это, своего рода, тонкая и вроде безобидная система вредительства, саботажа.
- Конкретнее, если можете,- настаивал Крапухин.
- Каждый день, если не каждый, то через день, Хегематтер меняет позиции. Не окончив комплектно консервировать одни позиции оборудования, он принимался за другие. Первые нами не могли сдаваться начальнику КИГ. Проходило время, консервация ухудшалась, её надо было восстанавливать.
Да что говорить? Пойдёмте, посмотрим вместе!
Мы осмотрели позиции аппаратов вместе. Мои предположения подтвердились. Борис Алексеевич приказал переводчику немедленно созвать всех мастеров в цеховое бюро. Через пять минут все они все собрались у нас. Я смотрел на лица немцев. Они с тревогой ожидали, что же последует далее. Ведь неспроста же русские инженеры собрали их в спешном порядке.
Здесь надо бы сказать, что инженер Крапухин, в силу своего характера, не мог по-русски жёстко поговорить с немцами. Но он, всё же был начальником, а начальство надо уважать! Он произнёс несколько фраз, которые переводчик перевёл немцам. По реакции немцев стало понятно, что слова шефа не произвели на мастеров большого впечатления. Хегематтер, правда, смекнув, что запахло жареным, бросился тушить пожар, но я его прервал. Ясно, что если мы отдадим инициативу обер-мастеру, он заболтает дело и спустит на тормозах. Я испытывал знакомую дрожь в теле, как бывало в институте перед очередным экзаменом, когда мысль концентрируется, голова работает чётко и быстро.
-Обер-мастер, мастера! Напрасно вы думаете, что ваша работа никем не контролируется, что за движениям позиций оборудования никто не следит, что всё идёт самотёком. При проверке мы обнаружили, ваши, мягко говоря, не логичные решения, а если вещи называть своими именами, то закамуфлированный саботаж, саботаж не рабочих, а мастеров.
Переводчик перевёл. Немцы замерли в тревожном напряжении. В это время дверь открылась, и в кабинет вошёл начальник объекта подполковник Подворчанский. Он махнул рукой, дескать, продолжайте. Я продолжил,
- Метод работы обер-мастера и всех мастеров нам ясен – запутать и оттянуть отгрузку оборудования, а это и есть ни что иное, как махровый саботаж. С сегодняшнего дня мы поведём борьбу с такой работой. Пеняйте на себя, если некоторых мастеров вы не досчитаетесь среди работающих , ибо они будут уволены незамедлительно!
Переводчик перевёл с воодушевлением.
Больше мы их задерживать не стали, ведь рабочий день в разгаре. Хегематтер, видимо, имел тщательно разработанную «легенду» оправдания и вновь пытался её озвучить, но я прервал его:
- Господин Хегематтер, не надо слов! Идите и исправляйте, а что исправлять Вы знаете, лучше, чем мы.
Подворчанский, подождав, когда немцы удалятся, спросил, в чём дело. Борис Алексеевич его подробно проинформировал.
- Правильно вы с ними поступаете. Надо работать так, чтобы они чувствовали, что их держат под постоянным контролем.
Работа на объекте стабилизировалась.
* * *
В начале июля меня вызвал начальник объекта подполковник Подворчанский. В кабинете за столом сидел широкоплечий человек богатырского роста с крупными чертами лица и ручищами молотобойца. Казалось, что кабинет мелковат, а мебель слишком хрупка для такого хозяина. Подполковник пригласил сесть, а затем потекла доверительная беседа, беседа, с первых слов которой сразу проникаешься чувством уважения к собеседнику. Суть разговора состояла в том, что меня переводили на работу в транспортный отдел объекта контролёром.
- Ответственная и трудная работа, но именно поэтому я решил Вас поставить сюда. Беритесь за дело, пробуйте свои силы и уменье, а мы Вам всегда будем помогать,- заключил подполковник.
