Семейные хроники. Пётр. В Германию. 1946 г.
Продолжение. Начало: Семейные хроники. http://www.proza.ru/2015/03/04/519
Дальнейший период жизни Пётр изложил в записках, написанных им в 1946-47 г.г., которые приведены ниже.
Окончено высшее учебное заведение. (Линник П.П. в 1946 году защитил диплом инженера -технолога Московского химико-технологического института им. Менделеева. Ред.) Проведён последний отпуск в Шахтах, который как-бы подвёл черту этой привольной студенческой жизни, небогатым, но весёлым пирушкам, хождению по театрам и кинотеатрам столицы. Теперь друзья должны расстаться. Они разъедутся по уголкам необъятной страны, быть может, через несколько лет будут крупными специалистами, руководителями, организаторами. Будут! Но пока это свои ребята, с которыми можно вовсю поспорить на любую тему, выпить по рюмке- другой «Московской».
Приятное впечатление отпуска, южной весны, подпорчено новостью, которую узнали по приезде в Москву: вместо Славянска мы едим на работу в Стерлитамак. Крупные разговоры в Главсоде, но результат уже был заранее ясен каждому - мы должны ехать в Стерлитамак.
В конце марта собрались в далёкий путь. Ещё вчера я с ужасом всматривался в маленький кружочек на географической карте, а сегодня в вагоне поезда, идущего туда. Ехать, так ехать!
Проехали Симбирск.( в тексте Симбирск, хотя ещё в 1924 году город переименовали в Ульяновск. Ред.) За окнами вагона бескрайние снеговые поля. Снег, сколько глаз человеческий может охватить. Я смотрю в окно, и мне почему-то вспомнился пушкинский Гринёв, примерно в этих местах он отбывал ссылку.
Через несколько дней мы добрались до цели. Вот она - площадка Стерлитамакского содового завода, отстоящая от города в пяти – шести километрах. Цех каустической соды, построенный в тяжёлые годы войны, точно пароход, выбрасывал чёрные клубы мазутного дыма. В полукилометре от цеха – четырнадцать бараков, пятнадцатый также почти готов в двух десятках метров от базы производственно-технической комплектации. Вокруг поле, невозможно разобрать, где же берег реки Белой – всё занесено снегом. Вдалеке, в километрах пяти – десяти, виднелись вершины гор. Ни единого деревца. Жуткая картина! Башкирия, бескрайние твои степи, где гулял Салават Юлаев, ты не для меня!
День – два, и мы познаем прелести здешней жизни. Жизнь, самая настоящая, суровая и беспощадная, со всей жестокостью ударила нас. Сами условия не позволяли сделать что-либо подходящее. С большим нетерпением мы ожидали телеграмму, которая – бы хоть на немного вытащила нас из этой ямы. Мы ожидали, надеялись, мечтали, но эти ожидания лопались, как мыльный пузырь, мечты расходились, как утренний туман; ожидания превращались в пытку. Воистину сказано: « Нет хуже пытки, чем ждать и ждать». Единственным утешением и развлечением для нас были письма, получаемые из далёкой, но желанной столицы, и моя небольшая радиола, которая работала до хрипоты с раннего утра до поздней ночи.
Даже пробудившаяся очень рано в этом году река Белая не произвела никакого впечатления, и только появившаяся маленькая зелёная травка как-бы напоминала, что ещё можно на что-то надеяться. И мы надеялись!
* * *
В конце апреля наконец получили телеграмму – срочно выезжать в Москву. Этих слов было достаточно, чтобы появились и песни, и радость, и веселье. Ну и как было не веселиться, как через несколько дней мы будем опять в Москве. Пусть даже на день или на два – но в столице. Быстро оформили дела и выехали. Трое суток пути тянулись годами. Нам хотелось, чтобы дни летели часами, а часы - минутами. Но вот, наконец, и Казанский вокзал. Раннее утро.
Ночью прошёл обильный майский дождь. Свежий воздух. Омытая ночным дождём поблескивает игла Казанского. Вышли на Комсомольскую площадь. Москва! Родная моя столица. Как прекрасна ты сейчас в это раннее майское утро 1946 года!
