Мертвая Зима. Фантастический роман

 
Мертвая Зима


Предисловие

«Мертвая Зима» – депрессивный фантастический роман о зиме, рыцарях, одиночестве, холоде, чудовищах, драконах, кошках, сомнениях и страхах. События в этой книге на 7 лет предшествуют событиям «Осени».
В романе описываются события, время и место происшествия которых никак не соотносится со временем и местом пребывания читателя. Единственное, что соединяет эти две точки в пространственно-временном потоке, это Бог и единая соборная и апостольская Церковь Христова, которые пребывают вне пространства и времени.

В книге отсутствует одна глава, вернее не глава, а описание некоторых событий, которые имели место быть в данном повествовании, но по некоторым причинам не попали в него, что, в общем-то, не портит книгу, так как о них можно получить достаточное представление из диалогов персонажей, обсуждающих эти события.

Также. В книге упоминаются истории Сэй Майра и герцога Конрада Булле имеющих непосредственное отношение к событиям происходящим в романе и проливающие свет на мотивы некоторых персонажей и предысторию описанных событий. О них можно получить некоторое представление со слов Адама Роместальдуса и не только. Эти истории заслуживают отдельных повествований. Так, история Сэй Майра и секты ее брата, рассказывается в книге «Беспокойная Весна», события которой разворачиваются за полгода до «Зимы», а полная история Адама Роместальдуса – в «Гирте», истории командировки детектива Марка Вертуры. Эти книги начинают и заканчивают историю Симоны Эмрит, магната Зо и других персонажей. Когда-нибудь я сведу их воедино в полноценную трилогию.


Немного от себя.

Когда-то я думал, что события написанной книги происходят в далеком будущем после всех возможных концов света, потому что Бог все-таки пощадил часть людей, как после великого потопа, о чем, например, свидетельствует картина в кабинете Хельги Тралле, где с неба льется огонь и люди, всякие безбожники, секс меньшинства, язычники, сатанисты, мусульмане, блогеры и прочие гонители церкви Христовой заживо горят на улицах, а в стороне под серебряным крестом в ужасе взирают на все это те, кто не отверг Бога. Что цурик – это английский язык, а агент Роместальдус дарит наставнице Салет пластинку Шопена… Но что-то пошло не так и все оказалось гораздо сложнее. Прибавились планарные и временные пласты, транспространственные корпорации, великий Архитектор и его падшие ангелы, теория замедления времени и все такое.
В общем, это никакое не будущее. И не прошлое.
В любом случае это не имеет значения, как для нас с вами не имеет прямого значения, вертится ли Солнце вокруг Земли или Земля вокруг Солнца. В сухом остатке всегда останется человек, его душа, его поступки и его отношения с Богом.

И напоследок. Несмотря на многочисленные редакции, мне так и не удалось выловить все ошибки типа «он стоял в плаще, шляпе и шляпе». Вообще я постараюсь сделать это в ближайшее время. В остальном же история завершена, имена и даты выверены, упоминания событий и персонажей в диалогах приведены к общей концепции и меняться больше не будут.
Список изменений большой, но вряд ли он будет кому-то интересен.
Кстати, совпадение сокращения моего псевдонима с псевдонимом маркиза Димстока из книжки – всего лишь случайное совпадение. Просто так получилось.
23.12.2017. Доктор Фиреон.

***

Глава 1. В темном-темном городе

***

Трудно найти ту точку, с которой события страшной и особенно холодной зимы 1534-го года свернули на ту верную дорогу, где заканчиваются пути людей и события целиком и полностью оказываются в воле беспощадного Божьего провидения, иначе именуемого судьбой. Полагаю, не стоит задумываться об этом, и без долгих предисловий  начать рассказ с того, чтобы наиболее ярко представить читателю главного героя, вернее совсем не героя, а скорее невольного участника тех давно прошедших событий.

***

Все началось в той самой подвальной харчевне, где сидел Холек. Скромный, отдыхающий после тяжелого дня, следователь полиции свободного города Мильды, под градоправительством барона Эмери, верноподданного государя Арвестина, правителя Северного Королевства…
Сутулый, небритый и зеленоглазый мужчина с серыми длинными волосами, в неприметной серой мышиной мантии и бежевом плаще. Поверх ворота намотан длинный, до колен, с треугольным узором шерстяной шарф, плащ криво заколот фибулой с погнутой иглой.
Пьяно привалившись к стене и, запивая из кружки, вяло царапал грифельным стержнем лист бумаги, как это бывает у всех уже нетрезвых, но еще и недостаточно пьяных, творческого склада ума людей.
– Прошу вас, умоляю, подвиньтесь немного! – плаксиво заныл, залебезил, какой-то пожилой щуплый человечек в огромных очках с неимоверно толстыми стеклами. Не дожидаясь ответа, он поставил рядом со следователем свою глубокую миску с жареными в жиру бобами и разложил горбушку черного хлеба. Хрустко разломал головку чеснока. Холек подвинулся. Занимаясь своими художествами, он тоже грыз жареную горбушку и закусывал чесноком.
Под низкими закопченными сводами стояла тяжелая дымная духота. У противоположной стены горел открытый очаг, на столах перед посетителями чадили толстые, оплывшие от жара свечи. Густой запах прогорклого жира пропитывал старые кирпичные стены. Изможденная гарью и жарой служанка в подвязанной фартуком, забрызганной маслом старой, неопределенного цвета мантии, с платком на бесцветных от постоянной готовки волосах собирала со столов грязную посуду.
– Еще вина, – вручил ей пустую кружку Холек. Та устало кивнула и приняла ее на поднос.
Пожилой сосед вяло поковырялся в тушеных бобах, бросил на следователя быстрый взгляд, достал помятую газетенку и, положив рядом, заерзал по строкам темной от бесконечного употребления деревянной ложкой.
– А вы, я полагаю следователь? – внезапно спросил он и, по-старчески открыв рот, уставился на Холека.
– Да, да, – вяло отозвался тот, – детектив Марк Вертура, к вашим услугам.
– Несомненно, тайной полиции. Сейчас это, конечно же, очень модно, – старичок хитро улыбнулся, – простите, я забыл представиться, – и, приложив руку к груди, чуть поклонился, – Бап. Оптических дел мастер.
– Чудесный вечер, не правда ли? – устало, но вежливо улыбнувшись в ответ, приложил ладонь к сердцу в поклоне Холек, – а, позвольте спросить, как вы догадались, что я из полиции?
– О, молодой человек, это же совсем несложно, – лукаво улыбнулся старичок и бесцеремонно ткнул пальцем, – у вас же написано.
Холек присмотрелся и с досадой отодвинул кружку. Край его листа уже был заляпан пролитым вином и через пятно, вывернутыми наизнанку буквами красовалась фраза «илоп ледто йор». Следователь перевернул лист и поморщился. «Приказом высокого лорда Михаэля Динмара, второй отдел полиции» – такими словами и прилагающейся печатью заканчивалось  официальное письмо лорда Динмара к доктору Альберту Жустику, которое Холек случайно использовал в качестве поприща для своих скудных художественных потуг.

***

Дверь с грохотом распахнулась, и в погреб ввалилась большая кампания каких-то растрепанных, усталых, но весьма довольных собой людей. С улицы дохнуло морозной свежестью. Те, кто сидели ближе к дверям принялись поводить плечами поплотнее кутаясь в плащи и накинутые на плечи пледы.
– Хо-хо! – весело галдела кампания, моментально расколов сонный покой уже было начавшей засыпать предмостной закусочной.
– Хой, а где танцы?
У камина встрепенулся успевший уже задремать на стуле музыкант. Протирая глаза кулаком, он с сомнением заглянул в свою флейту и мучительно зевнул.
– А ну! Не зевай! – огромный пьяный детина, не рассчитав силу, хлопнул его по плечу так веско, что тот едва не слетел с табурета лицом вперед, – ну же! Мы жаждем! Песен и веселья! Вперед! Соль мажор, или что у тебя там есть!
И бросил перед флейтистом несколько медных монет.
– Давай сюда! Подвинься! Хой, юва, на всех и каждому по три!
Кампания с грохотом сдвинула два стола, расставила скамейки и весело расселась, в ожидании угощения оттопырила губы. Девушка сбилась с ног, когда молодчики наперебой начали требовать то бобов, то юва, что чего еще покрепче и повкуснее, перемежая заказы глупыми солдафонскими шуточками и громовыми раскатами хохота от которых господин Бап вжимал голову в плечи, боязливо озирался вокруг. Служанка суетливо забегала по залу то и дело, всплескивая руками, когда ее просили поднести что-нибудь новенькое, а кабатчик – пожилой джентльхом в углу, то и дело подгонял ее. По всей видимости, это были местные завсегдатаи.
Холек зевнул, спрятал бумагу в планшетную сумку на боку, привалился к стене и было накинул на глаза капюшон чтобы и без того тусклый свет не резал воспаленные от выпивки и дыма глаза, но не прошло и пяти минут, как дверь снова с грохотом распахнулась и грубый утробный бас перекрыл шум новоприбывшей компании уже было поднявшей веселый тост.
– А ну деревня! Кому тут комендантский час нарушать можно?
В зале воцарилось молчание. За столами притихли. Люди опасливо поворачивались в сторону двери.
– Дверь прикройте, пожалуйста, господин Клопп! – извиняющимся, плаксивым голосом заскулил Бап, – дует!
Огромный, толстомордый полицейский при всех регалиях, подбоченившись, возвышался в невысоком проеме входных дверей. Он был настолько высок и могуч, что кокардой своей крошечной, непропорциональной габаритам огромной головы, шапочки задевал за притолоку, и настолько широк в брюхе, что двое полицейских поменьше и поскромнее напрасно вытягивали шеи в попытках заглянуть в зал из-за его толстой прикрытой броней спины. Богатый воротник венчал, украшенный серебряной заколкой плащ районного надзирателя, а под его тяжелыми синими полами тускло поблескивал нагрудник кирасы. Перчатки достопочтенного господина Клопа были расшиты золотом, а на поясе висела обрамленная серебром костяная табличка с изображением анаграммы жандармерии с регалиями капитана.
– Сейчас я тебя сам сдую, стекляшкин! – набычив густые черные брови, прогремел он, – кто не далее как пятнадцать, нет, – полицейский рассерженно выхватил из-за отворота мантии дорогие, совсем не по жалованию капитана, треугольные часы с позолотой на длинной цепочке и сверился с ними, – семнадцать минут назад, запихал постового Мюка башкой в очко сортира на улице Подвалов? А ну отвечать!
– Ну, я же говорил… не надо было…– зашептал было один из гуляк другому, но самый большой и наглый отодвинул его огромной ручищей в сторону, так что из широкого не подвязанного рукава показалась гигантское, наверное, толщиной с шею Холека, волосатое запястье с парой дешевых медных браслетов и, выпятив грудь, поднялся со скамейки навстречу полицейскому. Воцарилась тишина. Похлопывая дубинками по рукам, постовые мрачно шагнули к столам.
– Накатим, братья! – замахиваясь кружкой, провозгласил вожак басом. Кабатчик в углу в отчаянии замотал головой и, согнувшись, заткнул руками уши.
И началась драка.
Бап боязливо отстранился и толкнул Холека. Тот проснулся и моментально схватился за свою сумку. Стекольных дел мастер воровато скомкал газету и, подхватив маленькую кожаную потрепанную сумочку, прокрался к двери. Настороженно оглянувшись, не заметил ли хозяин заведения, выскользнул на улицу. Поняв, что в случае расплаты с него потребуют за двоих, следователь тоже предпочел исчезнуть, не забыв прихватить с собой только что принесенную треснувшую поверху деревянную кружку с дешевым кислым яблочным сидром.
Снаружи его ожидал благородного вида человек по самые глаза закутанный в черный плащ и шарф. В его руке была трость, а на ладонях черные перчатки, шитые серебром. Он тоже был в очках, но в круглых, с не по времени суток затемненными стеклами. При приближении Холека, он выдохнул дым, коснулся пальцем переносицы, поправил очки и отсалютовал следователю. 
– Мэтр Холек? Ваша слава идет впереди вас, – он кивнул на распахнутую дверь кабака, где набирала обороты потасовка, – происшествие – ваше кредо.
– Доктор Жустик? – оглядываясь назад, поинтересовался Холек.
– Он самый, – ответил тот и кивнул, – я задержался и нам надо поспешить, клиент должен приехать с минуты на минуту.
Холек кивнул и, залпом допив сидр, швырнул кружку в сугроб. У дверей распивочного погребка «Онанас» собралось уже человек пять. Вяло дымя трубками, мастеровые ожидали, когда закончится драка чтобы войти и поужинать. Кто-то со смешками оглядывался в сторону полицейских саней, на краю которых сидел, пытающийся обтереться снегом тот самый виновник драки, злополучный постовой Мюк. Где-то ниже по улице разносился перезвон бубенцов, между домов заливался зловещий хриплый свист. К капитану Клопу ехала подмога.
– Коксы! – игриво растопырив колени и выпучив глаза, крикнул кто-то. И веселая толпа начала таять на глазах.
– Хой! Коксы! – согнувшись, предупредили в зал через подвальное окошко и бросились прочь. Драка моментально пошла на убыль. И было чего бояться – по заснеженной улице, запряженная двумя лошадьми, опасно раскачиваясь на поворотах, катилась казенная темно-синяя карета. На козлах словно сычи, сидели облаченные в синие мантии и плащи полицейские. Из салона выглядывали хмурые лица вечернего патруля. Еще двое постовых, в кирасах и шлемах, прицепились на подножке позади салона и их тяжелые шерстяные плащи летели по ветру. Экипаж еще не успел остановиться, как они сорвались со своих мест и, выхватив дубинки, бросились в атаку. Сидящий рядом с кучером схватил свой шест и, держа его наперевес, словно рыцарское копье, нацелился в раскрытые двери харчевни «Онанас», но поскользнулся на ступеньках и на заду съехал прямо в самую гущу драки. Из кареты выбежало еще трое, и тоже устремились в бой. Следом за ними из окошка высунулась любопытная голова полицейского капитана в цилиндрической синей шапочке. Над серым воротником блеснула форменная брошь.
Холек и его спутник собирались было скрыться в проулке между харчевней и каким-то сараем, как капитан взмахнул шапочкой и крикнул им что-то, но Холек проигнорировал его, поглубже, натянул капюшон на голову и ускорил шаг.
Они оказались в темном, запорошенном снегом проулке. Несмотря на то, что первые снегопады шли только последние две ночи, от распивочной уже натоптали вполне твердую и удобную дорожку. Где-то впереди, за сараями стояли трех и четырехэтажные дома, чьи тусклые окна еле теплились в темноте уже совсем по-зимнему прозрачной и холодной ночи. В бедных кварталах жгли дешевые сальные свечи. Легкий снег падал с темного зимнего неба. Было холодно – немногим ниже нуля, но воздух был каким-то особенно сухим и морозным. Холека и его спутника догнала копания припозднившихся гуляк.
– А я ему, ему! – радостно заявлял один и махал рукой так, что едва не сбивал шапочку с головы своего низкорослого попутчика.
– Не, вот я... – покачиваясь, водил пальцем перед носом тот.
– А я, пока вы там кулаками махали, выпил из всех кружек! Хо-хо-хо! – хлопал себя по пузу третий.
– Ах ты как!
Один толкнул другого, кампания засмеялась и, покачиваясь, обогнала идущих.
Холек поплотнее закутал ладони в шарф. Он сильно мерз – даже толстая шерстяная мантия, две кину, плащ и шарф не спасали его от холода.
– Южанин. Все никак не привыкните к нашим морозам, мэтр Холек, – констатировал доктор.
– Не привыкну, – коротко ответил тот, и они поспешили дальше. Под сапогами хрустел снег. Тропинка вывела к канаве и перекинутому на другой берег бревну. За канавой была дорога и каменные дома. Перед крыльцом одного горел газовый фонарь. В заледеневшем кювете барахталась уже знакомая пьяная кампания. С хохотом и руганью гуляки пытаясь взобраться по оледеневшим склонам. Холек и Черный Жустик осторожно перешли на другую сторону по бревну и подали застрявшим в беде пьяницам руки.
– О! Благодарим вас! – весело закричали они, на четвереньках выбираясь на обочину, и потянули беспомощно катающегося в снегу третьего. Но он рванул слишком сильно и они втроем со смехом снова опрокинулись вниз. Звеня колокольчиками, мимо пролетели сани. Первые сани в самом начале этой зимы. Холек и Черный Жустик пересекли дорогу и вошли в проулок между домов. Здесь тоже была тропинка. За домами находился заросший кустарником пустырь с торчащими из снега столбами – летом тут сушили белье, а за пустырем еще дома – следующая улица. На нее и вышли. Из старых трехэтажных домов выделялись два. Один на перекрестке, где горел газовый фонарь – с эркером над угловым входом и темными окнами, похожий на какое-то учреждение, а второй – с круглыми башенками напротив.
– Постойте! – сказал Холек. Он остановился и прикурил. Табак в трубке был сухой. Дым на морозе неприятно обжигал горло. Холек никогда не был на этой улице. Он с интересом посмотрел на дом с эркером. Над входом старого здания виднелось украшение в виде, распростершей поддерживающие балкон крылья горгульи. Снизу балкон был украшен каменным шаром со стеклянными вставками, в которых отражался белый свет фонаря.
– Это старый торговый дом, – указал на фасад доктор, – когда-то был очень богатым. Но потом его скупил какой-то промышленник и устроил в нем усадьбу, а потом продал еще кому-то. В окнах третьего этажа тускло светились огни. Чья-то тень прошла мимо портьер, коснулась рукой ткани, но Холек не смог различить, кто это в столь поздний час наблюдает за улицей.
Они поднялись по ступенькам к двери дома с эркером. Черный Жустик быстро сверился с часами и постучал. За тяжелой дубовой дверью раздался глухой перезвон ключей. Лязгнул засов. На пороге тускло освещенного свечами холла их встретил невысокий человек в парадной, расшитой серебром, черной мантии. На его лысой голове плотно сидела форменная черно-серебряная цилиндрическая шапочка. В руках, тоже в черных, как у доктора, перчатках покачивалась подвешенная на цепочку как кадило, изящная керосиновая лампа.  В холе чувствовался аромат благовоний – сандала и амбры. Курительная смесь навевала какие-то непривычные, едва уловимые, но несколько навязчивые чувства. Где-то в глубине тускло поблескивали большие, обрамленные в тяжелые золотые рамы зеркала. У стойки ожидал готовый принять гостей метрдотель – высокий строгий, также облаченный в форму и черные перчатки джентльхом. Он коротко кивнул Черному Жустику и сделал жест рукой в сторону лиловой драпировки, за которой обнаружилась потайная дверь. За дверью была маленькая комната, похожая на ризницу – здесь Холек и Черный Жустик оставили плащи. Доктор достал из поясной сумки часы и сверился с ними. Присел на скамейку.
–Ждем пять минут. Он всегда приходит вовремя.
Холек сел рядом. Тяжелые толстые стены дома не пропускали звуков, арки были низкими и узкими – старое поместье строилось на века. Где-то в подвале, наверное, были большие печи, но даже их тепла не хватало, чтобы прогреть эти толстые стены зимой. В гардеробе было прохладно. Холек не стал снимать плаща. Черный Жустик еще раз посмотрел на часы, подошел к двери и встал у слухового окошка. Спустя минуту снаружи раздался легкий стук. Коротко лязгнул засов, а следом послышались шаги. Доктор жестом подозвал Холека. Тот встал и подошел к окошку. Через матовое стекло трудно было различить черты вошедшего. Холек видел, что он облачен в дорогой, подбитый атласом алый плащ и темно-зеленую мантию. Лицо скрывала глухая алая маска.
– Добро пожаловать в наш клуб, лорд Б. – поклонился метрдотель, – следуйте за мной.
Черный Жустик кивнул и взял со стола лампу. В раздевалке была занавеска, а за ней потайная дверь. За дверью лестница, а внизу, в подвале – маленькая галерея с табуретами и медными трубками.
Одни трубки были с линзами, другие предназначались для подслушивания.
– Вот эта, – указал на один из перископов, и повернул к табуретке слухач доктор.
Холек взгромоздился на табурет, поднес к уху раструб, сфокусировал линзу и прильнул к ней глазом.
– Кажется это не то…– изумленным шепотом воскликнул он.
Заломив руки за спину, доктор деловито заглянул в перископ и констатировал.
– Действительно перепутал. Вот нужный. А это к уху.
Пока он поворачивал нужный окуляр, Холек с интересом заглянул в первый перископ, усмехнулся и, когда все было готово, обратился к новому приготовленному Черным Жустиком прибору.

***

Сполохи пламени плясали по застекленной замысловатым витражом стене. На фоне этого необычного огненного окна выделялся низкий, за которым полагается по-западному сидеть на полу, сервированный серебром стол. То там, то тут по комнате были разбросаны большие алые подушки. У стены удобно лежали застеленные, готовые к употреблению, пледы и мягкие перины. Свет пламени падал на них, придавая помещению особенно загадочный романтично-огненный настрой.
Оправляя полы своей изумрудно-зеленой мантии, человек в алой маске подошел к столу, привычным движением уселся на низкие подушки и подвязал рукава. С легким перезвоном бубенцов из-за алой занавески появилась высокая женщина в ниспадающем темно-синем одеянии и заняла место напротив.
– Мы подготовили бумаги, – достала из сумки пакет и протянула его гостю, – вы должны заверить их все. Здесь же векселя к оплате.
Гость кивнул и, приняв бумаги, хотел было открыть конверт, но собеседница остановила его:
– Можете не беспокоиться о гарантиях. Когда сотрудничество выгодно обеим сторонам обман невыгоден никому.
– Хорошая шутка, – глухо усмехнулся собеседник и спрятал конверт за отворот мантии, – тем более что теперь вы у меня в руках.
– Бесспорно, – согласилась прекрасная собеседница. В полутьме могло бы показаться, что ее раскрашенная узорами синяя маска зловеще улыбается гостю, – мы всегда обращаемся только к самым влиятельным особам.
Руки мужчины недвусмысленно дрогнули, но он сдержал себя.
– Полагаю, вы понимаете, что в условиях воины с Гиртой могут возникнуть осложнения в работе, – многозначительно продолжал свою речь лорд Б. – и действовать надо как можно более поспешно – через две недели в Мильду пребывает королевский ревизор.
– Это означает лишние расходы? – важно поинтересовалась собеседница.
– Именно, – со скучающим видом отведя взгляд в сторону огненной стены, ответил лорд.
– Этот вопрос тоже будет решен. Я должна поговорить с Ним.
– У вас мало времени, – с выразительным кивком головы намекнул лорд.
– Постараемся успеть. Мы же все заинтересованы в этом деле.
Воцарилась пауза. Словно размышляя о чем-то, мужчина вглядывался в сидящую напротив него фигуру, словно пытаясь угадать ее скрытые маской черты. Его руки под столом дрогнули, словно вспоминая какое-то связанное с ней движение. Но так и оставшись без ответа, словно разочаровался и, поднявшись с подушек он, встал и, не попрощавшись, вышел из комнаты. Только атласная занавеска блеснула в сполохах огненной стены.
Оставшись одна, хозяйка комнаты проводила вышедшего, казалось бы, ироничным и презрительным, взглядом, повернулась в сторону окуляров. На миг сердце наблюдающего за таинственной сценой вершащегося на его глазах заговора Холека сжалось от какого-то внезапно подкатившего к груди предчувствия. Ему показалось, что сейчас эта необычная и таинственная женщина в скрывающей лицо глухой, раскрашенной белыми и синими цветами маске смотрит прямо на него, а в темных прорезях зловещим желтым огнем горят плотоядной нечеловеческой похотью фосфоресцирующие зрачки. Казалось сейчас она сидит и по-звериному поводит лицом, словно пытаясь уловить невидимое присутствие следователя. Холеку стало страшно. Но миг и он нашел в себе силы успокоить себя тем, что она физически не может заметить или чувствовать его преломленный множеством линз и зеркал взгляд.
Удостоверившись, что никто не подслушивал их разговор, женщина встала и, развязно покачивая бедрами даже тогда, когда, казалось бы, никто не наблюдает за ней, подошла к занавеске и вышла из комнаты.

***

– Они точно не знают о наблюдении? – тревожным шепотом, словно его могли услышать, поинтересовался у доктора Холек. Тот отрицательно покачал головой.
– Только инкогнито. Это закрытый клуб для тайных встреч, – таинственно ответил он, – не спрашивайте меня ни о чем. Если сэру Бенету будет угодно, он сам посвятит вас в эти тайны.
Они переглянулись. Только сейчас, немного протрезвев, Холек понял, что за темными очками не может разглядеть глаз доктора.
– Вам надо спешить, – зловеще прошептал тот, – лорд Б. вот-вот покинет наш дом.
Они накинули плащи, вышли на заднее крыльцо. После маленькой душной комнаты, Холеку стало особенно холодно. От свежего и морозно-колючего воздуха кружилась голова. Они обошли дом Горгульи и встали в тени стен. Здесь была арчатая калитка с решеткой. Через нее просматривалась вся улица. Какой-то проходящий мимо джентльхом, заметил две притаившиеся в тенях  фигуры и, натянув поглубже на уши капюшон, поспешил прочь. От парадных дверей дома Горгульи послышались шаги. Холек аккуратно выглянул за угол. Лорд Б. – на этот раз в своем полном облачении с низко надвинутым на лицо капюшоном, садился в свою карету. В тенях невозможно было распознать лица. Лакей услужливо открыл дверцу перед господином и поклонился. Лицо слуги тоже скрывала глухая белая маска. Щелкнула ручка двери. Кучер – укутанный в плащ с замотанным темным шарфом лицом – ударил вожжами и погнал лошадей.
– Как необычно, – покачал головой Холек. Что-то в движениях кучера насторожило его, но понять, что именно, он так и не смог.
– Сэр Бенет сказал, что вы первый раз, – многозначительно ответил доктор, – привыкайте.
Умелым движением он потянул Холека за полу плаща в тень к стене так, чтобы ни с козел, ни из салона не могли заметить их, когда карета, набирая скорость, проехала мимо.
– Я прослежу…– делая неопределенный жест в сторону удаляющийся кареты, пояснил Холек.
– Бог в помощь, – пожал плечами доктор.
– Странно слышать такие слова от человека вашей профессии, – с улыбкой ответил следователь.
– Быть грешником и верить в Господа – вполне совместимые вещи, – как-то безразлично бросил доктор и, махнув плащом, развернулся и направился к заднему крыльцу дома Горгульи – мои наилучшие пожелания сэру Бенету.
Холек кивнул, сорвался с места и побежал следом за каретой. Полы его мантии развевались, серый, запорошенный изморозью плащ летел по ветру, из-под тяжелых кованых сапог летели фонтанчики свежего снега. Он старался держаться в тени домов, подальше от редких газовых фонарей, по двое и по трое возвращающихся по домам из цехов и мастерских, жителей окрестных домов, редких скучающих под газовыми фонарями на перекрестках полицейских и распахнутых в ночь дверей многолюдных питейных домов.  Бесшумной тенью он мчался следом за ускользающей от него каретой таинственного ночного визитера, имя которого он должен был узнать в этот вечер любой ценой…
Чем ближе к центру города, тем выше становились дома, тем больше было фонарей и тем шире были улицы – здесь мостовую каждый день очищали от снега. Здесь была ровная, недавно уложенная брусчатка. Настелены тротуары с отделяющими дорогу для карет от пешеходной части уже давно облетевшими декоративными кустами шиповника. Здесь светились окошки в дверях ресторанчиков и погребков. Табачных и бакалейных лавок. А усталые рабочие в потертых мантиях и драных плащах постепенно сменялись спешащими по своим вечерним делам благородными господами, чиновниками, торговцами и прочими респектабельными горожанами, ищущими веселого или делового вечернего времяпрепровождения. Холек бежал вслед за виднеющимся впереди экипажем, провожаемый удивленными взглядами прохожих. Он уже успел запыхаться, но он твердо решил, что обязательно должен узнать, куда едет этот экипаж этого загадочного лорда. И он непременно бы проследил этот путь, если бы внезапно его не оглушил резкий и неприятный, до боли знакомый свисток.
– А ну-ка, стойте! – услышал он окрик полицейского постового, – куда это вы так мчитесь?
Холек пробежал еще пару шагов и, широко размахивая руками, остановился.
– Я… я…– задохнулся, привалившись к ближайшей стене он.
– Что вы? – неспешно подойдя к нему и, заломив руки за широкий пояс мантии так, чтобы были отчетливо видны оттопыренные большие пальцы, поинтересовался постовой.
– Я…– попытался Холек, но, только остановившись, понял, насколько сильно он захлебывается после быстрого бега.
– А ну-ка, покажите-ка мне, какое у вас такое спешное дело, что вы бегаете по улицам в вечерний час? – с победным видом протянул Холеку руку, недвусмысленно намекая, что тот должен заплатить штраф, постовой.
– Я из…– тяжело вдыхая носом, отвечал Холек.
– Это мы уже слышали, – возразил полицейский и, бесцеремонно схватив Холека за воротник, пригляделся к его лицу, – так, так, так…
– Я из полиции, осел! – наконец-то выкрикнул следователь и, собравшись с силами, с хрустом сорвал с пояса узкую табличку с гербом и написанной вертикально анаграммой отдела. Сунул ее полицейскому прямо в нос.
Тот моргнул, отпрянул, но не отпустил свою жертву.
– Мерзавец! – выдохнул сквозь зубы, отрывая от своего воротника ручищу постового в которой осталась запонка от воротника плаща, Холек, – я следователь, Второй отдел полиции! И я веду расследование государственной важности! А ты ответишь мне за это! Я пожалуюсь мэтру Тирэту!
Холек замахал руками, на что полицейский ответил только вялой иронической улыбкой, всем видом показывая, что ему абсолютно все равно – он всего лишь выполнял указ – следить за порядком на улице, а то, что где-то идет какое-то расследование его никак не волнует.
Холек топнул ногой, сказал полицейскому еще раз, что тот осел и поплелся прочь. Он был в бешенстве – во всех движениях чувствовалось раздражение и досада – от походки до взмахов руками. Обида усиливалась еще тем, что по большому счету полицейский был абсолютно прав, а он, следователь, ведущий тайное расследование и не сумевший вовремя предъявить регалии и упустивший преступника – нет.

***

«От Марка Вертуры. В скобках Холека. Многоуважаемый мэтр Нурек, мне очень неловко снова просить вас о помощи, но я по долгу службы вынужден в очередной раз воспользоваться вашей благосклонностью ко мне. Дело в том, что я столкнулся с затруднением по делу маркиза Евпидора Димстока. Не так давно в Южный округ полиции был доставлен анонимный донос на некоего маркиза, который подозревается в связях с резидентом Гирты. Ничего большего в этом доносе не было, поэтому любезнейший мэтр Тирэт передал письмо с доносом в наш отдел, а мастер Ди в виду сложной политической обстановки поручил мне расследовать дело маркиза Эф. Было бы просто, если бы мы имели хоть какие-либо веские доказательства, помимо указанного письма. Дело в том, что многоуважаемый мэтр Тирэт не смог предоставить никаких сведений о том, кем данное письмо было адресовано полиции, ни того, кем вообще является и в какой должности состоит данный маркиз, поскольку в архивах полиции о таком человеке информации не содержится. Поэтому я покорнейше прошу вас, любезнейший мэтр Нурек помочь мне выяснить как можно больше об этом маркизе и действительно ли он имеет связи с резидентом Гирты, обитающим на известной улице в известном доме…»
Человек в темной мантии с высоким стоячим воротником властным жестом бросил письмо в стоящую рядом со столом, озаряющую тревожным алым светом маленькую темную комнату, жаровню. На его руках были перчатки, на голове – шапочка. Взгляд светлых, блестящих в сполохах пламени, внимательных глаз и сжатые в тонкую полоску губы свидетельствовали о волевой натуре и высоком статусе адресата.
– Холек. Марк Холек. Детектив Марк Вертура …– чуть улыбнулся он и вздохнул. Ироничная и немного горькая усмешка на миг проскользнула на этих губах, – жаль мне тебя, друг мой. Не лез бы ты в эти дела, брат. Оставался бы слугой, пил бы и горя не знал. Но кровь же всегда возьмет свое… Ха. Принц-изгнанник Марк Вертура.


***

Холек вернулся за полночь. В арке ворот старого форта его встретил одинокий дежурный гвардеец. Закутанный в плащ, с деревянной маской на лице, переминаясь с ноги на ногу и постукивая короткой пикой, он зябко топтался под фонарем. Стражник просто открыл ворота и не в пример обычному не сказал ни слова и пустил позднего визитера во двор. Сегодня было слишком холодно для шуток. Холек вошел в ворота. Эхо гулко отражалось от холодных каменных стен. Холек открыл боковую дверь под фонарем и поднялся на барбикан в караульную. На столе горела толстая полосатая часовая свеча. В сумраке у жарко-алого зева стальной цилиндрической печки сидели в полудреме укутанные в плащи ночные дежурные. Пуская в потолок горячую струю пара кипел водруженный на конфорку старый пузатый чайник, почерневший от времени и копоти. Один из ночных дежурных проводил Холека безразличным взглядом, зевнул и снова спрятал в шарф лицо. Холек открыл дверь и прошел на галерею второго этажа.
– Закрывайте быстрее. Могли бы и с улицы пройти – услышал он вслед сонный ворчливый оклик. Холек прошел вдоль внутреннего двора, размышляя о том, что монахи по такому морозу ходят босиком и вошел во внутренний коридор. Двери кабинетов были заперты на ключ. Только его угловая келья под лестницей запиралась только изнутри и то на засов. Холек вошел, чиркнул спичкой о голенище сапога и засветил лампу на столе, прикрыл дверь. На столе темнели записки.
Ему было адресовано два послания. Одно, корявое на мятом клочке бумаги, нацарапанное грифельным стержнем и подписанное детективом Бирсом: «Не уходите завтра с утра пораньше, буду к девяти». Второе на аккуратно сложенном уголком листе чистой бумаги, ровным каллиграфическим почерком: «Марк, я не дождалась тебя, пошла домой, увидимся завтра. Кая». Холек взял первую записку в руки, достал трубку и начал чистить ее. Второе послание он спрятал под керосиновую лампу подальше от чужих глаз. Снял сапоги, мантию и, укрывшись двумя пледами и плащом, опустил фитиль и улегся на кровать.
За занавешенным толстой старой шторой окном, в узкой и глубокой бойнице, в старой рассохшейся раме, уныло свистел сквозняк. Ветер гулял по старому форту, по переоборудованным под кельи и кабинеты казематам и галереям, завывал в глубоких каменных, забранных решетками и тяжелыми рамами бойницах. Здесь было настолько холодно, что топить такое здание было просто бесполезно. Холек лежал и чувствовал, как от его дыхания поднимается пар. Наконец, совсем замерзнув, он встал, открыв шкаф, который стоял в упор к кровати и занимал чуть ли не четверть крошечной кельи, достал из него совсем старый драный плед и еще один плащ, укрылся всем этим и попытался заснуть.
Третью ночь шел снег. Засыпал крыши домов, пустые в столь поздний и студеный час улицы, стоящие на замерзшем рейде корабли. Обледеневшие пирсы, далекие, мерцающие огнями окон дворцы и особняки, темные переулки и широкие проспекты с цепочками желтых огней. Календарь показывал конец октября. В этом году зима пришла рано.

***

Глава 2. В лабиринтах домов


***

Холек привалился к стене у ворот. В темной арке подъезда было темно. Пахло селитрой и кошками. Снаружи, с крыш, сыпался колючий и мелкий снег. Шаги редких прохожих гулко отдавались в каменных сводах и стенах двора-колодца. Было очень холодно. Ни зимний плащ, ни толстая мантия не спасали от мороза. От ожидания на месте мерзли ноги. Следователь достал трубку и закурил. Улица Веревок тянулась тесным холодным ущельем между двумя длинными четырехэтажными домами. Темные провалы окон смотрели на обледеневшие камни мостовой.
Вечерело. За закопченными стеклами загорались тусклые огни газовых и керосиновых ламп. На их фоне Холек различал силуэты жильцов. Редкие прохожие, закутавшись в высоко поднятые воротники, спешили домой. Иногда проезжали кареты и верховые. Двое дворников с заступами в руках лениво взирали на замерзшую перед крыльцом лужу. Повязав шарфы на головы, они потирали руки и переминались с ноги на ногу. Один из них заметил следователя:
– Хой! – вяло окликнул он. – А вы что тут делаете?
Холек сделал вид, что не слышит.
– А ну, проваливайте отсюда! Полицию позову!
Следователь пожал плечами, открыл незапертую калитку и неторопливо растворился в темноте низкой арки. Войдя во двор, свернул влево и, запустив руки под мантию, вжав голову в укрытые капюшоном плаща плечи, зашел в парадную. Здесь горел тусклый газовый рожок и, поднявшись на второй этаж, Холек прижался к свежеоштукатуренной стене у полукруглого лестничного окошка так, чтобы его было не видно с улицы. Выглянул за окно. Дворники внизу, снаружи, растерянно озирались в его поисках. Внезапно один из них хлопнул себя по лбу и они, всплеснув рукавами, покинули двор.
Здесь, на площадке второго этажа темнели аккуратные, покрытые свежим лаком и морилкой двери. «Аптекарь Фронг» – прочел Холек вслух над одной из бронзовых табличек. Отряхивая от мела свой потрепанный бежевый плащ, он поднялся по лестнице выше. На третьем этаже было две квартиры: некоего господина Болмета и какого-то капитана Диркеля. На четвертом газовый рожок не горел, а на пятый, на чердак, вела деревянная лестница. Подсветив спичкой, Холек как можно тише поднялся на самый верх и осмотрелся. Здесь было три двери в каморки на чердаке, все обшарпанные, обитые подранным кошками и сапогами, которыми стучали в них, войлоком. Балки потолка почернели от чада свечей. Нужную дверь Холек безошибочно определил по замку. Две другие двери были без замков. Следователь аккуратно потянул деревянную ручку, дверь не подалась, тогда он начал ощупывать косяк. Внезапно где-то внизу распахнулась дверь, да так громко и резко, что Холек вздрогнул.
– Было очень приятно познакомиться с вами, мэтр Диркель, – раскатился под сводами густой, почтительно-важный баритон, – ваша коллекция просто замечательна. Вы будете на семинаре в университете на следующей неделе?
– Несомненно, – ответил спокойный, высокий голос.
– Я тоже. Завтра вечером отбываю в Биртолу, – сообщил первый голос, – надеюсь, снегопады не сильно задержат в пути, смогу вернуться к мероприятию на следующей неделе.
– Значит, там и увидимся, – сказал второй голос. – Если найдете интересные книги, обязательно напишите мне.
Холек тихо спустился вниз, чтобы посмотреть на говорящих. Но из-за края лестницы увидел лишь черную, блестящую дорогим бархатом с тонкой золотой вышивкой, полу мантии какого-то полного маленького джентльхома и приоткрытую дверь квартиры, за которой и стоял загадочный мэтр Диркель.
Гость откланялся. Дверь закрылась, и Холек снова остался в одиночестве. Поднялся на чердак и снова приступил к осмотру двери. За маленьким окошком уже было совсем темно. Под лазурно-синим, какое бывает только ранней зимой, небом, через двор, хорошо просматривались окна дома напротив. В одном из них на тускло освещенной кухне, что-то готовили. Служанка, а может и жена, суетилась у печки, а за соседним окном, в ярко освещенной многими огнями комнате, ужинало какое-то собрание. За столом сидели благородного вида господа, поднимали фужеры и кубки, произносили тосты. Этажом выше мягким светом теплилась томно освещенная спальня. Через слегка прикрытые занавески сочился уютный свет жарко растопленного камина. Какая-то скучающая дама вошла в комнату и, в печальной меланхолии подойдя к окну, взялась за шторы. На ней был пушистый, плотно запахнутый и перетянутый широким кушаком, ярко-оранжевого цвета халат, волосы красиво распущены.  За ее спиной, в перспективе комнаты на темно-красном ковре плясали отсветы живого пламени очага, а на туалетном столике перед зеркалом ожидали своего часа переливающиеся разными цветами флакончики. Может быть, сейчас и она ждет кого-то? Девушка подняла взгляд наверх, словно заметив наблюдающего из темноты Холека, резким, умелым, движением задернула шторы, и отошла к камину. 
Следователь достал из-под полы плаща короткий меч с длинной, в два хвата рукоятью и было собрался сунуть клинок в щель между дверью и косяком, чтоб отжать ее, но спохватился и решил сперва постучать. С первого стука никто не ответил. Но после третьего за дверью послышался скрип кровати и знакомое шипение спички. Запахло серой. Под дверью появился свет.
– Кто там? – услышал следователь сонный голос.
– Капитан Диркель, – проворчал Холек в рукав, как можно более спокойно. – Дорлек, открывайте, у меня к вам дело!
Человек за дверью неохотно слез с кровати и зашаркал к двери. Лязгнул засов, дверь приоткрылась.
– Пикнете, – убью! – шепнул Холек и, угрожающе перехватив меч, шагнул в комнату. Перед ним растерянно стоял маленький человечек с морщинистым лицом. В темном ночном халате, шлепанцах и треснутом пенсне. В одной руке он держал тарелку со свечей, другой, приглядываясь к Холеку, подслеповато поправлял перекошенное увеличительное стекло.
– У меня еще нет денег! – пискнул он как-то растерянно и, попятившись, уселся на кровать.
Холек прикрыл дверь и задвинул засов.
– Каких денег? – оглядываясь, потребовал он. Комната была небольшой – метра три на три с покатым потолком и окном в мансарде. Кровать у противоположной стены от двери. Большая массивная дешевая кровать с кучей тряпья от холода. У окна конторский стол с книгами, бумагами и письменным прибором. Тут же на столе керосиновая лампа. У противоположной стены самодельный, разваливающийся, заполненный какой-то макулатурой, похожей на растрепанные книги и вырезки из старых газет, стеллаж. В стене с дверью вбито несколько гвоздей. На гвоздях немногочисленные наряды резидента. Подойдя к столу, Холек обнаружил какие-то официальные бумаги и журналы, кипы с промокательными листами – в общем, все то, что держат на своем столе письмоводители, которые берут работу на дом.
В комнате не было печи, и было не теплее чем на лестнице.
– Так вы не за деньгами? Вы грабитель? Можно одеться? – боязливо поинтересовался Дорлек.
– Можно, – заглядывая под кровать, где в трех больших коробках были сложены какие-то вещи, разрешил Холек. Отдернул лезвием меча драпировку между стеной и стеллажом, но за ней ничего не было, через щели в досках с чердака задувал ледяной ветер. Не особо похоже на тайник.
Дорлек бросил халат на кровать, взял со стены серую шерстяную мантию и с кряхтением надел ее.
– Где бумаги? – потребовал Холек.
– Какие бумаги? – возмутился Дорлек, но по всему было видно, что он знает, о чем речь. Заметив издевку, следователь, было, подошел к нему, сжал кулак, но сообразил, что надо делать и, взяв со стола какое-то официальное письмо, на глазах у онемевшего от ужаса письмоводителя разорвал его в клочья.
– Нет-нет! – вскрикнул тот, вскакивая, – господин Кирпок накажет меня!
Холек сильно толкнул резидента в плечо, так что тот снова упал на кровать.
– Бумаги! – сурово потребовал он и, в подтверждение серьезности своих намерений схватил со стола еще одно письмо. Взгляд резидента метнулся сначала к Холеку, потом куда-то наверх к потолку. Чего и ожидал следователь. Холек резко развернулся и поднял голову – над окном, в темном углу, на балке стропила лежал маленький сверток. Следователь потянулся к нему, и было схватил, как маленький письмоводитель кинулся ему на спину и, замахнувшись, ударил ножом.
Холек захрипел – перочинное лезвие с противным хрустом разорвало плащ, мантию и кожу. Впилось в лопатку. Развернувшись, следователь наотмашь ударил Дорлека рукояткой меча по лицу так, что тот повалился на пол, скрутился калачиком и, схватившись за разбитую щеку, заскулил. Не рассчитав силу от шока, Холек тоже едва не упал на четвереньки. Оцарапавший ему спину нож с грохотом завалился под кровать.
– Господи! – взвыл он и потянулся за свертком. Когда драгоценные бумаги были у него в руках, следователь, опираясь на стол, доковылял до Дорлека и со всей возможной силы пнул его.
– Вставай! – простонал он.
– Нет! Нет! – сжимаясь от страха, заскулил письмоводитель.
– Да! – Холек нагнулся и, схватив человечка за шиворот здоровой рукой, попытался поднять его, но тот ухватился за ножку кровати и попытался спрятаться под нее.
Следователь хотел было вынуть меч, как услышал на лестнице голоса и топот поднимающихся на чердак шагов. От растерянности отпустил Дорлека.
– Это они! Они! – отчаянно закричал резидент и от страха полез под кровать. По лестнице грохотало, по меньшей мере, три пары сапог. Крупные, тяжелые люди в больших подкованных сапогах – солдаты или полицейские.
– Люди помощника Торкина! – застонал Дорлек. – Они убьют нас!
– Они должны были забрать документы? – отступая к окну, потребовал ответа Холек.
– Да! – зашептал Дорлек. Из-под кровати торчал только обтянутой серой потертой тканью тощий трясущийся зад.
В дверь застучали. Спрятав сверток в поясную сумку, Холек огляделся и, сорвав со стены драпировку, примерился к доскам.
– Хой! Дорлек! – раздался за дверью хриплый грубый голос – Открывай!
– А! – застонал резидент – нет!
Холек со всей силы ударил ногой в доски, одна треснула.
– Ты что там, сбежать что ли хочешь? – возмущенно крикнули за дверью, – А ну, ломай!
Холек отошел в дальний угол комнаты, не преминув дать пинка в так удобно и так вызывающе торчащий зад резидента, с разбегу врезался в стену. Доски треснули, и следователь вместе с ними опрокинулся в темную бездну чердака. Он упал, уткнувшись лицом в снег – прямо над ним в крыше зияла дыра. С громким кудахтаньем во все стороны полетели встревоженные голуби. Несмотря на мороз, тут омерзительно пахло нашатырным спиртом и какими-то благовониями – через секцию чердака была еще одна стена, наверное, мансарда соседней парадной.
Боль от удара была настолько страшная, что следователь даже не смог кричать, но страх и хруст ломающегося за спиной засова пересилил все. На четвереньках перескочив на балку, Холек стремительно пополз к следующей стене. Дверь позади с грохотом слетела с петель и в комнату ввалилась ватага из трех косматых и бородатых оборванцев – по всей видимости, моряков – они запутались в своих широченных штанах, плащах и эфесах сабель, кто-то зацепился за петлю. Раздался хруст ткани, а следом басовитая, по-детски, грубая, как среди юных школяров, когда не видит преподаватель, ругань.
– А ну! – вожак вскочил на ноги первым и, со всего размаху пнув так и не успевшего целиком спрятаться под кровать Дорлека, свирепо огляделся. Это был маленький, наверное, сильно ниже Холека мужчина, с широкой, как лопата, рыжей неопрятной бородой и огромной ромбической монетой в ухе. Он моментально оценил ситуацию. Со злости смахнул рукавом с полки несколько книг, от избытка силы, походя, отломал от края дыры еще одну доску и прыгнул за Холеком. Остальные устремились следом. Тот, что порвал штаны с писклявым «холуй!» отвесил Дорлеку еще один пинок и бросился догонять товарищей.
Но погоня оказалась неудачной – как только помощник Торкин с двух ног ловко впрыгнул в слегка припорошенное снегом и птичьим пометом пространство, раздался громкий хруст, тонкое перекрытие проломилось, и моряк с диким ревом провалился в квартиру ниже. Только сверкнули изляпанные птичьим пометом атласные малиновые штаны. Холек обернулся и, судорожно ухватившись за опору крыши, перебрался на следующую балку.
Снизу послышались крики и звон посуды. Зашипел пистолет и в перекрытии, в метре от Холека теплыми оттенками уютной городской квартиры засветлел большой пробитый пулей пролом.
– Полиция! – кричали снизу сразу в три голоса, – Полиция!
Впереди была стена следующей мансарды. Холек вскочил на ноги и с разбега врезался в нее. Старые доски подались, и следователь ввалился во тьму – какое-то старое, пыльное покрывало свалилось ему на голову. От страха он бросился вперед и размахивал руками до тех, пока не сорвал с головы тряпье. Он попал в маленькую, душно накуренную комнатку. Глаза следователя заслезились – настолько крепким и дешевым был табак, который курили собутыльники. Посреди комнаты, занимая почти всю ее перспективу, стоял стол, за которым в компании десятка полупустых бутылок и трех кисетов расположилась партия из двух уже немолодых мужчин и какой-то не очень тяжелого поведения дамы тоже весьма не юного возраста. В углу комнаты жарко горела стальная цилиндрическая печка, на которой пронзительно-призывно закипал чайник со свистком. По столу были разбросаны карты. Играли на раздевание. Один из пожилых джентльхомов поправил очки и шапочку, почесал тощую волосатую грудь и, подняв к потолку желтый фужер, заявил:
– О! Благородные господа! Я же говорил вам, надо было брать в бакалейной Номки, а не с угла!
– Это вы о чем, мэтр Ромп? – важно спросил второй, обнимая даму, на что та кокетливо сжала плечики и задорно захихикала.
– О том, что из стены только что вышел фанги!
– Я тоже его вижу! – спохватился второй и начал шарить по столу в поисках чего-то очень важного.
– Хо! Новый посетитель! – воскликнула дама, и, захихикав, сложила ладошки у подбородка, – а у вас есть деньги?
Холек потянулся и, схватив со стола бутылку, залпом сделал огромный глоток. Напиток был настолько крепким и горьким, что следователя передернуло, отшатнувшись, он растопырил руки и вдоль стены просочился к двери. По пути он свалил этажерку. Склянки и стекляшки со звоном покатились по полу.
– Что вы делаете! – в отчаянии воскликнул мэтр Ромп и, вскочив, схватился за голову.
– Где он? – загремело из темноты чердака, но Холек уже распахнул дверь и без оглядки загрохотал вниз по лестнице. Он не видел, как двое моряков свирепо вращая глазами, ураганом ворвались в мансарду и с грохотом споткнулись о вставшего на четвереньки, тщетно пытающегося поднять опрокинувшуюся шифоньерку, мэтра Ромпа. Хватаясь за перила, Холек сбежал на второй этаж и выглянул в окошко – во дворе пока никого не было, зато, когда он выбежал в арку соседнего подъезда и отодвинул засов калитки, ведущей на улицу, он услышал резкий, отдающих эхом от стен свисток и перезвон колокольцев – с перекрестка прямо на него с грохотом мчалась полицейская карета. Холек едва успел отстраниться, чтобы его не сбили лошади. Плечо жгло, от крови одежда неприятно прилипала к спине, но алкоголь уже начал действовать. Поняв, что времени мало, Холек сгорбился, накинул капюшон и, закусив трубку, сычом вышел из арки. Он старался не шататься и как можно медленнее пошел прочь. За спиной следователя полицейские ворвались в соседний двор.

***

– Бедный! – встряхнув челкой, воскликнула Райне. Холек сидел на трехногом табурете, а девушка рассматривала прилипшую к спине ткань. Она стояла за его спиной, положив ему ладонь на здоровое плечо, а палец второй руки к подбородку и решала, разрезать ли рубаху-кину на спине и потом отмочить спиртовым раствором присохшую ткань или отодрать так. Рядом, на столе, тихо шипела, отбрасывала на стены и пол резкие, контрастные тени, раскаленная газовая лампа, в готовальне ожидали шприц и несколько склянок.
Доктор Миксет сидел в кресле, устало смотрел на лампу, изредка бросая взгляды то на пациента, то на девушку, думал какие-то свои мысли.
– Я оторву так, – рассудила Райне и, бросила на него выразительный взгляд, ожидая авторитетного мнения, – в клочки!
Пожилой армейский врач как-то безразлично пожал плечами, прикрыв рот ладонью, зевнул, встал со стула и, опустив плечи, начал собирать свой саквояж.
– Мэтр Миксет, вы уже уходите? – взявшись за ворот кину Холека поинтересовалась Райне.
– Если пациент сам дошел до врача и не умер от кровопотери на морозе, то ничего худшего с ним уже не случится, – пожав плечами, резонно ответил доктор, – Леди Райне, мое присутствие тут совсем не обязательно. Это просто царапина.
Райне в сердцах дернула ткань, с хрустом отдирая ее от обагренной кровью спины. Холек шумно вдохнул – легкое травяное обезболивающее только притупляло боль, но не снимало ее целиком. Доктор заглянул за спину пациента и, покачав головой, констатировал:
– Перочинный нож в руках конторского служащего…– и снова обратился к саквояжу, убирая в него свои бумаги и инструменты.
Последней он положил какую-то похожую на художественную книжицу и, прикрыв ее свернутым стетоскопом, защелкнул ремень. Накинул плащ и, чуть поклонившись, вышел из кабинета.
– Доброй ночи!
– И вам тоже, – запоздало бросила ему в спину Райне. Холек только кивнул. Четкими верными движениями девушка начала промывать рану.
– Ты сам отнесешь бумаги сэру Динмару, или это сделать мне, а ты посидишь здесь? – заглядывая через плечо следователя, заботливо спросила она.
– Сам… чуть попозже, – задумчиво ответил он.
– Хочешь посмотреть их?
– Да.
Они сидели в кабинете Холека. Узкой комнате с высоким потолком и единственным окном с видом на город и залив. Единственный стол следователь делил с еще одним обитателем кабинета – детективом Бирсом. Со стороны Холека лежало несколько книг, дырокол с деревянной ручкой и полупустой скоросшиватель для конторских бумаг. Из бронзового стаканчика торчали несколько перьев, грифельных и свинцовых стержней. С другой, со стороны детектива, громоздилась неопрятная куча заткнутых между тетрадями и газетами записок. Готовые к употреблению средней дешевости, мраморный письменный прибор и пустая стеклянная чернильница. Над всем этим  возвышался разлапистый, потемневший от времени канделябр с отражателем, чтобы тени не мешали работать при свете свечей. Перед высоким креслом детектива валялся неоконченный лист с корявыми записями, а на краю, у окна,  кучка сметенных рукавом с глаз долой очистков от перьев. Тут же маленький конторский ножик, наверное, очень похожий на тот, от которого пострадал следователь. В углу на вешалке старый плащ и широкополая квадратная шляпа. Под креслом огромные, на невероятно толстой платформе, голенастые сапоги. Со стороны детектива Бирса стоял стенд с прикрепленными к нему булавками вырезками из газет и записками, принесенный еще из его прежнего кабинета в полиции. Со стороны Холека вешалка для плащей и продавленное старое кресло для посетителей. Печка – единая со смежным кабинетом – была жарко натоплена. Ожидая Холека, Райне не пожалела угля. Мешок в углу порядочно опустел.
Сейчас тяжелые шторы кабинета были плотно задернуты, а под высоким потолком и по углам, куда не доставал свет газовой лампы на столе, притаились холодные полуночные тени.
Холек протянул руку, развернул тряпицу и оглядел похищенные у резидента бумаги. В пачке преобладали бухгалтерские записи – цифры и расходы провианта и фуража, численности гарнизонов фортов и крепостей. Планы перемещения резервов.
Райне тоже заглянула в бумаги.
– А, это расходные счета, – пояснила она. – Мы тоже заполняем такие. Наверное, резидент где-то переписал их…
– Да, – ответил Холек – он был письмоводителем в отделе магистра Ранкета. Брал работу на дом. Порядочный гражданин, прослужил в канцелярии ратуши одиннадцать лет. Его купили два года назад…
– Как сэр Бенет вообще нашел его? – спросила Райне.
– Не знаю, – устало перебирая листы, пожал плечами Холек, – наверное, от того, что он старший следователь. Вернее старший следователь, потому что умеет находить таких людей…
– Ты тоже станешь, – засмеялась Райне и, отложив окровавленную марлю, взяла в руки длинную изогнутую иглу. Ловко вдела шелковую нить и верными стежками начала зашивать рану. Холек морщил щеки от уколов. Стараясь как можно меньше двигаться, он осторожно нашарил на столе трубку и спички.
– Можно? – спросил он.
– Конечно, кури, – тихо и ласково ответила девушка.
Следователь зажег табак, глубоко затянулся и выдохнул дым через нос.
Среди бумаг было несколько записок о том, кто назначен капитанами фортов, а также то, что некий Алексий Гандо задерживается с подходом десяти тысяч пехотинцев и двух тысяч кавалерии и не успеет на подмогу армии маршала Гарфина обороняющих южный берег Браны, реки к северу от Мильды. Что в Биртоле они будут с разницей в три недели. Также было упоминание о некоем Евпидоре Димстоке, который, хотел бы встретиться с неким господином Роппе, но ввиду военных действий опасается посылать курьера.
– Интересно, кто такой этот Роппе? – читая через плечо следователя, поинтересовалась Райне.
– Какой-нибудь очередной мерзавец-шпион, – выдыхая в потолок дым, устало, без особого интереса, ответил Холек.
– Ну, вот и все! – окончив работу, весело заявила девушка, промокнула остатки крови и хлопнула Холека по правому, здоровому плечу. – До свадьбы заживет! А когда у нас свадьба?
Она отложила хирургические инструменты и, обойдя Холека, поджав ноги, села напротив него в кресло. Подавшись вперед, облокотилась руками о колени следователя. Она чуть склонила голову и, улыбнувшись, заглянула через пачку бумаг ему в лицо. Холек оторвался от размышлений. Он смотрел в эти живые серо-зеленые глаза, и его рука невольно потянулась вперед и коснулась ее щеки. Нельзя было сказать что Райне, Кая Райне, выпускница школы магнетических искусств, старательная и аккуратная письмоводительница, помощница доктора Миксета и заведующей канцелярией наставницы Салет, была красива. У нее был немного тяжеловесный, подбородок, придающий лицу сходство с лошадью, серо-русые, жесткие прямые и длинные волосы, пара намечающихся морщин на лбу, слегка ассиметричная улыбка и чуть неправильный разрез глаз. Открытые, немного резковатые манеры и быстрые движения. Таких людей за глаза дразнят лошадьми.
Но в этой улыбке, в светлом, открытом взгляде, полном какой-то стремительной кипучей жизни было что-то настолько притягательное, что Холек не мог не любоваться ей. Такое одухотворенное лицо бывает только у по-настоящему любящей женщины, высокое и светлое чувство озаряет изнутри облик, наполняет движения легкостью и какой-то изящной летучестью, делая ее поистине красивой. Ловким движением девушка распустила завязки на широких рукавах своей серой рубахи-кину. Тяжелые широкие рукава ее черной докторской мантии легли на колени следователя. Опершись локтями о его ноги, она улыбалась ему в лицо.
Холек улыбнулся ей в ответ. Он был почти полной противоположностью симпатичной Райне, мрачный, сутуловатый, с иссеченными шрамами запястьями и несколькими белесыми отметинами на плечах и спине. Сейчас его обычно внимательно прищуренные зеленые глаза блестели, а слегка перекошенное давней зубной болью лицо озаряла улыбка. Он откинул на спину длинные, почти до лопаток, распущенные бесцветно-серые волосы и провел правой, с разбитыми костяшками и сухожилиями ладонью по лбу, чтобы сбросить с лица упавшие на глаза пряди. От природы он не был худым, но скудная еда, холод и тренировки сделали его жилистым и тощим. Райне протянула руку и провела пальцами вдоль короткого белесого шрама чуть ниже плеча на его руке.
Холек улыбнулся. Он положил ладони ей на плечи и постарался сказать как можно мягче.
– Скоро. Обязательно весной, – и склонил голову набок.
Он встал, повел раненым плечом, подошел к столу, вытряхнул трубку в пустую стеклянную чернильницу и, сложив тощие руки на обнаженной груди, уселся на край столешницы.
– Что с тобой? – немного обиженно спросила Райне, вскочила и, вырвав из волос большой, стягивающий их черный бант, бросилась ему на шею, – ну что опять?
Следователь обнял ее за плечи, иссеченной, изящной рукой фехтовальщика провел по ее волосам, сжал тонкими разбитыми пальцами ткань мантии на ее спине. Она улыбалась, глядя ему в глаза.
– Я…– улыбнулся он, прикрыл глаза и прибавил тихо-тихо, – все будет хорошо… 

***

Тяжелые портьеры были раздвинуты и подвязаны лентами. За окном темнело морозное утреннее небо. Посетитель проник в кабинет следователей с украдкой заправского крючкотвора, человека, способного даже в замочную скважину просочиться без единой капли мыла. Толстенький мужчина за сорок лет с вкрадчиво-подобострастным лицом. Когда детектив Бирс презрительно  лорнировал его, он, моментально, с ловкостью хамелеона уменьшался, демонстрируя все свое умение общаться с высокопоставленными должностными лицами.
Преклонив колено, он поклонился, прижал руку к груди и, как собачонка, неся перед собой в согнутых руках маленький саквояж, затрусил к столу.
– Я к вам по очень важному делу, – разматывая шарф и бросая трепетный взгляд на окна, сразу же потребовал он.
Детектив Бирс зевнул.
– Ах, простите меня, вы, полагаю детектив Бирс, – с безошибочным чувством мелкого служащего уловив в нем те капли дворянского благородства, которые в нем сохранились с далеких времен, бросил нагловато-подобострастный взгляд на Холека посетитель, – А вы, наверное, мэтр Холек?
– Вы ошиблись, – сухо ответил детектив, – все наоборот.
– Ах да, ах да, – воскликнул крючкотвор и уселся в продавленное кресло для посетителей. Пристроив саквояж между колен, он пробежал пальцами по застежкам, сверился с часами и заявил.
– У меня есть показания! Донос! – заговорщически оглянувшись на дверь, поделился мыслями гость, – но вы должны мне помочь! Непременно!
Следователи со скучающим видом уставились на него.
– Рассказывайте по порядку, что случилось, – снова прицеливаясь в посетителя из лорнета, потребовал детектив Бирс.
– У вас есть тюрьма? – вдруг поинтересовался посетитель. – з десь, в форте?
– Вы хотите, чтобы мы кого-нибудь арестовали? Обратитесь в полицию, – не очень-то приветливо бросил Холек. Появление столь раннего визитера оторвало его от книги. Только вчера Райне принесла ему добытые в лавки старьевщика «Морские чудовища и хроники пропавших кораблей».
– Да! Спасите меня! – продолжал гость.
– Да кто вы вообще такой и что случилось? – теряя терпение, раздраженно бросил детектив, – мы не понимаем вас! Выражайтесь яснее!
– Мое имя Отто Кирпок, – наконец представился посетитель, – помощник мэтра Бронцета. Мэтр Бронцет второй советник магистра Ранкета… Магистра ратуши. Я просто обязан предупредить о том, что готовится страшное дело! Настоящий заговор! И все под распиской магистрата! Вы должны спасти меня от них! Если они узнают – то и мне не миновать штемпеля, но только на совсем другом документе!
Он застучал пальчиками в черных перчатках по саквояжу, да так нетерпеливо, что его волнение перекинулось и на следователей.
– Да вы взбесились! – с явным отвращением воскликнул детектив Бирс, – прекратите немедленно. Излагайте по порядку, я запишу, и мы примем меры.
Холек молча кивнул и достал блокнот.
– Это случилось ровно три недели назад, – начал свое повествование посетитель и сделал длинную паузу, за время которой следователи уже было хотели сказать ему что-нибудь совсем нехорошее, но тот внезапно продолжил, – как всегда я приносил бумаги под печать и собственноручную подпись мэтра Бронцета. На самом верху стопки должностных бумаг я увидел прошение о разрешении приезда и поселения в городе некого маркиза. Его имя начиналось с буквы Эф, а фамилия была Димсток. Так вот, мэтр Бронцет отмахнулся от этой бумаги, сказал, что сделает все сам и оставил ее до вечера. А вечером пришел некий субъект в черном плаще и, попросил аудиенции у мэтра Бронцета. Я отказал ему, по причине того, что уже поздно, но он не слушал – я и сам не поверил, но он взмахнул полой плаща и сказал, что он на минуточку. И раз – я смотрю – его уже нету в приемной, а он уже за дверью беседует с мэтром Бронцетом. Когда он вышел через четверть часа, я спросил его – как же он так, без записи и очереди, на что тот лихо ответил, что и очередь и запись соблюдена и указал в журнале, где черным по белому моей же рукой было записано, что маркиз Димсток Эф лично навестит мэтра Бронцета в 19.38 минут. У меня от удивления не было слов, так как я всегда помню, кто и когда записывается на прием к мэтру Бронцету, так как тот очень занят. Понимаете?
– Мало ли магнетизеров и шуткарей ,– покачал головой детектив Бирс.
– О чем они говорили? – заинтересовавшись рассказом, уточнил Холек, – какой он из себя этот маркиз Димсток?
– Вот его-то я запомнил очень хорошо! – освоившись в кабинете, воскликнул крючкотвор. В его голосе проскользнули нагловатые нотки, свойственные всем унижаемым, когда гнет авторитета высших по рангу ослабевает и можно не особенно чваниться с собеседниками, – такой напыщенный, держался таинственно, надвинув шапку, такую похожую на клюв птицы надо лбом. На руках перстни с огромными каменьями, я еще подумал что стекляшки. И такой шутовской короткий плащ с фиолетовым подбоем…
– А лицо? Приметы?
– Приметы? А разве этого недостаточно? – возмутился господин Кирпок с таким удивлением, будто сам абсолютно не представлял себе, как выглядел герой его повествования, – точно не худой и не толстый, в темной мантии, темных штанах… Точно помню его штаны. Как он зашел – узкие из черного казинета, тонкие, блестящие туфли с шифоновыми бантами…
Холек и детектив Бирс переглянулись.
– Ну и что здесь необычного? – записав все на чистый лист бумаги, передернул плечами детектив – М ало ли кто носит штаны с шифоновыми бантами и приходит, во сколько вы там говорите… минута в минуту?
– Это только начало… Заговор начался потом, – разведя ладошки, выпучил глаза на следователей крючкотвор – потому что утром снова пришла бумага от маркиза Димстока, мэтр Бронцет подписал, проштемпелевал ее, велел мне сделать копию для канцелярии и отнести ее мэтру Ранкету на подпись с рекомендательным письмом. Когда я переписывал бумагу, оказалось что это разрешение на то, чтобы маркиз Димсток Эф поселился в нашем городе с правом покупки земли. Причем, когда я направил курьера в геральдическую палату, узнать, зарегистрировался ли такой в архиве, мне ответили, что записи о таковом там нету и вообще, они никогда не слышали чтобы какой-то Димсток подавал к ним свои документы! А вы же знаете, бюрократия процесс долгий. Вот тогда я и понял, что творится преступление государственной важности, и аккуратно спросил у мэтра Бронцета о вчерашнем визите, на что он отмахнулся, сообщив, что это зашел к нему уехавший на несколько лет в Камиру и сменивший имя кузен. И что да, он поселится в нашем городе. Под новым именем.
– Но что в этом странного? – устав от всей этой болтовни, нетерпеливо спросил детектив Бирс, – Вы не хуже нас знаете, сколько темных дел происходят с позволения магистрата. Чему тут удивляться? При чем тут полиция?
– А вот при чем, – совершенно серьезно заявил господин Кирпок, – конечно же, кому, как не мне, секретарю мэтра Бронцета, не знать о том, что происходит за дверями кабинетов! Но самое страшное произошло тогда, когда на фуршете у  регистратора Леста, после пары бокалов шипучего, он поведал мне точно такую-же историю, которая произошла с лордом Брайго – тайным советником нашего светлейшего барона Эмери! К нему тоже приехал кузен и тоже Димсток! Но это было давно, и я было уже успокоился – мало ли чего происходит, того, во что нам, мелким исполнителям не следует совать нос, так сегодня мне на глаза попалась эта газета – взгляните!
И, распахнув саквояж, господин Кирпок дрожащей рукой достал, и с самым плачевнейшим видом протянул следователям свернутую газету, на заглавной странице которой красовалась афиша.
«Событие года. Грандмастер иллюзионных искусств Димсток Эф из Камиры представляет свой единственный званый бал-маскарад. Вход по личным пригласительным билетам». Тут же прилагался оттиск гравюры – человек в шляпе и старомодном узком плаще с волшебным жезлом в руках и звезды вокруг.
– А, тот самый сеанс салонной магии, который все обсуждают последнее время…– прочел Холек, – грандмастер иллюзионных искусств. Евпидор Димсток.
– Это ужасно! – воскликнул письмоводитель – И  это с разрешения магистрата? Это же неминуемое преступление и, несомненно, если я обращусь в полицию, меня просто поднимут на смех! А еще хуже, если доставят в дом для умалишенных.
– Постойте, – возразил Холек, – А причем здесь вы и что здесь не так? Вы же эти бумаги не подписывали.
– Дело в том, премногоуважаемый мэтр Бирс, – вкрадчиво прошептал господин Кирпок – Ч то совершается государственное преступление, и что никто не поднимет руку на мэтра Бронцета, а тем более на магистра Ранкета. Но я, я – окажусь тем, на кого, случись что дурное, сразу повесят всех кошек! Лест уже несколько дней не появлялся в конторе. Дома его тоже нету. И я опасаюсь, что с ним могло что-то случиться.
– И что вы предлагаете? – вопросительно поглядывая на детектива Бирса, поинтересовался Холек.
– Вы должны расследовать это дело! – заявил господин Кирпок – А  еще вы должны взять меня под стражу!
– Это невозможно, – сухо возразил детектив Бирс, – Мы записали ваши показания, сударь… Я передам их сэру Бенету, он принимает все решения. А теперь убирайтесь с глаз долой.
– Постойте, – поймав умоляющий взгляд господина Кирпока, возразил Холек, – Подождите, пожалуйста, в коридоре. Нам надо посоветоваться.
– Спасите меня! – в отчаянии воскликнул посетитель.
– В коридоре, – строго насупив брови, указал Холек и крючкотвор, вскочив, попятился к двери.
– Я вас не понимаю, – поморщившись, обратился к следователю детектив Бирс, когда за гостем закрылась дверь, – это очередной бездельник, который хочет подсидеть своего шефа. Таких случаев уйма. Что вы пытаетесь найти?
– Маркиз Димсток Эф, – быстро пояснил Холек и, достав лист бумаги, набросал на нем быстрыми мазками записку, – мы до сих пор не знаем, тот ли это маркиз Эф, за которым мы охотились год назад. Секта, поземная мельница… Мы должны проверить все. Возможно, мы наконец-то нашли нужный след. Тем более теперь у нас есть бумаги, есть свидетель.
Он взял записку и прочел вслух.
– Прошу разрешения на выездное расследование. Подпишите, пожалуйста, я отнесу сэру Динмару…
Детектив Бирс вздохнул, пробежал записку глазами и поставил рядом с подписью Холека свой корявый автограф.
Следователь схватил бумагу и выбежал в коридор. Здесь было темно и пусто. Недавний посетитель бесследно исчез. Холек постучал в соседний кабинет, распахнул дверь на галерею – ему в лицо дохнуло морозом, но и на галерее тоже никого не было. Тогда следователь побежал к лестнице, где ему встретился какой-то служащий из таможни, имя которого Холек забыл.
– Он был тут? – резко выдохнул Холек, но письмоводитель отстранился, передернул плечами и одарил его непонимающим взглядом, – куда он ушел?
– Кто?
– Такой маленький, с саквояжем, – суетливо просматривая лестницу вниз и вверх, пояснил Холек, – я…
– Мэтр Холек, вы опять пьяны? – возмутился служащий – Н емедленно прекратите балаган!
Холек махнул рукой и поднялся на третий этаж.
Лорд Динмар, казалось, ожидал именно его. Когда следователь вошел, он отложил газету и заявил:
– Холек. Вы с мэтром Бирсом едете на улицу Кострищ, чтобы осмотреть этот новоявленный Димсток-тулл.
Лорд Динмар, полицмейстер второго отдела был высоким и бодрым стариком со спокойными выцветшими глазами, легкой улыбкой тонких губ, тщательно расчесанными белыми от седины волосами и бородкой. Он был облачен в красивый, идеально сидящий на крепких широких плечах, темно-зеленый жилет с вышивкой на груди и толстую кину из белого камлота. Как всегда он восседал в своем высоком кресле на фоне просторного полукруглого окна с красивой панорамой зимнего города и уютным широким подоконником. Пламя очага отражалось в выразительных голубых глазах и тонком золоченом пенсне. На столе рядом с должностными бумагами и утренними газетами темнела какая-то важная должностная папка.
Слуга у камина подозрительно покосился на вошедшего. Он старательно ворошил алые угли в очаге, чтобы не было синих язычков пламени, от которых можно отравиться угарным газом. В комнате было жарко. В свете пламени на стеклах поблескивала свежая морозная наледь. Стены кабинета были украшены драпировками, флагами и вымпелами Динмаров – серыми и зелеными ивовыми листьями. В перспективе помещения темнел огромных размеров книжный шкаф.
Свой кабинет лорд Динмар оборудовал как личную гостиную, в которой принимал как гостей, так и посетителей. Перед камином уютно расположились два, разделенных низким чайным столиком, кресла. На столе у второго окна, стояла выполненная в виде черной кошки, у которой из носа поднимается ароматный дым, курительница. В воздухе витал легкий запах брошенных на угли фимиама и какого-то целебного хвойного экстракта. «Да направится молитва моя, как фимиам, пред лицо Твое, воздаяние рук моих — как жертва вечерняя» – кажется это был какой-то псалом, который пришел на ум Холеку.
Почти весь пол кабинета укрывал толстый напольный ковер. У дальней стены загадочно поблескивал стеклами и зеркалами старинный сервант из палисандрового дерева, в котором стоял лучший сервиз лорда Динмара для самых высокопоставленных гостей. Тонкая, высокая фарфоровая чашечка на блюдце в форме цветка лилии стояла и на столе. Читая газету, старый лорд пил свой утренний чай.
– Я…– запоздало поклонился Холек.
– Я знаю, ты уже читал газету. Что у тебя в руках?
Холек протянул записку. Лорд Динмар пробежал ее глазами и объявил.
– Как всегда считаешь, что слово коллеги более веское, чем твое? Значит и деньги на все выездные расходы будут ассигнованы мэтру Бирсу. Поспешите. И не забудь взять у наставницы Салет список покупок. Вы должны успеть проверить этот дом. Бал состоится уже завтра вечером. У нас мало времени.

***

– По дороге обязательно зайдемте ко мне, – зудел детектив Бирс. Он неободрительно обернулся и проводил взглядом какого-то бродягу. Пожилой джентльхом в потрепанном темном плаще, заломив руки в разрезы штанов, бестолково слонялся напротив ворот форта. Курил, с отвлеченным видом разглядывал что-то выше по улице.
– Заодно попьем чаю, – махнув рукой, продолжал детектив, – у тетки Вигго чай с сахаром. Вчера я купил мармелад, и его надо съесть, иначе он превратится в цукаты, от которых у меня болят зубы, а вообще, раз мы собрались на улицу Кострищ, мне надо надеть шерстяные носки. За городом столько снегу…
Они с Холеком осторожно спускались по обледеневшим камням в сторону Южного проспекта. Детектив Бирс ворчливо рассказывал о том, что к вечеру станет совсем холодно, и что им надо поскорее взять коляску или сани, а Холек перебирал в уме все то, что ему надо было купить к возвращению, начиная от газет и заканчивая эликсиром Гикке, о котором он только и знал, что его можно найти почти в каждой алхимической лавке.
– Между прочим, эликсир Гикке это реагент для получения эфирных масел, – когда Холек поделился своими мыслями, наконец-то обратил на коллегу внимание детектив, – а вот лавка Поркина нам совсем не по пути…
– Что за лавка Поркина?
– Есть такая лавка неподалеку от Малой Рыночной площади, – поправляя съехавшие от ходьбы шляпу и шарф, пояснил детектив, – когда я начинал свою карьеру полицейского, двое рабочих пытались прокопать ход на соседний склад. Они курили у туннеля, и дым тянуло через подкоп, а когда начали искать, где горит, нашли несколько щелей в стене. Когда дыру обнаружили, грабителей взяли с поличным. Оказалось, что это сам управляющий господина Поркина надоумил их делать подкоп. Он имел долю в этом деле, и пока молодчиков допрашивали, успел собрать вещички и сбежать. Так его и не нашли.
– Да…– выслушав это бессвязное повествование, кивнул Холек, – мэтр Бирс, вы взяли с собой пистолеты?
– Конечно, – ворчливо ответил тот и провел рукой по плащу на груди. Детектив Бирс был невысокого роста, широк в плечах, с оттопыренными ушами и всегда перекошенным, измождено-мрачным лицом. Сейчас он поднял воротник мантии, повязал поверх шарф, замотав им лицо до своего длинного носа. До бровей нахлобучил шляпу с квадратными полями и орнаментом по тулье. Темно-серый, с синеватым отливом плащ и огромная кожаная сумка на ремне через плечо довершали картину, предавая ему безвкусно-бесформенный образ полицейского следователя или вечно недовольного, ожидающего подачки на кухне напыщенно-лицемерного кота.
Выйдя на Южный проспект, следователи остановили извозчика и забрались в крытый экипаж.
– Перейдем к делу, – расстегивая сумочку, непривычно серьезно заявил детектив, – маркиз Ефвпидор Димсток…
Он вынул из сумки лист бумаги, развернул его, приладил к носу лорнет, проверил, передал Холеку. Следователь с удивлением обнаружил, что это выписка какой-то официальной бумаги из магистрата, где черным по белому было написано, что маркиз в Мильде приезжий и владений не имеет..
– Он арендовал большой дом у некоего магната Зо, – продолжал детектив, – Но вот что примечательно – именно магнат Зо владеет этим домом на улице Кострищ, куда мы и едем. Если верить этой бумаге, – детектив Бирс достал из кармана сумочки званый билет с приглашением на бал-маскарад в честь праздника – то маркиз Димсток временно проживает именно там. Кстати, это для вас.
Холек с удивлением повертел в руках книжечку из дорогой толстой бумаги, и, вчитавшись в лиловые буквы, чуть не выронил ее из рук. Все мысли о вчерашнем вечере, о прекрасной Райне, о газетах и эликсирах для вытяжки эфирных масел, моментально улетучились из его головы. Утихла даже боль в пробитой ударом ножа спине. На украшенным странным гербом – стилизованном изображением маски и перекрещенными под ней меча и жезла, пригласительном билете было написано его собственное имя. «Приглашение эсквайра Марка Вертуры, следователя Второго отдела полиции и прекрасной леди Каи Райне на костюмированный бал маскарад, единственного мистериального представления грандмастера иллюзионных искусств маркиза Димстока Эф, в честь дня Всех Святых, иначе именуемого, как Ночь Духов, в ночь с 31 октября на 1 ноября…». Внизу билета темнел четкий оттиск с изображением все той же странной печати, а рядом скромная факсимильная подпись от увеличивающихся к уменьшающимся буквам с подъемом вверх и лихим росчерком – Димсток Эф. И титул – Грандмастер иллюзионных искусств. Камира. На гербовой бумаге четко выделялись оттиски водяных знаков, и тут же знакомый адрес, по которому они сегодня и ехали – улица Кострищ, дом 5, Лесное предместье.
– Откуда это? – после некоторой паузы аккуратно поинтересовался следователь.
– Курьер принес к нам в кабинет позавчера вечером. Я расписался в получении и сразу хотел с вами поговорить об этом, но вы ушли слишком рано, а потом вернулись слишком поздно, я оставил записку, – объяснил детектив. Похоже, замешательство Холека не произвело на него никакого впечатления. 
Следователь еще раз осмотрел бумагу. Свернул трубочкой.
– Бал-маскарад это завтра, – пояснил детектив Бирс, – хотя, на мой взгляд, приглашать гостей на подобное мероприятие за два дня – чистокровное свинство.
– Возможно, – рассеянно пожал плечами Холек и спрятал билет в поясную сумку. Он отвернулся к окну и задумался, – и о чем вы хотели поговорить?
– О том, кто такой этот эсквайр Марк Вертура и почему билет надо было вручить именно вам.
– Марк Вертура – это я, – со вздохом ответил Холек.
– Вы?
– Мне казалось, что об этом знают все…– мрачно вздохнул Холек.
– Интриги – не мое дело, – ответил детектив, – если приглашение адресовано вам, то вы его и получили. Но тогда зачем мы едем к этому маркизу сегодня, если маскарад начнется завтра в восемь вечера?
– Потому что в переписке Дорлека упоминался Маркиз Евпидор Димсток и что, он хотел наладить переписку с неким господином Роппе. И сэр Динмар…
– Роппе? – переспросил детектив Бирс, – кто это?
– Так было написано. Судя по всему это лицо, которое Дорлек знал либо лично, либо по переписке…
– Я уточню у него, когда съезжу за ним вечером, – сказал детектив.
– Вы знаете, где он? – слегка удивился Холек
– В восточной комендатуре, – приводя в порядок бумаги и застегивая сумочку, мрачно ответил детектив, – сегодня с утренней почтой пришла записка от мэтра Дакса – заместителя коменданта Восточного района. Дорлек был схвачен полицией и сейчас его допрашивают вместе с еще тремя подельниками. Я не понимаю, почему нельзя было прийти к нему с полицией, или вам вместе с Элетом и арестовать его без проломленного потолка и драки?
Холек не успел ответить, как карета остановилась.
– Приехали! – стуча рукояткой хлыста по крыше, хрипло кричал кучер. Холек и детектив Бирс вышли из кареты. Детектив Бирс кинул извозчику пару монет и устремился в дверь какого-то двухэтажного дома с кирпичными арками высоких окон. Дом стоял на ухоженном бульваре и производил впечатление приличного места. Дорожка перед крыльцом была расчищена и посыпана песком. В подъезде вместо швейцара их встретил огромный полосатый кот с ошейником на мохнатом загривке. Он широко зевнул, проводил агентов подозрительным взглядом и важно устроился на теплой подстилке рядом с котелком остывшей, недоеденной каши. Следователи поднялись на второй этаж. Здесь тоже были арчатые, украшенные чеканными бронзовыми петлями двери. Детектив Бирс постучал и распахнул одну. Они очутились в светлой прихожей. Здесь стоял тонкий запах курительного дерева, и какой-то диковинной приправы. На кухне готовили обед.
– Мацл! Ты все-таки вернулся за носками? – услышал Холек пожилой, но очень бодрый голос, – а я уже думала, что ты простудишься!
Из комнаты на следователей буквально выкатилась маленькая, облаченная в длинную, до пят, цветастую мантию, женщина в переднике и маленькой, водруженной в густую прическу из седеющих волос шапочке. Вытирая мокрые ладони о черный поварской передник, она всплеснула руками и позвала гостей пройти в гостиную.
– Ах, вы прямо к обеду! – на вид госпоже Виго было лет пятьдесят, и она была полной противоположностью серого и мрачного родственника, или насельника. Хотя и создавалось сильное впечатление, что тетка Вигго – родная бабушка, опекающая любимого внука, Холек до сих пор не знал, кем детектив Бирс на самом деле приходится ей. Она заставила следователей снять обувь, оставить портянки Холека за дверью, и надеть плетеные шлепанцы. Сообщила, что шляпа детектива Бирса уже давно вышла из моды и что в этом сезоне принято носить с кисточкой слева, усадила за стол и принесла две глубокие пиалы, наполнив их ароматным супом из яиц, крабов и лука. А пока они ели объяснила, что оба следователя очень тощие и что им стоит лучше питаться, иначе они непременно заболеют, потому что, как пишут все газеты, зима ожидается очень холодной и долгой, а они, полицейские агенты, и болеть им нельзя. Словно ураган она налетела на Холека, начав расспрашивать кто он такой и не тот ли он Холек, на которого детектив Мацл Бирс все время ругается за нерасторопность и полную безалаберность и лень. Она уселась в витое, сделанное из цельного соснового пня, но при этом весьма изящное кресло-качалку и, достав щипцами из дышащего жаром камина раскаленный уголь, раздула кальян и выдохнула дым из ноздрей так густо, что вся комната вмиг наполнилась едким голубоватым кумаром. Поставив ноги в толстых шерстяных чулках на подставочку перед печкой и, прицелившись в Холека через лорнет, она снова вдохнула дым и заявила:
– Вот все вы пока молоды солдаты, или следователи, а, между прочим, тощие как уличные коты, хотя уже обоим уже за тридцать. Вам бы прекратить бегать по улицам и заняться делом, есть много более интересного в жизни: путешествия, искусства… А вы. Вот вы, мэтр Холек женаты? Нет, конечно, это же видно невооруженным глазом. Никакая, даже самая ветреная девица ни в коем случае не выпустит мужа на улицу с таким неопрятным воротником как у вас…
И со сладостным «пых» выпустила в потолок огромное кольцо дыма.
Детектив Бирс пробормотал, что он скоро вернется, опустил плечи и вышел из комнаты.
– И все-таки, какой вы застенчивый! – тетка Вигго абсолютно не желала слушать того, что Холек не хочет больше ни супа из крабов, ни хлеба, ни яиц, ни жареных булочек, ни сладкого кофе с перцем…
С трудом откланявшись, следователи покинули дом тетки детектива и, остановив новую карету, направились в Лесное предместье.

***

С самого утра Райне успела прибрать скромную келью Холека, заправить его вечно неприбранную постель, зашить и отнести в стирку его попорченную рубаху и почистить от нафталина его парадную серо-серебряную мантию. Она подмела пол в канцелярии и кабинете следователей, взяла оставленные не столе бумаги и отнесла их лорду Динмару, извинившись за Холека, который забыл это сделать вчера, и к сроку была уже на своем рабочем месте.
– Кая, ты сегодня рано, – в комнату вошла высокая, уже немолодая, но про каких говорят «без возраста», женщина в широкополой квадратной шляпе и припорошенном снегом черном плаще. Высокий подбитый алым бархатом воротник таинственно скрывал ее шею и нижнюю часть лица, маленькие круглые очки в золотистой оправе загадочно поблескивали на кончике носа.
– Доброе утро, леди наставница, – весело и с поклоном ответила Райне.
Волшебница обошла девушку, чуть поправив очки, посмотрела на нее сверху вниз, подошла к своему столу и, поставив на него саквояж, сняла перчатки.
–Ты оставалась на ночь? – снимая шляпу, поинтересовалась она. У наставницы были светлые, струящиеся золотистым каскадом, схваченные на висках алыми лентами, волосы, немигающие как у дракона или змеи, теплые светло-карие, почти что золотисто-желтые глаза и очень красивые, правильных пропорций руки. Она бросила взгляд на пачку свежих писем, на часы, – Кая, ты не забыла внести в журнал запись с тем доносом?
Девушка резко шагнула в сторону, чтобы наставница не увидела, что письмо с доносом все еще лежит на ее столе, рядом с папкой, на которой стоит позавчерашняя дата.
– Нет, конечно…
– Никогда не лги мне, – раскладывая на своем столе бумаги, быстро просматривая листы, сказала ей наставница, – никогда не уподобляйся мэтру Холеку. Немедленно заполни журнал и перепиши донос. И не забудь отправить его с курьером обратно в полицию. 
– Простите, леди наставница, – виновато опустив голову, девушка бочком села за стол и, начала подвязывать рукава рубахи-кину – обязательный ритуал всех письмоводителей и клерков, чтоб не запачкаться чернилами. Она рассеянно посмотрела в окно, думая о Холеке и о том, как вчера они лежали обнявшись под всеми его плащами и пледами на его жестком и неудобном ложе, в комнате было холодно, а за окном выла вьюга…
Наставница взяла со стола утреннюю газету, придерживая двумя пальцами пенсне, присмотрелась к заголовку и нахмурилась.
– Хм, один день до бала маскарада? – и отложила газету в сторону.
Спохватившись, Райне начала старательно переписывать нацарапанную корявым почерком записку. В этой бумаге, сложенной вчетверо и исписанной дрожащей рукой, было что-то необычное. Райне смотрела на эти скачущие буквы и не могла понять, что так тревожит ее. То ли эта дешевая, неровно ободранная по краю, желтоватая бумага, то ли две грамматические ошибки в трех строчках и полное отсутствие запятых, то ли этот полный какой-то леденящей, затаившейся тревоги корявый печатный почерк. То ли все вместе взятое. В конце концов, Райне переписала текст с аннотацией и датой, вложила оригинал в папку, взяла конверт и, запечатав копию, написала на нем адрес «Полицейский дом Южного района, Южный проспект, дом 52» и полагающуюся в этом случае бессмысленную, но обязательную фразу –  «Возврат бумаги в канцелярию».   

***

– Вам до Димсток-тулла, или не доезжая? – с безразличием спросил колясочник у следователей. Холек не подал и виду, что что-то не так, но детектив Бирс поморщился и манул рукавом.
– Немного не доезжая.
Колясочник кивнул и, свернув с дороги, выехал на какой-то неухоженный проезд. Следователи сошли, детектив Бирс расплатился и огляделся.
– Вот туда, – показывая за угол ближайшего строения, махнул рукой колясочник, по дороге вдоль парка.
Следователи выглянули за угол обшарпанного одноэтажного здания с противно скрипучей на ветру жестяной крышей. Наверное, это была какая-то мастерская – из-за мутных окон доносились лязг металла и неровные удары молота. Перед следователями открылся большой, отгороженный от дороги каменным забором, неимоверно старый и заросший, засыпанный белым снегом парк. Вдоль забора тянулась улица. Дорога была расчищена, накатана и даже немного присыпана опилками и песком. Холек и детектив Бирс пожали плечами и направились к забору. Подойдя к сооруженной из старого красного кирпича ограде, они обнаружили канаву. За оградой темнела стена кустарника, за которой было видно, что парк действительно почти что совсем не ухожен. Между старых, потрескавшихся от времени черных, ярко контрастирующих на фоне серого неба дубов, из снега торчали неопрятные прутья подлеска. То там, то тут краснели разлапистые заросли ивняка. А в глубине, в окружении кустов боярышника и сугробов, темнела громада старого, похожего на древний замок дома. Чуть дальше по дороге следователи приметили ворота, за которыми начиналась ведущая через парк дорога. Судя по всему, это были боковые ворота – сейчас в них заезжал какой-то крытый глухой черной рогожей фургон. Холек и детектив Бирс поспешили за ним и увидели, что на входе никого нет. Извозчик самолично закрыл ворота и, щелкнув кнутом, направил фургон к дому. Следователи остановились на мосту перед входом. Метрах в ста перед ними зловещей громадой возвышался торжественно мрачный, навевающий какие-то противоречивые мысли загадочный особняк, в котором завтра должен состояться бал-маскарад, о котором последние недели писали все газеты в городе.
Если вдуматься, место и вправду было выбрано весьма удачно.
Старый, необъятных размеров, заброшенный парк за окраиной города. Высоченные вековые деревья, бездонные канавы и сугробы вокруг, а особенно это таинственное, должно быть, какое-то бесконечно древнее здание. Наверное, сейчас в Мильде с ее многовековой историей осталось не так много домов, так явно напоминающих о тех давно ушедших веках, а быть может даже о начале тысячелетия. Многометровые, сложенные из темно-серого кирпича, похожие на куртины крепостей далекого прошлого, укрепленные литым бетоном стены. Вычурный профиль частых, высоких и узких окон. Высокий бельэтаж. Изрезанный изломами похожих на маленькие бастионы эркеров торец дома.
Большая башня с массивным черным куполом и такими же частыми и узкими, как бойницы, окнами где-то по центру здания. Над крышей – ряд увенчанных маленькими каменными башенками труб, из которых сейчас поднимался легкий зеленоватый дымок. И вокруг никого. Оглядываясь по сторонам, следователи направились к дому.
– Сколько ему лет? – тревожно прищуриваясь, спрашивал сам себя Холек, – больше похож на руину…
– Готовят угощение, – приглядываясь в лорнет на крышу и дымные трубы, рассудил детектив Бирс.
– О, благородные господа! – внезапно услышали они торжественный, рокочущий голос, – я Гамильбар, ваш проводник и гид от маркиза Димстока Эф. От имени своего господина я приветствую посланников от тайной полиции Мильды! Следуйте за мной!
Следователи вздрогнули. Этот странный, облаченный в необычный, шутовского вида темно-зеленый плащ с лампасами субъект появился словно ниоткуда. Картинно поклонился, обмахнув полой плаща сапоги, ловко покрасовался на каблуках, повертелся из стороны в сторону, красуясь так, что следователи смогли разглядеть изящный иноземный наряд – узкие черные штаны и тонкого камлота, черный же камзол с белой запашной кину со снежно-белой манишкой на груди. Поверх камзола кокетливым бантиком повязан короткий черный, расширяющийся на ромб книзу и заколотый старомодной серебряной булавкой декоративный шарф.
– Простите, но мы…– попытался заявить детектив Бирс.
– Нет, нет, нет, ошибки быть не может! – отрапортовал господин Гамильбар и снова обмахнул полой плаща свои щегольские, блестящие туфельки, – маэстро Димсток Эф никогда не ошибается в выборе гостей! Вы сами должны убедиться во всем. И желательно с парадного входа! Не беспокойтесь! Я продемонстрирую вам место предстоящего торжества!
И, словно по мановению волшебного жезла, из-за угла дома, появилась коляска. Она ехала сама по себе, без лошадей, словно повинуясь движениям господина Гамильбара, указывающего куда ей ехать коротким прозрачным жезлом.
Когда коляска подъехала к следователям.
– Экипаж подан! – торжественно объявил их новый спутник, – прошу!
Все втроем они сели в коляску, причем господин Гамильбар уселся спиной по ходу движения и, щелкнув пальцами, заставил ее двигаться. Зазвенели бубенцы, экипаж поехал к воротам на улицу и свернул на улицу Кострищ.
– Магическая телега? – с умным видом поинтересовался Холек.
– О да, о да, – с улыбкой отвечал лакей, и по всему было понятно, что он разыгрывает следователей, – но это еще что! Сколько всего приготовлено к балу. Вы все увидите сами, это будет просто чудо!
Проехав вдоль забора парка, они вскоре оказались перед парадным подъездом. Широкая, расчищенная от снега и сорванных с деревьев ветвей дорога вела от новеньких, крашенных в лиловый и белый цвета ворот в сторону фасада дома. У входа красовалась новенькая, тоже крашенная бело-лиловыми ромбами дежурная будочка, в которой нес вахту бравый лакей в бело-лиловой кирасе, ливрее и с мечом. Он весело поклонился господину Гамильбару, отсалютовал гостям своим оружием, и коляска, ускорив бег, с легким звоном покатилась по изгибающейся вокруг зарослей кустов дороге. Наверное, летом этот парк был даже не лишен своей дикой, первобытной привлекательности – за темными, мрачно торчащими из снега стенами живой изгороди, просвечивало обрамленное гранитным кантом пространство декоративного пруда. Изо льда в серое зимнее небо вздымался такой же серый, как стены дома, многоугольный столб.
Подъехав к парадному входу Димсток-тулла, следователи изумились – снаружи стены здания имели небольшой уклон, были укреплены контрфорсами и бастионами, а внутрь, в просторный, но уютный полукруг двора смотрели отвесные стены и ряды высоких, от пола до потолка окон. Посредине, над парадными дверями возвышалась серая неприступная башня. Два крыла здания охватывали аккуратный, обрамленный маленькими декоративными пиниями овальный двор. Прямо по центру которого, перед главной дверью, посреди заснеженной клумбы возлежала громадная, угловатая и серая гранитная глыба, наверное, принесенная сюда каким-то давным-давно прошедшим по этим землям ледником.
– О, вы, полагаю никогда не видели подобных форм, – демонстрируя фасад, отрекомендовал господин Гамильбар, – во время нашей экскурсии по вашему прекрасному городу, мы с грандмастером Димстоком нашли не так много зданий, построенных в этом замечательном старом стиле, которые бы он счел подходящими для его мероприятия. Поиски были долгими, и больше всех сэру Димстоку приглянулся именно этот дом.
Детектив Бирс вопросительно посмотрел на Холека.
– Что это за стиль? – поинтересовался тот.
– Ретро. Веянья прошедших веков. Мотивы античного мира. Этот бал должен пройти под эгидой объединявшего мир прошлого. Сочетание сакральных знаний тысячелетий и точных дисциплин современности. Маркиз Димсток придирчив к деталям. Тонкий символизм основа высокого иллюзионного искусства. Он потратил немало усилий для подготовки этого бала, но завтра вы увидите, что все сделанное было не напрасно, подготовлено с расчетом и умом! Ни один штрих, ни одна линия не будет ни недостающей не излишней! Итак, пройдемте!
Холек и детектив Бирс переглянулись, вошли в распахнутые перед ними двери и очутились в просторном, но темном зале, из которого на второй этаж изящным изгибом поднималась широкая парадная лестница.
– В данный момент ни маркиза Димстока Эф, ни мэтра Зогге нету в имении, и они не смогут принять вас, но я уполномочен приоткрыть завесу тайны и продемонстрировать вам комнаты для гостей. Прошу, ваша верхняя одежда!
Из боковой двери появился еще один слуга одетый также необычно, как и господин Гамильбар – в узкие штаны и черный сюртук. Протянул вешалки и принял у лакея плащ. Он хотел взять плащи и у следователей, но Холек сделал предупреждающий жест рукой, на что слуга понимающе кивнул и исчез также быстро, как и появился.
Следователи поднялись на второй этаж. Холек и детектив Бирс переглянулись. Они были поражены контрасту внешней аскетичности здания и изысканности интерьера. Гипсовые фигуры красивых, южных растений на лестнице, арки над колоннами, люстры и двери – все было выполнено в каком-то непривычном угловато-варварском и одновременно напыщенном стиле. Словно неведомый зодчий перерисовывал интерьер с какой-то старой, добытой в лавке редкостей книжки или с потемневшей фотографии какого-то очень древнего и очень роскошного замка или богатого дома.
На втором этаже по левую руку от просторного холла с крашенными в бежевые и лиловые тона угловатыми и массивными, под стать стилю, скамейками, расположился зал для танцев. У высоких колонн стояли большие чаши с диковинными, раскрашенными лиловым и белым бумажными цветами. У стен такие же старомодные, расшитые белым и лиловым – цветами грандмастера иллюзионных искусств стулья.
– Это Пурпурная столовая, – демонстрируя просторный зал с непокрытыми столами и поставленными на них кверху ножками стульями, пояснил господин Гамильбар. Здесь будет общий стол.
Оглядывая большой следующий изгибом за стенами фасада зал, следователи в изумлением  задирали головы к высокому и сумрачному сводчатому потолку. Заглядывали в смотрящие по обе стороны здания окна. Касались украшенных пурпурными полуколоннами и плетеными корзинками с броско раскрашенными во все оттенки синего, красного и белого, бумажными цветами, стен.
– Интерьер из Акорского дуба, – с гордостью продемонстрировал столы и стулья лакей, – на шестьдесят четыре персоны. А еще сервиз и кушанья. А там салон для курящих, – вывел обратно в холл второго этажа и продемонстрировал гостям высокую дверь, за которой в другом крыле располагался зал поменьше, но с квадратными обклеенными малахитовых оттенков тканями колоннами, и обтянутыми зеленым сукном столами для игры в шары и карты. В зале было несколько каминов, перед которыми уже были расставлены вполне современные мягкие диваны и удобные низкие кресла. Экраны каминов были выполнены в виде витражей из синего и зеленого стекла. На узких окнах тяжелые, подвязанные лентами темно-зеленые и темно-синие шторы. Свет едва пробивался в помещение, придавая залу особенно таинственный вид.
– Малахитовый салон, – подходя к окну и демонстративно оправляя завязку портьеры, пояснил лакей.
– Мустик подвиньте ближе! – приказал откуда-то из-за стены, внезапный женский голос, и Холек вздрогнул от того, что этот необычный, глубокий и при этом какой-то резкий, словно с каким-то непривычным акцентом зов показался ему знакомым. Он резко обернулся, но так и не приметил говорящую. Господин Гамильбар уже хотел было увлечь следователей обратно в зал для танцев, как створки дверей распахнулись, и на пороге появилась женщина в необычном облегающем, как из какой-то древней книжки, наряде. Первое что бросилось в глаза Холеку – ее походка. Плавно поводя руками вдоль боков, покачивая обтянутыми узкой юбкой бедрами, она словно плыла по залу, и, глядя на нее следователь почему-то подумал, что перед ним сейчас та самая женщина, личность которой он пытался разгадать позавчерашним вечером в Доме Горгульи.
Несомненно, это была она. Только сейчас в совершенно другом наряде и без маски. Округлое лицо, глубокий разрез глаз, темные мелко вьющиеся волосы, высокий, украшенный диадемой и какими-то камнями и перьями лоб. В скуле какое-то необычно-вычурное, наподобие серьги, магическое украшение. На плечах тяжелая шаль из вязанного крупным рисунком кружева. На талии расшитый лиловым жемчугом пояс. В залах было прохладно, но ее руки ниже локтя были обнажены и Холек невольно загляделся на изящные белые, украшенные витыми браслетами в виде волчьих голов с распахнутыми зевами, запястья и ладони.
– Несомненно, это следователи из тайной полиции? – не обращая внимания на следователей так, как будто их и не было здесь вовсе, спросила она у лакея с легким сарказмом в голосе, слегка раздраженно добавила, – Гамильбар, предложи, наконец, гостям вина, здесь прохладно.
– Слушаюсь, госпожа, – с поклоном ответил лакей и громко щелкнул пальцами. Дама обошла следователей, искоса проводила их внимательным взглядом, но смущенный, опустивший глаза Холек так и не сумел заглянуть ей в лицо, чтобы внимательнее рассмотреть и запомнить ее. Проходя вдоль стены, женщина, смотрела как-то искоса и вниз, словно оценивая фигуры или ауры, а не лица гостей, и покачивающиеся у ее висков перья и густые пряди волос, томно упавшие на лоб и щеку, скрыли от следователя черты ее лица.
Так и не сказав им ни слова, она покинула Малахитовый Салон. Следом выбежали и двое лакеев – эти были одеты как простые местные слуги – в длинные темные кину и серые потрепанные мантии, оба тяжело дышали, по лбам катился пот – судя по всему, они двигали мебель.
Госпожа вышла в танцевальный зал и, развернувшись, распорядилась – немедленно вымыть цветы и гирлянды.
Слуги склонились в немой покорности и бросились вон.
– Ах, как же тяжело быть хозяйкой накануне праздника в таком большом и просторном доме! Иногда заботы заставляют сожалеть даже о роскоши собственной обители! – уже без наигранной жестокости и холодности, запрокинув голову, так что ее темные волосы волной упали назад, воскликнула женщина и бросила на Холека выразительный взгляд. У нее были высокие брови, правильный округлый подбородок и улыбка тонких розовых губ. Она встретилась взглядом с Холеком и таинственно улыбнулась, так что следователь вмиг изменил свое мнение об этой, сразу же переставшей быть ему омерзительной, женщине. У нее были красивые и большие, золотистые, миндалевидные глаза, овальное, очень правильное лицо и необычайно высокий чистый лоб. Нет, это была не она. Обернувшись к гостям, она внезапно сверкнула глазами и спросила, – господа следователи, как вы оцениваете, достойна ли эта скромная обитель для приема тех высокопоставленных гостей, что приглашены на завтрашний бал?
– Скромное не то слово, – не заметив кокетства, в своем мрачно-серьезном тоне ответил детектив Бирс, – а что на третьем этаже?
– Вот туда мы и направимся, – появляясь с подносом, на котором стояли два высоких фужера с ароматным игристым вином, важно ответил господин Гамильбар. Холек приподнял фужер, отсалютовав даме, внимательно  присмотрелся к ней сквозь граненое стекло и чуть пузырящийся зеленоватый напиток. Что-то знакомое снова померещилось ему в этой искаженной стеклом, как тогда, в подвале дома Горгульи, фигуре, но он по-прежнему не мог определить, она это или нет, так что он решил оставить эти мысли на потом и сделал большой глоток.
Они поднялись по второму витку лестницы и очутились в большом и сумрачном, высотой в несколько этажей, купольном зале с задернутыми алыми и лиловыми шторами. Вдоль стен темнели ряды мягких кресел, а у дальней стены была устроена небольшая сцена, которая сейчас была занавешена бардовым, украшенными золотым вензелем «Эф», занавесом. Из-за ткани доносились звуки каких-то таинственных сценических приготовлений. По второму этажу зала шел балкон с галереями для самых высокопоставленных гостей, но лестницы наверх видно не было.
– Здесь развернется главное действо завтрашнего вечера, – отрекомендовал лакей и, давая следователям оглядеться, выждал долгую и многозначительную паузу.
Холек и детектива Бирс подняли головы к сводам потолка и занавешенным черным бархатом ложам, переглянулись и вопросительно посмотрели на лакея.
– Вот и все. Вы уже все посмотрели, – улыбнувшись, кивнул он, – полагаю курительные комнаты, салон, кабинеты для гостей и слуг, прочие малые помещения, а также наш гардероб не будут столь интересны для вас. Но если вы настаиваете, я провожу вас по всем комнатам и продемонстрирую нашу великолепную кухню…
– Благодарю, не стоит. Мы видели достаточно… – смущенно замотал головой Холек.
– Ну, тогда я вынужден проводить вас до ворот и откланяться, – у нас еще много приготовлений.
Остановившись под колоннадой за парадными дверьми, Холек бесцеремонно чиркнул спичкой о стену и закурил. На серой известке остался некрасивый белый след. Размышляя о том, что бы это значило, следователь глубоко вдохнул дыма, сделал несколько шагов, искоса поглядел верх – в узкие, глубоко и часто посаженные как бойницы, окна второго этажа. Он ожидал, что за ними будут следить, но то ли стекла были слишком темными, чтобы разглядеть за ними силуэты, то ли он просто никого не заметил – его ждало очередное разочарование. Двое дворников все также чистили площадку перед домом. Сгребали снег в кучи на клумбах и аккуратно равняли их лопатами. В парк въезжала еще одна повозка, а где-то за деревьями велись приготовления к фейерверку.
Когда Холек и детектив Бирс оказались за воротами и, проигнорировав поклон стражника, вышли на дорогу, детектив вдруг сказал задумчиво:
– Занимательная дама. Но откуда они узнали, что мы из полиции и это приглашение…
– Меня тоже интересует вопрос, почему меня пригласили на этот маскарад, – оглядываясь на оставшуюся позади громаду Димсток-тулла, мрачно поделился мыслями Холек.
Его одолевало дурное предчувствие.

