ГЛАВА ВСТУПИТЕЛЬНАЯ, СОВСЕМ КОРОТКАЯ, В КОТОРОЙ ВСЁ ОКАЗЫВАЕТСЯ НЕ ТАК СТРАШНО, А ПОТОМ И ВОВСЕ ХОРОШО.
Всё оказалось не так страшно. Чуть отодвинулась, уплыла в сторону бесцветная, холодная тень ангела смерти, и даже ангелы печали слегка подались назад, отлетели. А вместо них налетели какие-то, наоборот, воробьи и занялись всякой ерундой и мелкими глупостями. Воробьи так орут, что дома теперь совершенно не усидеть и надо идти гулять. Иду, куда деваться…
На улице окончательно понимаю, что всё, в общем, хорошо, и помирать пока не время.Смерть моя отступила пока, да. Недалеко, правда, и не целиком – что-то осталось. Откуда бы иначе взялся вдруг Азорка? О, и Цибулис тут! Восемь лет, восемь лет прошло, как они погибли – оба в один год, с разницей в несколько месяцев. Азорка был чёрно-белый, лохматый, большеухий. Капризуля и умница, философ и мечтатель. Зимой убежал гулять далеко от дома, и какой-то пьяный урод убил его камнем.
А Цибулис – полностью белый, без единого пятнышка. Голубоглазый, с обломанным левым клыком. Прыгучий, улыбчивый хитрюга, красавец и хулиган, необыкновенно смешной. Он жил у меня на работе, под крыльцом музейной администрации. Когда музей закрыли на реставрацию, нагнали на территорию техники и шабашников, разломали крыльцо, навалили кучи камней, песку, труб и железных балок, Цибулис растерялся. Ошарашенный, бродил он по стройке, даже не гавкая на чужих, выискивая немногих знакомых – меня, сторожей, смотрителей – жался к ногам и вздыхал. А потом исчез. Говорят, среди шабашников была компания бывших зеков, которые ловили собак и съедали. Якобы это помогает от туберкулёза…
Я любил Цибулиса и Азорку и долго по ним тосковал, когда они пропали. Уверен был, что обязательно встречусь с ними на том свете, когда помру. Но вот ведь – ещё не помер вроде, а они здесь.
Подбежали, остановились в нескольких шагах, смотрят. Узнали, конечно, но ещё робеют подойти. Понимаю их, понимаю. Я и сам такой. Всегда чувствую эту неловкость в первые моменты, когда встречаю кого-нибудь близкого после долгой разлуки. Да все, наверное, чувствуют.
– Здорово, пацаны… – говорю глухо, почти шёпотом, – А Трифон где?
Трифон, Тришка… Серый кот, лучший друг, младший брат… Собеседник, советчик, учитель…
Собаки прыгают, мне на грудь, я приседаю, обнимаю Азорку, обнимаю Цибулиса.
Ах ты… Ах ты, блин! В глазах защипало… Задираю голову, чтоб не пустить слезу. Стесняюсь. О! Вот он, Трифон. На толстой ветке ясеня, прямо у меня над головой. Разлёгся, машет хвостом и щурится. Бледный солнечный луч светит сквозь его рваное ухо. Второе ухо выглядит получше, но всё равно немножко обгрызенное. Боевой у меня кот, ага.
– Ну ты и загулял на этот раз… – говорю – Долго ж тебя не было, брат.
– Два года – отвечает Трифон, – ровно два года.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ СТУПАЕТ НОГА ЧЕЛОВЕКА
Не так много на свете мест, куда не ступала нога человека. Чаще всего не стоит даже и искать. Если нужно уединиться, гораздо лучше искать такие места, куда нога давно ступать перестала. Лично я знаю несколько таких мест. А самое лучшее и самое близкое – это заброшенная лесопилка на заднем дворе музейного комплекса.
