О мёде битвы и тихой печальной радости третьей луны.
Алые капли крови густо ложатся на тетрадный лист, вызывая ликующий трепет сердца и слабую дурноту желудка. Как выяснилось, роль сердца в изложении произошедшего важнее.
Скверно начавшийся день в своём зените посулил неплохой поворот, компенсирующий слабое начало. После наискучнейших лекций по метрологии, которые, несмотря на свою бесполезность, отрывочно улеглись в моей голове (в чём, несомненно, упрекать нужно остатки совести), начался коллоквиум, где блеснуть умом или, на худой конец, имитацией живительной тяги к знаниям я не имел не малейшей возможности. Возникшее чувство апатии, грозившей установиться в сознании на долгое время, было в мгновение разогнано прекрасной в своей простоте и доступности новостью. Речь шла, разумеется, о выпивке. Точнее, о её наличии в количестве, намного превышающем мои самые смелые надежды. Восемь литров казахского коньяка было надёжно спрятано от посторонних глаз в стиральном тазу под кроватью моего старого, а в этот день и лучшего, друга Вити. Для того, чтобы не тревожить юные умы случайно проходивших мимо соседей по комнате, коньяк был сокрыт под толстым слоем картофеля, который, несмотря на то, что сам создавал потенциальную опасность быть съеденным вечно голодным братством, являлся предметом вожделения куда более (или менее) низкого ранга.
Проверив коньяк и предварительно решив все дела, мы закрыли дверь, оставив позади проблемы насущные, терзаемые чувством предстоящего поиска глубинного смысла на донышке чуть заветревшегося, но проверенного временем гранёного стакана. Смею Вас уверить, за понесённые муки души и тела мы были вознаграждены сполна. Коньяк оказался превосходным, а его несколько приторный аромат и отсутствие горьких ноток сыграли роль своеобразной закуски внутри естества, что было приятным сюрпризом, учитывая тот факт, что закусок реальных, ни дорогих, ни дешёвых, мы не имели. Что касается картофеля, то этот вариант был негласно отвергнут в виду того, что за долгое время он успел опротиветь и мне, и Вите.
Половина первой бутылки ознаменовала первый этап опьянения: приятное тепло, волнами расходившееся по всему телу, в совокупности с кристальной ясностью ума. Живот довольно урчал, и завязался разговор, вполне характерный для трезвых людей, находившихся в приподнятом настроении.
-Неслабо сегодня по ушам постучали.
-Вот уж точно: «Люби погрешности, сынок, ибо будут они преследовать тебя в течение всего жизненном пути. Нет ничего идеального, везде погрешности».
-Ага. Вот удивит тебя девушка стандартным: «Дорогой, я беременна», - а ты ей: «Милая, дай мне одну минуту и я устраню эту погрешность. Вот только сбегаю за учебником по метрологии…»
-Боюсь, если у меня появится девушка, то это будет непростительная погрешность того, кто сидит там, на верху.
-Не слышал про непростительную погрешность. Может, абсолютная?
-А что есть абсолют, по Камю, если не…
-Прости, перебью. Наливай.
Первая бутылка завершилась на высокой ноте, и разговор уверенно стремился войти в свою привычную, устоявшуюся за долгие века крепостничества, «Домостроя» и средств массовой информации, колею. Как всегда, разговор зашёл о политике.
-…Нет, ты сам подумай, как наша страна может развиваться без твёрдой руки лидера? Вот смотри, Борис Годунов всем хорош был, реформы неплохие предпринимал, да, говорят, царь не настоящий. Декабристы вообще невинные юнцы с мягким пушком, как у Лысого. А Временное правительство? Посидели, побюрократили, разбежались. И что после себя оставили – пустые бумажки-керенки и парочку эсеров-террористов. Троцкий с горящими глазами с трибуны вещал: «От революции в стране к революции мировой». Да только своя рубашка дороже. А вот сейчас, взять, к примеру,…
-Послушай, ты сам веришь в тот бред, что несёшь?
-Хм… Да, бред, конечно. Наливай.
Вторая бутылка подходила к концу и в животе назревала буря. Разговор, стихавший по мере уничтожения второй бутылки, остановился окончательно. Мы долго смотрели друг другу в глаза, и, придя, наконец, к немому согласию, достали третью бутылку.
Каждый глоток обжигал горло, словно мгновенно приходящий и уходящий приступ ангины. Поддерживать разумный разговор удавалось с трудом.
-В конце концов, всё это не важно…
-Это да.
-Вот мы тут сидим, а Земля всё равно крутится, и потом будет… вертеться… даже если…
-Я тебя понял.