***

Из необычных событий этого вчера, произошедших с Холеком, стоит заметить также еще одно. Тремя днями ранее, по ходу выяснения таинственной личности маркиза Димстока, Холек назначил встречу с неким Пипеком, адрес которого дала ему наставница Салет, когда Холек перебирал всех возможных свидетелей, кто мог иметь отношения с таинственным маркизом. Как выяснилось, этот самый Пипек руководил артелью по гужевым грузоперевозкам в восточном районе Мильды. А, как известно, наборы мебели на шестьдесят четыре персоны сами по себе с неба не падают, Холек решил подойти к делу именно со стороны деловых партнеров маркиза. Тем более в собранной документации как раз и было указано, что никто иной, как Пипек и его люди доставляли припасы и мебель в новоиспеченный Димсток-тулл.
Остерегаясь живущего в мансарде дома напротив форта соглядатая полиции Дигета и ловко выскользнув из поля зрения сапожника Рукса – доносчика Ордена, Холек покинул форт через кухню. Привычный иметь дело со слухачами и шпионами самых разных мастей и масштабов, он принял все меры предосторожности. Перво-наперво зашел в одно из почтовых отделений в портовом районе и измыслил безобидное предложение встретиться по вопросу о большом заказе в распивочном доме «Старый Ящер» за Солнечным полем с припиской «очень важно», при этом подписавшись эсквайром Марком Вертурой. Расчесавшись после посещения Димсток-тулла, и тем самым приняв наиболее достойный и благородный вид, следователь приехал на место сильно раньше срока и доверительно сообщил шинкарю о том, что он, эсквайр Вертура, будет ожидать у дальней стены.
Поманив слугу, он заказал два фужера вина, сладких булочек со сливками и протиснулся через толпу в дальний угол. Ждать пришлось недолго – слуга принес кушанье и молодцевато сообщил, что сливки закончились. Булочки без крема были невкусными и пресными. Спасало только вино. А вот господин Пипек все не появлялся. За окошками уже стемнело. Холеку стало не по себе. Вглядываясь в лица собравшихся гуляк, он то и дело тревожно оглядывался по сторонам, но ни вино, ни музыка не приносили покоя. Наоборот, тревога и какое-то сомнение с каждой минутой все больше и больше закрадывались в его душу. Особенно насторожился следователь после того как среди толпы замелькали две облаченные в темные плащи, что-то высматривающие по сторонам фигуры. Какое-то внутреннее чутье подсказало следователю встать и пока кабачник не видит, прокрасться через толпу к другой стене. Изредка поглядывая в сторону обширного прилавка, за которым прислуживал хозяин заведения, склонив голову так, чтобы из-под капюшона не было видно лица, Холек уже направлялся вдоль стены в противоположный угол, как с ним случился совершенно неприятнейший, возможно даже предопределивший весь оставшийся вечер инцидент.
– Ты что, – вор? – заорали прямо над ухом Холека, да так внезапно и громко, что сердце следователя остановилось, чья-то огромная ручища схватила его за капюшон и рывком скинула его с головы, – ишь, попался, воришка!
– Отпусти меня, мерзавец! – отрывая руку от своего воротника, грубо крикнул Холек. Перед ним сидел какой-то огромный рыжий детина, настолько необъятных размеров, что даже сидя, он мог наравне смотреть в глаза стоящему во весь рост следователю.
– А что прячешься? – скривив губы в омерзительной самодовольной гримасе, потребовал ответа тот.
– Моя жена тут, осел! – процедил сквозь зубы Холек и снова накрыл капюшоном голову.
– А! – заорал тот на весь зал настолько громко, что добрая половина гуляющих обернулась к нем , – дурное дело нехитрое!
Холек протиснулся поближе к прилавку, присел на край скамейки так, чтобы шинкарь не видел его лица и, оперев локти о колени, закурил.
Вскоре он заметил, что хозяин беседует с каким-то человеком, и они оба тревожно озираются по сторонам, словно ищут кого-то. Джентльхом этот был самой наиобыденнейшей наружности – в мокром от только-только растаявшего снега плаще, в толстых рабочих варежках, серой с зеленым цилиндрической шапочке на затылке, и с торчащими перьями неаккуратно остриженных чуть ниже плеч волос. Словно принюхиваясь, он поводил лицом то в одну, то в другую сторону, потом огорченно опустил плечи и, хлопнув ладонью по прилавку, по всей видимости, заказал выпить. Холек откинул капюшон, встал и подошел к нему.
– А вот и господин Вертура, вы же его ищите! – с облегчением в голосе указал шинкарь, поднося в двух руках сразу четыре кружки юва. Пипек как-то кисло улыбнулся, отчего вокруг его рта и на лбу очертились неприятные, свидетельствующие о лукавой и лживой манере морщины и, указав рукой к какому-то столу, пробормотал как-то неуверенно.
– Приветствую вас… сэр Вертура, пойдемте, присядем. Ваше письмо…
Холек внимательно заглянул ему в глаза, и последовал к ближайшему столу.
– Мэтр Пипек? – заподозрив неладное, строго спросил он.
– Нет, мой дядя…– как-то неуверенно ответил тот, – он не смог прийти, заболел… у него обострилась… подагра, нет, не подагра…
Холек огляделся и, заметив, что те двое в капюшонах мирно сидят за дальним столом, повлек незадачливого племянника в угол и, зажав его между стеной и каким-то столом, загородил рукой выход и спросил страшным голосом:
– А вы кто такой, позвольте поинтересоваться?
– Я… доверенное лицо…
Вокруг было многолюдно и шумно. В центре зала танцевали, поэтому никто особо не обратил внимания на этот тихий разговор в углу.
– Что с мэтром Пипеком, отвечай только правду, мерзавец! – пряча руку под полу плаща, пригрозил Холек. Фигурант затрясся и, отвернув лицо в сторону, попытался нервно улыбнуться.
– У дяди геморрой! Кровью под себя ходит! Уже пятый день…– пискнул он, сдавленно отвернувшись в сторону, – нянька у постели сидит, доктор каждый день после обеда с ним мается…
Холек опустил руку и разочарованно опустил голову.
– А ты сам кто такой?
– Я Дуп, племянник, извозчик, дядя сказал, что я должен учиться…
Холек смерил строгим взглядом незадачливого великовозрастного школяра и, достав трубку, закурил.
– Ты возил грузы в Димсток-тулл?
– Нет…– отчаянно замотал головой школяр и густо покраснел, да так явно, что это было видно даже в свете тусклых сальных свечей на другом конце зала, что он врет.
– Отвечай правду подлец! – зашипел Холек.
– Нет! – пискнул Дуп и, скорчившись, начал оседать по стене на пол, – помогите! Убивают!
Завизжал он во всю глотку, притворно хватаясь за голову.
– Отстань от парня по-хорошему! – грубо одернули Холека из толпы так сильно, что он едва не опрокинулся навзничь. Усталое злое лицо какого-то солдата выражало немую готовность к драке. Еще пара крепких молодцов с интересом оглянулись на них. Следователь отшатнулся назад, но его удержали за полу мантии и притянули к себе.
– Сильный? – мрачно тряся следователя за плечо, прогудел солдат, – сильный, парнишку обижать, да? 
Холек сообразил, что сейчас его будут бить и, сделав резкий шаг назад в освободившееся пространство, сунул руку под полу плаща. Его глаза вспыхнули, показывая, что он готов сопротивляться, но его прервал резкий свист – один из людей в черном плаще вскинул увенчанную черно-желтым полосатым беретом голову и прокричал им.
– Вы что, господа, забыли – никаких драк в кабаках торгового дома Мориксу! – его напарник откинулся на скамейке к стене и внимательным взглядом серых горящих глаз окинул зал. Под плащом тускло блестели металл и шнуровка доспеха.
– Только выйди, – тихо, но с угрозой прошипел солдат, – поговорим с тобой!
– Жди, – с издевкой в голосе ответил Холек и протолкнулся к прилавку. Следователь влез без очереди и, заказав еще вина, остался у стойки, мешая всем, бросая наглые взгляды в сторону, где расположился солдат с компанией. Улучив момент, когда шинкарь смотрел в сторону, он пригнулся и, пробравшись под стойкой, прошмыгнул на кухню.
– Хой! – крикнул кто-то, – вон побежал! Побежал! Лови его!
Позади загремели смешки. Чуть не опрокинув пожилую посудомойку с тазом горячей воды, Холек бросился через кухню – небольшую, жарко натопленную пристройку, где в одном котле, судя по резкому запаху, варился картофель в мундире, а в другом двое мальчишек лет восьми ополаскивали тарелки и кружки. Под низкими сводами стоял густой смрад открытого очага и прогорклого греющегося в горшке на краю огненного жерла масла, так что за этой, несомненно, тяжелой работой, никто, кроме оторопевшей посудомойки, не заметил присутствия чужака. Обогнув печь, следователь быстро нашел заднюю дверь и, распахнув ее, выскочил в морозный сумрак ночи. Прыгнул за угол сеновала, пробежал под навесом коновязи и, спешно накинув на голову капюшон, спрятался в тени ближайшего забора. 
Через некоторое время в освещенном прямоугольнике двери на крыльце появился Дуп.
Холек узнал его по тому, как тщательно школяр прятал лицо, пытаясь скрыть его шарфом и капюшоном. Воровато озираясь, он сделал несколько неверных шагов, отшатнулся от поднимающейся навстречу шумной кампании и, бросая по сторонам тревожные взгляды, свернул на тропинку между домами. Холек аккуратно последовал за ним. Они пересекли какой-то двор с пустующими столбами для сушки белья, и вышли на параллельную улицу.
Здесь Дуп свернул и, стараясь держаться подальше от фонарей, в черно-желтых тенях домов, направился в сторону центра города. Холек последовал за ним. Здесь, на перекрестках, горели яркие электрические огни, спешили редкие вечерние прохожие. Замечая Холека, который был вынужден держаться близко с  своей жертве, чтобы в сумраке начинающегося снегопада не потерять ее из виду и одновременно прятаться в тенях и за углами, чтобы Дуп не заметил его, прохожие недоуменно оглядывались ему вслед. Внимательно смотрел по сторонам и Дуп, но через некоторое время, заметно осмелев, выпрямился и перестал держаться стен. За первым перекрестком, где висела вывеска с изображением капли, он прошел мимо лениво мерзнущего постового и, перейдя через улицу, вошел в какую-то дверь. Холека слегка насторожило то, что, входя, он даже не оглянулся. Следователь спешно последовал за школяром – за дверью начиналась темная деревянная лестница, и где-то наверху слышался тихий скрип шагов. Стукнула дверь. Холек взбежал наверх и на третьем этаже на ощупь обнаружил, что одна из дверей не заперта. В завешанной какими-то старыми пыльными драпировками прихожей першило в носу от шкапа, чада дымящей печи и тяжелого запаха каких-то лекарств. Свет проникал сюда из боковой комнаты, откуда доносился неровный, но омерзительно громкий храп.  Где-то заскреблась, жалобно замурлыкала, кошка. Осторожно заглянув в ближайшую комнату, Холек обнаружил в ней спящего в кресле толстяка. В квартире было жарко натоплено и пьяница лежал прямо так, без одеяла и с раскрытой дверью, вульгарно запрокинув к серому от копоти потолку лохматую голову и выставив напоказ из-под мятой, распахнутой кину жирное волосатое брюхо. Рядом стояло несколько полупустых бутылок. Еще несколько опрокинутых валялось на полу. На маленькой шифоньерке у окна оловянная тарелка с еле тлеющим огарком. Маленькая комната была завалена цветастым тряпьем, а пол покрыт крошками. Пожилой толстяк очередной раз всхрапнул и, поведя рукой, почесался во сне. Холек осторожно, стараясь как можно тише ступать по рассохшимся скрипящим доскам, подошел к нему и взял со стола огарок. Вернувшись в коридор, прошел до другой комнаты, но она, кажется, был заперта. В следующей комнате было темно, но, подняв свечу над головой, чтобы огонь не слепил глаз, следователь понял там, кроме большой двуспальной, аккуратно прибранной кровати, которая занимала почти всю комнатушку, не было ничего интересного. Только на кухне слышалось какое-то  движение. Холек осторожно вынул меч из ножен и, пройдя до конца по коридору мимо еще нескольких закрытых дверей, подошел и аккуратно заглянул за угол. Его немного удивило то, что из-под двери не видно света, и, толкнув ее вовнутрь следователь действительно оказался в темноте. Но то, что предстало его зрелищу в свете свечи, заставило его в ужасе отшатнуться назад.
– Мяу! – дико взвыла кошка, которой Холек, отшатнувшись, по неосторожности наступил на хвост. От страха следователь выронил свечу и, выхватив меч, наугад ударил в темноту. Удар не достиг цели, а Холек вжался в стену, выставив перед собой оружие и напряженно вслушиваясь в страшные, доносящиеся из темноты под чуть светлеющим, занавешенным марлей прямоугольником кухонного окошка звуки. Так продолжалось несколько секунд, пока Холек не понял, что не может больше держать дыхание.
– Господи помилуй меня грешного…– тяжело выдохнул он и, нащупав на полу погасшую свечу, убрал в ножны меч и снова засветил ее. Следующей он зажег стоящую на кухонном столе газовую лампу. Под окном, привалившись спиной к поленнице, полусидела-полулежала женщина средних лет. Кровь обильно шла у нее изо рта и носа, грудь дергалась в сбивчивом, конвульсивном движении, кисти рук и ноги бессмысленно вздрагивали. Печь была жарко натоплена, на столе стояла большая кадка с мыльной водой, терка для белья и какая-то грязная застиранная тряпка. Дверь на черную лестницу была приоткрыта, а откуда-то снизу, из холодной темноты слышалось унылое завывание зимнего морозного ветра. Холек осторожно присел на корточки рядом с умирающей и, стараясь не заляпаться кровью, взял ее за руку, повел большим пальцем по запястью, попытался нащупать пульс. Сердце уже начинало сдавать, шло вразнос. Бессмысленно открытые глаза глядели перед собой, голова болталась под неестественным углом. Умирающая была без чувств. Следователь перекрестился, прикрыл ее веки ладонью, и, взяв со стола газовый фонарь, начал осторожно спускаться в темноту черной лестницы.  Здесь было холодно и дурно пахло нечистотами, которые, наверное, сливали прямо по ступенькам вниз.
Снаружи, за маленьким окошком, начиналась метель. На втором этаже окно было заколочено, а задняя, выходящая во двор, дверь, приоткрыта. Ветер с неприятным скрипом раскачивал ее на старых петлях. За дверью в сугробах отпечаталось несколько уже нахоженных цепочек следов. Неподалеку бесформенным холмом, едва различимо в тусклом свете высоких окон, белел присыпанный снегом колодец. Поняв, что он снова упустил след, Холек обогнул дом и вышел на улицу.
– Куда он пошел? – размахивая фонарем, издали окликнул он полицейского постового.
– А вы кто такой? – с недоверием отозвался тот и, подозрительно оправив высокий воротник, поудобнее перехватил свою пику.
Холек откинул капюшон, поднял фонарь и прикрыл глаза ладонью от света.
– Следователь. Холек. Второй отдел полиции, – и без лишних промедлений продемонстрировал постовому свою поясную табличку, – там… женщину убили, – добавил он с досадой в голосе. 
– Где?
– Пойдемте. В доме.
С сомнением изучив регалию, полицейский огляделся по сторонам, и неохотно пошел за Холеком. Снегопад усиливался. На перекрестке не было ни души.
– Черт знает что! – недовольно ворчал полицейский, – где пересмена? Надо подождать разъезд! Если она мертвая, то сама никуда не убежит!
Заявил он, когда они уже было вошли в темную парадную. Одной рукой Холек держал кольцо, на котором на цепочке висел фонарь, вторую грея, водил рядом с раскаленным стеклянным плафоном. Постовой тоже протянул к огню озябшие руки.
– Хорошо, что хоть метель будет не в мою смену! – прячась в парадной от снега, делился размышлениями он, – табачку бы. Я уже все выкурил. Ну и мороз!
Холек достал трубку и кисет. Постовой достал спички, сунул чубук в зубы и, довольно причмокивая, словно младенец соской, начал пускать дым. В обшарпанной парадной было холодно, но, по крайней мере, не было ветра. Какой-то по глаза замотанный в шарф прохожий вошел в парадную и, покосившись на постового, начал подниматься наверх. На втором этаже он зашел в квартиру и запер за собой на засов дверь. Так прошло немного времени.
– Где этот разъезд, где их носит, – возмущался постовой. Его трубка погасла. Табак прогорел и стал горчить, – черт с вами, пойдемте, надо в журнал внести.
Холек мрачно кивнул. Они поднялись на третий этаж и без труда нашли оставленную Холеком неприкрытую дверь. В свете фонаря следователь обнаружил, что здесь лестница не заканчивалась, а вела в темный угол на чердаке. Холек посветил туда и, присмотревшись, обнаружил, несколько свежих ведущих в темноту, мокрых следов с комьями снега..  Наверху лестница заканчивалась приоткрытой, видимо в мансарду, дверью. Поняв, что его обвели вокруг пальца, Холек тяжело вздохнул и вошел в квартиру.
Спящий толстяк был на месте. С мороза Холеку показалось, что кислый запах винного перегара в комнате стал еще крепче.
– Хой, вставай братишка, – потряс его за плечо постовой, – у тебя квартирьерку убили!
Но тот ничего не ответил, лишь промычал что-то нечленораздельное, синюшными пальцами почесал волосатое брюхо и повернул голову на другое плечо. В это время Холек прошел на кухню, женщина была на том же месте. Крови стало больше, но пострадавшая уже не дышала.
Постовой заглянул через плечо следователя, вздохнул и с тоской в голосе заявил:
– Хорошо, что еще ничего не загорелось.
– Я нужен? – устало спросил Холек.
– Все что вы мне рассказали, запишите и вышлите в Восточную Комендатуру, – махнул рукой постовой, – это улица Капель, дом 3. Если увидите разъезд, пусть поднимутся сюда.
Холек кивнул и, оставив лампу на столе, вышел. Постовой еще что-то пробормотал про бумаги, достал из старой планшетной сумки бумагу и угольный стержень и со скучающим видом бездарного художника-натуриста принялся сочинять рапорт.
Холек еще раз проверил лестницу на чердак, посветил в тесное, низкое пространство под стропилами, спустился на улицу и побрел прочь, разъезд так и не встретился ему на пути.

***

– Эта история…– тихо поделился мыслями Холек, – я думал, что с арестом графа Павла все это осталось в прошлом…
Поджав колено, он восседал на мягком ковре перед жарко натопленным камином. Его плечи укрывал плед, а в руках следователь держал пиалу с горячим бульоном. Света пламени едва хватало, чтобы высветить круг диаметром в пару метров, оградить жарким оранжевым светом от внешнего холода и тьмы маленькое пространство посреди большой и темной гостиной. Где-то в темноте, громко отмеряя секунды, стучали часы. В темной глубине комнаты, отражая пламя очага, таинственно мерцали стеклами массивные, резные, похожие на темные древние замки, шкафы. Поблескивали тонкой вязью корешки выставленных на полках книг. Две бесформенные громады кресел были отодвинуты к плотно задернутому портьерами от холодной снежной ночи окну. Но легкий холодок все равно струился по полу, словно напоминая о том, насколько человек со всеми своими каминами, огнями и книгами бессилен перед властью укрывшей город зимы. Подставка для ног, на которой сейчас стоял поднос с мисками лапши и тарелочкой с хлебом, разделяла сидящих перед камином.
Обхватив пальцами пиалу, оперев руку о колено, Холек сидел неподвижно, смотрел перед собой в огонь. Симона Эмрит, та самая, что приносила в архив переданные лорду Динмару известным коллекционером и путешественником Аркиным Эмритом, книги, племянница эксцентричного искателя приключений, поджав колени и опустив голову, сидела напротив следователя. Ее длинные темные волосы прядями ниспадали на спину и плечи, в оранжевых от света камина ладонях поблескивали спицы. По ковру широким черно-синим хвостом тянулся недовязанный рыцарский шарф. В тени, в корзинке с большими шерстяными клубками, захватив лапками самый большой моток, спал ушастый котенок.
– Не обращай внимания. Рассказывай, я тебя все равно внимательно слушаю, – не отрываясь от вязания, сделала неловкий жест рукой Симона и подняла голову. Оранжевый свет озарял открытое, чуть смуглое лицо, отражался во внимательных, близоруко прищуренных черных с фиолетовым отливом глазах. На вид она была немногим младше Холека. Наверное, чуть старше тридцати. И в трепетной игре теней ее необычайно безмятежная улыбка, плавные, словно летящее движения рук и прищуренные, скромно опущенные к рукоделию глаза навевали мысли о гравюрах с изображением героинь рыцарских романов давно ушедших дней, какие Холек не раз видел в старых книгах, которые она приносила архивариусу Вериту, а он редкими свободными вечерами листал в библиотеке.
– Продолжай, продолжай, – попросила она и повела плечом, чтобы поправить накинутый на плечи тяжелый, зимний плащ, отчего тот окончательно свалился на пол. Сейчас на ней было две кину – рукава нижней белой были более длинными и подвязаны на запястьях, чтоб не мешали при рукоделии, лентами, а черной верхней – короткими, свободными широкими и с разрезами, были откинуты назад, за плечи. Завязки широкого пояса ниспадали на ковер, а поверх обеих рубах накинута теплая меховая жилетка. Сама Симона сидела на коленях, поджав ноги и подложив под лодыжки свернутый плед. Обычно так одевались и сидели на далеком западе. Наверное, она подглядела эту позу на какой-то картинке из книжки и пыталась научиться, но сидеть так было неудобно и, наконец, не вытерпев, она поморщилась, отложила вязание, внимательно посмотрела на Холека, расправила плечи и, с наслаждением вытянув затекшие ноги, села на ковер боком. Опустила взгляд в пол, медленно повела перед собой ладонью, очерчивая круги. Отсветы пламени плясали на ее щеках, тенями вычерчивали острый профиль лица, подчеркивали печальный наклон головы. Несколько темных прядей упало на лоб.
– Никак не могу научиться держать правильно спину, – с легким разочарованием в голосе заявила она, словно оправдываясь перед Холеком, – жаль. Не все что мы хотим, выходит так легко. Впрочем, иначе было бы неинтересно.
И прибавила уже к рассказу следователя:
– Если бы дядя сейчас был здесь, он мог бы что-нибудь посоветовать тебе, но, ты же знаешь, что я могу только послушать, – объясняла она, глядя в огонь.
Где-то в глубине пустого дома что-то тихо скрипнуло. Холек обернулся к двери. Кроме них двоих в доме Эмритов было пусто. Когда Холек пришел, все шторы были задернуты, а кресла в гостиной сдвинуты. Симона без разговоров пустила его, отнесла на кухню и повесила на еще теплую печку мокрый от налипшего снега плащ, поставила на плиту обувь, пустила в комнату и принесла плед и суп. На ковре было разложено вязание, а на скамеечке для ног чайные принадлежности. Симона завесила зеркало и сказала, что по ее мнению, ему нечего подслушивать чужие разговоры накануне ночи Всех Святых. По ее словам, дядя прислал письмо, что не успевает вернуться к зиме и остается на зимовку в Фолькарте, так что дом остается в ее полном распоряжении, и она может делать все, что ей заблагорассудится, так что не стоит беспокоиться о том, что кто-нибудь придет и его, Холека, выгонит.
– Месяц назад в форт пришло письмо…– тщательно подбирая слова, медленно начал свой рассказ Холек, – оно ничем не отличалось от  большинства остальной корреспонденции. Когда Лорд Динмар прочел его, он позвал к себе леди-наставницу Салет и сэра Бенета, они о чем-то долго беседовали, потом позвали меня и спросили о деле графа Павла Майра, которое я расследовал год назад и то, что я знаю о маркизе Эф. А потом я узнал…
Холек сделал паузу.
– Случайно, мне ее показала Райне, она была обеспокоена. Это была заявка на организацию бала маскарада в честь приезда какого-то грандмастера иллюзионных искусств Евпидора Димстока, мага и фокусника из Камиры…
– Далеко, – мечтательно зажмурившись, кивнула Симона, – почти что на другом конце земли.
– Да, – согласился Холек тихо, – год назад маркиза Эф так и не нашли. Как будто бы сам сатана унес его на своих крыльях и от Ордена и от полиции, а  после событий того дня… После того, как тогда, под землей, погиб Перкиле и другие, а леди Сэй попала в лечебницу.
– Мне жаль…
– Те, кто был знаком с маркизом по оккультному обществу «Магдус» и те, с кем он имел дела, в показаниях противоречили друг другу. Я читал эти отчеты. Свидетельства расходятся так, как будто они все говорили о разных людях. На допросах одни говорили, что он из Лиры, другие, что он учился в облачном храме на Мраморных островах, третьи вообще шептались, что он изгнанник с Архипелага и у него есть машины, которые дают ему огромную силу, но никто так и не смог внятно объяснить кто он такой на самом деле, и откуда взялся в Мильде. Лорд Динмар рассылал письма и в геральдическую палату столицы и в другие города, но с выпиской, спустя два месяца получил только то, что существует три рода Эф, один – действительно из Лиры… Но потом ему написал кавалер Вайриго из Ордена, тот самый, который помог нам тогда, и сказал, что они уже проверили эти семьи и что нашему лорду даже не стоит утруждать себя, потому что Эф – скорее всего псевдоним.
– Тебя беспокоит, что Евпидор Димсток, это тот самый маркиз Эф?
– Да. Он вернулся и стал сильнее, – покачал головой Холек. Он сидел, опустив голову, и смотрел в огонь. В свете пламени в его серых волосах поблескивали седые пряди, – мы проверили все сопроводительные бумаги. Леди-наставница отправила письмо сэру Вайриго, на что он ответил, что лорд-бальи Лигура тоже получал письмо с просьбой разрешения провести бал-маскарад. Мы проверили все, я лично присутствовал при сверке печатей и подписей в магистрате. Они подлинные и действительно принадлежали градоправителю и чиновникам Камиры. Проверили бумаги, документы на грузы и мэтра Зогге в доме которого должен пройти бал и не выяснили ничего. Ничего противозаконного. В основном мебель для дома, утварь – портьеры, столы, посуда, много бумаги – все это было доставлено кораблем, и мы тщательно проверили накладные. Я, Элет, леди Лайнет, Райне, Пек мы проверили несколько раз и не нашли ничего того, что могло бы не соответствовать документам, быть опасным или запрещенным. Тогда лорд Динмар написал письмо ответственному лицу маркиза – кажется, его звали Биркин, что хочет встретиться с грандмастером, но ночью на Биркина напали неизвестные, убили и сбросили в сток старой канализации. Ему нанесли несколько ран ножом и срезали кошелек. Биркин был единственным связующим звеном, кто лично знал грандмастера. Вторым ответственным лицом был мэтр Зогге и он охотно сообщил в письме, что грандмастер не сможет лично встретиться с лордом Динмаром по причине того, что зима задержала его в пути и он едва успевает к самому открытию. Лорд Динмар хотел отказать но… В форт пришел какой-то человек. Они долго разговаривали, после чего тот дал добро. А сегодня…
– То есть, возможно, это был человек из Замка, или от Ордена, либо сам маркиз Димсток, – медленно проговаривая каждое слово, произнесла Симона, – у них либо есть свой план, либо они считают, что можно безбоязненно проводить маскарад. Либо он лично убедил сэра Динмара…
– Ты не понимаешь…– возразил Холек, начиная сердиться, – еще до письма начали появляться заметки в газетах о том, что никому неизвестный, но очень могущественный иллюзионист приезжает в Мильду и, скорее всего, многие высокопоставленные господа заинтересовались представлением, и отказывать уже было просто-напросто поздно. Сэр Бенет пытался найти тех, кто распустил слухи, и оказалось, что кто-то разослал в редакции газет эти письма с интригующими статьями и объявлениями…
Холек опустил глаза в пол.
– Но почему ты считаешь, что это так плохо? – спросила Симона и тяжело вздохнула ,– зимой люди скучают в своих домах и имениях, им хочется увидеть что-то новое, интересное.
– Потому что все выходит из-под контроля. Кто-то управляет ситуацией и это не барон Эмери. Сегодня приходил человек из магистрата и хотел подать донос – что Евпидор Димсток – вернувшийся кузен советника Бронцета и лорда Брайго одновременно. А это явный обман. Гипноз или что там не го…
– Правильно, он же грандмастер иллюзионных искусств. Но как это относится к тебе?
– Вот, – доставая из-под полы мантии пригласительные билеты и протягивая их Симоне, предъявил Холек. Та взяла с подноса пенсне и, надев его на нос, прищурилась еще сильней, поднесла билеты близко-близко к глазам, подковырнула край ногтем, посмотрела с обратной стороны и на просвет.
– Это приглашение, – качая головой, разумно констатировала она, – Марк Вертура – это же ты?
И посмотрела на него так, словно сомневалась в этом.
– Так. А может быть, что прекрасная леди Кая Райне встречается с каким-нибудь другим Марком Вертурой? Такое возможно. А если это так, то не стоит беспокоиться, возможно, этот Марк Вертура является неким высокопоставленным лицом и вполне закономерно, что его пригласили на бал…
– Вряд ли, – с легкой улыбкой ответил Холек, поражаясь, как он может не рассердиться такому логичному, но по-детски глупому выводу.
–…Но тут ясно сказано, что следователь Второго Отдела, – рассудительно уточнила Симона – А  ведь в твоем отделе полиции больше не служит никаких Вертур?
– Ни одного, – почесав щетину на щеке, ответил Холек. Суп в пиале совсем остыл и стал невкусным. Голодный Холек все никак не мог понять, то ли в супе присутствуют совершенно нетипичные для него ингредиенты или специи, то ли Симона просто-напросто положила в него слишком мало соли.
– Но, тогда кто мог знать твое имя? Это первое. И зачем вообще кому-то понадобилось приглашать тебя на бал-маскарад?
 – В форте, по крайней мере, двое шпиков. Один из Ордена, второй из полиции. Кажется, они оба неплохо знакомы с сэром Бенетом.
– Возможно, маркиз Эф следит за полицией.
– Но если он настолько могущественен, тогда он явно в связях с замком. А барон Эмери и маршал Гарфин не допустят беспорядков, – с тающей надеждой в голосе, пытаясь больше убедить себя, чем непреклонную Симону, резюмировал Холек, – хотелось бы верить…
– Они нет. Но ты же не знаешь, какие люди рядом с ними? – понизив голос, сказала девушка и, опустив голову, так что волосы снова упали ей на лицо, исподлобья посмотрела в дальний угол.
– Если бы я получила подобное приглашение, я пошла бы на бал и сама бы на все посмотрела, – заключила она.
– А еще, сегодня, когда я пытался встретиться с подрядчиком по перевозкам маркиза Димстока, из-за меня…– зловеще проговорил Холек, – убили человека, женщину, свернули шею.
Минуту они сидели и молчали, думая каждый свои мысли.
Внезапно Симона насторожилась, качнулась вперед, плавно протянула руку и взяла с ковра лежащие рядом в тени ножны, из которых выглядывала рукоятка меча. Ножны были выполнены из темно-синего, почти черного материала с серебряной инкрустацией, а в хвостовик меча был вставлен маленький темно-фиолетовый камень. Симона никогда не позволяла Холеку брать это оружие в руки. Сейчас она сидела, покачивая его на раскрытой ладони и, опустив голову, смотрела перед собой.
–Кто-то идет, – прикрыв глаза, тихо предупредила она, отчего Холек вздрогнул и задержал дыхание, прислушиваясь к тишине. В комнате стало как-то неприятно холодно. За окнами было тихо, только пламя тревожно потрескивало в камине и где-то в щели рамы тихо-тихо, на грани слуха, одиноко завывал сквозняк. Снаружи, на лестнице, скрипнула доска. Холек бросил тревожный взгляд на Симону, которая уже отложила в сторону ножны с мечем и снова задумавшись о чем-то, опять обратилась к спицам.
Холек повернулся к ней, и хотел было что-то сказать, как откуда-то из-за стены послышались резкий удар и звон распахнувшейся рамы. Следователь вздрогнул и с реакцией бойца резко повернул голову к закрытой двери гостиной. Из корзинки с клубками выглянул котенок, сонно огляделся по сторонам и широко зевнул.
– Это ветер, – даже не подняв головы, серьезно и немного мечтательно, объяснила Симона – Н адо было давно поменять этот шпингалет, – и с сожалением добавила, – опять открыло форточку.
Она встала и, протянув Холеку руку, сказала:
– Пойдем закрывать, а то промерзнет весь дом.
Преодолевая ломоту в коленях и боль в затекшей спине, следователь поднялся на ноги. Они с Симоной были почти одного роста. Молодая женщина с крепкой фигурой и широкими бедрами, она немного сутулилась, почти как он, и от этого старалась держать плечи и голову немного назад и чуть вбок. Энергичной, словно слегка танцующей походкой, какая бывает у фехтовальщиков, или людей, которые очень хотят танцевать, но не умеют этого делать, она прошла по комнате и распахнула приоткрытую дверь. На маленькой, ведущей на второй этаж лестнице, было темно. Гостиная была на первом этаже. На втором – комнаты Симоны, ее дяди, библиотека и рабочий кабинет. Тут же, на первом этаже, была кухня и комната для гостей. Даже не зажигая свечи, ориентируясь на чуть светлеющий, полузанавешанный прямоугольник окна, Симона прошла на кухню, откуда тянуло ледяным сквозняком и, зацепив локтем что-то звякнувшее на столе, встала на цыпочки, потянулась и с треском захлопнула слуховое окошко.
– Ветер дует, – глядя поверх занавески на темную стену соседнего дома, с загадочной ласковой улыбкой заявила она. Холек подошел к столу и сел на трехногий табурет, заглянул в окно. Два дома разделяла узкая, высоко, по самое окно, засыпанная темно-голубым снегом, расщелина. Из снега торчали голые ветви шиповника. Желтоватые в свете газового фонаря за углом снежинки залетали в простенок и, кружась, опадали куда-то за подоконник.
Холек достал трубку и чиркнул спичкой о каменный бок еще не остывшей печи. Симона ловко уселась на край кухонного стола и сложила руки на коленях. Желтый свет фонаря за углом отражался в ее глазах. С мечтательной улыбкой она смотрела за окно на снег.
– Всегда знаешь все наперед. Ты когда-нибудь чего-нибудь боишься? – закуривая, поинтересовался Холек, – я помню, как ты перешла улицу прямо перед мчащейся каретой…
– Просто мне иногда хочется ощутить себя как-нибудь по-особенному, – сказала она, – однажды, когда мы еще жили в замке Эмритов, я решила проверить, что будет, если съехать на щите с горы перед церковью…
В темноте Холек не видел, как она лукаво прищурилась, ожидая его реакции
– Как потом ругался дед Дональд, что он потерял в сугробе свои очки! – весело продолжила она.
Где-то снаружи загремели шаги. Во входную дверь резко застучали. Холек вскинул голову и схватился за ремень перевязи.
– Фрр! Это кто это еще на ночь глядя? – нахмурилась Симона и, спрыгнув со стола, пошла в прихожую.
– Постой! – поймал ее за руку Холек и бросился в гостиную, где он оставил свой меч.
Новый стук сотряс дом. Судя по грохоту, били тростью. Кто-то нетерпеливо топтался на крыльце. Холек не успел подобрать свое оружие, как Симона отодвинула засов и распахнула дверь. Держа ножны в левой руке, Холек положил руку на рукоять, приготовившись выхватить меч.
– Я весь замерз, а вы не открываете! – кричал с порога по-зимнему закутанный с ног до головы человек – Х о! Заносите вещи!
– Мой ненаглядный братец, не ты ли писал, что приедешь завтра? – с легкой, наигранной иронией, отходя в сторону и оглядывая с ног до головы вошедшего, укорила его хозяйка, – твой подарок еще не готов!
Это был крепкий, чуть немногим выше Холека, необычайно толстый, как бочонок, но ловкий и плечистый человек в темно-сером дорожном плаще, под которым тускло блеснули заклепки дорожной бригандины. Глухой дорожный колпак с прорезями для глаз скрывал лицо. Поверх был накинут капюшон. Из ножен торчала перемотанная истертой кожей рукоять длинного меча. Боевое, не декоративное оружие привыкшего к опасностям дороги путешественника.
Откинув с головы капюшон, гость сорвал и колпак.
– Дай же я тебя обниму! – крикнул он, с улыбкой хватая Симону за талию, и отрывая ее от пола. Та прижалась щекой к его толстой шее и, зажмурив глаза, широко улыбнулась.
– А это что еще за джентльхом? – заметив Холека, недоверчиво поинтересовался гость, – а мэтр Аркин где?
Одной рукой он опустил Симону на пол. А вторую гордо упер в бок, выражая недовольство присутствием чужого человека. Темные, как у сестры глаза чуть сузились, незнакомец выгнул спину, выказывая хорошую боевую подготовку, но потом, вдруг опустил руку, выпрямился и засмеялся.
– Раз вы в гостях у моей безалаберной сестрицы, то нам нечего делить!
– Максвелл, – строго, но стараясь смотреть в сторону, заявила Симона, – только тебе позволено так говорить про меня. Марк, – представила она гостя – мой возлюбленный кузин Максвелл Турмадин.
В дверях появился усталый изможденный человек в темном отсыревшем плаще и маске – кучер. В одной руке он нес большую фанерную, перетянутую ремнями, коробку, в другой необъятных размеров черный дорожный рундук.
Турмадин щедрой рукой расплатился с ним и при попытке занести вещи в какую-нибудь комнату выставил его за шиворот из дома.
– Надеюсь, ты голоден? – с надеждой поинтересовалась Симона, – и, разведя обеими руками, показала в комнату, – проходите, садитесь, наслаждайтесь супом. Сейчас приготовлю что-нибудь еще! Только плащ на кухню, он у тебя весь мокрый. 
– А где ваша служанка? – снимая верхнюю одежду и расстегивая застежки доспеха, возмущался рыцарь, – почему сидите в темноте?
– Эли простудилась, я отпустила ее домой, – кричала Симона из кухни, – а света и так хватает, зачем лишний газ жечь?
– Хо! Ну, раз хватает, так хватает. Куда нести вещи?
И начал снимать не по росту огромные ботфорты с модными отворотами и, стащив их, с размаху зашвырнул к остальной обуви, к стене.
– Хо. Так это вы тот самый следователь? Из тайной полиции? – весело поглядывая на Холека, приговаривал он, – а я уж было подумал, что моя сестрица опять нашла себе какого-то гнусного студента-ухажера!
И, выгнув спину, весело улыбнулся.
– Он не мой ухажер, – строго осадила его Симона. В подтверждение ее слов, Холек энергично кивнул.
– Ага, я понял! – заулыбался еще шире Турмадин.
Напряжение и загадочность сегодняшнего вечера словно испарились с появлением этого человека, о котором Холек за целый год знакомства с Симоной только и слышал что загадочное: «Максвелл, мой брат, что можно сказать еще?». И теперь они втроем сидели на ковре у камина перед превращенной в столик подставкой для ног. Турмадину пришлось переодеться – он провел ночь в экипаже – в Крапте им сказали, что здесь были люди с Архипелага и что эти путешественники сообщили о том, что с моря надвигается снежная буря, и она продлится несколько дней. Турмадин и трое попутчиков приняли отчаянное решение достичь Мильды до снегопада и отправились в путь ночью. И вот сейчас он сидел, скрестив ноги на полу в гостиной дома Эмритов. На плечах плед, поверх мощного, украшенного двумя глубокими бороздами белесых шрамов через грудь и на боку, торса накинута кургузая жилетка – бопкин, а высоко закатанные полы широченных модных штанов юбкой расстилались вокруг его мощных протянутых к огню ног. Симона пригляделась к обильно поливающему себя одеколоном брату и высказала беспощадный приговор:
– После ужина – мыться.
– Конечно! – выскребая коркой хлеба вторую миску лапши, деловито крикнул рыцарь и спросил у Холека, – а далеко тут ваше учреждение?
– Вниз, по улице, почти на побережье.
– Мне это ничего не говорит, – отмахнулся Турмадин, залпом выпивая чашечку горячего мопа.
– Тогда зачем спрашиваете?
– Потому что с завтрашнего дня я поступаю на службу к вам в полицию!

***

Он возвращался поздно. В домах на улицах по дороге к форту, почти не осталось освещенных окон. Только одно на третьем этаже, в мансарде агента Дигета почти напротив ворот светилось слабым светом зажженной на подоконнике свечи. Шел сильный снег. Стараясь не оступиться на льду, Холек аккуратно шагал по полого спускающейся к форту улице. Впереди, над крышами домов, над стенами форта, чернел залив. Лед еще не встал, но у берега вода уже замерзла, и на пляже громоздились неприступные бесформенные горы торосов.
– Мэтр Холек! – тихо окликнули следователя из дверей дома напротив ворот. Следователь запустил руку под плащ, нащупывая меч, и замедлил шаги. В тени стоял человек с замотанным по самые глаза лицом и в темно-сером плаще. Он стоял у дверей, вжавшись в проем и, по всей видимости, ждал весьма долго. От холода зябко поджимал ноги, нервно прятал руки в рукава мантии, прихватывал пальцами полы плаща.
– Вы сегодня поздно, мэтр Холек, – снова обратился он.
– Что вам от меня нужно, мэтр Дигет? – не доходя пары метров, с неприязнью поинтересовался следователь.
– Забейте трубку, скажу.
– Вы вымогатель.
– Таков наш мир. На сухой палец соль не налипнет, – улыбнулся соглядатай и опустил с лица шарф.
Холек подошел и достал кисет. Осведомитель придирчиво заглянул в него, понюхал и со словами: «даааа, у вас получше, чем у меня будет», набил свою длинную трубку тройной порцией и начал энергично чиркать спичкой о стену. Но на улице было так холодно, что огонь не загорался.
Холек молчал в ожидании. Когда с третьей спички Дигет смог затянуться дымом, выдохнул в сторону и произнес:
– Похоже, завтра мы будем действовать все вместе. 
– Почему? – изумился Холек, – при чем тут я?
– Распоряжение сэра Бенета. Он уехал, попросил передать вам, чтобы отдыхали и были трезвы. Будет тяжелый день, – после очередной затяжки, доверительно сообщил шпион и, вынув часы, заметил, – кстати, вы нарушаете комендантский час вашего отдела. А завтра вам рано вставать.
И, открыв дверь, шагнул в парадную и без лишних прощаний исчез в темноте. Его сапоги еще некоторое время стучали по лестнице, поднимаясь наверх. 
– Попрошайка. Удивил, – покачал головой Холек, махнул рукой вслед этому загадочному человеку и, перейдя дорогу, вошел в ворота форта. 
Он долго не могу уснуть. За окном шелестел ветер. На столе горела свеча, пламя колебалось на продувающем келью сквозняке. Неровный свет выхватывал часть задрапированной войлоком над кроватью стены, торец потемневшего от времени шкафа с облупившейся лакировкой, и тени балок на высоком потолке. Холек ворочался с бока на бок, глядел на темное пятно по центру свечи на потолке. Вначале он размышлял о том, что видел в душной кухне дома номер три на улице Капель. Ему виделось мертвенное лицо убитой с открытыми неподвижными глазами и скучающе – усталая, подсвеченная резким, режущим глаза светом газовой лампы, физиономия полицейского. Потом он думал о том, что завтра надо будет ехать на этот бал, что он и Райне будут делать на этом балу, и как скоро наступит это завтра. Потом он думал о маркизе Эф, пытаясь представить на кого же он похож на самом деле – в маске ли, или без, с тростью, или с жезлом, а может вообще у него нет лица… И все что видят те, кто разговаривает с ним – и есть одна сплошная маска. В конце концов, мысли как–то сами собой вернулись к событиям прошлого вечера, а может быть просто усталый ум сам нашел выход из этого мысленного тупика – следователь просто лежал, заложив руки за голову и слушал, как за окнами воет дующий с моря, бьющийся в закрытые ставни ветер, вспоминал о том, как прошлой ночью, в этой холодной келье Райне лежала рядом с ним, кутаясь в свою мантию, поджав продрогшие от холода колени. Вспоминал, как она спала,  положив голову ему на руку, ее безмятежное, красивое лицо с закрытыми глазами, длинными темными ресницами и легкой счастливой улыбкой на губах.  Он вспоминал ее волосы под своими травмированными за годы тренировок пальцами, ее тонкие плечи, ее легкое дыхание и едва ощутимый запах сандала, который, казалось, еще разливался по келье…
Ветер усиливался. Буря, которую едва сумел обогнать Турмадин, накрыла побережье.
 
***

Глава 3. Бал-маскарад Маркиза Эф

***

– Да, сегодня отдыхать не придется…– с грустью в голосе сообщила Райне.
За окнами было еще темно, и ощущение темноты навевало зевоту. В канцелярии были зажжены все газовые рожки и помимо того, что было холодно – большая цилиндрическая печь еще не успела нагреться, было еще и душно. Холек сел на табурет и поинтересовался:
– Как здоровье леди Лайнет?
– Леди-наставница говорит, что она сильно болеет. Возможно, она больше не сможет работать.
Райне выждала паузу.
– Леди Салет сказала, что все из-за того, что она не может забыть сэра Диона Лайнета. Это больше всего подтачивает ее здоровье.
Холек кивнул. Он помнил этого человека, когда лорд Динмар взял его, Холека, еще мальчишкой у капитана, разбившего пиратов, Дион Лайнет был сослуживцем и ровесником старшего следователя Второго отдела – Варфоломея Бенета. Он был на двадцать, а может на целых тридцать лет старше своей жены, которая служила в форте до Райне на должности магнетизера-письмоводителя. Сэр Лайнет был высок ростом и всегда мрачен – словно в противоположность ее живой, игривой веселости. Женщина с соломенного цвета волосами и зелеными глазами. Улыбка навсегда исчезла из этих глаз с тех пор, как семь лет назад он пропал в подземелье на Мраморных Островах. Испугавшиеся проклятия древнего подземного города капитан и матросы «Вестника» отказались принять на борт его и лейтенанта Хика – единственных выживших из спустившейся к недрам земли и погибшей при таинственных обстоятельствах экспедиции, оставив обоих чудом спасшихся из бесконечного лабиринта подземелий агентов наедине с надвигающимся на пещеры приливом. Именно чтобы заменить сэра Лайнета, шесть лет назад, лорд Динмар выписал из школы полиции юного Элета – в ученики и помощники старшему следователю.
Год назад, в подземной крепости погиб Николай Перкиле – наемник из гильдии Охотников, которого изгнали за то, что он убил своего бывшего шефа и теперь, когда людей стало не хватать, но его место пригласили брата Симоны – Максвелла Турмадина. Сейчас он был наверху, у лорда Динмара – сегодня был первый день его службы.
– Второй Элет, – бормотал себе под нос Холек и, вспомнив с какой легкостью тот взялся за меч, добавил, – только не безобидный.
– Что? – отрываясь от папки с бумагами, переспросила Райне. Сегодня наставница Салет задерживалась. Холек и Райне сидели вдвоем в кабинете. Она разбирала принесенные курьерами ночью и ранним утром бумаги, а он помогал ей растопить печь.
– Просто подумал о том, кто сменит меня, – пожал плечами Холек, и тут же устыдился своих слов и мыслей.
– Ты незаменим, – кажется, не поняв сокрытого смысла сказанного, весело ответила Райне, – без тебя здесь никто не обойдется.
– Еще как обойдутся, – возразил Холек. Подойдя к окну, отодвинул тыльной стороной ладони штору и выглянул наружу. За обледеневшими стеклами тускло светились огни в окнах домов напортив стен форта. Заснеженные крыши отливали темной синевой. Над заливом у самой кромки воды стояла почти полная, утренняя луна. Небо было черным со всех сторон – до рассвета было еще далеко. 
– Это пригласительный билет на бал, – спохватившись, доставал из-под полы мантии аккуратно сложенную книжечку и положил ее на стол перед Райне, следователь.
– Откуда? – с удивленным восторгом спросила она и, присмотревшись, с сомнением в голосе произнесла его имя, – Марк Вертура?
– Да, – кивнул он, – и Кая Райне.
– Но почему только сегодня? Это же вечером!
– Мэтр Бирс забыл передать, – оправдался Холек.
– Но тогда надо готовиться! Как хорошо, что моя парадная мантия тут, – воскликнула Райне, – и сапоги! Неси скорее свои вещи! Их надо привести в порядок. Там же будет весь свет нашего города! Это же замечательно!
Райне засуетилась, сделала круг по комнате и, радостно повиснув у него на шее, упала в объятия Холека.
– Это…
В дверь аккуратно постучали.
– Да! – отскочив от следователя на метр и спрятав руки за спину, громко выкрикнула она.
Дверь приоткрылась, и на пороге бочком образовался Пек. В его руках был большой латок исписанной бумаги.
– Это я! Приветствую вас, леди Кая… Райне… Приветствую вас, мэтр Холек.
Он чуть не уронил лоток, окинул удивленным взглядом канцелярию и слегка растрепанную и взволнованную Райне, с приунывшим видом хромая на искалеченную ногу, подошел к своему столу.
– А вы сегодня рано…

***

Пожилой архивариус Верит, еще одна маргинальная фигура среди служащих форта, обложив свой стол книгами, как крепостными стенами, сидел в высоком кресле. Перед ним горели две газовые лампы, а сам архивариус, прищурившись на чертеж, аккуратно работал циркулем и грифельным стержнем.
– Мэтр Холек? – глядя поверх своих узких, бифокальных очков на вошедшего следователя, осведомился он. На столе лежал кусок плотной бумаги и раскрытая книга, с которой архивариус аккуратно перечерчивал схему какого-то механизма.
– Мне нужны журналы с записями по человеку по имени Зогге с улицы Кострищ, – глядя поверх светлой, увенчанной лихими вихрами челки, головы архивариуса, заявил следователь и протянул выписку, которую дала ему Райне.
Верит даже не посмотрел на клочок бумаги и, сделав жест рукой куда-то вверх и вбок, снова опустил глаза к книге.
Вооружившись лестницей, Холек полез на стеллаж и вскоре нашел нужную папку. Он отнес ее к свободному столу у окна и раздвинул шторы. Светало. Подняв фитиль керосиновой лампы, следователь начал листать исписанные мелким, незнакомым, но очень красивым почерком, листы подшивки.
– Как интересно, – заметив, что мэтр Зогге и раньше несколько раз попадал в поле зрения Второго отдела, поделился мыслями следователь. Все дела были помечены агентом Бенетом и леди Лайнет. Но писал кто-то другой. На некоторых бумагах стояли пометки пятидесятилетней давности. То и дело фигурировали слова «Гирта», «Белые всадники» и «Магнат Зо». Последние записи были датированы почти десятью годами ранее нынешней даты – тем временем, когда Холеку еще не доверяли вести дела, а тем более просматривать папки в архиве.
– Кто такой А. Т. Р.? – демонстрируя архивариусу подпись, поинтересовался следователь, – это его записи?
– Какая разница? – сегодня Верит был не особо разговорчив, он взял с полки очередную книгу, вернулся за свой стол и снова заскрипел линейкой и циркулем, так и не удостоив Холека мало-мальски внятного ответа.
В папке были вложены листы со списками и количествами конфискованных товаров, диковинные названия которых даже отдаленно ничего не говорили Холеку. Следствие зашло в тупик по причине того, что Холек не имел ни малейшего понятия о том, что такое хоскамус и эбулус, а также как выглядит драбоньерка. Зато такие простые реактивы как магнезия и бертолетова соль были ему известны. Они тоже были в списке изъятых товаров. К реестрам прилагалась аннотация на отдельном листке, где наклонным, с удлиненными подстрочными буквами почерка леди Лайнет было сказано о том, что после двух конфискаций, мэтр Зогге подал жалобу в магистрат и там получил разрешение на ввоз, поскольку большинство товаров не являются запрещенными и конфискации производилась только на основе бездоказательных подозрений тайной полиции. Также ровным печатным почерком агента Бенета имелась приписка, что на списки стоит обратить внимание в случае, если впредь по какому-либо делу придется обратиться к этой папке…

***

В маленьком сводчатом зале для тренировок на первом этаже форта стоял нестройный стук палок. Вдоль стен были установлены обмотанные толстой подранной пенькой столбы, по которым с усердием били учащиеся. В углу, в шкафах, хранились шлемы и накладки на руки. Помощник старшего следователя – Элет усердно размахивал тяжелой тренировочной секирой у своего столба в углу. Старательно отрабатывал удары с шагами и обходы. Высокий и светловолосый, с благородным открытым лицом, он был уже не мальчиком, но еще и не мужчиной в полном расцвете сил – в общем, на вид ему было вряд ли больше чем двадцать четыре. Голубые глаза насмешливо и немного высокомерно блеснули, когда Холек вошел в зал и поздоровался с ним. Элет был аристократичен и изящен настолько, насколько позволяла его могучая атлетическая комплекция. Его синяя мантия для фехтования была украшена золотистыми кисточками, а в волосах красовался сине-золотой бант. Холек одиноко огляделся. Могучие гвардейцы с квадратными плечами и перекошенными от натуги лицами, как и Элет, совершенно не представились ему интеллектуальными партнерами для спарринга. Детектив Бирс никогда не занимался фехтованием, ссылаясь на то, что у него больная спина, он так долго кляузничал и жаловался, что, в конце концов, доктор Миксет признал его окончательно негодным ни к занятиям с мечем ни к строевой службе по причине рахитического плоскостопия четвертой стадии с осложнениями в виде остеохондроза и разрыва менисков. Конечно же всем известно, что подобный диагноз не мог бы быть препятствием для того чтобы при желании стать мастером меча, но факт был в том, что детектив Бирс сумел добиться своего и не посещал зал для тренировок, а Холек нет.
Учитель Юкс прогулочной походкой вышагивал по залу. Поправляя удары и стойки новичкам, хлестко щелкал тростью по рукам и ляжкам, если те упорствовали. Своим важным спокойными видом пожилой учитель фехтования больше всего напоминал пожилого благородного воителя, или героя былых времен из книжки – на вид ему было далеко за тот возраст, в котором солдаты либо становятся полковниками, либо уходят на покой. Но при своей ровной, выправленной стойкой осанке, он опирался на трость, скорее ради дани моды, чем в угоду начинающих подтачивать подорванное в походах и воинах  прошлого здоровье болезней. У учителя фехтования были проницательные светло-голубые, выцветшие от пронзительного неба южных степей глаза, длинные редкие, цвета серой мыши, волосы, которыми он прикрывал залысину на макушке и острая, клинообразная бородка. Когда он курил, он сгибал травмированную в незапамятные времена левую руку и выставлял вперед подбородок, становясь похожим на пожилого аристократа из юмористической книжки. В остальных случаях сходство было минимальным. У наставника были крепкие жилистые руки и спокойное лицо человека, которому довелось повидать многое и смириться с немалым количеством лишений и бед. Обычно веселый и довольно разговорчивый учитель был непримирим к одному – когда его подопечные халатно относились к отработке упражнений, которые он назначал направо и налево в неизмеримо-астрономических количествах. За провинности и лень он назначал новые упражнения, потом новые и так до тех пор, пока ученик не понимал, что лучше смириться и с самого начала сделать все ответственно, правильно и в полную силу, чем терпеть наказания дотошного учителя. Особо упорные больно получали тростью – тех, кто занимался давно и был уличен в халатности, например, отрабатывая удары нырял головой вперед, учитель Юкс без лишних разъяснений хлопал по спине. Тех, кто, по его мнению, мог махать мечем сильнее – по рукам ниже плеча, а тех, кто не соблюдал стойку – по бедрам. Одно было точно – если учитель не заметил, можно было делать как угодно, но такое бывало редко.
При всем при этом нельзя было сказать также, что учитель Юкс был поборником железной дисциплины. Занимаясь в летнюю жару без рубахи, сидя на полатях с коллегами в бане, он никогда не пытался скрыть глубокие белые шрамы, оставшиеся на его плечах и спине от армейских плетей. Но все-таки учитель Юкс был мастером своего дела и к подготовке гвардейцев и следователей относился очень ответственно, полагая, что синяк в зале спасает от травмы в бою.
– Мэтр Холек, – скучно констатировал он, – вы опять опоздали. Это новый ученик?
Он мельком взглянул на Турмадина и без лишних разговоров распорядился.
– Берите любую палку, – и показал в угол, где у стоек были приставлены разнообразного вида грубо выполненные из дерева орудия убийства. Турмадин смерил учителя взглядом, подумал о чем то и спокойно, вразвалочку, подойдя к стойке, выбрал себе шест высотой в собственный рост.
– Любую? – критически переспросил он.
– Да, – пожал плечами учитель, – все следователи обязаны уметь владеть оружием. Мне надо знать, на что вы способны.
Сам учитель достал из стеллажа вырезанный из дерева короткий изогнутый меч – оружие дворян из Мориксы, откуда, как поговаривали, он сам был родом, хотя наверняка этого не знал никто, кроме, наверное, лорда Динмара и старшего следователя Бенета. В моменты, когда учитель Юкс с гвардейцами и следователями курили трубки на галерее форта, или сидели в караулке за игрой в бокс, либо в тягостные вечера безделья в гостиной после девяти вечера, учитель фехтования позволял себе маленькую слабость – помистифицировать о своей персоне и о своем прошлом.
– Ударьте меня, – спокойно предложил Турмадину он.
– Сильно? – со сдавленной улыбкой поинтересовался рыцарь и опустил руки. В его глазах промелькнуло сомнение человека, понимающего, что с одной стороны, раз просят, надо делать, а с другой – что нельзя судить о противнике по его внешнему виду.
– Как пожелаете, – пожал плечами учитель фехтования и чуть улыбнулся в ответ.
Но как только последние звуки слетели с его уст, Турмадин сделал молниеносный, четкий шаг вперед, и, нанеся верхний диагональный удар палкой, отпустил одну руку, целясь противнику ниже колена. Даже не подняв оружия, учитель сделал шаг назад, и свистящий удар прошел мимо цели. Палка с треском врезалась в пол и сломалась у наконечника.
Турмадин моментально вытянул ее и, перехватив двумя руками, сделал еще один выпад, нанося обеими руками верхний удар. Наставник совершил легкий скрестный шаг в сторону и снова ушел от удара. Турмадин в последний момент попытался изменить траекторию оружия, но учитель подставил свою палку, по которой удар соскользнул вбок, тоже так и не достигнув цели. Третий удар был боковым. С шагом перекручивая палку над головой, настолько яростно, что все, кто стояли рядом шарахнулись в стороны, чтобы случайно не попасть под удар, Турмадин ударил по горизонтали. Оглушительный треск ломающегося дерева наполнил зал, заставив всех вжать головы в плечи – удар был настолько сильным, что изогнутая палка учителя, которую он для крепости блока перехватил двумя руками, с треском мушкетного выстрела сломалась в его руках. Но основная сила удара была погашена – шест едва соскользнул с обломка, чуть задев руку мастера. Обрадованный победой Турмадин отвел свое оружие назад для завершающего бокового удара, но учитель молниеносно раскинул руки и с выпущенной из арбалета стрелой полетел вперед. Рукава мантии взметнулись в стремительном движении, когда учитель Юкс сильно ударил рыцаря по кисти руки обломком своего оружия, и, оттеснив шест предплечьем, без размаха, вложив в удар всю энергию броска, врезался кулаком правой руки в толстый живот рыцаря.
– Ох! – мучительно выдохнул Турмадин и, отшатнувшись, с размаху уселся в стойку с тренировочным оружием, с грохотом развалив ее. Рыцарь сидел, не зная за что хвататься,  за разбитый пальцы , или за пострадавшее от удара пузо, он немного покрутил вытаращенными от боли глазами, потом, чуть переведя дыхание, пытаясь скрыть дрожь в голосе, поинтересовался:
– Мастер Юкс… где вы учились так драться?
– На войне, – потирая ушибленный локоть, пожал плечами учитель, – Берите короткую палку и марш отрабатывать удары на любое свободное место.

***

Холек никогда не бывал на званых балах. Он знал только две вещи, что нужно одеть самую лучшую одежду и что стоит как можно больше молчать, чтобы не выказать в обществе своих гнусных полицейских манер.
– Я тоже никогда не бывала на таких маскарадах, – критически огладывая облаченного в парадную серую мантию следователя, созналась Райне. Еще днем Холек на последние деньги сходил в баню и тщательно вымыл свои длинные волосы. Он попросил у учителя фехтования одеколон, у детектива Бирса – башмаки, которые оказались на два размера больше, чем было нужно, а у Элета – красивый сине-серебряный шарф, который ему связала жена. Элет поначалу не хотел давать ему свой щегольской предмет гардероба, делая высокомерное и мстительное лицо, ломался до тех пор, пока Райне не попросила его. Шарф Холек модно повязал бантом назад и закинул концы за спину. Волосы собрал в хвост и скрепил большим темно-серым бантом, а на левую руку надел свои серебряные браслеты. Остался только пояс. Но достойного пояса с серебряной пряжкой, под цвет стальной серой мантии ни у кого не оказалось. Тогда появился Турмадин, расхохотался и расстегнул свой широкий серебряный пояс, который оказался немного великоват Холеку так, что его увенчанный массивными накладками хвост болтался у левого бедра следователя ниже колен. Но все решили, что так тоже модно и оставили как есть.
– А благородные господа ходят вот так вот! – выпятив грудь и покачивая плечами, цугом прошелся по гостиной Турмадин, – повторите, а не то вас примут за пижона из деревни.
Все засмеялись. Один Элет был рассержен подобным кощунством по отношению к хорошим манерам. То ли из-за своего веселого характера, то ли из-за какого-то обаяния, широкий и толстый Турмадин сразу стал центром кампании. Агенты собрались в каминной зале на первом этаже. Учитель Юкс –   улыбался в бородку, наверное, вспоминая о былых временах. Детектив Бирс пытался объяснить Холеку, на что ему стоит обращать внимание, Элет сидел на стуле у стола и что-то объяснял письмоводителю Пеку, который сейчас был куда больше занят тем, что искоса несмело любовался нарядной Райне, чем напыщенным Элетом пытающимся обратить на себя внимания своими советами. Пришел даже архивариус Верит. Исподлобья осмотрев собрание и, заметив стоящего у стены старшего следователя Бенета, он подошел к нему и начал тихую беседу.
– Господа! Внимание! – в комнату вошел Лук, ученик и помощник механика Пемкина, – господа, пропустите! Немедленно пропустите – самое важное! – мастеровой нес в руках маленькую деревянную шкатулочку, из которой вынул перстень с массивным дешевым камнем.
– Это надо надеть на палец, – подражая строгим интонациям своего учителя, важно объяснил он.
– Зачем? – оглядывая безвкусно сделанную бижутерию, поинтересовался Холек.
– Это важный прибор, – пояснил Лук, – это определитель магии и самописец.
– Дешевая безвкусица! – заглядывая через плечо, фыркнул Элет, – а сделать покрасивее не могли?
– Другого нет, – замялся Лук, – какой купили, такой и есть.
– Самый дешевый. Конечно. Полиция не обязана быть модной, – повиновался и нацепил перстень следователь.
Райне поправила волосы перед зеркалом. Сходив днем домой, она принесла в форт большой саквояж и, запершись в канцелярии, пока Холек выслушивал советы, наставления и шуточки в гостиной, приводила себя в достойный званого вечера вид. Но когда она продефилировала по лестнице в гостиный зал форта, разговоры и смешки вмиг прекратились. За какие-то полчаса скромная письмоводительница-магнетизер превратилась в настоящую благородную и неотразимую леди. С истинным дворянским изяществом, чуть заломив руки и выгнув спину, она прошлась вокруг большого стола. Кокетливо обогнула Турмадина, на что тот по-солдафонски шуточно щелкнул сапогами и отсалютовав прижатой к груди ладонью. Чуть покрасовалась перед Элетом, который как только она вошла, вскочил со стула и изобразил верх галантности, возвысившись над девушкой на целых две с половиной головы своего роста и попытавшись поклониться в ответ. На что Райне с улыбкой нырнула под его огромную руку и оказалась перед Холеком, оставив помощника старшего следователя в позе незавершенного реверанса. На бал-маскарад она надела свою алую мантию, уложила волосы и подвела глаза – одним словом все то, что делают женщины, чтобы казаться как можно более нарядными и выразительными…
– Мэтр Холек, – тихо предупредил детектив Бирс, – следите внимательно, за вашей леди нужен глаз да глаз.
Холек поднял вопросительный взгляд на коллегу, который уже без тени улыбки заявил:
– Я, конечно, не хочу вмешиваться в ваши личные дела… но, мне кажется, ваша леди куда старательнее подготовилась к маскараду, чем вы.
Холек поднял глаза и встретился глазами с детективом – скучающим взглядом безразличного ко всему, но почему-то безошибочно примечающего все происходящее вокруг человека.
Холек кивнул в ответ. Детектив Бирс был безмерно ленив, говорил немного, но чаще всего по делу.
– Итак, господа, – сверившись со своими квадратными часами на длинной цепочке, распорядился Бенет, – сейчас два часа. Будьте готовы к отъезду в три. Сэр Турмадин – это ваше первое задание. Будьте ответственны.
– Само собой разумеется, – с улыбкой закивал тот.

***

Все было готово и согласовано. Оставалось только ждать. Сегодня вечером, на балу-маскараде, Второму отделу полиции предстояло курировать первый. Руководил операцией старший следователь Бенет – он подписал бумаги, разослал курьеров, съездил в полицейскую комендатуру, где провел инструктаж, вернулся и снова заперся в своем кабинете.
– Мэтр Холек, леди Райне и сэр Вайриго в числе приглашенных, – объяснял он на последнем контрольном собрании, – они будут проводить наблюдение непосредственно с позиции гостей. Вторая, наша группа, в сотрудничестве с людьми Ордена займется проверкой электрической машины и контролем приборов наблюдения. Она будет находиться рядом, в служебных помещениях. Я приготовил инструкции на случай нештатных ситуаций. Пока есть время, вы должны внимательно ознакомиться с ними…
Разрабатывая этот план, он учел и просчитал все возможные варианты, но, несмотря на все принятые меры, старший следователь был подавлен и совершенно недоволен тем, как понимают дело его подчиненные.
Ближе к середине дня в форт зашел агент Дигет. Криво улыбнулся часовым, коснулся двумя пальцами своей шапочки и надолго исчез в кабинете старшего следователя. Они заперли дверь и о чем-то очень долго беседовали, после чего все вместе, с Элетом, Луком, детективом Бирсом и Турмадином погрузились в кареты, поместили в багаж несколько машин, которые выдал им оружейник Пемкин, и направились в полицейскую комендатуру на Южном проспекте.
Как пояснила Холеку и Райне наставница Салет, наблюдение полиции было одним из критериев проведения бала в Димсток-тулле, а условием маркиза, в свою же очередь, было то, что полиция будет вести себя как можно незаметнее, чтобы не смутить гостей.

***

Еще до прибытия первых приглашенных заместитель коменданта Южного района Тирэт и агент Бенет начали расставлять своих людей по периметру и внутри поместья. Вели свои последние суетливые приготовления и слуги маркиза. Смеркалось, двор и аллея от главных ворот были освещены яркими, подвешенными на прокинутых за ночь проводах яркими разноцветными фонарями. Бенет в своей коричневой мантии и нарядном плаще, с собранными в строгий хвост волосами и подтянутыми нарукавниками, скрупулезно, по два раза проверил посты и назначил места одиночным пикетам. Самолично обошел двор по периметру и властно распорядился, чтобы Турмадин, Элет и Лук проверили подвал. С ними пошли двое полицейских и слуга маркиза, который то и дело суетился под ногами, так, что шума от него было много больше чем дела. Лук осмотрел электрическую машину, сверился со светящимися полосами на приборной панели и сообщил, что все в порядке, после чего рядом с ней остался полицейский постовой Пидек, а агенты поднялись по лестнице и вышли в центральный холл через дверь под парадной лестницей.
– В правом крыле есть караульное помещение для слуг, – распорядился Бенет, – Займете его. Мэтр Бирс. Ваш пост снаружи. Вместе с полицией будете наблюдать за воротами. Следите, чтобы среди постовых не было пьяных. Я буду в гардеробе. Потом на втором этаже. Дигет, вы – в малахитовом зале.
Тирэт, заместитель коменданта полиции Южного Района, лорда Лериона, который к слову, по какой-то важной причине так и не собрался на бал, был собран и спокоен. Заложив за спину папку с серебряными застежками, он важно вышагивал по двору, соколиным взглядом полководца осматривал расставленные Бенетом патрули, деловито сутулил плечи и метал строгие взгляды. За ним по пятам неотступно семенил толстый интендант Тукс. При услужливом содействии господина Гамильбара и Бенета, заместитель еще раз проверил своих людей в парке и при воротах, посмотрел, чтобы по возможности они были наименее заметны для гостей. После чего удалился в гардероб, где слуги сняли с него тяжелый плащ с роскошным меховым воротником, и подали высокий, закованный в серебро, наполненный пряным вином, фужер. Отдав последние распоряжения курьерам, Тирэт властным жестом тыльной стороны ладони отмахнулся от какого-то назойливого лейтенанта и сообщил всем, что будет наблюдать за балом из Пурпурной столовой, так как он, заместитель коменданта, тоже получил приглашение в качестве гостя.
Элет возглавлял инспекцию подвала. Подсвечивая дорогу ярким электрическим фонарем, он пригибал голову, чтобы не удариться о низкие кирпичные своды. Следом шли Бенет, Турмадин и Лук. По сторонам то и дело темнели заколоченные старые двери. Здесь было сыро и пахло холодной, душной плесенью.
– Куда ведут эти провода? – спросил Бенет у сопровождающего их слуги.
– Чего? – явно не понимая вопроса, зачесал ребра проводник.
– Эти трубы, – Бенет указал на тянущиеся под потолком прикрепленные к проржавевшим крюкам плетеные кожухи электрических кабелей.
– Я…– замялся слуга, – я не знаю.
– Не знаете – посмотрим.
Следуя контуру здания, коридор плавно заворачивал влево, электрическая машина располагалась по центру, в подвале башни. Провода же расходились в обе стороны. Спустившись в подвал башни, агенты вышли в коридор, что вел в северное крыло здания – в занимавшую всю часть подвала под Пурпурной столовой кухню. Распахнув дверь, следователи окунулись в море самых разнообразнейших ароматов и дымов. Здесь в жаркой полутьме тусклых алых ламп, уже томились в ожидании гостей самые богатые и изысканные блюда. На раскаленных до красна вертикальных жаровнях, медленно поворачивались и обтекали ароматным, приправленным множеством самых лучших специй, жиром, огромные, аппетитные окорока. На противнях ожидали своего часа сотни румяных, разной степени поджаристости котлет. В прозрачных алхимических чанах клокотали горячие и холодные напитки. В объемистых тубусах перемешивались крема и помады для тортов. За огромными длинными столами слуги в черных кину в поте лица орудовали ножами и ложками, размешивая и шинкуя ингредиенты для самых разнообразных закусок, салатов и бутербродов, которые в готовом виде уже поднимались на подъемнике наверх, в Пурпурную столовую. Довершал картину большой барабан, в который, задавая темп работе, ритмично ударял черный от сажи и копоти поваренок. Рядом на помосте командуя приготовлениями, отчаянно суетился шеф-повар. Облаченный в черную поварскую шапочку и черный с золотом жилет, но то и дело сверялся с часами и журналом, делал недовольное лицо подгонял недостаточно расторопных, по его мнению, слуг. Рядом возвышался трон повара – роскошное кресло, с которого в редкие минуты отдыха, шеф-повар мог озирать свою кухню.
– Мэтр Кок, – вежливо обратился Бенет к самому известному кулинару Мильды, без участия которого не обходился ни один большой бал или банкет в городе, – приветствую вас.
– Сэр Бенет! – с усмешкой бросил с помоста повар, – Никак вы снова решили проверить, нет ли в моих блюдах магических ингредиентов? Я уже вижу, что вы потерпите фиаско – без леди Салет вам не справиться. И не надейтесь сорвать этот прием. Говорят, сам барон Эмери должен посетить этот бал. Уж он не простит вам ваших штудий!
Бенет пропустил его слова мимо ушей и распорядился, чтобы Лук проверил огромные электрические печи и задувающие в них воздух меха, которые без устали качали облаченные в одни набедренные повязки – фундоси темнокожие слуги-атлеты.
Элет и Турмадин с интересом косились по сторонам, приглядываясь к необычным работникам кухни, пока мэтр Кок самым грубейшим образом не прервал их наблюдения громким окриком:
– А ну, поваливайте отсюда, и нечего вам рыскать на моей кухне! Еще чего стащите! Сэр Бенет, у меня тут все учтено, полиции тут не место!
Старший следователь кивнул, и они покинули кухню, тем же путем что и пришли – через подвальный коридор. 
– Столько этой черномазой нехристи! – когда кухня исчезла за изгибом коридора, поделился сомнениями Элет, – откуда такие, из Басора с юга? Когда столько успели завезти? Не нравится мне все это.
– Мне тоже, – кивнул старший следователь. Держа навесу карту, он сверялся с кадастровым планом здания, – Еще раз осмотрим южное крыло. Куда ведет эта дверь?
В отведенной комнате для слуг было людно. Помимо Дигета, агентов ожидали два человека в черно-зеленых мантиях и подобострастно, взволнованно кланяющийся господин Гамильбар.
– Вот, господа полицейские, – раболепно глядя на орденских кавалеров, рекомендовал он, – сэр Ивет и леди…   
– Мартин Ивет, – поклонился старшему следователю кавалер Ордена.
Агент Бенет проигнорировал брата Мартина и устремил свой взгляд на его спутницу. Среднего роста, чуть ниже старшего следователя, крепкую, но приятную видом женщину с округлыми, блестящими от крема щеками и в длинной, скрадывающей фигуру черной с острыми зелеными крестами, мантии. Ее голову венчала красивая черно-зеленая, модно скошенная чуть на бок и украшенная орденской бляхой шапочка, а шея и подбородок по самые губы были укутаны заколотым вычурной серебряной булавкой слева черным толстым шарфом. В низком свете поставленных на стол переносных ламп ее холодные зеленые глаза лучились какой-то внимательной, кошачьей проницательностью. Леди Ивет чуть улыбнулась агенту. На ее высоких скулах, резко контрастируя с этими холодными глазами, игриво темнели россыпи рыжих веснушек.
– Просите, леди, кажется, мы знакомы? – осторожно поинтересовался старший следователь.
– Валерия Ивет, – разглядывая агента, деловито кивнула она.
– Вы осмотрели подвалы? – быстро спросил брат Мартин.
– Да, – кивнул Бенет, – вот необходимые замеры. Электрическая машина в полном порядке.
– Благодарю за своевременность, – не глядя, принимая отчет, учтиво кивнула Валерия Ивет, – Значит тут и без нас все в порядке. Конечно же, вы будете не против, если мы навестим вас позже?
– Разумеется, нет, – кивнул Бенет.
Понимая, что с людьми из Ордена лучше лишний раз не спорить, Элет и Турмадин тоже согласно кивнули. Рыцари поклонились и покинули комнату.
– Вина? – спросил господин Гамильбар и широко, но фальшиво, изображая нагловато-подобострастное участие, улыбнулся, чем полностью развеял повисшую паузу.
– Конечно, – согласился Бенет, – И шахматную доску. Сэр Турмадин, вы, кажется, говорили, что неплохо играете?

***

Заканчивая приготовления, снаружи шумно суетились слуги. Не снимая плаща, агент Дигет черным вороном прохаживался по комнате. Словно чего-то ожидая, он нетерпеливо стучал каблуками и дымно пыхтел трубкой. Но вскоре ему это надоело, и он, громко хлопнув дверью, вышел вон, оставив агентов предоставленных самим себе. Элет тоскливо подсел к забранному решеткой узкому, как бойница, окну и стал смотреть на двор, где к парадной лестнице уже подъезжала первая карета – желтая, с красно-белыми вымпелами. Пару раз в полевой штаб заходил Тирэт, еще раз наведался брат Мартин. Лук сказал, что он на минуту и ушел куда-то, причем, надо сказать, что через минуту и даже через десять он так и не вернулся. За окном, к каменной глыбе в центре двора подкатил знакомый черный дилижанс. Кавалер Петр Вайриго, орденский капитан, следователь и куратор чрезвычайных расследований, приехал позже всех должностных лиц, которым была доверена безопасность этого вечера.
Стрелки часов неумолимо приближались к восьми вечера. За площадью, на подъездной дороге, уже были видны фонари в руках спешащей навстречу гостям прислуги. Сквозь деревья заснеженного парка было видно, что улица Кострищ тоже освещена и силуэты далеких экипажей затмевают фонарики на другой стороне дороги. Где-то там, в караулке ютились детектив Бирс и полицейские. В саду у батареи фейерверков и в лагере с летающими фонариками мерзли постовые. Все было готово, потянулись долгие минуты ожидания.

***

Карета лорда Динмара с бело-зелеными, расшитыми ивовыми листьями вымпелами, стояла во дворе форта. Холек и Райне переглянулись и, взявшись за руки, подошли к дверям.
Короткий зимний день сменился морозными синими сумерками. Во дворе, на улице и под аркой ворот холодным бело-желтым светом, горели фонари. Легкий ветерок сдувал с карнизов крошечные колючие снежинки. Во дворе было совсем по-зимнему тихо и холодно. Сидящий на козлах кучер лорда Динмара ударил вожжами, лошади фыркнули и аккуратно, чтобы не задеть стен, вывели карету на улицу Башен. Учитель Юкс и вышедшая на галерею наставница Салет молчаливо проводили взглядами кормовые фонари выезжающей со двора кареты. Наставница зябко укутала руки и чуть улыбнулась. Учитель фехтования кивнул в ответ. Каждый думал о чем-то своем. Внизу, во дворе, гвардейцы вечерней смены с ленивой неспешностью закрывали ворота.
Размеренный стук колес по неровным камням мостовой навевал дремоту. Фонарь освещал отделанный алым бархатом салон. Райне прижалась к плечу Холека. На ее губах играла счастливая улыбка. Аромат сандала и ароматной смолы разливался от ее собранных в толстый хвост темно-русых волос, глаза горели. Холек взял ее под руку и вложил ее ладони в свои. Несмотря на холод снаружи, в салоне им было тепло. Шторы на окошках были задернуты, а над задним окошком горел маленький оранжевый фонарик. То и дело за толстыми зимними шторами светились огни улиц. Пролетали мимо и оставались где-то позади. 
Примечая карету высокого начальника полиции, даже не обращая внимания на задернутые шторы, постовые, прикладывали руки к груди и, кланялись. Салютовали своими шестами и пиками. Прохожие оборачивались и  перешептывались, решая, едет ли старый лорд на бал маскарад или по делам – решать важные государственные проблемы. Простые кучера тянули вожжи, отводя свои колымаги к обочинам улиц, чтобы уступить дорогу высокому лорду. Никогда в жизни Холек, с интересом поглядывающий в просвет между штор, не испытывал такого всеобъемлющего богемного чувства собственной важности и уютного комфорта. Он ощущал себя лордом и представлял Райне своей леди, с которой они едут на роскошный бал, а после вернутся в их уютный родовой замок и продолжат вечер у жаркого камина в обществе кубков, расторопных, прислуживающих за столом слуг и верных друзей. Он не думал ни о прошлом, ни о будущем – сейчас вся его жизнь сосредоточилась в одном моменте – блаженном и радостном предвкушении званого бала на котором он мог почувствовать себя тем, кем никогда не станет, но каким он мог бы быть. Сыном адмирала Модеста Вертуры из Мориксы, дворянином из солнечного южного Каскаса, а не рядовым полицейским из Мильды.
Он жил этим единственным моментом, в котором он был истинным лордом, и сейчас ему было позволено все, что позволено этому высшему сословию – и почести, и высшее общество, и уважение, а самое главное – полная свобода на этот вечер в этом море недосягаемых для него великолепия, роскоши, танцев, музыки, напитков и угощений.
– Смотри! – радостно воскликнула Райне, прервала его счастливые мысли и указала за окно.
И было чему радоваться и удивляться еще на подъезде – за эту ночь Димсток-тулл преобразился – по улице Кострищ были вкопаны столбы, между которыми были натянуты гирлянды с разноцветными, безошибочно указывающими путь к старому дому, фонариками. Ворота тоже были декорированы огнями, а над парком один за другим поднимались в воздух стаи красивых разноцветных фонарей из ткани и бумаги. В каждом горел кусок промасленной пакли, наполнял его горячим воздухом и поднимал прочь от промерзшей, снежной и темной земли. Нарядные слуги в масках с огнями в руках, ожидали у ворот, поднимали и опускали шлагбаум перед подъезжающими нарядными каретами, подсвечивали мостик и дорогу фонарями на длинных шестах и сопровождали экипажи по аллее к самому фасаду роскошного трехэтажного здания с колоннадой и ярко освещенным на фоне вечернего зимнего неба, куполом над центральной башней. Двор, фасад и окна были ярко освещены яркими светящимися шарами, и невозможно было понять, то ли их освещает электричество, то ли магия маркиза Димстоку и взаправду наполнила их на сегодняшний вечер, чтобы послужить для украшения самого роскошного бала уходящего года. Кареты одна за другой подъезжали к парадным дверям. Их встречали, облаченные в необычно-изящные наряды – сюртуки с огромными буфами, широкополые береты и узкие штаны слуги, и на иноземный манер приветствовали гостей. На каждом подчиненном маркиза были форменный короткий черный плащ с темно-фиолетовым подбоем, и непременная, закрывающая верхнюю часть лица, полумаска. Слуги встречали гостей на ступенях, кланялись, рассыпаясь в комплементах и улыбках, указывали места для грумов и ловко принимали поводья лошадей. Кавалеры и рыцари в нарядных мантиях, в украшенных деревом, бумагой и металлом масках выходили из карет. Галантно подавали руки своим, разодетым по самой последней моде, дамам, брали их под локоть и чинно вели по широкой, раскатанной по парадной лестнице ковровой дороже к распахнутым дверям. А навстречу им лилась громкая бравурная музыка духового оркестра, где легким диссонансом, придавая этому непривычному иноземному звучанию особый  шарм, в общий хор вплетались какие-то резкие струнные инструменты. Нестройный, но какой-то очень мелодичный и очень пафосный хор распевал приветственный гимн, сопровождая его глухим громом большого барабана.
– Приветствую вас, граф Кормал! – руководя парадом, кланялся метрдотель, – О, леди Сулле! Мое почтение! Сэр Пафнутий Гарфин! Ваше сиятельство!
Господин Гимальбар, изящно вращал в руках сияющий магический жезл, а на его поясе красовался закованный в изящные металлические ножны, изогнутый ритуальный нож. Глава слуг был длинноног, черноволос и тонок, и, как и все облачен в вычурной, правящей этот бал, восточной моде – в узкие штаны с широкими буфами, сюртук и берет. На его руках были тонкие черные перчатки с кружевными раструбами, а на туфельках – шифоновые банты, что указывало на то, что по рангу в армии слуг он стоит выше остальных.
Казалось, этот бойкий и расторопный метрдотель знал всех и каждого в лицо и по именам, справляясь у одних, как их здоровье, и кланяясь другим. Он был очень любезен и мил – дамы с застенчивой аристократичностью улыбались в рукава и веера, а кавалеры делали вид, что не замечают болтовни и приветствий этого бойкого паяца.
Перед Холеком и Райне по ковровой дорожке быстро шел косматый, рыцарского вида господин в алом плаще. Вначале Холек не узнал его, но услышав знакомое имя – самого советника барона Эмери, Виктора Корсона, невольно вздрогнул, впечатлившись столь сиятельным соседством.
– Эсквайр Марк Вертура! Леди Кая Райне! – взмахом перчатки уже приветствовал их метрдотель, на миг бросив взгляд в сторону, словно сверяясь с каким-то видимым лишь ему списком – П роходите! Занимайте места! Салон для курящих справа на втором этаже! Пурпурная столовая – все для желудка, хорошего настроения и танцы – слева!
– Благодарю вас! – сделав легкий реверанс, воскликнула Райне, отчего метрдотель зарделся и с улыбкой воскликнул.
– Это я благодарю вас! Неслыханное благоволение к вашему слуге! Все к вашей радости!
На первом этаже у них приняли плащи и унесли их в гардероб. Здесь уже было полно народу – перед лестницей были две двери. За одной мужчины могли расчесать волосы и освежиться одеколоном, за другой комната для дам, с большим, во всю стену зеркалом, посмотреться, проверить, не сбилась ли прядь волос или воротничок, пошептаться с подругами о моде на маски и перчатки в этом сезоне, лишний раз пройтись гребешком по брылям и спинкам мохнатых декоративных кошечек, вечных спутниц всех модных богатых леди, поправить украшения на изящных лапках и холках.
– О, леди Окес! – по будуару пронесся шепот, и было с чего – служанка распахнула дверь перед величавой, облаченной во множество кину, мантий и юбок, делающих ее втрое шире, чем есть, дамой. Оставив на пороге горячего юного жиголо в серебряном шарфе при перчатках, цветах и мече, покачивая длинными перьями птицы Яри в прическе и на воротнике, она каравеллой вплыла в комнату и лукаво улыбнулась несмело уступившей ей дорогу Райне.
– Милочка, – пропела она – М ы не знакомы с вами! Вы мне симпатичны, немедленно скажите, как вас зовут!
– Райне… Кая Райне, – в смущении сказала Райне. Не представляя, как стоит вести себя при подобном обращении она сделала реверанс, отчего остальные дамы весело зашептались, пряча улыбки в высоких воротниках и прикрывая лица перчатками.
– Ах, милочка! Ну, разве стоит вот так вот жалко представляться столь прекрасной, цветущей леди как вы? – всплеснула руками леди Окес и, глянув на Райне в подставленный ей служанкой лорнет, добавила – А х какое милое дитя! Непременно познакомьте меня со своим кавалером! 
Подойдя к зеркалу, она окинула строгим, покровительственным взглядом остальных присутствующих девиц, и, загадочно улыбнувшись, вышла из комнаты.
Холек тем временем вошел в комнату для мужчин. Тут было все, чтобы навести лоск на сапоги, расчесать волосы, даже дежурные флаконы с благовониями и ароматическими маслами для тех, кто провел не один час в пути. Места в креслах и у зеркал были заняты. Здесь стоял дым – уставшие с дороги, отдыхающие в креслах кавалеры, переговариваясь, важно заложив ногу на ногу, дымили трубками. Следователь развязал бант и посмотрелся в зеркало, улыбнулся, почесал затылок, расчесал и снова завязал волосы.
– Эсквайр, Марк Вертура! – с гордостью представился своему отражению в зеркале он и, поправив накладной воротничок кину и полы мантии, нацепил маску и вышел в зал. Там он тут же поймал за руку Райне, которая выглядела сейчас более чем замечательно – она распустила волосы и тоже надела свою маску. С мороза ее обычно немного бледные щеки разрумянились, на губах играла радостная улыбка. Согнув одну руку в локте и, касаясь пальцем губ, она таинственно повернулась к Холеку и заглянула ему в глаза.
– Ну, эсквайр Марк Вертура! – слегка смущенно скашивая глаза в сторону, восторженно пригласила она, – идемте наверх?
Холек важно кивнул, протянул руку, и они начали подниматься по лестнице на второй этаж.
О, какой роскошью блистал сейчас Золотой зал – колоннаду украшали сверкающие и, казалось-бы светящиеся изнутри цветы и листья диковинных, сплетенных в гирлянды, вьющихся вверх под потолок растений. Паркет блестел свежим воском, а частые, разделенные узкими-узкими перегородками окна, оказались настолько прозрачными, что казалось, наблюдатель находится не в гостиной дома, а на палубе корабля в море разукрасивших морозное ночное небо разноцветных огней. Но самым замечательным был не интерьер, приготовление которого не далее как днем раньше наблюдали Холек и детектив Бирс, а общество, собравшееся в этом помпезном зале и с каждой минутой пополнявшееся очередной сиятельной персоной, появление которой неминуемо приветствовали радостными возгласами и поклонами. Казалось, сейчас в этом зале можно было увидеть сразу  весь цвет аристократии Мильды! Министры и советники, магистры и их пафосные заместители, лорды и леди, магнаты и богатые купцы – здесь были все те, чьи имена украшали списки газет и реестры самых богатых и уважаемых людей города. Они смеялись, шутили, непринужденно беседовали, и на всех непременно были маски. Самые разные, от обычных, украшенных бриллиантами полумасок, до экзотических, изображающих невиданных зверей и демонов, подражающих чудовищам из бестиариев, сделанные у вечернего камина или заказанные у популярного модельера, с перьями и без, с хвостами, кисточками, золотом, серебром и железом, темные и светящиеся – маски были повсюду, но непременно за ними угадывались благородные черты того или иного известного лорда или его спутницы. Поднявшийся на второй этаж господин Гамильбар был уже тут. В богатой маске из черного золота с синими сапфирами у глаз, с грацией дирижера, он руководил парадом, распоряжаясь, куда нести дополнительные напитки, светильники, карты, благовония и заполненные закусками подносы.  Райне, с робостью никогда не видавшей света юной девицы из пансиона, украдкой озиралась по сторонам, а Холек, казалось, в этом обществе преобразился – он расправил плечи и спину и, несмотря на свой небогатый наряд, величаво, словно офицер гвардии, ведя ее под руку, чинно следовал по залу. Было очень светло – множество парящих в воздухе под потолком светящихся шаров освещало своды, теплое сияние лилось из светильников скрытых за бордюрами колонн, из-за гирлянд увивших стены бумажных цветов, предавая им тот самый таинственный и необычайно натуральный вид. У лестницы на третий этаж музицировал оркестр – в дирижерах можно было без труда узнать маленького старичка в строгой, но очень щегольской, сшитой из повернутых под разными углами друг к другу черно-белых полосатых кусков шерсти мантии. Кисточки на его шапочке раскачивались в такт движениям дирижерской палочки, который он управлял оркестром – академического вида скрипачи, гитаристы, флейтисты и трубачи виртуозно исполняли великолепный концерт си-бемоль мажор известного композитора. Дополнял оркестр большой барабан. Профессор музыки Мариик заметил Холека и, не отрываясь от дирижирования, кивнул ему, на что следователь тоже ответил учтивым поклоном. Чуть дальше, в окружении дам красовался знаменитый полковник Харбибуль – гвардейский офицер в самом расцвете сил, в начищенных до зеркального блеска сапогах и декоративном, украшенном чеканным золотом нагруднике. Когда он манерно цокал каблуками, его покрытые серебром шпоры звенели, а когда смеялся, кисточки на оплечьях издавали мелодичный металлический перезвон. Полковник лихо закручивал ус и то и дело браво нюхал табак. Дамы вились вокруг него с тихими возгласами?
– Ах!
– Какая прелесть!
– Полковник! Ну, расскажите нам что-нибудь еще!
Сэр Харбибуль смеялся в ответ, и, сияя парадной кирасой как начищенный самовар, принимался за следующую историю, всем своим видом изображая верх элегантности и мужественной силы, которые подтверждал висящий на поясе длинный и тяжелый, с украшенным серебром эфесом, боевой полуторный меч. Щеки дам скромно розовели, когда его победоносные взгляды настигали их, отчего сэр Харбибуль становился еще более важным и казался еще более героическим. Проходя мимо, Райне хихикнула – настолько смешной и суетливой ей показалась эта компания.
Проходя дальше по залу, Холек с Райне поздоровались с каким-то высоким лордом, который вел под руку нарядную даму. На даме была небесно-синяя маска и тонкие перчатки выше локтя. Чуть поодаль, за какой-то кампанией, Холек заметил знакомую, привалившуюся к колонне фигуру – повернувшись лицом к темному окну, кавалер Вайриго стоял спиной к обществу. Холек распознал его по резной трости и пышному хвосту длинных седых волос. Словно почувствовав взгляд, капитан обернулся, отставил трость и в знак того что заметил следователя, поправил указательным пальцем свою похожую на забрало шлема черно-зеленую маску. В свободной руке он держал высокий, наполненный голубым игристым вином фужер с модно воткнутой в край долькой какого-то диковинного лилового фрукта. Глядя в окно, на заснеженный парк у ног кавалера сидел его огромный черный кот. На морде кота тоже красовалась маска – широкая с черными драконьими крыльями, что предавало ему особую загадочность. Кавалер приветствовал Холека и Райне легким поклоном.
– Сэр Вайриго! – воскликнула Райне – И  вы здесь! Что вы тут делаете?
– Я? – без тени улыбки ответствовал капитан и сделал задумчивый глоток из своего кубка, – разумеется, окунаюсь в мирскую суету, чтобы не забывать о благодати Божией.
– А как смотрит на это ваш лорд-бальи? – тоже без тени шутки, поинтересовался Холек.
– На меня он никак не смотрит, – ответил кавалер с загадочным жестом и отпил еще раз, – эта часть стены не просматривается из Пурпурной столовой.
У следующей колонны кампания каких-то повес, с жаром обсуждала последние моды – какие лаки для волос и ароматические масла, а также чеканные рисунки на кирасах и фасоны перчаток для фехтования в этом сезоне в ходу в столице и какие супы подают у министра Динтры на приеме. К ним присоединились дамы, и теперь с удовольствием и трепетом внимали словам какого-то бойкого юноши, который, как оказалось, был столичным студентом и вернулся в Мильду, чтобы начать свою юридическую практику. Ему было, что порассказать о чудесах электрических машин и красоте нарядов, роскоши обедов и манерах столичных жителей.
– А сейчас здороваться принято вот так вот! – он отошел на шаг, широко развел руки с растопыренными пальцами и поклонился, отставив назад одну ногу.
– Хватит паясничать! – воскликнул кто-то, и все засмеялись.
Следующим был какой-то бледный, похожий на поэта юноша с бородкой, в больших очках и с папкой в руках – он застенчиво поглядывал на разукрашенную юную леди, смотрящуюся королевой посреди трех своих подруг. Юноша топтался на месте, тяжело вздыхал и метал томные огненные взгляды, которые леди, несомненно, замечала и с легкой улыбкой краснела, едва ей стоило посмотреть в его сторону.
– О! Благородный господин! – запинаясь, обратился он к Холеку, – Не могли бы вы… Я не представился! Граф Климент Пенни!
Он попытался изобразить гордое лицо, но вышло плохо.
– Леди Мария… я написал для нее стихи, но потерял их! Помогите мне найти…
– Наверное, они остались в вашей карете, – заметив замешательство Холека, предположила Райне, – идите, поищите скорее!
– О, благодарю вас! – воскликнул он, ликуя, и добавил немного сдавленно и с напором, – леди!
Он бросился прочь, да так быстро, что из его папки выпало еще пара исписанных бисерными строками листов.
Вряд ли возможно описать все, что увидели Холек и Райне на этом балу – всего что можно и чего нельзя ожидать от званого вечера таких масштабов – они здоровались с незнакомыми лордами, кланяясь им, на что те отвечали покровительственными улыбками и легкими кивками головы, привычными для высокопоставленных лиц. Пили напитки и слушали важные беседы.
– Говорят сам барон Эмери и его внучки будут тут с минуты на минуту! – шептались дамы в дортуарах, – куда ушел герцог Пафнутий? Вы не видели сэра Гарфина-младшего? Он только что был здесь!
В Малахитовом салоне начались игры. В душной, накуренной полутьме под горячими светящимися шарами с плафонами, за зелеными столами, играли в  карты и только-только начавшие входить в моду шары – по столу специальной битой надо было забивать шары в лузы. Эта игра вызывала много смеху и радости у тех, кто наблюдал за ней, кавалеры заключали пари и били по шарам. Дамы заворожено следили за игрой. Облаченные в форменные костюмы слуги обносили гостей самыми необычными приготовленными из разнообразнейших специй и смесей коктейлями. Холек раз за разом пробовал все новые и новые – то тягуче-зеленые, то слоистые ало-синие, то легкие, воздушные с едва различимыми запахами кардамона и перца. Помимо напитков разносили табак – Холек набил себе трубку тем сортом, который показался ему самым дорогим и важно закурил ее.
В Пурпурной столовой был организован стол – здесь, как и в Малахитовом салоне, свет был приглушен и огромные блюда с кушаньями на столе загадочно подсвечивались специальными разноцветными лампами. Вдоль стен у окон стояли ряды стульев – тот самый гарнитур из Акоры на шестьдесят четыре персоны, был полностью занят гостями. Запивая из фужеров и лакомясь пирожными, которые на больших подносах разносили слуги, они вели беседы в ожидании кульминации всей программы – сеанса иллюзионных искусств.
На столе было столько блюд, начиная от бутербродов с алой икрой, ароматными ветчинами и маслом и заканчивая диковинными фруктами и овощами, которым Холек даже не знал названий, что пробуя понемножку от каждого, Холек так и не познал даже трети всех представленных здесь шедевров кулинарного искусства мастера Кока. Он и Райне попробовали и пирожные, и крошечные бутербродики с паштетами, и даже подошли к огнеглотателю, который готовил горящие коктейли – выдыхал потоки огня, зажигая в пуншах и абсентах синее пламя, горящим разливал его по фужерам и вручал гостям. Этот толстый веселый, черный как уголь, с мускулистым торсом, брюшком и повязкой – фундоси на чреслах, в кожаных плетеных сандалиях на высокой деревянной платформе и обязательном черном плаще невольник даже вызвал некую симпатию у Холека. Его голова была увенчана темно-фиолетовой повязкой с пером, явно указывая на то, что он был не чужд магических искусств. Он без спичек возжигал пламя, которое вилось по пухлым ладоням, а когда прищелкивал пальцами, улыбаясь своей белозубой улыбкой, из-под его ногтей летели холодные лиловые искры.
Когда Холек и Райне вернулись к столу с пузатыми бокалами горящих напитков, Райне взяла маленькое пирожное попробовала и заявила:
– Надо будет тоже сделать такие!
– Прекрасная леди должно быть мастерица кулинарных искусств, если хочет повторить шедевр мастеров кухни Мирны, – к ним грациозно подошла хозяйка дома.
– Да, я люблю готовить, – с легкой дерзостью ответила Райне, что вызвало у госпожи снисходительно-покровительственную улыбку.
Сердце Холека сжалось. Сейчас на этой женщине была черная полумаска с длинными покачивающимися вдоль лица отрезанными и собранными в гроздья когтистыми волчьими пальцам и все то же облегающее, черное, похожее на шлафрок с необычно глубоким вырезом платье. На неприкрытых плечах лежала все та же тяжелая кружевная шаль. Госпожа Димсток планировала легкой походкой, элегантно покачивала бедрами и коротко обмахивалась испещренным какими-то магическими письменами, черно-лиловым веером. Чуть сладострастно, с наигранной застенчивостью она улыбнулась Холеку, заглянула ему в лицо. Золотисто-желтые глаза блеснули в прорезях маски как капли желтого абсента на дне кубка.
– Эсквайр Марк Вертура? – таинственно и томно обратилась она к следователю – М ое имя Юма. Юма Димсток. У меня было давнее желание познакомиться с вами. Давнее-давнее, сэр Вертура. И с вами, леди Райне тоже! Как это замечательно, что вы нашли время, приняли приглашение и посетили нас!
Ее длинные, мелко вьющиеся волосы были собраны в диковинную, украшенную все теми же когтями и перьями, прическу. А длинные, ногти на тонких, аристократичных, украшенных тонкой серебряной вязью пальцах, были выкрашены в фиолетовый цвет. Ее губы дышали благородством сладострастием и застенчивость одновременно. Холек смотрел на нее и никак не мог понять, что же ему сказать в ответ.
– Но если леди действительно мастерица кухни, то я с радостью открою тайну этого рецепта, – театрально тихо, как бы чтобы не слышал Холек, продолжила Райне хозяйка бала, – но, помните, у людей Мирны есть обычай, хлеб готовят только женщины и самые лучшие рецепты пирожных и булочек передаются только по женской линии!
Кокетливо взмахнув веером в сторону, она сделал жест, что это тайна не для ушей Холека и с улыбкой предложила:
– Сэр Вертура, не желаете ли насладиться абсентом Хиши? Его пьют только самые высокопоставленные дюки далекого востока, – и, подхватив у пробегающего мимо слуги фужер с прозрачным алым напитком, вручила его следователю.
– Итак…– увлекая Райне в сторону, пропела она, – Леди Райне?
– Это честь для меня, – благоговейно ответила та с улыбкой и, бросив Холеку быстрое, – Марк, подожди меня здесь! Я сейчас приду! – отошла за хозяйкой бала на несколько шагов в сторону.
Миг, и следователь остался наедине со своим фужером. Выпитые коктейли хоть и были отличного качества, сделали свое дело – он с трудом дошел до ближайшего стула и, положив руку на спинку, уселся боком к окну. В Золотом зале уже давно танцевали вальс, вокруг проходили люди, но, погруженный в какие-то странные мечтания, в которые всегда повергали его спиртное и музыка, Холек не замечал вокруг себя ничего. Так прошло, по крайней мере, несколько минут – так показалось следователю, как вдруг он понял, что музыка стихла и где-то неподалеку требовательно звенит колокольчик – всех приглашали на третий этаж – подошло время представления. Холек вскочил, пытаясь разглядеть в толпе, куда Юма увела Райне – но гости с шумом подались в Золотой зал и следователь оказался в потоке. Он тревожно озирался вокруг, не зная, где ему искать свою возлюбленную и, наверное, на его лице сейчас рисовалась такая тревога, что к нему подошел какой-то офицер и услужливо поинтересовался, не случилось ли с ним чего плохого. На что Холек только и смог ответить, что потерял свою спутницу и теперь не знает где найти ее. Тогда офицер отмахнулся и повлек его со всеми, сказав, что дама, вероятнее всего ждет его наверху. Оркестра не было на месте – сейчас музыка играла где-то в купольном зале, на третьем этаже, а лестница уходила в темноту. Но это была всего лишь иллюзия – за изгибом анфилады лестницу перегораживал тяжелый как морские волны, изготовленный из блестящего черного бархата занавес, подобный тем, что закрывают входы и выходы в театре. Именно он не давал яркому свету из Золотого зала проникнуть под купол и разрушить мистическую атмосферу предстоящих иллюзий. Со смехом раздвигая тяжелую ткань, гости поднимались в зал. Здесь, под куполом, уже собралось порядочно народу – слуги подвигали стулья и указывали, кому где удобнее сидеть. Самых именитых гостей рассаживали в небольших ложах в бельэтаже по периметру зала между колонн. Часть – на верхней галерее. Ведомый под руку офицером, Холек, озираясь, поднялся в зал. К ним тут же подскочил слуга и услужливо указал на места справа от сцены в одном из первых рядов.
– Мэтр Холек? – услышал следователь знакомый голос и обернулся. Прямо за ним, совсем не по-монашески, откинувшись на спинку стула, положив ногу на ногу и пальцы к подбородку, сидел кавалер Вайриго, – наши места рядом. Какое приятное совпадение. Не правда ли?
Соседний стул с кавалером занимал черный кот Мякк. Кажется, в отличие от кавалера, соседством он был совсем не доволен.

***

– Ах, леди Райне, – доставая из-за пояса сложенную записку, протянула ее девушке и, заметив, что та собирается развернуть ее, воскликнула Юма, – нет, нет, кухни, церкви, дети – оставите все эти мелочи до возвращения в ваш замок, к домашнему очагу!
– У меня нет замка, – с легкой досадой ответила Райне и быстро добавила, – но я не расстраиваюсь по этому поводу.
– Разве? – бросая взгляд на одиноко стоящего у окна романтического и весьма благородного вида господина, слегка изумилась Юма. Но сказать больше она не успела, так как рыцарь обернулся и, блеснув своими серо-стальными глазами, направился к ним.
– Леди Димсток? – кланяясь, осведомился он.
– Вы только прибыли? С похода на бал? – спросила она деловито и, выгнув спину, сделала жест рукой – Б арон Алексий Гандо, генерал армии – рекомендую.
Райне в смущении сделала реверанс и попыталась отвести взгляд, но ее глаза встретились с глазами лорда. Тот в свою очередь, плотно приложив раскрытую ладонь к груди, почтительно поклонился ей, и она с замиранием сердца почувствовала, как где-то в ее груди кольнула острая электрическая искра. Она моргнула и, опустив глаза, прошептала тихо-тихо:
– Очень приятно.
– Я напугал вас. Простите мне мои солдатские манеры, прекрасная леди, – делая слегка неуклюжий, но благородный жест своей одетой в перчатку с обрезанными пальцами для фехтования рукой, ответил лорд Алексий, – Н о как ваше имя?
– Кая Райне, – ответила она уже не зная как отделаться от показавшегося ей ужасным занудой благородного рыцаря – П ростите, но я ищу своего спутника…
– Сэра Марка Вертуру? – поинтересовалась Юма и так, чтобы не слышал генерал, шепнула, – если вы внимательно присмотритесь, то найдете его у окна. Кажется, сегодня он выпил лишнего.
Райне хотела было сорваться с места и бежать к Холеку, чтобы не дай Господь он не совершил ничего дурного, как вдруг в ее глазах проскользнула досада. Ведь сейчас, на этом единственном в ее жизни званом балу, попасть на который таким как она можно лишь один раз и то по как сегодня, по воле высших сил, по его вине она оказалась совершенно одна.  Человек, которого она любила, как всегда снова был пьян, и она стояла, опустив руки, посреди этого великолепия, нарядная, но такая одинокая и потерянная и понимала, что теперь никто не пригласит ее на танец, никто не возьмет под локоть, никто не будет сидеть радом во время мистического представления. Некого будет взять за руку, не будет рядом плеча, на которое она могла бы положить голову. Никто не пожмет ей пальцы своей твердой мужской ладонью, не проводит до дома…
– Простите, вы, кажется, чем-то расстроены? – словно через силу выдавливая слова, медленно спросил барон Алексий, – оставьте же на этом пиру жизни свои фантазмы и мечтания за дверьми, снаружи, посмотрите, как много вокруг разных занимательных людей, как играет музыка и пенится вино, как кипит жизнь!
Он подхватил ее под руки и повлек в Золотой зал. Он был уже не молод, но еще и не стар, его глаза были словно отлиты из серой стали. Казалось, в свете многочисленных огней они переливаются то тусклым потемневшим огнем, то вспыхивают ярко отполированным металлом, то затухают как угли давно прогоревших и замерзших костров. Его движения были стремительны и сильны, и, подхватив Райне под руки, он мигом увлек ее в вальсирующую толпу.
Девушка вцепилась в оранжевый рукав мантии партнера и тут же почувствовала ответное, отозвавшееся во всем ее теле летящим огненным смерчем, рукопожатие. Они прошли круг и вернулись к леди Юме, которая ожидала их у колонны и, прикрывая губы веером, беседовала с какими-то нарядными лордами. Барон Алексий прижал ладонь Райне к своей груди, благородно вскинув голову, словно оценивая, заглянул ей в глаза и крепко пожал ее пальцы.
– Еще танец? – спросил он.
– Пожалуй, можно, – выждав, приличествующую любой воспитанной делающий вид, что она в раздумье девице секунду, согласилась Райне..  И они танцевали под красивые аккорды фортепиано, которому теперь аккомпанировал на скрипке сам профессор Мариик. Музыканты исполняли сонату Биге – известную сложнейшую композицию, которую, пожалуй, только мастер музыки мог сыграть с такой живой и легкой выразительностью.
– Какая позиция, – улыбнулся лорд Алексий – В ы владеете музыкальным инструментом?
– Нет, – призналась Райне.
– Я сам немного музицирую, предпочитаю фортепиано.
– Вы пишите музыку?
– Да, немного, но лишь для собственного удовольствия, – барон Алексий загадочно улыбнулся и склонил голову на бок. Сейчас его взгляд был одновременно ласковым, непреклонным и теплым.
– Интересно, – ответила Райне.
Она кружилась в танце мимо красиво наряженных кавалеров и леди. И, следуя за лордом, заглядывая в его лицо, ей все больше и больше казалось, что что-то неумолимое и страшное, словно какой-то неумолимый и невидимый мистический водоворот, затягивает ее в эту бездну безмерно одиноких, глядящих ей в лицо серо-стальных глаз. Она чувствовала ту красоту, то одиночество, что сквозило в этой облаченной в оранжевую с черным мантию фигуре. Ощущала ее глубокую и неумолимую обреченность и легкую, едва заметную взгляду скованность под легкими, отточенными ночами балов и салонов движениями. Словно какая-то давняя и глубокая рана скрывалась за этой благородной, волевой и одновременно печальной улыбкой. Заглядывая в эти глаза, она чувствовала, какой сильный и смелый человек, бросивший вызов самому себе и какому-то преследующему его злому року, сейчас стоит перед ней. Человек, чье прошлое покрыто страшной, только ему известной тайной. И сейчас ей хотелось лишь одного – прикоснуться к этим сильным рукам и избавить его от этой глубокой, затаившейся где-то в глубине этих серых глаз тоски. Но вот танец кончился, и они снова очутились рядом с Юмой и неким юным лордом, которого хозяйка представила как младшего сына маршала Яна Гарфина – Пафнутия. Юноша учтиво поклонился и поцеловал Райне руку.
– Как увидите в Ронтоле моего отца и братьев передавайте привет, – весело улыбнулся генералу он.
– Со всей радостью, – также, с радушной улыбкой, ответил тот.
– Сэр Алексий, – обратилась Юма, – вы нас покидаете?
– Да, – непринужденно кивнул он, – это моя последняя ночь в Мильде. Авангард армии уже покинул город. Мы с сэром Харбибулем отъезжаем завтра утром. Приказом лорда Эмери мы идем на север на помощь армии обороняющий Ронтолу.
– Ах, да, эта война! Только все о ней и говорят вокруг. Вы принесете нам победу?
– Разумеется, я приложу все силы, – подтвердил лорд Алексий и улыбнулся стоящей вполоборота к нему Райне. Словно любуясь ее обликом, он осторожно поглядывал на нее во время беседы и, встречая эти взгляды, девушка чувствовала непривычную, но приятную теплоту, что разливалась по всему ее телу.
– А где же сам хозяин? – поинтересовался у Юмы Пафнутий Гарфин. На что она сделала неуловимый жест, словно прислушиваясь к чему-то, и вот музыка стихла, зазвенели колокольчики фисгармонии. Публика насторожилась. Все обернулись к ведущей в купольный зал лестнице.
Публика с восторженными возгласами потянулась в Золотой зал. Райне в смятении начала искать Холека – но его уже нигде не было, а лорд Алексий столь изящно поймал ее под руку, что она просто не смогла не последовать за ним наверх, на балкон для особо важных гостей.
Здесь было уютно и сумрачно. Тяжелые драпировки и обитые войлоком доски ступеней глушили шаги, восторженные голоса и стук непрестанно переставляемых поудобнее стульев. Ложи располагались на галерее. Каждая отделялась от другой колонной и тяжелой черно-лиловой портьерой. Слуга моментально поставил два удобных кресла и предоставил гостям лорнеты для того, чтобы была лучше видна сцена – небольшая кафедра в восточной части зала. Внизу, в углу у колонн занимал место небольшой оркестр. Барабанщик уже выстукивал палочками по тарелкам, создавая тревожную мистическую атмосферу. Голоса в зале становились все тише и тише. Лорд Алексий подвинулся к Райне и, взяв в свои ладони ее руку, указал в дальний конец зала.
– Леди Димсток будет ассистировать маркизу! – пояснил он.
И вправду платье маркизы на миг блеснуло у занавеса и исчезло за ним. В это же время слуги начали гасить светильники, и зал стал погружаться во тьму. Повинуясь какому-то странному порыву, Райне сжала твердую, красивую руку барона и обратилась к сцене, где украшенные вензелем маркиза занавеси уже начали медленно расползаться в стороны. К барабану присоединились тихие, осторожные звуки фортепиано, голоса в зале совсем стихли – все обратились к сцене.

***

– Представление началось, – быстрым шагом входя в комнату, коротко сообщила Валерия Ивет – С эр Бенет. Проверьте подвал еще раз.
– Что случилось? – лениво подал голос с дивана Турмадин.
Бенет поднял взгляд от шахматной доски и встретился с внимательными зелеными глазами орденской леди.
– Проверьте электрическую машину – еще раз распорядилась она и, откинув с запястья рукав, продемонстрировала испещренную разноцветными окошками зловеще мерцающую над наручем полупрозрачную панель.
– Обскурация пространства-времени? – вглядываясь в бегущие синие и оранжевые полоски индикаторов, переспросил агент, – все-таки магия?
Валерия Ивет молча кивнула.
– Элет, – коротко распорядился старший следователь, – немедленно найдите Лука.
Обрадованный тем, что томительное бездействие наконец-то закончилось, Элет весело вскочил от стола и выбежал из комнаты. Снаружи, вдоль внешней стены здания тянулся ярко освещенный электричеством коридор со множеством распахнутых дверей, за которыми расположились многочисленные комнаты для сопровождающих высокопоставленных гостей слуг, бесчисленные кладовые, дортуары и гардеробы. В поисках пропавшего подмастерья, Элет распахивал все двери подряд, но нигде не мог найти его. Коридор шел вдоль стены дома, окна были забраны решетками, а дверь в конце упиралась в холл на первом этаже, куда слуга не пустил агента, отправив его под лестницу в обход. Строго  сообщив, что дабы не нарушать респектов, полиции запрещено являть себя в этом доме в присутствии высшего общества. Элет с некоторым трудом протолкнулся через несколько заполненных пьяными людьми и дымом бесчисленных трубок комнат и очутился в северном крыле. После недолгих поисков, Лук нашелся в одной из комнат со слугами, где курили кальян, запивая пряный травяной дым густым сладким вином. В свете яркой электрической лампы под сводами клубился едкий бежевый туман.
– Прошу вас, не выпускайте дым! – задрав ноги на спинку, выше головы, попросили с кресла.
– Опиум! – протирая слезящиеся глаза, воскликнул Элет.
– Благодарю, спасибо, но тут угощают! – с напором выдыхая в лицо помощника старшего следователя, густую струю дурманящего дыма, весело выкрикнул Лук. В комнате было, по меньшей мере, десять человек – кто сидел, кто возлежал на просторных диванах. Потягивая вино из стеклянных фужеров, бормоча что-то себе под нос, витая в облаках или пытаясь уплыть подальше, курильщики передавали друг другу мундштук, затягивались и с одобрительными вздохами откидывались на спины, наслаждаясь дымом. Элет бросил взгляд на кальян и принюхался еще раз.
– Вставай, бездельник! – он с силой дернул Лука за плечо, на что подмастерье с непониманием уставился на него и захихикал.
– О биссектрисы, биссектрисы…– мечтательно закатив глаза, со смехом простонал он, – где моя линейка…
– Что?– возмутился Элет и, протянув руку, схватил его за нарядный воротник – Н емедленно!
– Сэр Элет… Любезнейший! Я потерял ключи!
– Встать, скотина! – заорал Элет и, вырвав из пальцев Лука мундштук, рывком попытался поднять подмастерья на ноги. Но не тут-то было – безобидный обычно Лук взмахнул своей тяжелой ручищей кузнеца и врезал следователю в плечо, так сильно, что могучий рыцарь не удержался на ногах и отлетел к стене.
– Не злите меня, сэр Элет! – вставая на ноги и сжимая гигантские кулаки, грозно заявил он, – а то я такой злой бываю!
– Быстро к Бенету! – вскидывая растопыренные ладони в бессильном бешенстве, отчетливо понимая, что лезть в драку с подмастерьем, который был на голову выше его, в данной ситуации просто опасно, грозно воскликнул Элет. Он вытянул шею, подражая страшному виду и голосу привычного к пьяной бузе Холека, осклабился и зарычал:
– А ну марш! – топнул ногой и подкрепил свою волю истерическим взмахом широкого рукава, – живо пошел!
– Не сердитесь…– Лук сразу же уменьшился в размерах и, отшатнувшись, с размаху уселся на завернувшегося в плащ, уткнувшегося в подушки лицом на диване слугу. Где-то в складках ткани жалобно хрустнул раздавленный фужер.
– Моя мышка! – пытаясь поймать Лука руками, замурлыкали в ответ – П рыгай быстрей! Еще!
– Бегом! – Элет сжал кулаки, вытаращил глаза и Лук, упав на четвереньки, подгоняемый пинками рыцаря, то и дело, причитая сове непонятное: «ключи, где мои ключи?», пополз вон из комнаты.
– От него сейчас будет мало толку, – оттягивая веки подмастерья и вглядываясь в необычно большие и мутные зрачки, констатировал Бенет,– сэр Турмадин, вы, кажется, разбираетесь в машинах?
Валерия Ивет одарила старшего следователя укоризненным взглядом, переглянулась с Турмадином и, коротко помотав головой, быстро вышла из комнаты. На ее запястье белыми точками переливались огни. Лицо было сумрачным и тревожным.
Оставив беспомощного Лука на диване, следователи открыли низкую дверь и начали спускаться в подвал. Но очутившись в коридоре, обнаружили, что дверь, ведущая в следующую секцию, заперта. Зато была открыта лестница на уровень ниже.
– Так какие такие ключи он там с собой носил? – с презрением поинтересовался Элет. В ответ Турмадин только пожал плечами.
Бенет нахмурился и сверился с картой, где было указано, что можно пройти по нижнему подвалу. Надо было только спуститься вниз, свернуть налево, миновать две кладовых и снова подняться наверх.
– Предупрежу мэтра Тирэта, – с мрачным отвращением сообщил взявшийся за деревянные перила лестницы ведущей в комнату наверх Дигет и покинул коллег.
– Вниз, – коротко распорядился старший следователь. И они шагнули на ступени, уходящей в бездонную темноту ведущий в недра Димсток-тулла каменной лестницы.