Хорошо знакомыми маршрутами метро мы поехали на Головановский. Там, совсем недавно мы были своими, ещё свежи наши следы, ещё слышен звон рюмок друзей и товарищей при расставании, ещё памятен последний поцелуй, горячий, выдержанный, трепетно-волнующий.
Подруги встретили тепло, хорошо.После однодневного отдыха мы пошли в Главсоду. Здесь всё было готово к нашему отъезду в заграничную командировку - в Германию. Но нам не хотелось спешить. Желали как можно больше, не говоря уж о днях, - часов побыть в столице. После нашего пребывания, хотя и кратковременного, в далёкой Башкирии, достопримечательности столицы стали ещё более значительными, более прекрасными.
Теперь я проходил по Красной площади, без устали смотрел на седой, величественный Кремль, вечером любовался мерцанием его рубиновых звёзд, наслаждался величественным боем Кремлёвских курантов на Спасской башне. Посетил мавзолей Ленина, не ленился пройтись вокруг Василия Блаженного, а вечерами ходил в кино, театры, слушал концерты.
Да! А Москва жила своей многомиллионной семьёй, величественно и свободно дышала воздухом второй весны Победы. Москву любят все русские, советские люди, но тот, кто побывал в ней, кто жил в ней, хотя - бы несколько дней, привязывается к столице больше, чем к тому месту, где он родился, где родились его родители.
Я видел Москву октября 1941.
Военная столица готова была к сокрушению иноземных захватчиков – немецких оккупантов.
Я видел Москву в июне 1942 года.
Победоносный пульс столицы чувствовался во всех уголках родимой земли.
Я видел Москву в июле 1943 года.
Своими собственными глазами я смотрел на первый салют столицы своим доблестным войскам, громившим на всех фронтах зарвавшихся оккупантов.
Я видел Москву в июне 1945 года.
Парад Победы. Стены кремлёвские и сама Красная площадь были удивлены мощью Советской Армии.
Неуловимо быстро пролетела неделя. Нашу небольшую группу постигло большое горе: мы потеряли своего товарища Константина Архиповича Иващенко. Больше он никогда не скажет: «Мы должны ехать туда, где даже дети разговаривают по-немецки»
* * *
Раннее утро 18 мая 1946 года. Солнце встаёт из-за опушки векового соснового бора. Прохладно, но на небе ни единой тучки. Такое утро обещает хороший денёк. Мы на одном из московских аэродромов. С минуту на минуту должны вылететь в Берлин. Какое-то непередаваемое чувство: «Летим в Берлин!» - уж одно это не укладывается в голове. А потом и другие мысли, целая гамма мыслей разного рода. Другая страна, другие люди, нравы, язык, обычаи. Всё это, несомненно, интересовало и привлекало, как нечто загадочное и туманное.
Я разговариваю с Петром Михайловичем (П.М. Коповой), с тревогой открываю ему тайну о том, что мне предстоит впервые лететь самолётом. Говорю, что при одной мысли о полёте меня начинает тошнить. Он же с видом бывалого убеждает меня, что главное – это настроение, вернее самонастрой.
- Внуши себе обратное, – поучал он меня, – и всё будет в порядке. Я сам побаиваюсь последствий полёта, но внушаю себе, что всё обойдётся лучшим образом. Не успел он окончить фразу, как громкоговоритель в зале ожидания аэропорта объявил начало посадки на пассажирский самолёт, идущий по маршруту Москва - Берлин через Минск. Мы, подхватив скудный багаж, направились к самолёту. Перед глазами выросла прекрасная серебристая машина. Двухмоторный «Дуглас».
Один за другим поднимаемся по небольшой железной лестнице. Хорошо разместились на откидных стульях, удобно, но что будет впереди – трудно сказать. Друзья заулыбались друг другу. Вдруг, совершенно неожиданно, со страшным шумом, взревели моторы, китообразное тело «Дугласа» задрожало. Сидевший рядом со мной Пётр Михайлович что-то пытался сказать, но за шумом и рёвом моторов я ничего не смог понять. Он махнул рукой.