-Вот. А так, если взглянуть на мир глазами идеалиста, то всё равно… всё… крутится…
-Пойду я, пожалуй, темно уже.
-Что, уже? Ну ладно, тогда до завтра.
-Увидимся.
Оставив позади комнату и её грозные тучи табачного дыма и алкогольных паров, я чуть протрезвел и, хотя движения тела были механическими, на полсекунды опережавшими голову, решил прогуляться.
Природа уже сбросила с себя первичный грязно-снежный покров ранней весны, и небо, засорённое светом огней большого города, приобрело привычный коричневатый оттенок. Ступать по чуть влажной, пружинистой земле было приятно и вместе с тем воздушно-легко. Разум, медленно возвращаясь в свои владения, лениво брал контроль над телом, опьянённым и эфемерным.
Компания из трех человек прошла мимо, дымя сигаретами.
-Парни, не угостите? - Губы неохотно выговаривали слова, что стало для меня неожиданностью.
-Обойдёшься. У самих мало.
-Халявы не будет.
«На нет и суда нет» - подумал я.
«Что, зажали?» - Промолвили губы, заставляя меня лишний раз убедиться, что алкоголь пробуждает звериные инстинкты, которые, учитывая нарушение гармонии тела и разума, приводят порой к самым печальным последствиям. С другой стороны, возможно, речь идёт не о банальных инстинктах, имеющихся у всех и каждого, а о моей истинной природе, запрятанной под толстым слоем норм этикета, страха перед законом и копившихся год от года комплексов. Как бы то ни было, результат предсказуем.
Резкий поворот «все вдруг», отличающийся такой слаженностью действий, что позавидовал бы и адмирал Рейнхард Шеер, и последующее наступление врага заставили сердце биться сильнее, а мозги лихорадочно соображать. Тело, нередко подводившее в подобных ситуациях, подвело и на этот раз.
-Ты чё, смелый… Кто зажал?...
-Ты меня жлобом назвал?
-Отвечай, м…
Весь диалог, а точнее коллективный монолог, сопровождался методичными толчками и традиционными бычьими движениями голов. Вытолкнув меня с дороги и прижав к стволу дерева, оппоненты усилили напор. В ход пошли добрые, звонкие, до боли знакомые «лещи». Я, инстинктивно стараясь вжаться в дерево и, отведя руки назад, обхватил ствол…
Спустя мгновение, в голове просветлело, и перед глазами открылась невероятно живая картина. Одинокий человек стоял на вершине стены – допотопного вала, собственноручно сделанного из камней, веток и земли. Враги его, пыхтя от натуги, подбирались всё ближе, время от времени устремляли вверх злобные взгляды, скаля зубы и крича оскорбительные слова. Я сразу узнал Его, героя саги, воспетой бардами и через вереницу веков дошедшей до нас в своей стальной красоте и мрачном великолепии Средних веков. Голова первого врага находилась как раз на уровне ступней застывшего статуей викинга. Улыбнувшись печальной улыбкой, Гисли сын Кислого с рёвом обрушил удар…
Я размахивал руками, словно терзаемая ураганом мельница, не обращая внимание ни на град ударов, сыпавшихся со всех сторон и в своем апогее сбивавшим меня с ног, ни на того, кого я бью, и есть ли в моей борьбе хоть малейший толк. Вокруг били барабаны, слышался звон мечей, танец валькирий закружил весь мир в потоке яростной битвы и лишь волки завывали вдали.
Матерь лесов окрасилась воинов влагой,
Будет небесным обжорам наутро пожива.
Очнулся я глубокой ночью и первым делом провел языком по зубам. Передняя двойка угрожающе шаталась, но в целом исход можно было назвать не самым катастрофическим. Руки и ноги не сломаны, кулаки, к вящей моей радости, сбиты практически до костей, левое ухо порой «простреливалось», и было тяжело сделать вдох. В остальном всё было в порядке. Опираясь на локти, я чуть приподнялся и осмотрел себя, оценивая наружные повреждения. На левой ноге не было ботинка, и вдоль штанины шёл широкий порез. К счастью, лезвие не зашло глубоко. Рубашка, измазанная кровью, не имела видимых повреждений.
Закончив осмотр, я снова прилёг. Из-за тонких лент облаков медленно выплывала луна, обдавая холодным светом голые, с чуть заметными почками, ветви дерева над головой. Я повернул голову, и молодая трава, выйдя из темного забвения ночи, заискрилась чуть замутнёнными оттенками своего молодого серо-зеленого цвета. Права Сэй-Сёнагон: «Пусть в эту ночь месяц светит полным блеском, а звёзды сияют так ярко, что, кажется, видишь их лживые лики».
О большем и мечтать не приходиться.
Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2014/09/10/1492