Повесть моих лет. Глава 7

Виктор Мотовилов
   
     С некоторых пор моими спутниками стали не один человек, которого мы видим только в солнечный день и называем своей тенью, а сразу несколько, но уже полутени. Они  со мной в любую погоду. В любое время суток. Особенно удивляли меня безлунной ночью. Всегда появлялись в серебристом свете. Не сразу я к ним привык. Они мне не мешали. Потом долго не обращал на них внимания.

     Неприятности начались, когда эти полутени стали исчезать одна за другой. Каждая из них находила своего хозяина. Так они разоблачили своё инкогнито. Я определил каждого, кому они стали служить. Через эти тени я нашел их. Через эти тени я стал каждым из них. Я узнал, кто они. Они – это мы, то есть, – это я во множестве. Когда-то, где-то мы были ОДНО.

     … Но это ТО-ОДНО -ЦЕЛОЕ за пределами человеческого облика…

     Труднее было подобрать каждому нужное слово. По первой букве: О – Отец, Б – Брат, Д – Дед? Дядя? М ... – споткнулся, значит – Мать… Это уже было. Кто из них даст мне ответ, хотя бы на один из проклятых вопросов?

     …И оглянулся я на все дела мои…

    – Посмотри, как похожи наши тени. Мы такие разные, а тени наши так похожи. Удивительно. К чему бы это?
    – К дождю…
    – Зря смеёшься. Иди следом за мной. Погрузимся в наше прошлое.
    – Как-нибудь в другой раз. Сейчас нет времени.
    – Боишься? От себя не убежишь.
    – Ну, раз так хочешь. Давай! Это далеко?
    – Как получится.
    – А ключ у тебя есть?

    – Да. Вот мой ключ: «Всё уже было».
    – Всего один ключ? Надо ещё. Придумай что-нибудь на букву В.
    – «Врач». Подойдёт? Который меня убил…
    – Да. Это будет Второй ключ. Расскажи про этого Врача.

     …Со мной происходили разные события, такие далёкие друг от друга, но крепко связанные между собой. Стоило только чуть задремать, начинал мучить всё тот же странный сон.
 
     Медленно едет переполненный горем катафалк. Откуда-то снизу вдруг появ-
ляется огромный человек в белой одежде. Приближается ко мне. Ручищами обхватывает мою голову. Пальцами всё сильнее давит на мои глаза. Сейчас произойдёт то самое страшное, непоправимое. Я цепенел от ужаса и проваливался в черную бездну…

    – Такое начало подойдёт?
    – Непонятно. Почему врач? Почему глаза?

     …Это история о сверхчувствительности моих глаз. Начинать её надо рассказывать с эпизода из моего раннего детства, который я запомнил на всю жизнь…

     Мне четыре года. Я играю во дворе. Вдруг что-то попало мне в глаз .
    – Ой-ой-ой! - Громко завопил я, зажав рукой оба глаза. На мой душераз-
дирающий крик прибежали мама, бабушка и тётки. Окружили меня.
    – Что случилось, миленький?
    – Ой, глаза! Глаза! Ой-ой! - Продолжал я истошно орать.

     Никаких острых предметов поблизости не обнаружили. Решили осмотреть мои глаза. Но не тут-то было. С большим трудом женщинам удалось убрать мои ладошки от моих глаз. Однако, я так сильно зажмурил свои глаза, что им никак не удавалось поднять мои веки. К тому же, я всё время мотал головой и продолжал что есть силы орать. Меня обуял панический страх. Прикосновение чьих-то пальцев к моим глазам повергло в такой ужас, что я, кажется, описался в штанишки.

     И даже став взрослым, я с большим трудом переносил по-
сторонние руки на моих глазах.

     …Судьбе было угодно, чтобы в преклонном возрасте мне пришлось дважды перенести полосную операцию на глазах. Уже привязанный на операционном столе, я вдруг стал так дрожать, так стучали мои зубы, выбивая дробь, так дёргалось всё моё тело, что врачу пришлось срочно делать успокаивающий укол в вену. И накрыть меня одеялом, чтобы я согрелся…
    – Ты просто трус!