Я, кстати, ужасно большой начальник, я заведую целым музейным комплексом. Это бывшая помещичья усадьба – с парком, громадным господским домом, домиками поменьше, фонтанами, башнями, беседками, амбарами, подвалами, совами, белками, ужами и даже, кажется, хорьками. Совы, белки и прочая фауна содержатся в порядке, плодятся и процветают, чего не скажешь об остальном. Всё в запустениии: парк, здания, дворы. Фонтаны разрушены, дорожки заросли бурьяном, деревья сохнут и падают. Реставраторы успели только всё, что можно, поломать и везде намусорить, потом у них кончились деньги. Погоревав немного, реставраторы собрали те свои тарахтелки и бетономешалки, которые ещё не развалились, выкопали на прощанье пару особо гнусных канав и удалились крушить что-нибудь другое. Ушли, видимо, навсегда. Но не будем, не будем всё валить на реставраторов! Многое и раньше было в запустении, особенно на заднем дворе. Если б даже они и захотели, нога их всё равно туда не ступила бы, потому что там такие заросли бузины, терновника и дикой вишни, что человек не пройдёт, если не знает дороги. А они не знали, я им специально не сказал. Там нога десятилетиями не ступала. И только теперь ступила. Моя.
Наобнимавшись и наскакавшись, я, Трифон, Азорка и Цибулис тайною тропою проползли сквозь заросли и сидим теперь в лесопилке, чистим друг друга от репьёв, колючек, веточек, засохших чёрных ягод и разговариваем. Я рассказываю, как жил без них, как у меня теперь живут пёс Спиридон и кот Яшка.
– Я люблю, рассказываю я – очень люблю Яшку и Спиридона, нам хорошо вместе, но вас они мне не заменили, нет. Я был очень счастлив с вами, пацаны… И как бы ни было хорошо мне сейчас с ними, ничто так и не заполнило оставленной вашим уходом горелой пустоты. Я взрослый человек… Да, Цибулис, да! Взрослый, пожилой даже, и до тошноты серьёзный. Весьма далёкий от мистики реалист. Поэтому, честно, мне даже сейчас, рядом с вами сидя, трудно поверить, что это всё – наяву. Впрочем, мне и наплевать, наяву или нет. Хрен с ней, с явью, если это не она. Чем бы это ни было, это никак не хуже, чем явь, потому что здесь вы, и я хочу быть тут, с вами. Конечно, не насовсем, потому что там, наяву, у меня сын. И мама, и ещё один человек, и друзья, и Яшка, и Спиридон. И дела всякие, довольно интересные. Нет, жизнь наяву я тоже не оставлю, не смогу. Но буду приходить к вам, как можно чаще. Потому что и без вас не могу…
Я остановился чтобы перевести дух, и только тут заметил, что народ меня не очень и слушает. Нет, Азорка-то глядит прямо в глаза, участливо подрагивая бровями и вскидывая то одно, то другое ухо – дескать, да, да, ах, как ты хорошо сказал, ещё говори, ещё! Прекрасно помню эту его манеру. Он всегда делал такую морду, укравши в курятнике яйцо или как-то ещё нашкодив. Цибулис же пытался изобразить меланхолическую задумчивость, однако в процессе изображения задрых, и сладко теперь посапывал, свернувшись клубком на куче доисторических опилок. А Тришка откровенно зевал.
Тут мне, конечно, обидно стало, я кашлянул и надулся. И они поняли, не дураки.
– Проникновенно – мурлыкнул кот – Трогательно даже. Волнующе, я бы сказал. Мерси-мерси. Но что, мы собственно будем тут делать? Ну, потом, в смысле, когда пройдёт превоначальная эмм… экзальтация?
«Экзальтация» Цибулиса добила. Он долго крепился, но тут не выдержал и хрюкнул. От хрюка взлетело облако пыли, и какое-товремя мы чихали, завывая и повизгивая.
Наконец прочихались, продышались и отхихикали.