Задача, в общем, была мне ясна, но первый же день показал трудность и ответственность моей новой работы. В это время на погрузке оборудования работали четыре мощных электрокрана и до десяти паровых. За сутки должен быть готовым к отправке в Союз транспорт с оборудованием. Шесть погрузочных площадок! Да! Здесь придётся поработать, не жалея сил и здоровья
В первый день на новом месте я обошёл все погрузочные площадки, и везде всё заставлено готовым к погрузке оборудованием. Если на старом месте работы я видел картину демонтажа одного цеха, то теперь перед моими глазами вырисовывалась величественная панорама всего завода «Сольвэ». Оборудование двух содовых фабрик, каустика, хлоркальция, цементной фабрики, энергохозяйства, общезаводского хозяйства ждало отгрузки на Хегебрайте, рамке станции Бернбург. И всё, почти всё требовало консервации: очистки, смазки, покраски. Целые армии немцев работали здесь же. Чистили, красили вручную, "шприцевали" с помощью компрессоров. Видя всё это собственными глазами, я погрузился в размышления. Немцы делают это для нас, для грядущего Стерлитамака, делают молчаливо. Что они думают сейчас?
Известно, что до сентября 1945 года Бернбургский содовый завод фирмы «Дойче Сольвэ веркэ» работал на полную мощность. Ни одна "зажигалка" не упала на территорию завода за шесть лет войны. Шесть лет! Говорят, что фирма «Сольвэ» откупилась от американских и английских бомбардировок. Может быть! Ведь крупный город Магдебург за 45 минут бомбёжки американцы, можно сказать, превратили в дымящуюся груду развалин, со многими тысячами жертв. В сентябре 1945 года на завод приехали русские инженеры. Первое время немцы отвешивали поклоны и вежливо снимали шляпы. Но вот - приказ о демонтаже. И всё это улетучилось. Куда подевались немецкая культура и вежливость! Перед немцами стал вопрос, что же они будут делать после демонтажа?
И вот сейчас, в июле 1946 года, они разбирают свой завод. Что они думают? Нам всё равно, ибо по их милости ещё в руинах стоят наши города, заводы и фабрики. Вот оно экономическое разоружение Германии! И я рад, что мне пришлось участвовать в этом справедливом процессе.
* * *
Через каждые 48 часов эшелоны с ценным оборудованием содового завода отправлялись на Родину. Наша группа военных специалистов трудилась самоотверженно. Мы отдавали наш скромный труд советскому народу, столько пережившему в годы оккупации, вынесшему на своих богатырских плечах всю тяжесть второй мировой войны, остановившему зарвавшегося фашистского зверя, а затем, погнавшего его с берегов Волги до берегов Эльбы, взявшего фашистскую цитадель-Берлин. Друзья мои, инженер Остапишин и инженер Золотухин, работавшие по оформлению документации на отправляемые в Союз эшелоны, засиживались в конторе до полуночи. Никакой задержки в отправке эшелонов быть не должно! И, действительно, задержек не было.
Работая контролёром транспортного отдела, я входил в группу КИГ(контрольно-инспекционная группа), начальником которой был майор Зелинский. Исключительно скромный, работоспособный и знающий советский инженер. С раннего утра и до позднего вечера, по двенадцать-тринадцать часов в день, майор был на производстве, где проводилась консервация оборудования. Малейшие, ничтожные недостатки не могли ускользнуть от майора. Многое изменилось с тех пор, как майор Зелинский был назначен начальником КИГ. Ящики делались каркасные, оборудование прочно, с помощью болтов прикреплялось к салазкам, на которых стоял ящик. Крепление в ящиках было таково, что не было ни продольных, ни поперечных смещений. Готовый ящик скреплялся металлическими уголками и полосами. Как далеки от этого были первые упаковки, выполнявшиеся солдатами! Теперь можно было с уверенностью писать на ящиках: «Родина получай!»