     Но почему именно глазной страх сидит в моих генах? Когда и в результате чего страх оказался врождённым? Я согласен на любое погружение в своё прошлое, чтобы найти причину этого страха.

     Как рубашку сдираю с себя собственную кожу. Шелуху наслоений. Слой за слоем. Из рода в род. Я хочу увидеть себя доизъянным. Хочу прочувствовать себя первозданным.

    – Неужели это всё я? Один во множестве. Сколько же было моих рождений?

     Я не буду придумывать, фантазировать, иль бессовестно
врать!

     Брат мой! Друг мой! Не спеши брать в руки следующий том. Не понравилась моя исповедь – перечитай потом.

    – Где моя Главная Тень? Какая ты? Отзовись! Я чувствую тебя. Мы такие разные стали. Ты такой большой! А я такой маленький…
    – Тебе сейчас ровно четыре года. Смотри сюда. Видишь?
    – Это мама. Это мой братик. Где мы?
    – На краю леса.
     Подсыхает только что выкопанная картошка. Розовые клубни освещены последними лучами заходящего солнца. Картошки не больше трёх вёдер. День кончился. Небо темнеет. Прохладно.
    – Да, да. Я это вижу. Мама что-то говорит. Но голоса её нет. Я хнычу, но не слышу себя. Хочу кушать? Братик двумя ручками поднимает с земли клубень, с трудом подносит к ведру, но картофелина падает рядом с ведром. Сопит. Занят делом. Будущий трудоголик. Мамины ладони оглаживают каждый клубень, снимают подсохшую грязь. Она потонула в своих не весёлых мыслях.

     …Этой картошки едва хватит до февраля. Как прожить до появления крапивы и лебеды? У кого опять занять картошку? Опять придётся весной сажать очистки. Много ли опять с них вырастит. Эта ужасная бесконечная война! Когда она кончится? Господи! Лишь бы живой остался. Так давно не было письма. Я не вытяну одна двоих детей. Ишь, как смотрит. Весь в отца…

      Я не помогаю. Стою неподвижно. Парализован её тоской. Будущий безвольный созерцатель. Сейчас из глубокого колодца детской памяти говорю своему взрослому двойнику.
    – Мама меня не ласкала. Но и наказывала редко, в минуты отчаяния за свою безысходность.
    – Бывало, бью его, а сама чуть не плачу, мал ещё, ничего не
понимает. Ладно, сама всё сделаю. Пусть погуляет.

                * * *

     Я скольжу вниз коридором беспамятства, как по канатной дороге. Этого делать нельзя. Мелькают серые стены – монолит забвения. Это - всё годы и годы моих забытых жизней. Утерянные навсегда причинно-следственные связи. Невозможно оживить гранит спрессованного времени. Стоп!

    А если поискать время, прожитое в полном сознании? Хотя бы только один день. Даже полдня. Пусть час. Найти хотя бы несколько минут, прожитых в полном сознании. Встретятся два Я одного сознания. Одного поля ягодки, как говорили раньше. Подобное притягивает подобное, говорят теперь. Объединить эти два Я одного сознания. Получится?

    – Фантастика! – как удар колокола произнёс ГОЛОС.
    – Да, – с готовностью соглашаюсь я. – Вся наша жизнь – сплошная фантастика. Жизнь видимая и невидимая. Крот вылез из норки на поверхность. Огляделся. Пробежал до следующей норки. И юркнул под землю. Исчез, чтобы появиться из очередной норки где-то на поверхности. И под землёй, и на поверхности её – это один и тот же крот. И движется он в одном и том же на-
правлении.

    – Фантастика! – вторично произнёс колокольный Голос. – Ищи дерево с повреждёнными годовыми кольцами!

     Я задумался. Где такое дерево? В лесу, конечно. А лес где?