***

– Дамы и господа! – тихо и таинственно произнес человек в короткой черной мантии и закрывающей всю верхнюю часть лица, маске. Он отложил бумаги, поднялся от рабочего бюро и, манерно крутанув за собой одноногий, как у пианистов, стул, сделал шаг к краю сцены. Он был ни высок, ни низок, ни тощ, ни худ – в самый раз. Игра света и теней скрадывала линии подбородка и губ, скрывала шею и волосы, только чистейшие белые перчатки сияли на фоне бесконечно черной, как самая темная ночь, ткани короткого сюртука. На его плечах чернел, подбитый глубокого темно-лилового оттенка бархатом короткий плащ. А на руках матовыми гранями переливался массивный камень магического перстня.
– Я знаю, зачем вы все собрались здесь, – с легкой улыбкой тихо произнес он и сделал легкую театральную паузу – П озвольте я угадаю ваши мысли?
По рядам полетел легкий насмешливый шелест.
– Ах, не позволите? – изобразив в голосе расстройство, развел руками конферансье, – конечно же, наши мысли – это самое сокровенное, что у нас есть, и никто не имеет права вторгаться в их сладкие и сокровенные тайны, – прохаживаясь по краю сцены, продолжал монолог таинственный незнакомец. Его голова была увенчана маленькой круглой шапочкой с полями, которую он сорвал с головы и, поклонившись, объявил:
– Тогда, благородные дамы и господа, светлейшая публика, позвольте представить вам маркиза Димстока Эф! Величайшего грандмастера иллюзионных искусств из Камиры! – и конферансье швырнул свою шапку в зал. Притягивая взгляды, она с громким свистом, совершила круг над головами собравшихся, в то время как конферансье резко закутался в плащ и, взмахнув им словно крыльями, развернулся на каблуках. Миг – и перед снова обратившейся к сцене публикой стоял уже абсолютно другой человек. Он был облачен в необычное одеяние – узкие черные штаны из кожи, мягкие туфли и белую, дерзко распахнутую на груди рубаху, его темные волосы кудрями ниспадали на плечи, а лицо скрывала уже совершенно другая, черная, маска.  Плащ с легким шелестом выпал из его руки и сам собой исчез где-то за освещенным краем сцены. В это время занавеси по обеим сторонам упали в темноту и все увидели, что они висели просто в воздухе, не опираясь ни на какие опоры или подвесы. Маг сделал круг по сцене, поклонился влево, поклонился вправо и с улыбкой поймал вернувшуюся к нему в руку шляпу. Момент, и с поклоном в фойе он ловко надел ее на голову, но тут же снова снял и достал оттуда три вещи – зеркало, широкий фиолетовый, величиной с простыню, носовой платок и длинный узкий стилет. Все это он разложил перед собой прямо в воздухе и, демонстрируя публике, что все настоящее, звонко постучал стилетом по зеркалу.
– Итак, господа. Что такое магия? – философски вопросил он, – то, о чем говорят и спорят поколения, то за чем стремятся все, кто хочет обрести власть и то, что дает эту самую власть!
Он развернул зеркало и постучал по нему с обратной стороны, демонстрируя, что оно настоящее.
– Власть над предметами, – он ловко завернул зеркало в платок и снова громко постучал – под тканью отчетливо скрипнуло стекло.
– Власть над пространством, – он ткнул стилетом и с легкостью проткнул им зеркало, демонстрируя публике лезвие, торчащее с обратной стороны свертка. По залу пронесся ропот.
– Власть над людьми! – маркиз улыбнулся, снова постучал по целому зеркалу, откинул платок и продемонстрировал публике мерцающую в свете свечей неповрежденную блестящую гладь. Снова обернул зеркало тканью, свернул в трубочку, вложил в нее стилет, скомкал все это и вытянул из кулака пустой платок с вышитым на нем стилетом и зеркалом.
– А, в общем-то, иллюзия, ловкость рук и разочарование, – скучающим голосом заключил маркиз и выбросил платок в темноту.
Кавалер Вайриго с интересом смотрел на сцену, рядом на мягком стуле свернулся и уснул кот, а Холек, которому от выпитого начинало становиться дурно, все пытался понять, куда исчезла Райне.
– Тише, тише, не ерзайте. Следите за сценой, – внезапно облокотившись о спинку его стула, прошептал над ухом рыцарь, – такое представление бывает лишь раз в жизни, не портите его другим!
– Я смотрю, мое скромное представление и сегодняшний праздник посетил очень важный человек – сэр Петр Вайриго из ордена Архангела Михаила, – словно расслышав эти обращенные к следователю слова, и узнав его голос, воскликнул маркиз, – отлично. Что- то подсказывает мне, что церковь с предубеждениями относится к нашему искусству иллюзий. Но, господа! Подумайте сами! Разве не был бы столь прекрасен наш серый мир, если бы светотень серых и темных красок не разбавлялась бы цветами наших мечтаний и снов, – и маркиз щелкнул пальцами так, что в его руке появилась волшебная палочка. А где-то позади него, в сумерках сцены перспектива словно провалилась во мрак, и теперь было видно, что иллюзионист стоит на фоне едва видимых очертаний какой-то равнины. А где-то за его спиной, над, смыкающимся с морем горизонтом, в небе парят угловатые, словно собранные из острых роговых пластин, похожие не то та каких-то античных чудовищ из морских глубин, не то на гигантских змей, силуэты.
– Порой пугающих, – заявил маркиз и все увидели, что в едва различимом мареве к берегу утеса, на котором возвышается фигура грандмастера, рассекая тяжелые маслянистые волны, приближается ужасающая, костистая, с уродливыми, с обрамляющими зубастую, окруженную множеством маслянистых тусклых глаз пасть плавниками, рыба. Казалось бы, в притихшем зале теперь был слышен плеск волн и ужасные крики летающих тварей, а с дуновением тяжелого, удушливого ветра в воздухе разлился едкий запах морской соли, сырости и гниющих на берегу, выброшенных штормом на скалы останков морских чудовищ и водорослей. Вращая своими бесчисленными глазами и разевая ужасную пасть, в которой вращались четыре длинных змеиных языка, чудовищная рыба стремительно приближалась к берегу, и, казалось бы, вот-вот она неминуемо выскочила бы на сцену и проглотила ставшего внезапно маленьким по сравнению с ее необъятной бронированной тушей, маркиза, как он словно задернул рукой невидимую штору и зал ахнул – тьма поглотила чудовище и безлюдный берег Лимба. – Чарующих, – таинственно продолжал маркиз – все огни в зале окончательно погасли и где-то далеко-далеко, за россыпью светящихся точек в темноте раскинулся подземный город. Казалось тысячи разноцветных огней – алых и желтых рассыпались по склону огромной воронки, и каждому мнилось, что это центр мира, гигантская яма без дна, в которую не проникает солнечный свет, к отвесной стене которой прилепился сияющий всеми цветами палитры легендарный город Радуги. Город тысячи мостов, город золотых башен, дворцов и стен, где плывущие по воздуху лодки лавируют между перекинутыми над бездной галереями. А между колоннами прогуливаются богато разодетые жители с голубой кожей – султаны в золотых чалмах, белобородые визири и черноокие красавицы с обнаженными грудями и желтыми сияющими глазами. И каждый, кто приглядывался к той или иной башне, к тому или иному прохожему восторгался, замечая что, присмотревшись, может различить самые мельчайшие детали, словно невидимая рука тут же приближала, тот предмет, на котором останавливалось внимание увлеченного им зрителя. Приглядываясь, Холек видел перед собой открытые павильоны, где на мягких атласных подушках восседали перед высокими, как минареты храмов кальянами важные гости, как в залы сами собой влетали подносы с диковинными купаниями и полностью обнаженные, с одними повязками на руках рабы и рабыни угощали гостей подавая богатые кушанья им прямо в распахнутые рты. Десятки глаз были прикованы к открывшейся картине, и каждый видел в ней что-то свое. Холек вглядывался в висящую прямо в мерцающей, черной пустоте золотую башню, к которой был перекинут висячий мост и процессия обнаженных рабынь двигалась по этому мосту и каждая следовала за летящим блюдом или кубком, неся на голове чашу из которой поднималось голубое пламя, а в самой башне, под звездным, открывающимся из бездны даже днем, небом пировал необъятных размеров, толстый человек, всеми четырьмя руками лаская четырех своих жен…
– Таинственные, – прошептал маркиз, и картина неуловимо сменилась тусклым светом пламени, возжигаемом перед зловещим менгиром – по залу колыхнулся ропот ужаса – многие слышали или читали о городе людей-змеев, и теперь трепетный образ далекого лазурного зарева предстал перед завороженными зрителями – картина словно приближалась к затерянному в непроходимых джунглях, заросшему и давно брошенному городу, где деревья росли на деревьях в бесплотной попытке протянуть свои тонкие, покрытые листьями руки к холодному серому солнцу, и дикие, хищно извивающиеся плющи вытягивали свои щупальца, пытаясь поймать перепрыгивающих с ветки на ветку, ловких четвероруких мартышек. Где из земли возвышалась семиугольная пирамида из голубой яшмы – святилище Мархи – зловещей богини, получеловека, полузмеи. Той, чьи дети родились от земных змей и людей. И, казалось бы, само небо заворачивалось в бездонную, безвременную воронку, над этой пирамидой. Серые облака водоворотом плыли по кругу, повинуясь таинственной силе, что была сокрыта в этом, мертвенном сиянии. Чей источник ни живой огонь, ни электрический свет, а таинственное, запретное и древнее колдовство, что родилось во тьме раньше этого мира, и каждый с замиранием сердца ощутил, что даже сила маркиза не может проникнуть за эту таинственную и страшную завесу, из-за которой, как из-за печати, что намертво закрывает ворота в ад, в зал проник чей-то таинственный и леденящий душу взгляд.
Но маркиз поднял руку, и взгляд угас, словно темный плащ заслонил собой серое, пасмурное небо и бегущий по нему круговорот облаков. И теперь восторженным зрителям предстала еще одна картина. На этот раз уже издали. Тысячи людей-рабов бессмысленно брели через джунгли к Яшмовой Пирамиде. И, по мере того как зрелище отдалялось, было видно, что каждый из этих рабов, как муравей, несет в своих руках кусочек камня и каждый складывает свое подношение у подножья новых пирамид. И что вокруг нету ни надсмотрщиков, ни солдат – словно повинуясь единой, ледяной и непреклонной воле, плелись эти скорбные толпы своим путем, неся свою печальную ношу на поклон древнему идолищу.
– Величественные, – воскликнул маркиз, и, внимание всего зала обратилось к югу – там, в вечерних сумерках, под светом серебряной звезды на горе Таргур. Подернутый легкой дымкой облаков, стоял открытый мраморный павильон, и белоснежные птицы стаями слетались к нему со всего мира, рассекая своими крыльями лазоревую гладь рассветного неба. И двое людей сидели в открытой беломраморной зале – один в белой шапке и с черной кожей, второй в черной шапке и с белой кожей, их лица были сосредоточены и было видно, что они заняты важным делом – доска шахмат распростерся перед ними, каждый по очереди двигал фигуры и, приглядевшись, можно было увидеть, что это не просто фигуры, а короли, бароны, принцы, дамы в изящных мантиях, и рыцари в доспехах, генералы и адмиралы, воздушные корабли и морские суда перемещались под умелыми пальцами Гроссмейстеров. Птицы слетались в зал и разговаривали с каждым из игроков: с черным – белые, с белым – черные, так как каждый любил свой цвет и, слушая их, игроки каждый по очереди совершали свой ход. А вокруг разливалась безмятежная, бесконечная голубая гладь и, приглядевшись, можно было увидеть, что где-то вдалеке, на горизонте, за морем светятся ярчайшие огни побережья – каких-то освещенных бесконечным электрическим сиянием, далеких городов и стран, а по воздуху медленно плывут огромные, мерцающие многочисленными огнями воздушные суда, завершая собой картину предопределенности мировой истории.
– Пугающие, – снова сменил картину маркиз – и теперь Холек видел за спиной грандмастера темные горы и ужаснулся – его страхи, и сны. Темный Эхнатон, город Солнца, переливался всеми таинственными огнями во мраке вечной пасмурной мглы, где всегда дуют ветры и идут проливные дожди, где по каменистым равнинам к городу ведут заброшенные дороги и нет выхода из этого лабиринта улиц и огней тому, кто раз войдет в эти стены. Где в ночной тьме, над крышами города, на сияющей огнями мощнейших прожекторов сквозь тучи башне, сияет страшный символ – эста, воздетая к небу, словно пытающаяся дотянуться до него, рука с четырьмя пальцами. Без большого – символ четырех сторон Мира. Символ бесконечной, лишенной Бога, пронизанной электрическими огнями бездушной рукотворной вселенной.
Холек не был чужд фантастических книг и таинственных рассказов о Прошлом, Настоящем и Будущем. Но даже сейчас он содрогнулся в сомнениях. Созерцая эти картины, притихшие в ужасе зрители, осознавали, что нет в мире ничего могущественнее древних божеств и сил, что от создания Мира правят всеми четырьмя сторонами земли. Что только в их бессмертных руках сосредоточены судьбы мира, и потоки сил, которые сейчас держал в пальцах великий грандмастер, демонстрируя все их величие, о котором они могли только догадываться, перешептываясь в библиотеках и залах, собирая по крупинкам легенды и знания Античного мира, грезя в таинственных снах накануне Ночи Всех Святых, когда истончается грань между тварным и незримым миром. И каждый осознавал, что даже несоизмеримо малый, продемонстрированный только что маркизом отсвет истинного величия и могущества этих божеств, не мог уместиться в их маленьких, бессмысленных, и коротких как миг, никчемных жизнях…
– Простите, – голос кавалера Вайриго внезапно и необратимо разрушил наваждение. Образ начал стремительно меркнуть, словно теряя свою колдовскую силу под действием этих мягких, певучих, как отголоски далекой литургии слов. Иллюзия истаяла как дым. По залу покатился недовольный гомон голосов. Но кавалер не смутился и спросил, – все, что вы показали, конечно, имеет свое место в жизни. Но картина не окончена. В ней нет Бога.
– Моя картина не нуждается в этой гипотезе, – также мягко, словно пародируя капитана, ответил маркиз, – что есть Бог? Порождение разума, или потребность души? Кто из вас, прежде чем возразить ответит на этот вопрос?
– Бесспорно, это очень занимательно, – парировал кавалер Вайриго, – но прошу вас, раз вы настолько всемогуще, покажите нам хотя бы Архипелаг.
Легкий одобрительный ропот пошел по залу, все глаза обратились к маркизу, но тот не растерялся и тихо, но с легкой, таинственной угрозой произнес:
– Не более чем гладь моря, окружающего его, так как барьеры магической стабилизации скрывают от моего взора западные Острова. А я, благородные господа не всемогущ и помните – это всего лишь магия и никакого обмана!
И он взмахнул руками, и словно слова древнего заклинания: «азор, азор, рах!» – немым шепчущим эхом отозвались в головах присутствующих, заставляя содрогнуться сердца, бессознательно отвечающая  силе этого древнего и губительного заклятия. За спиной, воздевшего к куполу руки маркиза проблеском сверкнули ледяные волны незамерзающего ночного моря, и далекий отсвет северного сияния. Словно само небо на горизонте пело, расцвечиваясь всеми цветами радуги. Пейзаж качнулся, и в зал ворвался  колючий ледяной ветер. Обхватив плащ маркиза он, чуть не опрокинув его – казалось, само море противостоит пытающемуся придвинуть картину ближе иллюзионисту.
Образ качнулся в такт движениями маркиза, который в отчаянии вытянул руки вперед, словно сопротивляясь неведомой, напирающей из перспективы зала силе и теперь было видно, что он сам борется с непреодолимой, отталкивающей его прочь, мощью. Ветер усиливался. Приносил брызги воды, тут же, налету, замерзающие стремительными колкими льдинками, трепал занавески и драпировки, люди недоуменно заслонялись от него рукавами, дамы льнули к кавалерам, кто то вскрикнул – настолько ужасен был облик поднимающейся за сценой бури. Люди зябко кутались в свои мантии, жались друг к другу. В зале внезапно стало очень холодно. По полу потянуло смертельной ледяной стужей.
– Рах! Рах! – призывно зарычал маркиз слова неизвестного языка и его голос сорвался с визгом налетевшего ветра. Его пальцы взметнулись вперед, заслоняя собой зал, но ветер усиливался, и, казалось, маркиз уже не мог сдерживать напор – его облик стал неуловимо меняться. Кто-то в первых рядах жалобно вскрикнул – маркиз вытянулся и сгорбился, плащ превратился в кожистые крылья, шляпа в роговой нарост, ноги согнулись в щупальца, а руки – в острые уродливые клешни… Но миг, и ужасное видение его облика исчезло, словно сдвинулось видение – ворота захлопнулись и лишь маленькие дикие смерчики ледяного морского ветра в слепой ярости сорвавшихся с цепи сторожевых псов рыскали по залу, задирая подолы дам, норовя растрепать волосы, залезть в рукава и за воротники. Секунду и маркиз стремительно замахал своей волшебной палочкой, наводя на незваных гостей невидимые лучи, отчего эти зловредные кусачие вихри утихали, обращались в легкие сквозняки, пока последний из них не разбился о сцену у ног маркиза.
Зал перевел дыхание – зрители не знали, ужасаться ли им этому чудному зрелищу или аплодировать, но кто-то захлопал в ладоши и зал наполнился приветственными возгласами: «браво!», «бис!», «еще!» – восклицали люди, радуясь чудовищному и так счастливо закончившемуся представлению. Восторг и обожание напрочь изгнали пережитое волнение – отовсюду звучали ободрительные возгласы, сыпались аплодисменты. Только кавалер Вайриго был мрачен – в темноте Холек почувствовал, как капитан резко схватил его за плечо и тревожно приглядывается к его руке.
– Ваше колечко, мэтр Холек, – хватая следователя за пальцы, шепнул он. Камень перстня переливался мерцающим светом. Словно облака черного и желтого дыма, стремительно сменяя друг друга, клубились в его бездонных сумрачных недрах. 
Где-то рядом в темноте жалобно мяукнул кот.

***

– Нам налево, – сверяясь с картой, нахмурился Бенет.
– Что там наверху, происходит, черт их возьми? Что за бесовская оргия! – тревожно вглядываясь в темноту, возмутился Турмадин. Где-то в толще каменных стен что-то громко треснуло, послышались жалобные крики. Элет положил руку на эфес меча. Бенет прислушался.
– Скорее! – призвал он.
Они пробирались по сырому, заваленному каким-то трухлявым деревянным ломом, подвалу. Переходили из подземного зала в подземный зал, пока не нашли лестницу. Поднявшись по ней, они оказались у двери машинной комнаты. Элет потянул за ручку, но она не поддалась.
– Что-то жарковато, – тревожно сообщил он и тут же отошел назад – С мотрите! Огонь!
Из-под двери выбивались зловещие сполохи алого пламени. Бенет и Турмадин попятились назад. Из-за двери раздавалась какая-то возня, потом жалобные, полные отчаяния крики. Послышался стук.
– Кто-нибудь! Помогите! Спасите!
– Это Бенет! – дергая за кольцо, крикнул старший следователь, – открывайте!
– Помогите! – отчаянно барабаня в дверь, кричали изнутри. Затем начались тяжелые удары – по всей видимости, били лопатой либо заступом для раскалывания угля – П омогите! Горим!
Бенет яростно застучал кнопками замка. Но, похоже, сложное запирающее устройство вышло из строя.
– Дайте я! – Элет с разгону врезался плечом в дверь, но она не сдвинулась с места, тогда Турмадин достал меч и начал кромсать окованные медью доски, но они не поддавались его ударам. Из-под двери пошел дым, крики стали еще страшнее.
– Это Пидек! Измена! Измена! Спасите! – кричал за дверью человек.
Элет и Бенет прильнули к двери и застучали в нее.
– Это Бенет! Второй отдел! Что случилось?
– Измена! Машина горит! Пожар! Они подожгли машину! – в исступлении кричал Пидек
– Что? – спросил Элет.
– Загорелся какой-то ящик! Его не залить водой! Машина горит! Колдовской огонь! Господи! Спаси меня грешного! Измена! – голос за дверью сорвался нас визг.
Все замерли, в ужасе опустив руки.
– Мы ему уже не поможем, – покачал головой Бенет и распорядился, – надо предупредить людей! Бегом!
Он сорвал с головы шапочку, склонив голову, перекрестился, и быстрым шагом направился к лестнице вниз. Элет и Турмадин последовали его примеру и устремились следом. Воздух наполнился электрическим напряжением, казалось, страх бежал впереди следователей, подгоняя к спасительному выходу, как бегущих от всепоглощающего лесного пожара зверей. Но страх одновременно и мешал им, придавал неловкости движениям, сковывал разум и парализовывал мысли.
– Тупик! Заблудились! – подсвечивая фонарем, отчаянно крикнул Элет – Н е там свернули!
Пришлось идти назад. Раскидывая мусор, они какое-то время блуждали по подвалу в темноте, пока не подобрались до нужной двери, но когда они поднялись на лестницу что вела в комнату для прислуги, и Элет хотел было взяться за кольцо на двери, что преграждала им путь наверх, как что-то насторожило его – то ли горячий воздух, то ли наитие, он в нерешительности замер, и сделал шаг по ступенькам вниз.
– Хо! Чего стоите! – вскинув руки, воскликнул Турмадин и, бросившись вперед, с силой толкнул руками тяжелую дверь. Страшнейший порыв ветра чуть не сбил рыцаря с ног – воздух со свистом как из поддувала устремился в охваченную пламенем комнату, огонь вскинулся к потолку по портьерам и обоям, с ревом пожирая дратву штукатурки, столик с шахматами, диван, на котором следователи оставили Лука и ковер на стене.
Турмадин было кинулся вперед, чтобы вырвать подмастерье из лап пламени, но Элет и Бенет удержали его за одежду и утянули обратно в подвал – тяга была настолько сильной, что каждый новый предмет в комнате вспыхивал как запальная свеча.
– Вы ему не поможете!!! – яростно кричал Бенет – Н азад! И мощным рывком стащил сопротивляющегося и ревущего Турмадина с лестницы. Элет попробовал захлопнуть дверь, но рукава его мантии вспыхнули, и он с криком бросился вниз. Втроем они сбили пламя и бросились прочь от огня. Наверху с треском лопнуло стекло.
– Воздух поднимается из подвала! – потягивая носом как загнанный зверь, воскликнул Элет.
– Надо бежать по ветру! – распорядился старший следователь, и они бросились в коридор, но опять наткнулись на запертую дверь.
– Хо! – воскликнул Турмадин – Н у это уж слишком!
Он с размаху прыгнул вперед, высаживая ее плечом и со стоном вваливаясь в коридор. За дверью по потолку уже тянулся зловещий белый дым.
– Бежим! – коллеги подхватили охающего от боли рыцаря и, пригибаясь, чтобы не задохнуться, помчались вперед. Они обогнули машинный зал и обнаружили, что дверь в подвал башни уже горит. Пробегая мимо одного из казематов, где в свете фонаря тускло поблескивали присыпанные опилками толстые бока винных бутылок и откуда ветер со зловещим свистом поднимался по вентиляционному колодцу, как поддувалу, наверх в горящие комнаты, следователи резко остановились. Во мраке послышалось рычание и в круге фонаря сверкнули желтые, переливающиеся колдовским пламенем, глаза. Послышался громкий хлопок. Зазвенело разбитое стекло.
Бенет остановился, достал из-под полы мантии узкий штуцерный пистолет поднял его и, оттесняя агентов рукой, попятился от арки. Лязгнули мечи. Приготовившись к бою, агенты напряженно прислушивались к темноте. Под толстыми многовековыми сводами было невозможно разобрать, что происходило наверху, но далекие звуки разгорающегося пожара не давали сосредоточиться. Бенет взвел курок. Колесцовый замок скрипнул пружиной и встал на фиксатор.
– Свет! – резко приказал он Элету и шагнул в темный провал.
Но под низкими сводами было пусто. Выхватывая из темноты горы облупившейся штукатурки, осколков кирпичей, ящики с песком и сверкающие бока винных бутылок, луч фонаря бессильно скользил между рядов массивных арок.
– Нет времени, – отступая, покачал головой Бенет, – уходим!
И, снова оттеснив агентов из залы, попятился следом.
Впереди, за изгибом коридора темнела дверь кухни.
– Поспешим! – воскликнул Элет и толкнул ее изо всех сил.
– Хо! Вот так коврижки! – возмутился Турмадин, когда они ворвались во владения известного во всей Мильде, непревзойденного мастера высокой кухни, господина Кока. Самого шеф-повара уже не было на месте. На троне от него остались только черный колпак и брошенный второпях передник. Зато теперь здесь безраздельно властвовали его многочисленные прихлебатели и приспешники. Не опасаясь занятых пожарищем хозяев, слуги с наслаждением поедали приготовленные для второй смены, но еще не поданные на стол блюда. Черпали горстями салаты, по две-три штуки заглатывали пирожные, обливаясь с ног до головы кремами, вливали в себя горячие и холодные напитки. Хватали пальцами масло и дорогую икру, залезали с головой в сковороды и котлы с фаршем и майонезом. Кричали, чавкали, рыгали и хрюкали, дрались за самые вкусные куски.
– Прочь! Мое! – истошно закричал один другому, схватил ложку и залепил соседу пощечину за то, что тот попытался схватить понравившуюся котлету.
– Нет мое! – огрызнулись ему и оба недочеловека, визжа, сцепились в дикой звериной схватке.
– Что это? – с отвращением отстраняясь к двери, воскликнул Элет.
– Слуги маркиза Димстока, – оценивая творящийся на кухне беспредел, мрачно ответил Бенет, – привезенные из Камиры…
Забравшись с ногами на столы, они копошились на больших блюдах, безвозвратно пачкая в драгоценных кушаньях свои щегольские и одновременно шутовские наряды. Сгребали со столов все, надеясь поглотить как можно больше до тех пор, пока огонь не пожрет их вместе с окружающим их изобилием. Алчные, бессмысленные глаза яростно горели в полутьме – все газовые и электрические огни погасли, и сейчас сводчатые залы кухни были освещены только багровыми сполохами еще не остывших конверторных печей и раскаленными решетками грилей. Какой-то уродливый темный карлик неосторожно сунулся в печь, чтобы оторвать себе кусок аппетитного, жарящегося на вертеле, мяса, но зацепился плечом и с визгом бросился прочь – жар был настолько сильный, что даже диковинный плащ не спас бедолагу. Обнажив оружие, следователи начали медленно продвигаться вглубь кухни. Сопровождаемые дикими, ненасытными взглядами, копошащихся в кушаньях, с беспомощной яростью следящих за ними десятками влажных безумных глаз, слуг они продвигались к спасительной двери черного выхода.
– Фантасмагория! – отстраняясь от залезшего с ногами в торт, отвратительно чавкающего цукатами повара, прошептал Элет. Бенет закусил губы и сосредоточенно шел первым.
– Не светите на них! – приказал Бенет. Он шел первым, держа в одной руке заряженный пистолет, в другой подобранный с ближайшего стола огромный поварской нож. Турмадин завершал шествие, он пятился, стараясь не поворачиваться спиной к вечно голодным чудовищам, которые все прибывали и прибывали на кухню через многочисленные, предназначенные для подачи припасов и блюд, подъемники и лестницы. Их уже собралось не меньше четырех десятков, когда на одной из лестниц появилось пламя, и в зал ввалился визжащий огненный комок. Бенет молниеносно вскинул пистолет и выстрелил. Слуга дернулся и растянулся на полу. От его пылающей одежды загорелась скатерть на ближайшем столе.
– Огонь! Пожар!
Слуги с испуганными визгами и криками напуганных огнем зверей, бросились в дальний конец зала и, не обращая внимания на следователей, которые устремились за ними, столпились у черного выхода. Там, рядом с аркой ворот, через которые грузили припасы, темнела маленькая, ведущая наверх, на улицу, сводчатая дверца. Перед ней образовалась давка. Каждый хотел пролезть вперед, но получалось так, что бегущие сталкивались, наваливались друг на друга, погребая под собой тех, кто прорвался первым, а задние лезли по головам и с неприятным треском ударялись о низкие каменные своды. Так могло бы продолжаться вечно, но Турмадин и Элет похватали с ближайшего стола один разделочную доску, а другой скалку и, нещадно раздавая направо и налево удары и тумаки, разогнали кучу-малу и пробились к спасительному выходу.
– Ловите их! – кричали снаружи. Полицейские, бестолково расставив руки, хватали выбегающих слуг, валили на землю, били и вязали по рукам и ногам, но постовых на всех не хватало и многие все равно убегали, скрываясь в ледяной заснеженной темноте парка.
– Сэр Бенет! – хватая за шиворот какого-то мелкого пройдоху, кричал детектив Бирс, – скорее помогите!
Пленник резко дернулся и попытался укусить детектива за локоть.
– Еда! Вино! – отчаянно завизжал пойманный, хрустнул воротничок и слуга, бешено вращая глазами, бросился в снег, – не бейте!
– Вы живы! Сэр Элет, сэр Турмадин! – всплеснув руками, отчаянно воскликнул детектив – Г де Холек? Где леди Райне?

***

Как только появились первые признаки гари, но никто еще не обратил на них внимания, в ложу вошел слуга, низко поклонился, и тихим серьезным голосом объявил.
– Ваше высочество, вам и вашей леди следует покинуть дворец.
– Что? – с тихим раздражением переспросил барон Алексий.
– Прошу вас за мной.
– Леди? – барон подал Райне руку, они вышли из ложи и начали спускаться по лестнице вниз. Райне заметила, что и другие высокопоставленные гости покидают свои ложи. На втором этаже люди быстро спускались на первый, а двери в южное крыло здания, в Малахитовый салон были плотно закрыты. Какой-то странный зловещий гул стоял за стенами. Дамы, быстро спускаясь по лестнице, о чем-то тревожно переговаривались. У дверей стояли двое слуг с каменными лицами. Тут же стоял, важно кланялся, пожав губы, пытался сохранить лицо, господин Гамильбар. Он был напряжен и бледен.
– Что случилось? – тревожно спросил кто-то.
– Что происходит? – раздались возгласы и внезапно, как ответ на вопрос, двери в Малахитовый салон с треском распахнулись и в зал с криками ввалились двое человек в черных форменных мантиях слуг маркиза – толпа отшатнулась от них, образовав полукруг, но самым страшным были не слуги, а то, что было за дверьми – половина салона была охвачена пламенем и густой едкий дым словно черный мутный поток, стремительной бурливой рекой покатился по потолку в зал.
– Пожар! Огонь! – раздались тревожные крики, какая-то дама со стоном упала в обморок.
– Двери! – яростно зашипел господин Гамильбар – З априте двери!
Слуги с грохотом захлопнули двери перед наступающим пламенем – но паника уже началась – толпа колыхнулась к лестнице на первый этаж. Сверху, из зала, уже тоже слышались предупредительные окрики. Кто-то замер как вкопанный – настолько страшным и впечатляющим было это короткое зрелище неумолимо надвигающейся стены пламени, пожирающей все на своем пути. Таких хватали за руки и плечи, увлекали вниз.
– Марк! – спохватилась Райне и, вырвавшись из рук барона Алексия, расталкивая бегущих локтями, побежала вверх навстречу толпе. Ей было не страшно, она чувствовала, что должна найти его, потому что сейчас он был где-то там, наверху, пьяный и, наверное, не понимающий, что случилось. Она сумела протолкнуться по лестнице в зал, но на пороге ее оттеснили в сторону. В коридоре, идущем вкруг колонн, уже было дымно, и за поворотом багровыми сполохами поблескивал уже карабкающийся по черным бархатным драпировкам огонь. Черный дым валил столбом, усиливая панику. Райне закашлялась, но собрала все силы и бросилась на штурм. Она ворвалась в зал и увидела, что огонь уже охватил занавески на южной стороне помещения – народу осталось мало – кто-то был пьян, кто-то был настолько в ужасе, что не мог двигаться. Мимо Райне проскочил полковник Харбибуль – он сбросил парадную кирасу, закинул на свои могучие плечи двух лишившихся чувства девиц, и все-таки оправдав свою славу, кинулся выносить их из пламени.
– Простите леди! – поклонился он на бегу, – я мигом, сейчас вернусь!
На сцене происходило невообразимое – какой-то карлик, размахивая мечем, не пускал Холека и кавалера Вайриго наверх, но капитан взмахнул тростью и прислужник отлетел в сторону. Холек, совершенно не глядя в сторону Райне, бросился на сцену, но споткнулся и упал, обернувшись, он встретился с ней взглядом, но чья-то твердая рука легла на ее плечо и властно повлекла прочь. Обернувшись, Райне увидела мрачное лицо барона Алексия, одной рукой прикрывающего рот платком, другой влекущего ее к выходу. От удушливого дыма ей стало дурно, слезы градом лились по щекам. Она бросила на Холека последний, полный мольбы и отчаяния взгляд. Через зал, пелену дыма и перевернутые стулья, встретилась с его полными нестерпимой муки глазами. В последний момент, через мутную пелену слез, она заметила, как капитан Вайриго подхватил следователя за плечо и потащил куда-то через сцену.
– Леди Райне! – воскликнул лорд Алексий, – поспешим!
Из боковой двери с криком выбежал слуга – пола его плаща горела, он кинулся к сцене и поджег драпировки. Какой-то офицер подскочил к нему, ударом в живот сбил на пол и затоптал пламя, но было поздно – над сценой маркиза Димстока, грандмастера иллюзионных искусств, наполняя зал удушливым черным дымом, стремительно разрасталась завеса смертельного алого пламени. Офицер гвардии подхватил под локоть какого-то пьяного юношу и бросился к выходу, слуга со стоном полз на четвереньках следом.
– Да не стойте же! – барон Алексий энергично повлек Райне за собой, но она не могла бежать, – ее ноги подкосились от слабости и вида бушующего пламени. Заметив это, барон легко подхватил ее на руки и, прыгая по дымящемуся ковру, широкими скачками, поспешил к лестнице. Искры летели вокруг, было жарко и невообразимо страшно, но в то же время как-то спокойно на этих твердых натренированных и крепких как сталь, руках, Райне закрыла глаза, схватившись за воротник, прижавшись к груди барона, и открыла их только когда почувствовала, что они со всей поспешностью спускаются вниз по лестнице. Горячий ветер подхватил ее волосы, и она только и сообразила, чтобы скрутить их в узел, чтобы их не попортило бушующее вокруг пламя. Райне уткнулась лицом в мантию генерала и смотрела в ее воротник, примечая на нем каждый стежек тонкой узорной вышивки. Она хлопала глазами и почему-то осознала, что никогда настолько вблизи не пыталась рассматривать плотную ткань, из которой делают одежду. Как интересно следить взглядом за переплетением нитей, как они ныряют в одном месте внутрь и выныривают в другом, как искусно сплетает шерстинки ткацкая машина и еще более идеальна рука, и точен глаз той швеи, что покрывает эту ткань вышивкой. Где-то далеко Райне слышала голос полковника Харбибуля и какие-то отчаянные крики, но сейчас  ей казалось, будто бы само время превратилось в это самое переплетение нитей – путей в ткани пространства – одни нити переплетались с другими, одни обрывались, другие вплетались одна в другую, третьи расходились. Время замедлилось и превратилось в один томительно-сладостный полет через жар, пламя и дым куда-то все время вниз. Моргая, она видела наполовину охваченный пламенем зал второго этажа, и спешно спускающихся по широкой парадной лестнице вниз людей. Видела, как из двери бокового коридора на первом этаже вырывается черный дым, и обугленные доски поливают из ведер водой и забрасывают снегом, пытаясь удержать проход для тех, кого еще можно было спасти. Почувствовала, как ей в лицо дохнуло морозным ледяным ветром открытого неба. Как мимо проносились люди, слышала резкие гудки рожков и торжественный возглас появившегося рядом с ней, отдающего спешные приказания полицейским Тирэта. И вдруг все закончилось – она осталась одна на сиденье какой-то коляски и почувствовала что тот, кто сейчас спас ее, вот-вот исчезнет.
– Не оставляйте меня! – позвала она и прижала к груди руку генерала, который уже было снова рвался к ярко-рыжим кострам окон охваченного пожаром дома. Барон Алексий обнял ее и аккуратно пересадил на другую сторону коляски, чтобы она не видела бушующего пламени, сорвал с себя мантию и укрыл ее. Миг и Райне осталась одна. Она сидела, моргала глазами и почему-то слезы лились из ее глаз. Только сейчас ей стало по-настоящему страшно.

***

– Возьмем маркиза! – хватая Холека за рукав мантии, распорядился капитан Вайриго.
Паника нарастала – люди с криками бежали к выходам, зловещие отсветы пламени плясали на дверях, ведущих в западное крыло, клубясь страшными черным потоками под притолоками дверей, под куполом зала уже клубились неопрятные облака черно-серого дыма. Расталкивая всех, кто попадался на пути, Холек бросился к сцене – кавалер Вайриго за ним, но как только они очутились перед кафедрой, им навстречу выскочил коротенький слуга и гнусавым голосом заорал.
– Ни шагу дальше!
Но капитан Вайриго направил на него свою трость, из набалдашника которой вырвался яркий зеленый луч и ударил в глаза слуге, а Холек схватил его за полу мантии и стащил со сцены. Оба бросились вперед, но следователь запутался в каких-то невидимых нитях и повалился на бок. Обернувшись, ему показалось, что где-то в мечущейся толпе он увидел бледное от страха лицо Райне, которую увлекал в темноту какой-то высокий, благородного вида рыцарь. Он схватил ее за плечо и, потянул к выходу. Обернувшись вслед ее взгляду. Холек попытался протереть глаза и понять, обознался он или нет, но его плечо сдавило болью – цепкие пальцы кавалера требовательно потянули его к себе.
– Пожар! Огонь! – со всех сторон раздавались крики и топот ног, кто-то пытался организовать спасение людей. Кавалер Вайриго развернулся на здоровой ноге, словно крылом взмахнув плащом и рукавами мантии, припал на колено. Его трость свистнула над ухом Холека..  Опутавшая ноги следователя невидимая нить стремительно теряла свою силу. Кавалер подхватил Холека за воротник мантии и резким движением поднял на ноги.
– Мы должны…– хлопая глазами, обернулся к лестнице Холек, – помочь!
– Там полиция! – яростно крикнул кавалер – У  них свое дело, у нас свое! Скорее!
Они бросились к дверце, ведущей за кулисы. Подбегая к ней, кавалер выхватил из-под полы мантии короткий массивный пистолет с барабаном, без промедления выстрелил, отчего дверь с грохотом и треском распахнулась и слетала с петель. За дверью была маленькая комната, в которой суетились двое карликов – они хватали книги и упаковывали их в сумки для побега. Но, заметив яростного орденского кавалера и следователя, противно завизжали и, побросав свою ношу, бросились прочь – в маленькую, слишком низкую для нормального человека дверцу в стене. Бросив взгляд на книги, кавалер Вайриго качнул головой и смахнул их на пол. Следующей комнатой была мастерская – тут были собраны всякого рода магические приборы и инструменты – от сияющего шара в углу, до карт и астрономических приспособлений. Причудливые маски взирали со стен, и в переливах теней казалось, что они скалятся, ухмыляясь тщетности предприятия агентов. Хватаясь за углы и задыхаясь от дыма, Холек бежал за кавалером. Внезапно он обернулся и, расставив руки, отступил к двери – ему показалось, что кто-то прячется в тенях, готовый напасть на них со спины. Следователь обнажил меч, пригляделся, но так и не смог сфокусировать взгляд. Дым сочился через щели в полу с нижнего  этажа. Было тяжело дышать, глаза слезились.
Кавалер Вайриго бросился в следующую дверь и потянул за ручку, но она не открывалась. Он снова достал пистолет и снова выстрелил в дверь. Обломки дерева брызнули во все стороны, дверь перекосило, но она не открылась. Капитан выхватил свой короткий меч и ударил в пролом. Вдвоем с Холеком они выломали покореженный выстрелом замок и ввалились в кабинет. Это была небольшая, хорошо обставленная, освещенная газовой лампой на крюке, комната с аккуратными деревянными панелями и коврами багровых тонов. Тут же был письменный стол с изящным бюро. Вдоль стен расположились книжные шкафы. Посреди комнаты стояло кресло. На стене полотно неизвестного мастера, на котором Холек узнал список со старой картины, изображающей сцену из пьесы Ботиса «Демон жонглирует живыми человеческими головами». Дым уже начал проникать и сюда. По всей видимости, второй этаж тоже был охвачен огнем. Кавалер Вайриго бросился к столу и, яростно вывернув ящики, начал копаться в бумагах. Разбрасывая листы резкими движениями пальцев в перчатках, он быстро перебирал черновики, в то время как Холек побежал к окну и, сорвав занавеску, локтем выбил стекло. Здесь были толстые двойные рамы, не хуже решеток защищающие от вторжения или попытки выбраться наружу. Кабинет выходил на заднюю сторону дворца – там, под отвесной стеной, внизу в парке, суетились люди – слуги выбегали из дома и убегали в парк, навстречу им с криками спешили полицейские. Свет пожарища отражался огоньками в пряжках, запонках, заколках и помпасах  форменных мантий и плащей. 
– Пожар! Пожар! – звон колокола с ближайшей пожарной части набатом разносился по округе, чистыми гулкими раскатами оглашая морозное ночное небо, его подхватывали другие колокола и рога вдали. 
Горячий воздух потянуло через разбитое стекло, и затягиваемый в комнату дым повалил еще сильнее. Холек зажал шерстяным рукавом мантии рот и нос,  кинулся к двери – она вела в темную, задымленную приемную, пройдя ее, следователь распахнул дверь в коридор – ему в лицо дохнуло жаром и удушающей гарью – выглянув, Холек увидел, что весь южный конец ведущего по внутреннему контуру здания коридора, охвачен огнем. Позади появился кавалер Вайриго. Выглянул в коридор.
– Сбежал через потайной ход, – глухо констатировал он через намотанный на лицо по самые глаза шарф. Умелыми движениями кавалер утрамбовал плотно набитую изъятыми бумагами поясную сумку и, закончив свое дело, качнулся, схватился рукой за дверь и тяжело навалился на трость. 
– Лестница в конце южного крыла. Поспешим, – попытался ободряюще улыбнуться он, но губы исказила гримаса внезапно поразившей пожилого кавалера боли.
Они сделали несколько шагов, как внезапно, заглушив все крики, грохот и рев пламени внизу, их слух взорвал страшный и дикий рев – пылающая фигура выбежала из соседней, охваченной пламенем двери и огненной птицей спикировала к агентам. Кавалер Вайриго вскинул пистолет навстречу несчастному, чтобы окончить его страдания. Грянул выстрел, чудовище с ревом отлетело в огонь, где попыталось выхватить меч и подняться на ноги. Холек в ужасе отшатнулся назад и сделал несколько неверных шагов – надвигающаяся стена пламени и размахивающая руками, орущая фигура поразила его настолько, что, не осознавая себя, он начал пятиться и оказался в приемной кабинета. Оступившись, следователь схватился за спинку стула, но тут же почувствовал, что кто-то цепко схватил его за рукав. – Мяу! – дико взвыл черный кот.
В темноте было не понять, что это, но следователь резко вырвался и выскочил обратно в коридор, где врезался грудью в подоконник, вокруг которого уже начали гореть шторы.
– Там! – крикнул он кавалеру. Но тот не слушал. Метким выстрелом ниже колена он оторвал ногу наступающей горящей фигуре, снова опрокинув ее на в огонь .
Холек резко обернулся и, сбивая пламя с рукава начал пятиться от зловещей приемной, из которой на него наваливался уже знакомый коротышка, который еще на сцене пытался закрыть им проход.
– Вам же сказали что сюда нельзя! – зашипел он. Его лицо было алым от дыма, а вокруг выпученных глаз чернели страшные обугленные ожоги, часть мантии на боку обгорела, он шипел и булькал – глаза горели безумием и бездонной ненавистью. В руке тускло блеснул зазубренный, изогнутый серпом южный нож. Кот-нюхач яростно вцепившись всеми четырьмя лапами ему в плечо, с отчаянным визгом рвал зубами обгоревшее ухо и щеку, но чудовище, казалось, не чувствовало боли. Оно с легкостью оторвало кота за шкирку и попыталось бросить его в огонь, но кот ловко развернулся в полете и, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами от пылающей стены, с диким мяуканьем приземлился на дымящийся ковер. Гомункул зашипел и потянул руки к Холеку, но следователь с силой ударил его ногой по колену, и когда тот отшатнулся, толкнул его в пламя. Грянул еще один выстрел. Голова карлика лопнула слева, и тот без единого звука повалился в огонь. Щелкнула пружина, кавалер Вайриго перезаряжал револьвер.
Переглянувшись, агенты поспешили прочь.
Пробегая мимо окон, хватаясь за подоконники чтобы перевести сбитое удушливым дымом дыхание, Холек видел, как во дворе где-то далеко внизу в спасительной безопасности от огня суетятся люди. Кто-то тыкал пальцем, видимо показывая на бегущие мимо окон тени. Выли полицейские рожки, звенели стекла, кричали люди, пожарная телега со звоном вкатилась во двор, слуги со всей поспешностью расталкивали кареты, освобождая ей путь.
Через несколько секций окон огонь остался позади, за изгибом коридора. Светильники не горели, было темно. Только свет пожарища за стеклами в другом крыле здания через двор тревожными сполохами озарял старые-престарые, потемневшие от времени деревянные панели стен. Здесь царило запустение. Двери были плотно заколочены, ковер изъеден молью. К запаху гари примешивался кисловатый, какой бывает в старых деревянных домах, запах гнили. Холек не успел придумать объяснение, что бы это могло значить, как где-то в глубине дома, в толще стен, прогремел взрыв, и жаркая ударная волна нагнала беглецов – наверное, взорвались бутыли с газом. Кавалер Вайриго как-то внезапно остановился и привалился к подоконнику. Холек пробежал еще пару шагов, прежде чем заметил, что спутник отстал. 
– Что с вами? – бросая взгляд вдаль, где за изгибом коридора уже начали мерцать сполохи пламени, вернувшись, затряс капитана за плечо, он.
– Дым, мэтр Холек, – просто ответил тот и зашелся страшным сухим кашлем. Трость выпала из его рук и глухо ударилась о ковровую дорожку.
– Мяу! – прыгая на подоконник рядом, подтвердил кот. Вручив кавалеру его палку, Холек подхватил его под локоть и повлек дальше.
– Скорее! – только и смог выдохнуть он.
Коридор упирался в высокую, украшенную угловатой, варварски-вычурной в стиле ретро резьбой двухстворчатую дверь. Холек было протянул ладонь, чтобы открыть ее, но сам собой щелкнул замок и ворота в торцевую комнату распахнулись.
Здесь было светло – белые лунные клетки окон расчерчивали пол безмятежными черно-синими ромбами. Бледный светящийся огонек парил в воздухе чуть позади одиноко стоящей в позе поэта у окна фигуры. В одной руке, которой белели листы раскрытой книги, во второй короткий, слабо переливающийся в темноте лунными письменами и магическими знаками жезл. Холек замер на пороге, пытаясь понять, то ли игра теней обманывает его, то ли сам ангел смерти ожидает их, чтобы забрать души чудом вырвавшихся из пламени беглецов.
– Вы хотели видеть меня, мэтр Холек? – потребовал ответа стоящий в комнате и с его словами громыхнули и распахнулись высокие рамы окон. Тени качнулись по углам. Поднимающийся от тяги ветер подхватил обрамляющие распахнувшиеся настежь окна, портьеры. Комната наполнилась резким и одновременно таинственным светом – из беззвездного черного неба в комнату глядела необычайно яркая и белая полная луна.
Бесшумно переступая по ковру, призрак прошелся по комнате. Трудно было сказать, был ли то маркиз Эф или нет – фигуру скрадывали развевающиеся одеяния, а голос был насмешливым, глухим и тяжелым. Светлячок парил следом, то и дело, меняя положение, тени неузнаваемо искажали лицо, придавая ему черты виденных Холеком в гримерной обликов.
– Я…– пытаясь выдохнуть из легких дым, громко прохрипел следователь. Тошнота подкатывала к горлу, грудь невыносимо жгло от сажи, – кто вы?
– Тот, – спокойно, словно издеваясь над ним, ответил человек, и, остановившись, сделал паузу, – с кем вы так долго искали встречи. И тот, кто в ответ хотел видеть вас. Жаль, что все произошло так сумбурно и при таких глупых обстоятельствах. Но тем не мене, вы оправдали мои надежды и все-таки дошли сюда. Не понимаю только одного, где же ваша возлюбленная полицейская леди, и что это за уродливый старикан висит у вас на плече, на ее месте?
Маркиз ступал по комнате, по кругу обходя от окна к окну.
– Конечно, очень жаль, что представление закончилось слишком быстро. Самые красивые номера остались несыгранными, но, полагаю, что этот вечер в любом случае будет незабываемым и войдет в историю. Не правда ли?
Холек нащупал рукоятку меча и приготовился к рывку, но маркиз тоже был готов, он встал в позу, отставил руку с жезлом в сторону так, как это делают опытные дуэлянты, насмешливым жестом приветствовал его.
– Нападайте! – резко откинув голову, и выпятив грудь, призвал он, – к вашим услугам!
Сбрасывая охнувшего кавалера Вайриго с плеча, Холек бросился вперед, примеряясь нанести смертельный удар, но призрак сделал неуловимое движение, словно рисуя перед собой черту. Не долетев трех метров до цели, следователь с размаху ударился обо что-то невидимое и твердое и, вскрикнув от неожиданности и боли, отлетел в сторону и со стоном повалился на пол. На его руке что-то громко хрустнуло и раскололось. Со стеклянным треском захрустели осколки.
– Боюсь, вы слишком неопытны для этого поединка, – развел руками маркиз, но в это время кавалер Вайриго, который до сих пор, только молча сверкая своими кошачьими глазами, следил за происходящим, ловко вскинул трость и, оттолкнувшись от стены, шагнул вперед.
– Но-но, кавалер! – брезгливо воскликнул маркиз, брезгливо покачивая жезлом перед собой, – у нас тут дуэль с благородным сэром Вертурой!
– Благородный сэр повержен и теперь ваш противник я, – величественно опираясь на трость, язвительно бросил капитан, – вы, кажется, назвали меня уродливым стариком? Защищайтесь!
Маркиз легким движением отстранил светлячка и на миг замер – его пронзительные лиловые глаза фосфоресцировали в темноте.
– Силой Христа, меня охраняющей! – тихо, но очень твердо произнес капитан Вайриго и, проламывая тростью невидимую преграду, сделал шаг вперед, но грандмастер только покачал головой, подошел к стене и неуловимыми, стремительными движениями своего жезла, нарисовав на ней светящуюся контурами дверь, распахнул ее.
– Раз вы вызвали меня на дуэль, то я имею право выбрать место и время, – дерзко выкрикнул он, – так вот: не сейчас и не тут!
И, напоследок поклонившись с нахальной улыбкой, вышел вон.
Холек потряс головой – он лежал на ковре посреди холодной, продуваемой всеми ветрами комнаты. Видение покинуло его, осталась только боль и еще мерцающая в стене, захлопнувшаяся за исчезнувшим маркизом дверь. Вскочив, он бросился вперед и, рывком распахнув ее, хотел было броситься следом, но цепкие пальцы кавалера Вайриго снова сжали его плечо. Обернувшись, Холек увидел, как скривилось от боли благородное лицо капитана, как дрожала его рука, и, обернувшись, обнаружил, что стоит на краю пропасти – дверь была распахнута на высоте третьего этажа, выходя через внешнюю стену наружу, в раскинувшееся над заснеженным зимнем парком, черное, ледяное, полное колючих, пронзительных звезд небо. Окончательно сбитый с толку Холек отшатнулся и бестолково навалился на стену. В комнате было холодно. Сломанное, созданное чтобы определять магию, кольцо с осколками потрескавшегося камня само собой свалилось с пальца. Где-то в коридоре уже хищно багровели языки подбирающегося пламени. Следователь тяжело дышал – его голова раскалывалась от боли, ушибленное плечо ныло, и сейчас он все никак не мог понять, то ли это выпитое навело на него зловещие видения, то ли все что произошло с ним за последние минуты, случилось на самом деле. Он поднял глаза и встретился взглядом с одним из чучел голов оленя, которыми были увешаны стены комнаты. Занавеси колыхались, луна все также светила в окна. С улицы все также раздавались крики и грохот. Из распахнутой в небо двери тянуло диким морозным сквозняком.
– Действительно самые интересные фокусы маркиз Димсток приберег на потом, – осторожно выглядывая в новоявленную дверь, констатировал кавалер Вайриго. Поднимающийся снаружи ветер трепал его длинные седые волосы.
– Где то рядом должна быть лестница.
– Нет, – покачал головой Холек, – тут все заколочено, а внизу решетки на окнах…
– Тогда придется прыгать, – кавалер прошелся вдоль окон, остановился у среднего из торцевых, – вот тут, кажется, кусты. 
Рассеянно подобрав полы мантии, Холек поднялся с пола и подошел к окну, переглянулся с котом. Все втроем они перегнулись через широкий подоконник и уставились вниз на густые, торчащие из снега голые ветви шиповника.
– Жестковато, – подходя к другому окну, констатировал Холек. Из коридора уже тянуло дымом, пламя неумолимо подползало по отсыревшей ковровой дорожке к дверям торцевой комнаты.
– Там внизу решетка, – махнул рукой кавалер.
Холек вернулся и с обреченным видом полез на подоконник.
– Ногами вперед и главное не на спину, – оборачиваясь спиной к окну и поднимая трость, со знанием дела посоветовал капитан. Из коридора сквозь рев пламени послышался какой-то неприятный, похожий на шаги шум. Холек не оборачиваясь, в страхе увидеть новый кошмар, сел на край и, осенив себя крестным знамением, глубоко вдохнув, аккуратно оттолкнувшись, зажмурил глаза и полетел вниз. Две пылающие фигуры шагнули в зал. К беглецам потянулись охваченные пламенем руки. Кавалер Вайриго перекатился через подоконник и, обернулся. Преследователи бросились к нему.
– Раааа! – страшный, нечеловеческий рев огласил комнату, заставив содрогнуться и поднять головы к третьему этажу тех, кто был снаружи. Послышались тревожные возгласы. В это время капитан Вайриго ловко подхватил за шкирку своего кота, и, несмотря на все его попытки ухватится за рукав, метнул его далеко вперед, в снег, бросил трость и, тоже осенив себя крестным знамением, прыгнул вниз. В последний миг потянутые огненные руки схватили его за мантию и развивающиеся концы шарфа, и они непременно бы переломали бы ему шею, если бы вспыхнувшая как пороховая мякоть шерсть моментально не превратилась бы в легкий пепел и не оторвалась, разлетевшись парящими по ветру горящими ошметками. От рывка кавалер перевернулся в воздухе и с огненным шлейфом за спиной кометой шлепнулся в ледяной снег и едва не придавил Холека, который, задыхаясь от парализовавшего все ушибленное тело удара, принялся заваливать горящий шарф и рукава капитана снегом. В два хлопка сбив огонь, даже не понимая, волочет ли он мертвого или живого, он начал оттаскивать капитана прочь от стены: сверху, кружась в морозном воздухе, на землю опускались горящие рыжим пламенем, сорвавшиеся с оглушительно хлопающих на ветру распахнутых окон, черно-рыжие клочья оборванных штор.
Протащив кавалера пару метров, Холек уже было подумал, что ему конец, когда несколько крепких рук подхватили его и его ношу. Подняли за плащи и быстро понесли в сторону от дома.
– Это же мэтр Холек! – размахивая сорванной с головы шапкой, призывал над оглохшими от удара ушами следователя, детектив Бирс – Доктора! Доктора!
Тирэт стоял у клумбы с каменной глыбой, и смотрел на пожар. Парадные двери были охвачены пламенем, и люди с ведрами и пожарными рукавами отступили от пышущих жаром охваченных огнем окон. С верхних этажей на шлемы полицейских и пожарных уже начали сыпаться осколки лопающихся стекол и обгоревшие куски рам. Заместитель коменданта полиции развернулся, сорвал с головы форменную шапочку и, хлопнув ей себя по бедру, пошел прочь.
– Там еще двое! – кричали снизу, указывая на тех, кто смог вырваться на крышу и, спасаясь от пламени, прыгали вниз.
– Доктора! Доктора!
– Еще фургоны! Зовите еще пожарных!
– Полиция!
– Где паровая помпа?
Кто-то плакал, кто-то просто смотрел, кто-то искал свои кареты и кучеров, чтобы поскорей покинуть место трагедии. Полицмейстер безразличным взглядом проводил несущих на плаще кавалера Вайриго полицейских. Его взгляд остановился на усевшимся в открытую полицейскую коляску спиной к пожарищу Холеке. Мантия следователя была ободрана и обгорела, лицо разбито и испачкано сажей, руки дрожали. Он судорожно крутил в руках спичку и зябко ежился на морозе.
– Ну, скажите мне, мэтр Холек, кто за все это теперь будет отвечать? – с мольбой в голосе спросил заместитель.
– Не знаю, – просто ответил тот. Какой-то постовой, пробегая мимо, попытался выгнать из служебной коляски незваного гостя, но тот вяло отмахнулся и не сдвинулся с места.
Кавалера Вайриго отнесли и уложили в дилижанс. Лорд-бальи откинул капюшон и склонился над ним. Рядом стояла статная женщина в орденской мантии и плаще. Валерия Ивет. Она сорвала с головы форменную шапочку. Растрепанные золотые волосы рассыпались по плечам. Она тоже склонилась над капитаном. Под ее ногами вертелся кот Мякк. Похоже, он, ничуть не пострадал от падения. Все переживали за судьбу кавалера. Холек пытался найти взглядом Райне, но не обнаружил ее. К коляске вразвалочку подошел Турмадин, заглянув в лицо коллеге, сообщил:
– Вы здесь. Лук сгорел…
– Кая…
– С леди Райне все в порядке, – поднимая голову Холека за подбородок и осматривая разбитое лицо, важно сообщил рыцарь – Я  видел ее минут пять назад вон там. Ее увез какой-то благородный лорд…
– Харбибуль…– пробормотал Холек.
– Вот вы все о женщинах и о женщинах, – вздохнул снова вернувшийся Тирэт – А  ведь это скандал государственного масштаба.
И он отвернулся от очередного собравшегося сообщить что-то важное офицера, как от назойливой мухи.
– Запишите все. Потом разберемся!
Погрузившись в карету, он оставил все на попечение интенданта Тукса, прямо в салоне откупорив бутылку, отпил из горлышка и приказал везти в комендатуру. Следом уехали и кареты Ордена, а за ними – разместившись в парадном экипаже лорда Динмара и агенты Второго отдела. Остался только Бенет, как старший следователь тайной полиции он должен был первым приготовить самый подробный и полный отчет.

***

Глава 4. Прощание

***

– Ну и сон…– ясное утреннее небо за раскрытой шторой придавало комнате какой-то особенно свежий и даже немного радостный вид. Холек повернул голову и поморщился от боли. Он попытался сглотнуть, но ничего не вышло. Во рту пересохло, в горле горело. В ногах лежала горячая грелка. Следователь повернулся на бок и встретился глазами с сидящим за столом учителем Юксом. Надев на нос маленькие очки, мастер фехтования листал какую-то старую книгу. Приглядевшись, Холек прочел вытесненные на обложке буквы заглавия: «Воздушное путешествие Кристиана Лопета». Книга, которую дала ему Райне, которую он еще не успел дочитать.
– Многие были бы рады, если это был только сон, – откладывая книгу, кивнул учитель Юкс. Холек попытался сесть, но ему было так плохо, что удалось только приподняться на локте и опереться на высокую спинку кровати. Голова, горло и грудь были полны дыма, страшный привкус пожара горчил на губах. Колени, ушибленные живот и грудь отдавали ноющей болью.
– Ох, – только и выдохнул он.
– Лежите, – проверяя ледяной, как будто в кожаной перчатке, ладонью лоб следователя, велел учитель фехтования, – мэтр Холек, вы не горите и не тонете. Господь хранит вас.
– Для виселицы, – мрачно ответил следователь и снова попытался сесть, – где Кая? Где остальные?
– Леди Райне дома. Сэр Динмар запретил ей работать всю следующую неделю.
Воцарилось молчание. Холек не знал о чем еще спросить. Говорить не было сил. Он снова отвалился на подушку. Лежал и, моргая, смотрел на ободранный торец возвышающегося в ногах кровати шифоньера. Учитель фехтования взял со стола флакончик с нашатырным спиртом и выкрутил притертую пробку.
– Сами вдохнете или руки дрожат? – спросил он.
Холек взял флакончик, поднеся к носу, зажмурился и глубоко вдохнул. От резкого запаха он чуть не уронил склянку, но учитель фехтования ловко поймал его руку и вернул пузырек на место.
– Когда сможете встать, зайдите к мэтру Миксету. Он поставит вам клизму.
– Не надо мне клизмы, – гримасничая обожженным носом, простонал Холек.
– Как знаете, – пожал плечами учитель, – доктора считают, что при отравлении угарным газом помогает.
– Господи, мало мне вчера было…

***

«Страшнейший пожар в Димсток-тулле». «Тайная полиция расследует трагедию ночи Всех Святых». «Скандал вокруг фокусника из Камиры». «Трагедия в Лесном Предместье, много погибших». «Пропал сын маршала Гарфина Пафнутий. Мильда скорбит». «Лорд Лерион, начальник полиции собирается в отставку». «Пожар на балу в Димсток-тулле». «Большой скандал, или кто виноват в трагедии на улице Кострищ». Заголовки газет пестрели страшными эпитетами позавчерашнего происшествия. Холек отложил газету, встал, оделся и осторожно спустился на первый этаж в часовню, где в маленьком сводчатом помещении стояли два гроба. Один большой и наглухо завинченный, второй открытый, поменьше. Перед гробами были зажжены свечи, лицо покойника в открытом гробу спрятано под чистой белой тряпицей. Холек подошел и откинул полог. Агент Дигет смотрел на него из гроба. Глаза были открыты, щеки как у утопленника посинели, но на почерневших губах застыла какая-то необычно легкая и, казалось бы, совершенно живая, улыбка. Холеку даже показалось, что если не смотреть на глаза, то можно было подумать, что Дигет не умер, а просто прилег поспать и сейчас видит какие-то хорошие и приятные сны. Следователь горько кивнул. Ему стало грустно от того, что эти обычно строгие и колючие глаза, насмешливым взглядом которых доносчик не раз встречал Холека, когда тот проходил мимо его дома, когда спрашивал поделиться табаком для трубки, или следил за ним в ближайшем кабаке чтобы донести об этом куда нужно, сейчас были мягкими и лучистыми, словно последней мыслью была не мучительная смерть от удушья в огненном мраке, а какие-то далекие, неведомые смертным, остающимся тут, кущи райских садов, к которым был обращен его внутренний взор, когда его, уже без сознания, умирающим, одним из последних выносили из дверей горящего дома. Он словно улыбался кому-то, и быть может тогда, ночью мутнеющими глазами он видел над собой не склонившегося над ним доктора или пытающегося звать его Тирэта, а ангела-хранителя, вручающего его душу, пришедшим забрать его небесным посланникам.
Следователь снова укрыл лицо покойника и опустил глаза. Ко второму гробу, чтоб ничего не перепутать, была прибита маленькая медная табличка. «Аристофан Лук». Следователю отчего-то вспомнилось, как однажды они подрались с ним, и как подмастерье отвесил ему, Холеку, такую оплеуху, что тот летел через весь коридор, а потом они вместе ползали на коленях по всему форту и в наказание вместе драили полы. Вспомнилось, как Лук отмычками открыл замок в подвале таможни и они разглядывали всяческие диковинные товары, как их поймал интендант Бобек, раскричался и за уши приволок наверх, к лорду Динмару… Да что там говорить? Сколько всего случилось и могло случиться за те восемь лет, как Пемкин, механик и оружейник лорда Динмара отыскал в какой-то грязной мастерской и выкупил за бочонок юва себе в подмастерья, а потом и взял в ученики никому неизвестного без рода, без имени сироту? Как этот большерукий и веселый парень шарахался от мрачного Бенета, как они с Холеком, под надзором ехидного и мстительного архивариуса читали необходимые в их деле книги, и как оба получали линейкой затрещины за недостаток прилежания. А как он орал, когда его несли с простреленным боком из подземных туннелей старой канализации, а доктор Миксет посоветовал ему сунуть палец в рот, потому что это хорошо помогает от крика.
– Прости меня брат…– следователь мотнул головой и со всей силы ударил в крышку гроба, да так, что боль удара отозвалась во всем разбитом теле, а грохот раскатом выстрела покатился между каменными стенами. Холек сделал два шага и упал пред распятием на колени. Смахнул рукавом несколько огарков и облокотился руками о край наполненного песком ящика, куда ставили свечи. Массивный деревянный крест возвышался над его головой величественной громадой, за века почерневшей от царящих с  этих коридорах холода и сырости. В основании чуть светлели вырезанные в незапамятные времена слова древнего, неизвестного Холеку языка одновременно похожие и на иероглифы, и на буквы какого-то замысловатого, давно канувшего в пучину времен алфавита. И сейчас, глядя начертанное неведомой рукой имя Бога, следователь просто стоял на коленях и ни мысли, ни молитвы не шли ему в голову. Так прошло минуты две. В ногах заломило. Холек согнул ноги и, откинувшись назад, уселся прямо на пол. Склонил голову и сложил руки на коленях. Так он сидел и смотрел перед собой на песок и согнувшиеся от жара, догорающие свечи, когда снаружи, в коридоре, послышались шаги. Холек спохватился, оправил рукава, выпрямился и принял достойный церкви вид.
– Это вы стучите? – строго спросил его отец Рений. Еще не старый, но уже с седыми волосами и бородой капеллан спустился в часовню, чтобы совершить панихиду. Следом шел Элет. Он встал за спиной Холека, как-то неловко поежился, решился и тоже припал на колени рядом со следователем. Капеллан обратился к аналою, положил на него распятие и Библию, достал из поясной сумки, заложенный в десятке мест молитвослов. Начал разжигать таблетку угля в кадиле. В тишине, нарушаемой лишь тихим шипением оплывающих свечей,  легкое потрескивание разгорающегося смешанного с селитрой угля, громкими и резкими щелчками отдавалось под сводами. Едкий сизый дым тонкими кольцами поднимался к потолку. Отец Рений заложил в уголь кусочки ладана. В холодном воздухе каменной часовни разлился терпкий дымный аромат настоящей церкви.
Капеллан со звоном качнул кадило, второй рукой раскрыл молитвослов, на память запел канон.
– К Богородице ныне прилежно притецем…
Началась панихида.
Прикрыв глаза, Холек шепотом повторял слова за иереем. Молился и Элет.
Над их головами, на изображающей архангела Михаила иконе, рядом с небесным воителем стояли два ангела. Один с весами в руках, другой с жезлом. Одни в золотом одеянии, другой в темном. Они смотрели на смертных и на миг приоткрывшему глаза Холеку отчего-то показалось, что это Лук и Дигет стоят рядом с начальником небесного воинства, и отчего-то грустно улыбаются оставшимся здесь внизу, на земле, коллегам.

***

Снова потянулись бесконечные часы. Беспрерывно звонили колокольчики на дверях и у ворот, курьеры спешили туда и обратно, разносили послания по полицейским домам и учреждениям. Уезжали в ратушу, в замок, собирали печати и подписи по многочисленным кабинетам. К лорду Динмару выстроилась очередь посетителей, агент Бенет вел учет и отвечал на вопросы. Просматривал и подписывал бумаги. Элет был у него на подхвате и спешно курсировал между архивом, канцелярией и кабинетом старшего следователя. Все шумели, кричали и махали руками, всем нужны были объяснения, копии протоколов и бумаг, требования сатисфакции и разного рода резолюции. Детектив Бирс был направлен в полицию, чтобы собрать материалы и допросить всех задержанных. Турмадин уехал с письмом от лорда Динмара к лорду-бальи Лигуре, непосредственному начальнику пострадавшего на пожаре кавалера Вайриго. Пек – помощник наставницы Салет – в магистрат для подписи каких-то бумаг. Один Холек остался не у дел – он был в личном подчинении лорда Динмара и, судя по всему, сейчас у начальника Второго отдела полиции просто не было времени, чтобы занять его каким-нибудь важным и ответственным действием.
Следователь сидел в своем кабинете, бестолково грыз ногти и делал вид, что занят. Намаявшись от безделья, он выглянул в коридор и с удивлением встретил Симону.
– Я заменю леди Райне, пока она болеет, – уверила она весело, но, посмотрев на Холека, изменилась в лице и покачала головой, – прости… Леди Салет прислала курьера. Сказала, что ей очень нужна помощь с документами.
– Ничего страшного, – попытался улыбнуться Холек, – это хорошо, что ты тут. Как тебе работа в канцелярии?
– Переписываю доклады для полиции. Два уже отправила. Осталось еще штук… сорок.
Симона пригладила волосы и поправила шапочку. Отвела глаза от пронзительного взгляда Холека. Тот обогнул ее и вошел в кабинет.
– Мэтр Холек? – деловито спросила наставница Салет. У нее был очень усталый, но как всегда опрятный и величественный вид. Казалось эти два дня, две ночи и утро состарили ее на несколько лет. Щеки впали, плечи опущены, большие, обычно искрящиеся глаза хоть и сохранили свою ясность, но приобрели какое-то утомленно-усталое выражение.
– Холек, как раз вы мне и нужны. Вы выздоровели? Вы немедленно поступаете в мое распоряжение. Отправляйтесь в полицию и договоритесь об аудиенции с профессором Марииком и мэтром Коком. Возьмите у них предварительные показания, законспектируйте их. Это надо сделать быстро.
– Я не…
– Возьмите деньги у казначея, ах да, это займет время…– наставница Салет достала из стола конверт и протянула следователю – на извозчика и непредвиденные расходы.
Холек устало кивнул и, развернувшись на каблуках, вышел из канцелярии.

***

– Профессор Мариик? – когда до него дошла очередь, с отвращением  переспросил секретарь у Холека,– он под домашним арестом. Не спрашивайте меня где, узнайте у приставов, у меня нет времени, за вами очередь, не видите что ли?
Народу и вправду было много. Холек потратил целый час, маясь в жарком коридоре полицейской комендатуры. Его толстая зимняя мантия, штаны, рубаха и шарф взмокли от пота, а от галдящих наперебой слуг, курьеров и всякого рода просителей, потоком нахлынувших на полицейского регистратора, звенело в голове. И теперь весь этот мучительный час ушел на то, чтобы дождаться этого по-хамски лаконичного ответа.
–Мэтр Холек! – внезапно услышал он знакомый баритон Тирэта. В голосе заместителя слышались властность и отчаяние одновременно – П остойте! Немедленно зайдите ко мне!
Злорадно растолкав локтями, выстроившуюся на прием к заместителю очередь, Холек вырвался из лап какого-то пытавшегося не пустить его чиновника и ворвался в кабинет. В маленьком зале как всегда царила величавая помпезность. Но сейчас что-то неуловимо изменилось в этих обшитых аккуратными ореховыми панелями стенах. Все также, рядком вдоль стены, стояли стулья с изогнутыми ножками, все также занимал пространство у окна обширный, выполненный из темного дуба, конторский стол за которым вел прием и конференции заместитель коменданта Тирэт. Все также со стен одаривали посетителей благородными взглядами портреты государя Арвестина, барона Эмери, лорда Лериона и мастеров полицейского дела прошедших лет. Макс Дорвель – предшественник Тирэта на должности заместителя коменданта полиции и известные, раскрывшие множество таинственных и запутанных дел, сыщики начала прошлого столетия Карл и Вероника Берро все также проницательно и мудро взирали на вошедшего следователя.
Пузатый медный чайник на крюке как обычно пускал носом пар в просторном, жарко растопленном камине.
Пытаясь понять, что же изменилось, Холек шагнул в кабинет и встретился взглядом с пронзительными живыми глазками маленького, юркого старичка. Этот броский, утопающий в широких полах старой черной мантии гость, словно на жердочке возвышался на казенном табурете посреди комнаты, и, протягивая к огню одетые в мохнатые шерстяные носки ноги, сверлил вошедшего Холека пронзительным взглядом колючих серых глаз. Обычно спокойный, нерасторопный и обстоятельный Тирэт, заложив руки за спину, быстрыми шагами прохаживался от окна к двери, по кабинету. Кончики его длинных усов болтались, взгляд был растерян, плечи безвольно опущены, а из длинной, черной с проседью, продетой в специальный разрез высокого воротника синей форменной мантии косы, выбились неопрятные кольца выпавших из прически прядей. В черных, проницательных, и обычно таких сытых и спокойных глазах заместителя стояли слезы. Все это явно свидетельствовало о том, что высокий полицейский начальник находился в крайней растерянности. Остановившись, он резко повернулся на каблуках и, бросив взгляд в сторону двери, громко пожаловался.
– Лорд Лерион подал прошение об отставке! А ведь он же писал в замок! Он был против! Понимаете? Он знал, что все будет именно так! Знал, что случится какая-нибудь гадость! А теперь и этот ревизор! Как назло! – всплеснув руками, заявил он и с размаху уселся в свое рабочее кресло.
Холек подошел. Старичок встал со стула, снял с крюка чайник, наполнил высокий бронзовый заварник, а из него чашки. С молчаливым поклоном подал полицейским. Его лицо не изменилось, только глаза блеснули какой-то лукавой совсем нестарческой улыбкой.
– Благодарю вас Ют, вы так любезны…– плаксиво поблагодарил Тирэт – с травой марки? Как своевременно!
Старичок молча поклонился и вернулся на свой табурет.
– Мэтр Холек, – Тирэт поднял чашку с блюдцем, оперся локтем о стол, благородно принюхался к горячему чаю, выглянул из-за нее и как-то внезапно принял свой обычный деловой вид. Еще раз взглянул через плечо следователя на дверь и объявил, – вы должны раскрыть это дело.
Холек молчал. Он смотрел в сияющие глаза полицмейстера, видел, как вот-вот в них набухнут слезы и пытался понять, что от него требуется сию минуту.
Он сделал еще один шаг к столу.
– Сейчас надежда только на ваш отдел! Мы не знаем ничего! Совсем ничего! – пространно пояснил Тирэт, – этот маг появился как из-под земли и сразу оказался везде! У него и печать из магистрата, и бумага из канцелярии замка, и штемпель от вашего лорда Динмара и подпись магистра Ранкета! И эти газеты… Все в один голос так и кричали: «Хотим представления, хотим!». Вот подай на блюдечке с золотой каемочкой! Допрыгались, дотанцевались, допелись!
– Но при чем тут я? – смущенно разминая пальцами полу плаща, поинтересовался Холек.
– При том, что вы уже расследовали дело маркиза Эф, – подал голос старичок и, пройдясь вдоль деревянной панели, точным движением тонкого крючковатого пальца нажал на несколько завитков узора, отчего часть стены откинулось, превратившись в потайной секретер с зеркалом и множеством ящичков. Запустив в бюро ловкие костистые пальцы, он извлек толстый, припечатанный перстнем Тирэта конверт и протянул его Холеку, – тут все собранные нами показания. Профессор Кель, Сэй Майра, семья Лайм и многие другие… Если сопоставить их, можно сделать вывод, что маркиз Евпидор Димсток и организовавший человеческое жертвоприношение год назад маркиз Эф – одно лицо. Он вернулся, приобрел опыт и стал сильнее.
– Но почему вы не показали эти бумаги раньше? – отпивая из своей чашки ароматный, чуть горчащий успокаивающий травой чай, мрачно поинтересовался следователь, – знал ли о них сэр Бенет?
– Понимаете ли, – делая акцент на «ли» пояснил старичок, – мы полагали, что после неудачной попытки организовать секту и совершить обряд, Маркиз Эф оставит попытки повторить его и навсегда покинет Мильду. Мы проследили его путь до Гирты, но там, ввиду сложной политической ситуации его след был утерян. А теперь он вернулся. Мы провели тайное расследование. Кстати ваш друг Нурек очень помог нам, предоставив некоторые очень важные бумаги, с которыми вы сможете ознакомиться, когда вскроете этот конверт. Мы собрали достаточно материала. Мэтр Тирэт приготовил доклад для сэра Эмери и сэр Лерион подписал его, но было поздно – мы не могли отменить представление, иначе это был бы скандал. Представляете – отменить мероприятие, на которое приедет столько гостей, соберется весь бомонд Мильды. Представление, которого ждали и о котором звонили все газеты уже целых три месяца. Надеюсь, вы понимаете, что у нас просто не было выхода?
– И тогда вы договорились с сэром Динмаром, лордом-бальи Лигурой и всеми остальными, собрали всю полицию и решили, что может под вашим строгим надзором ничего страшного не случится? – догадался Холек.
– Именно! – воскликнул старичок, – семьдесят полицейских агентов дежурили в парке. Кавалер Вайриго и его люди из Ордена и весь ваш отдел – все оказалось тщетно! Мы с сэром Бенетом просчитывали все – магию, искажение, яды, взрыв газа, проверили машины, освещение, кухонные печи. Расставили дежурных, где было только возможно. Но кому бы пришло в голову, что случится банальный пожар!
– А сэр Лерион проигнорировал приглашение и заранее написал прошение об отставке, – добавил Тирэт, – вы, мэтр Холек конечно можете поздравить меня с назначением на пост коменданта, но какое наследство досталось мне вместе с ним!
– Тогда понятно, почему гранд Попси со своими людьми тоже не пожелал явиться на праздник. И сэр Динмар. А сэр Вайриго взял с собой на бал служебного кота и заряженный револьвер – мрачно вздохнул Холек, – вы все знали заранее. Но тогда это вы допрыгались со своими шпионскими игрищами, и ответственность за все случившееся целиком и полностью лежит только на вас. И чего теперь вы хотите?
– Значит, вы согласны взяться за это дело? – вопросом на вопрос ответил Тирэт, – мэтр Холек, вы настоящий патриот, верноподданный государя и гражданин Мильды!
– Слава государю! – отозвался от камина советник Ют.
– Я не гражданин, я слуга, – развел руками Холек, – вы, наверное, забыли, я не более чем купленный в порту пленник на побегушках у полицмейстера Второго отдела, его же волею наделенный некоторыми полномочиями следователя.
– Это можно уладить, – Ют подмигнут Тирэту, и тот едва заметно кивнул в ответ, – так вот. Мэтр Дигет был одним из тех, кто расследовал это дело после пропажи графа Павла год назад. То самое, которое и привело вас в подземную крепость маркиза Эф. За несколько должностных проступков он был отстранен и назначен соглядатаем при вашем отделе полиции…
– Отстранен? – поинтересовался Холек.
– Да, – страшным голосом пояснил старичок, – он настаивал на том, чтобы мы провели обыск на складах и в поместье мэтра Зогге, он считал, что именно оттуда надо начинать поиски, но ничего кроме бездоказательных пространных аргументов он не мог никому привести. А вы, я полагаю, хорошо понимаете, что полиция не может руководствоваться только мнемоническими выкладками тем более, если дело касается имущества подданного соседнего герцогства. Вот его бумаги, – Ют достал из бюро и протянул Холеку тонкую черную папку, – это записи Дигета, теперь они ваши. Здесь вы найдете все, что он успел собрать за время своего расследования. В основном про мэтра Зогге, вернее человека, известного на севере под именем Драбарта Зо. Конечно, многие измышления можно считать сугубо умозрительным, как видите, они оказались верными.
– Благодарю, – принимая конверт и папку, холодно поблагодарил Холек.
– А это вам от меня лично, – Тирэт подошел к столу и, широко расчеркнувшись пером, вручил вексель на десять золотых марок, – на расходы по делу следствия.
Аудиенция была окончена. Принимая вексель, Холек сделал безразличное лицо, какое делают все высокопоставленные лица, берущие взятки, откланялся и, хотел было уже выйти из кабинета, как Тирэт окликнул его и вручил письмо для лорда Динмара, которое Холек спрятал в поясную сумку вместе с конвертом и папкой.
– Опять из замка…– когда Холек вышел из кабинета с досадой бросили ему в спину.
С подозрительным видом кота стащившего сметану он запустил руку в сумку и нащупал вексель, когда его окликнули из толпы.
– Мэтр Холек?
Следователь вздрогнул и обернулся. Ему показалось, что говорили ему прямо над ухом, но каждый из чиновников, полицейских и прочих посетителей уже отвернулся от него и занимался своим делом, кто увлеченно беседовал с сослуживцем или случайным соседом, кто пытался читать газету, кто просто смотрел перед собой на стены. Но в самом конце коридора Холек увидел невысокого, облаченного в черную с синим мантию и расшитую золотом манишку рыцаря. Его длинные черные волосы были заплетены в косу, а голову венчала маленькая квадратная шапочка с кисточками. Субъект носил модные ботинки на высокой платформе и элегантно опирался на трость.
– Вас рекомендовали мэтру Морле, – важно сообщил он, – он желает вас видеть. Сегодня же вечером в своем кабинете.
– Мэтр Морле? – не подозревая подвоха, удивленно переспросил Холек, – никогда о таком не слышал.
– Мэтр Залман Идо Морле. Ревизор его величества, – важно ответил слуга презрительными тоном человека, состоящего при господине, чьи полномочия весьма обширны, – прибыл сегодня утром из столицы и уже желает, мэтр Холек, видеть вас в числе своих посетителей. Вы записаны вечером в девять. Сегодня. В бывшем кабинете маркиза Авраама Лериона.
И, развернувшись на каблуках, направился в кабинет Тирэта, куда тоже вошел без очереди.
Так окончилось посещение полицейского дома Южного района, что стоял на перекрестке Южного проспекта и проспекта Лордов. Выйдя на улицу, Холек прямиком направился к дому профессора Мариика. Было очень холодно, дул сильный ветер. Нагонял облака. Над городом сгущались пасмурные сумерки, вечером должен был пойти снег. Возможно, будет буря. У фасада полицейского дома толпились посетители. Полицейские кареты и верховые чаще обычного въезжали и выезжали в ворота на двор. Внутри, перед конюшнями, прямо на каменном плацдарме было разложено несколько дымных костров, у огня грелись поднятые вне смены, ожидающие, когда подадут экипажи, постовые. Одна из таких карет едва не сбила Холека с ног. В последний момент он успел отскочить в сторону от мчащихся на него лошадей. Прикинув направление, следователь попустил экипаж, ловко ухватился за рукоятку на задней стенке, запрыгнул на подножку позади и, сэкономив деньги, с ветерком покатил в сторону дома профессора.

***

– Вы не из студентов, – раздраженно отстраняясь от фортепиано, со всплеском ударяя по динаккорду фа-диез минор, заключил профессор Мариик. Он крутнулся на стуле и вонзил в Холека свой пронзительный взгляд. Полицейский, проводивший следователя в гостиную, исчез за дверьми и занял свое место на кухне рядом с экономкой – миловидной, еще не старой женщиной, с легкой улыбкой замешивающей тесто для печенья. Здоровенный постовой едва помещался на маленькой трехногой табуретке, как школяр, мял в пальцах трубку, нетерпеливо закусывал ус. Ему запретили курить в квартире.
– Здравствуйте…– учтиво кланяясь от дверей, попытался начать беседу Холек. Профессор торжествующе молчал – мастер музыки прекрасно знал, как держать себя с младшими должностными лицами.
– Я из Второго отдела полиции, – как-то смущенно, совсем как студент-хвостист попытался Холек и ухватился за шарф, – следователь… Марк Вертура… Холек.
– А вот с этого и надо было начинать, мэтр Холек, – покровительственно снизошел до его жалкой персоны профессор, – не далее как неделю назад вы собирались на квартире у мэтра Ларета, под видом академического собрания рассказывали анекдоты про известных людей и вместе с остальными студентами читали простецкие стишки. Но мы не об этом. Вы, несомненно, хотите услышать от меня признание в том, что я сообщник этого шута-иллюзиониста Димстока? Не дождетесь, многоуважаемый мэтр Холек. А знаете почему?
Холек отрицательно мотнул головой.
– Потому что меня пригласил лично сам лорд-попечитель Берклин и если хотите что-либо узнать, поезжайте в университет и лично записывайтесь на прием. Только учтите – в академических кругах, не то, что в вашей полиции – ничего «быстро» и «сию секунду» не делается. Так что оставьте меня в покое и ищите других виновных в ваших огрехах.
От такого неожиданного признания Холек так и опустился на диван. Профессор одарил его торжествующим взглядом победителя и, ударив по пафосному ре-бемоль мажору, потеряв к следователю всякий интерес, заиграл известную бравурную фугу. Выходя из квартиры, Холек махнул рукавом полицейскому и поинтересовался, знает ли мэтр Тирэт о том, что профессор музыки был в числе приглашенных и даже не общался ни с самим Димстоком, ни с его ассистенткой, ни с его подчиненными. На это полицейский лишь отрицательно пожал плечами и бросил пламенный взгляд на экономку. Холек начертал записку для Тирэта и, спрятав ее в рукав, покинул квартиру профессора. До темноты оставалось совсем немного времени. Холек вышел из дома и оглянулся на окно гостиной. Приглушенные толстыми стеклами басовитые удары фортепиано раскатывались по всей улице. Профессор виртуозно отсчитывал тридцать вторые, аккуратно и непринужденно расставлял паузы и акценты, четко выражая своей игрой всю возвышенность музыки над суетностью окружающего мира.
Холек закурил, поежившись, потеплее закутался в шарф и зашагал к ближайшей курьерской конторе, чтобы отправить записку.

***

Симона засиделась допоздна. Она работала быстро, но ей несколько раз пришлось переписывать бумаги: пока она работала пером, все было в полном порядке, но когда она просматривала уже посохшие листы, то там, то тут откуда-то появлялись помарки и кляксы. Так, по нескольку раз переделывая одну и ту же работу, она просидела до самого вечера, пока в канцелярию не зашел заметивший под дверью свет Холек. Симона сняла очки и, близоруко моргая, провела ладонью по лицу. У нее был усталый, но улыбающийся вид, она потянулась и, откинувшись на спинку кресла, обвела мечтательным взглядом комнату. Помимо бумаг на столе перед ней лежала раскрытая книга с какой-то замысловатой гравюрой, а рядом – кусок бумаги на которую девушка уже успела перенести часть изображенной на развороте картинки.
– А я не умею рисовать, – грустно глядя на изображение, поделился мыслями Холек и положил письмо Тирэта на стол леди-наставницы.
– Я тоже, – беззаботно утешила его Симона, – это книга о звездах. Звезда Шан. По ее высоте определяют, будет зима холодной или нет. Мне нравятся звезды. Раньше люди летали к ним.
– Да, – согласился Холек – и даже строили города в эфире.
– Летающие города, – мечтательно произнесла Симона. Она встала, подошла к занавешенному окну и, опустив фитиль лампы, отодвинула тяжелую портьеру. За толстыми, дышащими холодом стеклами тускло светились огни города. Было пасмурно и на небе не горело ни одной звезды. Потянуло холодным сквозняком, и Симона поспешила снова прикрыть шторами окно. Огонь в огромной печи уже почти прогорел, но стена еще сохраняла живительное тепло. Холек достал конверт Тирэта.
– Это по делу маркиза Эф.
Симона молча кивнула.
– Открывай.
– Как всегда сказали, что на минуту, – входя в комнату, недовольно упрекнул детектив Бирс, – а мне уже скоро домой.

***

Холек, детектив Бирс и Симона засветили лампу, следователь высыпал на стол содержимое пакета, который передал ему Ют. Все втроем уставились на несколько небрежно исписанных листов – небогатое наследство агента Дигета.
– Немного, – глядя на бумаги через увеличительное стекло, мрачно качнул головой детектив.
Когда бумаги были просмотрены, а Холек принес из караулки второй горячий чайник, они подняли головы от стола и, не сговариваясь, многозначительно переглянулись. Детектив Бирс сидел за столом Пека, Симона в своем кресле, а Холек как всегда уселся на свободный стол и рассматривал гравюры в книге про звезды. Симона и детектив Бирс поделили содержимое конверта не иначе как пополам, а потом, попросив Холека принести чайник, поменялись содержимым.
– Повторим, что мы знаем, – делая вид, что он профессор перед аудиторией, важно произнес Холек. Детектив Бирс молча просматривал бумаги, не обращая на него внимания, а Симона смотрела на Холека, но думала явно не о прочитанном.
– Все началось год назад, – тихо начал он, – никому не известный маркиз Эф приезжает в Мильду. Он находит себе двоих сообщников – некоего оккультиста Йохи и графа Павла Майра, сына богатого судовладельца, которому уехавший в Лиру отец оставил дом напополам с сестрой. Культисты укрепляются в недостроенной подземной мельнице и берут для охраны наемников. Учитель Йохи похищает женщин для ритуала, а граф Павел руководит приготовлениями. Маркиз Эф координирует процесс со стороны и после того как мы разгромили секту бежит из города. Для каких целей он занимался всем этим? Чего они хотели добиться? Уцелевшие после потопа записи и показания свидетелей изъял сэр Вайриго. Сейчас они засекречены Орденом. Возможно, сэр Бенет получил копию, но без его разрешения мы никогда не узнаем, что было в них. Что еще мы знаем? Мэлвин Дигет был двойным агентом. Он был служащим нашего отдела, подчиненным сэра Бенета и под видом слежки за нами, на самом деле следил за полицией. Я нашел подземную мельницу, но сэр Бенет понимал, что все гораздо серьезнее и группа в тридцать человек не может просто так взять и спрыгнуть с неба, чтобы тихо совершить кровавый ритуал. Он доверил Дигету собирать материалы по этому делу. Через кузницу Тимета, клейма которой обнаружились на решетках в подземной крепости, Дигет узнал, что заказ был оплачен банковским билетом Брикке. Финансовой организации из Гирты во главе которой и стоит человек по имени Зогге, а главным учредителем  когда-то являлся магнат Драбарт Зо… Скорее всего одно и то же лицо. Этот человек и объединяет Евпидора Димстока и маркиза Эф.
Холек замолчал.
– Драбарт Зогге, – прочел детектив Бирс, – родом из Гирты, подданный герцога Булле. Банкир. Он был фигурантом еще одного дела. Тоже в Гирте. Еще с ним связывали некое оккультное общество и обвиняли в смерти герцога Конрада Булле и какого-то начальника герцогской стражи Бинсолена. Дигет писал письма в канцелярию Гирты, интересовался подробностями, но в силу политических разногласий, так и не получил вразумительных ответов.
– Вряд ли они будут помогать нам накануне войны, – быстро просматривая письмо, констатировала Симона, – мэтр Дигет выяснил, что чеки и бумаги оказались поддельными. Банк Брике в Гирте был закрыт десять лет назад. Это тупик.
– Еще один факт, – указал на очередной документ детектив Бирс, – со смотрителями туннелей договаривался человек по имени Катт. Он скончался от дизентерии в госпитале святого Стефана спустя неделю после того как мы взяли подземную крепость. Смотрители не знали его настоящего имени. Мы не успели найти его быстро и допросить. Но…
– Именно, – рассудил Холек, – как незаметно провезти через город и доставить в подземелье оборудование, припасы и тридцать вооруженных людей так чтобы не вызвать подозрение ордена и полиции? Та же картина в Димсток-тулле. Слуги не указываются в сопроводительных письмах, а до Камиры отсюда несколько тысяч километров и везти с собой накануне зимы такой картеж – гораздо дешевле нанять людей здесь. Для разгадки этой тайны у нас есть еще две нити. Это показания Сэй Майра, сестры графа Павла и человека по имени Борек из трущоб. Первое – тут есть подробное описание маркиза – оно соответствует… Театральная манера, напыщенность… Нет, слишком абстрактно. А что касается Борека – он рассказал агенту Дигету о том, что он не пожелал иметь с иллюзионистом дело, когда тот как-то раз, когда они сидели в комнате вчетвером с учителем Иохи и графом Павлом, когда маркиз вышел в соседнюю комнату, где не было не дверей ни окон, исчез. Когда в комнату заглянули, там было пусто. Но потом он снова появился с какими-то книгами. Именно после этого случая Борек отказался работать с маркизом. Его пытались убить, но не сумели – его взяла под защиту Гильдия, а пытавшийся убить меня сбежавший наемник был пойман охотниками по записке Перкиле и убит. С тех пор Борек один раз встречался с Дигетом, а после уехал из Мильды. Из этой истории и из того как маркиз сбежал от сэра Вайриго, можно сделать два вывода. Что маркиз обладает свойством к телепортации или открытию порталов. И то, что, скорее всего где-то у него есть еще одно убежище, откуда он привозит книги, оборудования, слуг и ингредиенты. И сейчас, возможно, безнаказанно готовит новый заговор, а это убежище может находиться где угодно… Под землей, под водой, в соседнем доме… Маркизу не нужны ни двери, ни окна, ни лошади, ни кареты. Он может войти и выйти в любое место в любую минуту, и мы ничего не сможем сделать с этим…
– Тут есть билеты, – продемонстрировала очередную запись Симона.
Холек взял в руки пожелтевший мятый листок бумаги. Симона встала, перегнулась через плечо сидящего следователя, и, опершись об него подбородком, тоже заглянула в записи.
Это был мятый, неровно вырванный лист путевого журнала с датами месячной давности. Дешевые чернила размокли и стерлись, а сами пометки, похоже, были сделаны неверной рукой безграмотного сельского регистратора.
– Третья сверху, – пояснил детектив и протянул еще одну записку.
«28 сентября 1534 года 6.30 отправление дилижанса Гирта-Ронтола. Пассажиры Евпидор Димсток, Юма Димсток. Билет – перекладной. Багаж отсутствует, дежурный Гоц» И снизу вместо росписи крест.
«Многоуважаемый сэр А. Т. Р. По вашему требованию высылаю вам интересующие вас записи относительно маркиза Евпидора Димстока. Шериф Рюгге» – прочла в пояснительной записке Симона.
– Снова этот А. Т. Р. – нахмурился Холек, вспоминая записи из архива, – кто он такой?
– Вероятно, какое-нибудь связное лицо, очередной агент сэра Динмара, – пожал плечами детектив Бирс, – вот еще записи. По ним маркиз следовал из Гирты в Урм, по этому маршруту за лето он совершил несколько поездок. А уже потом направился в Ронтолу ну и дальше по маршруту в Мильду.
– Значит, он все-таки не летает, – разочарованно сделала вывод Симона, вернулась в свое кресло и сложив пальцы под подбородком подслеповато уставилась в стол.
– Тогда надо узнать подробнее про этот Урм, – заключил Холек, – надо будет отнести бумаги сэру Бенету.
– Все, пора домой. Работать много вредно, – откладывая в сторону листы, заключил детектив Бирс, – вы закроете кабинет?
Они вышли в темный коридор, и уже дошли до кабинета агентов, когда Холек спохватился.
– Я на минуту, – сказал он и на ощупь прошел вдоль стены к кабинету старшего следователя и бросил в щель для писем записку и прислушался, как она упала с другой стороны на ворох уже успевших накопиться в почтовом ящике конвертов.
– Я могу рассчитывать, что ты проводишь меня? – подцепляя его под локоть, спросила Симона.
– Пожалуй, мне стоит прогуляться, – согласился он, – подождите, я возьму плащ.
Его еще немного мутило после отравления дымом. Голова болела, но свежий морозный воздух облегчил страдания. Выйдя за ворота, он чуть покачнулся и ухватился за выщербленную стену.
– Хой! Мэтр Холек, – потирая замерзшие даже в варежках руки, возмутился охраняющий ворота гвардеец, – вы уже решите, туда, или сюда!
И, хлопнув калиткой, выпихнул Холека из-под арки. Симона улыбнулась, и они пошли вверх по улице. Проходя мимо дома напротив форта, Холек поднял глаза к мансарде, где жил Дигет. Сейчас, как и всегда, в его окне горел свет. Наверное, шел обыск, или сидел уже другой агент. От этих мыслей Холеку стало совсем грустно. Он протянул руку и поймал ладонь Симоны. Изящную, твердую руку, привычную к рукоятке меча. Каждый изгиб тесненного на холодной коже ее синих перчаток рисунка отпечатался на уже успевших замерзнуть ладонях следователя.
Они свернули на улицу, ведущую вверх в гору, и начали подниматься мимо спящих домов и разбитых на склоне палисадников. Там где обледеневшие камни мостовой сменились ступеньками, Холек как всегда обернулся и бросил быстрый взгляд на море и оставшийся внизу форт. Над его головой на вершине горы, белели выхваченные из темноты яркими огнями прожекторов крепостные стены. Высоко в небо вздымалась громада центральной башни замка на горе, резиденции барона Эмери, градоправителя Мильды. Легкое желтоватое сияние электрических огней подсвечивало небо над городом, отражаясь в черном зеркале еще не заледеневшей водной глади залива. Темные очертания домов с тусклыми, освещенными неверным огнем газовых рожков и керосиновых ламп окнами вырисовывались на его фоне резкими бесформенными силуэтами. Заснеженные крыши и узкие, поднимающиеся в гору улочки чуть светлели в темноте. Что-то таинственное и завораживающее было в этой открывающейся с высоты немой и морозной картине и, приглядываясь к огонькам стоящих на рейде кораблей, Холек, сколько ни старался, так не смог определить, где кончается море и начинается черное, бездонное и беззвездное небо.
– Зайдешь? – когда они дошли до ее дома, с надеждой спросила Симона. Окна второго этажа и кухни были освещены. Подсвеченные фонарем, из трубы в холодное небо поднимались белые клубы дыма. В доме готовили поздний ужин.
– Нет, – покачал головой Холек, – мне надо подумать обо всем… я слишком устал…
– Хорошо. Как знаешь, – попыталась не показать, что немного расстроилась, Симона.
Когда служанка закрыла за хозяйкой дверь, Холек достал спички и трубку, попытался закурить на ходу и, только привалившись к стене под балкончиком соседнего дома, почувствовал, как с глубокой затяжкой что-то неприятно всхлипнуло в его груди. Несколько раз глубоко вздохнув, Холек внезапно осознал, с каким трудом ему удается дышать полной грудью. Где-то под ребрами что-то запершило, и он несколько раз сухо и напористо кашлянул. Выбив об угол недокуренную трубку, следователь направился вниз. К форту.

***

Возвращаясь, он не видел освещенных окон кабинета лорда Динмара. Зато во дворе стояли две темные, снаряженные к отправлению кареты. На одной горели фонари, и в их тусклом свете Холек узнал на вымпелах белые и оранжевые кленовые листья полицмейстера Авраама Лериона. Вторая карета стояла темной без огней и опознавательных вымпелов. Двое кучеров, казалось, заснули на козлах. Под навесом у коновязи стояла жаровня с ярко растопленными дровами и вокруг нее, кутаясь в длиннополые одежды, ожидали отправления  вооруженные, облаченные в блестящие нагрудники и рассеченные сзади кавалерийские плащи, шевалье. Двое гвардейцев и ночной смотритель форта курили рядом, подбрасывали в жаровню дрова и стучали по ним кочергой. Под навесом стоял шепот тихой и тревожной, полной какого-то мрачного ожидания беседы. В замкнутом прямоугольнике двора, в ночной тишине, даже произнесенные вполголоса фразы отдавались от стен причудливыми зловещими откликами. Изредка чиркали спички, трубки гасли от мороза, и в этих рыжих вспышках спины стоящих вырисовывались резкими черными силуэтами.
Несмотря на растопленный камин и множество оплывающих от жара толстых восковых свечей в кабинете лорда Динмара тоже было холодно. То ли легкий сквозняк поддувал из щелей в больших, наполовину задернутых тяжелыми шторами, незаклеенных окон, то ли повисшее в воздухе напряжение леденило остывшую с годами кровь сидящих перед камином людей. Тени скользили по углам, по драпировкам, по старым вымпелам, по книжным полкам. Прятались за висящим на стене под бело-зеленым, с изображением ивового листа, гербовым щитом лорда Динмара.
На большом столе в подсвечнике горели свечи, лежали бумаги и подготовленные к отправке депеши. Кресла были сдвинуты ближе к очагу. А на чайном столике между ними лежал распечатанный конверт. Волнующая ледяная тишина стеной стояла между собеседниками.
Старый лорд Динмар сидел в кресле ближе к своему столу, придерживая рукой пенсне, читал письмо.
– Вы должны понимать. Сейчас речь не о моей карьере и не о моей голове, – оборвал молчание экс-комендант Южного района Авраам Лерион. Его светлый непреклонный взгляд метнулся к сидящему напротив в кресле лорду Динмару, который сидел, привалившись на подлокотник, по-домашнему подперев щеку рукой казалось бы даже не слушал его, – моя просьба – это последнее, что я могу сделать, чтобы выполнить свой долг.
Полицмейстер сделал паузу. Посмотрел на лорда Динмара, на третьего собеседника – высокого узкоплечего старика с пронзительными соколиными глазами. Облаченный в неприметную монашескую мантию, он сидел ближе всех к двери. Его впалые щеки чуть подрагивали, словно принюхиваясь к чему-то в темноте кабинета, а длинный острый нос придавал еще большее сходство с какой-то маленькой и хищной птицей. Он больше слушал, чем говорил, бросал взгляды на лорда Динмара, резкими движениями клевал из маленькой, расписанной цветами чашечки, задумчиво щурился на огонь. Лорд Лерион бросил на него полный сомнения взгляд, словно ожидая разрешения, и, встретившись с этим выцветшими голубыми глазами, стыдливо опустил голову.
– Говорите, служение государю и Господу? – поморщился, в сторону переспросил лорд Динмар. Старик поглядел на него, подбросил в огонь полено. Лорд Динмар снова обернулся к ревущему пламени очага. Казалось, он с интересом разглядывает, как оно с хрустом растекается по новому, брошенному ему на съедение сухому дереву. Как в дымоход с треском устремляются раскаленные искры. Сжигая дрова, разгорающееся пламя согревало ноги старых рыцарей. Лорд Динмар смотрел на собеседников, и ему внезапно показалось, что и остальные думают о том же, о чем и он. В подтверждение его догадки, старик уселся чуть менее удобно и с улыбкой протянул к огню свои, торчащие из под длинных темных одежд заношенные, заношенные сапоги. Лорд Динмар отчетливо видел, что старику неудобно сидеть так. Он подумал миг и, подняв глаза на немого собеседника, медленно проговаривая каждое слово, произнес.
– Всесожжение… Это хорошая проповедь, брат Батиста, – и чуть качнул головой.
Монах поджал ноги и снова откинулся в своем кресле. Казалось, в отличие от лордов Динмара и Лериона, холод комнаты совсем не досаждает ему.
– Авраам, не мне судить вас, – обратился лорд Динмар к лорду Лериону. Его голос был бесцветным, как треск старого сухого дерева, – возможно, ваши действия были оправданы, так как у вас не было выбора. Замок, магистрат, уважение… Но для вас это в прошлом, вы подали в отставку, а теперь вы требуете, чтобы я раскрыл это дело, шел вместо вас и рисковал своими людьми, заклиная меня служением господу Богу, двору и государю.
В комнате воцарилось молчание. 
– Возможно, на вашем месте я поступил бы также, поэтому, я повторюсь, не стану судить вас, – продолжил лорд Динмар, – я довершу начатое год назад и тем самым исполню свой долг. Обещаю, – добавил он со вздохом, решившись. Старый лорд наклонил голову, но не опустил глаз, неспешно поправил кочергой полено в камине. Его рука не дрогнула, как и взгляд, что остался таким же непреклонным и светлым, – брат Батиста, мы с сэром Бенетом уже ознакомились с материалами этого дела, у нас есть определенные мысли. Нам потребуется ваша помощь, я могу рассчитывать на ваше содействие?
Старичок молча кивнул. Его лицо стало серьезным. Лорд Динмар потянулся, взял со своего рабочего стола запечатанное письмо и положил его на чайный столик рядом с раскрытым конвертом. Все молчали. Лорд Лерион поднял глаза на лорда Динмара, но тот спокойно отвел взгляд, снова обратившись к огню. Тогда полицмейстер искоса глянул на монаха, но тому он был уже неинтересен. Лорд-бальи Батиста Лигура принял конверт и, сложив его вдвое, спрятал в рукав сутаны.
– Хранит вас Господь, – сказал он негромко и, поднявшись с кресла, поклонился лордам, развернулся и вышел из комнаты.
Когда шаги лорда-бальи затихли за  в коридоре, лорд Динмар обратился к своему собеседнику:
– Я могу лишь пожелать вам доброго пути, Авраам, – сдержанно произнес он.
– Тридцать восемь лет начальник полицейского округа…– с тихим сожалением покачал головой лорд Лерион, – а теперь этот бал и королевский ревизор… Что за ирония! Я много размышлял. Неужели они заранее предупредили его? Подстроили все это…
Он осекся, поднялся с кресла, поклонился и, по-гвардейски отсалютовав полицмейстеру, направился к двери. Слуга услужливо предложил ему плащ, шарф и трость, но тот сам надел плащ, а пока завязывал шарф, забыл трость у стены и, одевшись, вышел вон.
– А, это вы, Холек! – столкнувшись со следователем на лестнице, приветствовал он. Тот не успел поклониться, как полицмейстер схватил его за плечи и, покровительственно заглянув в лицо, прошипел, – не смейте подвести сэра Динмара! Господом вас заклинаю, нет, приказываю вам! Выполните свой долг! Сделайте все возможное! И не смейте проиграть! Слышите меня?
И, отпустив удивленного следователя, быстрым отчаянным движением благословил его и заспешил по лестнице вниз.
– Быстро, быстро! – распорядился он от дверей, устремился к карете. Громко хлопнул дверцей и застучал кулаком по стенке. Шевалье хватали за поводья своих лошадей и вскакивали в седла. Кучер начал разворачивать карету, ночной смотритель в испуге шарахнулся от жаровни – люди и животные были в смятении. Казалось невысказанное напряжение сегодняшнего вечера, висящее в воздухе и сжимающееся как пружина, внезапно распрямилась, высвобождая какую-то безумную и бесцельную силу – защелкали бичи, захрипели кони. Заскрежетали створки открывающихся ворот. Холек стоял на галерее второго этажа и, моргая, созерцал фантасмагорическое зрелище – колесо кареты полицмейстера зацепилось за колесо еще стоящей во дворе, кареты лорда-бальи Лигуры. Орденский кучер предостерегающе вскрикнул. Шевалье сорвались с коней и, повинуясь единому порыву, принялись расцеплять экипажи. Лорд Лерион ухватился за объемистый тяжелый сундук стоящий рядом с ним в салоне, когда подхваченный десятком рук экипаж опасно качнулся на рессорах. Как только колеса стали свободны, кучер, не дождавшись, пока отойдут люди, с криком «Но!!!» хлестнул кнутом лошадей и  погнал в распахнутую арку ворот. За ним, звонко цокая копытами, сорвались и всадники – двое с фонарями на палках, один со штандартом лорда Лериона, остальные с пиками. Копье одного зацепилось за притолоку арки и с треском упало на камни под ноги спрятавшемуся за створкой ворот гвардейцу. Никто не спешился, чтобы подобрать его.
Кучер гнал карету по темным улицам, колокольчики отчаянно звенели, предупреждая граждан и случайные ночные экипажи о том, что приближается карета высокого лорда, а следом неслась кавалькада всадников. Протрубив в рог, они промчались по освещенному множеством огней Южному проспекту. Мимо домов и церквей, мимо ярко освещенных окон полицейской комендатуры Южного района, и выглянувшему в окно, чтобы бросить на нее последний взгляд, лорду Лериону показалось, что на втором этаже, у освещенного окна собственного кабинета, чей-то темный, притаившийся за занавесками силуэт, глядя вслед удаляющемуся кортежу, с досадой сжал руку в кулак.
Несколько дежурных полицейских выбежали из ворот, поглядеть, что за шум на улице, но увидев вымпелы своего лорда, застыли в недоуменном и одновременно почтительном поклоне.
Лорд Лерион вздохнул, задернул шторку и облокотился о свой сундук. Он знал, что больше не увидит этих мест, быть может, когда-нибудь, спустя годы, он вернется инкогнито, чтобы увидеть город, спокойствие которого охранял столько лет, но сейчас он не хотел смотреть ни на эти остающиеся далеко позади огни, ни на обледеневшие стены, ни на тусклые окна, ни на занесенные снегом сады, поля, заставы и крыши, солдат в мохнатых шарфах и теплых зимних плащах, ни на редких, шарахающихся из-под копыт лошадей, ночных, укутанных с ног до головы от нестерпимого мороза, прохожих, ни на этот вечный снег и бесконечно черное, непроглядное северное небо. Пожилой полицмейстер прикрыл глаза и откинулся на мягкую спинку сиденья.
Их пропускали посты и разъезды. Гвардейские заставы у дворца Гарфинов и на Яблочной дороге отсалютовали высокому лорду. Никем не остановленная карета лорда Лериона мчалась в морозную ночь. Мимо богатых садов на южном склоне Мартаса, мимо Яблочного предместья и тусклых огней дома Мориксу, через заснеженные сады, мимо поворота на Имору с каждой минутой все дальше и дальше от города на юг.