Вошёл командир самолёта. Симпатичный лейтенант, Герой Советского Союза. Он, приветливо улыбаясь во всё лицо, представился: «Ваш воздушный извозчик». Все рассмеялись. Лейтенант тепло поздоровался со всеми. Через минуту воздушный корабль побежал по асфальтовой дорожке, потом приподнялся и медленно стал набирать высоту. Я посмотрел вниз - там, на земле, виднелись домишки, зеленеющие поля и только, что начавшие надевать пышный зелёный наряд, деревья. Летим.
Не прошло и тридцати минут, как мой Пётр Михайлович почувствовал себя плохо. Лицо его побледнело до желтизны, лоб покрылся крупными каплями пота, губы посинели. Он усиленно работал платком, вытирая вспотевший лоб, и почему-то виновато смотрел на меня. Я всё понял, Мне стало так смешно, что я еле-еле удержался от душившего меня смеха, но смеяться было не время, ибо сам я мог бы оказаться в таком же положении. На его виноватый взгляд я ответил взглядом, дескать, с любым может быть! Мой взгляд он, вероятно, принял за разрешение. В его горле что-то быстро заходило, закрывая рот рукой, Пётр Михайлович поковылял в хвост «Дугласа», где стояло ведро. И там началось… Все отвернулись, опасаясь составить ему компанию возле знаменитого ведра.
Пилот сообщил, что идём на посадку в Минске. Через несколько минут «Дуглас» пошёл на снижение, и внизу показался минский аэропорт со знакомыми уже асфальтированными дорожками. Посадка. Прошли КПП, сделали прививку. Все настроены по-весёлому. Один только наш Пётр Михайлович, еле-еле передвигался, ремень висел так, как будто у него не было живота, лицо было так бледно, что казалось, этот человек перенёс десятидневную голодовку, не ел, не пил. О, как трудно достался этот полёт Петру Михайловичу.
Взлёт, и мы опять в воздухе. Под нами Белоруссия, её леса, поля, сёла, города. Звонок. Что это могло быть? Разгадка не заставила себя ждать, лейтенант сообщил: «Пересекли государственную границу, летим, товарищи, над союзной Польшей. Над словом «союзной» он сделал какое-то особое ударение и подмигнул. Все начали внимательно смотреть вниз, пытаясь лучше рассмотреть Польшу при такой скорости и такой высоте. Над Пруссией нас встретил дождь, облачность. Самолёт шёл почти над самой землей, и, казалось, вот-вот заденет верхушки деревьев, или крыши домов.
Пруссия. Проклятая всем миром земля - гнездо немецкой военщины. Внизу ровные квадраты полей прусских юнкеров, дороги, села с черепичными крышами, кирхи…
Под нами промелькнула белая полоска – Одер. За Одером дождь перестал и «Дуглас» снова восстановил высоту и скорость. Командир самолёта объявил: «Через десять минут - Берлин!» Мои спутники засуетились. Знакомое каждому состояние пассажиров, которые после длительного путешествия, наконец, слышат радостное сообщение, что следующая станция - место их назначения.
Через десять минут показались окраины Берлина. Итак, мне выпало счастье увидеть воочию с воздуха, что осталось от Берлина после его штурма советскими войсками. Я с волнением вглядывался в иллюминатор, стараясь рассмотреть немецкую столицу, но ничего, кроме целиком разрушенных центральных кварталов, увидеть не смог. Удивительно прекрасно разрушено главное гнездо фашистского зверя. «Дуглас» делает два больших круга над Берлином и, слегка покачиваясь, идёт на посадку. В Берлине!
* * *
В 4 часа дня, 18 мая 1946 года я впервые ступил на германскую землю, а если без пафоса, то на бетонку одного из берлинских аэродромов. Послышалась лающая, незнакомая речь. Немцы. Немцы дома и мы у них. Во дворе аэропорта подметал немец, заметив нас, он снял шляпу, открыв нам обширную плешь на макушке и отрешённые, с тенью испуга глаза. Здесь же, на аэродроме зашли в буфет, выпили по две кружки немецкого пива. Сказочно дёшево, правда пиво это, по своему качеству, бОльшего не стоит. Борис Михайлович вспомнил о московском пиве, которое мы пили перед вылетом. Утром были в Москве, а днём в Берлине. Никак не можем прийти в себя, пытаемся как-то освоиться. Вспоминаем некоторые немецкие слова.