Со стороны может показаться, что ничего сложного здесь нет. Но надо видеть воочию впечатляющую панораму демонтажа крупного химического предприятия, чтобы прочувствовать масштабы работы. Глядя на эти ящики, сделанные действительно по-хозяйски, вспоминаешь первые ящики, которые зачастую не выдерживали веса заключённого в них оборудования, рассыпались как спичечные коробки. Всё оборудование тщательно консервировалось, несмотря на трудность наличия в нём активных химических веществ. В то время, как майор Зелинский находился на объектах, я занимался уже подготовленным к отгрузке оборудованием, которое грузилось в эшелон для отправки в Союз. Таким образом, мы свели на нет отправку не законсервированного и не принятого КИГом оборудования.
Система ежедневных оперативок, введённая подполковником Подворчанским, давала результаты и с лихвой оправдывала то время, которое она занимала. Ежедневно, с четырёх до половины шестого, в конференц-зале собиралась вся группа советских инженеров. Каждый кратко отчитывался в проделанной за день работе, и докладывал о планах на следующий день.
* * *
В начале августа 1946 года, неожиданно уехал с транспортом Золотухин Б.М. Остались мы вдвоём с Остапишиным Д.Д. А работа продолжалась. В буднях проходили дни, недели. В середине сентября уехал и Остапишин. Мои настойчивые требования отъезда не дали никаких результатов. Новый начальник объекта полковник Корнеев и слушать не хотел мои доводы и объяснения. Проводил на Родину последнего товарища. Такова уж моя судьба - провожать всех. А кто меня будет провожать? Некому!
Остался один. Скука, просто жуть. Только сейчас я понял, что значит быть в чужой и чуждой стране, никого знакомого, не с кем поговорить. И по мере большего ощущения одиночества, я чаще прикладывался к стакану со шнапсом. Но и это не помогало. Наоборот! В этом состоянии всё больше тянуло к своим. Прошла неделя, другая. И нашёлся человек, с которым дни и вечера стали приобретать другой смысл и значение. В моей комнате начали появляться живые цветы. Ваза была до краёв наполнена свежими фруктами. Конечно, заботу эта проявляла симпатичная молодая женщина.
В начале октября отправка эшелонов почти прекратилась, и моя работа свелась к минимуму. Теперь я имел больше свободного времени, которое решил использовать для изучения производственных процессов содовой промышленности на действующих предприятиях Германии.
Действующих заводов в нашей зоне оккупации было всего два – Старфурский (?) в Саксонии и Айзенахский в Тюрингии. С просьбой дать мне разрешение на ознакомление с этими заводами я обратился к руководителю группы специалистов. Последний одобрил мою просьбу и план, оказал мне помощь в осуществлении этого плана. Две недели, проведённые на этих заводах, я не могу считать потерянным временем. Параллельно с этим я познакомился с чудесной Тюрингией. Можно без ошибки сказать то, что если кто и был в Германии, но не побывал в Тюрингии, хотя бы в городах Иена, Веймар, Эрфурт, Айзенах, то по – настоящему не видел Германии.
Живописные ландшафты, горы, поросшие лесом, виноградники на склонах гор, небольшие курортные местечки, причудливые горные речушки – всё это поистине восхитительно и незабываемо!
В ноябре, выполняя поручения руководителя группы, я постоянно разъезжал по командировкам самого разнообразного характера. Легковая машина с немцем-шофёром была прикреплена за мной. Теперь Лейпциг, Галле, Берлин, Франфурт-на- Одере, Потсдам, Бабельсберг и далёкий порт Штеццин – посещались мною регулярно. Берлин я знал лучше, чем свой родной город. По всем улицам, направлениям, площадям и пригородным районам, которые в настоящее время играют бОльшую роль, чем разрушенный центр, я ориентировался прекрасно.