***

Новый день был пасмурным и темным. Над крышами домов низко стояли тяжелые серые тучи, не пропускали свет солнца. Люди копошились в сизых утренних сумерках. Вяло бродили по кабинетам, резкими, натужными голосами окликали друг друга. Выходили из парадных, темной толпой спешили по улицам. Месили сапогами грязный снег, мерзли, грея руки в шерстяных варежках, кутаясь в плащи и пряча ладони в рукава. Зябко перетаптываясь, курили, ожидая чего-то. Хлопая дверями, заходили в заведения, сонно прикрывая рты рукавами, тупо смотрели на огни свечей и светильников на столах перед собой. Устало протирали стекла пенсне и, путаясь в должностных записках, заспанно поглядывали в сторону настенных часов. Время остановилось. День наступил, а город еще не проснулся. 
– Завтрак, мэтр Холек! – с грохотом отодвигая припертую табуретом дверь, позвал учитель Юкс. В коридоре оглушительно громыхали сапогами. По этажам мерно шаркала метла. Холек зевнул и перевернулся на другой бок. Было так темно и холодно, что он, невзирая на регламент и необходимость быть в своем кабинете, закрыл глаза и, рассудив, что если он понадобится, его непременно разбудят, снова погрузился в сон. Он совсем забыл, что сегодня день бритья и проснулся лишь, когда Пек настежь распахнул дверь и сообщил, что курьер Габек сегодня не вышел на службу и что ему, Холеку предстоит разносить письма вместо него. Моргая заспанными глазами, голодный и небритый следователь с обреченным видом принял из рук Симоны приготовленную со вчерашнего вечера сумку с депешами и исписанный адресами листок. С грохотом спустился в регистратуру на первом этаже, где висела карта города, уселся за курьерский стол и, мучительно зевая, принялся составлять маршрут.
Сверившись со своими записями, которые он положил в новенькую планшетную поясную сумочку, которую ему недавно подарила Райне, Холек запрыгнул в омнибус и, нагловато помахав рукой недовольному, замотанному в три пледа кучеру, зайцем проехал две остановки до проспекта Фонарей. Уже было почти светло, но тусклые электрические огни на высоких кованых столбах еще озаряли улицу своим резким электрическим огнем. Холек смотрел на них и сонно размышлял об электростанциях, стабилизаторах искажения и прочих, несомненно, важных, атрибутах любого цивилизованного мира и технического прогресса. Он выписывал журналы научного и географического общества и обожал рассуждать о подобных вещах.
– А вот как вы думаете, брат Петр, – спросил Холек у кавалера Вайриго, когда зашел к нему, чтобы передать лично в руки конверт от агента Бенета, – электричество когда-нибудь окончательно вытеснит газ и свечи?
– На все воля Божия, – с легкой улыбкой отвечал капитан, – если Господу будет угодно и электричество будет дешевле, и к шляпам будет продаваться насадка, чтобы думала за вас и заменяла мозг.
Потом беседа переключилась на тему маркиза Димстока. Валерия Ивет принесла чай и осталась в комнате, внимательно слушала разговор. Высокая крепкая женщина, даже в домашней мантии и с распущенными светлыми волосами, меньше всего сейчас похожая на воительницу, которая расставляла караулы людей Ордена и которой салютовали офицеры, она все равно выглядела как-то особенно холодно и строго. У нее было округлое лицо, щеки в веснушках и длинные светлые ресницы. Она села на низкую скамеечку в ногах постели отца и сложила на коленях руки. Ее левое плечо было чуть выше правого. Холеку подумалось что, наверное, как и хромота кавалера – это у них семейное, хотя возможно, она просто много занималась фехтованием, держала меч левой рукой. Капитан Вайриго толково объяснил, что из-за всплеска искажения пространства и времени электрическая машина, что питала все освещение, отопление и печи в доме вышла из строя. Закипели и загорелись аккумуляторы, а из-за большой температуры и сильной интенсивности горения, оставленные при машине полицейские не смогли затушить из  песком. Используя навыки открытия порталов, через которые он и показывал зрителям свои картины, Маркиз должен был отдавать себе отчет, что случится нечто подобное, так что он, кавалер Ордена Храма Архангела Михаила Петр Вайриго, не считает данное происшествие случайным инцидентом.
– Заговор? – тревожно понизив голос, поинтересовался Холек.
– Разумеется, – спокойно кивнул кавалер, – вы знаете о том, что во время пожара погиб младший сын маршала – Пафнутий Гарфин. Не последнее лицо в городе. Трагедия для отца, который со дня на день должен дать решительное сражение на севере. Лорд Лерион – комендант Южного района, подает в отставку. Советник Брайго временно отстраняет от службы половину магистрата, в том числе самых влиятельных его членов, магистров Ранкета и Плюма. Это определенно государственный переворот. И приход армии генерала Гандо. Довольно внезапное назначение.
– При чем тут генерал Гандо?
– Варианта два. Либо он выиграет войну, либо проиграет ее.
– Не понимаю.
– Либо он заключает мир с герцогом Булле. Ронтола и часть северных земель отходят к Гирте. Либо он выигрывает войну, возвращается в Мильду и становится очень влиятельным человеком и лоббирует интересы заговорщиков. 
– Это все слишком сложно.
– Это всего лишь предположения. Но полагаю, в любом случае все выйдет к вящей славе Божьей.
И отсалютовал Холеку чашкой.
Самым страшным в этом человеке с кошачьими глазами было то, что никогда нельзя было угадать, шутит ли он, или говорит серьезно. Огромный черный кот-нюхач Мякк с громким утробным «мурррр» тяжело свалился с постели и неспешно направился на кухню. Кавалеру пора было делать перевязку и принимать лекарства.
В планшетной сумке Холека лежал старый номер «Путешественника» – маленький толстый ежемесячный альманах с черно-белыми гравюрами и красивыми, крупными буквами, его выписывал из столицы Верит за казенный счет. Холек попросил почитать его, вспоминая вчерашний день в полицейском доме, но так и не нашел времени взяться за него. Он зашел в ратушу, чтобы найти господина Кирпока и поговорить с ним о маркизе Димстоке и думал, что к нему будет очередь, но оказалось, что его нет на месте. Делопроизводитель сухо сообщил, что секретарь мэтра Бронцета уже как третий день не является на службу. Тогда Холек узнал адрес и решил навестить его дома. Снова проехав бесплатно, он на ходу спрыгнул с подножки омнибуса и свернул на Портовой проспект, откуда вышел на узкую улицу Поленьев. Обогнул ограду собора святого Владимира, миновал желтую стену монашеского корпуса, где в каменном ущелье домов из раскрытых форточек трапезной на всю улицу разливались звуки сытых благодарственных песнопений.
От улицы Поленьев отделялся темный, застроенный высокими сумрачными домами, проулок. В сумрачной арке подъезда, под газовым фонарем курили двое каких-то не то дворников, не то закутанных в потрепанные темно-серые плащи мастеровых. Холек миновал их и обнаружил что нужный ему дом, следующий. Сверившись с номером, он вошел в темную, пахнущую кошками и каким-то терпким варевом на мятных листьях, парадную. Внизу, в маленькой каморке, горела свеча, и пожилая консьержка при виде незнакомца вытянула шею и, подняв голову от вязания цветастого шерстяного чулка, одарила его внимательным взглядом. Но, убедившись, что посетитель заслуживает доверия, снова опустила голову и снова обратилась к своему рукоделию.
Держась рукой за пыльную стену чтоб не оступиться, следователь начал подниматься на третий этаж. Окошки на лестнице были совсем маленькими и почти не давали света. Небо за мутными стеклами приобретало какой-то особенно темный и тоскливый оттенок, внизу едва теплился слабый огонек свечи. Холек наудачу постучал в ближайшую дверь. Ему не ответили. Во второй тоже. Тогда пришлось спуститься к консьержке.
– Благородная леди, не подскажете, где здесь проживает мэтр Кирпок? – вежливо спросил он.
– Третий этаж, – добрым скрипучим голосом ответила та, – дверь налево. Четвертая комната. А зачем он вам понадобился? – внезапно недоверчиво поинтересовалась она.
– Я не первый? – почуяв неладное, спросил Холек.
– Не первый, – покачала головой консьержка, – до вас приходили еще двое, вот только ушли.
– Я из полиции, – ответил Холек.
– Они сказали, что тоже.
– Вот, – Холек продемонстрировал табличку.
– Ничего не понимаю в этих ваших каракулях. Они тоже показывали что-то такое.
Холек махнул рукой, снова поднялся наверх и на третьей площадке застучал в крайнюю правую дверь. Ему долго не открывали, но, в конце концов, дверь бесшумно отворилась, и полоска трепещущего света свечи упала на пол к ногам следователя. Тонкая маленькая женщина неопределенного возраста поправила выбившиеся из неопрятной домашней прически пряди серых бесцветных волос и окинула посетителя каким-то особенно усталым и изможденным взглядом. У нее были жилистые, узловатые, обожженные щелоком руки прачки и ввалившиеся бледные, с алыми туберкулезными пятнами, щеки. Она  попыталась улыбнуться и тихо поинтересовалась, что ему Холеку, нужно. На что следователь ответил, что ищет Кирпока. 
– Ну, сколько вам повторять! – тихим, сдавленным голосом, словно ей было больно говорить громко, всплеснув руками, ответила она, – то какие-то типы, то квартальные, то вы… нету его. Уехал. Нету и все.
– Как уехал?
– На службу уехал, – разъяснила женщина, – позавчера уехал, до сих пор не вернулся.
– Дира, – вяло, но с угрозой, позвали из глубины коридора рычащим, нетрезвым голосом, – кто там?
За плечом женщины в темноту уходил длинный неосвещенный коридор, в конце которого светлела открытая дверь. Их  квартиры тянуло чесноком и гарью из потрескавшейся печи. Следователя слегка удивило то, что почтенный крючкотвор живет в таком нищем доме.
– Быстрее уходите! – бросая отчаянные взгляды в квартиру, заиграла лицом, выпучила глаза хозяйка, – он пьян и спустит вас с лестницы! Все, все!
– Дира!
Холек молча поклонился и, развернувшись, мрачно пошел вниз.
– Иду! – прокаркал из-за закрывшейся за его спиной двери, подражая голосу пьяницы, надрывный и низкий голос, – что ты орешь на весь дом!
Когда Холек выходил из парадной, один из курильщиков показал на него пальцем и оба засмеялись. Следователь в сердцах махнул рукой и пошел прочь, размышляя о том, что раз в монастыре уже состоялась обеденная трапеза, то сейчас, наверное, уже далеко за полдень и пора бы и ему подумать об отдыхе. На углу Портового проспекта, в заведении под вывеской с изображением крылатого коня – курьерской конторе он составил два послания и, предъявив пару мелких монет, отправил их по адресам. Одно – в форт, второе – Тирэту.
– Обыск в доме Мориксу! – звонко кричал мальчишка, разносчик газет, – скандал! Полицмейстер бежал из города!
Долговязый паренек прохаживался по улице – на его тощих ногах под ремнями сандалий пестрели мохнатые толстые многократно латанные шерстяные носки, кустистый, не по размеру, наверное, отца или старшего брата, шарф болтался за спиной, мантия на боку разодрана, длинные кучерявые волосы торчали из-под нахлобученной набекрень войлочной цилиндрической шапочки. Холек поймал его за ремень сумки, выхватил из нее газету, машинально сунул разносчику медную марку, остановился прямо посреди тротуара и ожесточенно впился глазами в, еще отдающие свежей типографской краской набранные сухим, полным штампов и газетных клеше строки.
– Гранд Попси заключен под домашний арест… первое распоряжение куратора Морле… Скандал государственного масштаба… Выдан ордер на арест графа Авраама Лериона. Обвиняется в государственной измене и служебном подлоге…
– Не стойте, проходите! – нахмурившись, окликнул его постовой, и Холек, с жадностью глотая повествующие о том, что куратор твердо вознамерился навести порядок в городе и положить конец преступным деяниям в должностных кругах Мильды, строки «Курьера», поплелся вдоль проспекта.
– Чертов ревизор, – в сердцах проворчал Холек. Ему пришло на ум, что вчера  он совсем забыл о назначенном визите. Он было прислонился к стене и собрался закурить, но поднялся ветер и как-то внезапно следователь понял, что порядком замерз. Приметив вывеску с изображением дымящийся трубки, Холек поспешно спрятал газету под плащ и направился в распивочную, чтобы не курить на холоде на улице. Вошел, усталым взглядом окинул полутемный зал и тяжело вздохнул. Его толкнули сзади – чтоб не останавливался на ступеньках и не загораживал проход. Холек хотел было спуститься вниз и сесть за стол, заказать вина, но передумал и снова вышел на улицу. Все как всегда. Замкнутый круг, сейчас, в свете последних событий показавшийся ему каким-то особенно ужасным и безысходным. Серые улицы, темные кабаки, холодная сырая келья. Изо дня в день. Холек вышел, перемотал шарф и тяжело вздохнул…

***

Она открыла не сразу. Тихо сказала «заходи» и, когда он вошел, нежно обняла его за шею и прижалась щекой к его груди. Холек обнял ее плечи.
Так, обнявшись, они стояли несколько секунд, потом Райне подняла голову и, глядя в сторону, в зеркало, тихо сказала:
– Заходил Элет. Попрощаться.
Холек смотрел на их отражения в зеркале. Ее каштановые волосы струились вдоль устало осунувшихся щек, серые глаза смотрели как-то ласково и жалостливо. Холек давно не видел ее такой красивой. Ее лицо было одновременно каким-то особенно обреченно-спокойным, и в то же время отчаянно-решительным. Тонкая ладонь коснулась его небритой щеки. Холек видел в зеркало и свое отражение, и ему показалось, что за образом этого сутулого, усталого человека с ввалившимися и потухшими глазами, с выбившимися из хвоста прядями серых немытых волос, он видел что-то совсем иное. Ему подумалось, что в глубине этих потухших глаз, еще тлел какой-то теплый живой огонек, маленький и робкий, тот самый, который загорается в глазах любого любящего мужчины, когда он рядом со своей возлюбленной. Внезапно он поймал себя на мысли что просто стоит и любуется их отражениями в зеркале.
– Надо сделать наш портрет, – внезапно предложил он.
– Да, – ответила Райне и утвердительно кивнула.
Холек снял плащ, сапоги, размотал портянки и, надев тапки, прошел в комнату. Он сел в кресло у окна между этажеркой и кроватью, поджал к подбородку колени и обхватил их руками. Райне пошла в большую комнату, вернулась с кубками, наполнила вином и вручила один ему. Холек сделал большой глоток, но с мороза почти не почувствовал вкуса.
Райне села на кровать, наполнила и взяла в ладони свой кубок, посмотрела на него, потом, словно не выдержав, отвернулась в сторону.
– Я так устала, – положив голову на спинку дивана, прошептала она тихо, – я не могу так больше… без тебя.
Холек молчал.
– Ты каждый раз уходишь, а я остаюсь и жду. Ты уезжаешь, а я боюсь, что наступит день, и ты не вернешься…– девушка поставила нетронутый кубок на подлокотник кресла и, сложив руки на коленях, отвернулась к окну, – я так устала. Я была на панихиде. Тебя не было. Тогда Перкиле, теперь Лук. А сегодня заходил Элет, сказал, что сэр Динмар распорядился вам с ним и Турмадином провести расследование на севере… Говорил про какие-то билеты, какой-то Урм… Он попрощался и сказал, что, может быть мы больше никогда не увидимся.
– Идиот, – прошептал Холек.
– Ты дурак! – парировала, всплеснула руками Райне, – он понимает, что это опасно! Он знает и хочет предупредить, потому что он чуткий друг, и заботливый муж, а ты? Для тебя это все детские игры! Ты напился на балу! Опять побежал куда-то! Я так переживала, а ты даже не зашел ко мне вчера! Не узнал что со мной. Ты только и умеешь, что напиваться, лезть на рожон и придумывать дурацкие истории и планы, чтобы потом за них расплачивались другие! Ты хоть понимаешь…
– Понимаю, – устало вздохнул Холек и посмотрел на нее своим тяжелым взглядом. Он редко смотрел в глаза людям, но сейчас их взгляды – отчаянный, полный страдания тоски серо-стальной Райне и холодный, зеленый, обреченный, следователя встретились, – это воля сэра Динмара. Разве мое слово здесь что-нибудь меняет?
Он встал и подошел к окну. Отодвинул в угол шитье и несколько книг, сел на край подоконника, по привычке скрестил руки на груди и вжал голову в плечи.
– Ничего не меняет, – словно убеждая сам себя, тихо произнес он.
– Меняет! – воскликнула Райне и всплеснула руками, – это слабость, слабость…
– Нет, – ответил Холек также тихо и чуть улыбнулся, – просто действительно нет разницы от того чтобы умереть от пули или ножа, или на койке в туберкулезном бараке… А так… Наверное, приятнее умирать, чувствуя что выполняешь священный долг, преследуешь злодея, делаешь мир лучше… Хотя, если задуматься, наверное это тоже всего лишь очередная несбыточная мечта…
– Не говори так! – воскликнула Райне, – в полутьме комнаты на ее щеках заблестели дорожки слез. Холек обернулся и прильнул лицом к ледяному стеклу. За окном стремительно темнело холодное вечернее небо. Где-то на западе, закатывалось за крыши домов морозное рыжее солнце, но во дворе, между заваленными снегом сараями уже сгущались сизые зимние тени. Холек коснулся рукой синей шторы, и ему отчего-то вспомнилось что, когда-то Райне купила эту ткань и хотела сшить из нее платье. Они вместе принесли ее домой, девушка накинула ее на плечи, встала перед зеркалом и со смехом заявила, что на фоне такого густого темного оттенка она будет выглядеть как бледная поганка. В конце концов, она решила сделать из этой ткани шторы. Холек чуть улыбнулся. Райне встала и тоже подошла к окну, положила ладони на стекло. Ее тонкие пальцы дрожали. Ей было тяжело дышать. Она плакала. Холек встал сзади и нежно обнял ее. Широкие рукава его серой мантии легли ей на грудь. Его ладони сомкнулись на ее плечах. Девушка протянула руку к столу, взяла фонарь и, засветив его, поставила перед собой на подоконник рядом с горшком фикуса и иконами. Положила ладони поверх. Свет лился между ее пальцами. В стекле застыло отражение ее усталого лица. И глядя в эти горящие ледяные глаза, Холек внезапно почувствовал, как незримый обруч стальным кольцом сдавливает его грудь. Нет, не боль недавней травмы, и не страшный предвестник надвигающейся болезни… С какой-то бездонной космической тоской он внезапно осознал, что больше никогда не увидит этого ледяного, стремительно гаснущего за этим окном неба, этих темных домов через двор, одиноких тополей, сарая для угля, торчащих из снега почерневших столбов на которых сушат белье и этих ясных, заглядывающих в окно этого теплого и такого близкого ему дома, пронзительных белых звезд. Никогда в своей жизни. И от этого предчувствия ему стало настолько тоскливо и горестно, что хотелось кричать, хотелось стать выпущенной из мушкета пулей, чтобы со звоном разбить это окно и лететь в эту необычайно ясную ледяную даль, лететь далеко -далеко, в никуда. Просто лететь прочь и чувствовать колючий пронзительный ветер, который уносит все мысли, выжигает до дна, оставляя лишь боль, тоску и какое-то бесконечное и необычайно холодное одиночество.
– Прости меня, – тихо-тихо, словно стесняясь своих слов, прошептал он.
– Да я тоже как дура…– внезапно ответила Райне также ласково и тихо, взяла со стола платок, утерла слезы. Повернулась к нему, – ты же знаешь… я не могу без тебя, – добавила она грустно и склонила голову на плечо, – без тебя из моей жизни уйдет что-то очень важное… и я не смогу жить без него…
Несколько секунд они стояли молча.
– Я всегда боялась, что однажды ты уйдешь и никогда не вернешься. А я так хочу, чтобы мы были вместе. Чтобы мы венчались в соборе, чтобы ты жил со мной…
– Я вернусь, – заверил ее Холек и, взяв в свою ладонь ее тонкую руку, сомкнул с ней пальцы. – ч то бы ни случилось, я вернусь к тебе. И будет и свадьба, и все-все-все… Я обязательно вернусь за тобой. Верь мне.
Она смотрела на него снизу вверх. Прижималась подбородком к его груди. В ее глазах стояли мольба и слезы. Следователь склонил голову и потянулся к ее губам, она встала на цыпочки, подняла голову к нему.
Было уже поздно, когда они попрощались. Они долго стояли, обнявшись у дверей и тихо беседовали.
– Ты мой любимый мужчина, – ласково сказала Райне с улыбкой и на прощание коснулась ладонью его щеки.
Он только улыбнулся и, глядя ей в лицо, коротко кивнул. В парадной он зажег трубку. Вышел на улицу и, привалившись к стене, заглянул в потемневшее ночное небо. Над парадной большой морозной звездой горел желтый газовый фонарь. Еще два – на ближайших перекрестках. Холеку хотелось улыбаться. Он не знал почему, просто сейчас он знал, что все будет хорошо. Что все предопределено и что их пути соединены на небесах. И что, даже несмотря на то, что они до сих пор не венчались в храме перед Богом, они всегда будут мужем и женой, и в этом мире, в его нерушимых законах мироздания никак не может быть иначе. Он смотрел в небо, и ему хотелось крикнуть громко и яростно «спасибо!», но он сдержался и лишь снова улыбнулся и выпустил вверх струю синего табачного дыма.

***


Глава 5. Ночь в темном парке

***

Он достал из шкафа коробку. Вынул из нее оставшиеся химические свечи, сложил в поясную сумку. Завернул в старый носовой платок и убрал туда же пилюли с Архипелага. Взял свой короткий меч в ножнах. Достал из-под кровати и прицепил к поясу две полные крепкого густого мопа, припрятанные заранее, на подобный случай, фляги. Он не хотел прощаться. Не хотел этих горестных вздохов, тоскливых объятий и душераздирающих пожеланий доброго пути. Он взял перо и просто написал записку. Он пытался выдержать почерк и быть как можно более ясным и четким, но этого не вышло. Он скомкал черновик, переписал все заново, в три раза короче, вложил в конверт вексель Тирэта, запечатал и положил на стол Райне рядом с позавчерашней запиской.
– Пора, поспешите, долгие прощания не способствуют легкости дороги, – провожая их, напутствовала наставница Салет. Экипаж был готов. Сержант Юлет сидел на козлах черного орденского дилижанса. Наставница приветствовала его и поинтересовалась, как здоровье капитана Вайриго.
– С Богом, на поправку, – как-то неохотно ответил тот. 
– Ноги переломаны, – прокомментировал Холек, чем навлек на себя строгий взгляд орденского сержанта.
Огромные страшные кони ухмыльнулись. Их горящие, необычайно умные и плотоядные глаза смотрели на путешественников подозрительно и недобро. Все были в сборе. Толстый от надетых поясных сумок, закутанный по самые глаза в свой тяжелый голубой плащ, Турмадин. Успевший закурить, пока ждали опоздавшего Элета Холек, и сам помощник старшего следователя.
Лошади лязгнули клыками и с усмешкой переглянулись, словно оценивая своих новых пассажиров. Та, что слева недоверчиво сморщила ноздри и грозно покосилась на наставницу Салет, но сержант предупредительно дернул поводья, и лошадь сделала вид, что ничего не произошло. Было еще темно и холодно. Яркий свет слепил глаза в темноте. Ветерок колыхал колокольчики и фонари на галерее, кружил густо падающие с неба снежинки. В мастерской с самого утра звонко стучал молоток. За ночь двор совсем замело снегом и сейчас дежурный гвардеец, усердно пыхтя трубкой, орудовал большой совковой лопатой, сгребая снег к западной стене. Наставник Юкс в одной кину и длиннополом, повязанном крест-накрест через грудь и завязанном за спиной шарфе, вышел из тренировочного зала, чтобы проводить путешественников. Подбоченился и молча закурил трубку. Позади наставницы стоял, опираясь на палочку, письмоводитель Пек. Пришел Бенет заговорил с сержантом, передал какие-то бумаги. Отбывающие поклонились остающимся. Холек отвел взгляд. Отчего-то ему было тяжело смотреть в эти спокойные, но дышащие какой-то обреченной безысходностью лица.
– Детектив Бирс опять проспал, – с досадой пожаловался Элет, наверное, чтобы сказать хоть что-то и махнул расшитым рукавом.
– Он вам нужен? – поинтересовался Турмадин в ответ.
– Нет, – озадаченный этим простым вопросом, ответил Элет.
– Тогда что сожалеете?
– Ваша правда…
Сержант Юлет и агент Бенет закончили разговор.
– Хранит Господь! – кивнул и отсалютовал трубкой учитель Юкс.
– С Богом!
Наставница Салет молча кивнула. Не глядя в глаза, кивком попрощался старший следователь.
Отъезжающие погрузились в карету, Холек еще раз тайком оглянулся на ворота – внезапно ему очень захотелось увидеть Райне. Хотелось, чтобы она все-таки взяла и сделала все не так, как они договорились вчера. Чтобы вот сейчас она оказалась тут, подбежала к карете, ласково заглянула в лицо… Он всем сердцем ждал, что вот сейчас, в последний момент, она все-таки успеет и ворвется во двор. Ждал чуда, ждал предзнаменования, доброго знака в пути. Но времени осталось все меньше и меньше, а за распахнутыми воротами, их уже поджидала безлюдная, черная и холодная мгла непроглядной, едва пробиваемой светом фонаря над воротами стены снегопада.
В последний момент на двор вышел архивариус Верит. Он передернул плечами от холода, скинул свои узкие очки на кончик тонкого острого носа и, подняв фонарь, заломив свободную руку за пояс, как-то необычно звонко и доброжелательно прокричал:
– В добрый путь!
Когда дилижанс развернулся и уже проезжал через ворота, подошел к наставнице и старшему следователю и о чем-то учтиво заговорил с ними.

***

– Вот наглядная иллюстрация того, как отличается наш мир от античности, – доставая из походной сумки маленькую книжицу и демонстрируя ее Элету и Холеку, начал разъяснять Турмадин. Следователи переглянулись.
– Античные люди очень отличались от нас, – продолжал свой рассказ рыцарь, – во-первых тем, что их мир был полон разнообразных машин – это очевидно. Машины были везде. Даже застежки на мантии застегивали с помощью маленькой машинки… Во-вторых наука и идеология прошлого давала ответы на абсолютно все вопросы, которые задавал их разум… Начиная от того, сколько волос на голове у каждого горожанина и заканчивая тем, сколько ангелов может поместиться на острие иглы…
– Глупый вопрос, – фыркнул Элет.
– Вы так полагаете? – изумился прерванный Турмадин.
– Именно, – ответил Элет, – даже мэтр Холек скажет вам, что ангел не имеет материальной точки приложения своей силы.
Холек ничего не говорил. Он просто сидел и молча смотрел в окно. Снаружи в светлеющем рассветном мареве пролетали и оставались где-то позади знакомые дома и улицы.
Они долго ехали по засыпанному снегом, освещенному пронзительными электрическими фонарями проспекту Лордов, миновали ярко подсвеченные фасады ратуши и собора Святого Марка на площади Фонтана – центральной площади города. Переехали узкий, зажатый между высокими домами на сумрачных утренних набережных канал. Пролетели узкими, застроенными высоченными – в пять-шесть этажей массивными каменными домами улочками старого города и выехали к мосту. Светало. За занавесками окошек кареты просторным снежным пространством раскинулась холодная и серая гладь Ниры. Проспект Лордов упирался в мост и продолжался на противоположном берегу. У моста в полосатой будочке дежурил полицейский патруль. Под колесами гулко застучали доски.
За кормой остался застроенный богатыми домами, закованный в гранит южный берег. Холек прикрыл глаза. Казалось бы, эти серые, еще не замерзшие, но должно быть очень холодные воды словно разрезали его жизнь напополам. Глядя на них думая о том, что вот сейчас, переезжая через реку, он, быть может, навсегда покидает этот ставший для него за эти годы таким привычным и даже немного уютным город, Холек поежился от коснувшегося его сердца какого-то давящего и очень тяжелого предчувствия. Внезапно ему показалось, что что-то несоизмеримо важное остается позади, за его спиной в далеком и ставшим внезапно каким-то недосягаемо-отчужденном прошлом. От этих мыслей ему стало совсем грустно и холодно.
Город не заканчивался за мостом. Снова потянулись бесконечные дома. Высокие и помпезные, как на Южном берегу, с крестами и порталами – принадлежащие кавалерам и рыцарям Ордена. Засыпанные снегом острые крыши особнячков и маленькие, ютящиеся между берегом реки и склонами горы, огороженные высокими чугунными решетками, засыпанные снегом садики.
Немного не доехав до Храма, сержант Юлет свернул у ворот резиденции Ордена. За окнами кареты на миг сверкнули высокие, украшенные черным серебром и зеленой бронзой створки, за которыми начиналась широкая, украшенная аккуратными рядами мохнатых серо-зеленых пихт, ведущая вверх по склону горы к собору архангела Михаила широкая гранитная лестница. Теперь экипаж мчался на северо-восток, огибая гору по северному берегу Ниры. А в просветах между домами, в конце полого поднимающихся по склону горы улочек частоколами темнели высокие, должно быть в три человеческих роста решетки орденского парка. Здесь не было ни охраны, ни полиции, но Холек точно знал, что невидимые глаза следят за этой дорогой, охраняя покой границы между мирской жизнью и безмятежностью церковного служения. По крайней мере, так рассказывали сплетники из бесконечных и шумных ночных кабаков и распивочных, с которыми он, Холек провел в бессонном бдении в чреде бесконечных кружек юва не одну долгую и тревожную ночь. Боязливо оглядываясь, со страхом и почтением в голосе, бражники пересказывали истории об огнях, которые загораются ночами в глубине парка и блуждают под темными сводами деревьев, и что те, кто перелезал через этот забор, неминуемо чувствовали какой-то первобытный и отчаянный, наполняющий душу безысходностью ужас и даже самые пропитые и самые бесшабашные грабители и пьяницы, почувствовав его, искали предлога повернуть назад и даже не пытаться проникнуть в тайны древнего ордена…
Одни смеялись, полагая глупыми выдумками все эти истории, другие говорили, что им-то все ни почем, судить можно было очень долго. Но факт был в том, что Холеку не раз довелось бывать на престольных праздниках в соборе архангела Михаила. Главный вход был с другой улицы, а из окон собора прекрасно просматривались и пихты и дорожки и сам парк, причем ничего необычного следователь, сколько он не глядел в окна, так ничего и не увидел. Ни сияющих летучих глаз, ни саранчи апокалипсиса. Разве что мирно прогуливающихся по аллее вдалеке монахов в черных рясах и ожидающих трапезы полосатых монастырских котов.
– Там где благочестие, там и дьявол, – хорохорился, объясняя, какой-то подвыпивший умник, – и это его присутствие и пугает таких, как мы!
–…С помощью машин люди постигли тайны внешнего эфира, – рассказывал Элету Турмадин.
– А пророк Иона провел в чреве кита три дня и три ночи, – начал раздражаться тот, – и что?
– Я спрошу у него, когда попаду в рай, – весело ответил Турмадин.
– А если он в аду? – парировал Элет.
– Тогда вы у него сами спросите, – отозвался Холек, – между прочим, я тоже читал о том, что в свое время был даже построен город в эфире. Говорят, что в ясные ночи его можно увидеть далеко на юге даже через простую подзорную трубу.
– Вы имеете в виду северную оконечность южного креста?
– Да, – ответил Холек.
– Не смешите, – махнул рукой Элет, – из Мильды его не видно, а эти сказки придумали в Лире, чтобы зазывать в город толпы простодушных зевак.
– Между прочим, в автоматы вы тоже не верили, – намекая на историю с механической женщиной, заискивающе заявил Холек.
– Одно дело автомат, другое дело город в эфире. Это абсолютно разные вещи.
– Сэр Элет, – возразил Турмадин, – но книги…
– Книги, любезнейший сэр Турмадин, пишут люди, а люди могут и ошибаться, так как знать всего просто невозможно.
– А Орден?
– Орден? Да, были времена великих героев и артефактов. Но кому это принесло счастье? Вот вы, Холек, читаете много, и что вы можете рассказать о прошлом? Об эпохах воин, о том, как уничтожались целые города и государства, о том, как вымирали народы? Да, это дело прошлого. Но летописцам свойственно преувеличение. Да и мало ли в наш просвещенный век изобретателей и инженеров, всего лишь прикрывающихся завесой старины чтобы придать весу своим поделкам. Может, все вообще было не так. Вспомните хотя бы этого Бапа с механической кошкой, чтобы проникать в чужие дома? Все думали, что это магия или что еще похуже – какая-то древняя машина, а он был всего лишь механиком, или Пемкина с его пушкой, о которой потом и разговоров было что «оружие судного дня»…
– Бесполезно, – махнул Турмадину Холек.
– Не правда ли, сэр Турмадин, люди имеют свойство приукрашивать в своих описаниях то, о чем они ничего не знают, всего лишь для того, чтобы предать вес своему собственному самомнению?
Холек тяжело вздохнул.
– Поговорите об этом с мэтром Юлетом, – и слабо улыбнулся. Ему вспомнилась оптическая машина доктора Жустика.

***

Беседа не клеилась. К полудню они миновали последние предместья, проехав, судя по придорожным столбам не меньше семидесяти километров. Дорога была хорошо укатана многочисленными экипажами, пешими и верховыми, что непрерывным потоком двигались в обе стороны. Орденские кони неутомимо бежали по припорошенной свежим снегом дороге, обгоняя и оставляя далеко позади телеги и фургоны. Сержант Юдет без остановки проехал две почтовые станции, где по совместительству располагались придорожные гостиницы и кабаки, по окружной дороге обогнул стоящую посреди уже давно опавших садов Грушевую слободу. Где-то по левую руку и выше, над обледеневшими кронами деревьев, на холме, над рекой возвышалась колокольня церкви, а у подножья холма белели несколько длинных двухэтажных зданий перегонных цехов и складов. Дорога спустилась к реке и пересекла ее по маленькому мостику под холмом. Перед мостиком стояла застава – новенький бревенчатый домик с трубой, полосатая будка, вышка с дощатой крышей и такой же полосатый шлагбаум. При появлении кареты из будки показалась румяная физиономия кирасира в толстом сером плаще и подвязанном толстым шарфом капюшоне. Он потер ус, для приличия взялся за пику и сделал запоздалый разрешающий жест. За окном дома было видно, что за большим столом сидели еще четверо солдат. На столе стоял огромный закопченный самовар, а из трубы прямо в потолок валил густой белый дым.
За рекой снова потянулись заснеженные грушевые сады и сложенные из плоских камней и маленького узкого кирпича бесконечные садовые изгороди.
Дорога уходила все дальше на северо-восток. Через несколько километров сады кончились. По левую руку, со стороны моря, появились заросшие густым еловым лесом холмы, а по правую – белые равнины пастбищ и полей. А дальше на восток – далекая темная кромка деревьев. Там начинались трясины. Часа через два впереди показались первые разъезды арьергарда армии. Запоздало вышедшая из города последняя колонна генерала Гандо располагалась на ночлег в ближайшем городе. Дальше было не проехать. Всю дорогу перегородил бесконечный, едва-едва двигающийся обоз.
Пристроившись к задней телеге, сержант Юлет остановил дилижанс и застучал набалдашником кнута по борту.
– Выходите, дальше пешком, – приказал он. Агенты нехотя подхватили свои пожитки и вывалились в снег.
– А ну, разойдись! – размахивая варежкой на каких-то пытающихся протащить свой экипаж по обочине в обход фургонов джентльхомов, надрывно кричал какой-то тощий сержант, – назад! Назад! Не мешать! Что непонятно? Армия идет!
Трое прилично одетых граждан на карапузом фургоне, по всей видимости, таких же неудачливых пассажиров, как и следователи, безуспешно пытались объехать обоз.
– Какая может быть еще важность! – восклицал один из них, – а ну, солдатня, разойдись! Я чиновник четвертого ранга при исполнении!
– Это вы зря, благородные джентльхомы, – проезжая на своем коне вдоль обоза, рассудительно возразил один из офицеров, – не видите – сами стоим.
– До поворота в парк Смирре далеко? – растерянно спросил Элет.
– Далеко-недалеко, – ответил офицер, – но придется пешком. Пожалуйте.
– Сколько? – уточнил Холек.
– А вон где заборчик, там дальше и ворота.
Холек взглянул на Турмадина, который уже начал погружать на себя снаряжение – повесил за спину свой маленький щит, приладил поверх вещевой мешок. Повязал горло толстым черно-фиолетовым шарфом, в котором Холек узнал тот, который вязала и не хотела говорить для кого, ссылаясь на то, что это подарок, Симона. Холек взял свою сумку, пристегнул ножны к поясу и, спрятав уже начавшие замерзать руки в рукава, уставился на нерасторопного Элета, который долго доставал свой саквояж, примеривался к нему, а после, кряхтя, рыком закинул за спину и закрепил петлями через плечи за ремень.
– Холек, вы как всегда налегке? – подпрыгивая, чтобы сбалансировать ношу, иронично поинтересовался он.
Тот проигнорировал вопрос и молча закурил.
– Всего вам хорошего, сержант Юлет, мои пожелания сэру Вайриго – вежливо, на прощание, поклонился он. Скулы сержанта чуть дрогнули в ответ.
– Хранит Господь, – негромко ответил тот, и Холеку показалось, что сейчас этот сухой с выжженной порохом и исколотой мечами и пиками душой сержант действительно желает им возвращения. Без излишних фраз и куража, он приложил руку к груди и чуть-чуть – ровно настолько, насколько позволила старая рана в груди, поклонился.
Страшные кони фыркнули, словно бы усмехнулись, но сержант звонко хлопнул их вожжами и подал дилижанс назад и вбок.
– Решили все-таки пешком? – прикуривая трубку, весело поинтересовался офицер, – сморю, важные вы персоны, раз у вас возница из Ордена!
Турмадин бодро кивнул. И они пошли вдоль обоза. Офицер обогнал их. Дым его трубки приятно щекотал ноздри. Обозники сычами сидели на телегах, безразличными взглядами провожали путников. Колонна совсем остановилась. Где-то впереди образовался затор.
Люди и лошади мерзли – лошади перетаптывались, люди растирали щеки и ладони, жались друг к другу, прятали лица под масками и толстыми капюшонами, заматывали поверх шарфами.
Холек тоже поправил шарф – серо-белый. Тот, который связала ему Райне, из тонкой шерсти, длинный, почти до колен – такие шарфы солдаты и офицеры перед боем повязывали на голову и еще обматывали вокруг шеи – как подкладку под шлем и горжет, а модники изгалялись, завязывая их самыми неимоверными бантами и узлами крепили бесконечными запонками, фибулами и заколками. Размышляя обо всех этих превратностях вкусов, Холек внезапно вспомнил Райне, горько улыбнулся и спрятал лицо в теплую мягкую шерсть. Впереди расположился отряд сопровождения обоза. Солдаты порубили ближайший кустарник и развели на обочине жидкий костерок. Тусклые сполохи озаряли усталые замерзшие лица. Низкое пламя почти не давало тепла.
– Ваше сиятельство! Когда же войдем в Арам? – отнимая от лица маску, которую надевают чтобы не обморозить лицо, прокричал офицеру какой-то старый солдат. Его грустные глаза умоляюще смотрели на верхового.
– Так и я сам без понятия, милейший, – любовно ответил офицер и поехал дальше.
Вскоре впереди показался отмежеванный от дороги канавой, протянувшийся вперед где-то на полкилометра, глухой деревянный забор. Впереди, в заборе, темнели распахнутые настежь ворота. У ворот примостилась уютная бревенчатая сторожка. Ладный недавно построенный дом с крылечком. На крылечке, недовольно притопывая, нес вахту какой-то неопрятный, дикого вида, сельский хам. По всей видимости, сторож. Грубыми окриками он кидался на обозников и порывающихся в парк солдат. Сопел и тяжело потрясал палкой.
– Хой ты, на возу, а ну иди сюда! Щас как врежу! А то, устроился как на насесте петух!
По всему было видно, что он нетрезв, над ним смеялись и показывали пальцем.
Заметив следователей и офицера, сторож поспешил к дороге.
– Хой! Хой! – размахивая лапой в лохматой варежке, призывно заголосил он.
Офицер не отреагировал.
– Сиятельнейший! Хой! Прикажите своим людям, чтобы по нужде не ходили под забор!
Офицер полностью проигнорировал слова сторожа.
Впереди, навстречу следователям двигалась верховая процессия – полковник в сопровождении вестового и двух курьеров.
– Мэтр Бирет! – обратился он к офицеру, – скоро двигаемся!
– Понял! – ответил тот с поклоном и представил следователям командира, – граф Карл Суркель, наш действующий полковник, рекомендую!
– Сиятельнейшие! Хой, господа рыцари!.. – подбегая к верховым, заголосил сторож, но он так ничего и не успел сказать больше, потому что полковник Суркель выхватил из-за голенища сапога лошадиную плетку и не глядя наотмашь хлестнул хама по лицу, так что тот упал и со сдавленным стоном покатился в снег.
– Мэтр Бирет, – обратился он, – проследите, чтобы арьергард не отстал, а то ваши люди останутся без горячего!
– Будет сделано, ваше сиятельство! Ну что, господа следователи, на этом наши пути расходятся, в парк Смирре – это как раз за воротами!
– Благодарю, – ответил Холек и поклонился. Элет сделал то же самое. Турмадин улыбнулся капитану Бирету, и они поспешили каждый по своим делам – следователи в парк, а офицер – собирать своих людей. Только хамоватый сторож остался стонать в канаве, хватаясь за истекающее кровью лицо, но сообразив, что ни обозникам, ни конвоирам его страдания неинтересны, он замолчал и, всеми конечностями увязая в глубоком снегу, пополз прочь.
– Что, холуй, совсем лорд разбаловал? – окликнули его с телеги, – давно плетей не получал, отвык?
Раздался щелчок бича об колесо. Сторож вздрогнул и на четвереньках, чтобы не ударили еще, поспешил в сторожку. Увидев, что путь свободен, следователи перешли мостик и прошествовали в глубину раскинувшегося за забором густого и темного елового леса.

***

– Ыыыы! – тяжело дыша, Райне вбежала в канцелярию и, ухватившись за испачканные в снегу полы мантии, выдохнула, – уехали?
– Здравствуйте, леди Райне, – подслеповато моргая, оторвав взгляд от бумаг, вежливо обратилась Симона.
Райне проигнорировала приветствие и, подбежав к столу, схватила из лотка конверт и записку. В комнате было жарко натоплено, и девушка сорвала с головы свою маленькую цилиндрическую шапочку, да так резко, что прическа растрепалась, и несколько прядей упали на лицо. Райне рывком сорвала с плеч плащ и, бросив его на спинку своего высокого стула, беспомощно опустилась в него.
– Он солгал…– в отчаянии воскликнула она, – подлец… А я, я, хотела… я так хотела попрощаться. Увидеть его…
– Приветствую вас, леди Райне, – в комнату вошли наставница Салет и учитель Юкс.
– Здравствуйте, леди наставница, здравствуйте, мастер Юкс…– отстраненно приветствовала Райне и, еще раз пробежала глазами по строкам:
«Я не смею терзать тебя долгими прощаниями, словами и страданиями. Я просто скажу «прости меня, любимая», за то, что солгал тебе о времени отъезда. Сейчас моя судьба в руках моих друзей и самого Господа Бога, и только ему известно, чем кончится это путешествие. Просто прости меня за все и знай, что я вернусь только ради тебя, ибо лишь ты моя надежда, моя вера, моя любовь. Кая, я люблю тебя». И подпись – Марк Вертура.
С ненавистью окинув взглядом всех присутствующих, Райне застонала и хлопнула рукой о колено так, что конверт порвался, а письмо выпало на пол. Она вскочила и, подхватив его, подбежала к печи и с яростью зашвырнула в жадное тут же проглотившее сухую бумагу пламя.
– Я не верю! – зарыдала она в голос и бросилась на шею наставницы Салет – не верю! Он всегда обманывал! Он не любит меня! Разве он мог так поступить! Мог?
Наставница обняла девушку и прижала к себе. Райне рыдала в голос, ее руки тряслись.
– Я… Я любила его, столько лет! А он, лицемер! Подлец, подлец…– последние слова она произнесла тихо, тихо, отстранившись от наставницы, она снова села за свой стол и обратилась к окну. Ее красивый черный, с алой подкладкой плащ упал на пол. Учитель Юкс поднял его и повесил на вешалку. Все стояли и молчали. Каждый думал о чем-то своем. Только Симона со своим подслеповатым интересом и какой-то легкой грустью наблюдала за сценой. Потом встала из-за стола и, подойдя к Райне, положила свою ладонь на стол рядом, сказала своим спокойным голосом.
– Он любит вас, леди Райне, – в ее голосе проскользнули какие-то обреченные нотки, которые она тщательно пыталась скрыть, – он очень сильно любит вас. Только вас и никого больше.
– Что вы понимаете? – вспыхнула девушка, – и вы говорите это мне?
Она снова вскочила на ноги, ее руки тряслись, слезы катились из глаз.
– Я все знаю!
Симона смотрела на нее своим спокойным холодным взглядом, словно не понимая, почему Райне рассердилась на нее. Она моргала, казалось бы, словно с интересом пытаясь приглядеться к лицу собеседницы. Очки остались на столе.
– Леди Райне, прекратите немедленно, – сделав резкий повелительный жест рукой, громко приказала наставница Салет, – Симона – отнеси эти бумаги наверх.
Симона кивнула, и, взяв со стола наставницы папку, своей энергичной летящей походкой вышла из комнаты.
– Раз уж ты тут, Кая, – распорядилась наставница, – вот и для тебя работа – это бумаги с подписью маркиза Димстока. Проверь их и составь отчет.
– Я не могу работать…– взмолилась Райне, – он меня просто убил… Он убил все.
– Я приготовлю сладкого чаю, а ты займись делом, – спокойно сказала наставница и заботливо добавила, – это лучшее из того, что тебе необходимо. Эти бумаги очень важны.
Она подошла к девушке и заглянула ей в лицо. Спокойные золотистые глаза волшебницы вселяли уверенность и лучились теплым спокойствием человека не раз перешагнувшего через боль и потери, и не только победившего их, но и способного поддержать тех, кто вот-вот проиграет эту страшную битву с отчаянием и захлестывающим душу горем.
– Вечером мы поедем ко мне, – коснувшись своими длинными пальцами плеча Райне и слегка кивая ей, предложила наставница. Та всхлипнула, шмыгнула носом и тоже чуть кивнула в ответ. Скрипнула дверь. Оставив женщин наедине, тихо вышел из комнаты учитель Юкс. Наставница достала из ящика стола носовой платок, сахар и шкатулку с чаем.
– Спасибо…– сникшим голосом прошептала Райне и, утерев красные от слез глаза, начала медленно приводить в порядок свой рабочий стол. Наставница проверила прикрытый толстым шерстяным колпаком и еще горячий чайник, приготовила чашечки и несколько кусочков сахара.

***

Дорога по парку оказалась гораздо тяжелее, чем им казалась вначале. Колея была плохо накатана. Путники то и дело вязли в снегу. Первый оптимизм впервые выходящего за порог дома путешественника быстро покинул следователей. Элет сверился с картой и сообщил, что идти им около двух часов, потому что до поворота на замок километров восемь. Это быстрым шагом. Было около четырех по полудню, и еще не начало темнеть, но под огромными деревьями уже сгущались сумерки. Здесь, в охотничьем парке, принадлежащему древнему роду баронов Смирре, росли разлапистые ели и огромные реликтовые сосны. Темными силуэтами они вздымались в начинающее темнеть небо, превращая и без того неширокую просеку в узкий и темный заснеженный овраг или каньон. Звуки начинающего свое неторопливое движение обоза стихли за первым же поворотом дороги. Темная стена деревьев отгородила путников от оставшегося позади такого привычного полного теплых печей, горячих напитков и керосиновых ламп, покинутого ими еще утром города, оставив их наедине с лесом, зимой и самим собой.
– Мэтр Холек? – окликнул Турмадин, – захватили пистолеты? Здесь могут водиться вепри.
– Нет, – ответил следователь, – у меня только меч.
Две цепочки лошадиных копыт и колея от саней тянулись по свежему снегу. Холек шел, вглядываясь в них, стараясь угадать, сани это сторожа, или какие еще. Когда они отошли от дороги на полкилометра, Элет остановился, огляделся и заявил:
– Что-то не так.
– Да, я вот одного не понимаю, – заявил Турмадин, – отчего мы идем пешком?
– Оттого, любезнейший друг, – важно ответил Элет – что здесь нас должны были встретить сани. Но их нету.
– Это не повод останавливаться. Может, они вообще не придут, – мрачно пиная промерзший лошадиный шарик, возразил Холек, – надо идти вперед.
– Согласен, – бодро ответил Турмадин, – тут одна дорога, не разминемся, а будем стоять, – еще и замерзнем.
И они втроем зашагали вглубь парка.
– Раньше здесь пропадали люди, – вспоминая рассказы детектива Бирса, внезапно поделился мыслями Холек.
– Да? – невозмутимо поинтересовался Турмадин. Идущий впереди Элет  бросил на Холека быстрый взгляд через плечо.
– Это дело расследовал капитан Белкерт, а детектив Бирс был его помощником, – доставая трубку, продолжил Холек, – постойте.
Он чиркнул спичкой о ремень и закурил. Сумерки вокруг сгустились настолько, что теперь небо было темно-синим, а верхушки деревьев на его фоне вырисовывались неровными черными зубьями.
– Говорили, что здесь жил зверь Смирре – так прозвали чудовище, которое хватало путников. Человек огромной силы с клыками зверя утаскивал пеших и всадников в свою берлогу. Барон Смирре долго не пускал полицию в парк, но потом, когда исчез сын магистра Перина, одного их надворных советников, указом барона Эмери полиция начала обыск парка, который продолжался несколько дней, пока не увенчался успехом.
Элет и Турмадин обернулись к Холеку, который шел чуть позади, дымил трубкой и, ведя свой рассказ, загадочно поглядывал то в одну, то в другую сторону.
– Так вот, они нашли подземный ход, ведущий под разрушенное крыло замка, и коридор, уходящий под воду. Нырять не стали, но говорили, что в скалах, на которых стоит замок много карстовых пещер и что чудовище, скорее всего, скрывается именно там. А потом, как-то на дороге ехал один пьяный полицейский и когда Зверь выскочил на него, взял да и выстрелил в него без разбору из пистолета, причем так удачно, как стреляют только пьяные – прямо в глаз. Хотя, те, кто видел, как Зверь уволакивал своих жертв, рассказывали, что в него и стреляли и пиками кололи, и хоть бы что. Утром зверя нашел разъезд на дороге, а дело закрыли.
– Давно это было? – спросил Турмадин.
– Лет семь назад, – ответил Холек, – детектив Бирс только поступил в восточную комендатуру сразу же после школы Моргет.
– А каков он был, этот зверь? – не удержался и машинально обхватил ладонью рукоятку секиры Элет.
– Детектив Бирс описывал, что он был очень волосат и с большими когтями и зубами. Говорили что это все-таки какой-то одичалый человек. Его доставили в медицинскую Академию. Кажется, этим делом занимался профессор Оллет.
– А дальше?
– Я не знаю, – с сожалением наблюдая, что трубка погасла пока он говорил, сознался Холек, – в те годы я не читал газет, а детектив Бирс не рассказывал. Вы же сами знаете, что он не интересуется закрытыми делами.
– В те годы? – переспросил Элет.
– Да, – спокойно ответил Холек, – семь лет назад.

***

Совсем стемнело. С неба снова посыпался легкий колючий снег. Не те лохматые мягкие хлопья теплого густого юго-восточного снегопада, оседлав который, примчался в Мильду веселый Турмадин. А настоящий по-северному острый, необычно сухой и колкий зимний снег. Северный ветер приносил надвигающуюся на юг стужу. Дуновение далекой северной Гирты.
Идущий впереди всех Элет энергично растирал глаза – с сумерками стало так темно, что глядя вверх было почти невозможно различить, где кончаются верхушки деревьев, где начинается черное безлунное небо. Глядя по сторонам, следователи с трудом различали друг друга на фоне чуть более светлого, чем лапы обступивших дорогу елей снега.
– Так и заблудиться недолго, – поделился мыслями Холек.
– Сейчас-сейчас, – деловито ответил Турмадин и, порывшись в своей сумке, достал из нее какую-то склянку, со щелчком надломил и начал изо всех сил трясти ее обеими руками. Между пальцев рыцаря полилось мертвенно-холодное химическое сияние. Через несколько секунд фонарь разгорелся в полную силу, но его свет бы каким-то неправильным  он не отражался от предметов, и его было настолько мало, что едва хватило только для того, чтобы вырвать из темноты несколько метров дороги и нависшие над ним мрачные изможденные лица агентов. Трое успевших замерзнуть и изрядно уставших мужчин переглянулись. У каждого в глазах читалась немая досада и желание пожаловаться. Первым подал голос Турмадин:
– До сторожки должно быть недалеко.
– Значит, пойдем, – со злой готовностью бросил Элет и, посмотрев на Холека, который в ответ пожал плечами, развернулся и, недовольно размахивая рукавами, зашагал вперед.
– А вы знаете, что замок Смирре…– начал было Холек, но Элет только буркнул под нос.
– Ах, оставьте вы при себе…– и бесцеремонно оборвав так и не начавшееся повествование, быстрым шагом оторвался от товарищей вперед на пару десятков метров. Так они шли, наверное, еще с полчаса. В темноте и слабом сиянии почти не дающего света, покачивающегося на поясе Турмадина химического фонаря, только одно не давало путникам сбиться с пути: дорога была хоть немного укатана и отчищена от снега и любая неудачная попытка ступить не туда заканчивалась попаданием в непролазный и бездонно-глубокий лесной сугроб. Но вскоре просека стала уже. То там, то тут, по сторонам, чернели глинистые обрывы, из которых на дорогу вываливались корявые лапы темных, норовящих зацепиться за одежду корней, а кривые ели нависли над дорогой столь низко, что слабый химический свет уже выхватывал из темноты их нависающие прямо над головами следователей ветви. Подул слабый ветер. Снег усилился.
– По карте там должен быть поворот на замок, – заметил Холек. Он выломал из обрыва какую-то палку и теперь при ходьбе постоянно тыкал перед собой, чтобы не провалиться в глубокий снег.
Спустя еще полчаса, идущий впереди Элет снова остановился.
– Заблудились? – подходя к нему и становясь рядом, мрачно окинул взглядом темные своды леса Турмадин, – ничего не понимаю. Мы идем уже, – он нащупал в сумке часы, – третий час. Это километров десять. До сторожки восемь. Мы не могли пройти мимо!
И он начал развязывать поясную сумку, из которой извлек сложенную вчетверо карту. Прищурившись в слабом свете, они, было, наклонились над ней, как вдруг где-то далеко-далеко раздался протяжный и заунывный волчий вой. Элет сунул руку под плащ. Холек вздрогнул.
– Далеко, – не отрывая взгляда от карты, махнул рукой Турмадин, – ветер с севера, так что они даже не почуют нас. Так, кто говорил, что там восемь километров? Дорога идет по дуге.
– Я в глаза не видел этой карты, – пожал плечами Холек, – кто у нас старший офицер?
– А если этот висельник сторож не приедет утром, нам придется топать еще пятнадцать километров от сторожки до северной границы парка? – возмутился Турмадин.
– Именно так. Служба тайного агента не мед, – ответил Элет и сверился со своими часами.
– Пойдемте, – поторопил Холек, – если на этот раз все верно, то сторожка должна быть совсем близко.
Они свернули карту, и, ускоряя ход, мрачно зашагали дальше.
Домик показался внезапно. На развилке дороги темнел полосатый столб, а по левую руку от него – стена вбитого в склон холма сруба и покатая, занесенная снегом, крыша. Дорожка была тоже основательно запорошена снегом, а открывающаяся наружу дверь приперта примерзшим к земле колом. Турмадин вошел первым. В избе с низким потолком, где высокому Элету пришлось пригнуть голову, чтоб не удариться о бревна балок, было холодно и сыро. Две стены были земляными, и в одной была выбита обложенная валунами печь, в которой тоскливо чернели промерзшие, подернутые изморосью головни. Посередине, на земляном полу стоял грубо сколоченный стол, а рядом три незамысловатых, изготовленных из колод и досок скамейки. Они же были по совместительству и лежанками. Вернулся вышедший за дровами Элет. Снаружи, под навесом он нашел поленницу. За несколько ходок помощник старшего следователя натаскал приличную горку дров – столько, сколько, по его мнению, должно было бы хватить на всю ночь.
Холек проверил дверь – она не внушала ему доверия – петли хоть и выглядели довольно прочными, но внутри, кроме кожаной петли вместо ручки, за которую можно было бы привязать ее, например, к столу не было никаких других запоров. Турмадин чиркнул спичкой и засветил огарок на столе. с умрачное помещение наполнилось уютным рыжим светом. Казалось, от него в комнате стало даже немного теплее.
– Так-то лучше! – растирая над свечей замерзшие руки, довольно проговорил он, – теперь еще бы и печку!
Недоверчиво покосился на принесенное Элетом топливо, рыцарь снял плащ и сумки и тоже пошел на улицу за дровами.
– Волки, – констатировал он, когда они с Элетом вернулись с новыми охапками сучьев. Элет мрачно кивнул в подтверждение слов рыцаря, и они снова вышли. Холек закурил и принялся было ломать об колено принесенные ветви, как внезапно снаружи, откуда-то совсем рядом, раздался такой громкий и унылый вой, да так внезапно, что Холек резко дернулся и развернулся к двери.
– Матерь Божия! – в избу грохотом, рассыпав дрова, ввалился Элет. Турмадин спокойно вошел следом.
– Пустяки, – махнул рукой рыцарь и снова вышел за дверь, подобрал палку, которой она была заперта, и вернулся в дом, – это одиночка. Если где-то рядом стая, она будет не скоро. Мэтр Холек, посмотрите, как можно запереть эту дверь.
И снова вышел на улицу.
– А вот это мне уже совсем не нравится…– мрачно глядя ему в след, поделился мыслями Элет.
Когда Турмадин вернулся, Холек сообщил что дверь можно привязать к чему-нибудь. Если не прыгать по комнате и дверь не будут дергать снаружи, то выйдет довольно надежно. Так и сделали. Тяжелую, грубо сколоченную, на чурбанах вместо ножек скамью с немалым трудом подвинули ближе к двери и притянули веревкой за ножку к петле. Турмадин толкнул дверь и, убедившись, что она не открывается, обратился к Элету, который, один за другим вырывая листки из блокнота, пытался разжечь огонь. Он уже успел наколоть своей секирой щепок, но они так долго лежали под снегом, что ни в какую не хотели разгораться. Все трое нависли над очагом в бесплодных попытках оживить его. В какой-то момент людское упорство все-таки восторжествовало и постепенно, под требовательным наблюдением  путников, костерок из клочков бумаги и щепок начал превращаться в уютный разгорающийся очаг.
– Как раз три скамьи, – усаживаясь за стол и доставая из поясной сумки галеты и фляги, заметил Турмадин, – прямо на нас!
– Вот это и плохо, что как раз…– угрюмо отозвался Элет. И в подтверждение его слов где-то наверху, над крышей хрустнул потревоженный легким звериным шагом снег.
Турмадин спокойно достал пистолет и положил перед собой на стол. Агенты с интересом уставились на оружие рыцаря. Холека буквально заворожили эти бронзовые, покрытые вытертым травлением накладки, округлые линии и клеймо известной мануфактуры, а особенно аккуратный, одновременно простой и технологичный, как в фантастических книжках, плавающий затвор. Дорогое и качественное оружие столичных мастеров.
Следом за пистолетом рыцарь достал мешочек с патронами. Извлек один – капсульный, клееный из синего картона и помеченный какой-то печатной надписью, какие не купишь в обычной оружейной или химической лавке. Щелкнув затвором, вставил его в замок.
– Сэр Турмадин, – глядя на оружие, осторожно обратился к нему Элет, – а вы знаете, капсульное оружие запрещено… у вас есть лицензия?
– Вы еще мне спасибо скажите, что я ношу его с собой, – поворачивая рукоять и со щелчком запирая замок, продемонстрировал готовый к бою пистолет и улыбнулся рыцарь.
Холек расстегнул застежку и, чтобы удобнее было сидеть, снял ножны со своим коротким, без эфеса, мечем, и положил их на скамейку слева от себя. Вынул из сумки завернутое в жирную бумагу соленое мясо и тоже выложил на стол. Элет положил рядом большую флягу с промерзшим и холодным как студеная вода в проруби ювом. Агенты подкинули еще дров в очаг, подвинули к нему скамейку и стол, сняли промокшую обувь, протянули ноги к огню, и, закутавшись в плащи, закурили. Они клали мясо на галеты и запивали получившиеся бутерброды безвкусным на морозе ювом. Элет сидел, мрачно оперев локти о колени, смотрел в огонь. Турмадин привалился к стене, а Холек улегся на стол. Они смотрели перед собой. Дымное пламя очага отражалось в изможденных тоскливых глазах агентов.
– Вот вам и выездное расследование…– было проговорил Элет и, словно устыдившись своим словам, притих.
– И это первая ночь, – согласно кивнул Холек.
– Привыкайте, господа горожане! – взбодрившись, словно наслаждаясь своим превосходством в умении путешествовать, ответил Турмадин.
Холек и Элет мрачно переглянулись. Впервые в споре они были на одной стороне. Все снова замолчали. Было слишком холодно, чтобы покидать этот теплый круг света и тепла перед очагом, поэтому никто не торопился спать, хотя по всему было видно, насколько это совсем недолгое путешествие по заснеженной дороге утомило каждого из них. Холек откинулся к столу и теперь смотрел на очаг пред собой. Турмадин деловито свернул из своей зимней маски подушечку, накинув на голову капюшон, прислонился к стене и прикрыл глаза. Он улыбался легкой улыбкой человека, который привык к лишениям и умеет радоваться тому малому, что Господь посылает пилигриму в пути. Он сидел, сложив руки на своем толстом пузе. Его веки были опущены. Холек внимательно присмотрелся к нему, пытаясь сличить его сходство с кузиной. У рыцаря были высокие черты лица, красивый гладкий лоб, толстые нос и губы, и Холек никак не мог разгадать, похожи они с Симоной или нет. Перчатки рыцаря лежали на столе рядом с пистолетами, и только сейчас Холек заметил на безымянном пальце толстой, с короткими пальцами руке Турмадина, изящно изогнутое золотое обручальное кольцо, и что указательный палец его правой руки подвернут  под неестественным углом – наследие давней травмы солдата на двойном жаловании, цепляющего двуручный меч указательным пальцем поверх гарды, чтобы при ударе не скользила ладонь.
– Сэр Турмадин, – внезапно спросил Холек тихо, – вы женаты?
Рыцарь, словно вовсе не спал, открыл глаза и ответил:
– Когда-то это было так.
Холек кивнул.
Он подвинулся ближе к огню, снова закурил, и, вдыхая через трубку ароматный дым, уставился в трескучее пламя. Его рука потянулась к поясу, где висела фляга с мопом. Вырвав зубами разбухшую пробку, он глотнул одновременно приторный и горький напиток. Поморщился. Его рука дрогнула.
Элет скосил глаза на следователя.
– Будете? – протягивая флягу рыцарю, тихо спросил он.
Тот молча покачал головой и взялся за флягу с ювом. Выпил и, опрев руки о колени, снова сгорбился над очагом. Достал из рукава длинный красиво плетеный заботливой женской рукой шнурок с кисточками и охранным символом и теперь сидел, мечтательно наматывая его на пальцы и ладонь. Холек было улыбнулся, собираясь о чем-то пошутить, но промолчал. Он сидел, сложив на груди и засунув поглубже в рукава мантии руки то открывал, то закрывал печальные глаза в бесплодных попытках уснуть.

***

Райне вернулась поздно. Учитель Юкс услужливо проводил ее до дома и, улыбнувшись в усы, вежливо откланялся и исчез в легкой пелене снегопада, оставив ее одну у парадной под фонарем. Девушка вздохнула и, поежившись, открыла дверь. Шагнула на темную лестницу и поднялась в квартиру. Открыла своим ключом еще незапертую на засов дверь и вошла в темную, жарко натопленную прихожую. Мама уже спала. В комнате было темно. Только на столе белела какая-то записка, которая выпала из рукава ее парадной мантии, когда она в спешке убегала утром из дома и даже не потрудилась ее прочесть.
Они провели вечер у наставницы Салет. Хозяйка пригласила всех в свою комнату, где они сидели и пили чай, запивали вином и крепким мопом, заедали карамельными конфетами и мятным печеньем. Рой Элет, дочь наставницы, как всегда благородная и опрятная, умеющая держать себя в любой ситуации, высокая и красивая дева лет двадцати пяти, ни одним словом, ни одним движением не показала, что она обеспокоена отъездом мужа. Она держала себя достойно и скромно, лишь разговаривала немногим меньше обычного, но ее ободряющая улыбка и светлый взгляд вселяли в маленькое собрание теплоту и душевность. Наставница Салет сама прислуживала за столом, ставила чайник, приносила печенье и открывала новые бутылки. Риа Лайнет тоже присутствовавшая на собрании – так некстати заболевшая накануне недавних событий служащая канцелярии, давняя подруга Райне, тоже была печальна. Она нажаловалась на то, что у нее на лестнице постоянно пьют и что квартирьер приходит с претензиями именно к ней, но, выпив немного чая с мопом, стала сосредоточенно молчалива. Райне, Рой Элет и наставница беседовали ни о чем. О театре, о музыке, о новой моде на сумочки, о фельетонах в ежемесячном литературном журнале. Райне говорила, а наставница поддерживала непринужденную беседу, лишь иногда бросая внимательные взгляды на собеседниц. Так тянулись минуты, десятки минут, пока Райне не почувствовала что не может больше говорить. Что вот-вот эта непринужденная маска спадет, она осечется и расплачется в голос. На счастье в дверь постучали – из форта пришел учитель Юкс. Он поприветствовал хозяйку и передал ей свежий хрустящий пакет от лорда Динмара. Увидев в этом вечернем визите счастливое стечение обстоятельств, Райне вежливо сказала, что ей пора, что мама ждет ее и не запирает дверь на засов, и начала собираться домой. Она держалась, пока они с учителем фехтования ждали экипажа. Держалась, когда ехали карете припозднившегося извозчика. Держалась, легким поклоном с улыбкой прощаясь у дверей своего дома, но теперь, в своей комнате, не снимая мантии, упав на свою большую, пустую и холодную постель, она уткнулась лицом в мягкую подушку и заплакала. Она не думала ни о чем, ни жалела и не ждала. В ее голове не было ни мыслей, ни мечтаний, ни сожалений, абсолютно ничего, но чьи-то невидимые и холодные пальцы неумолимо сжимали ее горло и грудь, и слезы холодными ручьями беспрерывно катились по щекам. Так она лежала долго-долго, пока холод от окна не подкрался к ней, и ей не пришлось укрыться мохнатым толстым пледом, тем самым, которым обычно укрывал плечи вечно мерзнущий Холек, когда приходил к ней в гости и сидел в кресле у окна. Так она лежала, влажно моргая глазами в темноте и слушая далекий приглушенный стук больших напольных часов за стеной в соседней комнате и легкое завывание ветра где-то в щели рамы, пока усталость и отчаяние окончательно не сморили ее.
–…Надо будет найти эту щель и заклеить ее…– рассеянно подумала Райне, поудобнее подложив под голову руку, повернулась на другой бок, спиной к темному окну и прикрыла глаза.

***

Спать сидя было очень неудобно. И когда огонь в очаге почти окончательно погас и теперь уже совсем не давал тепла, Холек мучительно встал, подбросил на угли дров и, осторожно перебрался на ту скамейку, которую они поставили у двери. Он снял пояс, положил меч между собой и стеной, пристроил под голову жесткие сумки, потеплее укрылся плащом и попытался уснуть. Так он пролежал несколько мучительных минут и, окончательно убедившись, что так точно ничего не получится, снова открыл фляжку и сделал несколько больших мучительно-горьких глотков. С трудом прополоскал тягучую горечь во рту и, прикрыв глаза, начал ждать эффекта.
Через некоторое время стало тепло, он приятно ощутил, как проваливается в благостную теплоту опьянения, когда уже все равно где спать и какова температура воздуха, широко зевнул, повернулся к двери и, было, закрыл глаза…
– Помогите! – позвали откуда-то издалека, – кто-нибудь! Ради всего святого! Помогите!
Отчаянный, полный страха и мольбы голос.
Холек распахнул глаза и резко повернулся на бок. Что-то с грохотом ударилось об пол, окончательно разбудив его. Он так и не мог понять, наяву ли это все, или ему снится какой-то страшный сон…
– Шшшш! – яростно замахал рукавом Турмадин. В его руке блеснул длинный ствол пистолета. Свеча давно погасла. В жарком алом свете углей лицо рыцаря было словно высечено из камня, он целился в запертую дверь у головы Холека. Рядом в темноте горело еще два бешенных, дрожащих испуганных огонька – глаза Элета, который видимо, уснул, положив голову на стол, а сейчас сидел, вытянув шею, и смотрел перед собой.
Холек замер и попытался задержать дыхание, чтобы прислушаться. Сердце бешено стучало в висках, рука потянулась к ремню. Дрожащими пальцами он застегнул пояс, но никак не мог нащупать в темноте ножны. Кто-то еле слышно дышал снаружи, легко касаясь обледеневших досок, под самым ухом следователя.
– Что за чертовщина?! – дрожащим голосом прошептал Элет и принялся тереть глаза. Как и Холек, он, наверное, думал, что еще спит.
– Ну помогите же!
Женский голос позвал за дверью и где-то совсем поблизости торжествующе-яростно взвыли волки – не один не два, ни три, а целый хор страшных хриплых голосов.
– Быстро! – срываясь с места, крикнул Турмадин, он промчался мимо Холека, и взмахом меча отсек веревку. Дверь со страшным скрипом распахнулась, и рыцарь вырвался наружу.
– Вы с ума сошли! – хватаясь за секиру, в отчаянии закричал Элет. Холек бросил на него полный мольбы о помощи, испуганный, взгляд, но медлить было поздно, он вырвал из кармана пояса фосфорную свечу и изо всей силы чиркнул ей о голенище сапога. Рука дрогнула, огонь не загорелся. Снаружи раздалось рычание и грозный окрик Турмадина. Захрустел снег, потом послышался жалобный волчий визг. Холек выхватил вторую свечу и с остервенением ударил ей о свою почти новую кожаную сумку. Белый след вспыхнул в темноте, рассекая свежую вощеную кожу уродливым белесым шрамом. Дымное багровое сияние озарило комнату. Едва не споткнувшись об опрокинутую скамью, Холек вывалился за порог. Свеча выпала из дрожащей руки в снег, но продолжала ярко гореть и дымить, озаряя ярчайшим трепетным пламенем страшную картину – деревья низко склонились над заснеженной, забрызганной кровью, полянкой – слева был рыжий глинистый обрыв, справа засыпанная снегом дорога. Турмадин с размаху бил о ближайшее дерево повисшего на его руке и не желающего отпускать рыцаря маленького волка. Его окровавленный меч валялся в снегу, а еще четверо животных, гораздо крупнее и страшнее первого скалились из темноты. Упруго переступая лохматыми, мокрыми лапами, они с яростным и испуганным рычанием отступали из круга дымного фосфорного света.  Осознав, что он без меча, Холек бросился к уже сбросившему с себя своего волка Турмадину и, схватив его за руку так резко, что хрустнули кости, потащил к двери. Волки не собирались уступать и попытались было податься вперед, но Турмадин выхватил свой пистолет. Грянул выстрел и одно из чудовищ – самое крупное, рассыпавшись кровавыми брызгами, отброшенное ударом, отлетело в темноту. Второй выстрел зашипел змеей, и пуля из колесцового пистолета зацепила второго волка, выбросив из его холки неопрятный фонтан черной крови. Турмадин бросился назад и, загораживая выставленным перед собой пистолетом Холека и уже выбросившего свой пистолет и перехватившего секиру для рукопашной Элета, втолкнул их в избу, захлопнул дверь и навалился на петлю, чтобы она не открылась наружу.
– Ловушка! – отчаянно вращая глазами, закричал он, – это не волки! Держите дверь!
Холек с готовностью перехватил петлю и всем весом навалился на нее. Снаружи кто-то с силой ударил в дверь. Сердце следователя ушло в пятки.  Острые когти с неприятным скрежетом и грохотом впились в рассохшиеся доски. Казалось, от их ударов сотрясся весь дом. Агенты в отчаянии переглянулись. Элет поудобнее перехватил секиру, но вовремя сообразил, что пока есть время надо перезарядить пистолет, дрожащими руками потянулся за бандельерой.
Принялся перезаряжать свое оружие и Турмадин. Неловко дернул затвор травмированной рукой. Голубая дымящаяся гильза с глухим стуком упала под ноги.
– Рука! – запоздало простонал рыцарь, припадая на скамейку.
– Сейчас, – быстро кивнул Холек и, схватив его за локоть, рывком распустил шнуровку промятого зубами чудовища кожаного наруча.
– Они прогрызут доски! – поднимая пистолет, указал дулом на трясущуюся от ударов когтей снаружи дверь.
– Только не стреляйте! – со стоном вскидывая травмированную руку, крикнул ему Турмадин, – мы тут задохнемся!
Но было поздно. Помощник старшего следователя нажал курок. Снова зашипел выстрел. Громыхнула проломленная доска, за дверью взвизгнули и перестали скрести. Комнату завалило едким и необычайно густым пороховым дымом. Снаружи воцарилась страшная тишина.
Прикрывая рукавами лица чтобы было легче дышать, агенты тревожно переглянулись.
– Что это было? – лихорадочно перезаряжая пистолет, страшно прошептал Элет.
– Это не волки, – прислушиваясь к легкому треску снега на крыше и сопровождая его дулом пистолета, взволнованно прошептал Турмадин, – волки так не нападают…
Холек аккуратно присел и попытался найти свой бесследно пропавший меч, как вдруг часть крыши с грохотом обрушилась внутрь, и огромный черно-серый волк провалился в сторожку, придавив к столу незадачливого Элета. Чудовище рычало, скаля зубы, но, казалось, оно само пострадало от падения – это был тот самый волк, которому выстрел Элета разорвал спину и сейчас из этой спины, ощупывая стены, полоток и стол тянулись длинные, как хвосты пиявок черные, лоснящиеся в трепетном свете догорающего очага щупальца. В темноте было трудно определить, обман ли это зрения или  страшная реальность, но само животное припало на грудь, его глаза потухли и, казалось, что теперь полип живет собственной жизнью – слепо тычась по сторонам ложноножками ищет новую жертву. Словно загипнотизированный его отвратительно ритмичными, как у червей или медуз в океане движениями, Холек в ужасе смотрел на то, как с каждой секундой все новые и новые щупальца вываливаются из словно бы выеденной изнутри и пустеющей на глазах шкуры чудовища и плотоядно пульсируя, тянутся по столу к охающему и бессмысленно ползущему по полу, запутавшемуся в ножках стола контуженному Элету.
Так и не успев перезарядить пистолет, Турмадин ловко сунул его в кобуру и вскочил со скамьи.
– Хо! – заревел он в дымной мгле и бросился на чудовище врукопашную. В его руках блеснул острый и широкий охотничий нож.
– Спасайте его! На улицу! – тыча ножом в Элета, крикнул рыцарь и со всей силы ударил в самое толстое щупальце. Его лицо исказила гримаса боли, но рыцарь, спасая товарищей, переступал через нее. Он смело схватил несколько впившихся в Элета щупальцев, отодрал их от его плаща и перерубил ножом.
– Да не стойте же! – пихая ногой помощника старшего следователя, стонал он. По щекам Турмадина катились слезы боли. Быстро сообразив, что надо сделать хоть что-то, Холек рывком за шиворот подхватил стонущего и отчаянно пытающегося выпутаться из охвативших его ноги щупальцев, коллегу и рывком за шиворот направил в двери. Но дверь была закрыта, зато следователь нашел свой меч – ножны упали между скамейкой и дверью когда он проснулся, и валялись у самого порога. Машинальным движением Холек вытащил меч и перерубил веревку. Под собственной тяжестью дверь распахнулась наружу и три разинутые зубастые пасти встретили его ликующим воем. Но самым страшным было не это. Все три головы торчали из одного огромного, казалось бы, слепленного из нескольких окровавленных шкур и переломанной стремительной и беспощадной метаморфозой туши, причем четвертая – голова самого маленького, разбитая и перекошенная от удара об дерево, торчала прямо из спины. Чудовище ухмылялось и их алые, светящиеся глаза горели страшным ликующим разумом. Теперь и сам Холек с ужасом понял, что перед ним был не зверь, а беспощадное чудовище, вышедшее за свежей пульсирующей кровью, наслаждающееся охотой и ужасом загнанной в угол жертвы. Порождение реликтовых безлюдных дебрей древнего охотничьего парка разинуло пасти, чтобы вцепиться в спасающегося от другого, оставшегося в доме чудовища следователя.
Но не сразу осознавший всю отчаянность ситуации и потому не успевший окончательно испугаться Холек уже знал что делать – со всей стремительностью той самой жертвы, что так не хочет попасться в лапы к хищнику, он вырвал из незастегнутой сумки последнюю фосфорную свечу, с размаху засветил ее и сунул факелом прямо в самую большую пасть. Раскаленная реактивная струя с оглушающим шипением моментально опалила и высушила шерсть чудовища, обожгло пасть и выжгло не ожидавшие такого отпора, моментально закипевшие и вывалившиеся из орбит глаза. Чудовище взвыло и, отстраняясь от огня, вскинулось на дыбы, а Холек не растерялся и, тыча перед собой факелом, со страшным криком прыгнул на него и с размаху попытался вонзить меч в пылающую, грудь, но оступился и с размаху упал лицом в колючий и окровавленный снег.
– Скорее! – отступая спиной, споткнулся об Элета Турмадин и, повалившись на него, придавил так, что тот растянулся во весь рост. Из дверей дома вырвалось щупальце и схватило Турмадина за сапог. Но он рванулся вперед и, увидев, что перед ним лежит пылающая, самая первая из брошенных Холеком, еще не догоревшая химическая свеча, схватил ее и, развернувшись с мстительным видом, прижег алым раскаленным языком мерзостный черный отросток. Страшный, наполовину женский, наполовину звериный вой наполнил лес, и щупальце отпустило свою добычу. Отталкивая пробуксовывающего в снегу, яростно загребающего руками Элета, рыцарь перевернулся на спину, второпях сорвал с пояса какую-то склянку и, сорвав пломбу, швырнул в проем, из которого лохматым кустом черных извивающихся отростков уже надвигалось освободившейся от шкуры предыдущего своего носителя полип. Сейчас он полностью утратил даже звериный облик. Бесформенная масса колышущихся, маслянисто лоснящихся серо-черных щупалец беспорядочно хватающихся за все подряд омерзительно перетекала по балкам сруба и теперь вываливалась за дверь, протягивая к агентам свои похожие на ложноножки бактерий которых Холек видел под микроскопом в кабинете доктора Миксета, щупальца. Хватаясь за дверь, притолоку и доски у порога, они пульсировали, подтягивая за собой остальную массу и в следующий момент неминуемо бы обрушились с потолка на барахтающихся перед порогом в снегу Турмадина, накрыли и поглотили бы его, если бы рыцарь не подцепил дверь ногой и, прищемив десяток щупальцев на захлопнул бы ее.
– Назад! – удерживая дверь ногами, отчаянно закричал он порывающемуся помочь ему Элету, как в домике что-то зашипело, завизжало и страшный, ослепительно белый, раскаленный свет полился из превратившегося в жерло доменной печи, дверного проема. Обернувшиеся  было Холек, схватился за обожженные глаза и, перекатившись на живот, сунул голову в снег. Тут же рядом взревел Элет, а где-то уже далеко по лесу покатился теперь уже совсем не похожий на волчий, леденящий душу, тоскливый и жалобный вой. Но прошел миг, и печь потухла – стены сторожки с влажным треском горели ровным рыжим пламенем, Меньше всех пострадавший от вспышки Элет, вскочил и бросился на помощь пытающемуся выбраться из-под накрывшей его, оторванной ударной волной двери, Турмадину. Холек утер рукавом разбитые губы и на четвереньках подполз к ним. В суматохе он ударился лицом обо что-то твердое и разбил лицо, снег вокруг был в крови, шарф тоже. Он шмыгал носом и не мог отдышаться после пережитого ужаса.
– Срезали через парк… Никогда такой гадости не видел…– пытаясь размазать остатки черной вязкой массы по снегу, простонал Турмадин. Его ладони пылали алым огнем ожогов. Лоб и лицо были разбиты и иссечены ссадинами, брови и волосы надо лбом обгорели. Элет уселся в снег. С видом победителя гулко хлопнул себя по надетой под плащом кирасе и, глядя на сидящего рядом следователя, с гонором в голосе заявил:
– Носовой платок бы вам, мэтр Холек. Измазались…
Тот попытался улыбнуться, но получилось плохо – разбитые губы начали опухать.
– А у меня есть, – спохватился он, достал из поясной сумки свой красивый рыцарский платок, который вышила ему Райне, отер вначале свое лицо, и принялся утирать им кровь с лица Турмадина.
– Леди Симона расстроится, если вы вернетесь в таком виде…– приговаривал он.
Они перевернули дверь и уселись на нее с необгоревшей стороны поближе к пламени, чтобы не замерзнуть, и принялись растирать волдыри рыцаря снегом. Холек разорвал подол своей нижней рубахи-кину. Обрывками перевязали обожженные и израненные руки рыцаря. Следователь достал из сумки и поделился с коллегами целительными пилюлями с Архипелага.
– А, вот куда они делись…– глядя на переливающиеся в свете пламени пожара шарики, простонал Элет, – а сэр Бенет все думал, что это полиция их не вернула…
Взяв нож Турмадина он тоже распорол нижний подол своей кину, нарвал бинтов и они завершили перевязку.
– Хорошая была рубашка, – с сожалением глядя на испорченную, старательно расшитую женой одежду, проговорил Элет. Подавленный произошедшим, он сидел, глубоко нахлобучив на уши шапочку, и мрачно смотрел в раскрытую дверь вокруг которой плясало пламя, как на огонь в печи. Штатный кавалер Второго отдела полиции выкатил разбитую нижнюю губу и устало сгорбился – вид у него был весьма неблагородный и злой.
– Выпейте, – предложил Холек Турмадину и протянул ему флягу с мопом. Несмотря на крепость, рыцарь выпил весь оставшийся напиток. Холек  открыл вторую и без закуски, передал Элету. Тот подержал подношение в руке, брезгливо принюхался к терпкому дрожжевому запаху сырого самогонного спирта, потом сказал себе «время такое» и сделал несколько судорожных глотков. Некоторое время сидели молча. Глотали из фляги и ждали, пока пройдет горечь во рту, чтобы сделать новый глоток. Наконец молчание стало невыносимо.
– Зачем? – только спросил Холек, сделав такое лицо, будто хотел спросить «какого черта?», но в последний момент решил сохранить достоинство.
– Потом…– выдохнул Турмадин, – как-нибудь, не на трезвую голову. И без сил повалился набок. Его голова беспомощно упала на колени Элету.
– Сэр Ту…– воскликнул тот
– Уснул, – вяло приложив руку к шее рыцаря, чтобы поверить дыхание, кивнул Холек. Его язык уже заплетался от выпитого.
– Мэтр Холек, – облокачиваясь на плечи рыцаря, пьяно махнул рукой Элет, – вы опять ухрюкались как свинтус… даже в лесу… в снегу… Как вам не стыдно.

***

Элет лежал и смотрел в огонь. Сгорбившийся на другом конце двери Холек видел, как его внимательные глаза сверкают, отражая свет пламени в темноте.
– Поспите, – посоветовал он, – я подежурю. Не могу спать. С рассветом пойдем дальше.
– Вы книжонки всякие читаете…– также тихо обратился Элет. Его голос был глухим и хриплым, – что это было? Или кто?
– Не знаю, – хрипло и медленно проговорил Холек, – я читал… это полип… пиявка… Я узнаю, когда мы вернемся, я посмотрю книги…
– Оно же убежало от огня? Никогда бы не подумал… Так близко к городу, такая мерзость…
– Не знаю. А помните, дело о пришельце? Из мастерской Гримета…
– Пришельце?
– Да, – прикрыв глаза чтобы лучше вспомнить прочитанное и отвлечься от дурных мыслей, ответил Холек, – когда он рассчитывал прочность колес для паровой машины, он использовал необычные формулы. А потом в его столе нашли логарифмическую линейку. Но не такую, как наши, старую, с абсолютно не похожими на современную шкалами. Мэтр Гримет обратился в полицию, а они к сэру Бенету. Выяснилось, что этот человек слушал лекции в университете и беседовал с профессорами – был очень образован и выдавал себя за путешественника. А потом, когда его начали искать – его так и не нашли. Зато в его комнате нашли много необычных вещей. Например, часы с магнитным маятником, которые не работали. Пемкин сказал, что они сконструированы так, что они бы никогда не смогли бы работать… Никакой инженер не стал бы делать такой механизм!
– Может быть, он был механиком самоучкой. Мало ли таких… – возразил Элет, – бывают же любители…
– Нет, – ответил Холек тихо, – я видел эти часы. Я покажу их вам потом. Они в мастерской у Пемкина, На их корпусе маркировка. И поставлена она не рукой человека, а машиной. Это не поделка. Это изделие.
– И что с того?
– С того, что есть другие… понимаете? Сэр Элет, вы понимаете? Есть те, кто сделал эти часы, есть те, кто не похожи на нас. Есть другие законы физики… может, другие места…
– Я-то думал вы серьезно… Нас чуть не съели, а вы о часиках! – разочарованно бросил Элет. Он оторвал голову от плеча Турмадина и, рассерженно растирая замерзшие руки, принял сидячее положение, – сэр Турмадин ранен, до города не меньше тридцати километров, а в лесу бродит чудовище, а о чем, мэтр Холек, думаете вы?
Сила, что держала самообладание этого человека, подходила к концу, и от этого он злился еще сильней. От холода он быстро протрезвел, но пары коварного мопа еще не выветрились из его головы.
– И мороз…– Элет сжал кулак и махнул им в воздухе, но не рассчитал и повалился на спину в снег. Он хотел было встать, но проснувшийся Турмадин выставил руку и прижал его к земле.
– Хой, сэр Элет! – сдержанно прорычал он и поморщился.
– К черту вас, сэр Турмадин, к черту вас, мэтр Холек с вашими часиками и книжками! – в первый раз Холек видел обычно вспыльчивого, но безобидного помощника старшего следователя таким взбудораженным и отчаявшимся. Мощным толчком он отбросил руку Турмадина, вскочив, кинулся на Холека и, сграбастав его, как собака меховую игрушку в охапку, начал трясти за воротник плаща.
– Что нам теперь делать? Скажите на милость, что? Вы всегда такой умный! Это есть в ваших книжках? А? Есть? – он был почти на полторы головы выше и раза в два сильнее худосочного следователя. Он мотал даже не успевшего оказать сопротивление Холека из стороны в сторону, и, наконец, в сердцах схватил его за горло и с ненавистью отшвырнул от себя в сугроб.
– Халуй! – зарычал он и пнул кучу снега, выбив высокий фонтан брызг.
Упавший в снег Холек от такого неподобающего обращения сник и попытался встать, но его руки расползлись от слабости, и он так и остался сидеть в сугробе с открытым ртом, апатично потирая придавленную, поцарапанную заколкой плаща шею.
– Хой, сэр Элет, – разочарованно качая головой, поднялся на локти Турмадин, – что за неподобающее поведение?
– К черту! – яростно крикнул Элет и, пиная комья снега и размахивая руками в бессильной ярости, сделал быстрый круг по поляне.
– И плащ порвали, – Турмадин со стоном поднялся, спокойно прошел мимо бушующего Элета, подойдя к Холеку, протянул руку и помог ему встать, –  как вы думаете, леди Элет была бы рада, если бы узнала вас с такой стороны?
– Кто вам…– Элет сжал огромные кулачищи и стремительно бросился на спутников. Холек даже не успел опомниться и решить, умирать ли ему на месте или принимать бой, как Турмадин властно шагнул вперед и, вскинув здоровую, правую руку упершись для твердости ногой в снег, обхватил своей широкой с короткими пальцами ладонью кулак Элета. Один миг они стояли, прилагая чудовищные усилия – огромный высокий, с растрепанными светлыми волосами и могучими руками солдата на двойном жаловании, Элет и коренастый, широкоплечий и толстый Турмадин, чья обычная расхлябанная улыбка сменилась серьезной сосредоточенной и угрожающей гримасой. Лицо нависшего над ним Элета стало ужасным – его обычная благородная суровость обратилась страшным всепоглощающим гневом, зубы сжались и заскрипели, жилы на шее вздулись, а с висков покатились капли пота. Навалившись всем весом сверху, он уже было занес свободную руку для удара, но Турмадин не растерялся, ловко шагнул вбок, подставляя колено ниже кирасы проваливающегося вперед Элета. Громыхнуло железо.
– Ох! – только и выдохнул тот и, сломавшись пополам, повалился лицом в снег.
Турмадин занес было сапог чтобы дать лежачему пинка, но видя, что противник окончательно повержен и пытается неловко подсунуть под себя руки, опустил ногу и отошел на несколько шагов назад.
– Сэр Элет. Я же вам говорил, что гнев плохой союзник. – м орщась от страшной боли в прокушенной руке, с назидательной иронией упрекнул поверженного противника Турмадин, – ушиблись ниже кирасы? Не переживайте! Говорят помогает попрыгать… Уф, замечательные у вас пилюли, мэтр Холек… Просто отличные…
Повязка на его руке уже сильно пропиталась кровью.

***

– Открыть именем барона Эмери! Немедленно! Полиция! – требовательно застучали следователи. Они ворвались в первый попавшийся, стоящий на отшибе за небольшой речкой, отделяющий страшный парк от остального мира хутор.
Выбегая из страшного леса, они стремительно огляделись. Несколько огней в окнах дома спасительным светом теплились за полем вдалеке. Еще не начало светать, как уже поднялся ветер. Безжалостная ледяная поземка мела между бороздами заледеневших полей. Летом тут растили картошку и, бегущие вслепую, вынужденные прикрываться от дующего в лицо, метущего поземку, ветра, следователи то и дело проваливались в занесенные снегом борозды. В поле пронизывающие снежные порывы ветра стали невыносимы. Они задували под плащи и разодранные подолы рубах, продували насквозь. Ударами задували в лицо и отталкивали назад, в парк, словно не желая подпускать вырвавшихся из холодного ночного кошмара путников к спасительному человеческому жилью.
Поддерживая друг друга, кутаясь в мокрые и изодранные плащи, агенты почти бегом пересекли поле и, с треском сломав самую верхнюю жердь, перевалились через изгородь коровника во двор хутора. В окошке большого черного сарая теплилась лампа – там кормили скот. За прогоном виднелись огни жилой постройки. Аккуратный домик с двумя флигелями, возвышался посреди яблонь занесенного снегом сада. В свете окон просматривались доски фронтона. В предрассветных сумерках было трудно различить, какого они точно – то ли голубого, то ли серо-белого цвета. К аккуратному крылечку вела мощеная плоским камнем, расчищенная от снега дорожка.
– Открыть немедленно! Полиция! – пытаясь перекричать завывания ветра и дикий звон свисающего с притолоки веранды колокольчика, отчаянно кричал Холек. Элет взмахнул кулаками и со всех сил забарабанил в дверь, глухие удары раскатывались по всему дому. В ответ ему испугано и злобно залаяли, зазвенели бубенчиками и цепями собаки.
– Мы шли через парк Смирре, – встревожено объяснял Холек мэтру Дусету – скабрезному хозяину хутора, которого они подняли с постели. Пожилой фермер сидел в кресле, молчаливо наблюдая как его младшая дочь со служанками, оторванные от утренней работы нежданными гостями, промывают и перевязывают раненного Турмадина, потом перевел задумчивый взгляд на укутавшихся по самые глаза в сухие пледы Холека и Элета.
– Ну, господа коксы, – ничуть не стесняясь фамильярного обращения к представителям закона, дослушав историю, важно пробубнил он, и, закурив забитую шалфеем и вереском трубку, поговорил, – нашли вы конечно, как дорогу срезать, нашли…
– Почему? – спросил Элет и покосился на пристроенный рядом с креслом фермера мушкет.
– Гиблое место, знаете ли, господа коксы. У нас в округе вам кто угодно это скажет. Как же вы так оплошали-то? Это вам не город…
– Любой скажет…– с досадой покачал головой Элет и обратился к чашке пакостного самодельного, чая, в котором самого чая было не больше четвертинки, а из всего остального – сушеная черника и вяжущая горло полевая трава иван-чай, собранная на ближайшем холме.
– Нам бы поскорее в город…– сказал Холек.
– В большой-то? – усмехнулся в бороду хозяин хутора, которому собственная шутка показалась довольно смешной и уместной, – так вы же оттуда через парк и шли!
– А ну, отставить разговорчики! – внезапно рявкнул до сего момента мечтательно лежащий на старом диване, обласканный врачующими его женщинами Турмадин и со страшным треском, так что задребезжали стекла старого серванта, а на кухне кто-то испуганно взвизгнул и уронил кастрюлю, ударил здоровой рукой по стене, – распоясались тут, мерзавцы! Бегом марш в погреб за колбасой и вином, а потом в сарай, готовить сани!
– Слушаюсь, ваше сиятельство! – как и любой холуй, чующий над собой властную руку господина и как любой мелкий пройдоха, видя в крике проявление силы, мэтр Дусет выскочил из своего кресла, словно ужаленный, швырнул на стол трубку, и побежал на кухню, – одну минутку! Простите, не признал, разболтался старый дурень…
Краем глаза Холек заметил в треснутом зеркале старого комода в коридоре как, пробегая со связкой аппетитных толстеньких сосисок, фермер скорчил агентам козлиную рожу и погрозил кулаком через стену.
– И чай чтоб нормальный и с сахаром был! – гаркнул на весь дом Турмадин. В ответ ему со двора испуганно и жалобно завыли сторожевые псы.

***

Глава 6.

***

– Как мы ни копались, а все-таки армия ползет медленнее, – поделился мыслями Холек – видел я этого Гандо на балу. Тот еще гусь ощипанный. Серая посредственность…
Несмотря на все попытки мэтра Дусета отправить следователей в Биртолу как можно раньше, они проспали все утро и весь день и наконец, плотно поужинав жареными сосисками и фермерским сидром, решили, что нечего рассиживаться и велели подавать сани. Они выехали сильно после полуночи и теперь все трое довольные и веселые, сидели в санях мэтра Дусета. В руках у каждого была фляга, испорченные и изодранные в парке рубахи и плащи сменили застиранными льняными рубашками, которыми поделился фермер, а в сумках ждали своего часа толстые бутерброды с сыром, маслом и кровяной колбасой. Тоже из фермерских погребов. На дворе стояла ясная и холодная зимняя ночь. Под веселый звон бубенцов они мчались в снежную даль, в голос обсуждая случившееся с ними вчера в парке происшествие.
Фадек – сын фермера погонял темную медлительную лошадку, еле тянущую сани в горку и убегающую от них, чтобы не задавили, когда они разгонялись со склонов холмов. То там, то тут, среди заснеженных садов и полей теплились окошки сараев и фермерских домиков. Впереди, в вышине на холмах, мерцали огни дозорной башни. Судя по карте, от холмов до Биртолы было совсем недалеко, и когда следователи миновали вершину очередного холма и обогнули широкое белое подножие башни, их взору открылся вид раскинувшегося на берегу залива у подножья горы предрассветного города.
– Если армия вчера вошла в Арам, то, скорее всего лорд Алексий не станет гнать солдат ночным переходом в Биртолу. А от Арама по тракту километров двадцать, – сверяясь с картой, сообщил Элет.
– Пожалуй, у нас будет два дня в запасе, – согласился Турмадин, – можно задержаться и отдохнуть.
– Но есть ли эти дни у лорда Гарфина на севере? – поинтересовался Холек, – газету бы…
– Успеете, – вставил свое слово Фадек, – у него был грубый, как и у отца, голос, но заячий нрав – когда он попытался сказать что нельзя ехать ночью в метель, Турмадин отвесил ему затрещину так, что тот замолчал, а потом соглашался со всем, что ему говорили.
– Успеем, успеем, – одобрительно передразнил его Турмадин.
Пока они ехали перелесками и ложбинами, было не особенно холодно, но сейчас на холмах, ветер как будто бы решил взять реванш – он срывал с голов капюшоны плащей, безжалостно терзал гриву лошадки, поднимал тучи колючей ледяной крошки, щипал руки и лица. К рассвету ветер успокоился, как будто отступившись от путников. Они спустились с холмов, пересекли несколько заснеженных рощ, проехали мимо стен какого-то монастыря и выехали к аккуратному, отделяющему город от садов каналу. Через канал был перекинут изящный горбатый мостик. Надо льдом, темнела закованная в серый гранит, как куртина крепости, украшенная чугунной решеткой набережная. А дальше стояли уютные желтые и серые городские дома. Сам городок был небольшим и еще с холмов показался следователям очень компактным и уютным. Несколько проспектов и улиц расчерчивали на кварталы небольшое пространство между заслоняющей город от морских ветров горой, заливом и холмами с которых спустились следователи. По левую руку, на горе, темнели стены каких-то древних построек, а на северо-восточном берегу бухты, геометрическими узорами вычерчивались засыпанные снегом равелины и горжи бастионов. Укрепления портив вторжения с севера.
Пока они спускались с холма Холек успел рассмотреть город – несколько улиц и окрестные кварталы были совсем похожи на Мильду – трех и четырехэтажные каменные дома, высокие строгие окна, изящные, но без излишеств, решетки, каменные блоки, ровные пилястры. Чуть восточнее начинались желтые и серо-голубые дома с толстыми стенами и квадратными окнам, посреди каждого квартала двор колодец. Куда без них? Дома с квартирами для обычных горожан, рабочих, торговцев, мелких служащих и мастеровых. Здесь, в Биртоле находились верфи и малое адмиралтейство – когда сани въехали в город следователи встретили целую толпу бравых школяров в темных морских шапочках и коротких черных плащах.
Сани свернули на улицу и покатили по какому-то бульвару, где за голыми кустами и деревьями темнели фасады невысоких домов – первые этажи были каменными, вторые и третьи, надстроенные – деревянными. Улицы были засыпаны снегом и укатаны, но там, где снег был истерт, проглядывала черная вытертая брусчатка. На двух проспектах, которые пересекли агенты, прежде чем доехать до условленного места – рюмочной «Сытый Попик », неподалеку от центрального рынка, дома были повыше и побогаче. Фонари на перекрестках, которые Холек видел с холмов, уже погасили. Пока путники спускались с холмов, наступил рассвет, а когда въехали на улицы, были уже совсем светло.
– «Сытый Попек»! – заметив на фасаде нужную вывеску – дымящаяся трубку  и подписанное снизу название, радостно указал пальцем Холек. Распрощавшись с Фадеком, которому Элет неохотно дал на юво, следователи с остервенением ворвались в жаркий полумрак закусочной и упали за ближайший свободный стол. Несмотря на будний день, в заведении уже было полно народу, и хозяин предпочел вначале обслужить резидентов и только уже потом подошел к компании трех одетых в плащи и мантии с чуждого плеча, истомленных дорогой путешественников.
– Черный Басор и три фужера! – громко на всю закусочную, так что все обернулись в его сторону, прогремел Холек.
– Что вы, благородные джентльхомы, это же медленный яд! – воскликнул фальцетом какой-то бойкий носатый старичок в благородной черной мантии и плаще.
– А мы никуда не торопимся! – нагло выпалил отзыв Холек и старичок моментально переместился к ним за столик и важно прокричал на весь зал.
– Адам Роместальдус, к вашим услугам! Наливайте и мне!
– Говорите же скорее, где нам остановиться, чтобы отдохнуть с дороги! – пригибаясь к столу, воскликнул Элет.
– Агент не болтает, но может намекнуть! – важно заявил старичок, постучав длинными тонкими пальцами по пуговке мантии на тощей шее.  Недовольный столь наглыми выкриками гостей хозяин уже нес бутылку и фужеры.
– Еще бутылку вина! – безошибочно поняв намек, скомандовал Холек и снова отправил хозяина за заказом.

***

Северо-западная часть Биртолы больше всего напоминала предпортовые районы Мильды. Тесные, зажатые между массивных, с дворами-колодцами домов улочки. Узкие фасады с высокими окнами и бесконечные желтые каменные стены. Звуки шагов и стук копыт здесь отдавались как в ущелье, а в подворотнях завывали сквозняки. На улицах пошире дома были побогаче и покрасивее, но, приглядевшись под темные арки дворов, можно было понять, что в редком из них не приютилась мыловарня, прачечная или красильня. Нарядные кованые перила и двери богатых домов соседствовали с коптильнями и матросскими кухнями. Вывески известных торговых домов и концернов с объявлениями о домовых обедах и вывесками – «комнаты до весны». Несмотря на мороз, здесь пахло дымом, сеном и лошадьми. Прямо на улице, у стен, стояли пустые корыта для пойки лошадей, в стены были вбиты кольца, к которым привязывали поводя. То там, то тут, во дворах, просматривались навесы конюшен. Иногда агентам попадались экипажи, но чаще встречались верховые. Прохожие держались ближе к домам – закутанные в плащи и намотанных на голову шарфах и масках – слуги, мастеровые и конторские служащие.
Рынок, к которому привел их Адам Роместальдус, находился неподалеку от пристаней. Посредине просторной площади куда выходили окна самых нарядных домов города – ратуши, торгового и по совместительству гостевого дома с Басорскими банями под названием «Таксим», отделения скобяного и колесного концерна «Жобек и сыновья» с кокетливой вывеской в виде зубастой лошади в квадратной шапочке, с широченной улыбкой, восседающей на модном моносипеде, а также огромным, прямо необъятных для такого небольшого городка размеров распивочным домом «Барлац», возвышался высокий черный крест. Тут же, левее от как бы невзначай приткнувшейся к стенам «Барлаца» ратуши белели стены недавно выкрашенной нарядной белой известкой церкви. Южнее, одной стеной к площади, другой к пирсам в перспективу удалялась аркада торгового ряда рынка. Под колоннами было людно. Прямо на камнях мостовой горели костры, по площади и под сводами стелился едкий, смолистый дым. Торговцы, возчики и покупатели протягивали к огню замерзшие руки, недовольно поглядывали на вставший, пересеченный уже утоптанной дорожкой залив, важно кивали головами. Все ждали надвигающейся со дня на день ледяной стужи, когда море встанет и дальше от берега. Солдаты проломят торосы, а лед будет настолько крепким, что сможет выдержать даже груженые товарами сани и дилижансы.
Миновав нарядное, крашеное в алый и белый цвета, под северный стиль, как на картинках из цветного альманаха о путешествиях с панорамами Фолькарта и Гирты, здание ратуши, следователи пересекли площадь и под вывеской «Таксим» свернули под своды галереи, где в тени, в обход стражи и швейцара, была укрыта маленькая деревянная дверь, которую Адам Роместальдус открыл собственным ключом и запер за агентами. За дверью, выходящей за драпировку на стене холла, была черная лестница, по которой следователи поднялись на второй этаж и очутились на конспиративной квартире. По крайней мере, именно так описывали подобные места в книжках, и, быть может, такая же комната была и у Дигета – Холек не знал, но, во всяком случае, очутившись на пороге помещения, следователи не были обмануты в своих ожиданиях. Это была хорошо обустроена комната с двумя диванами, рабочим столом, бюро и двумя креслами. Темно-желтые портьеры были предусмотрительно сдвинуты, а на столе стоял закрытый щелевой фонарь. В углу, на специальной подставке притаился лысый восковой манекен, на голову которого хозяин, весело прицыкнув язычком, нацепил свою шапочку. Туда же отправился и плащ агента.
На столе у окна прямо в щель между неплотно задвинутыми шторами целился мощный, телескоп, из которого, должно быть, было удобно наблюдать за ратушей, особняком лорда-майора и питейным домом «Барлац», который располагался как раз между ними. Причем отсюда, со второго этажа, было отчетливо видно, что за нагромождением пристроек, башенок и флигелей распивочной прячется небольшая, соединяющая заднюю стену ратуши со вторым этажом кабака, галерея.
– Чем это вы тут занимаетесь? – брезгливо указывая рукавом на телескоп, возмутился Элет, – подглядываете?
– Веду наблюдения, – важно поправил старичок и, ткнув пальцем в сторону ратуши, добавил для вескости так, чтобы не оставалось лишних вопросов – по приказу его сиятельства мастера Ди.
– И они знают, что вы наблюдаете, и работают у вас под окнами? – удивился Холек.
– Конечно же! – возмутился старичок и таинственно прибавил – потому что наблюдаю, потому и работают. А ведь могли бы и чаи за казенный счет по кабинетам мутить.
– Нам нужен доктор, – указывая на Турмадина, перешел к делу Холек, – мы попали в засаду…
– Это устроим. Засады это тоже по моей части. А пока, коллеги, располагайтесь!
Холек еще раз выглянул в окно, сверился с окуляром оптической машины. Поморщился – нечеткое изображение было подернуто странной фиолетовой дымкой. Протерев глаза, следователь было снова обратился к окуляру, как старичок с задорной улыбкой высунул язычок и повернул какой-то переключатель – вмиг и изображение стало четким и расцвело совершенно новыми красками. Холек даже присвистнул от изумления и радости – все прохожие на улице ходили нагишом, а через стены ратуши было видно, как за столами в кабинетах сидят благородные голые господа, пишут пышными перьями и со всей серьезностью принимают таких же голых посетителей.
– Что там? – заметив как, играет лицом Холек, недовольно поинтересовался Элет.
– Все голые! – следя объективом за тем, как какая-то весьма юная особа кокетливо наклонившись, протирает столы в полупустом зале «Барлаца», радостно воскликнул Холек.
– Да оставьте ваши глупые шуточки! – неприязненно воскликнул помощник старшего следователя, а агент Роместальдус снова повернул выключатель, и изображение опять сменилось исчерченной полосками помех строчной развертки, скучной панорамой провинциальной зимней площади.
– Технологический прогресс! – восхищенно воскликнул Холек, представляя, как будет хвастаться Луку…
Агент Роместальдус зажег примус, поставил заварной чайник. Но когда горячий хок был готов, Элет и Турмадин уже спали, заняв оба лежачих места. Привычный к ночным бдениям Холек, которому по нерасторопности не хватило кровати, устроился в одном из кресел и, оперев голову о подбородок со скучающим видом, ковырял свою испорченную в зимнем парке планшетную сумочку, пытаясь отчистить ее от уродливого фосфорного следа.
– Кстати, в полиции есть шпик, и он будет за вами следить, – налив только себе, доверительно сообщил агент Роместальдус.
Он вернулся с доктором – весьма представительным тощим пожилым мужчиной в черных с зеленым перчатках и орденским бантом на груди. Холек кивнул, накинул на плечи плащ и сказал, что пойдет прогуляться по улице.
– Неожиданно, – остановившись в дверях на полушаге, бросил следователь, – и кто следит на этот раз?
– Постовой Рубек, – совершенно не стесняясь доктора, раскрыл имя агент, – я его знаю. Вы можете найти его в опиумокурильне под Вальсовым мостом.  Он интересовался о вашем приезде утром и, скорее всего, знал маршрут.
Холек мрачно кивнул и вышел на лестницу.
На почтамте его ожидала бесконечная, протянувшаяся от окошек выдачи, до прихожей и выходящая на крыльцо, очередь из недовольных задержкой дилижанса представителей ведущих газет, ожидающих свежих сводок биржевых маклеров и клерков. Бледный, невыспавшийся, с минуты на минуты ожидающий пересмены письмоводитель испуганно сверкал из окошка регистратуры своим пенсне, стыдливо оправдывался, что курьерская карета задерживается по причине того, что на дороге затор вследствие передвижения армии и что когда экспресс привезет свежие газеты и почту – одному Богу известно.
– Безобразие! – размахивая пустой папкой, кричал из задних рядов очереди какой-то важный джентльхом, – я помощник магистра Гавета!
– Ну, вот пусть магистр Гавет и напишет жалобу в Мильду, – выглядывая из кабинета в зал, назидательно ответил ему начальник отдела, прицелился из лорнета в понуро стоящего у окна Холека, и исчез в кабинете, откуда во внезапно воцарившейся тишине отчетливо послышался мелодичный перезвон фарфора и журчание разливаемого по чашкам кипятка.
Внезапно с улицы послышался грохот и глухой звон тонкостенного колокольчика – посетители с надеждой кинулись к узким высоким окнам – огромная черная карета с вымпелами, разрисованными крылатыми сапогами-скороходами – гордым символом баронской фельдъегерской службы, пролетел мимо здания почтамта и свернул за угол, во двор.
– Наконец-то! – возликовал зал и через несколько минут первые, еще с мороза, пахнущие сургучом, пачки газет и посылки появились в окошечке выдачи.
– Позавчерашняя вечерняя, – пробегая глазами по заголовкам свежей, еще хрустящей и ароматной газеты, которую ему выдал клерк, когда наступила его очередь, разочарованно констатировал Холек.
– А вчерашняя утренняя будет только в полночь, следующим экспрессом! Свежее у нас тут нет! – мстительно заявил письмоводитель и, спрятав деньги, позвал, – следующий!

***

– «Комендант Южного района, генерал полиции Авраам Лерион и гранд Попси организовали заговор с целью посадить в баронское кресло принца-изгнанника из Мориксы Марка Вертуру!» – прочла наставница Салет на первой странице свежей утренней газеты, – какой вздор!
– Не вижу ничего странного – поднося совсем близко к глазам только что принесенный курьером номер «Южного вестника», чтобы удостовериться так ли это, и читая без очков, ответила Симона, – «полиция разыскивает самозванца Вертуру и его подельников…». Если это снова маркиз Эф, то, конечно же, он хочет отомстить мэтру Холеку.
– Взгляните на это, благородные леди…– сообщил только что вернувшийся Пек. Его лицо раскраснелось, юноша тяжело дышал, он спешно поклонился наставнице и вручил ей свежий конверт, – от мэтра Тирэта.
Наставница Салет сломала печать и прочла вслух переписанный аккуратной рукой текст:
– Канонисса королевской Академии Влада Вилле, что проживает на улице Берез дом семь, располагает информацией о самозванце Марке Вертуре. Куратор Морле собирается навестить ее сегодня в шесть часов пополудни. Если леди Вилле включилась в дело, то положение достаточно серьезное. 
– Да. Мы должны запутать преступников и выиграть время, чтобы лучше разобраться в ситуации, арестовать маркиза, найти и выследить всех поборников маркиза Эф в Мильде, – мрачно заявил вошедший Бенет, – ревизор приехал очень некстати, а это означает, что все карты перепутались, и он может очень сильно помешать нам. Маркиз постарается использовать своих высокопоставленных сообщников, чтобы сыграть на наших противоречиях и столкнуть всех лбами. 
В комнате повисло тревожное молчание.
– На мой взгляд, сэр Лерион совершил очень большую ошибку, заранее спасовав и подав в отставку, – наполняя чашку чаем, поделилась мыслями со старшим следователем наставница Салет, – своим бегством он скомпрометировал этого Морле. Разумеется, побег высшего должностного лица это просто немыслимо.
– Но если рассудить, – чуть улыбнувшись, ответил Бенет, – если бы мне донесли заранее, что на мой арест уже выписан ордер с королевской печатью, я поступил бы точно также.
– Но думал ли лорд Лерион о том, что тем самым обречет остальных расплачиваться за свое бегство? – спросила Симона.
– Возможно, – рассудил старший следователь, – но в сущности это будут уже не его проблемы. Все лучше, чем разжалование и тюрьма, а возможно трибунал и казнь. Сейчас нет смысла судить. Важнее предпринять все необходимые и возможные меры.
– Сейчас важнее то, что угрожает нашему высокому лорду, а также любезному мэтру Тирэту, и мэтру Холеку, – напомнила наставница Салет и сделала паузу.
– Полагаю, мастеру Динмару в худшем случае грозит отставка. Сэр Эмери не позволит дать в обиду одного из лучших друзей своего отца. Тирэту – возможно казнь, или тюрьма, трудно сказать, что хуже. Хотя, полагаю, такие люди как он всегда могут найти себе покровителей и сделать хорошую мину даже при плохой игре, и, насколько я знаю Вильгельма, даже в самом худшем раскладе он сумет избежать виселицы. А вот судьба мэтра Холека сейчас зависит только от воли Божией.
– О чем вы?– удивилась Симона.
– Я просто всегда предполагаю худшее, юная леди, – ответил агент, – чтобы знать, на что рассчитывать в будущем.