    – Поищи на пятидесятой версте от Москвы, где сейчас проходит железная дорога на Ярославль.
    – А верстовой столб там ещё стоит?
    – Нам нужна не столбовая дорога, а едва заметная тропинка на Трёхселище. Иди. Не мешкай. Пока не погас серебристый свет.
    – Ну, что же, я готов!

     … Смерть настигла его в пути? Нет, это не годится...

                МАТЬ – ВОЛЧИЦА.

     …Маленький ребёнок бежал по лесной дороге. Луна прыгала над головой. Деревья шарахались в сторону. Корневища цеплялись за его ножки. Кое-где на песке оставались отпечатки крохотной голой стопы И он упал. Заплакал. Он заблудился. Его никто не искал.

     Волчица-мама сытая вернулась с удачной охоты. Оттянутые соски её были полны молоком. Накормила двух своих волчат. Умиротворённая лежала с ними в логове. Волчата даже во сне чмокали язычками и дёргали вымя лапками. Вдруг кто–то жалобно по-детски, едва слышно заскулил совсем рядом. Волчиха подняла ухо. Слушала, слушала, потом вздохнула. Встала на ноги. Ещё послушала. И пошла.
     Вернулась она не одна. Лбом и туловищем подталкивала маленького голенького человечка. Подтолкнув его к волчатам, легла рядом. Прижала всех троих своим отвислым животом. Сосок с белой каплей молока оказался на губах того, кого она привела. Его ротик открылся и жадно вобрал в себя сосок. Передними зубками он сделал ей больно. Но она стерпела. Своим языком она стала его чистить. Человечек был очень грязный, особенно попка.
     Волчиха-мама прекрасно знала, откуда в лес пришел мальчик. И мальчика этого она знала. Когда стало темнеть, она, как и в прошлый раз, привела его к самому огороду, который примыкал к крайнему дому селения из трёх дворов.
Ребёнок благополучно миновал грядки с горохом и репой. Вскарабкался на крыльцо своего дома.
     На верхней ступеньке стояла старая женщина и видела уходящую волчицу.

    – Прошлый раз ты покормил её волчат. – Прошамкала она беззубым ртом. – Потому она тебя не тронула. - Как взрослому сказала старуха. Она напоминала забытую почерневшую в поле копну с растительным орнаментом, который давно пересох и осыпался с неё под ударами осенней непогоды.

    – Первая жена твоего отца умерла во время родов. Её душа переселилась в собаку. Ты её сын. Эта собака ушла в лес. Стала жить с волками. Это она привела тебя домой. Не гавкнула ни одна собака в селе. У тебя нет матери и отца. Твой настоящий отец не вернулся зимой с охоты. Замёрз в лесу после драки с медведем. Ты – подкидыш у моего сына. Он тебя взял, чтобы ты кормил его в старости.

     Голос её был сухой и шершавый как древесная кора. Говорила сама себе тише звука ручья, тише шелеста листьев кроны на ветру. Глаза гноились. Губы сжались и провалились в беззубый рот. Мальчик не слышал и не понимал её слов. Не знал, что скоро она уйдёт в лес, станет деревом с вороньим гнездом вместо головы…

                Я И МОЯ ТЕНЬ.

    – Нет! Больше не могу! – Вскричал я, выныривая из неведомого мне прошлого. – Я не выдержу! Мне тревожно! Что-то вот-вот должно со мной произойти…

     Бешеное сердцебиение и оглушительный грохот в ушах вагонных колёс, словно поезд длиннющим составом проносится мимо меня. Это погружение в прошлое отнимает столько психических сил! Иссякла моя нервная энергия. Только что виденная мной сценка с волчихой вдруг потеряла красочную привлекательность. Стала плоской, черно-белой, отталкивающе не выразительной. Она лишилась всего, что привносит в жизнь человека
психическая энергия.

    – Не волнуйся. Я тебя вижу. Постоянно с тобой. Беру над тобой шефство. А как иначе? Мы же с тобой – одно.
    – Теперь и я тебя вижу. Какой ты серый и невыразительный. Бесконечно близкий мне человек. Появляешься на расстоянии и вновь пропадаешь. Молчишь. Не жалуешься. Ничего не просишь. Сделаю всё для тебя. Главное, что мы – Встретились! Хочу больше знать о тебе.