Через час из Оперативного штаба пришёл «Студебеккер». Погрузили небольшой багаж и поехали. Никто не попытался сообщить, куда нас везут. Через несколько минут, проехав окраины Берлина - небольшие деревянные домишки, построенные наспех, в которых ютились чванливые жители столицы пресловутого рейха, наша машина выехала на улицы немецкой столицы – Берлина, поверженного в прах силой нашего победоносного оружия. До этого я много читал о разрушениях в Берлине, но то, что увидел собственными глазами, превзошло все ожидания и представления. Можно без особого преувеличения констатировать, что Берлин – это груда развалин. И если приходилось видеть чудом уцелевшее здание или часть квартала, то, как говорится, исключения лишь подтверждали правила.
Вот он – Берлин - перед глазами. Этот день в жизни я считаю поистине историческим. После нескольких минут езды по незначительным улицам наша машина вырвалась на широкое, прекрасно асфальтированное шоссе – широкую магистраль. Я моментально сравнил её с нашим московским Садовым кольцом. Оказалось, что это так называемая «Ost–West achsen».
Мы обрадовались, узнав, что проедем мимо рейхстага и прочих бывших достопримечательностей немецкой столицы. На горизонте появился какой-то величественный памятник. Проехав через Бранденбургские ворота, имеющие свою замечательную историю, машина остановилась у памятника. Мне не потребовались объяснения. Его я узнал по снимкам и истории. Так вот ты какой, памятник в честь победы немецкого оружия над Францией в 1879 году! Высоченная, более ста метров, колонна, на которой возвышается позолоченная фигура женщины со знаменем в руках. Немцы называют эту фигуру «Ангел победы». Теперь же этот ангел держит в руках развевающееся трёхцветное знамя Французской республики. Мы вышли из машины, чтобы рассмотреть берлинскую достопримечательность.
Подошёл немец – старик с пожелтевшим лицом, сняв шляпу, поприветствовал нас, а затем, дрожащими исхудалыми руками предложил открытки – виды Берлина до разгрома. Мы отказались, ибо предпочли бы открытки сегодняшней столицы поверженного третьего рейха. Старик поковылял от машины на тротуар, бурча что-то под нос. Первый берлинец.
Видно не сладко приходилось им сейчас, но ни йоты сожаления в моей душе не вызвал этот седой, исхудалый от недоедания, ослабевший старик-немец. Этими же руками, которыми предлагал чудные берлинские виды, он, несомненно, благословлял своих сынов, идущих покорять, завоёвывать мою Родину, мой народ, подчинить, а если не подчинится – истребить! Мало того, возможно, и сам он, этот сегодняшний старик, три десятка лет назад с оружием в руках маршировал по украинскому шляху.
Вечерело. К сожалению, у нас не было времени осмотреть детально здание рейхстага. Вечером как-то по-особенному выглядели эти развалины и, хотя воздух стал свежее, можно было различить запах трупов и горелости. И это после года сражений! Видно немало берлинцев покоится под грудами развалин.
Выезжая из Берлина, я обратил внимание на высокую парашютную вышку. Оказывается, она находилась на берлинском стадионе. Том самом, печально известном стадионе, который служил излюбленным местом парадов и смотров Гитлера. С его трибун Гитлер и его сподвижники грозили и западу и востоку, и всему миру, а перед трибунами стояли саженного роста, откормленные белобрысые нацистские гренадеры. Их фюрер бесновался на трибуне, а у них перед глазами мелькали пейзажи Франции, Америки, Украины, Белоруссии. Здесь, вместе с фюрером, они мечтали о мировом господстве, о новом жизненном пространстве, о славе, орденах. А вечером, проводя время в перинах Гретхен, Луиз, Маргарит, они снова и снова грезили об обещанной им новой жизни, о пашнях и садах Украины, где на них, Фрицев и Гретхен, будут работать «низшие». Всё было спланировано, продумано, прикинуто, расписано, уточнено с немецкой точностью и аккуратностью. Оставалось, по их мнению, самое простое – завоевать эти земли. И действительно, завоевали: сотни тысяч их получили имение в три аршина и удобрили эту землю собственными костями.