***

Размышляя над тем, зачем агент Роместальдус сообщил ему имя постового Рубека и для чего направил его в опиумокурильню под Вальсовый мост, Холек зашел в церковь. Тут было темно и приятно пахло горячим воском. Таинственно поблескивали оклады икон. Народу в будний день было немного. Следователь подошел к распятию и воззрился на него голодным, страждущим взглядом.
– Да воскреснет Бог…– прошептал он.
Бородатый иерей, проходя мимо, бросил на незнакомого посетителя подозрительный взгляд. Холек смутился. Он сделал несколько шагов к иконе девы Марии, перед которой горел синий светильник и, несмотря на будний день, в ящике с песком горело множество свечей. В Мильде храмы были больше и в дневные часы казались даже безлюдными, но здесь, в маленьком городе, люди чаще заходили в церковь.
– Яко посуху прошествовал Израиль, по бездне стопами, видя гонителя фараона потопление, – становясь рядом с Холеком, тихо произнес слова канона иерей, – Богу победную песнь поем, вопияем.
– Помилуй меня Боже, помилуй меня, грешного, – прошептал Холек.
– Как твое имя во крещении?
– Марк, – ответил Холек также тихо, не поворачивая головы.
Под его плащом слишком явно угадывалась рукоять меча. Иерей молчал.
– Я хочу исповедоваться, – продолжил Холек.
– Ты готовился к исповеди?
– Нет, – честно сказал следователь, – но я…
Он бросил взгляд на строгий лик Николая Чудотворца, взирающий на него со стены по правую руку. Старая икона, которой быть может, исполнилась не одна сотня лет. Схватился обеими руками за полы плаща и в отчаянии метнул взгляд на тускло поблескивающее в свете свечей солнце над царскими вратами.
– Прошу вас, – тихо, но твердо попросил он, – простите меня!
– Господь простит, – тяжело вздохнул иерей, – пойдемте со мной. Они прошли через зал и свернули в маленькую дверь, где под низким сводом у стен было невозможно стоять с поднятой головой, была оборудована часовня. Иерей зажег свечи. Положил на аналой распятие, Евангелие и молитвослов. Бросил последний критичный взгляд на Холека, покачал головой, развернул молитвослов на одной из закладок и, заранее послюнив палец, чтоб перевернуть следующую страницу осенил себя крестным знамением и быстро прочел:
– Яко посуху прошествовал Израиль…
Холек стоял и думал о том, кто такой Израиль и кто такой фараон. Вначале он пытался проговаривать слова, но потом осознал, что уже не следит за каноном, а пытается понять смысл прошлых имен. Он помнил, когда в далеком детстве строгий учитель рассказывал ему об истоках христианской веры. Но даже эти сумрачные истории из прошлого так и не помогли ему  представить, где находится Иерусалим, а где Назарет, кто такие римляне и эллины. Он поймал себя на мысли что представляет себе эллинов как жителей Архипелага – возвышенных и непонятных, а римлянами мыслит столичных жителей, подобных куратору Морле, который несомненно – назначенный из столицы прокуратор Понтий Пилат… А евреи это такие простые люди, как он, Элет и Турмадин. Поймав себя на этой глупой мысли, Холек невпопад перекрестился. И тут же подумал страшную мысль. Что вот сейчас он стоит вот здесь вот слушает слова о спасении души, а вдруг этой самой души и вовсе нет? А вдруг те ханжи, пропивающие богатства в роскошных кабаках, транжирящие годы в увеселениях и неправедной жизни, вдруг они правы, считая, что в мире нет ничего кроме удовольствия и средств к его достижению? И что за гранью смерти будут лишь пустота и небытие? И что вера, это вера для таких как он, Холек, для тех у кого ничего нету, и придумана она лишь для того чтобы прибить его пониже к земле, заставить служить, не поднимая головы, слепо и безропотно надеясь на то, что за страдания воздастся после смерти. А вдруг и там ничего нет? И все это игры господ и лордов, придумавших сладкую сказку для таких как он, чтобы безмятежно проживать свои жизни, считая, что он, Холек, всегда будет послушно ходить в церковь и никогда не поднимет руки на власть имущих, ибо она дана им от Бога, а потому неприкосновенна. Или веру придумали такие как Перкиле – скитальцы и бессеребреники, для того чтобы обманывать себя в своих пустых, бессмысленных нищих странствиях, как собака выбирающая себе хозяина только для того чтобы не чувствовать себя бездомной, чтобы находить смысл своего существования там, где его нет?  Или вера для таких как Райне, которой нечего надеяться на то, что она найдет себе мужа достойнее чем нищий следователь из отдела полиции где она служит в канцелярии за гроши, и которая обречена на то, чтобы быть домохозяйкой или сестрой милосердия и которая может только мечтать о большем и молиться о том, чтобы ее возлюбленного не зарубили в очередной драке. Потому что ей больше не во что верить, кроме как во всемогущего и благого Бога где-то там, на небе, не на кого больше надеяться в этой серой, безысходной жизни. Кто еще может помочь ей? Полиция, или лорд Динмар, не моргнув глазом пославший троих своих подчиненных на верную смерть? Или барон Эмери, который решает, несомненно, более важные для двухмиллионного города проблемы. Конечно же, они не помогут ни ему, Холеку, ни ей.
Разумеется. Вера не для таких, как благородные Элет и Турмадин, что сейчас отдыхают после тяжелой холодной ночи в санях. Не для сэра Харбибуля с его вечными дамами сердец, ароматными носовыми платками, латными перчатками и ратными подвигами. И не для Алексия Гандо, который ведет на смерть двадцать тысяч душ и без промедления бросит этих людей на мушкеты, пушки и пики только потому, что он должен выиграть эту войну. Не для мэтра Тирэта с его ароматными чаями, мягким розовым халатом и домашними тапочками, потому что у него и так есть все.
Холек слушал канон. Перед его внутренним взором проносились лица – граф Павел, лорд Лерион, любопытный инквизитор отец Бонавентура, Сэй Майра, безразличный полицейский над мертвой женщиной на улице Капель, ожидающий разъезда, чтобы не идти домой в снегопад, и многие другие, кого он встречал в темных квартирах, в душных кабаках, в прокуренных собраниях и на улицах города, и он думал о том, что, быть может, и нету Бога ни на небесах, ни на земле. И от этой мысли ему стало настолько страшно и одиноко, от того что он внезапно осознал что если Бога нет, то и жить-то ему и вовсе незачем. Для чего тогда? Для того чтобы выполнять пустые поручения выживших из ума стариков, из последних сил хватающихся, как последнее спасение за честь своих мундиров и какие-то иссохшиеся от времени принципы? Покупать нюхательный табак для лорда Динмара. Бегать курьером в алхимическую лавку за горячими мазями от остеохондроза? Для чего вся эта чехарда с маркизом Эф, для чего этот никому не нужный, самоубийственный поход, который неминуемо кончится очередной глупостью, или еще хуже – их такой же бестолковой, как и жизнь, смертью? И какой из этого всего выход кроме этой самой никому не нужной смерти? Но тогда и она оказывается бессмысленна. Потому что за ней тоже ничего нет. А так есть Райне, и он вернется к ней, и она станет его женой. И что, если Господь милостив, то иначе просто и не может быть… При этой мысли ему внезапно вспомнились и другие люди, другие лица проплыли у него перед его внутренним взором. Мрачный, тяжело больной каким-то хроническим недугом, вынужденный постоянно принимать лекарства, сержант Юлет, который даже с простреленной грудью спас ему жизнь в подземной крепости графа Павла. Хромой кавалер Вайриго, богатый благородный человек, который имел многое и мог бы иметь большее, но без страха бросился в огонь, чтобы преследовать злодея. Насмешливый попрошайка, агент Дигет, погибшей в неравной битве с пламенем, и прожженный не одной войной учитель Юкс – человек без страха и жалости, который никогда не посещал литургии. Отчего-то Холек внезапно вспомнил, как учитель осенил себя крестным знамением, когда они с детективом Бирсом стояли над мертвым телом Перкиле. В этом одном скупом, выстраданном движении было все. Холек начал припоминать и других, чей взгляд озарял какой-то внутренний, одухотворяющий облик, неуловимый огонь, кто шел вперед, не задавая вопросов, и смотрел в глаза смерти, кто служил без ропота и страха кто умирал с именем Господа на устах. И Холек вдруг понял, что, быть может, разум сколько угодно может блуждать по закоулкам его сознания и рассуждать о бессмысленности веры, о том, кому и зачем это нужно, но его душа все равно будет метаться, ища надежды в этой страшной безысходности, надежды на чудо, на то, что Господь все-таки есть и что когда-нибудь, быть может, даже за гранью физической смерти все изменится. И, следовательно, что пути его и Райне предопределенны, и что именно их жизни и души должны соединиться, а раз они соединятся, то он пройдет этот путь. И разумом Холек понимал, что это невозможно, но его душа искала этой поддержки, этой опоры, твердой земли в море ледяного отчаяния и одиночества, где он мог рассчитывать только на свои неимоверно малые силы, и он понимал, что может быть кто-то коварный и злой в угоду собственных благ и политеса и придумал эти каноны и церковь и что, быть может, кто-то и посмеивается над его слепой верой, сыто попивая чай у жаркого камина обнимая жену, но эта самая вера нужна была, прежде всего, ему самому. Нет, не тому лорду, ни тому епископу с семи церковных соборов, что были в начале церкви Христовой, ни иерею, что без лишних вопросов проводил его в часовню и читает ему покаянный канон, а прежде всего его собственная вера нужна ему, Холеку, Марку Вертуре, для того чтобы не упасть, не оступиться и пройти этот тяжелый и полный опасностей путь. Только Бог может помочь ему в этом, только вера в эту предопределенность может дать ему силы, чтобы не дрогнула рука, когда надо будет нанести удар, чтобы найти в себе силы чтобы, упав встать и снова идти, чтобы вернуться и исполнить свое обещание, данное любимой.
И с последними словами:
– Матерь Божия, помоги мне, на тебя сильно надеющегося, умоли сына своего поставить меня недостойного одесную Себе, егда сядет судити живых и мертых. Аминь.
Когда иерей накрыл его голову епитрахилью, Холек хотел было сказать, что грешен пьянством и завистью, а также многими другими грехами, в которых каялся не раз на исповеди капеллану форта и за что не раз получал епитимии, но сердце его сжалось, и он только и смог сдавленно прошептать:
– Я очень боюсь…
– Прощаются прегрешения рабу Божьему Марку, – перекрестил его чело иерей, – целуй, брат, крест и Евангелие и не греши больше.
Уходя, Холек выгреб из кармана серебряную монету и протянул иерею.
– Прошу вас, помолитесь обо мне. И о Кае, Райне. Это моя невеста, – и он очень смутился.
Иерей, видя всю эту сцену, поморщился, хотел было что-то сказать, но махнул рукой и, приняв монету, пошел к послушнику, где у стойки стояла чернильница и лежали листы бумаги для записок. 
Когда он вышел из церкви уже начало темнеть. Холек зевнул. Было очень холодно и очень хотелось спать.

***

Наступило утро. Пришел новый день. Ни свет, ни заря проспавшие весь прошлый вечер и всю ночь агенты позавтракали в «Барлаце» и, пригибаясь под ударами гуляющего по просторам рыночной площади, задувающего с залива морозного ветра, вернулись на конспиративную квартиру. Элет и Турмадин снова заняли диваны. Холек снова пошел за газетами.
– Вот новости, – просматривая позавчерашнюю газету и читая о том, что  принц-изгнанник Марк Вертура обвиняется в том, что это он поджег Димсток-тулл и теперь ревизор Морле обязан арестовать его, тревожно скривился Турмадин. Элет стоял над ним с подсвечником и читал через плечо.
С площади доносилось ржание коней, охрипшие голоса и звон упряжи. Первые разъезды армии лорда Гандо уже появились в городе – узкие улицы наполнились перестуком многочисленных копыт, грохотом доспехов и щелканьем хлыстов – офицеры авангарда уже заняли весь питейный зал «Барлаца». Возвращающийся с почты Холек, едва увернулся от промчавшегося мимо него конного взвода, чтобы его не сбили в утренней полутьме. Он спрятался в узком проулке и заспанными глазами, моргая от летящего снега, наблюдал, как мимо него одна за другой пролетают двойки облаченных в легкие бригандины и меховые шапки с налобниками улан. Двое впереди с фонарями, потом знаменосец и горнист, а за ними копейщики. Следом, на рысях, с грохотом пролетела легкая, запряженная двойкой коляска с кожаным верхом. В окнах ратуши всю ночь теплились огни – еще с вечера примчался курьер – неприметный, закутанный в темно-серую мантию человек в легком, надвинутом на уши шлеме и с большой сумкой на поясе за спиной. Адам Роместальдус пришел лишь на пять минут – скривившись, сообщил, что ратуша не будет спать до утра – заранее, конечно же, ничего не сделано и требуется быстро расквартировать на три дня почти двадцать тысяч человек, приготовить бани, конюшни и фураж. Прибавив, что к вечеру он обязательно найдет верного человека и отправит агентов на север, пронырливый агент захватил с собой флягу, перчатки и трость и снова исчез.
– Некуда спешить, – открывая глаза, вставил свое слово Холек. Укрывшись пледом по самый подбородок, и поджав колени, он пытался согреться в своем кресле. Несмотря на то, что печи «Таксима» были натоплены так, что к трубам было невозможно прикоснуться от жара, в комнате все равно было холодно.
– Сэр Бенет должен был прислать письмо, – пожаловался Холек, – но я проверял, сегодня его еще не было. Говорят, тракт опять встал. Схожу попозже, узнаю…
– Да, двадцать тысяч человек – не шутка, – согласился Турмадин. Элет молча кивнул. За окнами начинало темнеть. Часы на стене показали три часа дня. Выспавшийся и отдохнувший Турмадин протряс опустевшие фляги и сказал, что ему нужно прогуляться. Холек, которому было очень неудобно спать в кресле, вызвался с ним.
– Вы бы лучше отдохнули, мэтр Холек, – сочувственно посоветовал рыцарь. Его голос был чуть надтреснутым от хрипотцы, но не утратил веселой певучести, – что-то вы побледнели.
– Не хочется…– ответил следователь тихо и протер слипающиеся глаза. Холек и Турмадин оставили возлежащего на диване под пестрым пледом, читающего прихваченную в дорогу книжку Элета и вышли из комнаты.
– Знаете, бывает так, что даже когда хочешь, не можешь спать, – пожаловался следователь, когда они спустились в зал «Таксима» – аккуратное, освещенное несколькими газовыми лампами с разноцветными плафонами, задрапированное тканями с округлыми узорами, изображающими какие-то диковинные листья и цветы, помещение. Ужинать в гостевой столовой было дорого, и следователи вышли на площадь и зашагали к «Барлацу».
– Доктор Миксет утверждает, что это от лишнего напряжения, – рассказывал Холек, – у каждого человека есть предел, до которого он устает, но за пределом открывается второе дыхание и…
– Организм начинает сам себя жечь, – строго прервал его рассуждения Турмадин, – поверьте мне, мэтр Холек, быть может, это в ваши тридцать ночи бдения еще не подорвали вашего здоровья, но лет через десять вы будете проклинать каждую бессонную ночь в своей жизни. Поверьте моим сорока, – и он ободряюще улыбнулся коллеге, – похоже, тут нам тоже ничего не достанется.
Жестом опытного путешественника он продемонстрировал коновязь перед «Барлацем» у которой уже не хватало места от пристроенных к нему лошадей – огромных боевых коней с, торчащими из-под стальных налобников, кустистыми гривами и мощными, укрытыми толстыми разноцветными чепраками крупами. Юный оруженосец вертелся у жаровни рядом со слугами, приглядывая за животными, топтался в великоватых сапогах и прятал руки в рукава мантии. Голубые глаза мальчишки горели гордостью за то, что он выполняет взрослое поручение. Наверное, ему совсем недавно исполнилось тринадцать, а он уже ехал на настоящую войну.
Все новые и новые всадники подъезжали к крыльцу. А из распахнутых, несмотря на мороз, низких дверей гостевого дома площадь оглашали звуки музыки и бурного, начавшегося еще с прибытия первых взводов кавалерии, веселья.
– Легкие рейтары, – оборачиваясь на стук копыт, констатировал Турмадин. На площадь въезжал кавалерийский эскадрон, – солдаты в кирасах и шлемах казались уставшими, многие едва держались в седле. У каждого к луке были привязаны поводья заводных лошадей – под весом закованных в броню всадников и их снаряжения, кони понурили головы и едва переставляли ноги. Из раскрытых дверей «Барлаца» появился офицер в длинной мантии, модно повязанном бантом назад шарфе и квадратной шапочке с двумя кисточками. Он обмахнул разгоряченное лицо обширным рыцарским платком и замахал всадникам.
– Мест нету! Езжайте вдоль залива, и направо, в «Сытый Попек»!
И поспешил обратно в душный, накуренный зал.
Капитан эскадрона пожал плечами и с криком «Но!», погнал мимо торговых рядов к набережной. Эскадрон последовал за ним. Несмотря на усталость ночного перехода, люди и лошади спешили к долгожданному горячему ужину и крыше над головой.
– В поле ночевали солдатики, – жалостливо сказала какая-то пожилая женщина, проходящая мимо следователей, – замерзли бедные.
– Все мы люди подневольные, – мрачно ответил ей Холек.
– Подневольные, подневольные…– проворчала себе под нос прачка и понесла корзину к набережной, где у свежевырубленных полыньей полоскали белье.
С генералом Гандо они встретились случайно. Неподалеку от площади, на бельэтаже какого-то толстостенного старого дома, с полукруглыми окнами и узкими дверьми, обнаружилась какая-то маленькая, больше похожая на домовую кухню, пока что свободная от того и гляди грозящих совсем заполонить город солдат и офицеров распивочная.
– О! Еда! – радостно указал на двери Турмадин и они с Холеком ускорили шаги, чтобы успеть ворваться в зал до подъезда выруливающей на улочку массивной армейской кареты.
Здесь было жарко и душно. Дымно горел открытый очаг. Над огнем аппетитно клокотал огромный закопченный котел, полный приготовленных к ужину, приправленных тертым сыром, жареным луком и чесноком вареных бобов. Стены были отделаны старой, потемневшей от времени и копоти штукатуркой и для уюта украшены старыми и помятыми ростовыми щитами – павезами для арбалетчиков и мушкетеров. На столах и полках горели коптящие керосиновые светильники. Холек и Турмадин с грохотом повалились на скамейки, нетерпеливо заказали бобов и юва, и только Холек закончил читать «Отче наш», как на словах «но избави нас от лукавого», задребезжали витражами стекла, зазвенел колокольчик, потянуло морозом по полу, паж, не рассчитав сил, рывком распахнул дверь перед человеком лицо которого показалось Холеку отчего-то неприятно знакомым.
Он вошел один. Без толпы вестовых и офицеров, вечных спутников генералов и полководцев, не сказав ни слова, подсел за стол к Турмадину и Холеку, так как второй стол был занят какой-то местной компанией, поставил рядом с собой жезл, снял свою войлочную шапочку и положил рядом с собой.
– Бобов и юва, – бесцеремонно заглянув в миску Холека, коротко распорядился он, и, устало протерев ладонью покрасневшие от усталости глаза, достал кисет и набил трубку. Это был уже немолодой человек, как минимум на пятнадцать, а может и больше лет старше Холека, но было в нем что-то, что состарило его гораздо сильнее времени и бесконечных походов. Раз за разом осторожно вглядываясь в эти серые стальные, как нагрудник кирасы, край который виднелся из-под оранжевой пелерины, глаза поверх своей кружки, Холек все пытался разгадать что за огонь горит во взгляде генерала, сидящего напортив него.
– Ваше лицо мне знакомо, – внезапно встретился с ним взглядом и энергично выдохнул в сторону дым генерал армии барон Алексий Гандо. Его взгляд сфокусировался на Холеке. Сухие, растрескавшиеся от дыма, губы дрогнули в мрачной улыбке.
– Марк Вертура, – растерянно приподнимаясь и прикладывая руку к груди, представился тот, – следователь. Второй отдел полиции.
– И имя тоже, – улыбка пропала с лица барона, – вы из Мильды?
– Да, – ответил за коллегу Турмадин, – эсквайр Максвелл Турмадин. Тоже из Второго отдела полиции. К вашим услугам.
– Значит, это о вас пишут газеты, вы набезобразничали в Мильде и теперь вы здесь, на дороге в Гирту. Совпадение? Не думаю, – не обращая внимания на рыцаря, констатировал генерал и достал из-под полы плаща свежий номер «Курьера» на титульной странице которого красовался игривый заголовок – «Марк Вертура принц-изгнанник – мистификация или правда?», – я барон Алексий Гандо. Генерал армии Мильды, на службе сэра Эмери и его величества государя Арвестина.
– Слава государю! – откликнулись Холек и Турмадин, а также шинкарь и трое посетителей ужинающих за соседним столом.
– И вы верите этим газетным пустомелям? – отмахнулся уже слегка захмелевший от крепкого юва следователь. Смутное раскаяние в своем хвастовстве закралось в его душу. Он толкнул Турмадина ногой под столом. Тот сообразил, что что-то идет не так, многозначительно кивнул головой в знак подтверждения и отсалютовал кружкой. Но генерал, казалось, ничуть не поверил агентам.
– А еще вы ухажер прекрасной леди Райне, которую вы так некрасиво бросили в горящем доме на балу, – глядя Холеку в глаза, медленно расставляя слова, с угрозой произнес лорд Алексий.
Следователь хотел возразить, что его отравили и что все было совершенно не так, но, глядя в это неподвижное, напоминающее деревянную маску лицо, на эти горящие мрачным, ликующим огнем глаза, он постеснялся спорить и только сделал большой глоток.
– Вы можете сколько угодно быть принцем-изгнанником, но вы недостойны этой прекрасной леди, – проговорил генерал, отчего Холек так и замер от подобного заявления с открытым ртом, тем самым выдав себя с головой. Так что теперь генерал позволил себе аристократично улыбнуться, словно только что выигравший поединок дуэлянт, великодушно протягивающий руку поверженному противнику.
– Впрочем, она о вас иного мнения, – покачал головой он.
– Да, да, – ответил Холек и тоже сделав долгую паузу в процессе которой его глаза бешено метались от стола к стене, от Турмадина к шинкарю в молчаливой мольбе о помощи, произнес медленно, – это все, несомненно… но, надеюсь вы не откажетесь распить с нами бутылку горячего за здоровье прекрасной леди Райне…
И не дожидаясь ответа, крикнул, срываясь на хриплый фальцет:
– Шинкарь! Глога!
Тут же появился хозяин заведения – высокий и толстый, окинул критическим взглядом господ, оценивая, какого качества напитка заслуживают благородные посетители, и скрылся на кухне. Через полминуты он принес низкую треногу с жаркими углями, от которой лорд Алексий отстранился – столь раскаленным было железо. А следом ведерко, с горячей водой в котором наискось плавала нераспечатанная темная бутылка с крепким напитком. Привычным движением Холек захватил рукавами еще не успевшую как следует разогреться емкость, отломал печать и разлил уже теплый, но еще не горячий глог по высоким, заранее поднесенным для столь сиятельных господ фужерам. Вначале генералу, потом им с Турмадином. Под озадаченным взглядом – чего можно ожидать от двух беседующих с высоким лордом оборванцев шинкаря, заткнул пробку и ловко вернул бутыль на водяную баню на догрев. Эти спешные и суетливые действия несколько успокоили следователя. В его глазах мелькнули веселые лукавство и надежда на счастливый исход.
– За прекрасную леди Райне! – торжественно провозгласил Холек, понимая, что терять уже нечего, и они отсалютовали бокалами и осушили их.
– Крепковато с мороза, – перекосил губы лорд Алексий и вдохнул дым трубки, – говорят, лучший глог готовят в Мориксе?
– Ага, – важно ответил Холек, – в Каскасе его варят из тростника и добавляют сладкую свеклу.
– Свеклу? – не успел удивиться генерал, как Холек тут же снова разлил по фужерам уже изрядно горячую густую жидкость.
– Приглядитесь к цвету напитка, – поднимая мутный фужер и демонстрируя его на просвет чадящего светильника, обратился к генералу следователь, – черный цвет придает экстракт кофейного дерева. Но есть глоги, приготовленные на лимонах и других овощах, экстракты которых предают ему тот или иной пикантный оттенок, существуют разнообразные марки и вкусы…
Турмадин требовательно затряс полным фужером, и они снова выпили.
– Леди Райне обожает мятный глог. Он имеет изумрудно-зеленый оттенок – покачиваясь над столом, объяснил Холек.
– Глог? Леди Райне? – поднял брови лорд Алексий. Его щеки чуть покраснели. Легкая улыбка снова появилась на губах. Черты лица смягчились как у человека, который привык держать себя в постоянном напряжении, совершенно не являясь таковым внутри – человека мягкого и благородного, но волевого. Генерал закатил глаза и переспросил, – такой крепкий?
– Да, – кивнул Холек, – именно крепкий. Никаких полумер.
– А вы, полагаю мастер по крепким напиткам? Говорят, что в Мориксе вместо юва и вина на дню пьют приготовленный из кактусов моп? – снова иронично улыбнулся генерал.
– Да что вы, сэр Алексий! – как можно более непринужденно выскребая ложкой миску с бобами, воскликнул Холек. Его щеки тоже покраснели, глаза заблестели лихорадочным пьяным огнем. От усталости и голода тяжелые пары глога быстро наполнили его голову, но крепкий кофе предал необычайной живости жестам, словам и мыслям, – что вы, кактус, – делая ударение на последний слог, весело произнес он и, как гуляка в кабаке, наваливаясь грудью на стол, как бы по секрету сообщил генералу – кактус это же такое животное! Из них не готовят ничего, кроме модных поясков и лакированных сапожек для прекрасных дам! А они же совершенно несъедобны!
– Вот как? – явно показывая, что он не верит ни единому слову, покачал головой генерал и совершенно бесцеремонно спросил, – а как леди Райне относится к пояскам из кожи кактуса?
– Сэр Турмадин, не соизволите ли налить нам еще? – осведомился Холек, нетвердой рукой, пододвигая к нему свой фужер. Рыцарь думал о чем-то совсем не относящимся ни к глогам, ни к прекрасным леди, но все-таки взял горячую бутылку за горлышко голыми руками и по третьему разу наполнил фужеры.
– За леди Райне! – на весь зал крикливо провозгласил Холек, и они снова опрокинули кубки. Глог стал настолько горяч, что его крепость уже не чувствовалась обожженным ртом. Следователь замер – от большого глотка грудь сдавило яростным спиртовым пламенем. К горлу подкатила саднящая горькая тошнота. Но Холек сдержался, ловко подвинул к себе бутылочку сладкого сиропа, которую любезно предоставил шинкарь. Проигнорировав хамство генерала, наполнил маленькие жестяные рюмочки, расставил их перед собутыльниками, и благородные господа запоздалым залпом запили выпитое.
– Значит вы именно тот самый Марк Вертура из Мориксы? – глядя сквозь Холека, уточнил генерал.
– Я родился в этой стране, но сам я из Каскаса, – с гордостью в голосе ответил следователь.
– И газеты не лгут?
– Конечно, не лгут – с жаром ответил тот.
– Отличное признание. Так что теперь я вас арестую, – мрачно улыбнулся генерал и хлопнул по столу твердыми как дерево пальцами.
– А как же леди Райне? – спросил в ответ Холек и призывно замахал шинкарю опустевшей бутылкой, чтобы принес еще.
– А что леди Райне? – теряя мысль, спросил первое, что пришло в голову генерал.
– За ее здравие! Сэр Турмадин? О, я уже вижу, вы предусмотрительно наполнили фужеры! Отлично! Вы самый галантный рыцарь после сэра Галанта! Леди Райне…
– За здравие леди Райне! – взял свой фужер и отсалютовал им генерал и заявил прямо глядя в глаза Холеку, – за самую прекрасную леди Мильды!
И они, отсалютовав жаровне посредине стола, снова выпили.
– Я, кажется, рассказывал пор кактусов…– всеми силами сдерживая под столом кулаки, перегнулся через край Холек, – нет, про Мориксу и про то, что у нас на улицах каждый самый последний бродяга потягивает моп из фляги, а в сиесту из фонтанов на площадях льется игристое вино…
– Так вот почему в Мориксе не пьют вино! – хлопнул себя рукавом по лбу и схватил новую бутылку Турмадин, – надоело!
– Никто никогда не пьет из фонтанов! По ночам в нем моют ноги бродяги! – с отвращением глядя на свой фужер, выпалил Холек.
– Все это глупости, – возразил лорд Алексий и, сделав долгую паузу, чтобы обдумать следующую фразу, сбился с мысли и бросил, – не может такого быть! Какая чушь!
– Еще как может! – с жаром возразил Холек, – сэр Алексий, вы обязательно, когда выиграете войну…
– Вы этого уже не увидите.
– …Посетите Каскас… или Лиру, сразу на корабль и плывите, плывите, плывите… И все увидите своими глазами!
Дверь на улицу приоткрылась и в помещение заглянула любопытная физиономия вестового, но, увидев, что лорд изволит трапезничать в благородной компании, тут же исчезала на улице.
– Заодно купите поясок для леди Райне, – важно прибавил Холек и нетвердой рукой потянул к себе фужер.
– Леди Райне! – провозгласил генерал, и они снова выпили.
– Да! – подхватили Холек и Турмадин.
– Ну, все – вытряхивая пепел из трубки, резюмировал барон, – извольте следовать за мной.
– Куда?
– Под стражу. Куда же еще? – и он резко встал со скамьи и грозно заявил, – вы арестованы. Именем барона Эмери!
Турмадин хотел было последовать его примеру, но предусмотрительный Холек резко схватил его за плечо и тот остался сидеть. Лорд Алексий постоял секунду ровно, потом качнулся, потом ухватился руками за стол и с размаху уселся обратно на скамью. С треском упал и покатился по каменному полу опрокинутый генеральский жезл.
– Так! – деловито выдавил генерал, – куда закатился?
В это время Холек аккуратно поднялся и, потянув за рукав Турмадина, по стене начал двигаться к дверям.
– Теперь бежим! – громким шепотом сообщил он, и они направились к выходу. Они быстро проскользнули между двух столов и, нащупывая дорогу руками и стараясь не ушибиться об углы, очутились у выхода и, столкнувшись плечами, вместе ввалились в двери, оставив лорда Алексия забравшимся под стол, чтобы найти и поднять укатившийся куда-то генеральский жезл. Пропуская Турмадина вперед, Холек обернулся на пороге и попытался определить – преследует ли их злополучный генерал или нет.
– На караул! – скомандовал он и ухватился за ручку двери.
– Целься! – и распахнул ее на себя.
– Залп! – и поскользнувшись, вывалился из кабака, грудью налетев на колесо генеральской кареты.
Позади них, в зале раздался пьяный рев разъяренного рыцаря и стук опрокинутой миски.
– А ну валите отсюда, пьянь! – грозно заорал кучер и тяжело хлестнул кнутом по спинам следователей.
– Кажется, ваш лорд уронил жезл! – лукаво сообщил Холек, пытаясь перебороть горькую тошноту, – он немного пьян и нас угостил! Хороший у вас генерал! С таким точно любого герцога победите!
И, растопырив руки, бросился к какой-то не успевшей убраться с его дороги пожилой даме.
– Да, прекрасная леди, мы его очень любим? – нагло выкрикнул он и, размахивая рукавами, навалился на другое колесо кареты и перекосил весь экипаж, – слава барону Алексию!
– А ну прочь! – двое солдат оторвали следователей от кареты и пинками погнали по улице. Вестовой растерянно завертел головой и устремился в кабачок. А Холек, заметив темный проулок между домами, схватил Турмадина за плащ и поволок его в спасительную тень.
– Пьянь провинциальная, – покуривая трубку, с назидательной усмешкой покачал головой один из верховых.
Хватаясь за стены, следователи миновали проулок и пересекли соседнюю улицу, но в следующем проулке оказался сугроб, а за ним забор, на котором они повисли, пытаясь отдышаться, и, выломав несколько досок, перевалились через него и опрокинулись в темный, заснеженный, освещенный тусклыми окнами в вышине простенок, откуда попали в какой-то темный двор, через который по снегу вела утоптанная, указывающая на то, что он проходной, дорожка. Обогнули церковь, в которую недавно заходил Холек, и очутились в переулке между «Таксимом» и колоннадой торговых рядов. С площади в переулок пробивался свет фонарей. Сизые зимние сумерки отливали желтоватым калильным светом. Следователи шарахнулись к домам – по улице за спинами беглецов пронесся тревожный конный патруль. Где-то запел рожок. Холек и Турмадин не удержались на ногах и оба повалились к изгороди храма, в снег.
– А ну пошли прочь! – крикнул им кто-то с фонарем, – это храм Божий, а вы тут пьянствуете! Поднимайтесь дурни и быстро валите отсюда!
Они не слышали, как поднималась тревога, как по улицам загремели копыта растревоженных лошадей, как запели трубы. Как застучали по площади колеса карет.
– Измена! Измена! – шарахаясь от скачущих по улицам вооруженных фонарями и копьями, верховых к домам, шептались прохожие, – лорд Алексий отравлен! Убийцы из Гирты! Армия обезглавлена! Измена, измена!
Начался переполох – солдаты бежали по улицам, искали своих офицеров, офицеры тревожно ожидали в «Барлаце» новых вестей, полиция собралась у ратуши, ожидая приказаний, чиновники и городские курьеры искали лорда-майора, которого не оказалось ни в собственном кабинете, ни дома. Кто-то осведомленный шепнул, что его можно искать у вдовы Химрет, на улице Бочек. На штурм квартиры вдовы был отправлен кавалерийский полувзвод, но, запутавшись в сумерках капитан, кажется, ошибся номером и вломился в какой-то совершенно чужой дом. Скандал набирал обороты. Все искали генерала, но слухи были настолько противоречивы, что никто точно не был уверен, что же на самом деле случилось.
– Едут! – в зал «Барлаца» ворвался какой-то взволнованный офицер. Полковник Харбибуль и князь Колле младший первыми сорвались от столов и бросились на крыльцо. Следом выбежали и остальные офицеры. Как есть, без плащей и шапочек, побежали через площадь.
Карета генерала подкатила к дверям «Таксима». Ее сопровождали три десятка верховых и отряд спешащих следом, словно свора левреток, задыхающихся от бега в броне пеших кирасиров – бимбардуристов, кто-то подскочил к карете и рывком распахнул дверцу, чтобы удостовериться, что генерал жив, но тут же с размаху с треском захлопнул ее. Собравшиеся загалдели наперебой – каждый хотел узнать, что случилось первым.
– Жив или мертв? – схватил за ворот плаща удальца и потребовал ответа полковник Харбибуль.
– Глог. Обычный. Кофейный. – р азгоняя ароматным платком удушливую хмарь в салоне, вынес свой категоричный вердикт армейский доктор, – выносите. 
– Кругом! Смирна! – две шеренги солдат плечом к плечу встали от кареты до входа в «Таксим» и развернулись, чтобы ни один лишний глаз не видел, как благородного генерала армии выносят из кареты пьяным на плаще, заносят в роскошный холл гостиницы и поднимают на второй этаж, в отведенные высокопоставленному гостю самые лучшие апартаменты.

***

Агент Роместальдус вернулся чуть раньше следователей и, гримасничая, довольно потер ручки, предвкушая очередной скандальный отчет для лорда Динмара.
– Ну и бардак! Давненько такого не было! О, а вот и мэтр Холек! Принц-изгнанник! Собственной персоной!
– Знаете, что надо, прежде всего, помнить, когда напиваетесь крепкого как бегемот в жару? – орал откуда-то снизу весьма нетрезвый, но очень веселый и очень назидательный голос. Загремели тяжелые, нетвердые шаги, следователи оступились и едва не упали с крутой лестницы.
– Никогда не вставайте резко! – с трудом вскарабкавшись на второй этаж, изрек неоспоримую истину следователь и как есть на четвереньках вполз в услужливо распахнутую шпионом дверь, – ха! Благодарю, сэр Роместальдус! Придержите для сэра Турмадина!
– И эти тоже, – откладывая в сторону книгу, брезгливо поморщился Элет, – мэтр Холек, вы хотя бы один день можете вести себя прилично?
– Я не Холек! Кто придумал эту дурацкую кличку? Я принц-изгнанник Марк Вертура! – взревел Холек, сел на пол и тяжело привалился к креслу, – принц-изгнанник из Мориксы, – и требую обращаться ко мне соответственно титулу!
– Ну-ну, мэтр Холек, – презрительно покачал головой Элет, – тут в соседней комнате еще один буянит, возомнил себя генералом армии. Не соизволите ли вместе подебоширить? – и в подтверждение его слов откуда-то из-за стен раскатился по дому ревущий пьяный возглас:
– Вертура!!! Где он? – мучительно стонал за тонкой стеной генерал армии барон Алексий Гандо – Н айти! Арестовать!
– Пьян как фортепьян, а ему же еще войну выигрывать, – констатировал Холек и, откинув голову назад, заснул.

***

– Вам надо бежать! – агент Роместальдус разбудил Холека и Турмадина. Уже проснувшийся и собравшийся к поездке Элет могучей черной тенью возвышался на фоне свечи у окна, стоял у стола и заканчивал укладывать  свою сумку. Холек попытался разлепить слезящиеся глаза. За окном снова дул ветер. Шторы были задернуты, в комнате было темно.
– Я не могу, – тяжело простонал он.
– Говорите тише! Вы что еще не поняли? Генерал Алексий за стеной! – яростно прошипел агент.
– Что мы пили…– растирая ладонями пульсирующие от боли виски, простонал Холек, – ну и дрянь… Моя голова.
– Скажите спасибо, что она вообще у вас на плечах, – сурово прервал его старичок. Бесцеремонно оттянул веко следователя и, по мутному расширенному зрачку определив, что тот еще пьян, покачал головой, – придется подлечить вас, и с ветерком!
Он раскрыл ящик своего бюро и достал из-под книг черную, похожую на готовальню, коробочку. В готовальне оказались шприцы и набор ампул. Проморгав, Холек приметил, что все они сделаны из стекла и металла тонкой, машинной работы.
Агент сломал ампулу, наполнил шприц, щелкнул по нему, сбивая пузырьки воздуха, выпустил струйку и, оттопырив воротник следователя, всадил тонкую иглу прямо в шею.
– Как больно! – застонал тот и попытался выдернуть шприц, но было уже поздно – агент умелой рукой впрыснул необходимое количество препарата и обратился к Турмадину. Даже не разбудив его, он хищно вонзил шприц в мясистую шею рыцаря, отчего тот вскрикнул и проснулся.
– Сейчас встанут. Ждем, – приказал Элету шпион, – спускайтесь вниз. Экипаж будет с минуты на минуту.
Так ничего и не успевший понять Холек едва успел оправить свой так бесцеремонно растрепанный агентом воротник, как почувствовал, как что-то мощно колыхнулось в его груди и прижало внутренности к подбородку. Тяжело, болезненно и глухо, словно молот, застучало набирающее ход сердце. Пробуждение было ужасным, но бесповоротным – сон и опьянение стремительно улетучивались, уступая место какой-то тяжелой и давящей, готовой на все решительности.
– В бане не помылись, – раскрывая глаза, внезапно спохватился Турмадин.
– Раньше надо было думать! – прошипел агент и добавил, – если успеете, помоетесь в Урме, быстро, хватайте ваше барахло!
– Ну и лекарство…– тяжело выдохнул Холек, – что-то сильнодействующее?
– Адреналин, – покачал головой Турмадин, – знаем такое!
Они подхватили свои нехитрые вещи и приготовленную агентом новую одежду, тихо спустились в гостиную на первом этаже, где дежурили личные телохранители лорда Алексия – облаченные в коричневые мантии с рыжими узорами, рыцари. На плечах каждого была гербовая зимняя пелерина с застежкой на плече, а на головах маленькие шапочки, на которые на улице накидывался капюшон. За поясами в специальных кобурах висели пистолеты с плавающими затворами, как у Турмадина, и ножны с короткими мечами для ближнего боя. Они с мрачной усталостью озирали холл, некоторые спали, двое у самого канделябра тихо играли в шахматы. Тут же на столе возвышались высокие жестяные кружки. В зале стоял терпкий запах хока. У стола метрдотеля одиноко скучал ночной дежурный. Никто не обратил внимания на выходящих из-за драпировки в сопровождении шпиона следователей. Снаружи, у дверей, под фонарем, по галерее прохаживались двое по уши закутанных в шерстяные шарфы и толстые плащи солдат. На другой стороне площади, у коновязи «Барлаца» рдели пылающие жаровни. Тенями прогуливались ночные караульные. Небо было беспросветно темным и огни домов на противоположной стороне площади светились тусклыми звездами. Стоял самый глухой час ночи. Было очень холодно. С залива тянуло стужей. Снова начиналась метель.
Между колоннами темнели несколько темных, перевязанных бечевкой тюков – посылки для курьерского дилижанса, на который устроил следователей пронырливый шпион.
– Еще не было? – спросил у одного из солдат Роместальдус.
– Нет, господин доктор, – не снимая с лица примотанной шарфом маски,  глухо отвечал тот, – не будете ли так любезны, одолжить табачку?
– Буду, буду, – отозвался агент и достал кисет.
Ждать пришлось недолго. В ночной тишине послышался звон упряжи, и на площадь выкатила запряженная шестеркой лошадей большая черная карета. У козел горел газовый фонарь. Облаченный в плащ без капюшона и шляпу с клювом, какие носят на севере кучер, дернул вожжи и коротко распорядился.
– Грузите скорее! Кони мерзнут!
Следователи распахнули дверцы и помогли Роместальдусу погрузить мешки в дилижанс. Внутри карета была вся заполнена тюками и какими-то ящиками.
– Один в карету, двое ко мне! Толстого внутрь! – также коротко распорядился возница и когда Элет с Холеком запрыгнули на козла и еще даже не успели распрощаться с любезным шпионом, дилижанс сорвался с места и со звоном полетел вперед к набережной, туда, где улица плавно спускалась к воде. По льду залива уже была проложена гать. Где-то на другом берегу тусклыми огоньками часовых свечей теплились окна казарм. Темнели отчищенные от снега земляные валы флешей. Мерцали фонари на стенах и сторожевых башнях.
На льду, вне прикрытия домов и стен, ветер усилился. Сырой и одновременно морозный, он пронизывал насквозь. Задувал под плащи и капюшоны. Оглянувшись, Холек увидел только звездную россыпь окон позади, на берегу. Где-то в вышине и левее города, на вершине холма переливались огнями сигнальные окна маяка. В ледяной темноте следователь, сколько не глядел, так и не смог различить границы, где начинается небо и кончаются крыши домов.
– Зачем зажигают маяк, когда море уже стоит? – шепотом спросил у возницы Холек.
– Для караванов, – своим резким каркающим голосом ответил тот, – товары возят по льду.
– Мы тоже поедем по льду?
– Нет, – крикнул тот.
– Почему?
– Дилижанс пока не пройдет, – и, достав флягу, приложился к ней.
Их остановили в воротах первой заставы. Сердце следователя дрогнуло.
– Шериф Гассе, – представился часовому возница. И шлагбаум поднялся перед ним. Они въехали на бастион. Здесь стояли длинные одноэтажные дома с двускатными крышами – казармы и конюшни. У внешних ворот была вторая застава. Здесь несли вахту люди генерала Алексия – оранжевые плащи были накинуты поверх форменных солдатских мантий. Четверо солдат мерзли под ярко освещенной подвешенным под сводами фонарем аркой ворот. Еще трое сидели в сторожке.
– Не велено никого выпускать! – крикнул было один, но вышел дежурный офицер и, заспанно моргая, отсалютовал шерифу. Тот ответил поклоном. Они обменялись приветствием и дилижанс пропустили. Офицер удалился в караульную, а солдаты лорда Алексия, громко стуча сапогами по камням, начали открывать клетчатые ворота, за которыми клубилась теперь такая спасительная и долгожданная внешняя тьма.
– Шериф Гассе, – объяснял офицер генеральскому капитану в караульной, – если что, контрабанду он возит через залив. Сэр Дарет, вам сдавать.

***

Вокруг стояла непроглядная ночь. Поля вокруг Биртолы сменились густым черным лесом. В ярком свете раскачивающегося на кронштейне у козел фонаря по сторонам дороги мелькали сизые непролазные сугробы и могучие стволы черных реликтовых елей. От их клонящихся к дороге ветвей, над головами не было видно неба. Элет изредка молча смотрел на часы и снова прятал их под полу плаща. Иногда вдоль дороги за деревьями мелькали окна домов. Иногда на дорогу падали лучи фонарей над воротами почтовых станций и кутающиеся в плащи стражники и ранние слуги провожали экипаж заспанными взглядами, но дилижанс миновал их, остановившись только раз, чтобы сменить лошадей, и когда начало светать, они преодолели, наверное, не меньше семидесяти километров. Уже ночная мгла сменилась утренними сумерками, но рассвет так и не наступал, Холек иногда открывал глаза, чтобы убедиться, что еще не рассвело, и не сразу сообразил, что небо затянуто густыми тучами и, возможно, рассвета не будет. Он думал о том, что в Мильде зимнее солнцестояние длилась двое суток, а здесь, севернее, должно быть еще дольше, но тут пришла мысль о том, что еще только середина ноября и до солнцестояния еще очень далеко. И рассвет все-таки пришел. Когда дилижанс выехал из леса, в холмистые предгорья, слабый серо-белый свет осветил унылые, засыпанные снегом каменистые холмы с беспорядочно торчащими то там, то тут голыми стволами по-северному коротких рябин и берез. В распадах чернели непролазные дебри густых ельников. Дорога огибала огромный холм, на вершине которого, за деревьями темнела громада какого-то исполинского строения. Обогнув склон, дилижанс свернул наверх и Холек с Элетом от изумления открыли рты – перед ними высилась цилиндрическое, высотой с шестиэтажный дом необъятных размеров, в диаметре, наверное, метров сто, не меньше, сложенное из темно-серого, местами проложенного рыжим кирпичом камня, похожее одновременно на башню и крепость, здание. Узкие окна начинались где-то на высоте третьего этажа, а справа на последнем этаже над окнами темнела гарь от охватившего когда-то эти стены пламени пожара. Перед воротами ютились какие-то ветхие хозяйственные постройки. В сараях горел огонь. Там работали люди. В длинных плащах без капюшонов, как у шерифа Гассе, такие же замотанные в шарфы и с нахлобученными на головы, клювастыми шляпами. У ворот мерил шагами оставшееся время до смены вооруженный мушкетом, облаченный в старую армейскую мантию без застежек на груди, какую надевают через голову, человек. Он помахал шерифу варежкой и тот остановил дилижанс.
– Приехали. Слезаем, – распорядился он.
– Это Урм? – зевая, спросил Элет.
– Что это за место? – удивился Холек. Он никогда не выезжал из Мильды дальше предместий.
– Это, молодой человек, башня святого Мартина, наш дом! – вежливо, но с гордостью в голосе, ответил сторож и бросил на шерифа тревожный взгляд. Он был бородат, дик и могуч. Больше всего он напоминал пожилого наемника, осевшего в диком поселении на должности сельского стражника. Сходство дополняли разношенные, чиненные, перечиненные башмаки на шнуровке, какие покупают в фактории Архипелага и носят в городе наемники и авантюристы.
– Поселение-крепость. У нас тут как на войне, – покачал мушкетом в знак серьезности своей должности стражник.
– Да, места тут неспокойные, – глядя на черные верхушки елей на скалах, упирающиеся в пасмурное, неприветливое небо, согласился шериф.
– Всего триста километров от цивилизованного города и такая глушь! – воскликнул Элет.
– Не триста, а двести сорок один, – с назидательной улыбкой ответил сторож.
– Если тут так холодно, то, как же в Гирте? – поинтересовался Холек у заспанного и замерзшего, вывалившегося из дилижанса Турмадина.
– А думаете, мэтр Холек, отчего у северян такой горячий темперамент? –  хлопая рукавами мантии, чтобы согреться, тяжело выдохнул тот, – иначе бы мы все там давно бы перемерзли!
Прежде чем идти отдыхать, шериф Гассе заставил следователей разгружать дилижанс – он привез свежие газеты, которым в Мильде исполнилось уже больше четырех суток, бутыли с жидким газом, почту, заказы из города, кому очки, кому инструменты, кому письменные принадлежности, специи и инструменты. Сверяясь со списками, которые вынес ему старичок-писарь, он распоряжался какие разгружать товары и относить их в караульную у ворот.  Были среди заказов и два ящика, которые шериф сам отнес наверх, после чего указал следователям, что они могут отдохнуть и что, когда наступит время, он придет за ними.
Внутри башня была полой. В центре расположился небольшой, сейчас заснеженный и неживой сад, а посредине, в окружении яблонь, возвышался маленький, аккуратный, ухоженный храм с остроконечной крышей, которую венчал золоченый крест. По внутренним стенам башни тянулись галереи. Темные балки и старые, закопченные и выветренные камни указывали на то, что башня была построена очень давно. По галереям проходили закутанные в длиннополые одежды люди. Гулко топоча по доскам, резвились веселые, неугомонные дети. На перилах сушили белье. В кругу темной каменной горловины серело мрачное зимнее небо.
На первом этаже были конюшни, куда конюх отвел усталых лошадей, склады, кузница и гостевой зал – низкое сводчатое помещение с закопченными кирпичными стенами, грубыми скамьями, земляным полом и дымным открытым очагом. Закутанная в серое длиннополое одеяние, необщительная женщина накормила путников вареной тыквой и жареным луком, предложила спальные места на низких и широких, похожих больше не приставленные друг к другу верстаки чем кровати, лавках и выдала им овечьи шкуры вместо матрацев и старые кусачие пледы из грубой шерсти чтоб укрыться. Выспавшийся в дороге Турмадин, отправился бродить по башне, а так и не сомкнувшие глаз за ночь Холек и Элет свалились на жесткие ложа и, зарывшись в плащи и пледы, забылись тяжелым дорожным сном.
– Это не крепость. Это большой дом. Его построили четыреста лет назад, –  разбудив товарищей стуком деревянной ложки, которой он выскребал миску с ужином, весело сообщил коллегам Турмадин. Элет только смерил его злым взглядом и повернулся на другой бок.
– Хой! Милая леди! – позвал Турмадин хозяйку, – а можно мне еще?
Дежурная по кухне, уже другая женщина положила рыцарю добавки. На этот раз это был горох. Холек повернулся на скамье и уставился на разожженный прямо посреди помещения на кирпичном ложе жарко пылающий очаг. Даже в одежде он умудрился замерзнуть и одновременно вспотеть. Следователь громко чихнул и достал из поясной сумки носовой платок, чтобы высморкаться. Ночи на ледяном ветру не прошли даром. Он заболевал.
– Вам будет интересно, мэтр Холек. Ланкин, наемник, местный стражник рассказал много всякой всячины. Но наверх меня так и не пустил, – разочарованно поделился впечатлениями Турмадин.
– Вы поели? – низкая дверь с грохотом распахнулась, и в зал заглянул шериф Гассе. За его спиной, на улице, было уже темно, – собирайтесь, едем.
Ночная крепость выглядела еще более загадочно, чем днем. Во внутреннем дворе горело несколько фонарей. Освещены были и галереи. Под балками были подвешены круглые, чтобы открытый огонь не задуло ветром, раскрашенные охранными письменами тряпичные фонарики. Освещены были и украшенные разноцветными витражами окна храма. Из распахнутых дверей церкви раздавались умиротворяющие звуки песнопений. Шла вечерняя служба. В мастерской мерно гремел молот. Холек бросил мечтательный взгляд наверх, понимая, что прогуляться по загадочной постройке ему не удастся и свернул за шерифом в ворота. Снаружи было светло – два ярких газовых фонаря горели над воротами, перед которыми стоял запряженный свежими лошадями дилижанс. Ветер стих и даже белый, утоптанный снег в кругу яркого желтого света казался каким-то уютным и особенно мягким, как светящиеся высоко вверху узкие как бойницы, забранные витражами, окна крепости. Сторож проводил агентов, и когда они заняли места на скамейках внутри полупустого экипажа, о чем-то невнятно заговорил с возницей, затем тот спрыгнул с козел и оба ушли куда-то. Минуты две следователи молча сидели в холодной темноте.
– А вы же много где бывали? – шепотом спросил Холек у Турмадина.
– Путешествовал по Ледяному кольцу, – важно кивнул тот, выглядывая в окошко за занавеску.
– Я одного не понимаю, – спустя минуту, внезапно спросил Холек, – вы, богатый человек. Вы устраиваетесь в полицию, а потом отправились с нами в это путешествие…
– Не беспокойтесь, сэр Турмадин, – бросил Элет из темноты, – глупые вопросы конек мэтра Холека.
– Не люблю подолгу сидеть на одном месте, – просто ответил рыцарь, – мэтр Холек, давайте отложим этот разговор. Нет ничего хуже серьезных бесед на усталую голову.
За бортом послышался скрип шагов и голос шерифа.
– Все будет сделано в лучшем виде, – отрапортовал он и запрыгнул на козла. Дилижанс качнулся на рессорах, а через миг лошади захрапели, и повозка тронулась с места.
– Но! Но! – защелкал вожжами шериф. Холек сидел, прижавшись к какому-то мягкому тюку. Элет и Турмадин начали тихо спорить, но он уже не понимал о чем идет речь – от холода его снова клонило в сон.

***

Еще не наступило утро, когда дилижанс, разминувшись с еще несколькими, едущими навстречу экипажами остановился и съехал на обочину чтобы пропустить встречный картеж. С козел крикливо сообщили, что Ронтола оккупирована герцогом Булле, что старый маршал Гарфин проиграл сражение на северном берегу Браны и пленен, а Эрик Гарфин ранен и с остатками армии отступил на южный берег. Так что переправа в руках северян и сам город взят. Где-то вдали громыхнуло – кто-то сказал, что это электрическая пушка, которую привез с собой профессор Глюк. С ее помощью люди герцога Булле кололи толстые, усиленные камнем, земляные стены города.
Следователи прильнули к окошкам и выглянули наружу. Было темно. Небо на севере озарялось тревожными сполохами. Холек застучал в стенку дилижанса и попросился на козла. Шериф только пожал плечами. Следователь забрался к нему и теперь сидел и через свою маленькую подзорную трубу всматривался вдаль, в пульсирующее вспышками зарево на горизонте, и отчего-то ему подумалось, что где-то далеко подожженный страшным оружием профессора горит целый город.
– Ронтола горит? – тревожно крикнул он кучеру встречного дилижанса из окна которого показались недовольные лица едущих на восток беглецов. Сполохи горели над деревьями слева. Путники огибали Ронтолу намного восточнее побережья, и сейчас до нее было не меньше сорока километров по идущей вдоль реки дороге.
– Что вы! – воскликнул кучер, – это осветительные огни, – армия герцога переправляется через реку.
– Через реку? – спросил Холек, – а грохот? Стреляют?
– Понятное дело – салют, – усмехнулся кучер, – в Ронтоле праздник, – герцог поставил во всех кабаках и хуазах по кружке юва всякому, кто поднимет ее за его долголетнее правление и здоровье! В лучших салонах балы и приемы!
– Думают, что при герцоге будет лучше, чем при бароне, – усмехнулся шериф Гассе, – вот люди.
– А что люди-то? – возразил ему кучер и залихватски поправил навершием кнута свой капюшон – счастливы, что в драке не зарубили. И кто победил, тому и почести, а если еще и наливают, так радость втройне!
Шериф Гассе склонил голову в знак несогласия и резко ударил вожжами. Дилижанс сорвался с места. Холек всматривался в черное, вспыхивающее разноцветными огнями небо. Он думал о том, что сейчас происходило под стенами далекого, неведомого ему города. Думал о том, как лорд Гарфин старший со своей армией сражался против коварного герцога Булле. Как пехота Мильды выступила против мушкетеров Гирты, как артиллерия оглашала канонадой заснеженное поле боя, как армия герцога наступала на редуты на северном берегу Браны, за Ронтолой, как люди лезли на форты, как во время ночного приступа, под трепетным светом парящих над полем боя огней под прикрытием рикошетного огня артиллерии передовые части северян взяли с наскока равелины, как лорд Гарфин, держа последнюю линию укреплений приказал взорвать лед на реке и как частоколом вздыбился покров широкой Браны, и куски льда со снегом засыпали город. Как рухнул взорванный старый мост, когда последние отряды перешли его, отступая под натиском врага. Холек слышал, что лорд Гарфин сражался со своей свитой против сотен наступающих врагов до тех пор, пока держались на ногах боевые кони, пока не затупились мечи и не кончились порох и пули у стрелков, и что под натиском пикинеров герцога, лорд Гарфин сам вышел вперед и рубил врагов огромным двуручным мечем, но герцог Булле выехал к горстке оборонявшимся  у разрушенного моста, за спинами которых бурлил черный ледяной поток и предложил маршалу Мильды достойную капитуляцию, сообщив что по истечении месяца он сможет покинуть город в боевом порядке и при развернутых знаменах. Так герцог ценил храбрость и честь своих врагов. А сейчас в ратуше Ронтолы идет пир и маршал Гарфин с друзьями и офицерами, кто был с ним на поле боя, пьет вместе с герцогом – победителем, его генералами и полковниками.
– Гонца отправили в столицу, – сдавленно прошептал шериф, – всему миру раззвонят что вышли к южному берегу Браны. Рассердятся в Мильде, Гирте конец. Старик Булле совсем из ума выжил. Там никогда не ставили под ружье больше десяти тысяч человек. А тут войны захотели, полезли. Что им там надо было? Думают, захватят устье Браны, сядут на торговый путь и заживут как короли?
Холек мрачно кивнул. Вообще, ему не было дела ни до какой Ронтолы, о существовании которой он до сих пор не имел ни малейшего понятия, ни до герцога Булле и его притязаний, ни до большой политики, но какая-то обида за Мильду и ее солдат подкатила к его горлу. Он сглотнул и подумал, что было бы неплохо, если этот злодей-обольститель Алексий Гандо, вопреки всему желанию кавалера Вайриго все-таки проучил бы этого выскочку-герцога и прогнал его прочь, обратно на север, в свою вечно холодную Гирту. И теперь, размышляя над тем, протрезвел ли и успеет ли генерал и не станет ли дурацкая выходка следователя помехой, чтобы выиграть эту битву, Холек желал ему победы.
От тряски его снова клонило в сон. Было очень холодно, он старался укутаться в плащ, но ветер пробирал до костей. Он сжался, как мог, накинул на голову капюшон и спрятал руки поглубже в рукава, захватил ладонями полы плаща, чтобы ветер не раздувал их и теперь всеми силами старался не заснуть. Вначале он думал о лорде Алексии, потом его мысли незаметно перескочили на Райне, и в сонной ледяной мгле ему показалось, что он видит ее перед собой, сидящую на кухне перед раскрытой печкой и с керосиновой лампой на столе. На коленях фантастическая книжка с картинками, на плечах старый шерстяной плед. Зимними ночами в комнате Райне бывало немногим теплее, чем в келье Холека в форте. Такими вечерами она всегда сидела на кухне в старом кресле, грелась у раскрытой печки, читала, или готовилась к экзаменам. Это самое кресло из большой комнаты для нее помогал перетаскивать Холек. Оно было очень тяжелым и с трудом пролезло в узкие двери. Холеку подумалось о том, что в этот поздний час, Райне, наверное, уже спит в своей комнате. Укрывшись с головой всеми своими пледами, плащами и одеялами, видит какой-то загадочный, полный сумрачных фантастических образов и мечтаний сон, а в окна светят ясные зимние звезды. Огромная печь остывает, отдавая последний жар в темное пространство квартиры, а утром будет так холодно, что морозные узоры разрисуют стекла окон. Райне проснется и вспомнит о нем, о Холеке, тревожно оглядится и попытается улыбнуться новому дню, но улыбаться будет нечему – скоро наступит самая длинная ночь – двое суток в Мильде, когда солнце вообще не поднимается из-за горизонта. Начнется праздник. Город украсят огнями, у стекол будут гореть разноцветные светильники, а с 22-го на 23-е декабря, в самую темную пору по проспекту Лордов пройдет шествие с фонарями и факелами, в масках и причудливых нарядах. До самого рассвета не опустеют салоны и кабаки, летающие фонари поднимутся к небу, а на площади Фонтана будет разложен огромный костер в честь первого рассвета, начала нового года.
Но пока будет темно, не опустеют улицы и смешные, таинственные, а порой страшные призраки с огнями и музыкой будут шествовать по переулкам и проспектам пока первый светлый луч – первый неверный отсвет вернувшегося из-за края мира солнца не коснется шпилей колоколен и куполов церквей, крыш и верхних этажей домов, озарит башни и бельведеры дворцов, и заснеженные вершины далеких восточных гор. И будет как прошлой зимой, когда Холек и Райне, держась за руки, гуляли по улицам, кочевали от гостей и гостям, от распивочных домов, в полузнакомые салоны. Пили глог и вино, смеялись и тратили все то, что удалось накопить за долгое время. Холек сделал маску, какие делали у них в Мориксе – скрывающую нижнюю часть лица и щеки с налобником. А Райне – полумаску на глаза. Она накинула капюшон и улыбалась из-под него своей задорной улыбкой. Они махали руками полицейским постовым, которые тоже обязаны были носить маски только форменные не для маскарада, а для того, чтобы не отморозить лица, подходили к знакомым компаниям, заходили в дома. В ту зиму Холек и Райне побывали снова у кавалера Вайриго, и Холек был очень удивлен тем, что у старого орденского капитана есть дочь и сын, что дочь замужем, а сын – полковник гвардии пропал без вести три года назад, так и не вернувшись из очередной дальней экспедиции на юг. Еще они познакомились с тем самым мэтром Ларетом, председателем студенческого академического собрания факультета музыки. Студенты исполняли веселые увертюры и грустные сонаты, со смехом менялись инструментами и наливали по новой. А потом пришел профессор Мариик с еще каким-то старичком мастером музыки, который накапал себе самого крепкого напитка и, взяв скрипку, сыграл столь виртуозно, что даже самые бесшабашные студенты сделали почтительную паузу и потребовали исполнить еще на бис. Посетили они и «Сонную кошку» где мэтр Аркин и преподаватель Баркат, а также многие другие, не менее известные в научных кругах учителя и путешественники вели свои ученые заседания, запивая и закусывая лучшими яствами. Где у окна сидела вечно грустно-радостная Симона и что-то рисовала в своем альбоме. Были они и в клубе «Магдус» – собрании звездочетов и книгочеев, облюбовавших для своих новых собраний распивочный дом «Росси». В зале второго этажа собрались доктора и алхимики, они радостно приветствовали следователя Второго отдела полиции, так как многие знали и Холека и Райне в лицо, когда те приходили с проверками в их лаборатории и магазинчики. Следователям налили и усадили на видное место и даже предложили составить гороскоп, причем несколько астрологов наперебой выспрашивали даты и точное время их рождения, а другие утверждали, что надо знать еще и какая звезда была в каком доме, начался очередной спор книгочеи махали руками и кубками, чуть не подрались, а кто-то потерял пенсне и ползал под столом. В общем веселье было в самом разгаре. Принял Холека и мэтр Тирэт – он восседал за большим столом, составленным из конторских столов в самой большой комнате южной полицейской комендатуры – тут, рассевшись по старшинству, трапезничали офицеры и простые письмоводители, квартальные надзиратели и сыщики – Тирэт принимал отчеты прямо во главе стола и отсюда же отправлялись в наряды патрули. Лорд Лерион лишь ненадолго заглянул и вместе с остальными выпил за свое здравие, чтобы умчаться на прием к какой-то важной персоне. Заместитель коменданта со смехом выслушал рассказ Холека о доме Сифокк и о том, как ловко они провели капитана Кассета с арестованными путешественниками.
– Ну, вы и выдумщик, мэтр Холек! – поднимая кубок фиолетового вина, затрубил он, – в своих фантазмах вы дадите сто очков даже славному Берро! – и он отсалютовал большому портрету известного сыщика на стене. И за столом разлили по кружкам дешевое казенное юво и снова выпили.
За эти две ночи Холек и Райне успели побывать почти везде: и у профессора Келя с доктором Оллетом и дома у лорда Мориса и в восточном полицейском доме и в гостях у Элета, где была Рой Салет и приехавший из пансиона младший братишка Элета, наслышанный о Холеке всяких гадостей. Братишка показал следователю из-за двери язык и получил в ответ древний магический жест, который Холек подглядел в какой-то старой книжке. Причем все сказали, что это очень некрасиво. Только братишка больше не смел издеваться над следователем.
А еще был фейерверк, на который пришло смотреть множество людей. На льду залива установили батареи ракет и шутих, а вся набережная напротив адмиралтейства и ближайшие крыши были полны зрителей. Огни самого большого праздника в Мильде, наверное, были видны очень далеко – ракеты с ревом и визгом взмывали в небо, крутились, взрывались разноцветными бутонами искр и потухали, сгорая дотла. С кораблей, стоящих на рейде им  тоже отвечали залпами орудий и ракет. И даже с орденского воздушного крейсера «Бальтазар», специально, в честь праздника поднятого в черное ночное небо, были запущены две огромные ракеты – сияющие огнем дымные шлейфы страшными дугами разошлись над Мильдой, заставив в ужасе замереть с задранными к небу головами десятки или может быть даже сотни тысяч зрителей. Сделав круг над городом, они в полной, затаившей дыхание тишине улетели почти что за горизонт и столкнулись далеко над морем в одной точке. Вспышка столь яркая, как будто бы над обледеневшим заливом вспыхнуло новое солнце, озарила набережную и город, и публика ахнула от восторга, потому что за взрывом тут же загорелось и все небо – северное сияние отвечало эмиссионно-импульсному удару ракет зелеными и синими переливами, крики ужаса сменились возгласами восторга, а седой капитан корабля поправил форменную шапочку и улыбнулся в усы, когда стрелки приборов на необъятных, таинственно мерцающих индикаторами, панелях управления перед ним качнулись, а экраны на миг погасли, чтобы загореться вновь и поплыть неровными полосами помех. Еще миг, другой, и тишину нарушил страшный треск – словно ударили сразу десять тысяч молний – грохот взрыва запоздало докатился до берега, подавляя крики восторга, и эхом загремел по ущельям улиц, задребезжал в стеклах и гулких арках подворотен.
– Виват! Виват! – заглушая отголоски канонады, покатились по городу приветсвенные крики, – виват «Бальтазар»! Слава Ордену! Слава!
Холек обнял Райне и она улыбнулась. И праздник продолжался, ведь до рассвета было еще далеко, ведь это была самая длинная ночь в году…

***

Глава 7. Под стенами Ронтолы


***

Время остановилось. В ожидании идущей с севера стужи замер ветер. Застыла засыпавшая поля и скалы острая ледяная крошка. Молчаливыми стражами стояли огромные черные ели и в бело-рыжем свете необыкновенно яркого, слепящего усталые глаза зимнего солнца их непролазные чащи казались особенно сумрачными и темными.
– С герцогом Булле в Ронтолу вошли четырнадцать тысяч человек. Мы должны успеть, пока не подойдет генерал Кибуцци, подвезет тяжелую артиллерию, – листая черную папку с отчетом Адама Роместальдуса, делился мыслями с другими офицерами генерал Гандо.
– Выходит у нас всего два дня, – мрачно кивнул князь Колле старший. Казалось, звуки голосов и бряцание упряжи повисали в звенящем морозном воздухе.
– Не забудьте выслать курьера с требованием о капитуляции, – бодро позвякивая латной перчаткой, предложил полковник Харбибуль.
– Шутите? – строго вопросил у него Эрик Гарфин. Он ехал на коне рядом с генералом. На броне рыцаря виднелась отчетливая вмятина от пули. От усталости он едва держался в седле. Он со своим отрядом только что вернулся в рекогносцировки.
– Назавтра мы совершим половину дневного перехода, сделаем короткий привал и пойдем с марша на приступ. Герцог знает все о нашей армии, но ночная атака может привести в замешательство его людей. Только так у нас будет шанс, – отдавая папку доверенному рыцарю, распорядился генерал.
Солнце закатывалось за верхушки деревьев. Сгущались сумерки. Впереди, на башнях Ронтолы загорелись электрические огни. Их расширяющиеся длинные лучи рывками разрезали сизые вечерние сумерки. С грохотом открывались и закрывались ворота – драгуны, возвращались из разведки, приносили тревожные вести.
В поисках подступающего неприятеля беспокойными кругами света по полю перед укреплениями, опустевшим в преддверии битвы деревням и перелескам рыскали слепящие лучи прожекторов.
В сумрачной тишине особенно громко и призывно закукарекал одинокий, выглянувший из курятника в поисках унесенных солдатами герцога куриц забытый всеми петух. На стенах и бастионах мерзли часовые. Приподнимали маски, укрывающие от мороза лица, стягивали зубами варежки, отгрызали заусеницы с разбитых пальцев. Зябко притопывали и вглядывались в слепую заснеженную мглу.
Солнце ушло. Наступила ночь.

***

На часах генерала Гандо было уже почти пять вечера, когда передовые части вышли на позиции. Начались спешные приготовления. Усиленные пехотинцами и нестроевыми служащими инженерные команды закатывали в сельские дворики предместий, глубоко увязающие в снегу по самые ступицы колес установки тяжелой штурмовой артиллерии.
Обустраивали батареи для фугасных и осветительных ракет, раскладывали треноги для магнитных орудий точечного поражения. Готовили боеприпасы. Вооруженные фонарями и факелами пешие и конные спешили между домиков. В полевых кухнях большими полулитровыми кружками раздавали горячий и крепкий, густо приправленный прокипяченным чаем моп. Звонко и резко гремели команды, гудели рожки. Строились пехотинцы, проверяли упряжь и пересаживались на свежих коней рыцари. Усталость пути сменилась мрачной суетливой и напряженной готовностью и возбужденным ожиданием смерти.
– Мэтр Суркель. Сэр Харбибуль. Сэр Майра и сэр Колле, – последний раз быстро объяснил план атаки генерал, – за барона и государя с Богом!
– С Богом! – отозвались офицеры и, надевая шлемы, бряцая доспехами, вышли из комнаты, чтобы присоединиться к ожидающим выступления частям.
– Они собираются идти на приступ с марша? Это сумасшествие! Кто-нибудь, скорее сообщите в штаб! – офицеры со стен Ронтолы тревожно подносили к глазам подзорные трубы. Пытаясь присмотреться в свете прожекторов, вертели окуляры. Солдаты вглядывались в бойницы стен. В казематах мерзли вызванные из казарм стрелки. Силясь разглядеть, что происходит там, за стенами, настраивали свои точные приборы наблюдатели с центральной башни крепости.
– Адъютанта к сэру Булле! – распорядился дежурный по штабу, – немедленно!
С громким хлопком лопнул один из прожекторов под куполом, рассыпался падающими по стене белыми искрами. Все вздрогнули. Под ударами точной малокалиберной артиллерии один за другим погасли все огни. Запоздало подняли барьер. Вокруг башни цитадели тревожным северным сиянием замерцали вспышки бесшумно сгорающих в защитном поле снарядов. Морозный воздух наполнился колючим электричеством.
Спешащие на свои боевые позиции через темные дворы бастионов люди поднимали к этому мертвенному, окутавшему башню сиянию лица, мрачно переглядывались и спешили дальше. Под стенами башни заиграли построение. Готовилась к контратаке кавалерия. Перед строем облеченных в лиловые плащи и шарфы гвардейцев важно разъезжал командор Лилового Клуба граф Прицци. Герцог Ринья с сыном проверяли рейтар и конное ополчение.
– Идут! Идут! – прокричали, замахали руками с дозорной башни.
– Идут! – полетели по рядам тревожные голоса ожидающих, мерзнущих на стенах, солдат.
Где-то в поле затрещали выстрелы, слабый ветер принес ржание настигнутого безжалостной пулей коня – к стенам Ронтолы мчался драгунский разъезд – один из кавалеристов заваливался назад и совсем выпал из седла – лошадь заржала и поволокла его по снегу – сапог застрял в стремени.
– Ян, – допивая ликер, обратился к маршалу Гарфину герцог Булле. Вместе с бароном Ронтолой они собрались, чтобы провести холодный вечер у жаркого очага за беседой и партией в шахматы в окружении чаш, свечей и бутылей с черным вином, – не составите мне компанию в штабе?
– Отчего же нет? – поднимая фужер, кивнул маршал Мильды. Легкая улыбка промелькнула на его губах. Ничто не выдавало того страшного волнения, что при этих словах охватило старого полководца. Они с герцогом и бароном встали от стола и, совершив чинную, полагающуюся всем православным христианам, послетрапезную молитву, покинули резиденцию лорда-майора Ронтолы, чтобы переместиться в центральную башню цитадели, где почти под самым куполом, выше стен крепости и крыш домов, так чтобы было удобно присматривать за всем происходящим вокруг города, были организованы наблюдательный пункт и штаб гарнизона крепости.
– Ваш барон Гандо сущий дьявол. Совершенно не щадит своих людей – наблюдая в украшенный золотом и алой кожей морского дракона бинокль, сокрушенно качал головой герцог Булле. Зеленые огоньки горели рядом с выпуклыми синеватыми линзами. Тусклый белесый свет экрана озарял его тонкое благородное лицо. Герцог был не молод и не стар, при этом тонок и узкоплеч, его голубые проницательные глаза смотрели смело и прямо, длинные и очень тонкие аристократичные пальцы сомкнулись на алой коже оптического прибора, постановка головы и плеч была легкой и благородной. О нем могли бы сказать, что это дьявольски хитрый и опасный человек, если бы он не был лишен того вероломства, каким обладали тираны и злодеи канувшего в лета далекого варварского пошлого. Герцог был дипломатичен и достаточно обходителен, чтобы никогда не идти на открытый конфликт, всегда улыбался врагам и очень редко говорил «нет». Одним словом он был настоящим рыцарем своей славной благородной эпохи меча и мушкета.
Ян Гарфин, маршал Мильды, был полной противоположностью эксцентричного герцога. Хмурый, широколобый, с кустистыми бровями и прищуренным взглядом внимательных темно-серых глаз, он больше напоминал пожилого рыцаря с картинки, чем изнеженного чиновничьими заботами высокого господина. Прямой, сдержанный и честный человек, главнокомандующий армии Мильды даже в плену ничем не подавал виду о том, в каком плачевном он оказался положении – что здесь, в штабе он всего лишь пленник, приглашенный не более чем для того, чтобы увидеть, как запоздало подошедшая ему на выручку еще одна армия Мильды потерпит поражение. Отставив фужер, он достал свой украшенный черными и золотыми кленовыми листьями бинокль, и, отставив трость, поднял его к глазам. Яркий свет электрических ламп отразился в богатых камнях, украшающих пальцы маршала перстней.
– Да, сэр Алексий молод, но вы же не будете отрицать, что он подает надежды? – окидывая опытным взглядом поле перед бастионами ответил он вопросом на заявление герцога, – кому как ни вам, знать, что нельзя недооценивать даже самого безобидного противника.
– Только Бог рассудит нас, – не отнимая бинокля от глаз, холодно ответил герцог. На миг черты его лица напряглись и обратились страшной и бесцветной кожистой маской черно-белого демона, какие делают на севере на фестиваль в честь основания Гирты, – они будут атаковать с реки. Это же знамена вашего сына Эрика?– и он указал жезлом на восток, куда светлеющей на фоне черного леса темно-синей, змеящейся лентой убегала, закованная в лед Брана. Маршал Гарфин тоже обратился на восток, переключил режим и в черно-белом свете увидел, что гладь реки пересекает колонна кавалерии. Приближая изображение, он покрутил колесико, и теперь мог различить, что возглавляет отряд бодрый старик в полном доспехе и с непокрытой, несмотря на жгучий мороз головой – маленькая круглая шапочка слетела вместе с капюшоном и его седые, обрамляющие лысину волосы разлетелись по ветру. Скачущий впереди колонны командир жестами призывал солдат поспешить. Рядом с отцом ехал один из его сыновей  бравый офицер в шлеме и кирасе, за поясом пистолет и меч, за спиной офицерский вымпел.
– Ошибаетесь, – покачал головой маршал, – это мой славный друг, князь Колле, а с ним и его сыновья. Да, вы правы, они выступают под нашими знаменами. Но, похоже, Эрика среди них нет.
Увеличивая приближение почти до максимума, он внимательно следил за тем, как люди и кони по грудь увязают в колючем, засыпавшим стоящую реку снегу, подгоняя лошадей, спешат достичь противоположного берега, а от дороги, от переправы ниже по течению, тоже с трудом переваливаясь через сугробы, им наперерез тянутся цепочки вооруженных ружьями, фонарями и пиками людей. У моста, в слободе ожидала своего часа засада: притаившиеся в домах и за низкими каменными изгородями садов мушкетеры и вооруженные переносными палисадами бойцы ополчения Гирты. Но, похоже, опытный князь обманул предусмотрительного герцога – он форсировал реку восточнее моста и сейчас, занявший слободу отряд оказался в невыгодном положении. Полковник распорядился было выслать часть людей на перехват, но как только мушкетеры, проваливаясь в снег на высоких берегах, потянулись через ельник в сторону колонны князя Колле, на мост вылетел первый всадник с бело-зелеными, украшенным кленовым листом, вымпелом Мильды. Он взмахнул пистолетом и выстрелил в воздух, но тут же бесшумно откинулся в седле: переведя взгляд, маршал Гарфин безошибочно определил позицию стрелка. Под темной аркой у самого купола колокольни сверкнула вспышка выстрела тяжелого высокоточного орудия, а рядом, в полумраке арок, тенью мелькнул плащ прижавшегося к обледеневшим каменным стенам человека.
Из окон и из-за углов слободы бесшумно полыхнули вспышки выстрелов, улицы и мост начало заволакивать густым пороховым дымом, но атаку было уже не остановить – всадники летели через мост, кто-то падал, но первые кавалеристы уже форсировали реку. Рыцари стреляли с коней и кололи пиками, спрыгивали на землю и, обнажив мечи, бежали в дома. В слободе началось замешательство – мушкетеры с берега открыли беспорядочный огонь, не ожидавшие такого численного превосходства солдаты из задних рядов покидали строй и убегали по дороге и в лес. Кто-то еще стрелял по переправе князя Колле, кто-то пытался сопротивляться атаке у моста, но позиция была проиграна. Белые, оставляющие за собой смазанные следы постэффектов, вспышки от выстрелов все реже и реже плясали на экране бинокля. Далекие трескучие раскаты залпов запоздало достигали башни, становясь все жиже и жиже, и вскоре перешли в отдельные и редкие выстрелы. Переправа пала.
– Вот и все. Ваши люди разрядили ружья, они зажаты с двух сторон и теперь не удержат натиска, – констатировал маршал Гарфин и взял со стола фужер.
– Да, переправу сэр Алексий отыграл. Числом, – согласился герцог и, тоже приняв у слуги кубок, отсалютовал собеседнику, – здесь все ясно, обратитесь к центру.
В черно-белом режиме над темными массами марширующих пеших отрядов, за полем, за домами, предместья угадывалось сияние непроницаемого для точных наблюдательных приборов и снарядов прикрывающего ставку генерала барьера. Такие же барьеры, но поменьше укрывали от ружейного и пушечного огня и колонны идущих на штурм людей. Человек в темной, красиво расшитой магическими узорами мантии вышел за пределы этой тусклой размытой завесы на дорогу, и взмахнул рукавами. Изображение в биноклях смазалось и поплыло помехами. В руках крылатой фигуры блеснул жезл. Прошла минута, две и над полем начал подниматься с каждой минутой становящийся все сильнее и сильнее, дующий в спины наступающим, ветер. Один за другим из-за домиков предместья стартовали белые и голубые ракеты. С дымными раскаленными шлейфами они взмывали далеко в небо и, раскрывая свои парашюты, медленно опускались обратно к заснеженной земле. Ветер подхватывал их, нес на укрепления. Ночь отступала, сменяясь чредой парящих и угасающих, плюющихся дымными брызгами магния осветительных огней.
Их трепетный и резкий, слепящий глаза, порождающий сонмы неверных, колышущихся теней, свет выхватывал из темноты стены и мрачные лица притаившихся в бойницах людей, заглядывал в темные казематы и глубокие стрельчатые окна. А следом за ним в открытые портики и во дворы врывался рычащий, крепчающий с каждой минутой ледяной ветер.
– Аэромант! – зябко кутаясь в шарфы, проверяя, не сдуло ли с запальных полок порох, осторожно выглядывали в бойницы, переговаривались защитники крепости.
С треском брызнул камень. Громыхнула расколотая ударом вольфрамовой болванки гранитная плита. Редкой звонкой дробью зацокали один за другим врезающиеся в стены, влетающие в бойницы снаряды. Солдаты вжимали головы в плечи. Пытаясь укрыться от разящей из мерцающей ветреной темноты смерти, садились или ложились как можно ниже. Точная малокалиберная артиллерия перенесла огонь с укрытой барьерами цитадели на внешние укрепления.
– Уровень искажения поднимается, – сверяясь с приборами, сообщил один из офицеров, – мы привели в готовность магнитное орудие, часть энергии перенаправлено на стабилизаторы и для полной зарядки понадобится дополнительное время…
– Жорж, – коротко приказал герцог крепкому, огромного роста, закованному в мощные сине-серебряные латы пожилому человеку, маршалу Гирты, Георгу Ринья, – задержите центральные колонны.
– Поля занесены снегом, мы будем лишены маневра! – вскинул руки, пламенно возразил стоящий рядом юноша, – это самоубийство!
– Карл! – строго одернул сына за плечо Георг Ринья, – немедленно вниз! Горнисты сбор!
– Да… отец, – бросив пылающий взгляд на снова невозмутимого и спокойного, уже потерявшего всякий интерес к сцене герцога, сдавленно выдавил молодой рыцарь и, рывком оправив плащ, вышел на лестницу. За ним, кивнув остающимся, ушел и маршал Ринья.
– Похоже, ваш генерал решил рассредоточить атакующие терции по всему фронту, – не обращая внимания на вассалов, вглядываясь в свою подзорную трубу на юго-запад, снова обратился к маршалу Гарфину, герцог Вильмонт Булле, – учитывая, что ваша армия насчитывает не больше двадцати трех тысяч человек, довольно смелое, но единственное верное решение. Посмотрим, что выйдет из этой затеи.
Маршал пожал плечами, поднял свою подзорную трубу и тоже повернулся к западным окнам. Там к устью Браны по льду залива маршировал еще один отряд. Преодолевая торосы, по береговой линии нестройными толпами тянулись цепочки измученных маршем и ночной стужей людей. Шли без фонарей и факелов, оступаясь в темноте, ориентируясь на огни на стенах Ангельского равелина, увязали в сугробах, по колено проваливались в снег и падали, но медленно и верно продвигались вперед. Крошечными огоньками горели лампады в руках ведущих. В их неровном свете можно было различить, что по большей части этот отряд состоял из вооруженных осадным инструментом – большими щитами, бухтами веревок, ракетами и зарядами для подрыва стен людей. Основную атакующую силу в этом отряде составляли легкие пехотинцы, одетые в маленькие куполообразные шлемы и бригандины. Закутанные в плащи мечники с маленькими щитами – баклерами, бойцы с короткими пиками, топорами и шестоперами и спешенные драгуны вооруженные короткими кавалерийскими карабинами. Какие-то разношерстные наемники, разбойники-рыцари и авантюристы под началом бравого полковника Харбибуля. Опасаться кавалерийского удара им не было смысла – никакая кавалерия не прошла бы по преодолеваемым ими торосам. Эта колонна в несколько тысяч человек с неумолимой медлительностью приближалась к запирающему устье Браны с южного берега Ангельскому равелину, но, похоже, этот обманный маневр не удался. Со стен ударили прожектора – засевшие за бойницами солдаты уже приготовились встретить наступающих ружейным и пушечным огнем, как только те подойдут на расстояние выстрела.
– Примерно четыре тысячи человек с запада, – раздраженно констатировал герцог, – и еще восемь-девять по центру. Опрометчивый ход. Бросить основные силы в лобовую атаку на равелины. Не могу понять, чего ваш генерал хочет добиться?
– Это же очевидно, дорогой Вильмонт, – убирая свою подзорную трубу в футляр и доставая кисет, ответил маршал Гарфин, – он рассчитывает на аэроманта и артиллерию.
Две плотные пехотные колонны медленно двигались в сторону равелинов. Одну возглавлял высокий, облаченный в черную кирасу и закрытый шлем, гарцующий на черном коне рыцарь. Вторую красивый, не старше двадцати пяти лет молодой дворянин. Оправляя от снега полы плаща, он звонко призывал своих людей поспешить. Его тонкое одухотворенное лицо было обрамлено светлыми курчавыми бакенбардами, а кираса украшена чеканенными кленовыми листьями Гарфинов.
– Граф Майра во главе восточной колонны, – констатировал герцог Булле, – разве не его семья была лишена титула за проделки брата?
– При всех огрехах семьи, Анастасий верноподданный государя, друг и вассал моего сына, – самостоятельно наливая себе новый фужер, отвечал маршал Гарфин, – к тому же за него ходатайствовал сам сэр Ронтола, давший ему самые лучшие рекомендации за безупречную службу здесь, на севере.
Стоящий тут же, опирающийся на трость худощавый и сутулый, но при этом широкоплечий пожилой господин с впавшими щеками и интеллигентным взглядом кивнул в знак согласия с маршалом.
– Вильмонт, друг мой, – глядя в другую сторону, внезапно привлек внимание герцога маршал, – гляньте сюда, а что вы скажите на это?
И вправду – самая многочисленная баталия надвигалась с юго-востока. Приближаясь к южным укреплениям Ронтолы, там, где между бастионом святого Стефана и рекой город прикрывали только старые земляные валы, она быстрым маршем форсировала открытое пространство между предместьем и городом и была уже почти в зоне досягаемости стрелков со стен. Сам генерал Алексий Гандо возглавлял атаку с востока. Барон восседал на закованном в тяжелую броню белом коне, забрало его сияющего шлема было поднято, и солдаты могли видеть его благородное целеустремленное лицо. Сияющие пластины свисали по бокам его боевого коня, а крылатые оплечья красиво очерчивали силуэт рыцаря. Словно на параде, барона сопровождала и вся его свита. Закованные в доспехи пешие и конные рыцари, баронская стража, знаменосцы, музыканты и щитники. Как только колонна подошла достаточно близко, со стен загремели беспорядочные выстрелы. Стреляли в генерала, и в бинокль было видно, как пули со вспышками врезаются в невидимый барьер перед ним и сгорают со сполохами молний, озаряющих мрачные, полные решимости лица шагающих у стремени генерала людей.
Где-то внизу, застучали копыта, гулко и сипло, отражаясь эхом от толстых стен двора, запели рожки. Выпуская эскадроны кавалерии, распахнулись ворота цитадели. По дворам, через горжи бастионов перед равелинами, к внешним воротам укреплений потянулась цепочка огней. Герцоги Ринья, отец и сын во главе большого отряда кавалерии выдвигались на позицию.
– Свет! – резко распорядился герцог Булле и где-то в глубине цитадели щелкнули невидимые рубильники, загудели катушки и, в бойницах стен ярчайшими копьями света, озаряя равнину до самого леса, загорелись лампы пронзительного дневного освещения. Волна наступающих дрогнула – люди шарахнулись от ударившего в лицо белого огня, заслонялись руками и щитами, жмурились с темноты, отступали, пытаясь проморгать ярчайший электрический свет, а со стены было видно, как навстречу им, через заснеженное поле, разбрасывая копытами фонтаны снега, мчится закованная в сталь тяжелая кавалерия. С треском и визгом грянула электрическая пушка. С громом удара молнии ослепительным белым солнцем полыхнул принявший удар, прикрывающий западную колонну барьер. Свет на несколько секунд притих, а экраны биноклей покрылись серой рябью электропомех. Где-то в глубине цитадели взвизгнули какие-то машины, и электрическое освещение окончательно потухло. Защелкали реле, внизу забегали, закричали люди. Тревожные голоса заполнили холодные коридоры нижних этажей башни. Потянуло едким химическим дымом. Электрика не выдержала нагрузки.
– Запасную линию! – грозно скомандовал главный инженер. Снова защелкали реле. Электрические лампы под потолком загорелись новым светом. Снова вспыхнули прожектора на стенах.
Впереди, за равелинами, на равнине кавалерия почти встретилась с остановившимися в нерешительности, изготовившимися к бою терциями.
– Не отступать! На караул! В копье! – выхватывая оружие, взводя курки револьверов, отрывисто приказывали офицеры. Но отступать было некуда.  На ослепленных безжалостным, бьющим со стен светом людей мчалась стена закованных в броню кавалеристов.
– Держать строй!
В глазах людей стоял ледяной, парализующий ужас.
– Вперед! Вперед! Во славу барона Эмери и государя Арвестина! –  призывно и звонко закричал юный граф Майра – в копье! на караул!
– За государя! За генерала Гандо и барона Эмери! – исступленно и хрипло закричал кто-то, и его подхватили жмущиеся плечом к плечу рядом десятки и сотни людей.
– За государя и генерала! – покатился по рядам отчаянный, многоголосый крик.
– За Господа, барона и маршала! – словно пытаясь выдохнуть в морозный воздух сковывающей по рукам и ногам ужас, до боли надрывая охрипшие на морозе глотки, до крови в ногтях сжимая замерзшие древки копий и рукояти мечей кричали бойцы, – вааа!!
И с этим нарастающим, с каждой секундой, становящимся все более и более отчаянным и яростным криком в глазах авантюристов, солдат и простых наемников, все ярче и безумнее разгорался страшный беспощадный огонь идущих на смерть.
– Слава государю! – отчаянно подхватили, качнулись вперед, чтобы скорее вступить в драку задние ряды.
– Господь Иисус Христос, направь мою руку!
– За господа Иисуса Христа и государя! Богородица, пресвятая дева, благослови! – пересиливая криками страх боли и смерти кричали исступленные, измученные люди, протягивая вперед намертво зажатое в замерзших пальцев оружие, через плечи товарищей, через шлемы и просто подняв его вверх – навстречу бесформенным астигматически-черным на фоне яркого бьющего со стен, обжигающего глаза света, летящим в атаку всадникам Гирты. Такого же христианского города на побережье под властью одного монарха, под знаменем единого конфедеративного королевства. И сейчас было совершенно не важно, кто враг – орды ли беспощадных варваров из ядовитых, засыпанных черным песком южных пустошей, черно-белые ли демоны с далекого-далекого запада, где небо лиловое от пронизывающей его губительной, поднимающейся от земли энергии, а в воздухе парят отвратительные многометровые воздушные черви, яростные ли пустынные кочевники с далекого востока, пираты ли или такие же христианские солдаты и рыцари из такого же, подчиненного одному королю города на побережье. Тысячи сердец сплотились в едином порыве, тысячи рук занесли оружие, защелкали курки мушкетов и пистолетов, загремели упираемые в поножи щиты, завыли сигналящие защитное построение боевые флейты. Солдаты жались к командирам и друг к другу, образуя перед ними непроходимый вал стволов, пик, щитов и мечей. Из строя грянули выстрелы, и лава кавалерии покачнулась – первые всадники падали с подстреленных коней, лошади ржали, кричали люди, другие останавливались, стреляли в упор из пистолетов и кололи копьями вставшую непроходимой преградой людскую стену, вламывались в строй, рубили мечами. А им в ответ гремели выстрелы, кто-то выскакивал вперед и бил копьем или мечем. Началась свалка. Полковник Майра протиснулся в первые ряды и уколом с двух рук ударил длинным мечем в грудь надвигающейся на него лошади, а та с пронзительным ржанием навалилась на него, опрокидывая и сбивая с ног. Атака захлебнулась. Кавалерия намертво увязла в снегу и валу пехоты. Задние ряды баталии не дали попятиться тем, кого не затоптали и не смяли конные латники, но и зажатые в массе щитов мечей копий и шлемов рыцари полностью лишись своего маневренного преимущества. Тесная, образовавшаяся между своими же солдатами из задних рядов, павшими товарищами, конями и плотными строями в разы превосходящей численностью пехоты свалка превратилась в смертельную ловушку для всадников. Кавалеристы отчаянно рубили мечами, раскидывая пехоту, кроша шлема, ломая копья, но их все равно теснили, потому что на место убитых раненных, контуженных и затоптанных тут же становились все новые и новые, желающие только драки, полные бесконечного стремления вперед и ярости бойцы. Перед страхом смерти яростная многоголосая, изможденная толпа превратилась в единый беспощадный и бессмысленный организм с сотнями голов, рук и мечей. Бестолковая, прущая напролом аморфная масса подалась вперед и подмяла под себя увязающих в снегу, лишившихся инициативы верховых. Солдаты с остервенением вцеплялись в упряжь лошадей, в плащи и доспехи, стаскивали кавалеристов с седел, рвали их руками и зубами, в ход шли приклады мушкетов, ножи и щиты. Несколько стремительных и яростных минут и кавалерия Гирты – пять рейтарских эскадронов, беспорядочно подалась назад – те, кто могли вырваться, бросали щиты и пики, отчаянно кололи шпорами коней, с позором пригибались к гривами и со всей поспешностью скакали прочь, а им вслед, сбивая отстающих летели пули, приветственные крики и свист бессмысленно бросающихся им вдогонку разгоряченных боем и опьяненным победой пехотинцев.
Сверкнул добивающий еще живую храпящую лошадь меч. Но рука дрогнула, и солдату пришлось ударить несколько раз, прежде чем придавившее юного графа Майра, судорожно стучащее копытами животное затихло. Десяток рук рывком стащили коня и еще стонущего всадника с поверженного командира.
– Сэр Майра! – приподнимая раздавленного конем юношу, кричал ему какой-то офицер, – сэр Майра! Приказы?
– Что тут? Что? – кричали солдаты, – вперед! Вперед!
– Сэр Майра убит! – тревожно понеслось по рядам, – полковник убит!
– Терция разбита! – вдруг понеслось по рядам, – первая терция остановилась!
Сотни голов повернулись налево, солдаты вытягивали шеи, пытались заглянуть поверх стоящих рядом людей, в надежде понять, что случилось. В свете парящих огней и прожекторов со стен было видно, что первая разбитая выстрелом из магнитной пушки терция пятится под натиском второго кавалерийского отряда. Мушкетеры беспорядочно стреляли во фланг врагу, но вместо того чтобы прийти на помощь гибнущим товарищам, люди остановились в нерешительности. Кто-то должен был возглавить их.
– Полковник Майра убит! – кричали по рядам паникеры, их пытались утихомирить, но все было тщетно, лишившись первого запала, люди в нерешительности опускали оружие. Какой-то рыцарь выхватил из-за пояса флягу и, раскрыв рот поверженного командира, влил ему большой глоток.
– Капитан! – морща разбитое лицо, застонал граф Майра и судорожно сглотнул – я… жив…– и увидев, сколько людей в безмолвном, полном растерянности и мольбы ожиданием в глазах стоят над ним, вытянул шею и как можно более громко выкрикнул – капитан! Доложить обстановку!
– Колонна полковника Суркеля отступает! – выкрикнул кто-то.
– Докладывать четко! – сдавленно, но со всей яростью, грянул граф, – по уставу!
– Смежная терция разбита ваше сиятельство! Разбита, но еще держится! – отсалютовал юному лорду какой-то пожилой офицер, – ждем приказаний!
– Немедленно, – выдохнул граф Майра, – поднимите меня на щиты! Чтобы видели все! Вперед! На построение!
Он хрипел, кровь шла у него горлом – композитный нагрудник был проломлен, шлем слетел с головы, разбив в кровь все лицо юного лорда, но его глаза вспыхнули пронзительным огнем полководца.
– Левофланговый батальон в помощь смежной терции! Остальным продолжить продвижение! За барона и генерала!
– Да! – закричал кто-то и множество рук с новым воодушевлением подхватили юного рыцаря и подняли его над головами так чтобы было видно всем.
– За барона и генерала!!! Слава полковнику Майра! Слава генералу! – ликовали в рядах. Офицеры разворачивали баталию, подгоняя мушкетеров, и те бегом бросились в наступление. Снова загремели выстрелы. В рядах кавалерии Гирты случилось замешательство – видя, что разбившая их первый отряд терция выдвинула им во фланг ударную группу, бойцы дрогнули и, разворачивая коней, под выстрелы и крики, бросились прочь, к спасительным стенам города.
– Да! – вскидывая к пылающему огнями осветительных ракет небу мечи и копья, кричали солдаты, – вперед! Вперед!
– Полковник Суркель убит… щит лег…– устало выдохнул покачивающийся в седле от раны, примчавшийся от западной баталии офицер, – сэр Борщ возглавил отряд…
– Не стоять!!! На приступ! – метнув на него яростный взгляд, хлопнул латной варежкой по бедру граф Майра. Гаунтлета едва не выпала из его слабеющей руки, но он удержал ее, – продолжайте движение!
– Она перезарядится через пятнадцать минут? – наблюдая за тем, как колонны, оставляя за собой темные шлейфы убитых, отстающих и раненных, нестройными массами снова двинулись к стенам, поинтересовался маршал Гарфин. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Да, – кивнул герцог Булле, – она стреляет раз в восемнадцать минут. Но, похоже, тут вам повезло с аэромантом. Что-то с трансформаторами. Сэр Ронтола, – обратился он к градоправителю, – да, ваш граф Майра упорен, настоящий полководец, его ждет отличная карьера. Он ранен, но держится впереди. Вы не зря ходатайствовали за его помилование. Я оценил ваш выбор.
– Да, вы правы, это он, – приглядываясь в подзорную трубу, кивнул маршал Гарфин.
Молодой полковник Анастасий Майра восседал на носилках из плащей, пик и большого щита, которые несли шестеро дюжих бимбардуристов. С командира сняли кирасу и умыли лицо, но темные пятна крови безвозвратно испортили его одежду, а правая рука беспомощно лежала на коленях. Глаза графа сияли лихорадочным огнем – он отказался от наркотика и терпел страшную боль только для того, чтобы остаться в строю. Позади колонны, на подмогу скакал еще один отряд – запасной драгунский эскадрон генерала Гандо, возглавляемый вскочившим в седло аэромантом. С ревом рожков и приветственными криками обгоняя пешие колонны, они летели к воротам крепости.

***

Как раз в это время терция генерала Гандо уже преодолела южные валы и сверкающими потоками шлемов и кирас рассыпалась по улицам восточного города – солдаты Гирты с предупреждающими окриками бежали впереди них, отступая к окружающим цитадель укреплениями. Наемники и ополченцы даже не пытались оборонять дома и ворота у внешнего вала – их просто захлопнули перед налобником коня скачущего во главе колонны генерала. Вторая линия обороны – рассекающая восточную часть города каменная стена тоже ненадолго задержала наступающие силы. На нее с хода полезли с соседних домов, в ответ начали стрелять, завязалась больше похожая на кабацкую драку, чем на настоящий бой, потасовка. Изрыгая проклятия и показывая врагу грубые жесты, наемники рубили канаты и сбрасывали крюки, но бежали, как только первые разъяренные и усталые солдаты генерала появились на стенах. Положение изменилось, когда новая колонна выдвинулась из ворот цитадели. Объединенные в одну большую дружину товарищи и вассалы членов рыцарского клуба Гирты – клуба Лиловых рыцарей, вооруженные самым лучшим оружием и экипированные в самые современные доспехи бойцы вступили в битву.
Строи остановились друг перед другом ожидая когда подойдут отстающие, чтоб уплотнить формацию для стычки. Из задних рядов вперед подались стрелки. Изготовившись как на потешной военной игре, суетливо собираясь для стрельбы, люди припадали на колени, со всей возможной скоростью перезаряжали ружья и пистолеты, спешно поправляли фитили. Почти синхронно грянули два встречных нестройных залпа. Проспект заволокло дымом. Половина оружия не выстрелила, но и от остального было больше шума, чем эффекта. Горький запах жженого железа и грозы пополз по улицам – чем быстрее летели пули, тем ярче они сгорали в прикрывающих людей барьерах, а те, что достигали цели, отскакивали от нагрудников доспехов. С грохотом повалились на обледеневшую мостовую раненые и убитые. Следом за разряженными ружьями в бой пошли гранаты и арбалеты.
Осколки и дробь белыми веерами сгорали в завесах силовых барьеров.
Но Лиловые рыцари Гирты, не дожидаясь пока их закидают ручными бомбами, с устрашающими выкриками и пронзительным воем рогов они врезались в темный строй пехоты Мильды и, орудуя своими длинными мечами, клевцами, топориками и шестоперами, потеснили их. Генерал Алексий был в самой гуще сражения – во главе колонны, он и его свита контратаковали войска Гирты наступающие по главному проспекту. Барон рубил мечем и топтал врагов копытами своего бронированного коня. Его спутники, друзья, вассалы и телохранители стреляли с седла из капсульных пистолетов не жалея патронов устойчивых к искажению, не дающих осечки как обычные пистолеты и мушкеты, рубили мечами и кололи копьями подходящих в упор противников. Отрывисто рычала тяжелая магнетическая винтовка в руках одного из телохранителей генерала. Каждый выстрел, что попадал в цель, был либо фатален, либо наносил ужасную рану. Но и это не могло дать видимого перевеса. Терция генерала, разбившись по трем центральным улицам восточного города, намертво увязла в большой уличной драке. Несколько минут боя, и строи подались назад – бойцы устали и теперь, тяжело дыша яростными дикими котами, глядели друг на друга  поверх пик, щитов и мечей. Даже на морозе пот лился ручьями из-под шлемов и вместе с кровью замерзал на шарфах и доспехах. Снова вперед подались мушкетеры. Первые ряды пригибались на коленях, беспорядочно стреляли от бедра убегали назад в строй, другие с поднятых рук палили из-за плеч прикрывающих их щитами товарищей и поспешно приседали, чтобы спрятаться за спинами стоящих впереди. Из вражеского строя им кричали и тоже стреляли в ответ. По улицам, по дворам и переулкам стелился едкий пороховой дым.
– Идите сюда! Трусы! – исступленно призывали мильдинги, им в ответ летели гранаты и раскаленные в полях барьеров арбалетные болты. Вглубь строев оттаскивали обожженных и ослепленных, раненых с перебитыми конечностями. Откуда-то из тыла раздались предостерегающие окрики. Тревожно завыли рожки. Компания каких-то рыцарей обогнула фронт и зашла с узкого проулка во фланг одной из колонн. Снова загремели выстрелы, застучала сталкивающаяся сталь, загремели врезающиеся в шлемы и щиты клинки. В задних рядах началась паника.

***

На западе, у побережья, дела обстояли гораздо успешнее. Запоздалая колонна полковника Харбибуля увязла в снегу на побережье перед Ангельским равелином, на котором держали оборону ополченцы Гирты и регулярный батальон герцогских стрелков.
Когда включили прожектора, люди припали к торосам, но полковник Харбибуль достал ракетницу и запустил сигнальный огонь. Тут же откуда-то издалека, из-за горизонта, поле боя огласил резкий раскатистый гром. Бойцы на укреплениях в смятении вскинули головы и уставились на юг. Небо полыхнуло вспышками выстрелов залповой артиллерии.
Над куртиной расцвел огненный куст, и столбы подсвеченного горящим фосфорным огнем дыма вскинулись в морозное небо. Один за другим снаряды падали на равелин. Один ушел дальше, врезался в лед Браны, прожег его и с дымным шипящим гейзером ушел под воду. Еще несколько упали на крыши города. Начались пожары. От фосфорного огня горел даже снег.
– Хо-хо! – хвастливо воскликнул полковник Харбибуль и выпрямился в полный рост, – герцогов и баронов брать в плен в первую очередь без промедления!
– Да! – приветственно закричали солдаты.
– Вперед! Дадим пинка этим Булле! – скомандовал полковник, протер носовым платком поцарапанное дробью оплечье и возглавил атаку. Его встретили редкие выстрелы оставшихся на боевых постах смельчаков. Напуганные ударом артиллерии и начинающим разгораться в постройках на обратной стороне куртины пожаром ополченцы в суматохе разряжали, а некоторые просто бросали мушкеты и покидали равелин, оставляя на произвол судьбы герцогских солдат и рыцарей. Те дали несколько беспорядочных залпов, но как только саперная команда взорвала ведущие от пристаней в город ворота, перегруппировались и заняли оборону на одном из фланков бастиона. Откуда они стреляли по спешащим в ворота мильдингам, но полковник Харбибуль быстро расставил приоритеты и, оставив часть людей у горжи бастиона охранять попавших в ловушку деморализованных герцогских солдат, направил основные силы на восток – через город и рыночную площадь на приступ западной стены цитадели.
– Похоже, Ангельский равелин пал. И восточный город тоже – отсалютовал фужером герцогу маршал, – Вильмонт, вы уверены, что эшелонированная оборона была верным решением?
Перед ними на большом деревянном столе была разложена карта. Массы солдат сверкающими разноцветными скопищами множества крошечных фигурок сами собой двигались по ней, стягивались к центру города к стенам цитадели.
– Обратите внимание, Ян, – словно читая лекцию, невозмутимо надел на нос маленькие круглые очки и продемонстрировал диспозицию герцог Булле, – силы наступающих на исходе. У них нет резерва. Они измотаны маршем и сражением с выставленным мной в первую линию ополчением. Лорд Алексий не может прорваться через город, две центральные баталии дезорганизованы и, кажется, одна лишилась своего командира, при том, что второй тяжело ранен, а с севера к нам идет не более трех с половиной тысяч утомленных маршем по торосам человек. А у нас в запасе еще почти семь тысяч регулярной армии и они прикрыты барьером, а значит вне досягаемости вашей дальнобойной артиллерии. И сэр Кибуцци с его армией всего в двух днях пути. Нам остается только продержаться до его прихода. Но мы поступим иначе, мы выдвинем подкрепление на южную стену против ваших терций и остановим их у равелина святого Николая, а западную колонну разобьем контратакой через город, так что в любом случае вашему генералу не удержать город и ему придется отступить, после чего мы пригласим сэра Алексия сюда и подпишем окончательный мир. Это была хорошая партия, но сэр Гандо проиграл ее. А вместе с ним и вы, ваш барон Эмери и вся Мильда.

***

Как раз в это время эскадрон драгун, пришедший на помощь центральным терциям, выдвинулся вперед и подъехал к стенам равелина святого Николая. По ним начали стрелять, что немного отвлекло огонь от пехоты. Кавалерия пролетела мимо стен и оказалась у самых ворот – рыцари спешивались, прикрывая щитами головы, перебежали под огнем через мостик, перекинутый на другую сторону эскарпа, заложили под воротами бомбу и бросились обратно. Сверкнуло зеленое пламя, зашипел дым, но фугасный заряд только повредил и сильно оплавил ворота и латники второй волной навалились на них, пытаясь поломить топорами поврежденные, дымящиеся створки. Аэромант – крепкий, закованный в полный доспех старик с изумрудными глазами, бойко раздавая приказы, руководил атакой. Он взмахнул руками и снова подул ветер. Налетевший шквал поднял с земли колючую поземку и, грозно завывая, понес ее на стены, заставляя прятаться за уступы бойниц стрелков, запорашивая глаза, ослепляя и оглушая тех, кто все-таки силился высунуться и выстрелить в атакующих.
– Быстрее! Быстрее! – бледнея, провозглашал срывающимся на крик высоким голосом аэромант, – всех не перестреляют! Проиграем, всем хуже будет!
Выстрелы стали реже. Из непрерывной дроби они превратились в отдельную трескотню – вьюга мешала перезаряжать ружья на открытых галереях куртины и в казематах. Дрожащие руки просыпали натруску, бойцы роняли пули, ломали шомпола. У кого-то в руках разорвался ствол. Но большинство ружей просто давало осечку. В патронах отказывался гореть порох. Из-за стены наугад бросили гранату, но она взорвалась во рву. Какой-то рыцарь бестолково прикрыл и без того укрытую кирасой грудь командира щитом, но меткий, пущенный из бойницы слева от ворот, арбалетный болт все-таки нашел свою цель – стрела попала в лицо под козырек шлема-салада аэроманта и старик только и взмахнув рукавами, словно крыльями, бесшумно опустился на окровавленные переломанные доски моста. Ветер начал слабеть. Рыцарь растерянно посмотрел вверх, и тут же и о его кирасу звякнула тяжелая мушкетная пуля и опрокинула его навзничь. Те, кто были у ворот, не заметили гибели своего предводителя. Прикрываясь щитами они, наконец, сумели выломать несколько досок из ворот. В ответ из полома полетели стрелы, но кто-то кинул туда гранату. Под сводами громыхнуло, запоздало последовали стоны, потянуло едким пороховым дымом и жженой шерстью.
Как раз в это время, подгоняемая в спину поднявшейся вьюгой колонна пехоты, подошла к стенам, усталые, изможденные люди гнулись от ветра и пуль, склоняя головы, только чтобы не видеть страшных вспышек выстрелов на стенах, шагали вперед. То один, то другой солдат со сдавленным стоном падал на колени, или опрокидывался навзничь, но другие перешагивали через него и шли дальше. Впереди темной громадой высилась облицованная черно-серым гранитом куртина.
Равелин святого Николая прикрывал цитадель с юга четырехметровой стеной.