    – Направь свой луч внимания вон туда. Что видишь?
    – Я же сейчас был там.
    – Смотри дальше, ещё дальше. Видишь?
    – Ничего не вижу…
    – Значит, рано ещё. Не готов. Сколько ты знаешь заповедей Христовых?
    – Десять, кажется…
    – Была ещё одиннадцатая.
    – О чём она? Что в ней говорилось?
    – Не бойся!
    – Не знаю её…
    – Знал. Ты знал её. Это было давно. Верни себя прежнего. Сейчас ты другой.
    – Как это сделать?
    – Работай! Мы будем встречаться каждый год. Я буду спрашивать тебя
    – Готов?
    – Нет. Я не готов. - Услышу в ответ.
    – Но ты, моя Тень, ты знаешь?
    – Да. Я та самая Тень, кого ты ищешь.
    – Значит, от меня прежнего осталась только тень. Грустно…
    – Такова эта реальность. Надо сменить реальность. Поэтому тебе так тяжело. Ты был в стадии куколки. Грызи свой кокон!
    – Умереть, чтоб вновь родиться свободным? Да здравствует Свобода! Я прогрызу кокон. Ура! Свобода!
    – Я ждал этих слов! Ты – готов! Внимание! Теперь видишь?

     Маленькая крестьянская избушка. Единственная полутёмная горница с низким
потолком и земляным полом. Отверстие-окошко едва пропускает дневной свет снаружи. Бедно, но опрятно. На столе дорогая посуда, но еды в ней мало, её разогрели от вчерашнего обеда. Я сижу в красном углу. Надо мной икона. Но лампада перед ней не горит – пуста. На мне заношенная, опрятная одежда из тонкого полотна. Хозяйка преждевременно состарилась от непосильной работы. Передвигается от стола к печке плавно, без суеты. Подает на стол еду, сморщенными, но ещё красивыми руками.
    – Я никуда не уйду, – говорю я сидящему передо мной чернобородому, очень крупному человеку в боярской шапке.
    – Это всё что осталось от твоих хором – презрительно говорит он, указывая в глубину темной комнаты. – Уходи отсюда, ты мне мешаешь. Всё равно Трёхселище будет моё. Уходи к своим панам. Они тебя примут. Ты с ними одной крови.
    – У меня ещё есть она, – указываю на икону Божий Матери над головой. – Она меня не оставит. Вот ещё сын растет.
    – Этот вы****ок? Ишь, зенки вылупил! Так и лезет в душу! Десять зим пережил волчонок! Бесстыжие глаза выкалывают.

     …Я стоял у стены и не успел посторониться. Боярин, уходя, больно ткнул обрубком пальца мою голову об стенку. Почему-то я был сразу в двух ипостасях. Болезненный хозяин той избы, и худенький мальчонка у дверей. Я не виноват, что у меня были такие сильные глаза. Они видели человека насквозь. Я видел, что сейчас мамка не любит папку. Сейчас ей люб этот чернобородый боярин в дорогом кафтане. Я молчал, но мои глаза меня выдавали…

                * * *

     Сколько раз я хотел обернуться и посмотреть назад. Но не делал этого. Боялся чего-то увидеть. Потом тоже не оборачивался. Знал почему. Я знал ЧТО находиться сзади. Но ЭТО исчезнет, если обернусь. Так мы жили вдвоём. Я был, и меня не было. А я был!