В конце ноября - очередная поездка по управлениям Берлина. Шофёр Вильгельм прекрасно знает Берлин и , почувствовав мой повышенный интерес ко всему, как завзятый экскурсовод, даёт вполне сносные пояснения достопримечательностям, что попадаются нам по пути. Вот дворец кайзера Вильгельма второго, Александрплатц, разрушенный небольшой замок, расположенный недалеко от рейхстага, где жил Молотов, пребывая здесь до войны. Вильгельмштрассе – улица министерств. Унтер ден Линден. Правда, это название сейчас не соответствует действительности, так как никаких лип здесь нет. Об этом я спрашиваю своего шофёра. Он рассказал, что когда строили метро, то применяли открытый способ, и вековые липы засохли. Впрочем, уже посажены небольшие деревца, но под этими липами ещё долго не будет тени.
На память о Берлине, сфотографировался на фоне Бранденбургских ворот, колонны победы и на фоне разрушенного рейхстага, над которым развевалось знамя уже нашей Победы. Подъехали к зданию «Новой имперской канцелярии», но гнездо проклятого всем человечеством Гитлера находилось в таких руинах, что смотреть практически было не на что.
Я приказал шофёру ехать в Потсдам. Авто неощутимо понеслось по ост-вест аксен, а потом по автостраде в направлении Потсдама. Здесь я осмотрел знаменитый Сан-Суси- прекрасный комплекс дворцов, парков, озёр германских императоров. Памятники 18 века. В этих дворцах проходила знаменитая Потсдамская конференция большой тройки! Поистине, исторические места!
В новом 1947 году
Последние дни 1946 года. Стоят морозы, много снега, много даже по русским меркам. Немцы в недоумении - такой суровой зимы они не припоминают. Мой отъезд на Родину всё затягивается и затягивается. Похоже, придётся встречать Новый 1947 год здесь, за границей, вдалеке от родных и знакомых. Накануне Нового года меня вызвал начальник объекта полковник Корнеев.
- Имеется срочное задание, Вы должны ехать в Берлин. Много разговаривать не пришлось, и через час я мчался в штабном «Адлере» с пакетом в кармане кожанки и наганом на поясе в Управление по экономическому разоружению Германии.
Поблёскивает ровная стрела автострады, скрип мёрзлого снега сливается воедино с ровным жужжанием мотора, стрелка на спидометре показывает 90 км в час. Я погрузился в размышления. Вечер. Зима. Чужая страна, рядом немец-шофёр, бывший некогда личным шофёром генерального директора «Сольвэ». Он устремлён вперёд. Всё его внимание занято управлением этой чудной машиной, в которую он влюблён. Времена он, как будто, ругается, так как недоволен небольшой неровностью дороги. А кто его знает, о чём он ещё думает? Я смотрю в полузамёршее окно авто: мелькают деревья, словно часовые, стоящие по обеим сторонам дороги, небольшие сугробы на обочине, а временами, в лучах фар, перебегает дорогу заяц. Становится как-то жутковато, и рука невольно скользит по борту кожанки, упирается в холодный металл револьвера. От сердца что-то откатывается, становится легче. Закуриваю.
Через пару часов я в Управлении. Быстро всё оформил. До Нового года оставался ровно час. А встречу – ка я его в Берлине! Пусть один, пусть на улице, но только в поверженной немецкой столице. Шофёру приказал ровно в двенадцать быть у рейхстага. Он недоумевающее взглянул на меня, но затем сообразил, что я желаю:
-Вирд гемахт инженер!
Без пяти двенадцать моя машина проехала Бранденбургские ворота и остановилась у рейхстага. Справа виднелось полуразрушенное здание, которое отбрасывало длинную тень. Где-то вблизи забили часы, кажется, на Королевской Кирхе. Двенадцать! В эту минуту я хотел бы быть на Красной площади и глядеть на Спасскую башню Кремля, слушать бой кремлёвских курантов!! Выпили по рюмке с шофёром и по Ост-Вест аксен двинулись на юг Германии. Мелькают разноцветные огни, слышатся гудки авто, самые разнообразные. Приятная теплота расходится по всему телу. Хочется уснуть.