***

Наступил кризис битвы. Прибежал растрепанный и злой как черт из табакерки старичок, замахал руками, закричал на герцога, что электрика перегорела и что магнитная пушка больше не сделает ни одного выстрела. Крикливо нажаловался на нерадивых инженеров и распоясавших своих слуг барона Ронтолу и выскочил вон. Герцог Булле только покачал головой. Он все равно был доволен профессором – даже один выстрел деморализовал целую терцию идущих на приступ людей. Яростная истомленная толпа атакующих заполняла равелин святого Николая, оттесняя его защитников к фланкам укрепления. На них, контрмаршем через замерзший батардо двигалась колонна графа Гамотти, выдвинутая на помощь из цитадели.
Полковник Харбибуль вошел в город с запада через взорванные ворота Приморского бастиона. Отдельные группы наступающих рассыпались по улицам, вступали в драки с адъютантами и солдатами герцога, но под угрозой обороняющихся на равелине у солдат, полковник не мог использовать все силы для полноценного натиска на цитадель. Сейчас  реальную угрозу армии Гирты представляла только колонна генерала Гандо. Со своей терцией он уже оттеснил к восточным воротам редьюта оставшихся в строю герцогских наемников и лиловых рыцарей, отсек от подкреплений, взял в тактическое окружение восточный бастион святого Стефана и восточный равелин, гарнизон которых в количестве полутора тысяч человек, понимая, что их сейчас раздавят с тыла числом, беспорядочно, отступая через Брану, начал перетекать в укрепления на северном берегу реки. С ними бежали и те, кто покинул восточный город, не сумев отступить к стенам цитадели. С башни, из штаба, было отчетливо видно, как цепочки людей, побросав тяжелое оружие, мушкеты, щиты и пики, поспешно двигаются по протоптанным тропинкам по льду в сторону кронверка и бастионов северных укреплений. Откуда-то с востока стартовала в воздух синяя сигнальная ракета, по дуге полетела вниз яркой мерцающей звездой. За ней последовала нетерпеливо выпущенная вторая. Несколько раз полыхнул горизонт. Стреляли по южным укреплениям и дворам цитадели, но удар дальнобойной артиллерии бессильно раскололся о прикрывающий их барьер.
– Таким образом, наши потери составляют примерно шесть с половиной тысяч человек, – осматривая в свой бинокль позиции, задумчиво качал головой герцог, – из них не меньше трех тысяч дезертиры. Из четырнадцати. При этом мы потеряли Ангельский равелин, бастион святого Стефана и восточный город. Потери сэра Алексия, похоже, не меньше пяти с половиной тысяч раненными и убитыми, это из двадцати трех – он сверился с картой, снова поднял бинокль и оглядел позиции – люди генерала истощены и вряд ли смогут долго продолжать наступление, ему могла бы помочь артиллерия, но, Ян, как вы видите, в данных условиях она бесполезна.
Он не успел договорить, как на лестнице загремели сапоги, послышались предостерегающие голоса, в штаб ворвался запыхавшийся адъютант, его лицо было перекошено, он тяжело дышал, а за ним по толпе офицеров, курьеров и вестовых уже летела неприятная весть.
– Кавалерия!
– Кавалерия? – удивился, было, герцог Булле, но маршал Гарфин уже поправил его.
– Кажется, вы забыли о колонне сэра Колле.
– Вы правы, Ян, но ваша улыбка напрасна, это не изменит положения вещей. Я разобью их поодиночке, – и распорядился отдать приказ графу Прицци выйти из западных ворот в город и оттеснить разрозненные отряды полковника Харбибуля. После чего свернуть на юг и сбросить с равелина святого Николая остатки терций Майра и Суркеля.
Внизу, во дворе редьюта, взревели рога. Грозные отрывистые команды сержантов сотрясали воздух, ржали лошади, гремели доспехи, щелкали бичи. Забил барабан – колонна регулярной армии Гирты и часть рыцарей Лилового Клуба, что до сих пор оставалась в резерве, контрмаршем выливалась из ворот цитадели в западный город.
В это время у восточных ворот произошло небольшое затишье – под аркой в строю защитников ожидал огромный, закованный в белую сияющую броню исполин – не меньше двух человеческих ростов, он был настолько широк в плечах, что в строю занимал место для четверых. Рыцарь стоял неподвижно, сжимая в одной руке носатый молот-чекан, а в другой зловещего вида белый зубастый диск, который при приближении солдат Мильды начал вращаться с таким неприятным скрежещущим свистом, что даже стоящие рядом с исполином союзные солдаты невольно разошлись в стороны.
– Автомат! – пронеслось по рядам, наступающие остановились.
– Надеюсь, вы помолились и уже осознали всю бесполезность сопротивления! – глубоким звонким баритоном, словно в чреве механического рыцаря раздувались невидимые меха органа, произнес гигант, – это будет отличная драка!
И с громким жужжанием и часовым тиканьем качнулся вперед.
– Хо. Хо. Хо. – С шагом занося молот, медленно и пафосно произнес он. Ощетинившись пиками и мечами, солдаты Мильды в опасливом недоумении подались назад. Грянули выстрелы. Гигант качался, когда пули с тяжелыми звенящими шлепками попадали в него, оставляя на керамической броне покрытые тонкими трещинами вмятины, но, похоже, стрельба не причиняла ему никакого неудобства. Видя, что их противники дрогнули, солдаты Гирты двинулись следом за машиной. А гигант шагнул на сомкнутый строй и, ломая копья и отбрасывая мечи, провел по лесу нацеленных в него лезвий и наконечников пилой. Бросая поломанное оружие, люди с криками шарахнулись прочь.
Какой-то смельчак, было, бросился на машину, но автомат сделал невиданное – поднял колено и снизу вверх ударил героя по щиту своей закованной в стальные солереты ногой так, что тот отлетел на несколько метров назад, обратно в строй.
– Замечательное изобретение, профессор! – похвал выехавший за ворота всадник облаченного в длинную черную мантию тонкого растрепанного старичка с маленькой клиновидной бородкой, выглядывающей из-под необычных оборудованных множеством линз, закрывающих почти все лицо, очков. Рядом стоял мобильный барьер. Толстый экранированный кабель уходил от него в раскрытую калитку ворот. Вокруг машины разливалось легкое серебристое сияние. Залетающие под арку шальные пули сгорали в нем. Профессор Глюк стоял под аркой ворот в тени, держал в руках какой-то сложный прибор и внимательно следил за ходом боя. На его лице играла зловещая азартная улыбка, изгибаясь всем телом, он обеими руками вращал рукоятки с двух сторон своего прибора.
– Это машина, или там кто-то сидит? – поинтересовался офицер.
– Катитесь прочь! – яростно вращая ручки пульта дистанционно управления, выдохнул старичок, – я занят! Это из столицы, сказали протестировать!
– Не отвлекайте от работы гения! – покачал головой кто-то со смехом.
Автомат тем временем высказал свое мнение насчет того, что армия Мильды тут лишняя и одним взмахом молота по воздуху заставил разбежаться было снова сомкнувшийся перед ним строй.
– Назад! – затрубили рожки. Колонна расступилась и в мерцающем свете электрического прожектора над воротами, навстречу машине выехал закованный в броню всадник. Лорд Алексий бросил полный безнадежности и одновременно бесстрашной решительности взгляд на машину и надвинул забрало на лицо.
– Нет ничего прекраснее славного рыцарского поединка! – протрубил гигант, и меха в его груди запели органом. Барон Алексий без лишних разговоров ударил коня шпорами и, отставив меч в сторону, полетел в атаку. Обе армии замерли в нерешительности – кто победит, созданная ученым машина, или отчаянный, решившийся на драку с ней человек. Но не успел никто и выдохнуть, как все закончилось в считанные секунды – дисковая пила встретила голову коня и лорд Алексий, поднявшийся в стременах для атаки, едва успел выпрыгнуть в сторону, прежде чем голова лошади со страшным металлическим хрустом лопнула и сверкающее месиво металлических обломков и едкого черного геля брызнуло во все стороны. Беспомощно дергаясь, механическая лошадь повисла на дисковой пиле – ее ноги разъехались и она с неприятным, чавкающим шлепком плюхнулась на залитую кровью мостовую, превратившись в изуродованную бесформенную, бестолково сучащую копытами тушу.
– Хо. Хо. Хо. – Провозгласил автомат, и, было, обратился к упавшему на землю и сильно ударившемуся шлемом барону, но тот уже был готов к контратаке. Он поспешно вскочил на ноги, рывком поднял глухое забрало и нанес мощный колющий удар под мышку могучей, закованной в керамический композит руки.
– Бой не окончен? Я удивлен! – поводя поврежденной конечностью и занося для удара пилу, провозгласил гигант, но барон разгадал движение и вместо того чтобы, как сделал бы любой, заслониться мечем, просто шагнул назад. Автомат навис над ним и взмахнул пилой. Сверкнула оптика. Взвизгнул выстрел тяжелой магнетической винтовки. Автомат дернулся, бессмысленно задергал изувеченной головой, бестолково повел плечами. Половину его армированного керамического шлема разворотило ударом вольфрамового снаряда. Из трех его стеклянных, расположенных на шлеме треугольником глаз целым остался только один левый, но, похоже, в одиночку он не давал необходимой для точных измерений картины. Автомат шагнул на барона и ударил куда-то в сторону.
– Дьявол! – дергая рычаги управления, закричал профессор, но было поздно. Пила с грохотов врезалась в стену ближайшего дома и с жалобным треском разлетелась вдребезги.
Генерал Алексий первым сообразил, что надо делать – подхватив с земли брошенную кем-то пику, он ловко подскочил к нерешительно топчущемуся от стены к стене исполину и сунул ее между бессмысленно, как у пьяного, перебирающих ног. Автомат запнулся и под приветственные крики солдат Мильды с грохотом растянулся на мостовой.
– Хо. Хо. Хо. – Тяжело вздохнул он – вы победили, барон Алексий. Это была замечательная битва, как жаль, что я не могу быть таким же славным рыцарем как вы!
– Что ты несешь болван??? Немедленно вставай и дерись! – размахивая руками, закричал, завопил на него профессор. Но было уже поздно. Автомат захлопал по мостовой единственной уцелевшей рукой. Механический рыцарь сдавался генералу.
– Вперед! За государя и барона! – вскидывая меч, провозгласил лорд Алексий, и воодушевленные победой солдаты Мильды с новыми силами и криками бросились в бой.
Никто так и не заметил того момента, когда профессор Глюк бесследно исчез из-под темной, озаряемой вспышками сгорающих в защитном барьере пуль арки ворот.
– С вами все в порядке? – перезаряжая обойму магнетической винтовки, спросил доверенный телохранитель генерала, но тот был занят проверкой своего покореженного доспеха. Он поднял безвозвратно испорченный, с разбитым потекшим внутренним экраном полного обзора шлем и теперь осматривал его сочащуюся черным гелем, вогнутую внутренность. Лицо генерала было изрезанно ссадинами. Губы кровоточили. Его взгляд то замутнялся, то снова фокусировался перед собой – удар о камни мостовой не прошел для барона бесследно. 
– Коня, щит и новый шлем, – сухим надтреснутым голосом, наконец, распорядился он.. 
– Вы ранены, – воскликнул кто-то, – вам нельзя! Доктора!
– Мы должны закончить этот бой! – потирая ушибленную голову, ответил тот и яростно крикнул, – шлем! Немедленно!
– Вы захватите меня как трофей, сэр Алексий? – спросил с земли поверженный автомат – большая честь для меня быть пленником столь умелого рыцаря!
Но генерал не обращал на него внимания. Он морщился от боли в разбитых суставах. Его серые волосы слиплись от крови. Он достал из задней сумки маленький шприц и воткнул его себе в шею.
– Я хорошо играю в шахматы! – гордо заявил автомат. – Хо. Хо. Хо.

***

В это время колонна князя Колле, окончательно сокрушив и разоружив отряд у слободы, уже мчалась к Ронтоле. На северной стороне реки, в кронверке, здании арсенала и казармах на бастионах расположились обоз и лагерь армии герцога. В преддверии окончания битвы и возвращении уставших и проголодавшихся после ночного боя солдат, там уже начинали готовить завтрак, как рев рогов и гром приближающихся копыт отвлек от лагерных работ поваров и прочих нестроевых. Писари, кузнецы, кухари и маркитанты не сразу сообразили, что происходит там, за стенами. Запоздало загудел рожок, грянул выстрел. Дозорные подняли тревогу.
– На построение! На построение! – кричали люди, но было поздно – отвлеченные стрельбой и шумом в городе за рекой часовые не распознали приближения идущей в полной темноте по льду реки колонны князя Колле. Даже когда первые силуэты всадников начали вырисовываться у излучины, они не сразу догадались о том, что это могут быть враги. Нестройно захлопали мушкеты. Похватав кто что мог, бестолково высыпали на стены и к бойницам оставленные в запасе, дезертиры и солдаты гарнизонного охранения. С грохотом захлопнулись открытые для хозяйственных работ ворота. Но всадники дали в галоп и вмиг достигли пирсов, где летом была переправа, соединяющая северные укрепления и находящийся на южной стороне реки город.
– Сдаемся! Сдаемся! Пощадите нас! – падая в снег, прикрывая головы руками, кричали дезертиры с бастиона святого Стефана и из города, перебирающиеся на северный берег по льду реки. Но князь Колле приказал не останавливаться, оглушительно воя в свистульки, стреляя из пистолетов и карабинов, грозно размахивая мечами и копьями, всадники промчались под стенами укреплений и устремились через лед на другой берег, туда, где с пристаней Ронтолы им уже сигналили семафором, показывая, где можно легко подняться широким строем. По войскам Гирты пошло волнение. Те, кто остались снаружи, вне цитадели, услышав о том, что с реки идет большой отряд кавалерии, опасливо оборачивались на неприкрытые тылы и замедляли движение, а некоторые и вовсе, понимая что что-то пошло не так, отставали от колонн и прятались во дворах-колодцах, или заходили в парадные и подъезды. Колонна графа Прицци, та самая, которая должна была отбросить полковника Харбибуля и зайти во фланг терциям захватившим равелин святого Николая заняла круговую оборону и ослабила напор: из задних рядов, от прибившихся к отряду дезертиров сообщили о том, что восточный и южный равелины пали и весь восточный город уже в руках генерала. Ворота взорваны, подкрепление графа Гамотти посланное на равелин святого Николая разбито и отступило, солдаты Мильды беспрепятственно проникают на бастионы, а с реки, с тыла в город заходят кавалерийские эскадроны князя Колле.
И вправду. Последние бегущие с бастионов солдаты, с ужасом взирая, как бессмысленная разъяренная толпа вливается в уже никем не охраняемые, разбитые ворота покидали южные укрепления. Уже ничего не могло остановить наконец-то дорвавшихся до стен и раскрытых ворот, изможденных и злых людей. Задние напирали на передних, подгоняемые сержантами и яростью, передние теснили побитых огнем точной артиллерии оставшихся на бастионах защитников со всей, присущей людям перед лицом смерти мощью, а те, зная, что можно избежать стычки с отчаянной кровожадной толпой, разворачивались и, бросая оружие, срывая кирасы, чтобы было легче бежать, кидались прочь через дворы-колодцы казарм и арсеналов к еще открытым воротам редьюта, за которыми высилась слабо мерцающая дымкой барьера, озаренная ярким электрическим светом окон спасительная громада центральной башни. Теперь никто не видел графа Майра – в пылу битвы никто не вспомнил ни о нем, ни о стареньком аэроманте, так и оставшемся лежать у ворот. Меланхоличный юноша – рыцарь в легком доспехе снял шлем и оттащил старика-отца под стены. Рядом двое оруженосцев поставили сооруженные из пик, плащей и щитов носилки с графом Анастасием Майра. Тот был еще жив и, глядя в ночное зимнее небо, тяжело вдыхал воздух. Над его разбитыми, кровоточащими губами поднимался густой пар. Юноша достал из седельной сумки шприц и сделал ему укол. Взгляд графа помутнел. Дыхание начало выравниваться. Он мечтательно прикрыл глаза и тихо-тихо спросил:
– Куртина наша?
– Да, ваше сиятельство, – ответили ему.
– Отлично… Передайте сэру Гандо… сестре…
Его голос сошел на шепот и затих. Дыхание участилось, сердце пошло вразнос и застучало так, словно было готово вырваться из груди. Мальчик-оруженосец с отчаявшимся видом сидел на снегу, утирая командиру шарфом покрывающееся холодным потом лицо.
Так, искупив своим героизмом позор брата, умер граф Анастасий Майра.
Но его усилия, его смерть не прошли даром. Опасаясь окружения, солдаты герцога поспешно отступали с внешних укреплений и из города. Теперь в руках герцога оставалась только заполняющаяся все пребывающими и пребывающими через незапертые ворота и калитки дезертирами цитадель и часть занятого лиловой гвардией западного города. Полковник Харбибуль совершил ловкий маневр, обманув рассчитывающего на фронтальный удар графа Прицци, просто приказав всем отступить в разных направлениях от выдвинувшихся ему навстречу отрядов и ждать неподалеку семафора для атаки сигнальной ракетой. Не принимать, если будут навязывать бой, заставляя графа рассредоточить атакующие по всему западному городу силы по всем улицам. Отдельные, верные полковнику группы, что еще не покинули город, беспокоили людей графа изнуряющим ружейным огнем, не вступая схватки с надвигающейся на них по улицам, вытесняющей их из города к воротам Ангельского равелина стальной стеной.

***

– Терция графа Майра захватила южную стену, они уже штурмуют цитадель! – припадая перед герцогом Булле в быстром поклоне, выкрикнул курьер.
– Я вижу! – ядовито прошипел тот. Полыхнула еще одна сигнальная ракета. Горизонт снова вспыхнул огнем выстрелов. На этот раз били в башню. Несколько снарядов хвостатыми огненными звездами с шипением сгорели в защитном поле, но один врезался в стену ниже штаба и разлетелся ослепительными огненными брызгами, обдав всех бестолково толпящихся во дворе, в тенях солдат удушливым химическим жаром. Послышались крики. Герцог опустил бинокль и поджал губы. Внизу, в свете парящих над городом осветительных огней через дворы бастионов к воротам редюита тянулись цепочки прикрывающихся щитами людей. Их встречали жидкими ружейными залпами – в цитадели осталось не больше трех с половиной тысяч боеспособных рассредоточенных по всем стенам бойцов. При этом большинство держали оборону на стенах восточного города, где, по словам какого-то встревоженного рыцаря, уже подтащили магнитную пушку, и люди генерала расстреливали ворота и укрепления в упор.
– Прикажете вернуть сэра Прицци? – осторожно спросил у молча глядящего на море, колышущихся между хозяйственных построек во дворах перед редьютом огней, герцога какой-то офицер. С хрустом лопнуло стекло. В зал ворвался кусачий ледяной ветер. Растрепал волосы присутствующих, принес шум битвы внизу и зимнюю стужу – хлопки выстрелов, команды, и грозные воинственные окрики. Исчерпавший последние запасы энергии барьер больше не мог держать даже удары малокалиберной точной артиллерии.
Герцог Вильмонт Булле не шелохнулся. Он еще надеялся на то, что граф Прицци сможет опрокинуть нападающих с запада, а потом зайдет во фланг терциям Майра и Суркеля – но верить в это уже было бессмысленно. Колонна князя Колле миновала запертые ворота цитадели, свернула вдоль выложенного булыжником, обледеневшего берега и помчалась к западному городу, где всадники поднялись по пристаням и зашли в тыл к командору лиловых рыцарей графу Августу Прицци и его людям.
– Хой! Хой! – кавалеристы стреляли из пистолетов и кололи пиками. Рубили мечами и топтали конями прикрывающихся щитами бойцов.
Теперь ни регулярная армия Гирты, ни наемники, ни лиловые рыцари не могли спасти положения. Отряд графа Прицци оказался рассеченным на несколько частей держащих оборону на улицах города. Самый большой отряд в главе с графом оборонялся, держа оборону с двух сторон у рыночной площади, с запада и юга на них наскакивали оставшиеся в строю солдаты полковника Харбибуля. Его верные офицеры, телохранители и все, кто вернулся к нему, увидев, что пришло подкрепление, бросились в атаку, воодушевляя на последний рывок всех оставшихся, способных держать в руках оружие людей. Сам полковник оседлал какого-то коня и, размахивая мечем, призывал всех к последнему рывку. Многие бежавшие солдаты полковника, увидев, что перевес теперь на их стороне, начали возвращаться из-за Ангельского равелина – по двое по трое или даже по десять человек они вливались в толпу наседающих на пехоту Гирты солдат полковника Харбибуля.
Видя отчаянность своего положения, граф Прицци через проходной двор переехал на ту улицу, где кавалерия князя Колле больше всего теснила его солдат и, увидев, что те только трусливо и бестолково пятятся, отстреливаясь и отмахиваясь от наседающих всадников, плюнул, выхватил меч и с грозным кличем, призывая к контратаке, пустил коня в галоп. Телохранители, вассалы и друзья графа устремились было следом, но из облака порохового дыма грянули сразу несколько выстрелов, загремела сталь, что-то произошло, что именно – в ночной суматохе так никто и не понял – только граф Прицци вдруг исчез, а его люди бросились врассыпную.
– Граф убит! Затоптали! Видите! Вон он! – пронзительно закричал кто-то, но на него грозно замахнулся один из верховых.
– Не сметь! Зарублю!
Но, пока он отвлекся, к нему подскочил какой-то ловкий юноша и метким ударом в шлем выбил из седла.
– Не сметь! Не паниковать! – хватаясь за упряжь упавшей лошади, чтобы зацепиться и встать в полный рост, кричал упавший сержант, – вперед! Отребье! Трусы! Всех засеку! Вперед!
Но спасти положение было уже невозможно – строй пятился все быстрее и быстрее, и вот отступление превратилось в позорное и паническое бегство. Люди бросали оружие, ломились в окна и двери домов, бежали прочь или падали и, накрываясь щитами притворялись мертвыми. Поверженный наперсник графа Прицци еще что-то кричал и размахивал руками, но к нему подъехал какой-то офицер в полном доспехе и, ткнув его в зад тупым концом пики прикрикнул:
– Хватит орать, разбежались все твои! Давай беги, догоняй!
Ответом ему был смех товарищей.

***

В воздух взвилась зеленая ракета. Снова громыхнула дальнобойная артиллерия. На этот раз уже ничто не могло удержать ее удар, обрушившийся на полную деморализованных усталых и разбитых людей цитадель. Тяжелая болванка с грохотом пробила купол башни. Внизу закричали, бросились под крыши и в помещения засыпанные обломками бестолково толпящиеся во дворе люди. Еще одна врезалась в стену и сколола шестиугольной башне угол.
Над полем боя воцарилась тишина. Притаились на флешах, во дворах казарм и арсенала ожидающие приказа к новому штурму люди из терций Майра и Суркеля. Ждали занявшие западный город, Ангельский равелин и пристани князь Колле и полковник Харбибуль. Ждал у разбитых обожженных восточных ворот цитадели генерал Гандо. В его руках была заряженная, готовая к сигналу ракетница. Через дворы цитадели уже спешил доверенный, несущий ультиматум генерала. Все ждали только решения герцога Булле.
– Вильмонт, друг мой, – допивая свой ликер, обратился к герцогу Булле маршал Гарфин, – вы же понимаете. Артиллерийский обстрел в нашем положении – дело серьезное.
– Плетей бы этой профессуре…– пробегая глазами по докладной записке со сводкой, где черным по белому было написано, что вследствие перегрузки генераторов магнитной пушкой, произошел сбой электроснабжения цитадели, что и привело к падению барьера, пошипел герцог со змеиной ненавистью в голосе – а, в общем, черт с ним…– тут же расслабился, натужно улыбнулся и махнул рукой Вильмонт Булле и бросил записку генерала на пол, – Ян, давайте еще по фужеру. Сэр Ронтола, будьте любезны, оформите протокол.
Интеллигентный барон, хоть он и не был вассалом герцога Гирты, с готовностью кивнул и выбежал из залы.
Не прошло и пятнадцати минут, как на воротах начали появляться черные плащи и тряпки. Офицеры и рыцари герцога вышли к восточным воротам встречать генерала, и прошло еще совсем немного времени, по истечении которого барон Алексий в сопровождении князя Колле с сыновьями, сэра Борща, Эрика Гарфина и полковника Харбибуля принимал капитуляцию плененного герцога Гирты Вильмонта Булле.
Князь Колле уже успел снять свой латный доспех, расчесать бородку и волосы и был облачен в изящную темно-зеленую мантию. Он следовал, гордо выгнув плечи и немного сутулясь, с интересом разглядывал плененных офицеров, приветствовал старых знакомых. Полковник Харбибуль, напротив, явился как есть – его блестящий, измятый ударами пуль и мечей нагрудник сверкал, отражая резкий электрический свет переносных ламп, лицо рдело гордостью, а все жесты, все движения изображали сладость победы, доставшейся с таким трудом. Полковник улыбался широкой улыбкой и, заложив руки за спину, цокая каблуками, гвардейской походкой прохаживался перед столом, за которым ожидали прибытия генерала герцог Вильмонт Булле, его старший сын, начальник штаба Берн Булле, правая рука герцога, бледный, с горящими ненавистью, чуть не плачущими от потери единственного сына глазами маршал Гирты Георг Ринья, улыбающийся и любезный маршал Гарфин и все такой же интеллигентный при тросточке и в очках, с папкой должностных бумаг в ладонях, похожий больше на столичного юриста, чем на рыцаря, лорд-майор, барон Ронтола.
При появлении генерала и его рыцарей, герцог приветственно поднялся из-за стола и, окинув победителей таким взглядом, как будто бы это он принимал их капитуляцию, слегка поклонился и чинно произнес:
– Сэр Алексий Гандо! Наслышан о вас! Славная встреча. От своего имени приношу свои поздравления с победой! – произнес он тоном хозяина замка, принимающего высокопоставленного гостя, – славные времена, славные рыцари, славные подвиги!
И герцог улыбнулся генералу.
Длинная сводчатая зала располагалась на втором этаже центрального здания цитадели. По обеим ее сторонам в окна были видны огни – солдаты жгли костры на улицах, офицеры требовали у жителей еды и питья, и те с почтительным страхом выносили на столы все, что было в погребах, и приглашали победителей в дома, в тепло. Тысячи разоруженных герцогских солдат беспорядочными кучами толпились у стен во внутреннем дворе и на улицах города. Оборванные замерзшие люди жались друг к другу, бросая на еще не остывших после боя, важно и грозно расхаживающих по плацдармам, жгущих костры, угощающихся из бочек только что подвезенного крепкого солдат и наемников Мильды, полные горькой досады и тоски взгляды. В холодных казармах лежали раненые. Доктора и монахи обеих армий уже спешили к ним, но их было так много, что не хватало рук. Многие солдаты ходили по улицам, шаря по поясным сумкам убитых, искали чего бы ценного унести с собой. Тем же занимались и наиболее пронырливые из горожан, кто осмелился выйти из дома в столь опасный час.
Герцог Булле внимательно прочел подготовленный бароном Ронтолой, юридически подтверждающий раздел северного берега Браны и ближайших территорий, документ. Как человек умный и прозорливый он не стал настаивать на своих формулировках и, достав перо, вывел на всех копиях свою ловкую вычурную подпись.
– Сэр Алексий, все готово, – оттискивая рядом гербовую печать, продемонстрировал бумаги он, – ваша очередь. Где ваше походные чернильница и перо? Не берете с собой в битву? Вам одолжить мое? Прошу. И еще раз, поздравляю с победой.
И скривил губы в сторону.
Все одобрительно закивали.
Из лагеря с северного берега привели плененных при первом штурме города. Захваченных во время осады рыцарей барона Ронтолы, друзей, сподвижников и рыцарей маршала Гарфина, высших городских чиновников, синдиков, цеховых мастеров и всех остальных схваченных герцогом за время южной кампании влиятельных жителей, землевладельцев и офицеров с приграничных территорий. Все приветствовали и хвалили генерала. А потом в залу явился лорд-майор Ронтолы и заявил, что он уже распорядился готовить банкет для победителей, но ввиду уже случившегося недавно банкета в честь победы герцога Булле, придется немного подождать с приготовлениями, пока не подвезут новые припасы, а пока он может пригласить всех к столу в ратуше…
– Полагаю, вы тоже не откажитесь посетить триумфальный бал в моем доме в Мильде? – со всей учтивостью не терпящего возражений победителя, поинтересовался генерал Алексий Гандо у герцога Булле.
– Не могу отказаться от столь лестного приглашения, – с достоинством кивнул тот.
Из событий этой самой долгой в году ночи также стоит упомянуть и о том, что пока пленные убирали трупы и рубили тупыми мотыгами землю за бастионами, солдаты собирали оружие, а капелланы готовились к панихидам и благодарственным молебнам, жители города заделывали выбитые окна, тушили пожары и благодарили Бога за то, что лихая беда наконец-то миновала город, кто-то проболтался о том, что это не герцог пытался отравить барона в Биртоле, так как герцог, барон и маршал, оказывается старые и давние друзья, а это очередная проделка принца-изгнанника Марка Вертуры. Но на фоне общего ликования, никто не предал особого значения этим слухам.
Еще до рассвета три курьера покинули Ронтолу и направились в противоположные стороны. На север – с вестью о поражении и бумагами, подписанными плененным герцогом, а также письмами офицеров домой с радостными вестями о скором возвращении и скорбными предварительными списками павших, которых в герцогской армии начитали не меньше трех тысяч человек. В столицу – к королевскому трону о том, что конфликт успешно разрешен и все необходимые бумаги оформлены и готовы. И в Мильду – черный дилижанс с оранжевыми вымпелами барона Гандо увозил в родной город тела павших героями маркиза Суркеля и графа Анастасия Майра. Вместе с ними, прижимая к тощим коленям сумку с должностными бумагами в холодном темном салоне, высунув острый язычок, сверкая в темноте пронзительными птичьими глазками, трясся маленький человечек – агент тайной полиции и так удачно, в нужный момент сломавший генераторы электростанции Ронтолы шпион Адам Роместальдус.

***

Глава 8. Возвращение



***


За окном выла февральская вьюга. Стояла самая темная, самая холодная пора зимы. Через несколько недель должны будут начаться оттепели. Серые дни сменялись темными вечерами. Все было как обычно. И наполовину занесенное снегом окошко в кухне и обледеневшая стена дома напротив и жарко натопленная печка, и керосиновая лампа на кухонном столе. Симона стояла у стола и ковыряла ножом недавно принесенную рыбу.
– Я все правильно делаю? – спросила она у служанки, с задумчивой недоверчивостью глядя на разделочную доску.
– Конечно, – засмеялась девушка. Она сидела между печкой и столом на табурете, втрое сложенных пледах и, глядя как хозяйка неумело соскребает чешую с большого морского окуня, которого она, Эли принесла с рынка, хихикала в полотенце. На столе стояли горшки с маслом, сметаной и маринованным луком. На плите грелась большая сковорода.
– Скоро придет доктор, а мы не поспеем, леди-хозяйка, разрешите мне! – девушка вскочила с табурета, перехватила у Симоны большой нож и ловкими движениями рассекла сияющую чешую.
Симона лишь вздохнула, села на место служанки и принялась смахивать с подола крошки приготовленных для жарки сухарей.
Быстро раскромсав и выпотрошив первую рыбу, Эли принялась за вторую, а потом, взяв самую большую миску, принялась готовить соус, который она замешала из позавчерашнего раскрошенного хлеба, сметаны, маринованного лука, масла, молока и муки.
– Сколько поваренных книг не читай, а готовить лучше не станешь, – гладя на ее ловкие движения, вздохнула Симона.
– Не беспокойтесь, леди хозяйка, у вас отлично получается, – и Эли встала на цыпочки, потянулась и достала из старого буфета туесок с сушеными травами. Она была всегда весела и, в противоположность хозяйке абсолютно неугомонна – девица двадцати лет уже третий год прислуживала в доме пожилого путешественника и коллекционера Аркина Эмрита с тех самых пор, как Симона переехала в Мильду, и дяде пришлось завести постоянную домработницу. С ней в дом пришел и порядок, и сколько бы Симона не пыталась его нарушить, положив вещи так, как ей было удобнее, Эли всегда замечала перестановки и возвращала все на свои места. Она жила совсем рядом – через две улицы ниже по склону горы. С тремя младшими сестрами и бабушкой в однокомнатной каморке на первом этаже старого дома в одном из дворов – колодцев Южного района у проспекта. Никто толком не знал, ее ли это бабушка или нет, но в любом случае Эли не любила возвращаться домой и часто оставалась ночевать в хозяйском доме. У нее были большие светлые глаза и высокие скулы, также густая пепельная грива, которую она подвязывала цветными лентами. Ленты все время выпадали, и, казалось, что служанка все время ходит растрепанной. Она почти не умела читать и с удовольствием слушала рассказы одинокой Симоны о прочитанных ею книгах и снах. Но сейчас Симоне было не до нее. За последние недели она стала особенно задумчива и молчалива. Она думала о Холеке, который лежал наверху, в дядиной спальне и пыталась вспомнить, когда она последний раз давала ему питье.
– Вы опять такая рассеянная, леди-хозяйка, – отрываясь от деревянной миски с почти готовым соусом, воскликнула Эли. Она улыбнулась и заглянула в глаза Симоне.
– Прости, – утерев передником лоб и откинув выбившиеся из-под деревянного полуобруча пряди волос, ответила та, – доктор сказал, что может быть он никогда не проснется…
И печально вздохнула.
Девушка перехватила передником ручку сковородки, одним движением подвинула ее на самое горячее место плиты и, плюхнув туда кусок сливочного масла, отправила следом нарезанные плоскими прямоугольничками розовые бочка окуней.
– Смотрите, какие жирные! – показывая на них лопаткой, воскликнула она, – он проснется, леди хозяйка, обязательно проснется!
Симона лишь кивнула.
– Хотелось бы верить, – сказала она и посмотрела в окно. Снаружи снова было темно. Короткий, белый, морозный день сменился внезапными сумерками. Где-то за окном горел фонарь и слышался детский смех – на улице, у забора сада мальчишки накатали горку и с визгами скатывались по ней на неизвестно откуда стащенных досках. Выходя недавно на прогулку, Симона видела, как компания каких-то школяров постарше, схватив друг дружку за плечи скатилась вниз стоя, но рассыпалась уже внизу, когда самый нестойкий все-таки не удержался на ногах и потянул всех за собой. Симона улыбнулась и хотела было попробовать съехать тоже, как это бывало не раз в их имении, когда они с братом катались с горы и на санях и стоя, но сейчас она вовремя вспомнила что на ногах у нее не зимние мокасины, не сапоги для верховой езды, а городские сапожки с подковами, которые будут скрести об лед, и оставила эту затею.
– Надо будет вернуться потом, когда будет подходящая обувь, – подумала она тогда вслух.
А сейчас снаружи и в доме стало совсем холодно.
Только здесь, в кухне было жарко. Симона надела на себя все что можно. Две кину, мантию, толстый редингот и даже шерстяные носки и теперь безуспешно пыталась согреться у жарко натопленной печки. По ее лбу катились капельки пота, но ее руки по-прежнему оставались холодными. Она сидела и, задумавшись, мяла полу своего передника. Смотрела в пустоту перед собой.
– Леди хозяйка! – покинув окуня, и присев на корточки перед Симоной, взяв ее руки в свои ладони, позвала ее Эли, – что-то вы совсем расклеились.
Симона вздохнула, промолчала и опустила глаза. У нее были крепкие и узкие, привычные к мечу руки с изящными пальцами и тонкой кожей. На указательном пальце правой ладони почти сошел ноготь. А у Эли, наоборот – ладони были широкими и сухими от стирки и готовки, жилистыми и очень теплыми. Она села вплотную к Симоне, положила ей локти на колени и сказала:
– Леди хозяйка, если хотите, сходите, посмотрите, как он, а я тут пока послежу за рыбой и доделаю салат.
Симона кивнула и, легко, словно как раз ждала этих слов, вскочила с табурета и вышла из кухни.
Никому неведомо, где летал разум Марка Вертуры, следователя Второго отдела полиции, когда детектив Бирс, Турмадин и старший следователь Бенет принесли его без чувств в этот дом. Насколько далеко отлетел он от разбитого измученного тела, когда оно лежало в постели в страшной, сопровождаемой приступами кровавого кашля и тяжелым хриплым дыханием, лихорадке. Никто не знал, очнется ли он от этого тяжелого болезненного сна. Но доктор Миксет не оставлял больного – каждый день в семь утра, до своего прихода в форт он заходил в дом Эмритов, давал больному лекарство и делал уколы, и каждый вечер – в девять, чтобы проверить состояние пациента и повторить процедуры. Он оставил рецепт, по которому Эли готовила питье, а Симона поила беспомощного Холека. Приходя, доктор клал руку на грудь следователя, считал дыхание, слушал хрип. И на вопрос, который побоялась задать Симона, но спросила Эли, выздоровеет ли он, только и ответил:
– Возможно.
А потом, подумав, немного, добавил.
– Как Бог даст.
– Почему так? – спросила Симона.
– Воспаление легких, осложненное туберкулезом, – коротко ответил доктор.
Дни шли за днями и ничего не менялось. Турмадин был мрачен. Он возвращался поздно и уходил рано, а порой и вообще не приходил – лорд Динмар взвалил на него всю работу, которую выполнял Холек.
Под чуткой заботой Рой Элет простуда Элета быстро прошла, лихорадка, начавшая было одолевать этого могучего человека в конце их пути, спала, и уже через пару недель Рой снова отпустила его на службу. Надо отдать должное, что первым делом Элет пошел не в форт, а в дом Эмритов. Явился он рано, разбудив встающую обычно не раньше полудня Симону, как всегда при параде, облаченный в новенький белый плащ, замотанный бело-оранжевым с голубым шарфом и в припорошенном снегом развесистом берете с длинной пимпочкой. С порога откинул капюшон и, как бы извиняясь, спросил тихо, что было совершенно не в его стиле.
– Как мэтр Холек?
– Не стойте на пороге, сэр Элет, – посторонилась, пропуская его в дом Симона, – все также.
– Тогда я зайду вечером, – также тихо ответил он, – лорд Динмар хотел видеть меня как можно скорее.
Он выполнил обещание и зашел вечером, но не один. С ним пришла его жена, Рой Элет, она взглянула на больного, провела над ним ладонью и только покачала головой. Потом они сидели в гостиной и пили горячее вино, а Элет очередной раз поведал об их путешествии и о том, как Холек спас им всем жизни. О том, как они достигли Урма, и много дней кряду прятались от разыгравшейся непогоды в темной, продуваемой сквозняками, но при этом дымной и душной гостинице, где среди провинциальных баронов-фермеров и графов-ювоваров единственным толковым собеседником для следователей оказался едущий в Мильду и также застигнутый в пути метелью некий маркиз Рорк Бифис. О том, как, расспрашивая селян, они узнали о Черном Приюте. Месте, где зимовали бродяги, беглые, каторжники и многие другие люди, кому не стоило задавать лишних вопросов. В старом заброшенном поместье на отшибе, за лесом, за несложную работу они могли пережить стужу и покинуть дом весной. По договору с городком, им строго-настрого запрещалось появляться в пределах поселения и окрестных деревень, но какие-то жуткие слухи о том, что в большом, затерявшемся в лесах доме что-то не так, все-таки поползли по окрестным питейным залам и кабакам. Большинство людей отказывались разговаривать с чужаками, но, угощая собеседников ювом и излюбленными в этих местах жареными сосисками, следователи все-таки по крупице собрали подобие некой страшной истории о том, что человек, имени которого никто не знал, или не хотел говорить, но все называли его никак иначе чем, Черный Доктор недавно проезжал через город и остался перезимовать в Приюте. В процессе этих бесед, некто по имени Ду предложил следователям за скромную плату довести их до приюта и они вместе со скучающим маркизом Бифисом поехали в лес. О том, как они вошли в пустой и темный дом и нашли там только остывшие, грязные от давней копоти стены и пустые, заставленные укрытыми заскорузлым тряпьем лежанками комнаты и остывшие такие же безлюдные рабочие помещения. О том, что Ду предложил следователям спуститься в подвал и, когда начало темнеть, оттуда послышался страшный стон, и начали подниматься и выходить наверх мертвые. Рассказал Элет о том, как следователи перепугались, когда увидели из окна, что восставшие мертвецы задрали лошадей и как они, все четверо напуганных еле живых от страха людей, по пояс утопая в снегу всю ночь бежали через черный, зловещий лес, а мертвецы преследовали их в кромешной ледяной и глухой темноте, где ни одна живая душа не могла помочь убегающим все дальше и дальше вглубь тайги живым. Так они добежали до какой-то реки, и было подумали, что им конец, как пришла страшная стужа. Мертвые замерзали на ходу и застывали жуткими протягивающими руки к беглецам статуями, а над лесом загорелось страшное, голубовато-ледяное мертвенное сияние.
– Я вижу ее…– обернувшись на север, прошептал Холек, и все вспомнили страшные легенды холодных северных лесов, что обрывками слышали они в темных деревенских кабаках, – это Ледяная Дева… Она зовет…
– Я ничего не вижу! – хватая его за рукав, отчаянно кричал Элет, – нет там никого!
– Она выбрала меня, – отвечал Холек и, прикрыв глаза, сел на снег, – передайте Кае…
Топором и мечами они отчаянно рубили лапник ближайших елей и кидали его в огонь под глинистым обрывом, чтобы огородиться от подступающей со всех сторон стужи и наполнившего лес страшного сине-голубого сияния. Топили снег, кипятили горячую воду. Из последних сил пытались согреть потерявшего чувства Холека, нараспев кричали молитвы и снова бежали в лес за дровами, чтобы поддержать спасительный огонь. Они бы неминуемо проиграли бы эту битву стуже, если бы не наступил холодный и такой же ледяной рассвет.
– Кто-то должен…– прошептал открывший глаза Холек и все устало склонились над ним, – спасибо вам…
И они снова, едва волоча ноги от усталости, спешили по льду на запад, к морю, пока не достигли какой-то деревни, где, заплатив некоторую сумму, взяли сани до ближайшего города в сторону Мильды. Уже позднее, в дороге, Холеку начало становиться хуже. Он впал в забытье. Началась лихорадка.
– Она зовет, она не отпустит меня…– в тяжелом, бессонном бреду тихо шептал он, а в его груди все нарастал и нарастал зловещий хрипящий гул. Турмадин сказал, что это воспаление легких.
Уже в Биртоле Холек прошептал последние:
– Холодно… Горячего вина…– и больше не произносил ни слова. Когда его привезли в Мильду, доктор Миксет и наставница Салет долго обсуждали, что же делать с больным, потом решили, что в форте у моря, где холодно и постоянно дуют сквозняки ему точно не место и решили перенести его в какой-нибудь другой дом.
– Леди Эмрит, от вас будет больше пользы, если вы будете заботиться об этом человеке у себя дома, – распорядилась наставница Салет.
– И сэр Турмадин в случае чего, рядом, – согласился лорд Динмар. На том и решили.
В тот вечер гости ушли поздно.
Симона поднялась на второй этаж и вошла в комнату, где лежал Холек. В курительнице на столе догорал брикетик угля, а на нем – кусочек амбры, которым Симона пыталась заглушить стоящий в помещении ужасный запах болезни. Постель снова была мокрой. Холек постоянно кашлял, и страшная бурая мокрота лилась прямо на простыни и подушку. Девушка положила руку на лоб больного и убедилась, что сегодня он не такой горячий, как вчера, или ей только показалось после душной, жарко натопленной кухни? Она откинула мокрое от пота одеяло и внимательно осмотрела истощенное болезнью, бледное тело следователя, со вздохом распахнула шкаф, и взялась было за чистую, аккуратно сложенную, свежевыстиранную простыню, как вдруг Холек чуть пошевелился и прошептал:
– Холодно… Уходи…
Симона подслеповато моргнула, развернулась и подошла к постели.
– Мэтр Холек? – с недоверчивым ожиданием спросила она.
– Оставь меня, я должен вернуться, – прошептал Холек тихо-тихо и тяжело вздохнул, – я обещал…
Его тонкие серые пальцы сжались и разжались, он дернулся, самостоятельно повернулся на бок, свернулся калачиком, как ребенок, обхватил колени руками и тут же зашелся страшнейшим приступом кашля – Симона едва успела схватить ночной горшок, в который заранее были насыпаны бардовые кристаллы перманганата калия. Холек кашлял особенно мучительно и долго, из его рта текла ржавая с комками слизи жижа, а в груди клокотало как в котле. Внезапно он распахнул глаза и, уставился на Симону страшным, мутным, бессмысленным взором, и тут же, кашлянув последний раз, захлопнул их и с огромными усилиями перевалился на другой бок. Симона схватила его за плечо, чтобы разбудить, но почувствовала, что его дыхание стало легче. Холек спал, по-детски поджав колени и охватив их исхудавшими руками. Его снова бил озноб.
– Эли! – взволнованно позвала Симона, – Эли, иди сюда! Скорее беги за доктором!

***

За окном было светло, и Симона раздвинула тяжелые гардины. Начавшаяся вчера метель не унималась, и за круговертью летящего снега не было видно ни горизонта, ни стен, ни крыш домов. Яркая зимняя белизна заполнила комнату радостным, словно текучим светом.
– Снова метель…– тихо, не открывая глаз, прошептал Холек.
– Метель, – откладывая пенсне и книгу, нежно согласилась сидящая в большом дядином кресле Симона.
Холек собрался с силами и открыл слипшиеся воспаленные глаза. Дыхание его стало чуть более ровным, но полной грудью было по-прежнему не вдохнуть. Он пытался рассмотреть старый серый потолок, застекленный книжный шкаф напротив, через комнату, и одновременно проморгать слезящимися глазами. Симона протянула руку и положила холодную ладонь ему на лоб. Это ледяное касание показалось ему обжигающим, и он отчаянно мотнул головой.
– Не бойся, – успокоила Симона, – не бойся, я не Ледяная Дева. Хотя, может быть, это было бы забавно.
– Симона…– тихим хрипящим голосом прошептал Холек, – где все? Кая…

***

– Леди Райне, вам письмо, – продемонстрировала послание наставница Салет, когда Райне вошла в канцелярию. Тут все было по-старому. Наставница сидела за своим столом и перебирала папки. Аккуратно подвязанные занавески, подметенный пол. Только стол Пека пустовал, а на столе Симоны царил беспорядок.
– Неужели от Холека? – присматриваясь к конверту на своем столе, с наигранным недоверием громко спросила она. Тут было все так же, как она оставила полтора месяца назад, когда одним из одиноких ледяных вечеров, устав от постоянных тревог и одиночества, устав от страха и беспокойства, она приняла то роковое решение, которое часто становится тем самым, что навсегда ломает жизнь женщины. Она написала послание для Холека, оставила его в лотке для писем на столе в его кабинете и собрала свои вещи, которые были в канцелярии. Наутро она явилась к наставнице Салет и сообщила, что хочет оставить службу в полиции и что готова сдать дела в ближайшие дни. Сообщение это очень расстроило всех. Кто-то пытался уговаривать ее, кто-то был просто огорчен. Особенно не хотелось Райне прощаться с учителем Юксом и наставницей Салет. Она опускала глаза, заламывала пальцы и всячески пыталась скрыть свое волнение. Но самым страшным было не прощание с полицейским домом, в котором она служила уже почти три года, с тех пор, как закончила школу Пастура, а долгие, темные дни и ночи одиночества и пустоты, которые потянулись потом. Дни, проведенные за домашней работой и шитьем и ночи, когда она сидела с зажженной лампой у окна и смотрела на звезды и кажущимися ей сейчас страшными картины прошлого пролетали перед ее внутренним взором. Пыткой были для нее воспоминания о тех радостных минутах, которые она пережила с теми, кто стал ей друзьями, и болью в сердце отдавалось предчувствие, что больше в ее жизни не будет этих бывших такими близкими и вдруг ставших для нее такими далекими и чужими, таких разных в своих желаниях, устремлениях и мечтах, но объединенных чем-то общим, чем-то большим, чем простая жизнь и служба людей. Ей было страшно и одиноко и, ища виновника своих страданий, она неминуемо представляла себе Холека, того самого Холека, который так хладнокровно и жестоко поломал ее жизнь своим гнусным и легкомысленным обманом. Так легко уехал, даже не попрощавшись с ней. И, заходя в салон, куда ее пригласила старая подруга, она видела богатых людей, галантных офицеров, нарядных дам и радушных покровителей, и среди всей этой роскоши, среди всей этой радости, в круговерти огней и жаркого веселья не находила она чего-то очень важного, того, что осталось где-то в прошлом, в обшарпанных кабинетах, служащих в залатанных мантиях, работы до самой ночи и ледяной дороги домой.
Когда она прощалась с хозяевами, стоя на пороге дома и ожидая карету, она чувствовала как смертельный холод зимы пробирается ей под плащ, задувает в шею, морозит руки и ей казалось что тогда, когда Холек провожал ее пешком по такому же морозу, тогда, когда его обнаженная ладонь замерзала, держа ее за руку, когда они шли по улицам, и снег летел им в лицо, ей было не так холодно, как сейчас, когда она ожидала кареты, которая отвезет ее домой.
На следующий день после посещения клуба мадам Окес, она заболела, но никто не пришел навестить ее, потому что уже как две недели она не появлялась в форте. Мама уложила дочь в постель и пошла за доктором. Лежа в лихорадке, Райне ожидала увидеть узкое, цинично-отстраненно-перекошенное лицо доктора Миксета, услышать его знакомый спокойный голос, по которому никогда не поймешь, шутит ли старый армейский врач или нет, но вместо него ввалился пухленький толстенький коротышка в мохнатой голубой мантии и с румяным от мороза лицом. Громко и радостно проорал: «Болеем?!», выслушал спину, и пощупал воспалившиеся лимфатические узлы, осмотрел шею и зубы, прописал настой из клевера и полыни, ромашку, а также спиртовые компрессы и порекомендовал обратиться к зубному врачу. Отобедал и, провозгласив: «ну что же, до встречи, прекрасная леди!», удалился. Чтобы легче было ухаживать за больной, мама перенесла ее постель в большую комнату. Райне сидела на подушках, вышивала и смотрела в окно, за которым не было видно звезд. Она не хотела думать о том, что ей придется искать новое место службы, или сидеть дома вместе с мамой и отчимом – человеком добрым и всеми силами пытающимся завоевать доверие падчерицы, но за пятнадцать лет так и не ставшим для нее настоящим отцом. Но дурные мысли подкрадывались сами собой, и не раз Райне думала о том, не вернуться ли ей к наставнице Салет и не попроситься ли ей с повинной обратно, но она вспоминала Холека, человека сломавшего ей жизнь, человека, бросившего ее одну, не оценившего и не сохранившего ее любовь и заботу, и от этих мыслей раскаленный черно-алый гнев заполнял ее сердце, и ей становилось еще хуже. Но не от того, что она страдает из-за него, а от того, что именно его сейчас нет рядом. Что он не придет, не войдет в комнату, не присядет рядом на постель, не возьмет за руку, не заглянет заботливо и печально в лицо. И сейчас, наверное, он где-то сидит пьяным, беседует с какой-нибудь девицей, глядя на нее восторженными горящими глазами перешибается перед ней через стол, и от этих мыслей ее ненависть становилась все сильнее, а сердце ныло мучительно и больно.
– А ведь они все на стороне Холека! – с досадой подумала она, – я любила его. А он так поступил со мной, он ушел, он всегда уходил. А теперь они все за него! Я не могу вернуться к ним, ведь они все будут убеждать меня, требовать! Нет, я не вернусь, никогда! Хватит с меня этих разговоров, хватит с меня этой полиции, хватит с меня этого нищего вечного неудачника Холека!
И она успокаивала себя тем, что всего этого больше не будет, и что все будет хорошо, но легче не становилось. Так как в глубине души она понимала, что не будет как раз ничего хорошего, и что как раз ушло не плохое, а что-то, что наполняло ее жизнь смыслом, что возносило ее над простым существованием и жизни ради жизни, точнее сказать того, ради чего живет большинство людей – ради бессмысленного и плоского получения удовольствий, работы, а потом прожигания этого самого заработанного. Что-то высокое, чувство служения, чувство чего-то настоящего, а не пустого ожидания удачи, унылой и бессмысленной жизни в погоне за призрачным счастьем и «лучшей долей».
– Все чего-то ждут, – вспоминала она слова наставницы Салет, когда как-то спросила ее о том, что она любит Холека и как ей быть, – вот ты ждешь, что он скажет тебе эти слова первым. А он может и не сказать, и ты не дождешься.
А чего сейчас ждала она, сидя в постели под двумя одеялами, при потушенной свече, глядя в чуть светлое на фоне стен, расчерченное рамами холодное окно? Ждала, когда она выздоровеет, ждала, когда кончится зима, ждала, когда что-нибудь изменится. А дальше что? Зачем все это? И от этих мыслей она сердилась еще больше, потому что во всем опять виноват был, конечно же, Холек, и тем, что подвел ее и тем, что уехал и тем, что он вообще служил в полиции. А самое главное тем, что лишил ее этого самого «зачем». И это была сама большая и самая непростительная его вина.
– От Холека? – спросила она недоверчиво с наигранной брезгливостью в голосе и с замирающим сердцем взяла со стола конверт. Но ее ждало жгучее разочарование – письмо было не от Холека и в этом, опять же был виноват не кто иной, а именно он. На письме красовался герб – оранжевый кленовый лист на коричневом фоне и гербовая же печать. Привычным конторским движением, сломав ее, Райне обнаружила в нем письмо от генерала Алексия Гандо с приглашением на банкет по случаю победы над герцогом Булле в новом, пожалованном ему бароном дворце на бульваре Сирени.
– Кая, будешь с нами чай? – заботливо спросила наставница Салет, – Симона, принеси чайник!
Узнав, что вернулась Райне, все, побросав дела, собрались в канцелярии. Пришли даже архивариус Верит и детектив Бирс.
– А где Холек? – как бы невзначай поинтересовалась Райне у Элета.
– Мэтр Холек, леди Райне, болен, – вопреки своей обычной веселости ответил он.
– Ну, так ему и надо! – резко и зло ответила она, – как прошло ваше путешествие?
– Всякое было, – недовольно пожал плечами обескураженный таким ответом помощник старшего следователя, – простите, но у меня много работы…
И вышел вон, чем разозлил Райне еще больше. Несмотря на то, что ее расспрашивали как дела и не собирается ли она вернуться, она чувствовала себя совсем чужой в этом обществе. Ей все время казалось, что она встречает укоризненные взгляды, а за словами чувствуются какие-то двусмысленные недомолвки. Даже обычно апатичный детектив Бирс казался сейчас ей каким-то особо хмурым, подозрительным и отрешенным.
– От барона Гандо? – прочитав адрес на конверте, гнусаво переспросил он.
– Да! – гордо ответила Райне и кокетливо добавила с жаром, – я пользуюсь популярностью у мужчин!
– Это не доводило до счастья ни одну женщину, – резонно ответил детектив и шумно подул в свою горячую чашку.
Пришел и Турмадин. Он уселся на свободный табурет и весело подмигнул Райне. Та улыбнулась в ответ. Рыцарь долил вино и отсалютовал чашкой.
– Сэр Турмадин, вам никто не говорил, что у вас с учителем Юксом есть что-то общее, – попыталась завести беседу Райне.
– Нет, – морщась, ответил тот.
Так прошел день. Не забыв зайти в лавку, чтобы купить красивую ленту, которой подвязывают волосы, Райне вернулась домой и, продемонстрировав пригласительную открытку, поделилась с мамой радостной новостью.
– Это мой пропуск в высший свет! – засмеялась она.
– Ты у меня красавица! – восхищенно ответила мама. Весь вечер Райне была весела, новые надежды и мечты так и расцветали у нее перед глазами, когда она мыла пол, когда наполняла большой таз для стирки, она мечтала о том, как лорд Алексий снова пригласит ее на танец и как они снова закружатся по залу. Она думала о том, как она наденет свою единственную нарядную, собственноручно расшитую мантию и как она приедет на бал и сколько там будет кавалеров – лордов и офицеров, которые вместе с ним выиграли эту войну, которые придут поздравить генерала с победой. Будут плененный герцог Булле и маршал Гарфин, и даже полковник Харбибуль – все о ком последнее время непрерывно писали в газетах…
Закончив стирку, Райне хотела было кинуться к зеркалу, чтобы примерять свою ленту, которой она собиралась подвязать волосы, чтобы покрасоваться и оценить, насколько блестяще она будет выглядеть в новом украшении, как в дверь постучали.

***

– Триумфальный бал генерала Гандо? – читал Холек в газете, – когда же кончится эта вьюга?
– Одному Богу известно, – рассудительно ответила Симона.
У постели стоял столик, на котором в свете газового рожка таинственно поблескивали глубокие пиалы с мясным салатом и яблоками, паштетом, огурчиками, чесночным соусом и вазочка с хлебцами. Все это приготовила Эли по распоряжению Симоны, которая теперь заняла кресло напротив Холека и вязала новый шарф. На этот раз черно-серый с желтыми полосами. Она щурилась и иногда с улыбкой поглядывала поверх очков на следователя, который угощался салатом и запивал его красным вином. Доктор Миксет прописал ему это лекарство в виду малокровия. И, хотя следователь пил очень маленькими глотками, после истощившей его болезни он быстро опьянел.
– Леди Симона, – уставившись в стену, изрек он, – все-таки я вижу тут подвох.
– Какой же? – не отрываясь от вязания, с интересом в голосе спросила она и прибавила, – этот шарф будет для вас, мэтр Холек.
– А как же сэр Турмадин?
– Сэр Турмадин, – назидательно-недовольным тоном заявила она, – изволил потерять свой, поэтому ему я свяжу следующий. Это будет уже четвертый.
Сбитый с толку подобным подходом к вещам Холек потерял свою мысль и умолк.
– Так что вы говорили про бал? – спросила Симона.
– И в этой газете тоже, – щуря глаза над мелким шрифтом, продемонстрировал разворот следователь, – очередной праздничный банкет в честь победы над герцогом Булле. Значит, кавалер Вайриго где-то ошибся. Но в чем, же дело? Какой смысл в пожаре, какой смысл во всей браваде Димстока?
– Никакого, – сказала Симона, – никакого смысла. Иногда злу свойственно действовать только ради услады собственных пороков, без всякой цели.
– Нет, – обдумав сказанное и сделав важный жест пальцем резонно продолжал Холек, – это только в фантастических книжках, написанных бездарными бумагомараками злодей творит злодеяния ради удовольствия…
– Именно это я и имела в виду, – перебила его Симона, – но вы не думаете, мэтр Холек, что лорд Алексий может быть, и не связан с пожаром, и что мы идем по ложному пути?
– Возможно, – согласился Холек и взял другую газету, – мэтр Белкерт  отстранен от дел в виду множественных служебных нарушений. А в номере «Южного вестника» недельной давности сообщили о том, что советник, лорд Брайго, находится под домашним арестом в связи с тем, что обнаружены какие-то противозаконные дела с бежавшим полицмейстером Лерионом. Ревизор Морле расследует дело о государственном заговоре со служебным подлогом…
– Советник не успел уничтожить какие-то бумаги, – объяснила Симона, – я читала об этом.
– Лорд Брайго, это же куратор полиции и один из советников сэра Эмери.
– Честно говоря, я вообще удивляюсь, что куратор Морле до сих пор жив, –  рассудил вошедший в комнату Турмадин, – мэтр Холек, вы никогда не задумывались над тем, как в наше просвещенное время происходят государственные перевороты?
– Сэр Максвелл Турмадин, – строго обратилась Симона, – потрудитесь снять сапоги, прежде чем ступите на ковер. Возможно, вы и правы, но ковер потом придется чистить.
– Разумеется, леди Симона! – с широченной улыбкой ответил рыцарь и Холек заулыбался. Он снова узнал в нем того самого толстого весельчака, каким увидел его впервые в этом доме. Он сидел, переводя взгляд с Симоны на рыцаря, а потом отложил газету и, задумчиво произнес:
– Куратор Морле обязан найти и раскрыть заговор даже на пустом месте. Иначе в столице его службу сочтут неудовлетворительной и лишат премии. Это всегда так работает. А сэра Лериона заменят лояльным человеком. Если, конечно мэтр Тирэт не найдет возможности занять это место. Сэр Динмар лишился поддержки замка и, если ничего не изменится, мы будем обречены проверять лавки и корабли на предмет незаконных товаров до конца своих дней. С арестом гранда Попси торговый дом Мориксу потерял свое влияние, маршал Гарфин вернулся с поражением. Кто еще? Лорд-советник Корсон, мэтр Дувет и магистр Ранкет. Дувета сейчас проверяет полиция. Лорда-майора Ранкета и сэра Корсона никто никогда не тронет, они доверенные люди сэра Эмери. Но никто не запретит отдать на растерзание ревизору их подчиненных.
– Рука руку моет. Временные кадровые перестановки, – важно сообщил Турмадин, налил вина, глотнул и с улыбкой заметил, – как я понимаю, ревизор Морле вряд ли задержится надолго. Этим вечером к сэру Динмару явился какой-то господин в маске и темном плаще. Они долго разговаривали, уверен, это связано с нашим делом, а в остальном, перемена власти невыгодна никому.
– Но тогда в чем смысл всего этого заговора? – спросил Холек.
– Разумеется, в некотором хаосе, за которым можно скрыть те или иные поступки, – вмешалась Симона.
– Но куда смотрит барон и его кабинет? – возразил Холек, – я всегда верил… Я всегда знал, что каждый из них очень богат и влиятелен и что у каждого есть своя тайна, свое дело. Как у лорда Мориса, который конфискует заморские сладости у купцов… Но чтобы так вот взять и все поменять…
– Да, – согласился Турмадин, – так устроен наш мир. Вы никогда не задумывались, почему в нашем обществе существует всего три класса? И у каждого свои права и обязанности и у каждого своя ответственность перед законом. Многие называют эту систему непрогрессивной. Да, я как-то бывал на востоке, там сейчас гражданская война. Они провозгласили республиканскую форму правления, и все погрузилось в хаос – армии парламента и роялисты залили кровью все восточное побережье за Ледяным Кольцом и, когда откроются перевалы, королевский корпус должен перейти горы и помочь восстановить порядок. А знаете, почему так?
Холек и Симона с интересом слушали. Облик рыцаря изменился. Глаза тревожно блеснули. Мышцы играли на его лице, вспоминая что-то, он то и дело сжимал и разжимал кулаки.
– Потому что наши лорды, наше дворянство – гарантия нашего будущего, – изрек он, – когда власть обеспечена родовыми отношениями она не нуждается в том, чтобы каждый новопришедший обирал народ по новой, чтобы набить свой кошелек. Не нуждается в репрессиях для становления новых законов и нового порядка. Когда благородные роды повязаны друг с другом общей порукой и кровью, когда власть подкреплена законом и пожизненными гарантиями никому не выгодно пилить сук, на котором он сидит.
– Тогда почему случилась эта война на востоке? – спросил привыкший за годы служения следователем смотреть в корень вопроса, Холек.
– Этого я не знаю, – разведя руками, допил свой бокал Турмадин, и сник, – но началось все с того, что барон Кракен Старший был убит, а его наследник был не угоден престолу, но был выгоден ратуше, а младший и регент возглавили кабинет министров…
– Вот видите, – возразил Холек, – ничто нельзя регулировать одними законами. Что бы ни говорили, за правилами всегда останутся люди. Их рассудительность или жажда наживы, вероломство, праведность или благородство. Вот что решает все, в конце концов. Что возымеет верх, так мы и будем жить.
– Именно так, мэтр Холек, – улыбнулся Трмадин и, плюхнувшись на кровать, придавив ногу следователя, обратился к столику с едой. Густо намазал хлебец чесноком и положил сверху салата и маринованных огурцов.
– Да вы, сэр Турмадин, космополит, раз так спокойно можете есть, рассуждая о делах, от которых зависят судьбы мира, – укоризненно заявил Холек.
– Я просто знаю, что если я останусь голодным, то жить лучше мы точно не станем, – нелюдимый и мрачный с того самого момента, как они отъехали из Мильды рыцарь сейчас был снова весел и беззаботен. Симона тоже приметила это и, прикрыв лицо ладонью, улыбнулась в воротник. Прожевав бутерброд, Турмадин взялся за второй, – вы, мэтр Холек, не по званию рассудительны. Может и правда вы принц-изгнанник из Мориксы инкогнито?
– Именно так, – серьезно ответил тот, пытаясь изобразить кавалера Вайриго, и его бледные губы дрогнули в снисходительной улыбке. Он хотел было сказать что-то еще, но в груди снова сдавило, он кашлянул, потом еще раз и еще. Прикрыл рот рукой, а когда отнял ее, то увидел, что на ладони остались рыжие подтеки. Холек пытался спрятать руку и утер ее о другую, но Симона заметила его жест и тревожно вскинула голову.
– Эта зима…– сказала она тихо и обреченно, глядя в окно, где за задернутыми шторами в морозной темноте уныло и протяжно завывала вьюга, – не все переживут ее.

***

Как-то раз они сидели вечером вместе и Холек спросил у Симоны, почему Турмадин то весел, то мрачен, словно что-то постоянно гложет его, и временами он то пытается скрыть это за веселыми словами и шутками, то забывается, и тогда на его лице снова появляется та горькая улыбка, что свойственна многое пережившим и потерявшим людям.
– Мы не виделись с братом с тех пор, как покинули Эмрит-тулл. Это на севере. Совсем рядом с мысом Фолькарт, на холмах, севернее города.
– Это же ведь севернее и западнее Гирты? – переспросил Холек.
– Да, – кивнула она, – там у нас был большой дом. Его построил прадедушка, когда вернулся с юга.
Холек сидел и внимательно слушал. Симона сняла очки и, встав, повернула ручку газового рожка, притушив его, чтобы лишний раз не жечь газ. Комната с задернутыми шторами погрузилась в полутьму.
– Он участвовал в первом походе на Басор, – пояснила она – К акая разница? Я уехала к дяде, а Максвелл остался потому, что был влюблен в одну прекрасную леди… В детстве мы играли вместе, но потом отец отправил Максвелла в столицу учиться в университете. Оттуда он вернулся совершенно другим человеком. Он вступил в студенческий кружок и много путешествовал с друзьями. Как-то он сказал, что дал одну очень важную клятву. Пару раз к нему приезжали и останавливались погостить однокашники. Они всегда говорили за закрытыми дверьми. Кто-то даже подозревал их в подготовке какого-то сговора, а потом оказалось, что на самом деле Максвелл и его товарищи занимались тайнами прошлого и историей. Максвелл бывал и на юге и на востоке – за те пятнадцать лет после университета, он приезжал всего на четыре зимовки. А потом пришло письмо от дяди. Он говорил о том, что у него теперь очень много поездок, его жена больна, ему нужна помощь, чтобы ухаживать за книгами, и он пригласил меня к себе в город. Максвелл был в отъезде, я оставила ему записку и поехала в Мильду. Это было зимой. Но я не успела. Тетя умерла.
– Два с половиной года назад?
– Да, – кивнула Симона, – а потом пришло гневное письмо от брата, – почему я бросила замок и отца на произвол судьбы и почему без спроса взяла меч Адели Эмрит. Я ответила, что это мой меч по праву, так как он передается в нашем роду по женской линии старшим сестрам. А потом было засушливое лето и в Фолькарте горели леса. Наш дом сгорел дотла. Брат не писал мне больше, и никто не знал, погиб ли он или нет. Но однажды к нам пришел человек с черным платком на руке и принес письмо от Максвелла. Он откланялся и исчез также внезапно, как и появился. В письме он рассказывал о том, что пожар произошел не случайно и что теперь он вынужден скрываться, чтобы найти того, кто покусился на наш дом. Он упоминал о том, что, возможно, это связано с легендой дома Эмритов.
– Той самой, про Адель Эмрит? – задумчиво спросил Холек, – ты немного рассказывала. И, кажется, даже обещала показать книгу.
– Да, – кивнула Симона, – семисотлетней давности. Об империи на берегу Алого моря.
– Алого? – удивился Холек.
– Алый цвет воде предают некоторые водоросли, – обстоятельно пояснила Симона, – рыбаки вытаскивали их крюками из воды, сушили, а потом делали хлеб, бумагу и даже одежду. В те времена огромная Алая империя лежала в руинах – тиран Гинк…
– Гинк? – еще больше удивился Холек, – это же клеймо старой мануфактуры, или мастерской, – у Пемкина половина машин с клеймом «Валор, восьмерка, Гинк».
– Такова легенда, – резонно ответила Симона, – рассказываю, как читала… Тиран Гинк или Гонк, есть много вариантов, везде разный перевод, в большой энциклопедии, которая была у нас дома, он вообще Зонк, угнетал и истреблял народ, и никто не мог противостоять ему. Император и его министры владели магией и приносили жертвы своим божествам. Черный дым курился над огромными кровавыми зиккуратами и те, кто вдыхали этот дым, теряли рассудок… В Алой империи все время шла война – остатки прежних армий и подданные прежнего императора воевали друг с другом и с тираном на огромных просторах империи. Но войска императора Гинка нещадно истребляли недовольных. Среди народа ходило пророчество, что в день весеннего солнцестояния появится герой, который спасет империю. Люди, которым было не на что надеяться верили и молились о том, чтобы этот год скорее наступил и вот, однажды юный генерал Хори, прогуливаясь по берегу реки Лан увидел лежащую без чувств на песке деву, облаченную в необычный доспех, с мечем в руках. Генерал с первого взгляда влюбился в нее и, когда она открыла глаза, спросил как ее имя. Но она не помнила ни своего имени, ни откуда она родом. 
– Память потом вернулась к ней? – с интересом спросил Холек. Вопреки запрету доктора долго сидеть, он поудобнее облокотился о подушку и, чтобы слушать внимательнее, с ученым выражением приложил руку к подбородку.
– Нет, – ответила Симона, – она не знала их языка, но на ее мече была гравировка – помнишь, я показывала тебе, на лезвии, на цурике – Адель Эмрит. Считается, что цурик был распространен не только на севере, но и на востоке, хотя позднее традиция этого языка была утеряна, но в те времена еще оставались мудрецы, которые могли прочесть написанное на нем. В первом сражении Адель Эмрит вызвала бурю, которая мешала стрелам врага, а дальше генерал Хори разбил большую армию. Война была долгой и тяжелой, но, в конце концов, приверженцы юного принца среди которых был и генерал, одолели тирана Гинка и посадили на трон нового императора. Но тот воспылал страстью к Адели и она вместе с возлюбленным генералом Хори, была вынуждена бежать. Их преследовали, и они, скрываясь, направили коней в пустоши – равнины и пустыни с расплавленным черным стеклом. Там люди нового императора потеряли их след. А потом, после долгих скитаний, любовники оказались у границ Камиры. Это за Акорой на востоке.
– Красивая семейная легенда, – согласился Холек, – раньше ты не рассказывала ее целиком.
– Это не выдумка, – подняв на Холека внимательный взгляд, слегка обиженно ответила на его слова Симона, – сейчас я покажу…
Она легко вскочила с кресла и вылетела из комнаты. Хлопнула дверь кабинета дяди и через минуту Симона вернулась с толстой книгой.
– Смотри! – она уселась на кровать, совсем рядом с Холеком и положила ему на колени огромную старую книгу со стальными застежками. От листов пахло старой бумагой и потертым пергаментом обложки, а страницы были  исписаны буквами старого языка – наполовину современного, наполовину цурика и имели весьма древний и замысловатый вид. Но важно было не это – в середине книги было несколько глянцевых страниц с цветными картинками. Холек провел пальцем по ним и убедился, что это какая-то необычная, совсем не похожая на ту, какую он видел в современных книгах, печать. Но самым интересным было другое – тут было и изображение меча Эмритов и портрет какого-то статного человека с высокими скулами, большими темными глазами и длинными темно-синими волосами. Он был облачен в вычурный ламеллярный нагрудник и высокие щитовидные, гравированные морскими драконами оплечья, у которых в Мориксе было свое название – содэ. А со следующей страницы на Холека смотрела красивая женщина, необычно сильно похожая на Симону – ее темные глаза светились мягким светом, правильно очерченное овальное лицо было спокойным и в то же время, словно одухотворенным каким-то неудержимым внутренним огнем. Длинные темные волосы свободно спадали на плечи, покрытые темно-фиолетовым матовым доспехом, и тонкий металлический обруч охватывал ее высокий и чистый лоб. Следуя классическим традициям, портрет изображал деву не в полный рост, из чего Холек сделал вывод, что сделан он был уже не в варварской Алой империи, а, наверное, уже в цивилизованных землях. Перелистав на первую страницу, следователь убедился, что оригинал, с которого сделан этот репринт, действительно изготовлен в печатном дворе Камиры и издан в десяти экземплярах шестьсот пятьдесят лет назад.
– Это родовая история. Она подписана генералом Хори. Там написано, что Адель сама отредактировала ее.
– Она очень похожа на тебя, – приглядываясь к страницам, избегая встречи со взглядом с портрета Адели Эмрит, и пытаясь понять, какая тайна во всей этой истории неуловимо ускользает от его понимания, высказал мнение следователь.
– Да, это моя прапрапрабабушка, – важно констатировала Симона.
– Она очень красивая, – все-таки не выдержав и перелистнув страницу обратно на портрет, пригляделся к знакомым чертам Холек. На картине Адель Эмрит была старше Симоны на несколько лет – быть может, ей было лет тридцать пять, быть может, и сорок пять, а быть может и гораздо больше. Старость не коснулась ее облика – наверное, именно так и задумал неизвестный мастер, сделавший эту картину, а быть может благородная кровь, что намного продлевала жизнь лордов, текла в ее жилах, делая ее облик намного моложе своих лет.
– А что обозначает эта надпись? – протягивая Симоне книгу, продемонстрировал пальцем следователь.. 
– Буквы слишком мелкие, я не могу их прочесть, – ответила она с улыбкой, и отчего-то Холеку показалось, что она лукавит. Он снова обратился к портрету и снова поднял глаза на Симону, пытаясь сравнить их черты.
– Хорошо, когда твои предки остаются в памяти не дряхлыми стариками, а теми героями, какими они были в расцвете своих славы и сил, – заметив его взгляд, мечтательно сказала Симона,
– А ты хотела бы остаться такой же? – спросил совершенно сбитый с мысли Холек.
– Да, – кивнула она и добавила, – об этом мечтает каждая женщина.
Холек еще долго листал страницы, пытаясь вчитываться в малопонятные письмена, вглядывался в гравюры с изображением каких-то древних пейзажей, баталий, людей в необычных одеждах со странным оружием в руках. Он дивился красочности и вычурности стиля, где все люди изображались в профиль, а фигуры изобиловали множеством деталей – одежды, доспехов. Среди гравюр было много пейзажей, много видов моря, где был прорисован каждый гребешок волн, каждый завиток морской пены, на фоне которых тонкими контурами, словно выглядывая из мира духов в мир людей, были изображены играющие в воздухе земные и морские чудовища. В этих гравюрах Холек узнал рисунки Симоны, откуда она пыталась срисовывать изображения, подражая сложной манере мастеров Алой империи.
– Мне нравится этот стиль, – сказала она, ловко вынимая из книги и пряча неоконченный рисунок с изображением моря из окна канцелярии форта. Холек успел заметить, что над морем парит дракон, а над Михайловской горой, над орденским храмом – светит солнце и его лучи радиально расходятся над водой, колокольнями и крышами города, и добавила с легкой грустью, – я все хочу научиться рисовать также. Но в Мильде нету никого, кто мог бы научить.
– Кажется, эти гравюры делались на больших листах бумаги, а потом переводились на маленькие, – присмотревшись повнимательнее, высказал свое мнение Холек. 
– Быть может, – замечая, что его руки снова начали дрожать от подступающей слабости, вздохнула Симона, – ложись. Тебе еще нужна книга?
– Если ты разрешишь, я посмотрю ее позже, – ответил Холек и лег на подушку. Болезнь снова давала знать о себе. Ему снова становилось плохо.
Симона кивнула и, встав, пошла относить книгу в рабочий кабинет дяди. Холек проводил взглядом ее летящие по легкому ветру, который, казалось, всегда сопровождал ее, полы фиолетовой мантии и длинные темные волосы. Ему подумалось, что, быть может, этот ветер, что словно невидимым потоком всегда обдувал ее облик и рождался из-за того что она двигается так легко и быстро и что, наверняка, его поднимают широкие и тяжелые рукава ее мантии. На этой бессмысленной мысли следователь откинул голову на подушку и, даже не укрывшись как следует, уснул. Когда Симона вернулась, она поправила его одеяло, подоткнула края, положила руку на лоб, чтобы проверить температуру и, лаская, провела одними пальцами по его волосам. Вздохнула, собрала чашки и, погасив газовый рожок, на ощупь вышла из комнаты, тихо прикрыв дверь за собой.

***

С тех пор, как Холек очнулся от болезни, прошло почти полторы недели. За это время его навестили почти все коллеги из второго отдела полиции. Даже учитель Юкс и детектив Бирс. Но чаще всех заходили Элеты.
– Сэр Элет, – с пафосной серьезностью обратился к коллеге Холек. Сейчас следователь был чем-то похож на самого лорда Динмара, который принимал посетителей. Вальяжно развалившись на двуспальной постели, оперившись локтями на широкую спинку, он возлежал в окружении письменного прибора, газет и книг. Он делал важный вид, щурился, читая, а на посетителей смотрел повелительно и весело. Сейчас на нем была белая ночная кину, серый банный шлафрок и теплые, торчащие из-под одеяла, мохнатые шерстяные носки.
– Сэр Элет, я никогда бы не поверил, что вы женились на такой прекрасной леди, как Рой Салет! – дожевывая кусок яблочного пирога, который испекла ему в подарок жена помощника старшего следователя, с полным ртом заявил следователь.
– Считаете, что солнце вертится вокруг вас, мэтр Холек? – с наигранным сарказмом спросил Элет и глаза его блеснули – не думайте, что мы зашли просто так навестить вас. Высокий лорд Динмар считает, что вы уже достаточно выздоровели и повелел вам с утра явиться на службу.
– А ордера с печатью он не присылал? – нагло переспросил Холек, – вы же сами знаете регламент, сэр Элет, без ордера не велено.
– Паясничаете? – строго спросил тот. Леди Элет улыбнулась и одарила Холека многозначительным и доброжелательным взглядом.
– Никак нет, – идя на попятную, начал оправдываться Холек, – всего лишь необходимая бюрократическая формальность. Вы же не хуже меня знакомы с должностными инструкциями…
Но как, ни крути, утром ему пришлось встать вместе с Турмадином и, покинув теплую постель, пройтись на кухню, где он умылся ледяной водой и съел кусочек уже успевшего зачерстветь пирога. С тяжелым сердцем они с Турмадином покинули дом и темными тенями пошли по улицам, вниз, к форту. На улице было по-прежнему холодно. Навстречу им спешили редкие, закутанные в длинные плащи, с масками на лицах прохожие. Где-то внизу, на проспекте, гремели повозки и кареты. Между домами гулким звоном стояло эхо ударяющейся о камень стали – дворники расчищали улицы от накатанного и утоптанного множеством ног снега. Оказавшись на улице, Холек вдохнул полной грудью морозный воздух и, почувствовав, как его ребра сдавило железным обручем боли, замер, схватившись рукой за обледеневшую стену.
На одном из перекрестков горел газовый фонарь и даже его тусклый свет ослепил непривычные со сна глаза следователя. Холек поднял руку и болезненно поморщился. За годы службы он так и не привык вставать рано.
– Когда я стану министром, – важно заявил он другу, – я издам указ, чтобы все приходили на службу не раньше девяти.
И улыбнулся. Ему снова хотелось кашлять, и он с трудом сдерживал приступ. Турмадин не ответил ничего. Он лишь сдержанно кивнул, и они пошли дальше. К форту.

***
Глава 9. Буря

***

– Письмо из Замка, – продемонстрировал конверт и вложенную в него гербовую ленту лорд Динмар. На улице было еще темно. Сумрачно было и в холодных, еще ненатопленных поутру коридорах промерзнувшего за ночь форта. Когда Холек, Элет, Турмадин и детектив Бирс вошли в кабинет, вопреки обычному, их встретил не слуга, а как всегда мрачный, с красными, невыспавшимися глазами агент Бенет. Наставница Салет сидела у камина и длинной кочергой ворошила угли. Синее с желтым пламя плясало над недавно подброшенными в огонь поленьями, искры летели в дымоход. Наставница подняла руку и сделала жест ладонью, словно отправляя в камин щепоть легкого, невидимого порошка. Огонь припал и потух – но через секунду откуда-то потянуло горячим сквозняком, дрова вспыхнули, а угли зарделись жаром, отдавая в ледяной воздух живительное, волнами полившееся по кабинету тепло. Лорд Динмар, вопреки своей привычке всегда принимать служащих сидя, стоял у окна. Он был на полторы, а может и на две головы выше Холека. За годы службы в полиции он не утратил рыцарской осанки, широкие плечи были расправлены, и, глядя на него, сейчас как никогда было заметно, что стоя вполоборота и глядя в полукруглое окно на мерцающий огнями, просыпающийся ото сна зимний город, старый лорд скорее похож на пожилого, но еще крепкого рыцаря с иллюстрации какого-то красивого рыцарского романа.
– Знак особой важности, – пояснил лорд Динмар.
На столе лежала папка со сломанной печатью, а в нее закладкой была вложена расшитая золотыми кленовыми листьями голубая лента. «Где-то это я уже видел», – подумал Холек. Лорд Динмар обернулся к следователям и внимательно посмотрел на Холека. Его светлые, выцветшие глаза отразили свет переносных газовых ламп и разгорающегося очага. Под потолком, за драпировками и у массивных книжных шкафов и сервантов клубилась полутьма. Глаза старого лорда блеснули.
– Вы должны завершить расследование дела маркиза Эф, – сказал он и по его взгляду Холек понял, как долго он ждал, чтобы отдать это распоряжение, – мы подготовили почву для вашей оперативной деятельности. Так что дело за вами. В Константиновской башне заключен гранд Попси – военный атташе Мориксы, мой друг и глава торгового дома безвинно посаженный под арест. Возможно, он будет задушен в своей камере и не доживет до суда. Ваша задача не допустить его гибели, освободить из башни и привезти сюда. Мэтр Бирс, поедете в тюрьму, разведаете обстановку. Пока что мы не знаем, замешан ли на данный момент в этом деле барон Алексий Гандо. Холек – ты уже имел опыт общения с генералом, так что его проверка на тебе. Турмадин – доставите в замок мои письма относительно этого дела. Вручить лично барону Эмери либо лорду-советнику Корсону в руки, – старый лорд открыл ящик стола и протянул следователю запечатанные конверты, – здесь тайные отчеты и план действий, записка сэра Вайриго и ваши отчеты о выездном расследовании. Элет – поедешь к леди Вилле и заберешь у нее бумаги на куратора Морле и магната Зо. Она сейчас у себя дома и уже должна была подготовить все необходимые документы.
– А маркиз Эф? – поинтересовался озадаченный Холек.
– Маркиз Эф, – резонно ответил лорд Динмар и заложил руки за спину, –  сейчас его нету в Мильде. Но, похоже, он решил обосноваться надолго, так что наша первоочередная задача обозначить его агентуру и выйти на его след. Где-то за городом, далеко на севере, у него есть убежище. Пока что мы не знаем его точного местоположения и нельзя дать ему снова скрыться. И еще. Разыщи своего дружка-каторжника. Нурека. Скорее всего, нам пригодится его помощь.
– Нурека? – удивился Холек, – вы знаете его?
– В свое время ты все узнаешь. Надеюсь, каждый из вас понимает, насколько важны ваши поручения.
– Понимаем, – кивнул за всех Турмадин.
Когда следователи вышли, лорд Динмар одарил наставницу Салет внимательным взглядом и обратился к ней.
– Рин, и все-таки я удивляюсь вашей проницательности. Подкупить слугу…
– Мой лорд, большая честь для меня служить вам, – проводя рукой над канделябрами, отчего сами собой загорались свечи, наполняя комнату пряным ароматом воска и жарким масляным теплом, чуть кивнула волшебница и улыбнулась.
– Рин, вы как всегда очень любезны, – кивнул лорд Динмар.
– Что вы распорядитесь делать с Сотом? – мрачно спросил агент Бенет.
– До окончания расследований, – не колеблясь, решил судьбу своего неверного слуги старый лорд, – подождет под арестом в форте, а потом – плетей и в каменоломни.
Бенет кивнул, глядя в стол, собрал свои папки и, сосредоточенно опустив взгляд в пол, вышел из кабинета следом за остальными.
Наставница Салет сняла с огня чайник и начала готовить питье. Ее руки в широких накрахмаленных рукавах так и парили над столом, завораживая магическими пассами. Волшебница подняла голову и ее золотистые глаза снова встретились со взглядом лорда Динмара.

***

Если вести повествование в логическом, а не в хронологическом порядке и рассматривать дело каждого из агентов в отдельности, то стоит рассказать о том, что как только они вышли из кабинета полицмейстера, каждый без особых промедлений тут же направился по своему поручению. Турмадин велел седлать коня, энергично вскочил в седло, так что ноги лошади чуть не подогнулись под его весом, и с таким энтузиазмом дернул вожжи, что рыжий конь заржал и взвился на дыбы. Но поскольку рыцарь был опытным наездником, он одной рукой придержал свою маленькую едва не улетевшую прочь шапочку, а второй так осадил строптивого скакуна, что тот сорвался с места в карьер и вылетел в предупредительно распахнутые ворота так, что только и мелькнули хвост, грива и голубая мантия рыцаря, а открывший ворота гвардеец едва успел отскочить прочь. Детектив Бирс отправился в кабинет, сочинять предлог, под которым он сможет проведать гранда Попси в тюрьме и для пущего вдохновения заперся и не отвечал на стук. Элет, оделся как на парад, не забыв свои шпионские черный плащ и шляпу,  повязал поверх модный сине-оранжевый шарф, пешком вышел на Южный проспект, где остановил извозчика и укатил прочь. А Холек зашел в курьерскую, начертал и сунул в ящик для посыльных, чтобы отнесли в почтовую контору записку для Нурека, и отправился бродить по форту в раздумьях о том, с какой стороны лучше подойти к расследованию личности генерала Алексия. Он поднялся на второй этаж, прогулялся по галереям, дернул ручку запертой канцелярии и, наконец, заглянул в свою келью. От вида собственного, так давно покинутого им жилища ему стало совсем тоскливо. Со времен его отъезда, кроме образовавшегося на столе слоя пыли, так ничего и не изменилось. Все было по-прежнему. Огарок и книга на столе, старая, с застиранной наволочкой, подушка поверх неаккуратно застеленной кровати. В шкафу, где ужасно пахло нафталином – его парадная мантия, та самая, серая с серебром, которую ему еще летом сшила и украсила вышивкой Райне. Холек вздохнул, подвинул табурет и подсел к столу. Ему попался на глаза запечатанный конверт, подписанный красивым, почти каллиграфическим, до боли знакомым почерком. Он вспомнил слова доктора Миксета и Элета, дрогнувшей рукой взял его со стола, смахнул пыль и разорвал хрусткую, начинающую отсыревать бумагу. Длинный, полный отчаянья и боли разбитого сердца текст:
«…Все кончено. Я никогда не вернусь к тебе. Я больше не хочу видеть тебя. Если будешь искать меня, у меня появились покровители, и ты поплатишься за свою настойчивость…». Холек еще раз перечитал записку и безошибочно определил, что рука, держащая перо, дрожала, что слова вымучены, и что трудно сказать, кому было тяжелее. Сейчас Холеку, в измученной душе которого что-то упало и со звоном разбилось от этих слов, или Райне, в отчаянии бросавшейся бессильными угрозами и оскорблениями. Холек моргал глазами, и по всему было понятно, что его затуманенный болезнью разум просто не может охватить всей трагедии случившегося. Он рассеянно сунул письмо в рукав, вышел из кельи и направился в канцелярию. Но дверь была по-прежнему заперта. Наставница Салет еще не вернулась от лорда Динмара, а Пек и Симона еще не явились на службу. Зато на первом этаже в холодном зале по фехтованию нашелся учитель Юкс. Не дожидаясь пока первые ранние служащие придут на занятия, он в одиночку отрабатывал удары с шагами. Рукава его длиннополой рубахи резко хлопали, длинный меч со свистом рассекал воздух, а легкие сапоги почти бесшумно скользили по грубым, пружинящим под ногами доскам. По стенам горело несколько светильников, и длинные трепетные тени прыгали по низким кирпичным сводам в такт его легким движениям. Двери на улицу были неприкрыты. Запах горелого парафина и сала стоял в холодном, почти морозном воздухе.
– Мэтр Холек! – приветствовал учитель Юкс и чуть улыбнулся. Старый учитель фехтования безошибочно определил то, что со следователем что-то не так, но промолчал, и, поклонившись следователю, многозначительно опустил глаза.
Глядя на этого высокого, облаченного в темно-серую мантию с желтым воротником, узколицего простоволосого старика со смиренным лицом и тощими жилистыми руками, Холек совсем растерялся, не зная, как начать беседу. Он опустил руки, и конверт с легким шелестом выпал из неподвязанного рукава.
– Она ушла? – только и спросил он.
Учитель кивнул.
– После самой длинной ночи.
– Вы не смогли ее удержать?
– Нет, – покачал головой учитель и, сделав долгую паузу, словно раздумывая, стоит ли давать такой совет или нет, все-таки решился, – но она была очень расстроена. Кажется, она не хотела уходить. Вам обязательно следует навестить ее.
– Возможно, – вздохнул Холек. Он слышал слова, но почему-то плохо понимал, что ему говорят, – а что за покровители?
– Какие покровители?
Холек поднял письмо и попытался читать вслух, но учитель фехтования только махнул рукой.
– Чего только люди не пишут от отчаяния. Да и после всего пережитого – чего вам бояться.
Холек хотел съязвить и сказать про страшный Черный Приют, про недружелюбный и подозрительный Урм, про Ледяную Деву, и про то, как они бежали по ночному зимнему лесу, унося в своих сердцах страшную тайну за которую чуть не поплатились жизнями, но встретился взглядом с учителем фехтования и понял, что вряд ли его тайна страшнее, чем та, которую пережил и носил в своем сердце этот тихий пожилой, зеленоглазый старик. И что на любое его дерзкое слово учитель фехтования лишь улыбнется с сожалением и понимающе разведет руками, отчего ему, Холеку, от собственного малодушия станет не только противно, но еще и стыдно.
Следователь вздохнул и прикусил язык.
– Быть может, вы правы. Я схожу.
Учитель Юкс коротко кивнул. С треском распахнулась плохо прикрытая дверь. С улицы ввалилась шумная, словно нарочито грохочущая сапогами по доскам компания каких-то гвардейцев и с крикливыми и шуточками  принялась раскладывать свое снаряжение.
– Когда вы сможете приступить к занятиям? – напоследок спросил учитель фехтования.
– Не знаю, – рассеянно ответил следователь.
– Тогда я, полагаю, на этот вопрос ответил мэтр Миксет.
Утро двадцать первого февраля еще не наступило, как Холек уже занялся делом. Первое, что он совершил, он вышел на Южный проспект, дошел до проспекта Лордов и, пропустив один омнибус, встал на подножку второго так, чтобы извозчик не заметил его и бесплатно покатил к площади Фонтана, где в магистрате узнал, что у барона Гандо есть уже не один, а два адреса. И что на перекрестке бульвара Сирени и проспекта Лордов ему в качестве награды за победу над герцогом Булле, пожалован целый недавно построенный дворец.
Размышляя над тем, с какого дома лучше начать, и как сделать все в лучшем виде, Холек сам не заметил, как выходя из здания магистрата, на обледеневших ступеньках лестницы едва не налетел на какого-то старичка, который очень ловко увернулся в сторону, но все-таки не удержал в руках и уронил папку с бумагами, отчего листы так и брызнули веером во все стороны.
– Простите меня! – сокрушенно воскликнул Холек, но только взглянув на оппонента так и раскрыл рот от изумления.
– Вы так неуклюжи, мэтр Холек! – яростно зашипел на него Адам Роместальдус, – немедленно помогите мне собрать бумаги! Они все до одной государственной важности!
Повинуясь этому властному приказу, Холек замахал рукавами, запрыгал вниз по ступенькам, в бесплодной попытке настичь разлетевшиеся по сторонам листы, и даже поднял пару, но происшествие не обошлось без потерь – несколько важных документов все-таки попали под колеса проезжающей кареты, и когда Холек вернулся к агенту, в руках его были только жалкие грязные ошметки.
– Простите…– смущенно опуская плечи, промямлил он.
– Выбросите эту гадость и никаких прощений, – с брезгливой злостью морщась на грязные клочья, бросил агент, – юноша, вы просто бегемот, неуч и хам! Вы не заслуживаете титула принца-изгнанника Марка Вертуры инкогнито!
И чуть тише, заговорщически, добавил:
– В это воскресенье в новом дворце состоится триумфальный бал в честь победы барона Гандо над герцогом Булле! Барон холост и поговаривают, что хозяйкой бала будет некая леди Кая Райне! Так что сегодня я жду вас в «Морском Льве». Бросайте все и приходите с наступлением темноты. Явка обязательна и неизбежна!

***

– Земля вечной ночи, – дрожа всем телом, сквозь зубы прошептал Холек. Он вспоминал холодные сумерки и темный северный лес, сумрачные сырые, пропахшие подмокшим деревом, гнилью и дымом комнаты гостиницы и Черный Приют. Беспокойные кошмары, сумрачные видения Ледяной Девы и тоскливый, разносящийся по лесу, преследующий их, стоящий до сих пор в его голове вой.
Его сапоги промокли, зуб не попадал на зуб. Снова начиналась метель. Он прошел по Южному проспекту, свернул на Широкую улицу и направился к Рябиновому бульвару и вышел к знакомому дому. Было еще светло. Холек подошел к парадной трехэтажного желтого здания и, не смотря на то, что он очень замерз, остановился, чтобы все-таки решиться на задуманное и покурить. Перед фасадом из снега торчали ветви густого кустарника. Летом шиповник расцветал и окаймлял дорожку от мостовой до дверей густыми,  усыпанными ароматными цветами над которыми всегда вились шмели, зелеными кущами. На первом этаже, за стеклами алели тяжелые толстые шторы. Одна из них была чуть отодвинута, но заглянуть в комнату следователь не сумел. Где-то у перекрестка, звонко стучал рычаг колонки. Вода с шумом лилась в жестяные ведра. Проехали сани. Холеку отчего-то стало страшно. Страшно не от того, что Райне, увидев его, захлопнет перед ним дверь и не от того, что она заплачет или накричит на него. А от того, что сейчас, от этого разговора, случится что-то космически необратимо-важное, что-то, что навсегда изменит его жизнь. Он хотел постоять еще, отсрочить этот роковой момент, но холод брал свое. Холек еще немного потоптался перед парадной, вызвав недовольный взгляд вышедшей на улицу незнакомой пожилой женщины и все-таки вошел.
Поднявшись на второй этаж, постучал в знакомую обитую досками дверь.
– Да! – услышал он радостный, знакомый голос. Не спрашивая, кто там, щелкнул засов и дверь распахнулась.
– А, это ты…– разочарованно всплеснула руками Райне и зло посмотрела на него.
Холек молчал.
– Зачем ты пришел? Я же сказала не писать и не приходить ко мне больше! – совсем разозлившись и всплеснув ладонями, словно желая вцепиться в него, заявила она, – забудь мой дом!
Холек просто смотрел в ее серо-зеленые глаза, глядящие куда-то мимо него, на ее сложенные на груди, словно в попытке отгородиться, тонкие руки.
На ее плечах была тяжелая красная, расшитая золотистой нитью мантия, в аккуратно расчесанных и уложенных волосах бардовая лента, на шее кулон с дракончиком, а на левом запястье бронзовый браслет. Нарядная, в своей самой лучшей одежде, она ждала гостей.
Холек хотел что-то сказать, но все слова перемешались в его голове.
Райне сглотнула и спросила снова:
– Так и будешь молчать?
– Нет, – ответил он, – я подумал… наверное я зря зашел…
– Зря! Вот и вали отсюда! Вали по своим вечно важным делам, к своим фантазиям, книжкам и своим вечным проблемам! Давай иди, спасай мир! И без тебя хорошо!
Холек вдохнул. Ее агрессия придала ему сил. В его глазах вспыхнул огонь.
– Я обещал вернуться и я вернулся, – сказал он тихо и четко и добавил, стараясь говорить так, чтобы не дрожал голос, – я прошел этот путь только ради тебя. Я обещал. И я выполнил обещание, потому что я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе. И только для этого я и вернулся.
– Вот, – выкрикнула она и раздраженно всплеснула рукой, – то из него и ласкового слова не вытянешь, то теперь нате вам! – и она звонко хлопнула себя ладонью по бедру, – поздно! Все, поздно! Ты опоздал!
– Кая, прости меня, – тихо и очень внятно сказал Холек.
– Что прости? Что ты поломал мне всю жизнь? Прощаю. Все прощаю. Только оставь меня! Я, между прочим, жду кое-кого! – и она кокетливо закатила глаза, но ослепленный ее словами следователь не заметил этого и не отреагировал, чем рассердил ее еще больше. Он протянул руки, чтобы обнять ее, но она шарахнулась назад в квартиру и спрятала руки за спиной.
– Убирайся отсюда! – зло бросила она, и ее глаза яростно блеснули, – вон!
И Холек попятился назад.
– Вон из моего дома! И не появляйся тут больше! – зарычала она и на ее глазах навернулись слезы, – ее гнев больше не мог преодолеть отчаяние, и она была уже готова сломаться, но Холек уже не мог идти дальше. Он стоял в недоумении, не зная, что делать в таких случаях. Все книжные герои, все анекдоты и рассказы знакомых о подобных случаях повылетали из его головы. И сейчас он только и смог сказать что:
– Я вернулся! Вернулся к тебе! Ты помнишь? Я обещал? Я выполнил обещание! Я вернулся, чтобы взять тебя в жены…
– Убирайся из моего дома! – Райне смотрела на него через зеркало на стене, и слезы градом катились по ее щекам, – убирайся и не появляйся больше… Уходи!
Холек отступил на шаг и девушка, воспользовавшись моментом, захлопнула перед ним дверь. Изнутри загремел засов, и раздались удаляющиеся шаги. На площадке выше из квартиры высунулся растревоженный сосед.
– Разорались тут! – ворчливо прокричал он, – а ну прочь из подъезда! Полицию позову!
– Марк Вертура! Следователь второго отдела полиции! – злорадно бросил Холек.
– Вот полиция пошла! Никакого порядка! Куда катится мир! – огрызнулся старичок, и дверь на верхней площадке с грохотом захлопнулась. Холек остался один. Он прошел полпролета вверх, уселся на деревянные ступеньки у окна, и хотел было закурить, но вспомнил, что Райне может почувствовать дым.
– А ну и пусть, – злорадно подумал он, – ей было плевать, вот и мне плевать.
И он чиркнул спичкой по стене. Трубка раскурилась быстро, а следом пошла в ход и припасенная на такой случай фляга с вином. Так он сидел минуты две, пуская в темный потолок дым и прикладываясь к сосуду, пока на площадке ниже снова не щелкнул засов, и не распахнулась дверь.
– Ты еще тут? – услышал он спрашивающий куда-то вниз голос Райне – убирайся вон! Я же сказала тебе!
– Не приказывай мне. Я не твой холуй, – вяло ответил Холек.
– Ах вот ты где! – крикнула Райне и с грохотом взбежав по лестнице, вдохнула побольше воздуха, чтобы сказать что-то очень оскорбительное, но Холек поднял руку и остановил ее.
– Хочешь отругать меня? – спокойно глядя ей в глаза, спросил он.
– Да! – яростно выдохнула она и в бешенстве топнула по ступенькам.
Холеку очень хотелось сказать ей, что она дура, но ему снова отчего-то вспомнился опасный парк Смирре, генерал, поездка с шерифом Гассе, Урм, Приют, и все прочее, а особенно недавний взгляд учителя Юкса, так что он сдержался, вздохнул и спокойно ответил:
– Говори, я слушаю.
– Ты! Ты…– растеряв всю свою уверенность, выкрикнула Райне и взмахнула руками, – если хочешь, сиди тут хоть до ночи! Мне все равно!
И она побежала вниз, в квартиру и с грохотом захлопнула за собой дверь. Но выпитое уже ударило в голову следователя и слова не произвели должного впечатления. Он еще раз затянулся и отхлебнул из фляги. Ситуация была премерзкая, и в глазах Холека читалось полное отвращение к происходящему. Вино притупило его чувства, и ему показалось, что сейчас Райне одумается и вернется к нему, приползет на коленях, будет плакать и извиняться перед ним, пригласит к себе, и от этого осознания собственного превосходства на лице следователя появилась довольная и пьяная улыбка. Но всего этого не случилось, и так, в мечтаниях, он просидел еще минут десять, прежде чем не услышал, что к парадному подъехала сопровождаемая верховыми карета. Кучер щелкнул вожжами, и лошади остановились. Сообразив неладное, Холек вскочил и бросился к окну – по дорожке между голых кустов к дому шел человек, чья походка показалась следователю подозрительно знакомой. Холодный пот прошиб Холека, руки сжались в кулаки. Он быстро выбил трубку о подоконник и поспешил к лестнице на чердак, чтобы избежать встречи с бароном Алексием Гандо.

***

Когда дело касалось женщин, Элет всегда знал как надо себя вести так, чтобы явиться в лучшем виде. Прежде всего, он узнал у архивариуса Верита, что леди Влада Вилле является не больше, не меньше как леди-наставницей королевской Академии Мильды, а также профессором магнетических наук и канониссой пансиона для одаренных девиц. Со знанием дела он доехал до улицы Скрипок и приказал извозчику остановить у невысокого, крашенного серо-голубой краской забора. Изящный, с тремя высокими крышами особнячок живописно возвышался в окружении разбитой в саду рощицы вечнозеленых сосен и голубых пиний. В окнах поблескивали богатые красные и золотистые витражи, на парапетах балконов – резьба. Где-то на легком ветру тихо перезванивались тяжелые металлические колокольчики, заставляя прислушиваться к своему густому мелодичному звону и, словно бы подчеркивая стоящую вокруг глухую, снежную тишину зимы. У забора, в саду и на дорожке было пусто и, отпустив извозчика, помощник старшего следователя смело вошел в калитку и зашагал к дому. Почти дойдя до крыльца, он приметил движение под фронтоном.
Крошечный глазок точного оптического прибора мигнул ему зеленой точкой и едва заметно повернул объектив. Поднявшись на крыльцо, агент сорвал со своей белокурой шевелюры капюшон и со всей почтительностью поклонился, демонстрируя всем видом, что разгадал незримого стражника. Когда он подошел к двери, где-то в стене что-то щелкнуло, и дверь сама собой приоткрылась. Элет вошел.
Его встретила нарядно одетая в мантию серо-голубых тонов советницы Вилле и в голубой же шапочке на длинных светлых волосах, девица. Ее красивые, идеально очерченные руки были обнажены до локтей, и на обоих запястьях Элет с легким удивлением приметил тонкие и едва заметные, похожие на магические татуировки. Такие носили личные шевалье и телохранители барона. Поговаривали, что его светлость и приближенных к нему охраняют не люди, а привезенные с Архипелага машины-автоматы ничем не отличающиеся от людей, но гораздо более ловкие, быстрые, умные и расторопные чем обычные слуги. Девушка улыбнулась Элету и мягким звенящим голосом поинтересовалась, для чего пришел господин следователь из второго отдела полиции.
Тот, ничуть не смутившись, ответил, что явился по личному поручению высокого лорда Динмара для того чтобы забрать письма и побеседовать с леди-канониссой. На это служанка ответила, что леди Вилле, к сожалению, сейчас занята и что она может предложить господину следователю отдохнуть с дороги и выпить вина. На что Элет и согласился. Он был очень рад, когда юная служанка попросила его сменить сапоги на мягкие домашние туфли и оставить плащ, провела его в гостиную, где усадила на низкий, как в салоне, укрытый серыми и голубыми, расшитыми серебром подушечками диван, а для того, чтобы время текло быстрее, принесла кувшин с вином, вазочку с закуской и фужер. Сама уселась напротив, на ковер на колени. Элет видел ее идеальные лодыжки, обнаженные запястья, открытую шею и дивился этим серым, глядящим на него, ясным и проницательным глазам. На лице служанки играла легкая улыбка. Сколько не наблюдал за ней помощник старшего следователя, казалось, она ничем не выказывала своего неестественного происхождения, и как он не смотрел на нее, его любопытный взгляд так и не смог придраться к ее облику и разгадать в ней черты лишенной человечности машины. Сидя на полу, на толстом мягком ковре служанка чуть покачивалась, моргала, а грудь под тяжелой мантией вздымалась и опускалась в такт дыханию.
– Вы хотели что-то спросить? – поинтересовалась она своим мелодичным звенящим голосом.
– По чести да…– салютуя ей кубком, признался Элет, – вы автомат?
– Почти, – по новой доливая ему легкого зеленоватого вина, с улыбкой ответила служанка и лукаво подмигнула ему. Ее руки чуть подрагивали, и искрящаяся струя колебалась, переливаясь из кувшина в фужер.
– И сражаться вы тоже умеете? – осторожно поинтересовался помощник старшего следователя, – с самого рождения?
Девушка скромно потупила глаза.
– Несмотря на то, что Нема генетически и физиологически не полностью идентична нам, людям, ее сердце наделено самыми лучшими человеческими качествами, – послышался мягкий голос, невольно заставивший Элета вздрогнуть – настолько неслышно хозяйка дома вышла на балкон гостиной. Элет поежился. В этом низком и ровном голосе звучало что-то певучее и одновременно непоколебимое, словно шум вечного прибоя в высоких скалах чувствовался за этим завораживающими звуками, – Ленай Элет, – констатировала канонисса, – зять леди Салет. Приятная встреча.
Элет вскочил с подушек и раскланялся со всем приличием. Нема осталась сидеть. Она опустила голову, чтобы никто не видел, как ее щеки чуть покраснели, а на губах появилась смущенная улыбка. Канонисса Вилле подошла к резному парапету из светлого лакированного дерева и, придерживаясь рукой, спустилась в гостиную. По ней нельзя было сказать, сколько ей лет – быть может, тридцать пять, а быть может и пятьсот пять – время не коснулось этого спокойного, казалось бы, отлитого из блестящего, горячего воска лица и, было совершенно не властно над светлыми блестящими глазами и изящными руками волшебницы. Тяжелая свободная мантия из голубой ткани струилась до самого пола, одновременно простая длиннополая рабочая жилетка, надетая поверх, была украшена легким, таким же, как татуировки на руках служанки узором, а рукава серой рубахи подвязаны для письменной работы. На шее, на серебряной цепочке висели очки для чтения, а из-под края мантии выглядывали длинные носы расшитых бисером зеленых магических туфель. Лицо канониссы было одновременно открытым и таинственным. Казалось, как только она вошла, все звуки вокруг притихли, и остался только далекий и легкий звон подвешенных у окна цилиндрических колокольчиков за окном комнаты на втором этаже.
Только тут Элет понял, что в доме, не слышно никаких привычных звуков с улицы – ни чириканья веселых снегирей на ветвях пиний и сосен во дворе, ни вечных сквозняков в рамах, ни стука копыт и повозок на дороге за забором снаружи на улице скрипок, где неподалеку располагалось немало домов известных мастеров музыкальных инструментов, лавок и студий. Казалось, ватная тишина стояла в помещении, и сколько Элет не напрягал слух, он не мог уловить этих, казалось бы, незаметных в повседневной жизни, но так недостающих сейчас звуков. – Приветствую вас, сиятельнейшая леди Вилле! – запоздало приветствовал канониссу он и с размаху поклонился волшебнице.
– А вы действительно милый юноша, – прицелилась в него из лорнета канонисса, – Рин писала о вас только хорошее. Но вы тут не для бесед о здравии своей тещи, и у меня на разговоры тоже не так много времени. Перейдем к делу.
– Да…– согласился обескураженный Элет и, собрав воедино рассыпающиеся как карточный домик мысли, ответил, – я по поручению сэра Динмара. Он сказал, что у вас есть какие-то письма. И досье. На ревизора Морле и некоего Зогге… Он был очень обеспокоен…
Элет был окончательно сбит с толку. Он пытался заглянуть в глаза волшебницы. Пытался сделать из себя того самого отважного воина, который всегда находит нужные слова и жесты, чтобы не уронить свое достоинство в общении с женщиной, рыцаря что так смело сражался с ожившими мертвецами в Черном Приюте, и потом нес больного товарища через льды, но под этим мягким, но полным неведомых и непостижимых ему силы и спокойствия взглядом вся его солдатская молодцеватость вмиг испарилась напрочь. В сидящей напротив него женщине было столько величия и силы, что все слова вдруг показались ему самому какими-то неловкими, глупыми и неуместными.
– Похоже, мастер Ди зашел в тупик, – начала свою речь волшебница – О н сбит с толку. Он пытается понять мотивы заговорщиков, сопоставляет факты, но, как показало наше небольшое расследование, есть немалые шансы, что он ищет того чего нет.
– Но как же так… Я не понимаю…– попытался Элет.
Канонисса достала из рукава конверт и протянула помощнику старшего следователя.
– Письмо, – продемонстрировала она конверт и пояснила, – это из Гирты. Они ставят амбиции сэра Булле выше королевской безопасности, но все-таки кое-что прояснили касательно магната Зо. Что касается ревизора, это человек сенатора Парталле. Чего бы он ни делал, избегайте его, он – это не ваша забота. Мои наилучшие пожелания Рин.
Она потянула Элету письмо, поднялась из своего кресла и вышла из гостиной. Элет встал с дивана, и было шагнул за ней, но Нема перегородила ему путь. В ее руках уже был плащ помощника старшего следователя, который она помогла надеть ему на плечи, подала трость и шапочку, Элет бросил тревожный взгляд в дверь гостиной, в сторону рабочего кабинета, где исчезла загадочная хозяйка дома и, вздохнув, вышел на крыльцо.
Пройдясь по свежему воздуху Элет почувствовал, что дышать ему стало заметно легче. Только здесь, на морозной свежести он осознал, насколько сухим и наэлектризованным был воздух в только что покинутом их доме.
Он вышел из особняка и, чтобы развеяться, бодро постукивая тросточкой по накатанному насту, зашагал к питейному дому «Морской Лев», где, судя по записке, которую вручил ему прямо в седло за секунду до отъезда курьер, агент Роместальдус назначил ему встречу по какому-то очень важному делу.
Вечерело. Где-то на западе, над кронами кленов, над крышами домов, окрашивая небо в яркие золотистые с синим тона, светило пронзительное вечернее февральское солнце, но над городом уже сгущались приходящие с севера тучи, а с востока накатывалась лазоревая вечерняя тьма. Еще золотилась кромка облаков, еще последние лучи зимнего солнца отражались на крытых сусальным золотом куполах церквей и восьмиконечных, обращенных на восток, крестах, но в городе уже повсюду закрывали ставни и лавки. Прохожие на улицах поднимали головы к небу, потеплее закутывались в плащи и спешили, чтобы успеть дойти до дома, прежде чем начнется снегопад.
Первые легкие порывы ветра качнули верхушки деревьев. Сорвали снежинки с покатых крыш и иголок, стоящих вдоль дороги декоративных сосен. Казалось, все звуки затихли, и дома и стены и люди и весь город насторожено прислушивается, долго ли еще, до прихода неминуемой снежной бури.