– Вот ещё что – Азорка встал и заговорил серьёзно и строго, я таким его и не видел никогда… – Вот что ещё хочу сказать. Буквально ещё два слова этой самой… Цибулис, тихо! Просто, чтоб ясность внести. Мы ведь не просто так пришли. С того света никто не возвращается просто так. Я не знаю, явь, там, не явь, как ты говоришь, не разбираюсь в таких вещах. Знаю просто, что это разные вещи.
– Здесь вам не тут – радостно вякнул Цибулис, но тут же осёкся, получивши от Трифона лёгкого пенделя.
– Глянь-ка туда – Азор мотнул головой, указывая в дальний угол. Там серебрилась тень ангела смерти, проникающая даже сквозь стены и крышу.
– Пока ты будешь тут с нами, эта штука всегда будет неподалёку от тебя. Однажды может накрыть. И тогда там, у себя, ты умрёшь. Не как сегодня, а окончательно. Не боишься?
– Я что, идиот? – снова обиделся я – Как не бояться? Боюсь, конечно. Но всё равно… Всё равно!
– Ну и ладушки – Тришка спрыгнул с подоконника и потерся спиной о пыльные мои штаны. – Тогда возвращаемся, наконец, к моему вопросу: что дальше? Что будем делать?
– Гулять пойдём! – затанцевал Азорка, разом стряхнувший всю свою жутенькую серьёзность – Гулять, гулять!
– Пхэ! – пренебрежительно скривился Цибулис. –Просто гулять – это слишко мелко для таких потусторонних чуваков, как мы с вами. Давайте путешествовать!
– Давайте – сказал я. С удовольствием! А на чём?
– Не о том, спрашиваешь – хмыкнул Тришка – Главное, не на чём, а куда.
– Ну и куда?
– А ты оглядись.
И я огляделся. Лесопилка – это длинный, метров сорок дощатый сарай. Посредине стоит большое пилительное устройство, к нему ведут рельсы, а на рельсах – чугунная тележка. Всё очень ржавое и пыльное. Шиферную крышу подпирают столбы, на одном из столбов висит чья-то забытая спецовка, окаменевшая от времени, слева и справа в стенах большие окна. Стёкла почти не побиты, но очень грязные, в пыли и паутине. Вдоль стен навалены груды разного хлама: доски, железки, тросы, цепи, проволока, ветошь. Везде кучи опилок. В целом довольно уютно. Сквозь окна и щелястые стены падает свет, в лучах танцуют пылинки. Если прислушаться, то можно даже уловить музыку, под которую они танцуют. Но сейчас не хочется
Та-ак, а это что такое? Странно, очень странно… Сейчас утро, и свет должен падать с восточной стороны, через левое окно. Он и падает, да. Но ещё и почему-то с юга тоже падает. Сквозь щели в дальней, южной стене. Мы-то пришли через пролом в северной, тропа ведёт именно туда. А южная раньше открывалась, это были ворота лесопилки, к ним дорога вела. Только там такие заросли, что даже кот не пролезет. Хотя неважно. Важно, что именно оттуда падает свет, солнечный. Причём гораздо ярче, чем с востока. День сегодня довольно пасмурный, такой прощально-зимний. Да, сегодня последний день зимы, двадцать восьмое февраля две тыщи пятнадцатого года. Около десяти утра. Не может быть солнца на юге, тем более такого яркого.
Я поднялся и подошёл к к воротам. Встал посредине, упёрся ладонями в обе створки и толкнул. Смысла толкать не было, ворота заперты снаружи, да и кустарник не дал бы открыться створкам. Но что нам смысл, что логика? Я всегда был безнадёжным гуманитарием, а сегодня вообще стал гуманитарнее в разы…
Открылись ворота, конечно открылись! Ещё бы! И нога моя ступила в звонкое, горячее, стрекочущее лето.
– Опаньки! – сказал я – Хайнлайн...
– Не… – возразил начитанный Цибулис, интеллигентная музейная собака, – скорее Метерлинк.
продолжение следует)))