Проехав стадион, машина покатилась по ровной, широкой асфальтированной дороге – автостраде. Поистине можно восторгаться такой прекрасной для передвижения дорогой, где человек и машина не испытывают и не ощущают рельефа, но когда вспомнишь, что и эти немые прекрасные вещи были предназначены для убийств и уничтожения людей, миллионов невинных людей. Посмотрите на карту шоссейных дорог Германии, и вы увидите ровные красные линии, как стрелы, пронизывающие Германию, в большинстве случаев с запада на восток – это автострады. Гитлеровские заправилы были разбойниками с большой дороги, поэтому они и строили большие дороги, прекрасно понимая, что мир рано или поздно объединится, что им придётся одновременно вести войну на два фронта. Конечно, по таким автострадам можно было легко перебрасывать войска с запада на восток и обратно со скоростью 80 – 90 км в час. Фриц, таким образом, имел возможность в течение трёх дней убивать французов на своей западной границе и русских – на восточной границе. Не помогли фашистам ни миллионы машин, ни первоклассные автострады!
По сторонам шоссе лес. Я любовался лесом, свежей зеленью молодой травы и первыми весенними цветами. Воздух здесь был во много раз чище, чем в Берлине. Весенние запахи листвы, убравшей деревья в столь пышные наряды, запахи молодой травы и ранних цветов напоминали мне родную, далёкую Украину. Голова полна разных мыслей. Они приходили и уходили, а машина неслась всё вперёд и вперёд. Мельком заметил указатель на развилке дорог с русской надписью – «Потсдам. 5 км». Итак, мы едем в Потсдам! Город этот знаменитый мне знаком по кинофильму «Берлинская конференция» (вып. 1945 г. ЦСДФ, авт. Илья Копалин, Сергей Герасимов. Ред.) Показаны в фильме прекрасные озёра, парки, дома, замки, утопающие в зелени. Посчастливилось полюбоваться этими чудесами воочию.
Через несколько минут машина остановилась. Пост, проверка документов, и затем, дальше уже по тенистым Потсдамским улицам. Подъехали к небольшому двухэтажному особняку с вывеской «Гостиница для офицерского состава Красной Армии». Хорошо устроились, прекрасно поужинав, мы легли спать. От впечатлений и мыслей, от того, что видел за этот один день, голова, казалось, наполнилась свинцом и только почувствовала под собой пуховую подушку, стала ещё тяжелее. Через минуту – две я спал крепким сном.
Утром, когда солнце только что начало подниматься, меня разбудил Пётр Михайлович.
- Довольно спать, вставай, посмотри, какая прелесть за окнами.
Я проснулся. В первую минуту никак не мог понять, где же, собственно, нахожусь; смотрю в потолок с причудливыми цветами, стараясь что-то вспомнить. Затем быстро оделся и вышел на балкон. Ночью прошёл обильный дождь, крупные капли его золотым жемчугом сияют на листьях каштанов. Воздух настолько чист, что сильный запах фиалки приятно кружит голову. И, особенно, поражает необыкновенная тишина. Кажется, здесь никто не живёт. Но нет. Изредка по тротуарам, поспешая куда-то, проходят немцы. А вот возле лужи появились два немчёнка. Пускают бумажные лодочки, и только их пискливые голоса нарушают тишину, которая словно громадная ширма отделяет улицы, дома, парки и озёра Потсдама от остального мира, где постоянно шум, суета, послевоенная разруха…
После завтрака пошли осматривать Потсдам. Отдельные виллы, особняки утопали в зелени. Улицы являлись как бы аллеями большого парка. Вековые деревья. Теперь ясно, почему этот город был излюбленным местом берлинских воротил. (Берлинская Рублёвка ? Ред.) В шуме берлинских улиц и площадей, заводов, фабрик, равно, как и в тиши тенистых аллей потсдамских парков, в роскошных виллах и особняках в головах немецкой элиты рождались сумасбродные планы разбоя, грабежа и насилия.
На следующий день мы выехали на юг Германии – в небольшой городок Бернбург. Этот город и являлся конечным пунктом нашей командировки.
Из Силезского вокзала выехали на Стендаль, а оттуда на Магдебург, где нас уже ожидали три легковых машины с объекта. Сорок километров от Магдебурга до Бернбурга, проехали по дорогам Саксонии и Анкольта за несколько минут.
Продолжение следует.