***

Холодало. За окном было еще не темно, но уже сгущались сумерки. Наставница Салет сдвинула шторы, и как раз ожидала, когда нерасторопная Симона приготовит чай. Наставница нахмурилась. Симона опять рассыпала и смахнула рукавом изрядное количество крошек и теперь резкими и неточными движениями собирала их с пола, а когда собрала все по одной, снова взялась за чай. Она хваталась то за тряпку, то за чайник, и в целом все получалось хоть и с ученым и важным видом, но со стороны выглядело абсолютно несуразно и бестолково. Девушка не скрывала своего беспокойства. Словно почуяв что-то приближающееся, она замерла, прислушиваясь к чему-то за стенами, а через мгновение в коридоре загремело, дверь с грохотом распахнулась, и в комнату танцующей походочкой ворвался Адам Роместальдус.
– Буря. Отлично. – с  порога закричал он, – и чем сильнее тем лучше. То, что нужно. Рин, надеюсь, сегодня вы порадуете нас хорошим штормом, прямо как в моей буйной молодости?
Стараясь не оборачиваться, Симона замерла над чайным столиком и с интересом скосила глаза поверх очков.
Словно не замечая ее, агент проследовал к столу леди-наставницы, рывком сорвал с головы шапочку, заломил за локоть трость и с гибкостью циркового жокея совершил кокой-то развязно дикий и одновременно романтически-галантный поклон.
– Вы задержались, – совершенно не смутившись подобного обращения, холодно ответила наставница Салет.
Агент громыхнул тростью об пол, оперся о нее и с важным видом сообщил, что принес записку от мэтра Тирэта, которое между делом захватил, пробегая мимо комендатуры Южного района.
И протянул письмо.
– Будьте любезны, положите на стол, – также коротко ответила наставница. 
Манерно опустив конверт в лоток для писем, шпион наконец-то соизволил заметить Симону и пошел на нее.
– Адам Теодор Роместальдус, юная леди, к вашим услугам, – цокнув язычком, сходу представился он, – а как ваше прелестное имя?
– Можете именовать меня Симоной Эмрит, – ответила она также скромно. Старичок, было, подался на нее, но она не сдвинулась с места и он, будучи ростом на полголовы ниже нее, уперся носом в рукав ее фиолетовой мантии.
– Наслышан о вас! Очень приятно! – задирая подбородок вверх, чтобы заглянуть невозмутимо возвышающейся над ним Симоне в лицо, закричал он. Симона не успела спросить, хорошего или плохого, как наставница Салет вскрыла конверт и, пробежав глазами по строкам, недоверчиво покосилась на шпиона, и обратилась к нему:
– Адам, я могла бы предложить вам чаю или вина, но судя по вашему посланию, время не терпит. Вы читали это?
Старичок подлетел к столу и наклонился к бумаге, сделав вид, что плохо видит так, чтобы приблизить лицо к ароматным золотистым кудрям наставницы, достав огромные круглые очки без оправы, взглянул в текст и, только и важно, с наигранным самодовольством, произнес – да вот вы все говорите… А ведь опытный агент никогда не опаздывает, а приходит вовремя! Но, вы же понимаете, это работа только для профессионала!
– Именно поэтому сэр Михаэль и вызвал вас.
– Рин, я не понимаю одного, – ехидно намекая на некие весьма важные обстоятельства, заискивающе пропел старичок, – при чем здесь я? Почему бы этим делом не заняться славнейшему, умнейшему, ловчайшему и рассудительнейшему сэру Бенету? Он же такой профессионал, что арестует вора, даже когда тот еще ничего не украл…
– Мастер Ди считает, что вы лучший, – не дослушав кривляний шпиона, спокойно ответила наставница.
– А с чего только сейчас? Должно было пройти почти два десятка лет, прежде чем он сменил свое мнение? – ехидно тряхнул головой старичок и добавил, – черт с ним, мнение старых резонеров меня не интересует. А позвольте узнать, какого мнения вы, Рин, о моей сиятельнейшей персоне?
– Мое мнение о вас всегда будет неизменным, – совершенно не изменившись в лице, ответила наставница все тем же спокойным и холодным тоном. От этих слов птичьи глазки старичка вспыхнули и, довольно потирая ручки, он отскочил от стола и произнес.
– Ах, только ваши слова согревают мое остывшее с годами сердце! Но мне нужны инструменты. Где этот старый хрыч Пемкин? Или он уже помер? Кто вместо него?
– Там же где и всегда, – резонно ответила наставница Салет и, достав из стола бумагу, выписала агенту записку, – он выдаст все необходимое…
– Подайте мне машину времени, чтобы вернуться в прошлое и надрать уши этому вашему сэру Бенету.
– …Для этого дела…
– А высокий лорд…
– Считайте это его разрешение.
– О, не смею сомневаться! – галантно кланяясь и прикладывая жилистую ручку к тощей груди, многозначительно подмигнул агент и, погрозив пальчиком, добавил, – когда я вернусь, не забудьте, как обещали, чаю с вином! Ждите меня к часу ночи!
И все такой же танцующей походочкой вылетел из комнаты.
Едва за шпионом закрылась дверь, Симона быстро разлила по чашкам чай, поднесла первую наставнице, вторую взяла себе и подсела к чайному столику. Ее взгляд был печальным.
Повисло молчание.
– Сэр Роместальдус кажется очень несчастным человеком, – констатировала она тихо.
– Это так, – выдержав паузу, согласилась наставница Салет.
– Почему?
– Как и все люди без прошлого и будущего, – загадочно ответила волшебница.
– Вам тяжело, когда он рядом, – слова Симоны звучали скорее как утверждение, чем как вопрос.
Наставница Салет молча кивнула. Ее взгляд остался таким же непроницаемым и светлым, но ушел куда-то вглубь, словно обращаясь в прошлое, как будто воспоминания пережитого много лет назад горя, пробудились в ее сердце, снова и снова заставляя страдать ее душу. 
Молчала, опустив голову и Симона. Пряди темных, почти черных волос упали на лицо. В этом холодном кабинете с подвесными газовыми лампами на стенах, с большой печью, с зеленым выцветшим ковром и просторными конторскими столами на массивных ножках ей было неуютно и холодно. Наставница молчаливо досадовала, что она не бойкая и расторопная Райне. Холек, входя в кабинет, был печален и опускал взгляд. Даже Пек до самого отъезда в столицу, и тот как-то сторонился старшей его почти что на десять лет Симоны. Ей было грустно от того, что все хотят видеть в ней Райне – умелую, быструю, аккуратную и приветливую, а главное всегда идеально выполняющую все возложенные на нее обязанности. Всегда лучше подметающую пол, готовящую чай и быстро находящую потерянные в путаных папках стенных шкафов бумаги. Никогда не опаздывающую и всегда остающуюся сколь нужно поздно.
Ветер за окном крепчал, и Симона с тоской ждала, когда леди-наставница отпустит ее домой.
– Холодает. Где-то сквозняк. Симона, проверь шторы, – распорядилась наставница Салет. В ее голосе не было ни досады, ни раздражения. Насколько Симона успела узнать ее, начальница канцелярии никогда ни с кем не ругалась и никогда не выказывала своей антипатии, отчего, порой, Симоне даже казалось, что это она сама себе придумала этого призрака Райне. Придумала, что все смотрят на нее не так, придумала, что все считают ее чужой в этом давно знакомом и таком разностороннем коллективе. Но вот кто-нибудь упоминал с сожалением имя леди Райне, или бросал ожидающий, полный нетерпения взгляд на трижды переписанную официальную бумагу и все беспокойства возвращались. Симона не хотела говорить об этом – когда все было нормально, не было повода, когда повод появлялся – не было ни смысла, ни толку высказывать это тем, кто с досадой за ее спиной глядел на часы и махал рукавом, или просто по три раза повторял одно и то же пока она не запишет сказанное без ошибок, клякс и помарок. Как, к примеру, просьба проверить шторы. Если ветер, значит надо не забыть проверить рамы и закрыть форточку, чтобы не проморозить канцелярию. Райне никогда не забывала об этом, а вот ей, Симоне, приходится постоянно напоминать и это, наверное, хотя она, конечно же, и не подавала виду, ужасно раздражало наставницу. Симона вздохнула. Она держала горячую чашку в руках, кипяток обжигал ей ладони, но боль скорее отвлекала от дурных мыслей, поэтому Симона еще крепче сжала почти что нестерпимо жгущий пальцы фарфор и опустила голову…
Молчание длилось недолго.
– Мы идем на крышу, – обдумав что-то очень важное, внезапно распорядилась наставница, – приготовь плащи и шарфы, будет холодно
Волшебница сняла с шеи цепочку, на которой рядом с распятием и образом святой Ирины висел маленький ключ и с видом человека решившегося на что-то очень тяжелое и очень важное, вставила его в едва заметную скважину в стене рядом со своим стенным шкафом. Деревянная панель со щелчком откинулась на невидимых пружинах, открыв потайное отделение сейфа за спинкой кресла наставницы. В нем на подставке стоял красивый посох с вырезанными по всей длине рисунком и ярко блеснувшими в навершии алыми и синими камнями. Тут же висел пояс волшебницы с прицепленными к нему амулетиками и коробочками-тфилинами. Наставница сняла со стола лампу и пригляделась к амуниции – камни и потемневшее золото отразили трепетный свет качающегося в руках огня. Величественная тень волшебницы легла на пол, стену и потолок, когда ее пальцы сомкнулись на неведомом, изрезанном магическими письменами материале и легко извлекли посох из подставки. Казалось, что даже воздух колебался вокруг жезла от проходящей через него силы, но в сгущающихся неверных сумерках было трудно понять так ли это на самом деле, или возможно, это всего лишь игра теней от фонаря в дрогнувшей руке волшебницы. Держа инструмент в одной руке, она подошла к окну, выглянула за штору, убедившись, что сумерки уже коснулись неба, и что тонкая солнечная полоска над заледеневшим до самого горизонта морем вот-вот погаснет, вернулась к столу взяла пояс и застегнула его на талии.
– Пойдем, – обратилась она к стоящей у двери с плащами, шарфами и газовой лампой в руках на цепочке Симоне.
На подоконнике в углу блеснул штормгласс – сейчас колба была прозрачна и только тоненькие иголочки кристаллов едва-едва поблескивали в нашатырном спирте.

***

Как только щелкнул засов двери Райне, Холек спрыгнул с лестницы на чердак, где он прятался пока генерал входил в квартиру, и на цыпочках, чтобы деревянные ступеньки скрипели под сапогами как можно тише, прокрался на площадку второго этажа и, распластавшись по доскам, коварно припал к двери.
– Леди Кая, – услышал он знакомый голос, в котором проскользнули теплые и властные, повелевающие нотки благоволящего к женщине мужчины. Воцарилась пауза, – я рад видеть вас. Жаль, дела государственной важности не позволяют нам видеться чаще…
– Сэр Алексий…– тоже понижая голос, тихо воскликнула она, – для меня такая честь…
И Холек представилось, что она делает перед ним книксен. Он видел, как она складывает руки на животе, как склоняет голову на бок, искоса глядит на генерала и приветливо улыбается ему.
– Для меня честь служить вам, – ответила она, – но, боюсь, мои способности магнетизера слишком малы… я не смогу заменить вам магистра Кирета, мне так жаль…
– В этом нет ничего страшного, – мягко ответил барон, – в городе много одаренных специалистов магических искусств, но это не самое главное…
Барон говорил спокойно и властно, из чего следователь заключил, что он не первый раз приходит в этот дом, а голос Райне был мягким и низким, каким она разговаривала с ним, с Холеком, когда они сидели вместе в холодной темноте в его келье или на диване у нее в комнате, беседуя о снах, книгах, далеких странах и прочей всячине, когда за окнами шел ледяной дождь, или стоял трескучий мороз, а они укрывались всеми пледами, чтобы было теплее, садились как можно ближе друг к другу, и так подолгу проводили время бок о бок, а за стеклом стояла ночь, горели звезды и тусклые свечи и лампы в закопченных окнах домов напротив…
От этого мягкого и тихого голоса следователю стало как-то особенно больно и одиноко. Он сжал кулаки. Ему хотелось сейчас выломать дверь и ударить барона только за то, что она так ласково разговаривает с ним. За то, что барон отвечает ей тем же и совершенно не стесняется этого. Он слышал, как они тихо переговариваются в прихожей – по всей видимости, барон приехал ненадолго – генерал с вежливым сожалением отказался пройти в комнату, но со сдержанной радостью принял поднесенный кубок с вином.
– Ваша забота греет мое сердце, – тихо, словно вспоминая, как правильно надо произносить эти слова, проговорил он, – леди Кая…
– Вы так любезны…– вздохнула Райне, и Холек прямо почувствовал, как она опустила голову, пряча восторженный взгляд, – ваши слова… Он никогда не говорил мне их…
– Марк Вертура? – спросил барон, – не стоит омрачать день упоминанием об этом человеке.
– Простите меня, ваше сиятельство… я…
– Леди Кая, – тихо и ласково произнес барон, – я все-таки надеюсь, мое приглашение быть хозяйкой на моем званом вечере не показалось вам нескромным?
В его голосе чувствовалась скрытая под мягкостью, какая-то глубочайшая тоска и напряженная, словно натянутый канат, воля не дающая выплеснуться наружу ни жестокости, ни страсти, ни злобе. Та глубокая стальная хватка и требовательность к себе, что заставляет солдат уважать генералов, та, что отличает худородных от лордов и та, что делает обычного человека героем, а героя – легендой. То, чего он, Холек, всегда был лишен сам и то, чему завидовал черной, полной низменной ненависти злобой в других людях – благородной, несгибаемой, умеющий прощать и любить самоотверженно и верно воле, что словно клетка заточает мятежный дух, не давая ему дурных послаблений и поблажек, не давая идти против совести и той правды, которую раз и навсегда выбрал для себя разум. Он отлично чувствовал, что за мягкими словами генерала стояло гораздо большее – страшная, всесокрушающая сила благородной натуры, которую чувствуют женщины и которую недальновидные хвастливые глупцы считают за слабость. Барон никогда не угрожал и ни с кем не враждовал. Если было надо, он брал и делал. Если было нужно, он просто шел до конца и сейчас Холек просто физически чувствовал, как Райне плавится в его руках, когда его сильные жилистые, с такими же перебитыми как у Холека пальцами ладони касаются ее запястий, привлекая ее к себе. Как она льнет к его могучей груди и касается лбом его иссеченной шрамами щеки, как ее ладони проводят по его волосам и нащупывают свежие борозды от разбившего голову, помятого в бою шлема. Даже через дверь Холек ощущал ту силу, которая незримыми флюидами разливалась вокруг влюбленных, барон молчал, но его крепкие уверенные руки, его сияющие тусклым стальным пламенем, глаза говорили сами за себя. И сейчас Холек, с замиранием сердца, с давящей в горле болью, ждал только одного, чтобы дождаться того заветного мига, когда этот человек выйдет, чтобы исподтишка, прямо на глазах у Райне ударить его мечем, как много-много лет назад он подкараулил и ударил своего обидчика, юного сына барона Каскаса…
Но другая мысль закралась в его душу – внезапно он осознал, что даже при всем желании, при всей ледяной ненависти он не сможет поднять руку на этого благородного и сильного человека. Не сможет не потому что боится и не потому что барон прежде него перехватит и с хрустом вывернет его руку, или выхватит меч первым, а просто потому что по всему выходило, что генерал гораздо лучше него самого, и что у него нет совершенно никакого ни божественного, ни даже морального права покушаться на эту жизнь и это светлое и всепоглощающее чувство, которое пробудило к жизни сердце барона, и быть может именно оно дало ему волю к победе, в той отчаянной и безнадежной ночной атаке под стенами Ронтолы. Быть может, именно ради своей любви он шел в первых рядах, первым встречая яростные удары вражеских мечей и пуль, сражался с лиловыми рыцарями и автоматом, лез на стены, вел в атаку, воодушевлял на битву отчаявшихся усталых людей. Быть может, именно ради нее ожило его окаменевшее, выжженное сердце, и сейчас Холеку стало страшно и стыдно от того что он может вот так взять и прервать это подаренное Богом, прекраснейшее чувство. Конечно, быть может, он ощущал превосходство этого человека и это говорил в нем рабский страх низшего перед высшим, боязнь даже при полном успехе поднять руку и сделать что-то отчаянное и важное, а быть может в бароне Холек видел себя, только более старшим и сильным, таким, каким мог бы быть, или когда-нибудь будет и он сам, но в любом случае, преодолев первый порыв, он осознал, что ему не следует поднимать руку ни на генерала, ни на так обидно предавшую его Райне. Было вытянув свой короткий меч из ножен, Холек разжал пальцы и отпустил его. Лезвие тихо щелкнуло, бессильно соскальзывая обратно в ножны.
Холек вздохнул. Он, было, хотел развернуться и уйти, как снова услышал голоса.
– Сэр Эмери жалует мне должность главнокомандующего армии Мильды, – ласково похвастался генерал, – но моя победа всегда будет посвящена только вам.
Райне молчала. И Холек внезапно почувствовал, что сейчас она думает о нем. Тяжелая, давящая боль родилась в груди и подкатилась к горлу, казалось, он сам чувствовал, как досада и гнев снова начинают заливать ее сердце.
– Сэр Алексий…– тихо и вкрадчиво, словно боясь собственных слов и тщательно подбирая каждое, прошептала она, – я могу просить вас об одной услуге?
– Если это в моих силах, – ответил он также тихо, – то да.
– Я хочу чтобы он… Марк Вертура, больше не беспокоил меня…– прошипела она тихо-тихо, словно сама, испугавшись собственных мыслей, и ее слова приговором отозвались в висках прислушивающегося за дверью Холека. Он не слышал ответа, но почувствовал, как генерал кивнул, и от этого молчаливого согласия волосы на голове следователя встали дыбом.
– Но разве он еще жив? – слегка изумился, спросил барон.
– Он приходил сегодня, – дрогнувшим голосам, прошептала Райне, – я не хочу его видеть, я не хочу, чтобы он меня беспокоил… Он делает мне больно! – в ее словах проскользнуло отчаяние.
– Я сделаю все, что в моих силах, моя прекрасная леди, – проговаривая слова так, как будто выносил смертный приговор, тихо успокоил ее генерал, и снова наступило молчание. Барон обнимал Райне и так они стояли некоторое время.
Размышляя над важностью момента, замер у двери и Холек. Он было задумался о чем-то, как над его ухом, за досками, грянул отъезжающий в сторону засов и следователю пришлось со всей поспешностью броситься прочь, чтобы не быть пойманным с поличным. Но и здесь его усталый и изможденный болезнью разум сыграл с ним злую шутку – в растрепанных чувствах, с ходу не сообразив, что, снаружи его ждали кучер и охрана, которая непременно схватила бы воровато выскочившего из парадной, и попытавшегося скрыться следователя, и передала бы его в руки только-только обещавшего расправиться с ним барона; он кинулся не вверх, на площадку последнего этажа, а вниз, на первый этаж. И, спохватившись, что ему нельзя наружу, только в последний момент успел отдернуть руку от парадной двери, когда услышал наверху печальные, полные надежды и лучших пожеланий слова прощания и громовые, спускающиеся вниз, шаги. Бешеный взгляд Холека метнулся в спасительный простенок и, отвернувшись спиной к лестнице, следователь только и успел, что накинуть низко на лицо капюшон, выгнуться назад и со всей важностью начать делать вид, что пытается развязать или завязать штаны, как генерал свернул с лестницы и спустился на первый этаж.
Тяжелые шаги ударами тарана отдавались в висках, сердце следователя бешено колотилось, и готово было выпрыгнуть из груди, запах кошек наполнял ноздри удушающим, мерзейшим зловонием, а руки никак не могли нащупать ремень и тесемки…
– Вот народ! Пороть вас всех! – гневно прикрикнул на него генерал, и стальная рука безжалостно толкнула Холека в затылок, так что тот ударился лицом о деревянную стену и, едва устояв на подламывающихся ногах, промычал что-то нечленораздельное.
Хлопнув дверью, не пожелавший дальше марать руки о справляющего нужду в парадной пьяницу, лорд Алексий, вышел на улицу, а Райне осталась стоять на площадке и, вдруг словно спохватившись, что Холек может быть все еще где-то тут, внезапно звонко и печально выкрикнула:
– Ты все слышал? Подлец! Убирайся отсюда вон! Мерзавец! Скот! – и с яростью ударила рукавами по перилам, но оглушенный ужасом и стуком собственного сердца следователь не слышал ее. Он не видел ни слез, ни того, как она в ярости топочет ногами, не слышал, как она хлопнула дверью. В его груди и висках пульсировало не слабее чем от укола адреналина коварного Адама Роместальдуса, его ноги подкашивались от пережитого, а руки тряслись. Шатаясь, он молча вышел из парадной, прикрыл за собой дверь и, присмотревшись сквозь кровавую пелену вдоль улицы, с облегчением сообразил, что спешащий по своим делам барон уже отъехал и последние двое верховых грумов его картежа сворачивают за его каретой куда-то на соседнюю улицу. Он чиркнул спичкой о стену, сломал, бросил ее в снег, и так и не закурив, с трубкой в зубах, ссутулившись, медленно побрел прочь, безжалостно оставив плачущую, посрамленную Райне рыдать от обиды и несбыточных надежд в одиночестве.
В его сердце не было ни злорадства, ни мстительной радости. И даже от ее слез ему не становилось легче. Его мысли путались, и не могли найти правильный путь – обрывки услышанного мешались с беспорядочными выводами, и у него не было ни сил, ни желания приводить их в порядок. Он потерял все, и сейчас он думал только об одном, о том единственном, что у него осталось – его служении и о деле, которое он должен расследовать и преступлении, которое он должен раскрыть.

***

Они поднялись на крышу. Здесь было снежно, холодно и ветрено. Над башенкой крепостной стены чернел поднимающийся высоко к небу оплавленный обгоревший шпиль громоотвода. В снегу темнели большие, укрепленные на стойках, деревянные ящики. Летом в них стояли барометры и какие-то еще установленные Пемкиным, механиком и оружейником тайной полиции, приборы. Но зимой они замерзали, и хрупкое стекло лопалось, так что еще осенью все точные механизмы были унесены вниз и сейчас все эти ящики были всего лишь засыпанными снегом пустыми коробками.
Наставница Салет окинула взглядом бескрайнюю ледяную гладь моря. В ее золотистых глазах отразилось низкое, почти наполовину ушедшее за горизонт, заходящее солнце. Взглянув на часы, волшебница сделала пометку карандашом в блокноте и потребовала у Симоны посох, который та несла следом.
– Вы хотите вызвать бурю, чтобы помочь сэру Роместальдусу? – прямо спросила девушка.
– Скорее усилить ту, что идет с севера, – с легким сожалением поделилась мыслями наставница – возможно, я провела слишком много времени в канцелярии, чтобы у меня получилось без подготовки позвать с нуля полноценный шторм…
– Леди Салет, – огласил стены скрипучий голос и от башенки отделился черный силуэт закутанного в длиннополую мантию маленького человечка в капюшоне. Следом за женщинами на крышу поднялся и неизвестно как почувствовавший что сейчас произойдет нечто важное механик Пемкин, – а как вы узнаете, что именно вы зовете ветер, а не наоборот?
– Сверьтесь с барометром, – проверяя, легко ли лежит в руках посох, коротко ответила волшебница. Как только ее пальцы коснулись металла прибора, первый тяжелый порыв ветра, вестник опускающейся на город бури с силой ударил стены, пронесся над крышами города.
– Стрелка быстро падает, – старчески возвышая голос, сообщил Пемкин, – это я заметил еще в лаборатории, но вы, определенно не договариваете всего.
– Если у вас есть вопросы, можете ознакомиться с моей докторской, – кивнула ему наставница и чуть улыбнулась. Она расстегнула заколку плаща и отдала его Симоне, подошла к стене и встала в бойницу над морем. Ее алая с золотистым фигура сияла в последних лучах заката. Солнце упало за горизонт. С каждой секундой становилось все темнее, ветер усиливался, казалось, от его все крепчающих порывов усилился и стоящий на улице мороз.
Наставница поудобнее уперлась ногой в стену, взяла посох в обе руки. Ее ладони чуть дрогнули, словно в нерешительности, но только самую малость, и тут же взлетели вверх – наставница подняла посох над головой и замерла в ожидании. Ветер рванул сильнее. Его тяжелый таранный удар едва не опрокинул легкого Пемкина на лестницу, а Симона покачнулась, прикрыла глаза и расправила плечи, словно приготовив невидимые крылья к полету.  Мерцающая же алая фигура у стены осталась непоколебима – ветер вырвал ленту из волос волшебницы и подхватил ее густые золотистые кудри. Тяжелый посох качнулся в ее руках, но она удержала его и, когда порыв достиг пределов своей мощи, резко развернулась, словно очерчивая наконечником круг перед собой, и звучно выкрикивая какие-то слова, которые тут, же потонули в заполняющим небо, все нарастающим свистящем реве.
Ветер усиливался. Небо стремительно затягивало серой сумрачной мглой. Ветер срывал с крыш и льда залива тысячи колючих снежинок, поднимал их в воздух, кружил, и, сплетая из них завесу грядущего бурана, нес по  холодным, погружающимся во мрак проспектам и улицам. Заслоняя фонари и огни окон непроглядной серой снежной, поднимающейся все выше и выше, до самого горизонта, пеленой. А внизу, под стенами форта, в городе начиналась паника – тысячи фигурок бежали по улицам и дворам, стараясь успеть спрятаться от внезапного, надвигающегося на город снежного шторма – извозчики хлестали коней, прохожие ускоряли шаги, постовые мрачно поднимали воротники, оправляли шарфы и полы плащей, приставляли к лицам маски. Тьма сгущалась все сильнее и сильнее, поглощая подсвеченные с земли стены храмов и колоколен, уличные фонари, освещенные мощными лампами фасады дворцов и домов, размывая очертания Михайловской горы и величественные контуры собора Архангела Михаила на другой стороне залива за рекой. Съедая начавшие было загораться в окнах огни, поглощая улицы и серые стены, золотые купола церквей, кресты и башни, следующие по улицам экипажи и спешащих прохожих. И вот уже казалось, что даже сам воздух сделался каким-то особенно непроницаемым, упругим, необыкновенно тяжелым и влажным и только лишь сияющая каким-то нездешним, мистическим светом фигурка на фоне черного неба и чуть более черной бойницы осталась единственным источником света в море непроглядного мрака окутавшего стены форта. Казалось все живое бежало от вызванной волшебницей ревущей и беснующейся стихии, и только Пемкин, руля обеими руками, как орудуют штурвалами пилоты летательных аппаратов на картинках из старых книжек, каким-то сложным, с подсвеченными голубыми и желтыми шкалами прибором, как тот самый пилот, лавируя на крыльях своих развивающихся по ветру одежд со всей сосредоточенностью, шаг за шагом, приближался к этой возвышающейся на фоне штормового неба неприступной фигуре. Его лицо было сумрачно, на губах играла азартная, скалящаяся улыбка, ветер едва не сбивала старика с ног, но он, словно преодолевая усиливающееся с каждым шагом сопротивление, приближался все ближе и ближе, пока особенно сильный порыв ветра, едва не опрокинув, не отбросил его назад, к распахнутой двери на лестницу в спасительное и теплое помещение. Но Пемкин был упорен – он сделал еще шаг и хотел было сделать еще, как что-то вспыхнуло в его руке и, потеряв равновесие, он отпрянул к стоящей у стены башенки, с блаженной улыбкой, подставившей под порывы ледяного ветра лицо Симоне, которую,  казалось, эта рукотворная буря приводила в какой-то романтический и возбужденный восторг. Одной рукой она придерживалась за стену, вторую выставила вперед и словно ловила расставленными пальцами обдувающие ее давящие и тяжелые, как струи дождя, потоки ледяного, приносящего жгучий снег воздуха. Капюшон давным-давно слетел с ее головы, припорошенные снегом волосы растрепались, рукава, полы плаща и шарф шлейфом реяли по ветру. Ее глаза сияли, и, казалось, ей не было никакого дела до вжавшегося в стену рядом, радостно кричащего ей, щелкающего кнопками прибора Пемкина.
– Какие данные! Мэтр Келль будет в восторге! – размахивая мерцающим звездой в его руках, зашкаливающим прибором кричал он, – сублимация разумом материи в энергию! Обскурация пространства-времени!
– Ветер! – ликующе отвечала ему Симона, и, жмурясь, подставляла под удары непогоды лицо, – это ветер!
– Искажение законов физики силой мыли и воли! – отрывисто выкрикивал, объясняя ей, Пемкин, но его слова тонули в ревущем снежном потоке, – сбалансированность разума и энергетических потоков… коэффициент Раски…
– Ничего не слышно! – пытаясь перекричать рев шторма, звонко отвечала Симона.
– Так! Скорее! Надо помочь! – хватая Симону за летящий рукав, протянул руку, указывая перед собой, крикнул Пемкин. И вправду – алая фигура дрогнула, и, казалось, устав бороться со штормом, покачнулась. Теперь уже было явственно видно, что тускло мерцающий в темноте посох тяготит волшебницу. Еще миг она сопротивлялась его тяжести, но последние силы покидали ее. Устало уткнув посох в снег, наставница качнулась и в последний момент неловко ухватилась за выщербленный камень бойницы, чтобы не провалиться в нее вниз, в бушующую ледяную бездну над скованным стужей морем. Симона и Пемкин бросились к ней на помощь. Магический свет погас. Незримая преграда искаженного пространства и времени, исчезли и теперь только ветер, безжалостно бьющий между зубцами бойниц, развевая одежды и залепляя снегом глаза, противостоял им. Оказавшись рядом, Пемкин подхватил слабеющую волшебницу под локти, со всех сил потянул ее прочь от стен, и сдавленно закричал бестолково замершей рядом Симоне:
– Не стойте! Скорее в тепло! Нашатырный спирт!
Симона было растерялась, но рядом стремительной тенью появился еще один человек – Бенет, без плаща, перчаток и шапки, в одной своей бурой конторской мантии, казалось, ожидая нужного момента, чтобы появиться вовремя, он тоже все это время был в тени башенки. Легко перехватив у стремительно слабеющего старого механика бессильно падающую волшебницу, он с легкостью вскинул ее на руки и, развернувшись спиной к ветру, словно прикрывая ее от непогоды, понес к лестнице.
– Сэр Бенет! – заглянув в его сосредоточенное и мрачное лицо, воскликнула Симона.
Украдкой приглядываясь к спокойному, словно спящему, лицу волшебницы он сделал несколько шагов к лестнице. Длинные ресницы наставницы Салет дрогнули, она раскрыла глаза и чуть улыбнулась, на что обычно суровый агент ответил скупой, казалось бы, давно забытой улыбкой и тоже кивнул в ответ.
– Вот вам и е равно эм цэ квадрат, – подсвечивая циферблатом прибора темную лестницу под его ногами, с гордостью в голосе похвастался Пемкин Симоне.
– Что такое цэ? – спросила у механика любопытная Симона.
– Скорость света! – важно ответил тот.
– Вниз, в гостиную – коротко и хрипло распорядился Бенет – там есть диван, придержите дверь. Рин… леди Салет, высокий сэр Динмар бы не одобрил…
– Варфоломей, я полагаю, вы не станете заносить это в отчет? – открывая глаза и снова жмурясь от яркого света, ответила она своим обычным спокойным, но каким-то особенно усталым тоном, – вы очень любезны, но я могу идти сама. Пожалуйста, поставьте меня на ноги. Это не стоит ваших сил.
Но тот проигнорировал просьбу и все-таки донес волшебницу до первого этажа, где располагалась гостиная и, отправив Симону за горячим вином, а Пемкина – за нашатырным спиртом, сам обратился к камину, чтобы развести в нем огонь. Наставница Салет поджала колени к подбородку, укрылась пледом, и устало прикрыла глаза. Часы остановились. Стрелка круглого барометра на стене упала до предельной отметки. Становилось все холоднее и холоднее. За толстыми темно-зелеными портьерами, откуда в ясные дни открывался прекрасный вид на море и город, разбиваясь о толстые каменные стены форта, бесновалась вьюга.

***

Дом скорби святого Зигмунда стоял на одном из многочисленных переулков старого города в Портовом районе. Усиливающийся ветер со скрипом раскачивал подвешенную на ржавых цепях табличку со стершейся пиктограммой улицы. Холек пропустил какую-то карету и свернул за угол. За высокой решеткой палисадника с черными голыми ветвями яблонь, темнел мрачный серый фасад большого четырехэтажного дома. У калитки горела белая и яркая, чуть голубоватая, и от этого кажущаяся необычайно неуютной и холодной лампа, заключенная в стеклянный матовый плафон. Холек зашел в калитку, и прошел по каменной дорожке к фасаду, нависающему над ним черной массивной крепостной стеной с рядами сводчатых, едва освещенных, как в тюрьме, тусклых, забранными решетками окон. Тяжелая широкая и низкая дверь была устроена на одной из ниш аркады первого этажа. Над дверью была установлена старая икона, по которой бело почти невозможно угадать, чей это образ. Холодная заснеженная улица безвременьем ночи в темном городе темнела за спиной. Одинокая лампадка, единственный источник тепла, покачивалась перед выветренным, потемневшим от времени и непогод образом. К ее слабому, едва теплящемуся, свету хотелось протянуть замерзшие ладони. Холек застучал по двери кольцом. Гулкие удары неприятно отдавались эхом в толстых досках. Прошла минута или две. За дверью тихо отъехал засов. Черноризый монах открыл следователю дверь и впустил его в холодный темный коридор.
– Лестница на второй этаж справа, – увидев табличку отдела тайной полиции, тихо сказал он.
– Благодарю, я знаю, – также тихо, чтобы его голос не разносился под низкими каменными сводами, ответил Холек. Лестница была в середине здания. С одной стороны коридора были окна в заполненный какими-то ржавым ломом, строительным мусором и решетками, настолько узкий и глубокий что, туда никогда не заглядывал ни лунный, ни солнечный свет, двор, с другой – массивные обшарпанные двери больничных моргов, лабораторий и процедурных. Даже несмотря на холодную свежесть продувающих коридор сквозняков, под низкими кирпичными сводами стоял густой запах хлорки, которой мыли стены и пол. Несколько укрытых ветошью, холодных металлических столов на колесиках и носилок зловещими силуэтами темнели в конце коридора. Где-то снаружи, выл ветер, но здесь, в глубине толстых, промерзших стен, звуки разыгравшейся непогоды ощущались особенно тоскливо и глухо. Стараясь ступать как можно тише, чтобы не спугнуть эту пугающую больничную тишину, Холек прошел до узкой лестницы и поднялся на второй этаж. Такой же сводчатый и такой же мрачный, но только с крашенными в серо-зеленые цвета стенами и мощеным большими гулкими досками деревянными полом. На окнах, тоже глядящих во двор, светлели куцые больничные занавески, на столе дежурного, словно подчеркивая царящие здесь холод и одиночество, горела режущая глаза с темноты газовая лампа. Унылый длинноволосый юноша, в черной докторской мантии ординатора медицинской академии, коротал смену в обществе толстой справочной книги. Его толстые очки отражали свет грибовидной низкой лампы для чтения, рядом на столе лежал раскрытый блокнот. По всей видимости, он готовился к экзаменам. У аналоя в конце коридора, под голубыми и зелеными лампадами усталый монах читал часы. Его мерный и высокий голос в сочетании с воем ветра снаружи и завыванием сквозняков, еще больше усиливал ощущение царящей в этих стенах безысходности. Здесь, было едва теплее, чем в холодной каменной галерее внизу. Юноша в очках кутался в накинутую поверх мантии меховую жилетку из пегой собаки и по очереди протягивал к лампе замерзающие даже в вязаных варежках руки.
– Холек. Второй отдел полиции, – представился следователь и, откинув полу своего старого серо-бежевого плаща, снова продемонстрировал свою должностную табличку на поясе. Юноша покосился на его ножны и меч, шнурок, в рукоятке которого свободно болтался вместо того, чтобы быть продетым в кольцо, и безразлично зевнул.
Без посторонних вопросов он сверился со списками допущенных и тех больных к кому разрешены посетители, и неохотно проводил Холека к одной из дверей. Заглянул в смотровое окошко и отодвинул засов.
– Леди Майра! – несмело позвал он с порога. Холек отстранил доктора и вошел. Перед ним стояла массивная деревянная кровать, на которой, уткнув светлую голову в руки, лежала облаченная в старую черную и истертую, с потускневшей золотистой вышивкой мантию женщина. Она лежала не двигаясь, но по тому, что она задержала дыхание, чтобы притвориться спящей, было видно, что она не спит.
– Прошу вас, – обратился Холек к доктору, – оставьте нас одних.
Тот устало кивнул и, прикрыв дверь, вышел. Холек шагнул в комнату. Это была небольшая сводчатая келья с высоким, чуть выше уровня глаз и до потолка, небольшим, но кажущимся отсюда просторным, полукруглым окном, столом, кроватью, дубовым шкафом и табуреткой, по всей видимости, для посещающего больную доктора. Одной половиной шкаф был книжный, второй – платяной. На полке, на высоте глаз книг не было. Тут стояли образа – несколько бумажных икон и незажженная лампада. Тут же черный томик Евангелия от Луки. На столе догорала свеча. За окном светил тот самый белый фонарь у калитки. Тень решетки отчетливо просматривалась на сводчатом потолке. Лежащая на кровати женщина потянула ноги в толстых шерстяных носках и села.
– Мой рыцарь, – усталым чуть хриплым голосом, приветствовала она, – мэтр Холек… вы вернулись
Этот год, проведенный в доме скорби почти не изменил черт и манер благородной леди Сэй Майра. Разве что, присмотревшись в полутьме, Холек сразу приметил, что она отрастила волосы сильно ниже плеч, была аккуратно причесана, а в печально-усталом облике появилась какая-то спокойная обреченность, свойственная, наверное, всем, оставленным в доме для душевнобольных. Прислонившись спиной к висящему на стене старому ковру, она поудобнее уселась на кровати и положила ногу на ногу. Ее тусклые красивые глаза с длинными темными ресницами редко моргая смотрели на Холека, словно ожидая от него каких-то слов или действий. Следователь снял плащ и повестил его на край шкафа.
– У вас меч, – констатировала графиня, – снова война?
– Да, – скорбно кивнул Холек и опустил глаза, – но я пришел рассказать…
– Анастасий умер…– кивнула она, – я знаю… Не спрашивайте, никто не говорил… Я просто знаю, его больше нет в живых.
И она привычным жестом выгнула ладонь, обнажив страшные белые шрамы на запястьях. Холек кивнул. Она не могла до конца разогнуть руки. Неаккуратно разрезанные тяжелым ритуальным ножом сухожилия так и не срослись правильно, на всю оставшуюся жизнь, оставив ей эти увечья. Заметив печальный взгляд Холека, Сэй горько улыбнулась и произнесла, – а это все что осталось на память… от Павла…
Холек молчал. Он не знал что сказать. Внезапно ему подумалось, что он даже сам не представляет себе, зачем вообще пришел сюда. По дороге он думал, что расспросит ее о маркизе Эф о каких-то важных, упущенных год назад подробностях, что, быть может, узнает что-то новое, но сейчас он внезапно осознал, что сейчас все это совершенно не важно и шел сюда он совсем не для этого, и даже не за тем, чтобы сообщить о том, что ее брат, граф Анастасий Майра погиб в битве при Ронтоле, своим героизмом искупив позор семьи, а за чем-то совсем иным, неведомым даже ему самому. Он подвинул табурет и сел напротив больной. Опустил глаза.
Он молчал и боялся первым начать разговор, и так они какое-то время сидели, слушая заглушающий мерный голос монаха в коридоре, вой беснующейся непогоды за окном, свист сквозняка в раме и далекий едва различимый печальный звон цепей, на которых раскачивалась выцветшая деревянная доска с истершейся пиктограммой улицы, пока внизу, звонко цокая копытами по обледенелой улице не проехал верховой. Казалось бы, этот простой городской звук и разбил их молчаливое общение, возвращая к земной жизни и заставляя заговорить обычными человеческими словами.
– Всего год, а вы так постарели, эсквайр Марк Вертура…– склонив голову, наконец, произнесла Сэй Майра и коротко улыбнулась.
– Я болен, – кивнул в знак согласия следователь, – воспаление легких…
Девушка чуть кивнула в ответ. И оба снова замолчали. Холек читал в ее глазах то, что она понимает и сочувствует ему.
– Если бы я могла…– сказала она, – могла отплатить вам за все, что вы для меня сделали…
– Сделал…– горько кивнул на ее руки Холек, – я не смог уберечь ни вас, ни вашего брата… быт может мне просто не стоило вообще заниматься этим…
– Нет, нет, – оборвала его Сэй, – вы сделали все что могли, вы следовали своему долгу, вы сделали все, что от вас требовалось. Вы спасли всю нашу семью. Вы подарили мне покой, вы избавили меня от терзаний и мук…
Холек молчал, глядя в эти внезапно прояснившиеся и ставшие особенно проницательными и понимающими глаза. Сэй улыбнулась какой-то вымученной усталой улыбкой.
– Помните, мы с вами беседовали… о книгах… о Евангелии… Я тогда не понимала, я спорила с вами и другими, а теперь я читаю его, в этой келье, и я знаю что мне нечего бояться. Мне нечего терять и мне некуда идти… у меня есть все… Весь мир… Помните, вы рассказывали о книгах, с картинками, о том, что вы любите фантастику? Тогда я смеялась над вами. Взрослый человек любит книжки с картинками. Как будто в мире нет ничего более важного и интересного… Но вы были правы… Теперь я понимаю вас, понимаю, что тогда вы не бежали от мира… бежала я. Я искала успокоение в сиюминутном, в суете, в вине в курительных зельях, в мистических собраниях. Я считала гороскопы, переписывалась с какими-то людьми, ожидала чего-то… А вы, ваше сердце столь велико, что ему просто мало того, что вокруг вас, и оно влечет вас далеко-далеко, за стены, за черепицу крыш, за хитросплетения слов… Я смеялась над вами тогда, но потом… вы показали мне, вы подарили мне весь мир… Раньше меня мучили кошмары,  но здесь я сплю спокойно…
Ее мягкий, но с хрипотцой, простуженный голос осекся, и взгляды собеседников встретились. Эти слова заставили Холека вспоминать себя таким, каким он был когда-то давно, как он жил без надежды, без будущего, без гроша за душой, и вдруг ему подумалось страшная мысль – а ведь тогда он был счастлив! Еще совсем недавно, шатаясь по улицам и дешевым хуазам, выполняя поручения старого лорда и строгой наставницы Салет, слушая насмешки Элета и других служащих, чувствуя безмерную заботу о нем Райне, он был беззаботен и счастлив. Он вспомнил, как прошлой зимой она связала ему длинную жилетку, чтобы он не мерз по ночам, как она, приходя раньше срока на службу в форт, прибиралась в его келье, как заступалась за него, когда он напивался или просыпал на службу. Да, тогда, будучи всего лишь слугой, адъютантом на побегушках лорда-полицмейстера тайной полиции он был другим, каким-то более настоящим, живым и счастливым человеком. И только теперь, вспоминая все это, он как-то внезапно и бесповоротно осознал, что изменилось в его жизни.
– Она ушла…– склонив голову, чтобы не встречаться с пристальным взглядом больной, признался Холек и достал трубку, – вот… у меня хороший табак.
Та благодарно кивнула и приняла трубку и спичку. Непривычным движением, чиркнув о стену, сломала головку и отдала трубку обратно, чтобы он раскурил.
– Кая Райне, – безошибочно угадала она.
– Да, – ничуть не удивившись тому, насколько одиночество и заточение в доме скорби обострили проницательность и память заключенной, кивнул он. Сэй Майра молча смотрела на него и Холек, поначалу, сам того не желая, начал было пересказывать все, что случилось с ним за последнее время…
– Тут нельзя курить! – распахнулась дверь и в проеме показалась растрепанная голова аспиранта, но Холек только махнул рукой.
– Простите нас, мы сейчас потушим! – грубо крикнул он и дверь закрылась.
Холек опустил голову и замолчал. Сэй Майра тоже. Шаги в коридоре затихли. Откуда-то из соседней комнаты послышался тихий плач.  Следователь подумал о том, что сейчас он жалуется женщине, которая потеряла гораздо больше, чем он, той, что почти без малого год живет в приюте для умалишенных. Той, у кого больше нет ничего кроме этой маленькой, выделенной ей стараниями ныне погибшего на войне младшего брата кельи, той, что в один миг лишилась всего, титула, семьи и дома. Он смотрел в эти рассеянные, словно ее внутренний взор блуждал где-то далеко, в иных мирах, лишь иногда фокусируясь на ближних предметах, глаза. На ее томные, сохранившие былую аристократичность жесты и понимал, что в своей слабости, в своих потерях, она оказалась гораздо сильнее его, даже в неволе сохранив себя благородной графиней, какой он первый раз увидел ее, когда пришел в поместье Майра по поручению лорда Динмара о расследовании исчезновения ее брата – Павла Майра. И сейчас, глядя на нее, ему все больше и больше казалось, что болезнь была лишь каким-то необычным божественным инструментом в руках провидения, и что, потеряв все, она нашла что-то большее, что укрепило ее сердце и помогло пережить все происшедшее с ней и с ее семьей. Она сидела, прислонившись спиной, к строму, висящему на стене в этой келье, наверное, уже не одно десятилетие ковру, смотрела перед собой, слушала бурю, курила трубку, и ее усталое, замерзающее спокойствие граничило с ледяным безумием душевнобольной, чей разум и душа уже не принадлежат этим холодным серым стенам, этому темному, засыпанному колючим февральским снегом городу.
– Сэр Вертура, – с силой выдыхая тонкую струю дыма в сторону окна, обратилась она. Ее взгляд внезапно снова стал осмысленным и острым, – есть только один человек, который может остановить маркиза Эф.
– Это точно не я, – горько махнув рукой, ответил он, и перед лицом этой женщины ему самому внезапно стало противно и стыдно от сказанного. Не от того, что он проявил свою слабость. Нет, с этим, как с насмешками окружающих, как и с жестокостью и несправедливостью мира он уже смирился очень давно. А с тем, что проявил такую желаемую слабость, словно бы заранее оправдываясь в неисполненном долге, обязывающим его завершить дело, начатое еще прошлой весной. Но Сэй ничего не сказала в ответ, отложила трубку, оперлась на больную руку, поморщившись от боли, встала с кровати, и, выпрямившись над ним, положила руки ему на плечи. Она была узкоплеча и худа, отчего казалась несколько выше своего роста. Ее острые глаза горели прямо над его лицом и, сидя на стуле, он внезапно почувствовал себя рыцарем, которого дама провожает на совершение подвига.
– Вам кто-нибудь говорил, что верит в вас? – припадая перед ним на колени, качнув головой, спросила она – нет… тогда я скажу вам вот что. Я верила тогда, когда тот человек… Который был мне братом… заманил меня в то подземелье. Верила, когда он приказал разрезать мои руки и взять мою кровь… Я верила тогда, и верю сейчас… Я не верю в то, что вы слабы… Марк, вы плачете? Нет, не стыдитесь слез… вам нечего стыдиться их в доме для умалишенных… Ведь слабый человек не смог бы вырваться из объятий Ледяной Девы… Не смог бы в одиночку спуститься в подземную крепость! Вам больно… Больно бывает всем… И одиноко… Я верю в вас, верю в то, что только вы можете остановить маркиза и его демонов, верю в то, что вы сделаете это. Мой верный рыцарь, я верила, что вы придете сегодня, я ждала вас, и вы пришли, вы тут…
И ее губы коснулись его губ. Он почувствовал, как пряди ее тонких волос, упали на его шею, как ее руки крепко обняли его плечи, и от этих прикосновений он внезапно ощутил, как неведомая ему сила заполняет его душу. Он чувствовал, как отступали отчаянье, страх и одиночество, и, касаясь губами ее тонких губ, обняв руками ее исхудавшие плечи, он чувствовал прикосновение, ласкающей брата в минуты отчаяния сестры, чувствовал, что какая-то неведомая сила рождается в его душе и сама жизнь, что едва тлела в этой слабой, самой подобной тени, женщине все это время, как будто сосредоточилась в этом прикосновении, в этой единственной короткой минуте, и сейчас она переливается в него теплым и живительным пламенем, словно призывая его на битву и снова возвращая его к жизни.
Так, обнявшись, они сидели достаточно долго, пока незримый поток между ними не начал иссякать, и, устав стоять на коленах на холодном полу, Сэй не вернулась на больничную постель. Ее лицо было печально и еще более измождено, чем до его прихода. Ее взгляд потерял фокус, она заломила руки и сказала своим хрипловатым, усталым голосом.
– Я скажу вам, зачем маркиз Эф делает все это… Он приходил ко мне… во снах. Он угрожал, он звал, но я не боюсь его… Еще недавно он был всего лишь мелким мошенником, авантюристом… но теперь у него есть сила. Ему вверили ее, чтобы он сделал что-то очень дурное. Он сказал, что скоро многое изменится… он смеялся надо мной и сказал, что его уже не остановить… Они уже здесь… он сказал, что будет ждать вас в Доме на Окраине… правда, это смешно… Кто поверит сумасшедшей, чей брат был сожжен на костре за колдовство?
– Изменится? – переспросил Холек, – он хочет совершить государственный переворот?
– Он всего лишь цепной пес… Хвастовство пустолайки… Раньше он был другим… но сейчас он всего лишь тень и действует не своей волей… Не бойтесь его. Вы всегда были рыцарем, вы сильнее многих, благороднее… вы сможете победить…– ответила она и прибавила, – подайте, пожалуйста, порошок и воду…
Холек исполнил просьбу и налил воды из кувшина в высокий стеклянный фужер, в котором Сэй растворила лекарство и залпом выпила его.
– Мне пора…– тихо и обреченно, словно прощаясь на пороге, произнесла она, взгляд ее стал печален, а руки сами собой начали поправлять подушку и укрывающий постель плед, – и вам тоже… у вас сегодня еще много дел, я знаю, вас ждут. И я буду снова ждать вас. Мой верный рыцарь… Марк Вертура…
Холек не знал что ответить. Он пытался уложить в голове всю путаную беседу, но только и ответил, что:
– Я вернусь, – и добавил коротко, – с хорошими вестями.
– Я верю вам, я дождусь вас, как тогда… Только вы… Верьте мне и не бойтесь его. – и  она легла на бок, спрятав правую руку под подушку и поджав ноги к груди чтоб было теплее прошептала, – пожалуйста, не гасите свечу… пусть догорит сама… прощайте мой верный рыцарь, я буду ждать вас… Бог благословит вас, я буду молиться…
Холек хотел спросить что-то еще, но ее дыхание стало глубоким и ровным. Теперь это точно был настоящий сон. Глядя на нее, Холек как-то внезапно понял, насколько тихо и безлюдно вокруг. Утих и больной за стеной. За зарешеченным окном тоскливо завывала вьюга, и плотная завеса летящего снега окутывала светящимся ледяным ореолом все такой же холодный и яркий бело-голубой фонарь у калитки дома для умалишенных. Холек положил на книжную полку рядом с фантастической книгой Пике о воздушных кораблях и приключениях в облаках трубку, табак и оставшиеся в карманах спички и, тихонько прикрыв дверь, вышел в коридор.
Аналой, где еще недавно читали часы, был пуст. Только бардовая лампада горела перед маленьким иконостасом в конце коридора. Монах куда-то ушел. Услышав звук шагов, уснувший над книгой аспирант, оторвал голову от дежурного стола, откинул со лба челку длинных неподвязанных волос, проводил следователя бессмысленным заспанным взглядом. Холек спустился по темной узкой лестнице на первый этаж, и его шаги печально отдались под сводами бесконечных как дни и годы, проведенные в этих стенах, больничных коридоров. За черными дверями в лабораториях, операционных и моргах тихо завывал ветер, с тоскливым воем продувал огромное каменное здание, колыхал занавески, стучался в окна. Где-то в глубоком и темном как отчаяние дворе-колодце стучало ударяющееся о камень железо. Тоскливый и безысходный плач еще одного узника этого дома. Но от этого пронизывающего бурю звука становилось еще более грустно и одиноко.
Почему-то следователю вспомнилась какая-то книга про доктора, который оживлял в своем госпитале умерших пациентов и однажды ночью они все встали и растерзали его. Раньше она пугала его, но сейчас, отчего-то она показалась ему безмерно печальной. Раздавленный этим глухим ощущением безысходности и беседой Холек вздохнул. Он почему-то вспомнил про свой меч, продел шнурок в кольцо и завязал его бантом. От прикосновения к оружию, и от ощущения его бесполезной тяжести в этом холодном доме ему стало грустно. Не напугало и то, что идя по холодному коридору первого этажа, он не нашел всегда горящего на столе смотрителя огонька свечи. Заглянув в каморку, у входной двери он обнаружил, что огонь погорел и погас, или его просто задуло сквозняком, а дежурный монах спит, укрывшись стащенными с больничных каталок рогожами.
– Закрой за мной, – растолкал его Холек.
– Господь с вами…– только и прошептал тот, – ну мороз… какая вьюга.

***

В душном подвале «Морского льва» собрались те, кому не повезло, и снегопад застала их не в гостях, где можно остаться на ночь и не дома. Темные личности топтались у очага, теснились за столами и даже веселые скрипачи-музыканты притихли, словно прислушиваясь, как за окном беснуется обрушившаяся на город буря. То и дело с грохотом распахивалась дверь и то одни, то другой засыпанный снегом, замерзший прохожий вваливался в накуренный зал распивочного дома. Под сводами было душно, дымно и холодно – свежие дрова, принесенные с улицы, и брошенные в очаг горели очень плохо В етер задувал в трубу, дым шел в помещение, туманом стоял под закопченным потолком. Кто-то чихал, десятки усталых, слезящихся глаз глядели в грязные тарелки, ложки уныло ковыряли жаренную с салом и ливером капусту. Очень усталая девица в переднике, залитом темным ювом, разнося кружки и миски, еле-еле двигалась между столов, из последних сил старалась не оступиться и не опрокинуть свой поднос.
Тут уже ждал Элет. Оседлав скамейку с угла, он сидел, ссутулившись, читая какой-то дешевый романчик, и был так увлечен этим делом, что припозднившийся Холек едва узнал его в толпе по высоко намотанному на лицо щегольскому сине-оранжевому шарфу. Заказав себе юва, он уселся рядом и молча уставился в свою кружку.
Несмотря на то, что он замерз и взмок, ни есть, ни пить желания не было никакого. Дурной день вытянул из него все силы. Отпив глоток, Холек устало уперся локтями в стол и опер о них голову.
– Черный Басор! Тот самый, не желаете? – бодро спросил его знакомый голос и Холек с изумлением увидел перед собой флягу, которую протягивал ему Адам Роместальдус. Вторую шпион спрятал в сумку и брезгливо поморщился, – кто хлебает эту дрянь? Вместо пароля этот ваш Бенет решил взять самое близкое, что пришло на ум? Мэтр Холек, слышал, ваши дела совсем плохи.
– Вряд ли хуже чем после посещения Черного Приюта, – мрачно ответил тот, – все уже только и говорят о моей персоне?
– Тайны – моя профессия. Шпион должен знать все, – с гордостью ответил старичок и лукаво посмотрел на Элета, тяжело вздохнувшего и поморщившегося от этих слов.
– Зачем вы нас позвали? – с угрюмой угрозой в голосе спросил он, – еще и этот снег…
– Разумеется, чтобы грубо нарушить закон, – наклонившись к следователям, заговорщически объяснил агент Роместальдус, его глазки заблестели озорным огоньком, а беззубый рот растянулся в глумливой улыбке, словно сама мысль о грядущем бесчинстве заставляла его упиваться сладостными предвкушениями чего-то очень озорного и очень веселого.
– Мэтр Юкс ждет снаружи. Итак, я читал ваши досье, вы, Ленай. Нам понадобится ваша сила, а вот вы, мэтр Холек как раз будете ассистировать. Совершать преступление это же вам не впервой?

***

– Что вы ерзаете, ей Богу! – раздраженно воскликнул Элет, когда агент Роместальдус нечаянно толкнул его под локоть и помощник старшего следователя едва не поскользнулся на обледеневшей черепице.
– Ах, этот зуд азарта! – срывая упавший на глаза капюшон плаща, прокричал в ответ шпион. Казалось, к с наступление  ночи вьюга стала еще сильнее. Следователи прятались от пронизывающего ледяного ветра между труб на крыше полицейской бани, и что есть силы хватались за выщербленные кирпичи, чтобы под его напористыми ударами не скатиться вниз. Вцепившись в каменный колпачок трубы, Холек заглянул с крыши второго этажа в провал темной улицы, где напротив бани и чуть в сторону, под козырьком крыльца полицейской комендатуры горел яркий белый фонарь. Выхватывал из темноты потоки летящего снега. Прямо напротив агентов возвышалась темная громада тюрьмы для дворян, башни святого Константина. От двухэтажного здания комендатуры к башне вел подвесной мост. В самой башне дверей не было, а у самого основания, за забором темнел глубокой и темный провал рва. Агент Роместальдус достал из поясной сумки электронный дальномер и прицелился в темноту. Едва заметные зеленоватые лучи прочертили снегопад. Ветер звенел цепями, завывал в каменных жерлах печных труб. Окна полицейского дома напротив, светились зловещим желтым светом. Заглянув в них с крыши через просвечивающие казенные занавески второго этажа, можно было различить силуэты скучающих за столами, прикладывающихся к флягам, курящих в кабинетах дежурных офицеров. На первом этаже, в большом зале, мерзнущих перед открытым очагом рядовых полицейских, таких же арестантов этой ночной бури, только по другую сторону от дверей тюрьмы.
Над городом было темным-темно, но агент Роместальдус строжайше запретил зажигать фонари даже под страхом свалиться с крыши и свернуть себе шею.
– С фонарями ходят только дилетанты, – строго погрозил пальчиком Элету агент, – так, доставайте, – торжественно распорядился он и со щелчком откинул замок своего саквояжа. Холек и Элет раскрыли свои коробки, которые еще десять минут назад они с таким трудом затаскивали сюда на крышу. В ящике Элета оказалась черная пушка, в футляре Холека – тренога, гарпуны и какой-то механизм с редуктором, в саквояже Роместальдуса – тонкие канаты блоки и крючья.
Пригибаясь как можно ниже от ветра, они начали собирать машину. Роместальдус укрепил пушку на треноге, отрегулировал высоту и зацепил якоря за трубы, приладил механизм с ручкой и зарядил в пушку гарпун с блоком на конце.
– Вертите сэр Элет, вертите, пока есть силы, – скомандовал он и, завернувшись в плащ, привалился к ближайшей трубе. Элет с недоумевающим видом начал крутить рукоятку.
– Ну и вьюга, – раздраженно скрипел он.
– Леди Салет, старая ведьма, колдует, – довольно пояснил агент Роместальдус и усмехнулся своим мыслям, – вы, юноши, еще даже в помине не были, когда мы с ней служили у сэра Динмара. Ох и затейница она у нас была! Таких, как она – одна на миллион, если не меньше!
От этих загадочных слов, Холеку стало грустно. Он думал о Райне, думал о бароне Алексии и о том, как ему бы хотелось, чтобы она была рядом. Вернее не она тут на продуваемой всеми ветрами обледеневшей крыше, а он у нее дома, или они вместе в форте, в его келье. Как тогда, когда они вместе шли от горящих руин дома Сифокк, тогда, когда он был счастлив от того, что раскрыл это, свое первое дело, и от того, чего не понимал тогда, но зато точно знал сейчас, того, что она была рядом и что именно она могла разделить с ним его счастье. Как жаль, что он не понимал этого раньше и осознал только тогда, когда потерял то, что не купишь ни за какие деньги, ни за какие заслуги – любовь единственной любимой им женщины. Холек достал из-за пояса флягу и выпил. Дешевое крепленое спиртом вино обожгло его грудь. Он стоял, облокотившись о трубу, и смотрел на город перед собой. Ветер задувал с моря, терзал его капюшон, развевал полы плаща и концы его рыцарского шарфа, того самого, который связала ему Симона – длинного, не меньше трех метров, и широкого, вязанного желто-серыми ромбами и черными шевронами. Перед его глазами раскинулась темная, убегающая в ветреную мглу даль крыш, а через темную завесу вьюги слабо теплились огни более высоких окон. Дальше перспектива тонула во тьме, но Холек точно знал, что там будут дома повыше и что, стоя спиной к Константиновской башни, он смотрит в сторону Рябинового Бульвара, туда, где стоит дом Райне. А еще дальше и правее, за дворцом маршала Гарфина, находится комендатура Южного Района, где в оккупированном кабинете лорда Лериона сейчас, наверное, не спит, готовит очередной мерзостный акт зловредный ревизор Морле из столицы. А выше по склону горы, у самого моря, стоит форт Второго отдела и лорд Динмар в совеем  кабинете ожидает от них, стоящих и мерзнущих на крыше агентов возвращения и добрых вестей.
Ручка в ладонях Элета щелкнула и встала на фиксатор. Агент Роместальдус оторвался от трубы и тревожно вскинул голову.
– Готово! – крикнул он, – мэтр Холек, фонарь при вас?
Тот кивнул в ответ и хлопнул себя по спине, где под плащом к поясу был приторочен ярчайший, взятый в оружейной форта, электрический фонарь.
Агент Роместальдус коротко кивнул, вынул дальномер, приладил его к пушке и, прицелившись, поморщился и наддал на скобу. Орудие всхлипнуло и гарпун, увлекая за собой темную змею каната, с жирным хлопком улетел в ветреную темноту. Когда катушка размоталась, тяжелый маховик с жужжанием завертелся в обратную сторону, сматывая и натягивая веревку.
– Мимо! – подергав за натянувшийся куда-то вбок канат, крикнул агент. По всей видимости, скатившись с крыши и, упав с громады башни, темнеющей перед агентами, гарпун зацепился за стену или за что-то во дворе. Шпион ухватился одной рукой за веревку, второй приставил дальномер к глазу и, заглядывая через дорогу, сверху вниз, от натуги распахнул языкастый рот и покачал головой, – ветром снесло! Заряжайте запасной!
И, раскрыв барабан, отсоединил и зацепил за ближайшую трубу канат, так и оставив его над дорогой. Казалось, в комендатуре напротив не заметили происшествия. Началась перезарядка. Агент Роместальдус сделал поправку на ветер, скорчил рожу и с азартной улыбкой снова нажал на спуск – пушка хлопнула, и когда канат достиг максимальной длины, как и первый раз начала сама сматывать его. Теперь веревка натянулась как надо – снизу вверх.
– Готово! – агент зацепил конец за вал редуктора и зафиксировал его болтом, потом подвесил и закрепил петлю со стременем, в которую поставил ногу, – сэр Элет, сматывайте по часовой стрелке. С помощью этого механизма вы поднимете нас с мэтром Холеком на крышу башни. Когда я стукну по канату два раза – остановите, когда три – крутите снова, когда пять – нажмите этот рычаг.
– Понятно, – мрачно согласился Элет.
– Мэтр Холек, – строго спросил агент, – еще раз, фонарь, сумка и отмычки ничего не забыли?
Тот кивнул, опасливо вставил ногу в стремя, и через полу плаща вцепился руками в подозрительно тонкий канат.
– А он не порвется? – недоверчиво спросил он, когда они оба повисли на раскачивающейся под их весом веревке. Остающийся на крыше Элет перекрестился и завертел ручку. Холек вздрогнул. Вибрация редуктора неприятно отдавала в руки. Запоздало следователь сорвал зубами варежки, спрятал их в капюшон и изо всех сил вцепился холодеющими на морозе руками в веревку.
– Это карбоновый композит! Если сделать из него носовой платок – не сносится за тысячу лет, – похвастался агент Роместальдус, – пятьдесят гигапаскалей это вам не генерала в кабаке напоить! И вообще, тут совсем невысоко!
Канат медленно, с легким скрипом, пополз вверх. Позади стук механизма слился со звоном флюгеров на крыше бани и в какой-то момент Холек с ужасом осознал, что крыша как-то внезапно осталась позади и они уже над улицей. Темная стена полицейских бань с бездонными черными окнами была уже за спиной в недосягаемых десяти метрах. На ремне со скрипом болтался  тяжелый фонарь, поясные сумки, которые отдал ему ушлый агент тянули назад и к земле, а от выпитого и завывающей в ушах бури кружилась голова. Здесь, над улицей, ветер стал как будто в насмешку сильнее – он со всей ненавистью сорвал с головы Холека капюшон, засыпал глаза, накидал снега за шиворот. Хвосты шарфа летели прочь, норовя задушить следователя, полы мантии и широкие штанины путались в петле стремени. Холек вдохнул и зажмурился, чтобы пережить страшный полет над пропастью с закрытыми глазами, как вдруг внизу по улице покатился гром копыт. Распахнув глаза, он с ужасом вцепился в канат еще сильнее и едва не сорвался вниз. Из-за  ближайшего угла вылетела полицейская карета и, светя ему прямо в глаза пристроенными у козел фонарями, мчалась прямо на него. Холек было подумал, что сейчас их неминуемо заметят и поднимут тревогу, а потом приедет пожарная телега и с лестницы их снимут прямо в тюрьму, но вьюга сделала свое дело. Кучера сидели на козлах, прижавшись друг к другу, и, низко натянув капюшоны, чтобы не отморозить лица, так что смотреть вверх им было совсем не с руки. Заметил карету и Элет. Наверное, рассудив, что неподвижные цели будут менее заметны над улицей, перестал крутить. Сердце Холека глухо ударило в виски. Карета остановилась почти под ними, придерживая шапочку, из нее выскочил толстенький полицейский, и, чтоб быстрее оказаться в тепле, бегом бросился к крыльцу комендатуры.
– От ревизора Морле! – размахивая ручками, кричал он.
– Предъявите ордер! – грубо отвечали ему из-под козырька, – не нашего отделения.
Ветер взвыл еще сильнее, так, что бедный Холек закачался на веревке как яблоко в грозу на ветке, а фонарь загремел у него за спиной. Интендант бросился к карете и вернулся с папкой каких-то бумаг, но не удержал и рассыпал ее. Несколько листов полетело прочь и интендант Тукс, а это, судя по моноклю и толстым щекам, был именно он, бросился поднимать их и настиг один только под висящим на канате Холеком. От сотрясающих все его тело ударов сердца, следователь едва держался в стремени. Шапочка
мечущегося в бесплодных попытках поймать последний лист бумаги, который, словно издеваясь, каждый раз относил все дальше и дальше ветер, как только интендант Тукс подскакивал и протягивал руку, плясала под полами плаща следователя, ветер норовил развернуть то в одну, то в другую сторону. Наконец интендант настиг неуловимый документ и, пригибаясь под ударами ветра, затрусил к крыльцу. Служба под руководством дотошного ревизора сделал из этого добродушного толстячка нервного, замученного пожилого служаку, за эти месяцы похудевшего не меньше чем на десять килограмм и постаревшего на несколько лет. Казалось бы, даже наблюдавший за этим зрелищем агент Роместальдус пресытился страданиями интенданта внизу и застучал тростью по канату. Элет завертел ручку быстрее. Через минуту агенты были у гребня крыши. Им повезло. Гарпун зацепился за одну из труб почти у самой вершины башни, и им не пришлось карабкаться на обледеневшие карнизы
– Фонарь! – распорядился Роместальдус. Холек достал фонарь и засветил его. И через миг они как арахниды на картинке уже ползли по крыше, огибая ее по периметру, чтобы добраться до маленькой, находящейся на противоположной стороне дверки предназначенной для того, чтобы наверх мог подняться выполняющий свои обязанности трубочист. Распластавшись по черепице, пригибаясь как можно ниже, Холек медленно полз за ловко скачущим налегке впереди агентом. Руки и ноги с трудом находили выбоины, чтобы укорениться на скользкой поверхности. На такой высоте он не то что боялся взглянуть в сторону края крыши, страшно было даже просто ползти, вцепляясь в изгибы черепицы всеми четырьмя конечностями. Казалось, само бушующее небо придавило его всей своей массой в тысячи атмосфер, и теперь порывами ветра пытается спихнуть его с покатой, крытой обледенившей черепицей, конусообразной крыши вниз в мощеный каменными плитами и засыпанный острыми камнями ров. И вот Холек радостно вздохнул – впереди, между труб темнел угловатый силуэт мансарды, а за ним такая заветная и спасительная дверь. Агент Роместальдус первым достиг ее и, ощупав, констатировал:
– Мне всегда казалось, что тюрьму надо запирать на засов снаружи а не изнутри! – на двери не было ни кольца, ни замочной скважины, – да. Наша жизнь так полна всего нелогичного.
И агент взялся за голову, и от напряжения раскрыв беззубый рот, посмотрел на дверь. Что-то громыхнуло, и словно замок и засов выбили ударом ноги, дверь распахнулась наружу, отчего Холек вздрогнул и едва не покатился вниз.
– Телекинез! – воскликнул Холек, – я думал…
– Мало просто думать, надо думать предметно! – поучительно возразил агент – решетка. Так, юноша, теперь ваш выход!
Холек улегся поперек порога, достал из сумки крошечную отвертку и лопатку и сунул в замок. Зажмурился, постарался вспомнить все, как учил его Лук, и принялся осторожно вращать цилиндр. Не прошло и пяти минут, как висячий замок тихо щелкнул и разомкнулся.
Холек поднял фонарь и направил его в темноту вниз, вдоль ведущей в недра чердака деревянной лесенки. Круг непривычно яркого электрического света заплясал по балкам и каменному полу засыпанному трухой и пылью. Где-то здесь должен был быть люк вниз.
– Выключите немедленно, – указывая в сторону двери на внутреннюю лестницу, приказал агент. Холек повиновался. В темноте было видно, что на пятом этаже горит свет.
– Это тюрьма? – выглядывая с лестницы, с изумлением спросил он. В обшитом досками коридоре светились несколько душных газовых рожков, откуда-то снизу, раздавалось бряцание гитары. В конце коридора за столом сидели и развлекались игрой в кости двое дежурных полицейских.
– Полонез Конти! – тихо воскликнул Роместальдус, – какая позиция!
– Неужели это для заключенных? – вдыхая тянущийся по коридорам пряный запах хока, поинтересовался следователь.
– Юноша, разве вы не знаете, что это тюрьма для лордов? У них и камеры с пуховыми подушками и эскалоп на ужин и клопы благородных кровей. Будете и дальше недотепой, ни того ни другого у вас никогда не будет в жизни – и многозначительно подмигнул. Они тихо спустились на четвертый этаж. Тут звуки гитары слышались гораздо отчетливее и теперь доносились не снизу, а откуда-то со стороны, словно играющий находился на одном с агентами этаже. Холек осторожно огляделся. Внутри башни, которая была в диаметре не менее тридцати метров, коридор малым кольцом огибал стены по периметру. С обеих сторон темнели двери с номерами – тюремные камеры. Одни наружу другие вовнутрь. В закутке у лестницы за столом нес вахту дежурный полицейский, а где-то за изгибом коридора гремели шаги и погремушка обходчика. Дежурный за столом читал газету. Рядом лежали табак и трубка. Агент Роместальдус вышел из-за угла, смело подошел к нему, и похлопал по плечу. Полицейский обернулся, и хотел было схватиться за меч, как шпион ловко вцепился в его ухо, заломил его и, выхватив флакончик с пульверизатором, защелкал кнопкой, густо заливая ему в распахнутый от удивления рот. Запахло эфиром, постовой тяжело задышал и внезапно, громко и тяжело зевнул. Подоспевший Холек только и успел, что подхватить и удержать его, чтобы тот не упал со стула. Подняв с пола упавшую шапочку и неаккуратно нахлобучив ее задом наперед на голову своей жертвы, Адам Роместальдус жестом приказал положить постового головой на локти, лицом в стол, достал из сумки ту самую флягу, которую он демонстрировал в кабаке и с вороватой улыбкой, вложил в пухлую ладонь полицейского.
Только агенты успели проделать все это, как подошел обходчик и, увидев, что его товарищ спит, принялся лениво будить его.
– Хой, Гом, скоро пересмена, а ты не в зуб ногой! Давай просыпайся! Хой, что это?
И, увидев флягу, достал ее из руки спящего.
– Опять напился! – и, отвинтив пробку, он боязливо отсалютовал портрету барона Эмери на стене и приложился к ней, – хорошо винцо!
Сделал еще один долгий глоток. Потом еще. Поставил флягу на стол, сделал несколько шагов, качнулся и присел на скамейку. 
– Ох, хорошо! – И его лицо исказила глупая улыбка, – хой! Это тюрьма! Убирайтесь отсюда!
Вяло замахал он рукавами на появившихся с лестницы Роместальдуса и Холека.
– Мы тебе снимся, господин часовой, нас тут нету! – наклоняясь над незадачливым полицейским и снимая с его пояса связку ключей, насмешливо объяснил агент.
– И сниться на посту не положено! – теряя последние остатки рассудка, нашелся тот.
– Ну, тогда мы уходим! – помахал на прощание ручкой Адам Роместальдус и повлек Холека в коридор.
– Вот так-то лучше! – окончательно засыпая, успокоил сам себя полицейский, завалился с ногами на лавочку, положил руку под голову и поджал колени. Его форменная шапочка со всеми регалиями лейтенанта слетела с его простоволосой головы и покатилась по коридору вслед агентам. Он попытался поймать ее, но ему было лень вставать и он, махнув рукой, закрыл глаза и сладко уснул. Ему снилось, что он генерал полиции и перед ним, как на параде, маршируют по кругу и отдают ему честь все сорок семь человек тюремной охраны, капитан заваривает и подает чай с сахаром, а жена коменданта жарит в комендантском камине половинку великолепного тушеного с чесноком и морковкой гуся…
Агенты обошли коридор, и нашли нужную, с номером девятнадцать, как точно указал побывавший до них в тюрьме детектив Бирс, дверь. Именно из-за нее и доносились оглашающие коридоры, мягкие звуки полонеза. Они вторили вою ветра снаружи и тоска по далекому, покинутому давным-давно дому, теплу и морю слышалась в этой исполняющей красивую старинную мелодию игре. Невидимый исполнитель как раз взял долгое тремоло и, наверное, не слышал, как щелкнул ключ в замке, и распахнулась дверь. Рука играющего так и зависла на пронзительном ре-диезе, теребя одну струну. Еще не пожилой, изящного вида мужчина с проницательными зелеными глазами, русой бородкой – эспаньолкой и модельно подстриженными, зачесанными назад и закрепленными лаком волосами сидел на вращающемся стуле с гитарой на тонком колене перед пюпитром и явно не ожидал посетителей. Над столом возвышалась пузатая бутыль вина, рядом высокий кубок, тут же перо и чернильница. Гранд Попси с недоумением посмотрел на Холека и агента Роместальдуса, отпустил струну, взял кубок и, сделав глоток, отсалютовал вошедшим.
– Мне знаком ваш профиль! – приглядываясь поверх фужера, слегка раздраженно заявил он.
– Действительно неожиданная встреча, – иронично согласился шпион – скорее собирайтесь! У нас мало времени!
– Нет. Я невиновен, а побег, – государственное преступление! – с достоинством заявил гранд, – кроме того, я даже не знаю, кто вы, быть может, вы хотите похитить меня ради выкупа!
– И этому человеку служил коварный Шаек! – вырвалось у Холека от изумления.
– Не смешите меня, – брезгливо парировал гранд, – у каждого своя работа. Мне что, прикажите, самолично заниматься всеми темными делишками нашего ведомства?
– Любите пытки? – сделав страшные глаза, грозно заявил агент Роместальдус, – а когда их применяют к вам?
– Я военный атташе и никто не посмеет…
– Вы уже в тюрьме. А ревизор Морле считает, что живой, вы опасный свидетель. Он удавит вас вашим шифоновым бантом, напишет в протокол – виновен во всех преступлениях и отправит в столицу, а сенатор Парталле будет в восторге от того, как ловко они вбили клин между Мориксой и Мильдой. Все всегда плевали на международное право, это большая политика.
– Ах, что же вы сразу-то не сказали! – воскликнул гранд, – секундочку, я не могу оставить в этом клоповнике мою любимую гитару!
В это время новая карета подкатила к воротам полицейского дома. С крыльца комендатуры выскочил с минуты на минуту ожидающий начальства продрогший на морозе интендант Тукс и услужливо распахнул дверь перед приехавшими навестить узников ревизором Морле, палачом и доверенными телохранителями. Властной походкой ревизор вышел из экипажа и, невзирая на ветер, поднялся на крыльцо. Перед его повелительными движениями распахнулись сразу все двери неприступной для интенданта полицейской цитадели. Ночные дежурные вскакивали при появлении ревизора, офицеры брызгали духами на руки и во рты, покидали свои кабинеты и выстраивались вдоль стен. Ревизор шел лично допрашивать заключенных, и ничья воля, никакие запоры не могли его остановить. Он уже открыл дверь на соединяющий полицейский дом с башней мост, когда гранд Попси упаковал гитару в чехол и принялся за ноты. Пока гранд оттискивал свежие записи своим пресс-папье, и аккуратно складывал их в папочку, инспектор шел во главе колонны полицейских, растянувшихся на раскачивающимся от страшного ветра подвесном мосту. Он был тверд и непреклонен,придерживаясь за цепи одной рукой, держался хладнокровно и важно, а за его спиной его ночные спутники в ужасе жались к настилу, и судорожно хватались за ограждения так, что и без того шаткий подвесной мост раскачивался еще ужаснее и сильнее, заставляя их, растягиваясь длиной цепочкой, замедлять шаги. Когда гранд наполнял фужеры и допивал вино, ревизор Морле уже поднимался по лестнице, а по лбу, услышавшего грохот дверей внизу, клики дежурных и тяжелые шаги процессии, но не посмевшего возражать эксцентричному дворянину, Холека катились капли холодного пота.
Только они вышли из камеры, и агент Роместальдус закрыл дверь на ключ,  со стороны лестницы коридор огласил громоподобный возглас:
– А ну встать! Это у вас дисциплина такая, капитан Рофет? Да? Под трибунал пойдете!
– Нет, нет, ваше сиятельство! – оправдывался капитан, – такое первый раз!
– Да они оба вусмерть пьяны! – наверное, желая выслужиться перед ревизором, выкрикнул кто-то свое неопровержимое суждение.
Назревал конфуз. Беглецы затаились у камеры, на противоположной стороне башни, ожидая в какую сторону пойдет со своей процессией ревизор.
– Подайте журнал, где ваш гранд, как его там, Кокси или Пипси? – угрожающе потребовал ревизор, – что за дурные фамилии!
– Попси…– испуганно поправил его капитан Рофет.
– Я и без вас знаю! – оборвал его инспектор, – вы и его потеряли?
– В камере номер девятнадцать, – ломаясь, раболепно простонал капитан, и шаги загрохотали по коридору. Беглецы начали сдвигаться в другую сторону, оставаясь в противофазе с полицейскими так, что они вскоре очутились у лежащих у лестницы часовых.
– Отпирайте! – грозно приказал ревизор.
– Ключи! – потребовал у подчиненных потерявший от страха голову капитан.
– Как были растеряхами, так и остались! А ключики-то вот где! – агент Роместальдус весело вложил кольцо в руку лежащего на лавочке и по-прежнему спящего стражника и его пальцы сами собой сомкнулись на толстом железе в привычном хватательном жесте.
– Ну, так несите! – возмутился ревизор.
– Быстро! – приказал палач.
– Скорее! – и беглецы бросились вверх по лестнице.
– Куда?! – навстречу им бросился часовой с пятого этажа – он ничего не успел сделать – Холек резко включил фонарь и пронзительный белый свет брызнул в лицо полицейского, заставив его зажмуриться. Холек прыгнул вперед и, размахнувшись сверху вниз, ударил полицейского фонарем по голове. Тот вскрикнул и повалился навзничь.
Второй было выскочил на них, выхватив меч, и Холек даже не успел подумать, что ему пришел конец, как агент Роместальдус сделал страшное лицо и, эксцентрично взмахнув тростью, с видом агрессивного пациента из дома престарелых решившего отобрать у соседа недожеванный бутерброд, ударил снизу вверх, в челюсть полицейского так, что постовой только и смог что скрипнуть зубами, и отлетел к стене.
– Мастерство! – с явным восхищением покачал головой гранд Попси.
– Адам Роместальдус к вашим услугам, – представился старичок и поспешил по лестнице на чердак, – скорее наверх!
Он бежал, загибая пальцы руки, словно монах, отчитывающий количество произнесенных «Господи, помилуй». И, досчитав до нужного числа, громко и радостно выкрикнул.
– Сюрприз! – и, достав из поясной сумки, бросил за собой тут же весело зазвеневший по ступенькам вниз по лестнице большой бронзовый шар.
– Ну же давай, арестуй меня! – игриво крикнул вниз шпион, захлопывая дверь перед самым носом бегущего по пятам через ступеньку, размахивающего своей булавой разъяренного ревизора Морле, который с размаху врезался во внезапно возникшую на его пути преграду и с грозным выкриком ударил в нее булавой так, что казалось, вся башня заходила ходуном. Но агент вовремя выставил ладонь в сторону двери, словно бесконтактно припирая ее и, отсчитав ставшиеся  доли, пронзительно и страшно завизжал, – уши! Уши!
И, схватившись за голову, прижался спиной к балке.
Как только он услышал предупреждение, наученный горьким опытом Холек моментально последовал примеру шпиона, но кажется, этого оказалось недостаточно. Внизу под лестницей громыхнуло, башня словно выпрыгнула у него из-под ног, и запоздалая ударная волна с силой двух десятков ревизоров едва не вышибла припертую мысленной энергией шпиона дверь.
…Элет встрепенулся у трубы. Улица огласилась глухим басовитым гулом, как будто где-то под землей взяли и выстрелили из гигантской пушки. Где-то через дорогу в каменном чреве башни прогремел, приглушенный толстыми стенами похожий одновременно на хлопок и удар барабана взрыв. Посыпались стекла, а вьюга наполнилась гулом кричащих растревоженных, разбуженных, оглушенных ударом лопнувшей в самом центре башни вакуумной бомбы голосов. Тяжелое рычащее эхо покатилось между домами. Во дворе полицейских бань тревожно и отчаянно завыли собаки.
– Два сапога пара, – покачал головой помощник старшего следователя, – что мешало сразу взорвать стену…
– Гвардия непробиваема! – помогая ослепшему и оглохшему, ничего не понимающему гранду Попси встать в стремя на крыше, приговаривал Адам Роместальдус. Холек полз, следом таща футляр с гитарой, на который гранд уселся с размаху, когда так вовремя и ловко брошенная агентом светошумовая бомба взорвалась в лестничном пролете четвертого этажа. Как только все трое беглецов заняли свои места на стременах, агент Роместальдус торжествующе засвистел и забил по канату тростью. Элет, уже сообразивший положить руки на веревку, чтобы не пропустить сигнал, отпустил стопор и отшатнулся в сторону. Редуктор жалобно щелкнул и, все быстрее и быстрее набирая обороты, ручка завертелась в обратную сторону. На конце гарпуна был блок с роликом, через который был перекинут канат, и теперь, когда Элет отпустил механизм, агенты и беглый гранд под собственным весом, не успев даже закричать от охватившего их летящего восторженного ужаса, помчались вниз под уклон. Вьюга торжествующе взвыла в ушах. Сорвала капюшоны, а от скорости беглецов тряхнуло так, что те чуть не попадали вниз на каменную мостовую, и неминуемо бы разбились о трубы, если бы пушка не была предусмотрительно поставлена у конька, далеко от края крыши и все трое не упали бы в скопившийся на пологой черепице глубокий снег.
– Скорее! – ловко выпутавшись из стремени, закричал Адам Роместальдус, – Ленай! Режьте крепления!
На улицу выбежал запоздалый полицейский, и в реве, взвывшей с новой силой, словно ликующей такому ловкому побегу, вьюги, по улице покатился дикий, тоскливый и протяжный, как вой оживших мертвецов в лесу у Черного Приюта свист. Агенты быстро скрутили пушку и треногу, побросали канаты, оставили как есть гарпуны и бросились на чердак бани. По черной лестнице скатились к заранее открытым дверям на задний двор, утопая по колено в снегу, хватаясь за столбы для сушки белья в полной темноте, под ликующий вой вьюги они промчались через пустырь и выбежали в арку дома напротив, где, на соседней улице их уже ожидали запряженные сани и сидящий на козлах в залатанном извозчичьем плаще с низко накинутым капюшоном на глаза учитель Юкс. Закинув в кузов весь свой скарб, гранда Попси и его гитару, беглецы спешно забрались под наваленные сверху одеяла, учитель фехтования ударил вожжами уже успевших изрядно замерзнуть лошадей и те, захрапев, радостно помчались вперед, в ночь. Обгоняя летящие им вслед по улицам тревожные окрики, свист и бестолковый треск колотушек растревоженных, спешащих к месту происшествия полицейских.
– Могу ли я узнать мена моих спасителей? – несколько придя в себя после глубокого глотка из фляги Холека, поинтересовался гранд Попси.
– А это Марк Вертура, – махнул в его сторону агент Роместальдус и даже в тревожной, трясущейся темноте под рогожами было ясно, что изумленный гранд раскрыл рот, – мы зовем его мэтр Холек.
– Ага, – довольно подтвердил Элет, – ваш принц-изгнанник из Мориксы.
Следователь был, конечно, рад произведенному эффекту, но тут он вспомнил, что у него осталось еще одно незавершенное на сегодня дело. Он даже не дал онемевшему от удивления гранду опомниться, как хлопнул Элета рукой по плечу и, спустив ноги с заднего торца саней, покатился по ледяной мостовой. А через миг отцепил и руки, и, гася инерцию, прыгнул в ближайший сугроб на обочине, оставляя в недоумении гранда и его спутников на их пути по пустынным ночным улицам к форту тайной полиции.

***

Чтобы не опоздать, ему пришлось ускорить шаг, а потом перейти на бег. В его груди клокотало, ноги подгибались, но точно знал, что должен успеть и, несмотря на усталость, старался не сбавлять темпа. Он успешно миновал заставу на улице Пикусов и свернул на улицу Оранжерей, где его уже ждали в прилепившимся к какому-то желтому двухэтажному дому маленьком кабачке.
Тяжело плюхнувшись на единственное свободное место в полном, забитом народом зале, он едва успел перевести дух, как знакомый голос приветствовал его:
– Плохо выглядите, мэтр Холек!
– О, не ждали, – скорчил рожу сосед и бросил сидящему в развязной позе Васеку, вору знакомому Холеку по одному из прошлых дел, – наврал братьями своим, что для своей девки место держишь! Думали ты порядочный человек!
– Думать вредно. Выпей и пописай, – небрежно бросил тот и, обратившись к Холеку, заявил – мэтр Нурек не смог прийти, но он сказал, что я смогу решить все твои проблемы.
Холек тяжело вздохнул, задержал дыхание и одарил старого знакомого непонимающим взглядом. Выглядел он и вправду плохо. Он тяжело дышал, лицо следователя было бледным, но щеки горели болезненным алым цветом.
– Вина, – глядя в пронзительные глаза вора, вздохнул он. За эти полтора года щеголеватый юноша несколько изменился. Веселая улыбка сменилась сосредоточенным, погруженным в себя выражением постоянно следящего за собой и окружающими человека, взгляд стал глубоким и внимательным. Прежними остались только торчащие из-под кургузой жилетки-бопкина штаны. Все такие же широченные серые и модные, как и полтора года назад, когда Холек впервые встретил его в лавке кана Хартукая…
Холеку принесли кувшин вина. Следователь подставил кружку, а Васек свою. Толстый, тот самый, что так возмущался по поводу незанятого места, налил обоим.
– А ты постарел, кокс, – выпив, окинул оценивающим взглядом следователя и подрезюмировал наблюдение Васек, – как леди Райне?
Если бы такой фамильярный вопрос задал бы какой-нибудь Элет или иной праздный бездельник, Холек без раздумья нахамил бы, ответив, что это не его дело, но сейчас, немного отдышавшись, он только и ответил:
– Она ушла. Больше не служит у нас.
– Да дела! – воскликнул Васек, он был уже изрядно пьян, – а я тут как раз рассказал о том, как ловко ты поджег ту дрянную караулку и умыкнул у коксов арестантов…
– Так это тот самый Холек? – весело воскликнул кто-то и собравшаяся в тесной комнатке, уже было начавшая клевать носами в ожидании окончания бури, чтобы начать расходиться по домам и каморкам толпа, оборачиваясь на следователя, загалдела наперебой, – принц-изгнанник Марк Вертура! Это же он чуть не отравил генерала! И Димсток-тулл подпалил!
– Не слушай их, – махнул рукавом Васек. И наклоняясь к Холеку, задышал на него прогорклым маслом, чесноком и перегаром, шепнул, – бестолковые пустозвоны! Идем наверх. Будем по делу говорить.
Хозяин – тощенький вороватый зайчишка пискнул что-то нечленораздельное и, подсветив свечой в заляпанном воском, сделанном из старой глиняной кружки светильнике, проводил их по узкой деревянной лестнице на второй этаж. Следом потянулась толпа. Холек вопросительно поглядел на Васека, но тот утвердительно кивнул. Их провели в тесную низкую комнату с низкими постаментам для заседателя и циновками на полу. Место Подмастерья под образами – старой, закопченной иконой, где был изображен распятый Христос и на заднем фоне за ним – двое распятых же разбойников, один в черных одеждах, другой в белых, под ними огненный ад, а сверху – небеса и перст архангела Михаила, гонящий демонов, было пустым. Как старший ученик, Васек уселся по правую руку постамента. Холек сел в дальний конец комнатки, напротив. Еще двое устроились рядом. И еще несколько собравшихся притаились у стен в тени. В трепетном мерцании оставленной на полу свечи их глаза и запонки мантий поблескивали таинственным светом. Кто-то принес кубки и кувшины. Вино разлили по кружкам и, перекрестившись на образа, осушили их. Собрание началось.
– Все в порядке, кокс, – утирая салфеткой рот, объявил Васек, – излагай по порядку. Все свои. Времена как всегда тяжелые. Но у нас распоряжение – сделать для тебя все в лучшем виде.
– Да уж. Как ревизор сэра Лериона попер, так никакого житья не стало…– нажаловались из темноты.
– Молчи, Ип, – строго бросил ему Васек, – мэтр Холек не той инстанции.
– А какой?
– С курагой! – прервал его Васек, – вначале дело, болтовня потом.
Холек немного помолчал, но когда Васек посмотрел ему в глаза и сделал предупредительный жест рукой, приглашая к объявлению, собрался с духом и изложил свою просьбу.
– Я хотел посоветоваться с мэтром Нуреком…– смутившись таким подходом, проговорил он, – о маркизе Эф, а еще мне нужна переписка барона Гандо. Мне кажется…
– Это если барон не сжигает письма, – резонно подметил Васек, – что до маркиза Димстока. О нем Мастер еще будет говорить с сэром Михаэлем. Пока что это не нашего с тобой ума дело. 
– Но я должен найти его…
– Найти несложно, – отозвался кто-то, – Докс тут хотел обосноваться в Доме на Окраине. А там новые стены и окна. А внутри машины господина Зо и его люди.
– Но почему тогда…
– Пока что у нас другое дело.
– А где мэтр Нурек? Что с ним?
– Не смог прийти, – просто ответил Васек, – встреча с сэром Михаэлем, наверное, поважнее, чем встреча с тобой будет? Так что, похоже, сегодня работаем вместе.
– Идем в дом барона Гандо?
– Когда?
– Чем скорее, тем лучше.
– Сегодня. Буря. Нет лучшего времени. Ип, – коротко распорядился Васек – карту и инструменты, но прежде еще вина.
И они выпили, а потом еще. И когда уже было, начались разговоры, стоит ли идти в такую погоду на ночь глядя, или нет, Холек, совсем помрачневший от вина, утвердительно кивнул головой и Васек только пожал плечами.
– Так и надо! Когда-нибудь станешь полицмейстером. Двинулись! – только и сказал он и поглубже нахлобучил на кучерявую голову свой серый войлочный колпачок.

***

С тех пор как Сот – слуга лорд Динмара был посажен в камеру за то, что именно он отдавал информацию шантажисту Куру, которого Бенет и детектив Бирс успешно выследили и арестовали в портовом районе, прошло едва больше месяца. Найти Кура оказалось несложно. Он скрывался в маленькой каморке на втором этаже старого парусинового склада, где внизу продавали такелаж, а верхние комнаты сдавались внаем зимующим в Мильде портовым рабочим и матросам. Старший следователь и детектив ворвались в коморку с крошечным мутным окошком с видом на море, арестовали самого шантажиста и доставили в форт его и все его документы. Помимо досье и конспектов, посвященных лорду Динмару, всему Второму отделу полиции, и в частности Холеку, было обнаружено еще немало компромата, на других, не имеющих отношения к делу видных людей города. Как сознался Кур на допросе, в Мильде он промышлял шантажом и частным сыском. Все изъятые бумаги после тщательной сортировки были отправлены частью в архив, частью в печку, но вот заказчика на лорда Динмара высинить  так и не удалось. Даже под страхом пытки Кур заявлял, что с ним связывались через подставного человека, и что этот человек сам выходил с ним на связь и где его можно найти даже он, Кур, совершенно не имеет ни малейшей мысли. Детектив Бирс несколько раз наведывался в портовой район, заходил в кабаки, выспрашивал и разведывал, но все старания узнать что-нибудь новое о таинственном заказчике оказались бесполезны. Даже опрошенные свидетели и соучастники деятельности Кура, сходились на том, что вокруг подобного рода людей постоянно находится очень много разнообразных анонимов. Конечно же, в случае поимки торговца воздухом, никто не хотел быть пойманным с поличным, так что большинство его заказчиков также использовали связных, и кто из них был нужный – в данной ситуации выяснить не было совершенно никакой возможности.
В конце концов, остановились на том, что оба шпиона и Кур и Сот были посажены под замок до конца расследования, а лорд Динмар принял решение не выбирать нового слугу до ближайшего времени, пока не будет окончательно закрыто дело маркиза Эф. Вернее так решил не он, а наставница Салет, которая сказала, что может на время переехать в форт и поухаживать за старым лордом, здоровье которого не на шутку ухудшилось – с февральскими морозами пришли простуда и радикулит. Полицмейстеру требовался постоянный домашний уход, доктор, новые мази и грелки.
С тех пор как был арестован слуга леди-наставница жила в одной из просторных комнат на третьем этаже. Вместе с лордом Динмаром они сидели допоздна в его рабочим кабинете – он читал книги и перебирал принесенные за день бумаги, отвечал на письма и ставил печати, она сама готовила эликсиры и вязала шерстяные носки. Ведь даже волшебницы тоже, прежде всего женщины и ничто человеческое, а тем более женское им не чуждо. Но чаще они со старым лордом просто играли в шахматы, или сидели в креслах, беседуя при свете камина о книгах, происшествиях и прочей всячине, пили вино, слушали, как ревет снаружи бешеная февральская непогода, ветер бьется в окна и стены. Наставница наливала себе в свой старый подаренный в незапамятные времена серебряный кубок а, лорд Динмар, протянув ноги к огню тоже, не отказывался из уважения, но наливал себе чуть-чуть и разбавлял горячим кипятком. Иногда к ним присоединялся старый архивариус Верит, приносил интересные книги. Постоянно жаловался и выражал по любому вопросу свое недовольное, ворчливое, мнение.
– Давно такой зимы не было, – как-то сидя у лорда Динмара с новыми бумагами по делу расследования, сообщал Верит.
– Лет пять, наверное, Матфей, – с улыбкой ответил старый лорд. Его светло-голубые глаза лучились теплым мягким светом, но где-то в глубине скрывалась постоянная, мучающая его при каждом движении боль.
Архивариус передернул плечами и, сдвинув свои узкие очки на кончик носа, выразительно вытянув лицо, пробубнил.
– И сэр Роместальдус… Чего хорошего с ним выйдет?
Старый лорд проигнорировал его. У него на этот счет были свои мысли.
Иногда заходил учитель Юкс, иногда, после очередной ссоры с женой начальник таможни, занимающей южное крыло форта – лорд Морис. Но этот вечер был каким-то особенным. Сегодня пришло много писем, в том числе сразу три письма от старых знакомых – кавалера Вайриго, Тирэта и Дакса – заместителя полицмейстера Восточного района, и теперь старый лорд и наставница засиделись совсем допоздна, ожидая вестей от разосланных по городу агентов. Несмотря на усталость, наставница Салет и Симона натопили камин и заложили ставнями окно, после чего наставница отпустила девушку домой и таинственно сообщила лорду Динмару, что надо бы приготовить к чаю что-нибудь особенное. Буря не унималась, низко горели свечи.
Когда часы пробили час ночи, в коридоре загрохотало, застучало, и в дверях появился ведущий под руку ошеломленного гранда Попси, Адам Роместальдус. Шпион поклонился старому лорду, улыбнулся наставнице Салет, загадочно сообщил, что старый друг лучше двух подруг и, раскланявшись со всеми, удалился.
– Михаэль! – приветствовал полицмейстера брошенный всеми своим провожатым гранд, – где мой обещанный друг Лависта? Из одной полиции в другую. И моя любимая гитара… Кто будет отвечать за все это? Я ничего не понимаю…
– А как вы понимаете горячее вино и мятные пирожные? – поинтересовался у эксцентричного гранда лорд Динмар, и наставница Салет как по заказу внесла в комнату так любимые грандом заварные мятные пирожные и лиловое вино, налитое в прозрачный, играющий радугой в свете пламени, похожий на кристалл горного хрусталя манерный треугольный графин.
– Это я всегда понимаю прекрасно! – коверкая фразы, ответил замерзший от пят до кончика бородки гранд и, отставив в сторону чехол с поломанной гитарой, ловко уселся в низкое кресло и по обычаю своей страны заложил ногу за ногу – только сверкнули полосатыми черно-желтыми чулками тонкие аристократичные лодыжки.
Обосновавшись в кресле, гранд совсем освоился в кабинете старого лорда, принял у наставницы Салет бокал с горячим вином и схватил палочками пирожное, – это готовит ваш злодей Спонсоне? Ему пристало рубить головы на площадях…
– Диего, вы ошиблись, – с улыбкой перебил его лорд Динмар, – мэтр Спонсоне поклонник столовых блюд и супов. Хотя он и мастер своего дела…
– Действительно совершенно другой стиль, – пережевывая второе пирожное, согласился гранд и взялся за третье, – кто же готовит такие великолепные пирожные? Я прикажу Шаеку и он немедленно украдет рецепт!
– Леди Салет к вашим услугам, – отрекомендовал лорд Динмар, и наставница деликатно кивнула головой и сделала книксен.
– Вот как! – улыбнулся гранд и взялся за добавку.
– Вернемся к делам, – перешел на официальный тон лорд Динмар. Гранд Попси уже доел все пирожные и теперь требовательно тряс пустым кубком, желая очередной добавки горячего напитка, – расскажите мне о том, чем вы так не угодили куратору Морле?
– Ничего сверхъестественного, – оправил воротничок и полы мантии, брезгливо тряхнул ладонью, эксцентричный гранд, – конечно же, тем, что мы с сэром Лерионом замечательно делили приоритеты. И это были сугубо наши, никого не касающиеся дела.
– Я не об этом, – задумчиво ответил старый полицмейстер, – коррупция и подлог всего лишь формальный повод для ареста. Все знают о том, что полиция и магистрат берут взятки и продают должности… А знаете ли вы, что как только с вас взяли бы показания, вас должны были убить? Разрыв сердца во время допроса с пристрастием. Несчастный случай, какие иногда случаются в полиции.
– Вот как, – на лице гранда мелькнуло выражение изумленного страха, но он сделал пренебрежительный жест и брезгливо поморщился, – вот мерзавцы.
– Это очень важно, – сказала наставница Салет строго так, что под ее спокойным золотистым взглядом приученный к галантности гранд тут же притих и как будто уменьшился в размерах, – не думайте, что мы спасли вас просто так. Ваша смерть вряд ли вызвала бы войну между Мильдой и Мориксой, чего так желает нам мэтр Парталле из столицы в силу своей заинтересованности в усилении Гирты, но сейчас нас больше беспокоит другое. Связь ревизора с господином Зогге и Димстоком. Являются ли они все вместе агентами Гирты? Служат ли они Герцогу или они сами по себе и каковы их цели и мотивы в Мильде.
– Хотите узнать, что господин Зогге ходит под ручку с сэром Брайго? Это знают все.
– Граф Брайго? – переспросила наставница Салет – куратор полиции при дворе сэра Эмери?
– Именно он, – морщась, словно сама мысль об этом человеке возмущала все его естество, отвечал гранд, – вообще непонятно зачем Димсток и Зогге устроили весь этот цирк и вбили в него столько денег. Раздали столько взяток, сколько даже у меня нет. И этот мерзавец Брайго вместе с ними. Но ни я, ни другие не имеют ни малейшего понимания, общаются ли они с этим разбойником Булле или нет. Может они просто провокаторы, которым хорошо заплатили.
– А какое у вас дела  с господином Зогге и Димстоком? – спросила наставница Салет.
– У меня? – с гордостью и возмущением переспросил гранд, словно произнесение самой этой буквы доставляло ему удовольствие, – никаких. Конечно же, они предложили мне вступить в их хартию и помочь им, когда попросят, но я отказался от таких бесконкретных предложений. Возможно, ревизор и Димсток вообще никак не координируются ни между собой, ни с Гиртой. Чтоб ее черти в море утопили. Но в любом случае следует арестовать их всех.
– Рано или поздно это неминуемо случится, – задумчиво ответил лорд Динмар, – возможно вы правы, и это не один заговор, а так некстати наловившиеся друг на друга два дела. Но прежде чем приступить к арестам, надо сделать кое-что еще. Кто еще у них в сообщниках? Генерал Гандо? Магистр Ранкет? Капитан Дорет? Или кто из мастеров Гильдии?
– Этого я не знаю. Я же отказался сразу. Скорее всего, этим у них занимается сэр Брайго. Но, вот что я вам скажу, я обязан вам за мое спасение и я сделаю все, чтобы наказать мерзавцев, покусившихся на мою жизнь и дружественные отношения между Мориксой и Мильдой и помочь вам в этом расследовании.
– Если они в Мильде, и вербуют лояльных людей, – прервал запальчивые рассуждения гранда лорд Динмар, – то из Дома на Окраине они никуда не денутся. Чтобы окончательно вырвать все корни этого заговора и не дать маркизу сбежать снова, мы должны выяснить, кто еще замешан в этом деле и где у него запасное убежище. А пока, я надеюсь, вы не откажитесь побыть моим гостем в этих стенах? Назавтра о вашем побеге будет знать весь город и полагаю, пока что вам не стоит возвращаться в свою резиденцию.
– Вы спасли мою жизнь, – согласился гранд и сделал многозначительную паузу. Наставница Салет строго нахмурила брови, и, обратившись к ней, а не к старому лорду, гранд заявил, – следовательно, я полностью в вашем распоряжении!
Несмотря на бурю, в этот вечер две фигуры, покинули форт. Придерживая капюшоны и пригибаясь под ударами ветра, они опасливо зашагали по обледеневшим камням вниз, к Южному проспекту. Было темно, ветер развевал плащи. Перекрикивая его рев, собеседники хватались за полы плащей и как можно ближе жались друг другу, чтобы в случае падения, можно было схватиться за собеседника. У одного в руках была черная трость, у другого под капюшоном поблескивали узкие бифокальные очки.
– Опера уже закончилась, – разочарованно кричал первый, – вы как всегда, слишком долго копаетесь!
– Кажется, ты обещал мне показать новомодное заведение? Вот пижоны, одна порода, что тут, что в Гирте! Все хотите с иголочки, как в столице?
– Вы правы, Джульбарс-тулл, кстати «Маргариту» можно послушать и там. В этом заведении отличные музыканты. Только на этот раз никаких карт.
– А, злопамятный старый пень! Даже за эти годы не забыл, как мы тогда облапошили этих богатеньких вертихвостов? Ха-ха! Славный был скандал!
– Адам, не забывайтесь. Я полицейский архивариус и ничего никогда не забываю, – с достоинством ответил первый, – особенно если дело касается должностных преступлений…
– Тогда на этот раз просто облегчим кошелечки тех, кому тяжело самим нести их домой!
– Адам, вы профессиональный обманщик.
– Нет, Матфей, это в городе развелось столько бездельников и глупцов, что просто грех не облапошить, парочку-другую, – отвечал тот, – и заметь – я работаю сугубо ради удовольствия! И куда в вашем городе подевались все извозчики. Наверное, их тоже кто-то выкрал?
С этими словами старики – Адам Роместальдус и архивариус Матфей Верит, сопровождая свою беседу о давно ушедших временах скабрезными шуточками типа «полицейский не берет взяток, полицейский принимает благодарности», «один полицейский – это постовой, два – патруль, а три – это один напился и смотрится в зеркало» и «зачем полицейскому ремень? Чтоб штаны не сваливались!», пригибаясь под ударами вьюги, спустились по улице Башен к Южному проспекту, где их, распахнув гостеприимные двери, приветливо ожидал недавно открывшийся, бессонный, полный веселья, звона фужеров и воя скрипок салон мадам Окес – Джульбарс-тулл. Новомодное заведение, для ценителей хорошей музыки, карт и теплой компании за бокалом горячего вина поздним вечером.

***

– Да, это тот самый Отто Кирпок, – отходя от почтенного крючкотвора, убрал в поясную сумочку лорнет и мрачно констатировал детектив Бирс. Профессор Келль снова зажег маленькую беспроводную лампу и посветил в глаза ничего не понимающему пациенту. Тот смиренно сидел на вращающемся стуле в углу кабинета профессора. Ночные страхи дома для умалишенных не пугали его. За стеной спали обитые толстым войлоком комнаты буйных пациентов. Несмотря на бурю, что подобно полнолунию, мистически будоражит психику душевнобольных, сейчас Кирпок сидел смирно. По-детски сложив ручки на коленках, он с интересом глядел в таинственно мерцающий в полутьме застеленный докторский шкаф, прицокивал языком, приветливо улыбался доктору и полицейским. Когда его привели и бросили в палату он был в смятении, кричал и бился о стены, но профессор быстро нашел на него управу. Его любимые разноцветные мятные конфетки оказались лучшим средством, чтобы урезонить невменяемого, изможденного бурей пациента.
Детектив Бирс только покачал головой. В углу на стуле ожидал мрачный постовой полицейский, он зевал, прикрывая рот широким потертым рукавом, нетерпеливо поглядывал, на профессора, молчаливо ожидал, когда тот закончит осмотр, подпишет бумаги и примет арестанта на свое попечение. Доктор раскрыл рот больного и, подняв лопаткой язык, констатировал, – прокушен в пяти местах. Замечательно. Просто дивно. Так где, мэтр Оп, вы его нашли?
– На улице Стульев, – протягивая руки к горячему плафону настольной лампы, лениво отвечал полицейский. Детектив Бирс сделал круг по кабинету, безразлично заглянул в застекленный, полный банок и сверкающих металлом приборов шкаф, снова вернулся к пациенту.
– Значит, показаний он дать не сможет? – недовольно спросил он.
– Быть может, когда пройдет шоковое состояние. Через некоторое время, – пожал плечами старичок-профессор, еще раз подсвечивая лампой глаза больного. Господин Кирпок несолидно хихикнул и по-детски отмахнулся  пухлой ручкой от яркого белого света.
– Похоже на диссоциированную  амнезию – пояснил головой профессор – но ничего страшного, со временем мы все вспомним. Правда? Примем горячую ванну и чая с сахаром. Вы хотите принять ванну с мороза, мэтр Кирпок? А?
Тот, казалось, узнал свое имя и пробормотал что-то нечленораздельное.
– Ну вот и замечательно, – заключил доктор, – завтра попробуем гипноз. А сейчас, мэтры полицейские, вынужден попросить вас оставить больного на мое попечение и удалиться. Поздно. Всем пора домой. Вот первичный эпикриз.
Он протянул бумагу детективу Бирсу, и чиркнул неразборчивым почерком врача что-то постовому Опу, после чего оба покинули кабинет, оставив профессора, который по привычке работал чаще ночью, чем днем, наедине с больным.
– Ну и место, – когда они с детективом вышли в темный коридор, где у двери профессора их ожидал сонный дюжий монах в толстом черном подряснике, неприязненно передернул плечами постовой. Служка проводил их с недосыпа влажными, ничего не понимающими глазами, сделал круг по коридору и снова уселся на скамеечку рядом с кабинетом профессора. Под низкими сводами третьего этажа гуляли сквозняки. Казалось, само здание стонало и охало под ударами бури. За окном, под крышей наверху, стучал оторванный ветром водосток. Где-то за одной из дверей, далеко за углом, плакал и кричал какой-то больной. Но в этом темном, полном одинокими сумасшедшими людьми доме всем было все равно, плачет ли человек, или это ветер за окном завывает в старых рамах, под дверями и в керамических трубах вентиляции в сводах. В коридоре было холодно и страшно – крашенные в холодный зеленый цвет стены, черные двери, серые, едва различимые в свете лампад перед иконами, низкие арки потолков. Засовы снаружи дверей.
Чтобы не пугаться многократно подхватываемых эхом, гуляющих под арками, звуков собственных шагов, детектив Бирс и постовой, не сговариваясь, стали ступать как можно мягче и тише.
Если час назад детектива Бирса и нашедшего на улице, ничего не помнящего помощника магистра Бронцета бессмысленно бредущего по снегу босиком, волоча за собой какой-то разодранный мешок Кирпока, постового Опа проводил к профессору наверх мрачный, сам похожий на печальную тень послушник, то теперь им пришлось самостоятельно спускаться вниз и искать выход наружу без провожатого.
В центре огромного здания темнел тесный, засыпанный снегом и мусором, непроглядный как ветреная ночь за стенами, двор-колодец, и совершенно сбитые с толку в темноте полицейские вынуждены были обойти его вокруг, прежде чем им посчастливилось найти лестницу вниз.
Раз они услышали тихий стук. На одной из дверей дребезжал массивный металлический засов. Кто-то пытался выйти наружу и осторожно, словно проверяя запоры, трогал перегородившую ему дорогу дверь. Раз им показалось, что они слышат шелест крадущихся следом шагов, но из-за шума ревущей за окнами непогоды, за стуком снега в дрожащие стекла окон, было трудно определить, показалось ли им это или нет. Когда же окончательно истомленный неведомыми шагами постовой все-таки обернулся, и заглянул за угол, его встретила лишь молчаливая пустая темнота.
– В следующий раз пусть Хек идет, – терзая в пальцах полы плаща, басовито пожаловался Оп.
Детектив Бирс промолчал. Постовой ускорил шаги.
– Заблудились, – с досадой, за которой чувствовался слабо прикрытый страх, заглядывая в один из боковых коридоров, что оканчивался тупиком и намертво запертой дверью без какой-либо пометки или вывески, еще пуще нахмурился он.
– Глупости, – с отвращением проворчал детектив Бирс, – это всего лишь больница.
В конце коридора было окно. Где-то внизу, за его мутным стеклом, слабо светился стоящий у калитки уличный фонарь. Казалось, его призрачный ореол только усиливал темноту в углах и в нишах дверей, между арок, поддерживающих потолок. Зато рядом нашлась лестница на второй этаж. Тут вдоль всего здания шел длинный прямой коридор, а проход перегораживал стол дежурного. Лампа была потушена, журнал раскрыт. Тут же ждали подписи листы каких  бумаг. Принюхавшись, детектив Бирс с удивлением обнаружил, что в коридоре витает запах знакомого табак. Присмотревшись, ему даже показалось, что в глубине коридора, на широком подоконнике глядящего в темный внутренний двор окна, он различает какую-то темную бесформенную фигуру, но в темноте это мог быть просто обман зрения – полицейские было остановились и попытались присмотреться – но сколько не моргали, ни таращили глаза в пульсирующую с ударами сердца темноту, так и не заметили никакого движения. Никому не хотелось проверять, правда ли это всего лишь обман обострившихся в темноте чувств, или там действительно кто-то сидит. Лестница была рядом, так что они свернули на нее, спустились на первый этаж в тот самый страшный больничный коридор с лабораториями, где несколькими часами ранее проходил Холек и, ускорив шаги, направились к двери.
– Аншлаг, – закладывая засов за вышедшими навстречу буре полицейскими, лениво зевнул служка, и недовольно поежился, примечая, что пока они выходили, в дверь за ними успело намести колючего, жесткого снега, не таящего на холодном каменном полу.
Было уже за полночь. В коридоре на третьем этаже раздались шаги ночного обхода. С лестницы блеснул рыжий свет фонаря. Где-то на втором этаже, Сэй Майра спустила ноги с подоконника, на котором сидела, облокотившись спиной о стену, курила и смотрела в непроглядную темноту двора. Вернулась в свою палату и прикрыла за собой дверь. Сегодня вечером усталость сморила ее рано, и она не знала, сколько прошло времени с тех пор, как ушел Холек. Забрав свою работу и книги, пошел домой старательный, готовящийся к экзаменам, аспирант Ирет. Дежурный отошел в лабораторию и теперь они с няней грели на спиртовке воду и, наверное, пили чай, а беспокойная, как будто колдовская метель наставницы Салет не давала уснуть, навевая странные, полные летящих беспокойных и вычурных картин образы. Девушка села на кровать и сложила на коленях свои тонкие, искалеченные руки. Она не чувствовала стоящего в палатах и коридорах холода, как ни чувствуют его глубоко психически больные люди, настолько погруженные в свои мысли, что те полностью заслоняют для них все остальные чувства. А быть может она просто привыкла к тому, что в здании воровали дрова и постоянно плохо топили, или, старая толстая мантия из черной шерсти была достаточно теплой… Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь узнает это. Быть может, кроме профессора Келля, который знает все о вверенном его заботам печальном доме и своих пациентах.
Так какое-то время Сэй Майра сидела в темноте, тревожно глядя в высокое арочное окно на светлый от фонаря на улице, расчерченный решеткой и рамами полукруг на темном фоне серых сводчатых стен, за которым стояла голубоватая снежная мгла, и сегодня за ней не было видно ни луны, ни звезд, ни обычного серого фасада здания какого-то мрачного учреждения, стоящего напротив ее окон через переулок. Устав, Сэй подтянула ноги, снова прилегла на кровать и, откинувшись на спину, подняла глаза к росчеркам рамы на потолке. Прикрыла веки. Темнота рисовала причудливые, разноцветные,  узоры перед ее взглядом. Мысли после выкуренной трубки крепкого табака текли плавно и умиротворенно, обращаясь к единственному человеку, который за последний год стал ей так дорог – и это был ни модный и отважный лорд Николай, сосед, по юношеской влюбленности раньше часто посещавший ее, но последнее время появляющийся все реже и реже, и не подруга детства, жалевшая бедную, лишившуюся семьи, титула и дома женщину. Сэй Майра думала о буре, и о том, что где-то далеко, преодолевая глубокий снег и вьюгу, превозмогая усталость и стужу, Холек бредет сквозь ветер, чтобы найти человека повинного в ее беде. Она видела его исхудалое лицо, сверкающие нездоровым, изнуренным болезненным блеском глаза, горящие страшным алым румянцем щеки и дрожащие от холода, закостеневшие пальцы, сжимающие за эфес готовый к бою меч.