    – Не думай о времени, я тебя отпущу вовремя.
    – Тот, кого я ищу – это Ты? А Ты – это Я сам? Встреча с самим собой. Она такая трудная. Почему?
    – Это встреча с Божьей волей. Однажды ты нарушил Божью волю. Это было очень давно. Твое племя собралось, чтобы наказать молодого мужчину. Его ждала смерть. Или изгнание. Он не сожалел и не каялся. Не принято было. Знал, что мертвую ветку срубают. Но ты – старейшина племени – его оправдал. Тебе верили. Твое слово – закон. Ты все превратил в шутку. Посмеялся над ним и все посмеялись, и забыли его грех. Однако с тех пор тот человек, стал твоим кармическим антиподом. Вы поменялись местами. В каждой новой жизни вы рождались друг около друга. Он становился все благополучнее, лучше. А ты деградировал. Его благополучие росло на твоем падении. Ты знаешь его. Однажды
он уволил тебя с работы. А ты считал его своим другом. Однажды он соблазнил твою жену.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Мужчина бежал по лесной тропинке. Страх гнал его.
    – Чего я боюсь?
     Кто-то шел сзади и так же убыстрял шаг. Также замедлял шаг.
    – Чего я боюсь?
     У меня в кармане пистолет, заряженный, и к нему полная патронов обойма. По телефону я вызову сюда хоть вертолет. Чего я боюсь? В том то и дело. Стрелять бесполезно. ЭТО исчезнет, как только я обернусь. Хорошо писателям фантазировать на такие темы в теплой комнате за письменным столом. А чего я боюсь? Этой луны? – Нет. Этих деревьев? – Нет. Этих торчащих пней, корневищ? Я боюсь это все вместе взятое. Все это создает свою застойную атмосферу. Я угодил в безвременье. В реальность, непонятно какую.

    – Отсюда невозможно уйти. Некуда. Кончилась ваша действительность. Здесь другая действительность. Приспосабливайся. Старайся понять. Ум – это объяснение очевидного. Интуитивный ум этого анализа не требует. Жить за гранью ума. Жить в радости. Прочь сомнения. Ответственность за предстоящее действо – быть впереди совершаемого действа – опережать его. Вера в рацио – вера в человека. Один для всех – все для одного. Вот так мы смещаем местопребывания Бога.

    – Кто это говорит?
    – ВЫБРОСЬ ПИСТОЛЕТ ОН МЕШАЕТ ТЕБЕ!

     «Друзья, люблю я Ленинские Горы,
     Там хорошо встречать рассвет вдвоём.
     Видны Москвы чудесные просторы…»

    – Всё! Ты сделал полный Круг! - Произнес внутри меня Голос.

     – Проснитесь! Приехали. - Молодой женский смех вывел меня из оцепенения.
     – Вы ездите уже сорок минут. Мы не стали вас будить. Всё равно сегодня народу нет.
     Девушка заботливо помогала мне встать с подвесной скамейки на ноги.

     …Ай-я-яй! Как неосторожно. Опять прокол. То я бегу вниз по эскалатору, идущему вверх. То полчаса утюжу туда-сюда отрезок собственной гипотенузы на подвесной канатной дороге. Права была жена, когда говорила, чтоб я был собранным и внимательным.

     Стоп! Какая жена? Где? Когда? Их так много было у меня, как много меня самого. Это логично и правильно. А исключения были? Чтоб алогично и против правил. Проще – неестественно. Годовые кольца на дереве говорят о катаклизмах не те, что здоровые. А наоборот…

    - А метро здесь далеко?
    – Мы сейчас закрываемся. Если вы подождете немного, мы подвезем вас на машине до метро. Ой, вы куда? Саша, Саша смотри!
     На поворотном кругу хохотал электрик Саша.
    – Он рванул как молодой конь! Ха-ха-ха.
    – Откуда у старика появились такая смешная шляпа и такое смешное пальто? Да это же не он! – Кричала изумлённая девушка.
                * * *       
     Теперь понятно, почему Павка Корчагин достал меня до самых печенок. Он удачно вместился на веками подготовленной почве целого этноса. Пора поганой метлой гнать из себя эту нечисть!  Я больше не хомо советикус! Но как мне жить дальше?. Хватит ли сил на новую жизнь?

    -У тебя нет иного пути. Остановка смерти подобна.  Впереди ВОЗМЕЗДИЕ и твой ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ! - Услышал я ГОЛОС.

                http://www.proza.ru/2014/10/12/2062