***

Холек и Васек пробирались через засыпанный снегом парк зимнего поместья барона Алексия. Держались деревьев и кустов, так чтобы их не увидели из погасших окон трехэтажного дома, темной громадой возвышающегося перед ними на берегу замерзшего и заснеженного канала. Зубы Холека стучали от холода – его сапоги штаны и мантия на спине промокли от непрерывных усилий и снега. По пояс проваливаясь в глубокие сугробы, агенты заходили через канал, карабкались на маленькую летнюю пристань для легких прогулочных лодок и теперь ползли вдоль голых живых изгородей обрамляющих ведущие к дому дорожки. Где-то далеко, на Зеленой улице, горел яркий белый огонь – сквозь пургу было не видно, фонарь ли это, прожектор или какое-то необычно яркое окно какого-то дома. По нему ориентировались в темноте. Ветер не унимался. Высокие старые дубы тяжко скрипели под его нещадным неумолимым напором. Едва добравшись до середины парка, взломщики были уже на грани изнеможения. Васек откинул капюшон, оскалился, зачесал взмокшие черные кудри и сощурился в сторону дома.
– Опять через окно…– вспоминая Черный Приют, вздохнул Холек.
– С ордером – через дверь, – устало и зло ответил вор, – без – через окно.
И, достав из своей маленькой воровской сумочки две большие мягкие пилюли, протянул одну Холеку. Они проглотили их и заели снегом. Горечь чуть не вывернула грудь следователя, как только нечаянно прокушенная желатиновая капсула с кошачьим глазом лопнула у него на языке. Мир качнулся перед глазами. Они снова зашагали к дому, и с каждым шагом Холек все явственнее ощущал, как с легким головокружением меняется мир вокруг него – фонарь вдали разгорается все ярче и ярче, а ночная мгла наполняется таинственными красно-лиловыми переливами. Свет пробивался в зажмуренные глаза, и только дойдя до стен дома, Холек смог спрятаться от обжигающего, будто бы светящего ему прямо в голову света фонаря и прикрыть руками расцвеченные бесконечной вязью зрительных галлюцинаций плотно сомкнутые веки.
Васек же напротив, ничуть не смущался происходящих перемен. Подойдя к дому, внимательно осмотрел заднюю стену, и подошел к окну у запертой двери кухни.
– Подсаживай! – потребовал он, и Холеку пришлось подставить спину, чтобы воришка, ухватившись за подоконник, дотянулся до рамы, и чем-то заскреб по стеклу. Буря выла между деревьев, Холека качало, тошнота от кошачьего глаза, усталости и напряжения подкатывала к горлу, уши закладывало – заснеженный сад плыл всеми цветами радуги, особенно страшно было видеть каждую снежинку, отливающую фиолетовым и алым цветом, что миллионами, сияющим нескончаемым потоком летели на него, улетая куда-то в стороны, мимо. От мириадов этих вертящихся огоньков кружилась голова, хотелось закрыть глаза, но он все равно словно видел сквозь веки, и Холек уже был готов упасть лицом в снег, как над его головой что-то сухо хрустнуло, Васек просунул руку в прорез в стекле и открыл раму.  Через секунду Холек почувствовал, как воришка переместил вес на подоконник.
– Скорее кокс! – прошептал он, влез в кухню и открыл следователю заднюю дверь. Закрыв за собой окно и задвинув взятой со стола разделочной доской прорезь в стекле, чтобы ветер не свистел в ней, взломщики открыли дверь и тихо выскользнули в коридор. Здесь царил спасительный лиловый мрак. Но даже толстые стены особняка не могли до конца сопротивляться непогоде. Завывания ветра и треск рам зловещим шепотом гуляли по жарко натопленным коридорам, сонно поскрипывала деревянными ступеньками ведущая наверх парадная лестница. Спящий дом генерала полнился таинственными звуками сопротивляющегося напору непогоды строения.
Из соседней с кухней комнаты доносился надрывный тяжелый храп. Внезапно он прекратился. Холек замер, прижался к стене.
– Повар, – мрачно и сосредоточенно шепнул Васек, – умаялся за день.
Повар шумно перевернулся на другой бок и захрапел еще громче. Впереди была лестница на второй этаж.
– У барона есть младшие брат и сестра или дети…– чуть приоткрывая дверь в одну из комнат, констатировал Васек. Это была детская – большой шкаф у стены был полон игрушек. На нижней полке стояли разнообразные, искусно выполненные из гипса стекла и дерева, красиво раскрашенные животные – гуси, утки, медведи в шапочках полицейских, зайцы с гармониками, коты в щегольских мантиях и с тросточками. На второй полке был устроен кукольный дом – нарядные маленькие дамы сладко спали в кроватках и на изящных, исполненных в модном стиле рококо диванчиках. Тут же был изящный колченогий чайный столик и мягкие стулья. Рядом со столом, под маленьким зеркальным трюмо сидела фарфоровая кошка. На третьей полке стояли игрушки, какие собирают у себя на полках романтические девицы школьных лет – фарфоровые куколки – Христос с овечками и дева Мария, тут же был святой Мартин в алом, обрезанном плаще с мечем и святой Георгий в полном доспехе, в золотой мантии и с копьем. Двое влюбленных на скамеечке и красавец – рыцарь на разукрашенном коне. Вдали стоял крошечный игрушечный домик – прямо настоящий дворец, исполненный столь искусно, что даже из-за двери напротив можно было различить каждый завиток узора на окнах, каждую статую над фасадом, блестящий металлом кант каждой трубы и даже стоящих на страже бравых гвардейцев и дворецкого в рыжих мантиях перед застекленными дверями.
В другом шкафу, за стеклами был расквартирована целая армия оловянных солдатиков. Тут были и зеленые орденские мантии капелланов, и оранжевые простых солдат, и рыцари с гербами на кирасах и щитах, и броско наряженные, в высоких сапогах на шнуровке авантюристы с мушкетами и пиками, и латные рейтары с пистолями, и кавалеристы на мощных, бронированных конях. Над полками, построенными по всем правилам современной военной тактики, реяли знамена – у каждого полка свое. Руководил армией генерал в полном доспехе, на коне и без шлема. Шлем он держал готовым к бою на согнутой в локте левой руке, а правую, с генеральским жезлом протягивал вперед, командуя своей армии к наступлению. Рядом стояла его свита – несколько особо нарядных и героических оруженосцев и рыцарей. На фланге построения красовались пушка и трое пушкарей в клювастых шляпах Гирты. Один с банником, второй с лопатой – шуфлой, третий с протравником и стопином. Холек даже раскрыл рот от такого великолепия. В детстве у него никогда не было столько игрушек. Даже те парады и марши, что часто устраивались в Мильде, не так впечатляли его воображения, как армии марширующих по столам и полу оловянных солдат. Одно дело понуро бредущие на штурм стен и равелинов, измождено пригибающиеся под ударами пуль и картечи, колонны, кровь, грохот выстрелов и стоны, и совсем другое – целая карманная армия всегда бравых, неутомимых и храбрых, всегда верных и готовых к бою игрушечных воинов. Каждая фигурка тщательно отлита и раскрашена, у каждого свое оружие, у кого пика, у кого меч, и у каждого своя непередаваемая, не похожая на других манера. Холеку захотелось войти и прикоснуться рукой к этому великолепию, но Васек вовремя заметил, что следователь отвлекся от дела, схватил его за полу мантии и потянул его дальше, в конец коридора, где темнела дверь угловой комнаты. Прислушавшись, он положил руку на ручку двери и со знанием дела бесшумно надавил на нее. Ручка не подалась. Это был кабинет барона Алексия. Замок был заперт. Какую комнату еще запирают на замок, как не личный кабинет? Где-то на лестнице мелькнул огонь – кто-то спускался с третьего этажа. Васек моментально юркнул в нишу в стене и потянул за собой Холека. По лестнице, опустив голову чтобы не споткнуться и не расшибиться в темноте, спускалась облаченная в бежевую мантию и длинную кину женщина. Возможно нянька. Она щурилась и осторожно нащупывала ступеньки. Фонарь плохо светил под ноги. Бронзовый ночной горшок желтел в ее руке.
Как только она прошла вниз. Васек извлек отмычки и моментально открыл замок. Через миг оба взломщика очутились в кабинете. По чести сказать, до того как забраться в дом, Холек не испытывал к барону ничего, кроме черной жгучей ненависти, но теперь что-то неминуемо и бесповоротно переломилось в его усталой, истомленной душе. Он с тоской окинул взглядом кабинет. Высокие окна, зеленые занавески, стол-бюро, перед ним удобное просторное кресло. У стены рядом с камином, на стойке силуэт полного латного доспеха – на нагруднике глубокие вмятины от пуль, левое оплечье покорежено. А поверх горжета, притянутого к кирасе полосатым шелковым шнурком, повязан оранжевый, расшитый серебром бант. Неверные стежки так кричали о том, что свое первое произведение юная мастерица посвятила этому бывалому и почтенному, вышедшему на пенсию и теперь живущему в кабинете генерала рыцарю. Холек стоял и смотрел на этот бант, и ему становилось стыдно от мысли, что он так ненавидит человека, которого так любит маленькая сестренка или дочка. Кто знал, кем приходилась генералу та юная леди, что вышила этот свой первый парадный рыцарский бант и, возможно даже в отсутствии генерала повязала его на хранящийся в кабинете боевой доспех?
– Что, кокс, с кошачьего бантика раскис? – разгадав его мысли, брезгливо одернул его Васек, – если барона любят детишки, это не мешает ему быть мерзавцем, который взял и увел твою леди.
И, вооружившись отмычками, обратился к бюро над письменным столом. Искомое нашлась быстро. В ящике стола лежала большая пачка разноцветных распечатанных, в большинстве своем гербовых, конвертов. Кажется, барон не пытался запрятать подальше свои личные письма.
– Скорее же! – продемонстрировал один Васек, – этот? Или берем все?
Холек мрачно обратился к столу и принялся быстро перебирать их. Он не знал, что ищет, но знал, что точно не пропустит того, что нужно для следствия.
– Это его дочь, – приглядываясь к какому-то письму, сообщил вор, – у барона сын и дочь.
– Он женат? – заглядывая Васеку через плечо, изумился Холек, – а как же Райне?
– Был, наверное, – Васек махнул рукой назад, где между латным доспехом и застекленным лакированным книжным шкафом на стене темнел портрет красивой тридцатилетней женщины со светлой мягкой улыбкой на одновременно веселом и благородном лице. Ее приветливые глаза живо смотрели на ночных грабителей и от этого взгляда, еще раз подтвердившего, что барон не чудовище, а обычный, быть может, даже во много раз более порядочный и культурный чем он, Холек, человек, мурашки побежали по спине следователя. С трудом отведя глаза от масляного портрета, Холек с отвращением покачал головой и снова обратился к столу. В это время нянька за дверью пошла обратно наверх, и взломщики задержали дыхание, вцепившись в рабочее кресло барона. Но ветер за окном был столь сильным, что вряд ли она услышала их тихую беседу. Когда ее шаги затихли наверху, Холек вновь принялся за конверты.
– Князь Ирис, князь Ирис, Вероника, лорд Корсон, граф Лермут, Пафнутий Гарфин, барон Корсон, барон Корсон, барон Корсон, маркграф Вальсон, князь Колле, магистр Транди, полковник Харбибуль, – проговаривал он, откладывая в сторону бесполезные конверты, читая знакомые и незнакомые имена, – и тут этот Харбибуль влез… Райне, – и Холек хотел было заглянуть в неизвестно как затесавшийся в это разноцветное великолепие обычный желтый конверт, но, подержав его в руках, удержался и вернул на место. Подняв глаза, он увидел, что Васек искоса наблюдает за ним.
– Вот, – продемонстрировал вор, – это барон Корсон с предложением кандидатуры советника. Это?
– Не то, – отчаянно мотая головой, прошипел Холек, – вот, что тут делает какой-то Пуп до востребования?
Они раскрыли письмо и увидели что в нем всего несколько слов.
«Я выполнил все, что требуется, дело за вами, все в ваших руках».
– Многозначительно, – важно покачал головой Васек, – но неконкретно.
– Да, это не улика, – покачал головой, согласился следователь. Васек мрачно кивнул. И они продолжили поиски.
Внезапно где-то внизу раздался громкий стук в дверь. Васек встрепенулся – на столе осталось гораздо больше половины писем, но времени перебирать их, больше не было. Холек распахнул одну из поясных сумок и начал сгребать все в нее, когда она заполнилась, он раскрыл вторую и спрятал остальное. Те конверты, которые они успели перебрать, Васек спрятал обратно в бюро, и потянулся было к серебряной пепельнице на столе, но Холек остановил его.
– Сэр Динмар… выпишет счет…
– Счет так счет, – покачал головой Васек, но больше не притронулся ни к чему.
– Надеюсь, на юво хватит, – шепнул он, когда они юркнули в коридор и заперли за собой дверь. Стук внизу продолжился. Стучали не очень громко, по всей видимости, чтобы не разбудить детей.
– Скорее наверх! – указал Васек. И они поднялись по лестнице на третий этаж, притаились на площадке чердака и осторожно уставились в проем между лестницами. Внизу, за дверью, просматривался силуэт человека в плаще. Подсвечивая дорогу лампой, из бокового коридора вышел дворецкий и открыл дверь. Ночной гость приветствовал его и бросился прочь – вскоре он вернулся с ярким электрическим фонарем, свет которого ослепил глядящих через резную решетку площадки третьего этажа, все еще находящихся под действием «кошачьего глаза» агентов. Барон Алексий шел от кареты к дому. У него был усталый и благородный вид – по легкому наклону головы было заметно, что тот едва держится на ногах, но даже самому себе старается не показать этого. Войдя, он распорядился подать вина и растопить камин.
– А ты что думал, кокс? – увидев сосредоточенное лицо Холека, шепнул Васек, – что твоя леди Райне к нему домой пожалует как раз когда мы здесь? Нет, такое только в книжках, да в театрах бывает, а мы с тобой не в книжку попали! Размером не вышли!
И как-то тихо и печально хихикнул.
Барон сам снял плащ и, отдав его дворецкому, начал подниматься наверх. Его крепкая рука твердо ложилась на лакированные перила, все приближаясь и приближаясь к затаившимся на чердаке. Шаги были уверенными и мягкими. Рука Холека потянулась к мечу. Но вот ладонь генерала исчезла с перил. Громыхнула дверь. Так прошло некоторое время. Барон сидел в гостиной, курил трубку и, наверное, думал о Райне. Дворецкий ушел к себе – его комната была на первом этаже. Подождав в напряженной темноте еще немного, Холек и Васек начали осторожно спускаться вниз. Лестница предательски скрипела, но никто не обратил на это внимания. Холеку подумалось, что барон за стеной считает, что это пожилая няня, а дворецкий – что это хозяин. Миновав храпящего повара, осторожно приоткрыв дверь кухни, следователь и вор выскользнули наружу и, прикрыв ее за собой, покинули дом. Через некоторое время за их спинами осветились окна генеральского кабинета. Обнаружил ли барон пропажу, поднял ли тревогу, беглецы так и не узнали этого. Подгоняя взломщиков, задувая им в спину, буря заметала следы.
Когда они перешли через канал и оказались далеко за кустами, среди деревьев парка, следователь и вор, не сговариваясь, остановились, чтобы отдышаться. Холек нашарил под плащом фонарь и, повернув его на ремне, посветил на снег под ногами. Яркий свет больно ударил в глаза. Васек выругался, и Холек погасил фонарь.
Выйдя на Абрикосовую улицу, они мрачно попрощались и без лишних разговоров разошлись.

***

– Если ты будешь ходить мокрым, то у тебя будет осложнение, – назидательно заявила Симона. Было уже очень поздно, хотя, возможно даже уже и рано. Сколько – Холек не знал точно. Одетый в одну ночную кину, он лежал на кровати, наполовину укрывшись теплым одеялом и заложив руки за голову, устало смотрел в темный потолок. На ночном столике в чашке из толстого изумрудно-зеленого стекла, почти не давая света, догорала свечка. Рядом стоял недопитый уже почти остывший кубок вина с травами для лечения. От усталости следователя клонило в сон, но беспокойные мысли бесконечной чредой крутились в его голове, не давая успокоиться и заснуть. Симона, уютно сидела в поставленном высокой спинкой к окну, а подлокотником впритык к кровати кресле. Поджав ноги, она с безмятежным видом, пыталась читать какую-то большую и толстую книгу.
– А ты, если будешь читать в темноте, испортишь глаза, – рассеянно ответил Холек, и к его собственному удивлению в его словах послышалась не привычная сухость, а какая-то теплая и мягкая забота. Девушка прищурилась, сняла пенсне, отложила фолиант в сторону и очень внимательно посмотрела на него.
– Да, раньше я могла читать и без свечи, – согласилась она и протянула руку, чтобы коснуться его лба, проверить, не горит ли. И сейчас ее прохладное прикосновение не показалось ему обжигающим, но что-то застучало в его груди, и словно кровь быстрее побежала по венам, когда холодная, с длинными и жилистыми пальцами ладонь, словно лаская, провела по его лбу. Он не шевелился и так и лежал, замерев с заложенными за голову руками.
В спальне мэтра Аркина было холодно. Угли в жаровне давно погасли, буря по-прежнему выла за окном, колючий ледяной снег стучался в стекла за неплотно задернутыми шторами. Наверное, Симона специально оставила их приоткрытыми, чтобы не отгораживаться от бушующей за окнами непогоды. Что-то изменилось в за  этот вечер в ее облике – взгляд был словно устремлен куда-то вдаль, и в темноте казалось, что черты ее лица заострились от какого-то внутреннего напряжения или каких-то тяжелых, также как его, терзавших ее мыслей. Симона молчала, но по всему чувствовалось, что буря будоражит ее и без того живое воображение, словно кто-то зовет ее и она всеми силами пытается уловить этот слышимый только ей, призрачный, зов. Сейчас, когда она сидела в кресле, в своей домашней фиалковой мантии с отложным воротником, с распущенными по плечам длинными темными волосами, задумавшись о чем-то очень важном и далеком, глядя на нее, Холек с удивлением обнаружил в ней поразительное сходство с портретом Адели Эмрит, который недавно видел в той старой книге, которую она как-то показывала ему. Такие же темные, словно глядящие куда-то вдаль, мечтательные глаза, такие же высокие, привыкшие к тому, чтобы постоянно близоруко прищуриваться, скулы, такая же мягкая улыбка.
– Ветер, – глядя в окно тихо и ласково проговорила она, – леди Салет вызвала бурю, чтобы помочь вам.
Ее ладонь дрогнула, Симона было хотела убрать руку от его лба, но Холек отчего-то почувствовал, что прикосновение было чуть дольше, чем для того, чтобы определить, есть ли у него жар или нет. Он поймал ее ладонь, но взял не за запястье, а положил свою руку поверх и отвел ее в сторону. Отвечая на его прикосновение, ее рука едва заметно дрогнула. Симона повернула руку, свела с его ладонью свою ладонь, ее пальцы побежали по его пальцам, и словно колючий электрический ток, родившись от этого осторожного касания, полился через все его тело. Холек лежал и, затаив дыхание, чувствовал, как будто бы время остановилось, и все его чувства сосредоточились в этом легком ласковом прикосновении. Миг и их пальцы снова дрогнули, лаская друг друга. Холек лежал, замерев, и чувствовал, не веря себе, как Симона чуть подалась вперед, перегибаясь через подлокотник кресла, чтобы дотянуться чуть дальше, до его локтя. Холек протянул руку и повел пальцами по ее широкому и твердому запястью, он чувствовал мягкую летящую силу в ее руках, чувствовал, как она подалась еще чуть вперед и ее пальцы захватили его руку чуть ниже локтя и коснулись старого бугристого шрама. Того самого, от кромки щита, когда он ударился во время занятия по фехтованию…
Какая разница, когда это было? Все было неважно, осталось только бесконечное сиюминутное сейчас. Холек чувствовал, как их руки сплетаются друг с другом, создавая невидимый мост, незримый, но ощутимый поток от сердца к сердцу, и как по этому мосту льется неведомая ему, ликующая, ледяная сила. Темная комната расцвела перед его глазами невиданным узором красок, как будто-бы его восприятие обострилось настолько, что он различал каждый оттенок цвета и тени, каждый скрип крыши и балок под ударами вьюги, слышал, как под напором ветра глухо потрескивает старая рассохшаяся рама и миллионы снежинок бесконечным потоком стучатся в окно. Он видел прикрытые от удовольствия глаза пересевшей боком и прижавшейся щекой к высокой спинке кресла Симоны, видел мягкую счастливую улыбку, озаряющую ее лицо.
– Ты знаешь…– утвердительно и скорбно попытался Холек.
– Да, – открыв ставшие внезапно очень мягкими и нежными глаза, тихо-тихо и очень ласково пропела она, – я все знаю. Но это неважно, мне так хорошо…
И она, словно кошка, зажмурилась и потерлась щекой о спинку кресла. Холек закрыл глаза. Он чувствовал, как его пальцы касаются ее руки, хотел, но не смел потянуться дальше, хотя неведомая страшная сила ломала его изнутри, желая притянуть Симону к себе, обнять, целовать ее мягкие щеки, ее улыбающиеся губы, ее лоб и зажмуренные веки – ласкать руками ее длинные волосы, плечи и бедра. Но самым страшным было не это – самым страшным было то, что она, Симона, была сама согласна на эти ласки, и только ждала их, и от этого понимания Холеку становилось еще тяжелее сопротивляться этому ледяному, нечеловеческому танцу рук. Он жмурил глаза, и думал о том, чтобы отвести ладонь, но это пьянящее прикосновение было столь сладостным, что он медлил, ждал еще чуть-чуть, совсем немного, думал, что еще сможет остановиться, и его пальцы, отвечая на ее ласки, все продолжали и продолжали гладить ее запястье, руку и плечо.
– Все руки в шрамах…– касаясь его разбитых суставов твердыми подушечками пальцев, шептала она, – у тебя очень красивые руки.
– Это от тренировок и кандалов, – отвечал он также низко и глухо, – я никогда не получал ран в бою.
– Господь хранит тебя, – прошептала Симона и сама подалась вперед. Казалось, с этими тихими словами рухнула какая-то стена. Холек протянул руки, с силой повлек ее на себя, и она сорвалась с кресла и грациозно приземлилась рядом с ним. Уткнулась лицом в подушку, а шеей – в его правую руку, положила свою руку ему поперек груди. Но Холек не шевельнулся. Он чувствовал аромат ее волос, чувствовал прикосновение ее тела, чувствовал тяжесть ткани широких, рукавов ее мантии, чувствовал, как она поймала его свободную ладонь и побежала по ней, словно по клавишам фортепиано, пальцами, как стремительно оторвалась от подушки и, уткнувшись ему в шею, повернула голову, как кошка, ластясь к нему щекой.
– Какой небритый! – осторожно и очень мягко проводя губами по его щеке, тихо засмеялась она.
Почему-то Холеку вспомнилась Райне. Она никогда не прижималась всем телом. Часто они просто сидели обнявшись, словно теснота прикосновений тяготила их обоих, разрушая что-то иное, гораздо более возвышенное и глубокое. Но в Симоне не было ни той пошлости, что не раз чувствовал Холек, обнимая в кабаках хмельных девиц, ни той багряной жары, которой дышали их тела, разогретые выпитым ювом и вином, ни той ожесточенной, распаленной выпивкой и дымом дикой, животной страстности, что всегда отталкивала его. Сейчас он не чувствовал ни похоти ни алчного, низменного желания – какая-то ледяная, стремительная ласка, какая-то иная, змеиная чувственность была в этих холодных руках, в этом спокойном радостном лице, в этих быстрых, словно танцующих движениях, в этих то плотно зажмуривающихся, то раскрывающихся лучистых фиолетовых глазах. И чувствуя эти прикосновения, погружаясь все глубже и глубже в эту сладостную ледяную пучину, Холек почему-то вспоминал рассказы о женщинах-змеях, в чьих жилах течет кровь огненных саламандр и воздушных сильфов, и что нет ласк чище и слаще этих полулюдей–полудухов, что навсегда застыли между землей и небом в этом тварном и смертном мире…
Образы один за другим стремительно сменялись перед его взором, и теперь он словно он воочию видел перед собой пылающий город Хонкен. Охваченные пламенем зеленые крыши высоких пагод, над которыми парили всадники на драконах, видел битву у Алого Берега, где внезапно налетевший шторм опрокидывал и выбрасывал на скалы корабли и ревущий ветер срывал крыши и палатки огромного укрепленного лагеря, на который через тяжелый и необыкновенно сильный тропической ливень мчались оседлавшие крылатых боевых коней всадники, а над морем возвышался страшный черный смерч из воды и ветра – тайфун. Он видел еще много чело. И юного императора Ду-Динка, и великолепный фестиваль победы, где по широким улицам шли тысячи нарядно разодетых, ликующих людей, а в толпе ползли и извивались разноцветные, разукрашенные бумажные драконы, бесновались бородатые демоны с волосами из пакли, в ночное небо взлетали фейерверки, а над городом парили тысячи летающих фонарей. Голубые – погребальные и победные – алые…
– Ты горячий, – тревожно прошептала Симона и, прильнув к его щеке губами, положила руку ему под отворот рубахи на грудь, – у тебя лихорадка…
Но Холек уже не слышал ее слов. Он проваливался в беспокойный багровый мрак болезни. Для него уже не существовало грани между темной комнатой, ревущей над Мильдой бурей и далекими землями канувшей в глубине веков Алой Империи с ее зелеными улицами и золотыми драконами, громом барабанов и рокотом труб, узкими каменными улочками с зелеными козырьками пагод и черепичных крыш. Его дыхание стало прерывистым и тяжелым, руки напряглись в последнем порыве удержаться на грани сознания, но тут же ослабли, Холек резко дернулся и попытался сесть, но Симона навалилась сверху, придавила его к постели, чтобы он не ударился и не ударил ее. Быстро потеряв силы, следователь утих. Симона ловко вскочила и положила одну руку ему на лоб другую на грудь, но опасность миновала – приступ подходил к концу, сменяясь тревожным тяжелым сном.
– Ах, – вздохнула Симона и опустила голову. Ее длинные волосы коснулись его лица. Она протянула руку и двумя пальцами пережала фитиль свечи. Комната погрузилась во тьму.

***

Глава 10. Беспокойные дни

***

За окном белело пасмурное зимнее утро. Симоны не было в комнате. На столе ожидал накрытый блюдцем глиняный стакан с отваром ромашки. Холек проснулся и закашлялся. Кажется, он опять простыл. Снова кружилась голова. Путались мысли, но от напитка стало немного легче. Холек поднялся на локтях и повернулся на бок. Он долго пытался проморгать на циферблат и понять, где на часах часовая, а где минутная стрелки и спросонья не сразу сообразил, что сейчас почти ровно полдень. Он снова проспал на службу.

***

– Ничего хорошего. Вы опять опоздали, – заходя в кабинет, мрачно приветствовал детектив Бирс. Уже как полчаса следователь просматривал украденную переписку барона, пытаясь найти связующее звено между генералом и маркизом Димстоком, но, похоже, искать тут было нечего. Ни одного намека на что-то полезное. Генерал был не причем.
– Дело идет к развязке, – рассеянно ответил Холек и отложил последний конверт, – соберем все воедино. Мы знаем, что маркиз Димсток и магнат Зо скрываются в Доме на Окраине. Это на дороге на Вишневое предместье…
Детектив Бирс достал из стола колоду карт и для лучшего восприятия материала, приступил к пасьянсу. Как сказал про него утром агент Роместальдус, детектив – работа творческая, требующая вольного подхода. Несмотря на проведенную в салоне ночь, шпион был бодр и уже успел просмотреть все свежие газеты, которые приносили в форт каждое утро.
– А о нас напечатают только в вечерних, – лукаво высунув язычок, обиженно заявил он.
– Как всегда гоняетесь за славой? – с сухим сарказмом, поинтересовался агент Бенет.
– А по-вашему лучше, чтобы героями газет всегда были преступники? – вопросом на вопрос ловко парировал шпион и снова обратился к газете, – О! Собираются строить новый мост через Ниру! А что, старый уже растащили?
– …Но, если учесть опыт прошлой попытки поймать маркиза, – рассуждал Холек вслух, – когда он сбежал через портал, а мы с сэром Вайриго остались в горящем доме, то мы снова рискуем остаться ни с чем, и сэр Динмар считает что нельзя упустить их на этот раз…
– И самое главное, – разочарованно вытягивая из колоды трефового валета и пытаясь приложить его к раскладу, заключил детектив Бирс, – ревизор Морле не даст никакого ходу дела, инициатором которого будет лорд Динмар. Уверен, он уже знает, что это мы совершили вчерашний налет и он не из тех людей, кто просто так оставит подобное. Он до последнего будет гнуть свое, даже когда его дело уже проиграно. Как мэтр Белкерт. Все было готово, а он все не давал разрешения на арест контрабандиста Греппа. И все только потому, что кто-то что-то не подписал и магистрат не оформил ордер на обыск. А не оформили и не подписали от того, что Грепп поставлял опиумные смеси самому магистру Ранкету и тот лично распорядился о том, чтобы как можно дольше затягивали дело, – раздраженно жаловался детектив, – а мне все говорили – мэтр Бирс, этого недостаточно, соберите побольше доказательств, проверьте еще раз, возможно вы упустили что-то важное… А Мэтр Ранкет предупредил Греппа, и тот бежал. Или сменил имя. Кто теперь знает? А кого, мэтр Холек, думаете, потом лиши премии? Мэтра Белкерта? Или сэра Киминга? Конечно же, нет, они все сделали правильно, по инструкции. А наказали именно меня. За затягивание дела и нерадение к службе! Кстати, я нашел Кирпока. Он в доме для умалишенных. Потерял память. А знаете, что самое главное? Он несет всякую чушь по то, что встретился со своим двойником и не помнит, как очутился на улице босым в лохмотьях. У него был билет на дилижанс. А на станции дилижансов в Крапивном предместье я нашел запись о том, что он сел на рейс до Ковальды. Три месяца назад.
– Постовой находит человека в лохмотьях на улице, без памяти, босиком, но с сумкой полной государственных бумаг? – скучно оперев голову о руку, без особого энтузиазма переспросил Холек.
– Да, – заглядывая в блокнот, кивнул детектив, – и эти бумаги трехмесячной давности. Очередное глухое дело. Это просто глупо – он сходит с ума три месяца назад, шатается неизвестно где, причем, будучи неспособен произнести ни одного внятного слова, а потом объявляется на заснеженной улице, в метель, без сапог, но с официальными документами из магистрата, которые он взял для оформления домой после работы.
Холек сидел, оперев голову о подбородок. Пытался осмыслить услышанное и понять, как оно относится к тому делу, которое они сейчас ведут.
– А если его перебросили во времени? – без особой надежды спросил он, – как тогда, когда Маркиз Эф зашел в дверь и закрыл ее за собой, а за дверью была отвесная стена?
– Во времени? – фыркнул детектив Бирс, – ничего смешного. Одно дело портал, другое дело путешествие в прошлое или будущее…
– Ничего необычного, – парировал Холек и развернул к детективу лежащую на столе фантастическую книжку, – если учесть, что время один из четырех векторов пространства, то умея искажать один из них, несложно исказить и все. Вы сами должны знать, что это было доказано еще уравнением…
– Вот давайте так и изложим и отнесем сэру Динмару на подпись, – раздраженно бросил детектив, – уравнения уравнениями, а для отчетов нужны веские аргументы.
– Пишите что хотите, – отмахнулся Холек. Его мысли мягко скользили сквозь горячий черно-багровый туман болезни, – рано или поздно профессор Келль проведет исследование и под гипнозом узнает всю правду. Надо только принести ему официальный запрос. А еще у Кирпока был друг. Как его там зовут?
– Лест, – хмуро ответил уже успевший открыть свой блокнот на том месте, где были записи трехмесячной давности детектив, – я уже искал его, и он тоже исчез. И тут уже не докажешь, виноват тут Евпидор Димсток или кто еще…
– Скорее всего, его похитили, потому что он тоже подписывал какие-то важные бумаги, – ответил Холек, – а может это все для того, чтобы запутать следы и запугать остальных…
– Я проверю еще раз, – зевнув, отозвался детектив. Даже после столь непродолжительного разговора он успел заразиться от Холека вялой меланхоличной зевотой – надо бы сходить пообедать…
Но даже обед не смог выманить следователя из кабинета. Аппетит не шел к нему, зато, зайдя в канцелярию, он поинтересовался у наставницы Салет насчет порталов и путешествий во времени. Она выслушала, внимательно посмотрела на него и ответила, что данное искусство, конечно, имеет задокументированные случаи индивидуальной телепортации без подручных средств, но для этого нужны очень сильные способности к сублимации пространства и времени и редкие сильнодействующие препараты. И то, что маркиз Эф может обладать и тем и другим – очевидно вне сомнения. В довершение беседы, наставница посоветовала Холеку обратиться к архивариусу Вериту и ознакомиться с учебником по теории пространства, что  он и занялся после обеда.
Вяло пролистав по диагонали несколько десятков страниц, Холек с унынием в глазах вернул на полку учебник. Он так и не узнал ничего нового. На протяжении всей книги некий доктор Зальбер повествовал о физике и материях, гравитации, бозонах, слабых и сильных воздействиях и прочих малопонятных вещах, сопровождая сухие лекции еще более непонятными и бесконечными формулами и расчетами которые объясняли какие-то механизмы сублимации ментальной и гравитационной энергии, в материю и волны в соответствии с законами термодинамики. Были также приведены таблицы преобразования и список каких-то констант. С раскрытой книгой в руках, Холек подошел к столу Верита и ткнул наугад пальцем.
– А, тут все просто, – не глядя махнул рукавом пожилой архивариус. Он был начитанным и умным человеком и, несомненно, обладал научным подходом к вещам. Не раз его видели на семинарах и лекциях в университетах, но чаще, с фужером в руках, в кружке преподавателей и книголюбов.
– Тело и мозг испускают энергию гравитационного характера. Наш разум способен конвертировать ее в разнообразные физические явления. Некоторым это дано с рождения, некоторые используют разные запрещенные стимуляторы мозговой активности… Мэтр Холек, не читайте эти глупые учебники, там нет ничего интересного и важного для вас. Вы же любите научно-популярную литературу. Фантасты давным-давно обмусолили все эти темы за вас. У них все просто и ясно, а тут вы все равно ничего не поймете, даже не пытайтесь. Кто вообще посоветовал вам зайти в библиотеку? Вы вообще умеете читать?
Архивариус поправил свои узкие бифокальные очки и, распластавшись на локтях по столу, выжидающе смотрел на Холека. Пристыженный, тот положил учебник на место и отошел к окну. Снаружи снова шел легкий снег. Белое небо сливалось с белой, заснеженной гладью моря внизу. Сразу под стенами форта начинался высокий скальный обрыв, но из-за широкого подоконника ощущение высоты почти не вызывало ни страха, ни головокружения. Холеку подумалось что, наверное, у него опять повышается температура.
– Все так сложно, – внезапно как-то не к месту прошептал он.
– Чем больше ответов, тем больше вопросов, – со сварливой хитрецой ответил архивариус. Похоже, сегодня он был в настроении поговорить.
– Мэтр Верит, а вы тоже считаете, что человеку никогда не познать мир до конца? – оборачиваясь от окна, с надеждой в голосе спросил Холек.
– Возможно и так, – ответил он и задумался о чем-то своем.
– Почему?
– Мэтр Холек, – начинал сердиться архивариус, – если хотите узнать больше об этом вопросе, займитесь более плотным изучением наук, или поговорите с преподавателями в университете, а лучше с сэром Роместальдусом, он мастер понятных объяснений и четких формулировок.
Вернувшись в кабинет, Холек снова уселся в свое кресло. Сложил ладони домиком и уперся подбородком. Почему-то даже в холодном помещении ему было душно. Лицо горело. Следователь встал и подошел к окну. Снаружи еще белел короткий зимний день. Стекла дышали морозным холодом. Глухие обледеневшие рамы, намертво прикрашенные к фрамугам застарелой краской, не открывались даже летом. В дверь постучали, зашел отправленный детективом Бирсом курьер. Сообщил о том, что регистратор Лест так и не появлялся дома, Холек кивнул, написал записку детективу, и отпустил посыльного. Он снова остался один. Он думал о том, как все эти события взаимосвязаны и размышлял, что неплохо было бы посмотреть те документы, которые были в чемодане Кирпока…
– Мы нашли маркиза Димстока, – сообщил Элет, когда Холек, бестолково слоняясь по коридору, заглянул в кабинет старшего следователя, – предположительно он скрывается в доме на Вишневой дороге…
– Это известно всем, – скривился, передернул плечами Холек, – собирайтесь, поедем арестуем его.
– Сейчас мы не можем сделать этого, – проигнорировав сарказм, ответил, сидящий за столом, напротив своего помощника Бенет, – у маркиза слишком много сообщников в городе и, если он сбежит, как в прошлый раз, мы не узнаем их имен, и все начнется по третьему кругу.
– И что теперь делать? – озадаченно спросил Холек.
– Прежде всего, прекратить слоняться без дела. Чем меньше мозг занят работой, тем больше глупых вопросов западают в голову. Вас искала леди Салет, у сэра Динмара было для вас поручение.

***

Не дожидаясь приглашения, Холек поднялся на третий этаж и без стука вошел в кабинет старого лорда.
– Холек, – глядя в глаза следователю, приветствовал старый полицмейстер, – для тебя есть особое задание. Ты должен отнести к барону Алексию официальную повестку явиться лично ко мне на прием.
На рабочем столе лорда поверх газет и бумаг лежал синий должностной конверт со сломанной печатью. Рядом приготовленный к отправке гербовой, с кленовым листом, бело-зеленый.
– Простите, мой лорд, – вздохнул Холек, – вы же знаете… меня прикажут повесить…
– Не прикажут, и не надейся, – заверил его полицмейстер, – ты при исполнении. Никто не посмеет тебя тронуть. Мы точно рассчитали время. Это будет самый безопасный момент.
– Вы полагаете?
– Да, – холодно ответил старый лорд, – назавтра в Гандо-тулле назначен бал. Ты войдешь и передашь послание барону прямо в руки. Не обязательно делать это публично, но так будет безопаснее. В любом случае конверт должен быть доставлен генералу Алексию не позднее завтрашнего вечера.
– А пригласительный билет? – с сомнением поинтересовался Холек
– Вот он, – коротко ответил лорд Динмар и достал из синего конверта роскошный, подписанный лично бароном Гандо буклет.
– Поддельный? – спросил Холек.
– Разумеется, как в прошлый раз, – ответил лорд Динмар, – ты явишься при параде под видом гостя, но в маске, и вручишь письмо.
– Слушаюсь, мой лорд, – без особого энтузиазма ответил Холек и спросил, – что-нибудь еще?
– Да. На все попытки причинить тебе вред отвечай, что ты мой личный адъютант и действуешь в соответствии с моими инструкциями. Там будет мэтр Тирэт, он знает тебя и в случае чего окажет необходимую поддержку, я уже известил его.
– Но это не помешает барону выставить меня с позором взашей…
– Не помешает, – покачивая головой, констатировал старый лорд, – будет неплохо, если он ограничится чем-то подобным. Так что надеюсь, что это будет не первый и не последний взашей в твоей жизни.
Холек взял пригласительный билет и письмо, с грустью покачал головой.

***

С наступлением темноты настроение следователя совсем упало. От тяжелых мыслей о предстоящем визите что-то окончательно переломилось в его душе. Размышляя о том, что может случиться с ним на балу, он было хотел, несмотря на мороз, пойти купить вина и шататься с баклагой по улицам, как дверь в кабинет распахнулась. Холек поднял взгляд от стола, где в круге света от лампы лежала раскрытая, книга которую он так и не начал читать, как…
Печи в кабинетах уже начали остывать, детектив Бирс опять ушел по своим делам и Холек остался один, наедине со своими мыслями. Ему снова становилось холодно. Он принес из своей кельи старое шерстяное покрывало и устроил в своем кресле гнездо. Накинул на плечи плащ и выкрутил фитиль лампы. За окнами темнело зимнее небо. Холодные звезды мерцали в вышине над крышами города. Контрасты низких огней и черных теней, холод и тишина в опустевшем здании полиции, в котором остались только немногочисленные дежурные ночной смены. Гвардейцы в караулке у печки. Лорд Динмар и наставница Салет наверху, мастер Юкс и капитан Тонкерт в караулке на барбикане над воротами, а быть может и как всегда засидевшийся за своими книгами и записями архивариус Верит. Где-то внизу, в кабинете для младших служащих, ожидал у конторки, ночной курьер. Зевал, играл со стражниками в карты или кости, грелся чаем и думал о том, чтобы никому не пришло в голову посылать донесение в столь поздний и морозный час на другой конец города…
Итак, дверь скрипнула. Холек вздрогнул и оторвал ладони от лица. В игре теней ему привиделось, что в кабинет вошла Райне. В своей алой с черным мантии с широкими, расшитыми жесткой желтой латунной нитью рукавами, с папкой или книгой в руках. Темные волосы длинными прямыми прядями рассыпались по плечам. Свет лампы отражался в счастливых темных глазах…
…Райне никогда не носила папки. Бывало, она брала с собой старый потертый саквояж, какие носят доктора и в какие кладут свои бумаги школьные преподаватели грамматики или алгебры, но не папки…
В дверях стояла Симона. Чуть сутулясь, прищурившись в сумрак комнаты, есть ли кто вне круга света низкой грибовидной лампы на столе, или нет. Стояла на пороге и, словно прислушиваясь, с интересом поводила головой.
– Так, – рассуждала она, – если кабинет не закрыт, то значит, тут кто-то есть. Мэтр Холек?
– Я тут, – подавшись в круг света, отозвался он.
– Я не помешаю? – спросила она разрешения зайти в комнату.
– Конечно, нет, заходи, – почему-то эти простые слова разбили его одиночество. Казалось, именно их он ждал услышать весь этот тягостный, бестолковый вечер.
Она вошла и прикрыла за собой дверь, села в низкое мягкое кресло для посетителей и положила папку на колени. Задумчиво прищурилась в темноту у противоположной стены, улыбнулась каким-то своим мыслям, склонила голову на бок.
– Сэр Вертура, – наигранно-официально обратилась она, – не соизволите ли проводить меня до дому?

***

На улице было холодно. Дежурный гвардеец недовольно загремел засовом и закрыл ворота форта. Газовый фонарь над аркой выхватывал из темноты летящие снежинки. Холек улыбнулся. Они с Симоной переглянулись. Она сняла очки, с силой зажмурилась и тряхнула головой. Длинные темные волосы рассыпались по плечам, несколько прядей упали на лицо. Симона подняла голову и ободряюще улыбнулась. От этого взгляда Холеку стало как-то по-особенному радостно и тепло.
Холек кивнул в ответ и гордо сообщил, что казначей выдал ему жалование за восемь недель его отсутствия и что он предлагает пойти куда-нибудь посидеть. Симона с готовностью кивнула и подставила руку. Он подхватил ее под локоть, и они пошли вниз по улице Башен к Южному проспекту. Легкий снег, кружась, опускался на белую мостовую, внизу улицы, на углу с проспектом, там, где стоял банк и большой дом морского ведомства, горели пронзительные электрические фонари. А над ними одно за другим гасли окна. Конец смены. Семь вечера. Служащие тушили огни в кабинетах, покидали свои рабочие места, выходили на улицу, спешили домой. Из-под арки показалась карета. Симона протянула руку, сняла перчатку и поймала на ладонь большую белую снежинку.
– Пушистая, – улыбнулась она и сдула ее с ладони, – скоро весна.
Несмотря на легкий снегопад, небо было чистым и черным. Где-то в вышине горели звезды. В домах по правую руку тусклыми огнями светились окна. За тяжелыми, прикрывающими комнаты от ветра и морского холода портьерами теплились свечи. Некоторые окна были заложены ставнями. По левую руку впереди, прямо над обрывом нависли несколько больших многоэтажных домов. Два жилых, тот самый Банк, и чуть дальше, туда, где от Южного проспекта вдоль моря сворачивала изогнутая Предпортовая улица – Морское ведомство. За банком светлели фасады Южного проспекта, а за ними и западнее начинались портовые кварталы – склады, торговые ряды, морская биржа, таможенные пирсы и многочисленные доходные дома для зимующих моряков. Где-то там, в тесной комнатке на второй этаже находилась выездная контора тайной полиции. Холек не раз бывал в ней. Носил должностные бумаги. Помогал леди Лайнет и Пеку принимать документы с приходящих кораблей, сверять таможенные декларации со списками разрешенных товаров, проверять грузы.
Но это все было летом – сейчас залив стоял, и торговые дома либо ставили корабли на приколе, нанимая бригады моряков раскалывать вокруг них лед, чтобы стужа не раздавила деревянные борта, либо переносили торговые маршруты на юг – в Мориксу, Лиру, или Басор в никогда не замерзающие воды.
Холек помнил эти студенеющие зимой, ледяные свинцовые волны, когда капли воды, разлетающиеся от разбитых острым клювом галеры валов, замерзают на досках планширов и толстых мохнатых вантах. Когда ветер яростно раскачивает утлое суденышко, поднимая нос над кормой, и, тут же снова зарывая его в свинцовую воду по самые клюзы, а потом бросает вниз, скатывает по волнам в пучину между гребнями валов. Он помнил как утомленные, закутанные по самые глаза в отсыревшие плащи гребцы, с мрачной обреченностью налегали на весла, толкая навстречу стихии свою деревянную скорлупку. Как ветер ударял в парус, как от этих ударов скрипела мачта, натужно трещал корпус, как тяжелым страшным воем вибрировали натянутые с наветренного борта ванты. Помнил и человека, стоящего рядом с рулевым под парусиновым навесом над квартердеком. Бессменного капитана с сухим бесстрастным лицом и серыми глазами, холодными как эти серые бесконечные, перекатывающиеся от горизонта до горизонта, волны.
Широко расставив ноги, чтобы качка не свалила его, он обеими руками опирался о трость и неподвижно вглядывался в холодную пасмурную даль неба, ожидая приближающейся бури. Помнил отчаяние, боль навеки уносящегося к чужим северным берегам сердца. Помнил это холодное одиночество среди бескрайних волн под открытым, словно давящим тяжелым и пасмурным небом на этих холодных просторах, где нет места, чтобы укрыться от неудержимого дыхания вечной стихии, всей своей мощью напоминающей о том, насколько непоколебимо ее величие…
…Да, были люди, которые сумели подчинить ее, были и погодные башни и огромные магнитные мельницы, отклоняющие атмосферный фронт, были системы метеорологического контроля – и какое-то время были и те, кто создал эти машины и считал, что их мощь непоколебима. Считал, что они укротили небо и землю, ветра и воды. Считал что они встали наравне с Господом Богом или хотя бы приблизились к нему… Но они не смогли шагнуть выше провиденья. Не смогли удержать ту власть, что сами взяли в свои руки и в бесконечных войнах, в раздорах и распрях, они уничтожили себя и собственный мир. Исчерпали недра, разрушили машины и города, острова и континенты, истребили народы, превратили своими же руками возделанные и орошенные пустыни в бескрайние пустоши расплавленного черного стекла и ядовитого пепла. И с тех пор прошли многие и многие столетия и моряки не раз рассказывали, что сбиваясь с курса, уходя далеко на север от Мориксы, они встречали поднимающиеся из волн шпили древних башен давно ушедшего в морскую пучину города. И не раз ныряльщики находили на отмелях выполненные из неподвластного времени и морским жителям материала арки античных домов и стены небывалых дворцов и зданий. И глядя на них, они в ужасе осознавали ту великую силу, то знание, что создали эти прекрасные города и что погрузили их в бушующие холодные волны. А потом рассказывали о своих приключениях в кабаках, о том, что еще стоят башни и что еще находят в земле и на побережьях осколки цветного стекла и посуду давней античной выделки, забывая о главном. Что каким бы не было великим прошлое, оно ушло. И те, кто когда-то жил, покинули эти земли, и лишь волны и ветер, что смыкаются над беспокойным горизонтом, заставляя мореходов тревожно вглядываться вдаль, ожидая непогоды, так и будут тысячелетие за тысячелетием гнать свои течения до самого конца мира, смывая с земли остатки той ушедшей в прошлое цивилизации, что так самонадеянно и наивно полагала подчинить и пережить их.
– И все-таки, они были великими, – вглядываясь в горизонт, с загадочной мечтательностью возразила Симона. Беседуя, они вышли на маленькую мощеную площадку над обрывом. Где-то далеко под скалами вдоль зажатого торосами берега тянулись сараи и деревянные пристани. Там внизу, под снегом, лежали засыпанные снегом вытянутые на берег и перевернутые, рыбачьи баркасы. Холек и Симона подошли почти к самому обрыву. Отсюда, с площадки на задворках банковского дома, куда они попали через арку на улице Башен, открывался вид на море. Чуть поодаль, по левую руку, между обрывом и домами торчали из снега пустые столбы для сушки белья и старые, покосившиеся детские качели. Позади, за полукруглыми окнами счетного зала на втором этаже были видны проходящие за шторами тени вечерних служащих. Что-то поменялось в окружающем их мире. Холек оглянулся на темную арку подъезда, из-за которой с улицы доносился резкий в вечерней тишине стук копыт и желтел свет заглядывающих под своды фонарей. Город остался где-то позади, и стоя в амфитеатре темных стен над обрывом перед заледеневшем ночным морем, могло показаться, что Холек и Симона стоят на какой-то незримой грани двух миров. Позади остался мир теплых печей, комнат, карет, фонарей и сытых питейных домов, мир пледов, чайников, черепичных крыш и каменных стен. А впереди открывался холодный и бесстрастный мир бескрайней ледяной пустыни пронзительных белых звезд и застывшего, скованного стужей моря. Симона повлекла Холека к обрыву и, придерживаясь за его руку, заглянула вниз, к лодкам и сараям, построенным на узком берегу между каменистыми осыпями и громоздящимися у самых скал, забирающимися на пристани и молы, причудливыми бастионами торосов. Холек моргал, глядел в это небо, и ему опять казалось, что в этих звездах он вновь и вновь видит холодные голубые и печальные глаза, ожидающей и манящей его к себе Ледяной девы. Он поднял глаза на Симону. Та с интересом смотрела вниз, оглядывала причалы и, когда она повернулась к нему, он изумился – что-то неуловимо  изменилось в ее обычно мягком и сентиментальном облике. Он вздрогнул.  Казалось, за этими ставшими каким-то серьезными и холодными чертами внезапно начала просыпаться какая-то, несоизмеримая с его человеческой, сила. Нет, лицо Симоны осталось неизменным – его выражение было столь же мягким и близоруко-любопытным, как обычно, но сейчас в этих темных глазах вместе со светом стоящих над морем звезд, словно отражалась окружающая их спокойно-ледяная стихия. Симона шагнула чуть вперед, и Холеку показалось, что каким-то вторым зрением он видит, как ее облик неотвратимо меняется, превращаясь из человеческой женщины в изящного как на гравюре в романтической книжке, серебристо-фиолетового дракона. Он не мог отвести взгляд и одновременно не мог осознать произошедшей в ней перемены, но отчего-то он отчетливо видел Симону одновременно похожей и не похожей на ту, какой он привык видеть ее последние дни. Полы ее мантии превратились в толстый массивный хвост, а руки в синих перчатках – в тонкие изящные лапы. Рукава мантии обратились в крылышки, словно плавники на лапах, а плащ – в сложенные на спине крылья, поднимающиеся при каждом движении и задевающие за все подряд. Причем сразу стало понятно, отчего при всей своей летучести натуры Симона всегда оказывалась такой неуклюжей – конечно же, даже невидимый хвост будет задевать за столы, когда его обладательница бегает по канцелярии, а длинные змеиные лапы с тонкими длинными пальцами вряд ли приспособлены к тому чтобы ловко управляться с рассчитанными на человеческие руки посудой и письменными приборами.
Ее сияющие глаза сузились, превратившись в лучащиеся серебряным звездным светом глаза дракона. И все же при всем этом Симона оставалась человеком, потому что все эти метаморфозы Холек видел иным, внутренним, зрением, словно ощущая ее как воплощенную в человеческое тело саламандру, существо, которому тесно в человеческой оболочке и иногда принимающее свой истинный облик. Симона вскинула руку, словно любуясь движением и тихо засмеялась – горизонт, словно качнулся перед ними –  подул легкий свежий ветер и колыхнул ее крылья.
– Осторожнее, – предостерег Холек, напрягая руку, чтобы она не поскользнулась в глубоком снегу и не скатилась по оползню вниз, и сам же испугался того, что своими неосторожными словами может разрушить это прекрасное и таинственное наваждение.
Но Симона обернулась к нему и тихо и ласково засмеялась – ее глаза блестели, казалось, она сама чувствовала эту свободу и всемогущество, переполняющие ее и так поразившие Холека.
– Ты можешь позвать бурю? – тихим шепотом, спросил он.
– Сейчас – да, – сказала она с улыбкой, и когда он потянул ее к себе, она прижалась к его щеке лицом и сказала назидательно, как учительница в школе, – но тогда во всем городе посрывает крыши и повыбивает стекла. Вряд ли в такой мороз кто-нибудь будет рад такому.
И она засмеялась в голос. Холек обнял ее за плечи и еще сильнее прижал к себе. Он улыбнулся. Какая-то счастливая ликующая радость и сила переполняли его. Симона чуть отстранилась и, зажмурив глаза, откинула голову. Холек не знал, но почувствовал, что надо делать – он подался вперед и поцеловал ее в улыбающиеся губы, потому что хоть она и была сейчас всесильной и могущественной саламандрой, при этом она по-прежнему оставалась нежной и ласковой женщиной. И она в ответ игриво завертела головой, ласкаясь сжатыми губами о его губы и дразня его так, чтобы он не мог поймать ее поцелуя. Капюшон плаща слетел с ее головы, и волосы рассыпались из-под светло-фиолетовой цилиндрической шапочки с высокой заколкой, по плечам, блестящими темными прядями обрамляя ее счастливое и веселое лицо. Холек никогда не видел ее такой красивой, и от этого чувства он хотел еще сильнее сжать ее в объятиях, но не стал делать этого – ему нравилось, что она сама льнет к нему и ему не стоит лишний раз удерживать ее.
– Ты же не торопишься домой? – с улыбкой спросил он.
– Но у вас, сэр Вертура комендантский час, – совершенно серьезно ответила она ему.
– К черту комендантский час! – со смехом воскликнул Холек, – гори оно все синим пламенем!
Симона хихикнула в ответ и хитро посмотрела на него и на миг прекратила свои ласки, словно ожидая чего-то.
– Я приглашаю, – отстраняясь и галантно кланяясь, выполняя полагающиеся расшаркивания следователь. И протянул руку.
Симона снова хихикнула и, приняв его ладонь, ответила с фехтовальным поклоном, словно принимая вызов.
– Я полностью в вашем распоряжении!
Они вышли из-под арки и остановили извозчика.
– В Джульбарс-тулл!
А дальше был концерт в новомодном салоне, танцы, медленные менуэты и быстрые токкаты, мечтательные ноктюрны и веселые сюиты – под музыку современных композиторов и старых мастеров, исполняемые оркестром консерватории во главе с дирижером Модестом Скоккой – коллегой известного профессора Мариика. Холек и Симона кружились в танце, стараясь пропускать те, что сложнее и принимать участие в тех, что попроще. Симона танцевала легко, то и дело, добавляя движения к тем или иным танцам при этом, непременно попадая в ритм и сейчас, в освещенном низким светом скрытых за стенами светильников полутемном зале ее неуклюжесть полностью исчезла, обратившись мощной и величественной грацией огромного и бесконечно сильного существа – казалось, что драконица расправляет крылья, перешагивая в такт музыке, вторит движеньями крыльев переливающимся клавишам фортепиано и щелкает хвостом в ритм огромного играющего со сцены оркестрового барабана. Она перевязала бантом шарф. Снова собрала волосы в узел, оставив свободными три пряди – по бокам вдоль щек и на затылке. Распустила завязки на рукавах своей темно-синей кину и стянула левый рукав серебряным браслетом, который носила на левом запястье под рукавом. Ее расшитые серебром полы светло-лиловой мантии отливали блестками, а две длинные, до подола кину, увенчанные темно-синими кисточками завязки пояса летели по ветру, смерчем закручиваясь в такт танца вокруг нее. И Холек очень пожалел, что не надел свою парадную мантию – нарядные гости с улыбками смотрели на них, удивляясь той радостной легкости, которая наполняла движения Симоны, восхищались ее одновременно простому и изящному облику. Но, осознав, что у нее в волосах никакая не специальная заколка, а  длиннохвостая фибула от плаща, что повязанные на правый локоть ленты, не как у многих леди декоративные ленточки, которые преподносят им кавалеры в подарок когда приходят в гости на званый ужин, а простые фиалковые ленты, которыми схватывают на запястьях широкие рукава кину, чтобы они не мешали работе с чернилами и пером, он прекратил переживать за свой вид. Немного утомившись, они прошли в другой зал, где играли в карты, курили, сидели у камина и слушали льющуюся из соседнего зала музыку, и пристроились на низком диване у дальнего окна. Но от высоких, от потолка до пола стекол разило смертельным холодом зимы, и Холек почувствовал, что у него начинает сводить спину. Заметила, что его начинает перекашивать на бок и Симона. Схватила его за руки и повлекла прочь – к жарким каминам и игорным столам. Рука об руку они прошлись мимо играющих джентльхомов – служащих, офицеров и студентов, проводящих холодный зимний вечер в веселой компании карт и кубков с вином. Симона задержалась у одного столика, сделала жест ладонью и чему-то хихикнула. Какой-то серьезный господин взял свои карты и обмахнулся ими как веером, окинул полным достоинства взглядом собравшуюся вокруг стола аудиторию.
– Какой важный! – воскликнула она тихо, чтобы никто не слышал, но их окликнул знакомый голос.
– Вы сомневаетесь в моих силах, леди Эмрит? И очень зря! – агент Роместальдус, которого уже успевший заказать себе два фужера вина Холек не заметил за столом, кокетливо поглядывал на соперников и нетерпеливо сучил пальчиками по закрытым картам на темно-синем сукне стола. Сидящий рядом архивариус Верит, напротив, был серьезен и прижимал карты к груди, словно просчитывая шансы, с сосредоточенным видом вращал глазами и вытягивал лицо. Третьим игроком был известный сын банкира, юноша, славившийся своей удачей, хорошими манерами, любовью фортуны и прекрасных дам, решивший потягаться силами с тем, о ком с первого посещения Джульбарс-тулла прошлым вечером пошли слухи, что звезда удачи никогда не изменяет ему. То есть агентом Роместальдусом. Четвертым за столом был тот самый важный господин в богатом наряде, которого приметила Симона – управляющий одного из крупнейших торговых домов, по слухам имеющий немалый прибыток к своему жалованию с карт – он сидел, сложа руки на груди, и был весьма доволен раскладом. На кону была немалая сумма.
– Сэр Роместальдус опять мухлюет, – тихо сказала Симона на ухо Холеку, схватила его за плечо, прижалась щекой и мелодично засмеялась ему в ухо.
– Ну же, сиятельнейшие. Так и будем играть по маленькой? – довольно высунув язычок, призвал шпион.
Наблюдая за поединком четырех известных картежников, вокруг столов уже собралась веселая толпа. Посетители с кубками и трубками в руках обсуждали исход партии и участников.
– Ваш ход, господа! Время – деньги! Ваш ход! – дразня оппонентов, призывал агент.
– Нет уж, сэр Роместальдус. Я так не играю, – с досадой откладывая карты и перегибаясь через стол с досадой бросил Верит, – что вы делаете? За эти годы вы так и не научились ничему! Игра в карты это не только удача, но и искусство обмана!
И он назидательно похлопал двумя пальцами по столу.
– Я пас.
Юный сын банкира чуть презрительно, слегка картинно так, чтобы было не понять, кривляется ли он или серьезно обеспокоен, улыбнулся, и, бросив взгляд на своего невозмутимого соседа с самодовольным лицом, повысил ставку. В фолде выпали два туза и семерка. Адам Роместальдус поставил не меньше пятидесяти блайндов. Остальные ответили. Агент Роместальдус ликовал, ломаясь, не смотрел в свои карты, зато юноша и его партнер как-то вместе тревожно глянули друг на друга и, когда выпала четвертая карта фолда – бубновый валет, как-то не сговариваясь, сверились с тем, что было в руке. Адам Роместальдус удвоил ставку. Над столом нависла тишина, все ждали развязки и близорукий Верит, который уже вышел из игры, потеряв лишь малый блайнд, и Холек и прищурившаяся улыбающаяся Симона. Казалось, даже за соседними столами игроки, почувствовав спинами важность момента, притихли, а музыка в зале для танцев сорвалась на напряженное скрипичное тремоло. Пожилой игрок взглянул на юношу, потом на высокую стопку золотых монет на столе и со злостью бросил карты на стол. Юноша тоже смутился и попытался заглянуть в полные ликующего ожидания глазки шпиона. Но в конце концов, решив что для того, чтобы открываться, придется еще раз удвоить и без того приличную, уже в несколько сотен золотых марок, ставку, сохранив достоинство, положил карты на стол рубашкой вверх и брезгливо отстранил их от себя тыльной стороной красивой, с ухоженными лакированными ногтями ладони.
– И, обратите внимание! – окидывая ликующим взглядом ожидающее развязки собрание, заявил шпион, – никакого мошенничества!
И тонким ногтем ловко откинул свои карты – семерку и двойку. Кто-то ахнул. Послышались смешки. Пожилой управляющий сжал зубы и в ярости напряг кулаки, чтобы ударить по столу, а юноша, наоборот, принял выражение человека потерпевшего поражение, но не побежденного и весело отстраненно заявил:
– Требую реванша!
– Денежки любят счет! – нахально передразнивая юношу, тем же тоном ответил агент Роместальдус и, словно жадный меняла, нависнув над стопками монет, манерно сгреб их в свою маленькую черную шапочку.
Все засмеялись.
– Всем за столом по двести тридцать капель с лимонным сиропом! – с докторской точностью заявил шпион и удалился прочь, оставив пожилого потрясать кулаками, а юношу в полной растерянности ждать, когда он посчитает деньги. Продираясь через толпу, агент Роместальдус ловко вклинился между Холеком и Симоной, подхватил их под локти и повлек к камину.
– Кто это? – восхищенно вопрошали у него за спиной.
– Не знаю, но старикан ловкач. Уже успел обчистить с десяток известных мастеров! – также восхищенно кивали в ответ.
– Это же Туз Пик!
– Нет, – отвечали им – не он… Но если этот забавный хрыч и дальше будет так играть, он непременно появится и им придется сразиться друг с другом!
– Туз Пик! – и картежники углубились в обсуждение короля карт – человека с прозвищем Туз Пик, который никогда не знал проигрыша за игорным столом и всегда оставался неузнаваем и неуловим ни для поклонников, ищущих его наставничества, ни для тех, кто потерял огромные состояния, сразившись с ним и ищущих мести, чтобы вернуть поруганную честь, убив его.

***

Они заняли диван у камина, где агент Роместальдус, усевшийся точно между Симоной и Холеком, лукаво, словно испытывая их терпение, по очереди поглядел на влюбленных, заказал для обоих коктейль с заморским овощем – апельсином. И, наконец, заявив, что он на минуточку и скоро вернется, утанцевал прочь. Холек и Симона не сговариваясь подвинулись друг к другу. Следователь протянул руку и взял лежащую на коленях ладонь девушки и положил на свои. Она сидела к нему вполоборота и смотрела в огонь перед собой, лишь иногда оборачиваясь к Холеку чтобы бросить на него короткий и таинственный взгляд. Со стороны могло показаться, что она улыбается пламени, но Холек знал, что она очень хочет смотреть на него, но специально отворачивает лицо. Следователь сидел, держа одной рукой ее ладонь, другой – фужер с непривычным одновременно кислым и сладким напитком. Позади, в гостиной, оркестр сменился соло на фортепиано. Ему подыгрывал барабан. Играли старую неизвестную мелодию, простую и одновременно магически красивую. Потом включилась альт-скрипка. Вступила длинными, тянущимися нотами. Барабан выбивал тонкую ритмичную дробь, пересыпая ее трескучими ударами тарелок. Тревожная звенящая мелодия концерта заполнила залы, стеной звуков отгораживая следователя и Симону от окружающего мира, от карточных столов, от переходящих, стоящих курящих, беседующих и пьющих людей, от шумных веселых бесед, от внешнего холода за складчатыми в горизонтальную полоску шторами, от фонарей и темного ледяного неба за окном. А быть может, это был всего лишь таинственный заморский коктейль агента Роместальдуса, который незаметно овладел их мыслями, пустив их по какому-то чуждому логичному и холодному разуму, чувственному пути. Отчего-то Холеку вспомнилась Райне. Вернее не она сама, а тот контраст, который был между ней и Симоной. Сколько раз они сидели в вечерних кабаках, в салонах. Сколько раз пили вино и другие напитки. Но тогда все было совершенно по-другому. Держа за руку Симону Холек внезапно удивился самому себе, отчего раньше он не замечал, насколько она одновременно ласково величественна и печальна и как ему хорошо с этой странной и эксцентричной женщиной.
– А вы знаете господина Зогге? – не отпуская руки Холека, с интересом спросила у вернувшегося агента Роместальдуса Симона.
– К сожалению да, – подсаживаясь на самый краешек дивана, слегка печально и устало ответил он.
Они еще беседовали о чем-то, чего Холек не слышал и уловил только то, что шпион долгое время служил в Гирте вместе с какими-то Валентином и Хельгой Тралле, с каким-то полковником Гессом, что все это как-то связано с домом Булле и что это довольно печальная история, и вряд ли стоит портить такой дивный вечер, рассказывая ее.

***

– Магнат Драбарт Зо лечил жену герцога Конрада Булле, отца нынешнего герцога Гирты, а еще он был основателем оккультного общества, ставшего позднее кругом Белых Всадников. Большая группа молодых людей из местной знати образовала оккультное общество и творила разнообразные злодейства. Герцог Булле не мог ничего поделать с ними. Полиция боялась их, так как это были дети генералов и баронов. Сэр Роместальдус был одним из тех, кто не побоялся сразиться с ними и победил. Еще было дело доктора Парлета и его заявление в медицинской академии с докладом о препаратах, обращающих некроз тканей. Доктор был осмеян научным сообществом и оскорбленный бежал из зала медицинской академии. Это была зима 1512 года, когда в лаборатории доктора произошел пожар и лорд Динмар распорядился расследовать это дело. В газовой печи было обнаружено много остатков костей и тканей, но сам доктор исчез. с читается, что он сам сгорел в кремационной печи. И опять же, в банковских записях доктора стояла знакомая монограмма Зогге. На этот раз он был спонсором исследований. Но и тогда так ничего и не удалось доказать…
– А что сэр Роместальдус делал в Биртоле? – поинтересовался Холек, когда они уже шли по улицам, поднимаясь от Южного проспекта к дому Эмритов, – очередное расследование? Скрывался? Был выслан?
– Наверное, выполнял какое-то очередное задание, – пространно объяснила Симона.
– Он ничего не сказал?
– Нет.
– Значит все это началось еще в прошлом веке, когда был жив отец нынешнего герцога Булле…– заключил Холек, – и каждый раз этот Зогге имел приспешников, руками которых вершил свои злодейства. Может и на этот раз. Сэй говорила о том, что кто-то дал маркизу Эф силу…
– Может быть, – задумчиво ответила Симона, – сэр Роместальдус сказал, что с тех пор, как господина Зогге выгнали из Гирты, после смерти герцога Конрада, он долгое время не появлялся на севере, но потом как-то выкупил себе прощение…
Холек пожал плечами. Он внезапно осознал, что за маркизом Эф упустил второго, скорее всего самого главного, но оставшегося в темни , фигуранта этого дела. И сейчас, слушая рассказ Симоны о докторе Парлете, и о растворах тяжелых солей, обращающие некрозы тканей, он вспомнил рассказ маркиза Бифиса, писателя, дворянина и путешественника, с которым они познакомились в гостинице Урма, о людях, которые покупали тела умерших, о нечестивом дьяволопоклоннике Виссарии и прислужнике Ду…
– Было время, когда всех умерших сжигали, чтобы никто не мог оживить их. Но позднее эта нехристианская традиция была отменена церковью…–  вглядываясь в качающуюся перед глазами пустоту ночи, рассказывал Холек. Было еще не очень поздно. По улицам шли прохожие и где-то позади, внизу стучали копыта – старая кляча тащила в горку маленький, крытый рогожей шарабан. Двое закутанных по самые глаза мужчин, по всей видимости, отец с сыном подталкивали тележку сзади, чтобы она не скатилась вниз по улице.
– Думаешь, что и маркиз Эф связан со всеми этими тайнами?
– Не знаю – понижая голос, ответил Холек. Теперь ему начало казаться, что за ними следят. Радость сегодняшнего вечера сменилась гнетущим выжидающим страхом. Он вспоминал страшных орденских коней сержанта Юлета, вспоминал трехголовых волков и черного полипа у которого, как он вычитал, есть не менее жуткое имя – марза, вспоминал рычание живых мертвецов в темном заснеженном лесу и от этих мыслей, заставляющих сосредоточиться на этом самом леденящим и первобытном страхе таящегося в темноте неизведанного, все путалось в его голове. Нет, наверное, тогда ему все-таки не было по-настоящему страшно. Надо было действовать и не было ни времени ни сил чтобы бояться происходящего вокруг. Страшно было сейчас от одного факта, пережитого в темном притоне и парке Смирре, и той ночью в гостинице Урма… и он еще крепче сжал локоть Симоны и только и ответил – быть может. Тогда, в Урме… Какие-то люди забирали мертвые тела… и доктор Парлет… возможно жив…
– Это неразумно, – спокойно возразила Симона, – крестьяне-мертвецы не заменят регулярной армии с артиллерией и мушкетами. И к тому же…
Холек кивнул. От холода, выпитого и усталости ему очень хотелось спать. Но услышанный рассказ, напоминание о творящемся в городе кошмаре, заставляло его ум блуждать от факта к факту, снова и снова ища связи между ними. Ему думалось, что маркиз Димсток с господином Зогге создают огромную армию живых мертвецов для завоевания мира и со дня на день нагрянут в Мильду, все как в фантастической книжке – гомункулы будут кусать людей и те, умирая от укусов, тоже будут превращаться в живых мертвецов… Какая же все-таки это глупость – вдруг подумалось ему. Это как с вампирами, которые кусают людей и те превращаются в вампиров. Если бы все было так просто, то весь мир был бы сейчас населен одними вампирами, такими как сумасшедший Гок, которого ловил прошлой осенью Эдет, или такими как благородная семья Лери из популярного мистического романа леди Хамет. Все совершенно не так. Он ищет не там. И, быть может, эта связь между маркизом магнатом и доктором и существует, но сейчас, самолично не сверившись с записями в картотеке и не сопоставив все факты на трезвую голову, он вряд ли найдет ее. Он не успел окончить свою мысль, когда они подошли к дому Эмритов. Окна были темны. Симона открыла парадную дверь своим ключом.
Турмадина не было дома. Зато на полке перед зеркалом в прихожей их ждала записка.
«Закрывайте дверь, не ждите, ночное дежурство, Вишневая Дорога».
Симона фыркнула и спрятала записку в рукав. Холек чихнул и почувствовал, что если сейчас он наклонит голову, у него опять потечет из носа.
– Ты совсем простыл, – критически глядя на него, констатировала Симона, – так, немедленно в горячую ванну.
Надо сказать, что в доме мэтра Аркина, как в любом приличном доме была оснащенная бронзовой колонкой ванная комната. Под лестницей на второй этаж у кухни было оборудовано обшитое покрытыми известкой досками, закопченное чуть выше уровня роста, с маленьким слуховым окошком в верхнем правом углу довольно просторное помещение. Симона принесла лампу и, пропитав газету денатуратным спиртом из большой квадратной бутылки, засунула ее в жерло топки под бронзовым баком, напомнившим Холеку конденсатор машины для производства самогона. Такой же большой с изогнутой трубой и краном сбоку. Только под краном стояла не бутылка, а огромная деревянная лохань, куда для мытья наливали горячую воду. Черная труба, как от самовара, торчала над верхней крышкой и уходила в стену. Симона накидала щепок, ловко развязала мешок угля и принялась разводить огонь. Холек снял сапоги и плащ, размотал портянки, уселся на полать рядом и уставился на свои покрасневшие от холода босые ноги. Только сейчас, когда опьянение начало оставлять его, он почувствовал, насколько он замерз. В салоне Джульбарс-тулла было жарко, и его мантия отсырела от пота, а после на улице, остыла, но тогда, будучи нетрезв, он не почувствовал этого и теперь его снова бил озноб.
Симона закончила с растопкой и распахнула поддувало. Пламя торжествующе взвыло и ударилось в бронзовые стенки бака с такой силой, что казалось весь титан загудел от его яростного раскаленного напора. Сухой жар волнами полился по комнате. Но даже когда Холек подвинулся и сел на край лохани, поближе к печи, ему не стало заметно теплее. 
– Снимай, возьми халат, – распорядилась Симона и, встав перед ним, начала расстегивать запонки его отсыревшей мантии.
– Я сам…– смутился и тут же спохватился он, но было поздно.
– Сам так сам, – с улыбкой ответила она, и, спрятав за спиной руки, отошла на шаг назад.
Вскоре горячая вода с аппетитным плеском толстой струей лилась в лохань из большого медного крана с блестящей ручкой так, что Холек, который только и мылся что раз в неделю и то в бане форта, так и засмотрелся на эту забытую роскошь. Тут же, рядом с маленькой керосиновой лампой, свет которой едва достигал закопченных стен и развешенного под потолком на веревках белья, лежал готовый к употреблению, завернутый в бумагу брусок зеленоватого дегтярного мыла, а на краю ванны ожидала своего часа сплетенная из лыка и пакли мочалка.  Рядом с лоханью возвышалась маленькая массивная табуреточка, закрывающая решетку слива из которой в помещение поднимался игриво щекочущий босые ноги холодный сквознячок. На стене темнела вешалка с несколькими шлафроками, куда Холек пристроил и свою мантию.
Будучи мужчиной, Холек не был чужд ничего мужеского. Разлегшись в горячей воде и с удовольствием подливая все больше и больше кипятка, он размышлял о Симоне. Заломив руки за голову, запустив пальцы в распущенные длинные волосы, он прикрыл глаза, воображая, как она приносит ему горячий напиток от простуды и садится рядом на край лохани. Он удовольствия он даже заулыбался и, представляя, как она заходит в ванную, в длинной темно-вишневой домашней кину с широкими неподвязанными рукавами, с глубокими разрезами под мышками, легко ступает по плетеным камышовым циновкам, несет в обеих руках дымящуюся пиалу, видел ее красивые, обнаженные по локоть руки, улыбающиеся заботливые, близоруко прищуренные глаза и думал о том, что сейчас он, наверное, самый счастливый человек на свете. Горячая ванна размягчила его грудь, и дышать стало гораздо легче. Холек сидел и улыбался, поигрывая ногой горячим краном, то убавляя, то прибавляя струю. И за плеском воды совсем не заметил, как дверь за его спиной открылась и Симона почти бесшумно вошла в ванную комнату, тихо подошла к нему и, облокотившись обеими руками на край лохани, с интересом пригляделась к его блаженно-расслабленному лицу.
– Сэр Вертура, – официально поинтересовалась она, – не соизволите ли принять лекарство?
От этих слов Холек испугался так, как будто его мальчишкой поймали за штаны у дырки, просверленной в стенке спальни сестры. Он схватился за лицо, и от смущения с головой погрузился в горячую воду, да так резко, что брызги полетели во все стороны. Симона нахмурилась.
– И вы полагаете, что я никогда не видела обнаженных мужчин? – строго спросила она.
Но Холек уже залился краской и, уставившись на кран, с которым он так беззаботно игрался всего несколько секунд назад, пытался найти нужные слова. Догадавшись, что лучше всего будет промолчать, он стыдливо закусил губы, поджал колени к подбородку и обхватил их обеими руками.
– Не смешите меня, – пожимая плечами, фыркнула Симона и чуть игриво добавила, – тут слишком темно, чтобы что-либо разглядеть. И я без очков. Возможно, стоит надеть их и принести еще одну лампу?
Но Холек прекрасно знал, что она видит в темноте гораздо лучше него.
– Господи! – только и вырвалось у него из груди, – леди Эмрит… Я…
– Ах, значит уже леди Эмрит? – наслаждаясь моментом, спросила с улыбкой Симона, – ну что же, тогда не буду прерывать ваши банные мечтания, благородный сэр Вертура!
И, оставив на табуретке большую плоскую пиалу, над которой поднимался терпкий запах ромашки и зверобоя, развернулась и своей легкой энергичной походкой вышла вон и закрыла за собой дверь. А Холеку показалось, что она смеется.
Несмело поглядев вслед, Он убедился в том, что на ней действительно была вишневая домашняя кину с глубокими разрезами под мышками и широкими неподвязанными рукавами и надетые на босу ногу легкие домашние сандалии. Он тяжело выдохнул и начал отчаянно чесать мокрыми пальцами обеих рук виски, со щемящей радостью мальчишки впервые поцеловавшей девчонку, с волнением вспоминая пережитое минутой назад беспокойство. Его лицо исказила простодушная, но очень радостная и светлая улыбка.
– Ох! – только и выдохнул он. Закатил глаза, открыл рот и довольно подогнул нижнюю губу. Ему хотелось петь, и он попытался настучать ладонями какой-то простой ритм на бортике лохани. Вышло плохо, но это совершенно не смутило его. Вечер удался.
Когда он вошел в отведенную ему комнату, босиком, после горячей ванны, с распущенными, мокрыми вымытыми волосами, в накинутой на голое тело кину, то с приятным удивлением обнаружил, что Симона словно ожидает его в кресле, рядом с его постелью и, поджав ноги, держит на коленях какую-то большую и старую книгу. Жарко пылал камин, и рыжие сполохи пламени уютно плясали за матовым экраном огнеупорного стекла, подчеркивая стоящую в комнате таинственную трепетную полутьму. На столике стоял подсвечник, и пряный дым ароматических свечей едва заметными в темноте голубоватыми струйками поднимался к темному потолку. Холек остановился на ковре посреди комнаты, Симона отложила книгу, встала и подошла к нему. Остановилась в полуметре, и, сложив руки на животе, склонила голову. Он шагнул к ней, и обнял ее за плечи, снял с ее носа пенсне и положил его рядом с книгой на столик у кресла. Прошло не больше десяти секунд, как они стояли, обнявшись посреди комнаты босиком на холодном ковре, покуда какой-то ледяной барьер осторожного первого прикосновения не рухнул между ними. Ладони Холека коснулись рук Симоны и, лаская, побежали по ним, к локтям и запястьям, а она ответила ему – ее руки обхватили его плечи и сцепились у него на спине, она тяжело боднула его головой, ласкаясь к небритым щекам и шее и в этих движениях было что-то невыносимо смелое и решительно-отчаянное, словно она сама ждала этого прикосновения всю жизнь, и когда Холек, несмотря, на боль в пояснице и плечах, подхватил ее на руки и понес к постели, она только блаженно вздохнула и зажмурила глаза, словно боясь проснуться и спугнуть этот озаренный сполохами камина, блаженный и сладостный сон. Но это было не наваждение, порожденное февральской зимней ночью и стоящей за окнами стужей, и не сон, а если и сон, то и Холеку снилось то же самое, что и Симоне. Казалось, он весь превратился в ледяное пламя. Его ладони твердыми и легкими движениями ласкали ее плечи, шею и бедра. Их руки переплетались, соприкасаясь пальцами, лаская друг друга ладонями и запястьями, и казалось, что при каждом прикосновения между ними вспыхивают ледяные электрические искры – столь обжигающими и яркими были эти стремительные, летящие ласки. Симона тяжело и очень глубоко вздыхала, и изогнулась всем телом, словно ее била лихорадка. Холодный пот катился по ее шее и лбу, скатывался по плотно зажмуренным векам, по щекам и подбородку. Волосы растрепались, а пальцы дрожали от пронизывающей все ее тело магнетической энергии, она улыбалась, змеей извиваясь на мягком пуховом одеяле, рукава и полы ее кину разметались крыльями, а руки с требовательной яростью искали все новых прикосновений.
– Ах, – вздохнула она и открыла глаза. Словно две фиолетовые звезды вспыхнули перед лицом Холека и тут же снова исчезли, когда она запрокинула голову, подставляя под его ласки свою крепкую, гладкую шею, словно приглашая прикоснуться к ней губами. Холек не знал, как называется это чувство, в котором смешались вседозволенность, ласка и полное, безоговорочное доверие – с каждой минутой он чувствовал, что что-то меняется в нем. Он не знал что, но сейчас ему казалось, что именно эта метаморфоза, наверное, и делает из мальчика мужчину. И дело, наверное, было даже не в том, была ли Симона первой. Дело было в том, что она была настоящей взрослой ласковой и по-настоящему любящей женщиной, доверчивой и смелой, мягкой и решительной одновременно. Той самой, единственной, рядом с которой мужчина являет себя не пылким ветреным любовником, не резвящимся повесой, и не нерешительным мальчуганом, недоверчиво ковыряющим в носу и смущенно грызущем ногти в преддверии чего-то очень волнующего и важного и серьезного. А той, рядом с которой юноша превращается в мужчину – становится защитником, братом и мужем. Тем, рядом с которым она может чувствовать себя уверенно и может смело довериться ему, а он может быть с ней сильным, мужественным и ласковым – то есть таким, каким и должен быть настоящий мужчина со своей единственной, предназначенной ему Господом Богом женой.
Тысячи мыслей и миллион ощущений одновременно проносились в его охваченном этим ледяным пламенем разуме, и он гнал все лишние мысли, чтобы освободить как можно больше места для охвативших его чувств. Так что сейчас Холек только ощущал, но не понимал всего того что происходило с ним. Он хотел, чтобы было все и сейчас. Ничего не было пропущено или упущено, ничего не осталось вовне. И теперь вся его жизнь сосредоточилась в этом бесконечном и легком танце. Словно ледяная волна одновременно знакомых и незнакомых ему сладостных и обжигающих ощущений захлестывала его. Он никогда не испытывал так много всего и сразу. Быть может дело было в том, что Симона любила его, а он, еще не зная об этом, тоже любил ее, и сердца их уже давно были связаны на небесах, а быть может просто потому что, имея слабое зрение, и как в жизни, в этом легком танце она полагалась больше на ощущения тела и рук, чем на глаза – было совершенно неважно, потому что сейчас им обоим было так хорошо, как не было никогда каждому порознь, и спустя некоторое время, когда свечи уже успели порядком оплавиться и пламя в камине приутихло, а за окном поднялся влекомый безудержной волей Симоны ночной ветер, они лежали в объятиях друг друга – он на спине, заложив руки за голову, она на животе, изогнувшись и прижав лицо к его плечу, и им было нечего сказать друг другу, потому что уже было просто нельзя сказать словами большего, чем то, что в этот вечер случилось между ними.
Холек мог бы высказать тысячу слов и непременно бы начал говорить только чтобы выплеснуть наружу все переполняющие его чувства, чтобы они не разорвали его одновременно утомленный и возбужденный прижитым разум, если бы тяжелая усталость, а может быть чары прильнувшей к нему, жмурящейся, ласкающейся к его плечу, мечтательно вздыхающей Симоны, не придавили бы его. Его неумолимо клонило в сон. Он выгреб из-под себя мягкое одеяло и кое-как укрылся им. Он хотел сказать что-то, но все слова внезапно показались ему какими-то ненужными и лишними, так что он просто положил руку на покрытую холодной испариной спину Симоны и укрыл ее одеялом. Прижал ее поближе к себе. Ему снова становилось холодно. Симона тихо рассмеявшись, поймала его руку, и они снова переплели пальцы и сомкнули ладони. Холек улыбнулся, он внезапно понял, что хотел было поделиться чем-то очень важным, но его глаза сомкнулись сами собой и он почувствовал что мягко проваливается куда-то вниз и вниз, погружаясь в сладкий теплый сон.

***

Неизвестно, что вырвало его из сна. Наверное, пробудившаяся прежде него Симона сделала какой-то месмерический жест – он просто выпал из забытья и понял, что не может больше спать. Они лежали под одним одеялом. Он на спине заложив руку за голову. Она все так же на животе, прижавшись щекой к его плечу, по-змеиному изогнувшись, подобно крыльям дракона раскинув рукава и полы своей легкой, вишневого цвета ночной рубахи-кину. Ее волосы распылись по подушке, глаза были зажмурены, она улыбалась. Ее пальцы над его грудью еще раз сжались и разжались, и она открыла глаза. Холек не знал, сколько прошло времени. Казалось, все часы остановилось. Ощущение глухой февральской пустоты стояло в комнате. Ослепительная полоска белого зимнего света пробивалась через тяжелые плотные шторы. Было очень холодно. Снова шел снег.
– Ты разбудила меня, – поделился мыслями Холек и обнял Симону за плечо, – что случилось?
– Вчера я позволила тебе больше чем обычно, – ласково, но непреклонно объяснила она и потерлась щекой о его плечо. От этих слов Холеку отчего-то подумалось что, наверное, большинство женщин произносят именно эту фразу после первой ночи вдвоем.
– А ничего и не было такого…– оправдываясь, попытался он вслух. Ему не хотелось вставать, а особенно выпускать из объятий эту ласковую, приветливую женщину.
– Ты ласковый любовник, – вальяжно зажмурившись и ведя щекой по его щеке, деловито объяснила она. Но это уже было чересчур, он резко откинул одеяло, уселся на кровати и ухватился рукой за спинку стоящего рядом кресла. Симона осталась лежать. Она открыла глаза и с сожалением и интересом наблюдала за ним. Холек потянулся и допил вчерашнее, выдохшееся вино. Не дождавшись от него внятных действий Симона села рядом.
– Чай в постель? – приглаживая растрепанные волосы, скептически спросила она.
– Да, было бы неплохо…– не зная, что надо отвечать в подобных случаях, растерянно пробормотал он.
– Сию минуту – наигранно бросила Симона и, вскочив с постели, даже не обуваясь в сандалии, своей летящей походкой вышла из комнаты. Холек запоздало сообразил, что своим глупейшим поведением очень расстроил ее.

***

Несмотря на то, что он сильно опоздал к утренней трапезе в форте, сожалеть об этом не пришлось – в доме Эмритов на завтрак была приготовлена большая яичница с вымоченными в молоке сухарями. Был даже хороший душистый чай с кусочками сахара и с мягкими вчерашними пряниками. Когда Холек спустился в гостиную, он с легким удивлением убедился, что Симона сама накрыла столик и уже ждет его. Она сидела на ковре перед жарко растопленным камином, поджав ноги, и наливала в чашки утренний чай. Казалось, ей было радостно приготовить этот завтрак для него. От утренней обиды не осталось и следа – она снова улыбалась каким-то своим мыслям и ощущениям, ее взгляд был как всегда внимателен и весел, глаза загадочно и близоруко прищурены.
– Ты поправляешься, – глядя на то, как Холек с аппетитом ест яичницу, с улыбкой констатировала она.
Тот только кивнул и промычал что-то вроде: «точно-точно». И приступил к чаю и пряникам.
В форте, Холек первым делом отметился в канцелярии и направился в тренировочный зал. Тут, в отдалении от Симоны, ему снова стало одиноко и грустно.
– Здравствуйте, мэтр Холек, – приветствовал его учитель Юкс. Он никогда не говорил «доброе утро», поскольку он как любой солдат отлично понимал, что к людям их достатка и склада утро не часто бывает по-настоящему добрым.
– Приветствую, – снимая плащ и перекидывая его через деревянные планки вешалки, где оставляли верхнюю одежду посетители, поежился и ответил следователь, – кажется, я снова могу заниматься…
– Это хорошо, – одобрительно ответил учитель по фехтованию, – берите оружие, идите к стойке.
Следователь молча кивнул. Сейчас в низком сводчатом зале было много народу – в основном гвардейцы дневной стражи. Пересмена еще не наступила, так что для них еще продолжалась утренняя тренировка. Солдаты вяло размахивали мечами и кололи пиками, несколько человек отрабатывали приемы с мушкетом, повторяя комплекс из сорока двух движений для перезарядки и стрельбы. Отбрасываемые ими тени прыгали под арками. От коптящих масляных светильников тянуло особенно терпкими в холодном воздухе дымом и жженой смолой. Люди постоянно входили и выходили на улицу. Оглушительно хлопала входная дверь. Холек прошел в дальний угол и мрачно поправил перевязь с мечом. Коварные мысли о Райне и бароне Алексии вновь подкрались к нему, подтачивая и без того надломленную волю, и ему стоило больших усилий взять себя в руки и, отведя левую ногу чуть назад, сосредоточиться на атаке. Миг – и лезвие меча со свистом вылетело из ножен и, парируя невидимый удар, с шагом поразило воображаемого противника. Холек моментально развернулся и, спрятав меч в ножны, нанес удар в другую сторону, зеркально повторяя движение блока с контратакой. Теперь и его шаги присоединились к общему, стоящему в зале грохоту сапог. Он шагал с мечом, вкладывая в удары всю стремительность на которую был способен, повторяя заточенные до автоматизма движения необходимые любому тайному агенту – моментально выхватить меч и поразить врага. Немного освоившись после болезни, Холек начал прибавлять  к этому движению еще один шаг с ударом, четко отходя в сторону и добивая уже поверженного противника и на его изможденном лице появилась усталая блаженная улыбка – несмотря на то, что от упражнений у него начало сбиваться дыхание и снова закололо в груди он радовался тому что, раз за разом усложняя упражнение, следя за четкостью шагов и ударов, со свистом рассекая лезвием воздух он словно возвращался в то далекое счастливое прошлое до отъезда из Мильды, когда в его беззаботной жизни все было так радостно и хорошо.
Резко хлопая рукавами, он наносил удары все сильнее и стремительнее. Рубил прямо и с разворота – приема бессмысленного в драке, но, по словам учителя Юкса отлично развивающего координацию и ловкость. Колол в обмотанную мохнатой вантовой пенькой балку. В конце концов он начал прибавлять неуклюжий удар ногой – умение весьма полезное в случае, если противник подошел в упор. И проводил эти упражнения с таким усердием, что очень быстро выбился из сил и, опустив меч, устало оперся плечом о балду и опустил голову. От резкой перемены нагрузки кровь ударила ему в лоб, запульсировала в висках, поплыла перед глазами алой пеленой. Он не заметил, как в зал вошли Турмадин и Симона. Рыцарь очень вежливо и с осторожностью поздоровался с учителем Юксом и, достав из шкафа короткую палку, приступил к отработке. Симона подошла к Холеку. Для занятий фехтованием она надела тренировочную темно-синюю мантию с ассиметричными рукавами – более коротким правым и рассеченным у локтя левым. Рукава кину были схвачены лентами и скреплены фехтовальными нарукавниками, волосы собраны в узел, а поверх надета цилиндрическая шапочка. На ее ногах были потертые массивные башмаки с Архипелага со шнуровкой до колен – какие были очень популярны среди наемников и авантюристов за свой разухабистый стиль и полную неснашиваемость, а в руках – укрепленные стальными пластинами перчатки. Через левую руку был перекинут сложенный защитный жилет.
– Зачем тебе броня? – не сразу догадался Холек, – ты собираешься драться?
– Да, я подумала, что нам стоит потренироваться, – просто ответила она, – полагаю, что ты достаточно аккуратен, чтобы не поранить меня.
– Хорошо, – согласился Холек.
Симона разложила жилет и надела его через голову. Старый потертый доспех бригандинного типа, стальная чешуя, скрывающаяся под слоями ткани, с легким глухим звоном удобно села на плечи девушки. Несколько прядей выпали из прически и упали на лоб. Симона улыбнулась, умелым движением потянула за шнуры стяжек доспеха, подгоняя его по фигуре, и завязала их на поясе бантом. К жилету прилагались накладные набедренники, защищающий шею воротник с пелериной, а также удобные фиксирующие доспех на плечах и груди шнуры с красивыми полосатыми кисточками. Старый, хорошо сохранившийся доспех, приведенный в порядок заботливым мастером. Блестящие латунные полоски на шнурах, ни одного шва наружу, ни одного разрыва – красивая и изящная броня для скрытого ношения под плащом или мантией, которая всегда остановит удар меча или пули, и разве что не сверкающие металлом как турнирные латы.
– Ну и боты! – глядя на башмаки Симоны, восхищенно воскликнул какой-то служащий.
– Неужели они заслуживают больше внимания, чем моя собственная персона? – фыркнула та и отвернулась.
– Что вы, что вы… леди Эмрит, – поспешил оправдаться солдат, но разговор уже наскучил ей. Она выхватила меч и нанесла по воздуху несколько тяжелых энергичных ударов.
– Мэтр Холек? – обратилась она, протягивая ему руку, – давайте приступим.
Тот смущенно кивнул, бестолково отсалютовал ей мечом и, выхватывая оружие, шагнул навстречу приготовившейся защищаться девушке. Она легким взмахом отбила удар и сама пошла в наступление – металл со звоном столкнулся над их головами, полетели искры. Симона засмеялась и шагнула вперед и вбок – Холек отбил выпад и снова пошел в атаку – но он уже видел, что одолеть эту фехтовальщицу будет очень нелегко. Симона, близоруко щурясь, весьма ловко лавировала, уходя от его ударов и быстро наносила свои. Казалось, что она заранее знала, куда будет нанесен его следующий удар – только Холек атаковал, как лезвие его оружия встречалось с клинком ее меча, либо попадало в пустоту. Казалось, вся неуклюжесть Симоны осталась за пределами фехтовального зала. Она легко и почти бесшумно скользила по грубым доскам пола, словно в танце при каждом ударе с шагом пристукивая каблуком, и, казалось бы, бессистемно, но очень эффективно нанося удары, теснила Холека в угол. Несмотря на то, что в ее руках был не боевой меч, а простая стальная болванка, Холек едва смог увернуться от удара в голову и уже чувствовал несколько болезненных синяков на боках и бедрах. Теперь он надеялся только бы отбить удар так, чтобы не поймать его кистями рук, не получить в колено или в локоть. Своим коротким мечом он почти ничего не мог сделать против града ударов, который обрушивала на него Симона с двух рук. Она не боялась бить и смело атаковала и, хотя следователь несколько раз умудрился чиркнуть ее по жилету, она явно побеждала его. Но у него было одно преимущество – девушка начала уставать. Ее дыхание сбилось, она начала рубить с плеча и, заметив это, Холек заблокировал удар сверху и сделал отработанный шаг с приемом, при этом выбросив вперед левую руку, чтобы перехватить ее запястья. Лезвие его меча с хрустом распороло жилет и, разбороздив обнажившуюся блестящую чешую, захватило левый рукав мантии Симоны и рассекло его.
– Ну и кто тебя просил драться боевым мечем? – зло рыкнула Симона, разрывая дистанцию и проводя пальцами по разрезу, по испорченной метким ударом следователя темно-синей ткани жилета между грудью и животом.
– У тебя у самой железный меч, – со смущением примечая, что за их поединком наблюдают почти все присутствующие в зале, пробормотал Холек и отвернулся.
– Неплохо, леди Эмрит, – сухо констатировал учитель Юкс, – но если вы начинаете уставать, в бою это будет стоить жизни. Постарайтесь поразить противника до того, как ваши движения замедлятся, – он деловито подошел к Симоне и пощупал ткань на ее плече, и, важно пробормотав что-то себе под нос, добавил, – отнесите жилет в кузницу, мастер починит его.

***

– Если я разозлюсь, я могу впасть в бешенство, – словно предупреждая его, когда они с Холеком вышли из зала, объяснила Симона и добавила примирительным тоном, – но на тебя я просто не могу злиться.
– Прости меня, – ответил Холек и зевнул. От занятий с мечем, он выдохся, взмок и теперь ежился от холода. Зябко кутал руки в полы плаща. Симона стояла на морозе без плаща и шарфа и, протянув перед собой руку, ловила на ладонь редкие, падающие во двор снежинки. В белом февральском свете черные каменные стены двора-колодца и темные галереи казались еще более мрачными и черными. Потемневшая от времени и непогоды кладка ослепительно контрастировала с ярким белым небом и лежащими у стен, на козырьках крыш и в водосточных желобах сугробами.
– Не переживай. Ничего страшного, – бросая на сутулящегося у двери следователя веселый взгляд, с примирительной улыбкой приободрила его Симона, – я же сама пропустила удар.
Холек хотел сказать «ну да», но помолчал. От боли в груди ему снова стало тяжело.

***
. 
– Объясняю один раз. Это граммофон, – с видом профессора показывающего студентам новый инструмент для опытов, агент Роместальдус продемонстрировал собравшимся стоящий на столе, оснащенный большой цилиндрической трубой и ручкой для завода прибор.
– И у вас есть к нему пластинки? – с недоверием поинтересовался Бенет. Он тоже решил присоединиться к собранию в гостиной, но вместо чашек для чая, или папок, принес собой черный чемоданчик из непонятного материала. Извлек из него детали ружья, набор шестигранных ключей, надел очки и уселся вполоборота к очагу.
– Разумеется, у меня есть все – обводя шаловливым взглядом аудиторию,  объявил шпион, чем весьма заинтересовал публику. Все с интересом уставились на граммофон. Своим приглашением Адам Роместальдус заинтриговал всех. Он сказал, что перед отъездом на бал стоит устроить небольшое чаепитие, позвал всех и принес музыкальную машину. За окнами снова стояли короткие зимние сумерки. Никто не отказался и никто не стал искать повода, чтобы не прийти. Тут были Холек и Симона, Элет и учитель Юкс, Турмадин и детектив Бирс, доктор Миксет и архивариус Верит, пришла даже наставница Салет. Было холодно, и даже жаркий огонь камина едва справлялся с тянущим по полу от окон сквозняком. Наставница Салет собственноручно задернула темно-зеленые шторы гостиной и наполнила чашки ароматным черно-желтым, как флаги Мориксы чаем.
– Адам, – обратилась она к шпиону с легкой и какой-то загадочно-теплой улыбкой, – не томите, включайте.
– Это лирическая пауза! – доставая из-под полы мантии большой разукрашенный конверт, из которого появилась старая, погнувшаяся от времени черная пластинка с полуистершимся заголовком, таинственным шепотом пояснил агент. Аккуратно, одними пальцами, водрузил ее на диск граммофона и, поводя плечами, принялся манерно раскручивать пружину. Симона сняла пенсне, посмотрела на Холека, улыбнулась и взяла его за руку. Тот сжал пальцы и чуть улыбнулся ей в ответ. Роместальдус осторожно поставил иголку на край пластинки и, ликующе замерев над ней с растопыренными пальчиками, запустил аппарат. Секунду из раструба граммофона доносился только громкий ритмичный треск и вдруг целый оркестр заиграл в гостиной – звуки вальса полились из раструба аппарата, наполняя зал чарующим переливистым звучанием клавиш.
– Алькаранти, – тихо вздохнула наставница Салет, – весенний вальс.
– Разрешите пригласить! – с поклоном обратился старичок и, вытянув одну руку в сторону, другую согнул в локте, элегантно шагнул к ней.
Бенет слегка саркастически улыбнулся, но за этой улыбкой Холек заметил нечто большее, чем насмешка над кривляющимся старичком. Старший следователь покачал головой, достал откуда-то две бутылки лилового вина и прошипел детективу Бирсу, – несите кубки!
Тот, словно уже состоял в сговоре, молча кивнул и исчез в дверях. Холек стоял, слушая пересыпанную крошками помех и покрывших виниловую поверхность диска царапин музыку, и от этих звуков ему казалось, что невидимая рука сжала его сердце. Казалось, само его дыхание остановилось, и только живой разум, обратившийся в чувство слуха и ритма, следовал этим бесконечным, сплетающимся в какую-то магическую вязь звукам. Он не видел, как, принеся с собой несколько высоких фужеров и кубков, вернулся детектив Бирс. Как наставница Салет легко вальсирует с маленьким агентом Роместальдусом вокруг большого стола, и как Элет отодвинул с их пути тяжелый стул, чтобы никто не запнулся об него, не видел, как Симона провожает их заинтересованными глазами, не слышал ее тихих слов.
– Леди наставница выглядит такой счастливой!
Казалось, он ослеп и оглох от этих заполнивших комнату музыкальных звуков. И в этих переливах, в этих то ускоряющихся, то замедляющихся нотах агогики он слышал шум ветвей и плеск волн, видел весенний шторм над морем и качающиеся валы, и наполненный солнцем теплый радостный дождь. Ему самому хотелось танцевать, и он уже было хотел подхватить Симону под руки, как вальс закончился. Снова воцарилась шумящая помехами тишина.
– Ваше здоровье, леди-наставница! – провозгласил Бенет. Он стоял у стола, разливая вино и передавая кубки агенту и волшебнице. Его жесткая, жилистая как корень старого дерева рука протянулась через стол и оставила кубок, прежде чем рука наставницы взяла его. Но той маленькой паузы, той доли секунды, на которую старший следователь задержал руку, прежде чем отпустить высокую ножку, хватило, чтобы понять все. Глазки агент Роместальдуса встретились с неподвижным стальным взглядом карих глаз  Бенета, и на миг в них проскользнула едва заметная, очень печальная и какая-то совершенно потерянная улыбка. Но в коридоре загремели большие носатые башмаки, с грохотом распахнулась дверь, и на пороге появился Пемкин.
– Ах вот для чего вы взяли у меня граммофон! – подозрительно глядя на шпиона, скабрезным, скрипучим голосом воскликнул он.
– Бросьте предрассудки, Герхольд, сегодня особый день, – отмахнувшись, ответил за Роместальдуса Бенет.
– И какой же такой особенный, извольте поинтересоваться? – ехидно передразнил механик и с отвращением скривился на кубок в руках возвышающегося над ним старшего следователя.
– У нашей великолепной леди-наставницы Салет юбилей, – выскакивая вперед, ответил уже за Бенета агент Роместальдус, и от этого заявления младшие – и Холек и Турмадин и Симона и Элет с удивлением переглянулись. Никто не сказал ничего заранее и, более того, Холек внезапно поймал себя на мысли, что раньше как-то совсем не интересовался, чем и как живут остальные его коллеги. Вновь заиграл граммофон. И, отпив из кубка, он как-то печально подумал о том, что до этого момента его совершенно не волновал никто, кроме собственной персоны и ничего больше собственных рваческих инстинктов. И что раньше он всегда считал, что он никому не обязан больше, чем адъютант лорда Динмара, что весь мир – это он сам, его мысли его чувства и его проблемы, но сейчас ему стало неловко, потому что именно его, слугу хоть и в статусе следователя, пригласили на этот маленький, устроенный для коллег праздник. Пригласили его, Симону, Турмадина и детектива Бирса, причем за четырнадцать лет в полиции Холеку довелось присутствовать на подобном мероприятии всего два раза, оба – именины Райне, на которые она приносила сладости к чаю и несколько бутылок вина. Она заранее откладывала жалование за несколько месяцев, всю ночь пекла пироги и булочки. И теперь же Холек стоял и силился понять, почему Адам Роместальдус решил устроить это представление, и почему всегда такая строгая и замкнутая наставница Салет разрешила ему все это и согласилась собрать всех в гостиной форта, чтобы отметить свой юбилей. Почему она танцует под эту музыку, и сейчас, стоя во главе, стола выглядит такой счастливой.
– Поздравляю! – ловко кланяясь имениннице, звонко провозгласил агент Роместальдус и поднял кубок.
– Долгих лет и светлых дней! – с улыбкой отозвался Бенет.
– Ваше здоровье, леди-наставница, – кивнул учитель Юкс. Даже Пемкин, схватив свой кубок, хоть и попытался остаться все таким же строгим и серьезным, отпил большой глоток, размяк и зловеще заулыбался своим беззубым ртом.
Все подняли кубки и, отсалютовав имениннице, выпили. Потом наставница Салет сказала, что отойдет ненадолго и вернулась через две минуты с подносом, на котором под расшитым полотенцем обнаружились ароматные песочные коржики. Агент Роместальдус подкрутил начавший было терять завод граммофон, и теперь Бенет пригласил наставницу на танец. А шпион отошел к окну и о чем-то зашептался с архивариусом, который, застенчиво прижимая фужер к груди, тоже пытался скрыть какую-то умильную улыбку и, выпив вина, стал как-то особенно сентиментален и разговорчив. Он кивал Роместальдусу, что-то отвечал, но слушал вполуха. Быть может, он думал о книгах, но скорее всего, совершенно не о тех, которые ему полагались по службе, а быть может о чем-то давно ушедшем из его жизни. А когда вальс кончился, кубки были наполнены заново, а в гостиной стало уже не так холодно, компания разделилась на три группы – в одной Пемкин, доктор Миксет и Верит завели какую-то ученую беседу, в другой агент Бенет, Элет, Турмадин, Роместальдус, Симона и наставница Салет, а также учитель Юкс налили по новой и принялись за коржики, а в третьей остался один Холек. Детектив Бирс, отвернувшись, зевнул, и деликатно сообщив о том, что у него сегодня еще полно дел, немного неуверенно пошаркал башмаком, заломив руки за спину, еще раз поздравил наставницу Салет с юбилеем и покинул собрание. А Холек, оставшись наедине со своим фужером, подошел к окну, отодвинул тяжелую бархатную штору и сел боком на подоконник. От пылающего камина и выпитого стало жарко и он, опустив намотанный поверх стоячего воротника мантии шарф,  подсел поближе к холодной раме, и положил пальцы на обледеневшее стекло. Он смотрел в опустившуюся на город ночь, на тусклые огни окон и крыши домов ниже по улице Башен, вспоминал вчерашний вечер, и сейчас ему показалось, что он знает ответ, почему именно сегодня они собрались в этой гостиной на это непривычное и какое-то необычайно уютное собрание. Он чувствовал это сердцем, но никак не мог сформулировать словами, и быть может в этом была виновата музыка, написанная гениальным мастером прошлого, а быть может ему было просто грустно от того, что этот теплый, хоть и очень одинокий для него, вечер скоро закончится, и все разойдутся по делам, а завтра все переменится и будет совсем иначе. Вернее как всегда. И они никогда не встретятся больше. Вот так вот в этой уютной гостиной, с кубками вина и музыкой, такие разные и одинокие и от того какие-то особенно близкие друг другу люди…
– Ты очень устал, – заглядывая в окно и опираясь обеими руками на подоконник, заботливо констатировала Симона. Она подняла руку, мягко коснулась ладонью лба следователя, и он невольно вздрогнул от ее ледяного прикосновения.
– Нет, нет, – поспешно ответил Холек, – все в порядке, я…
Он силился разглядеть в темноте ту площадку за банковским домом, на которой они стояли вчера и смотрели в ночное небо над морем.
От его слов Симона не изменилась в лице, но ее блестящие лиловые глаза приняли какое-то особенно печально-мечтательное выражение.
– В порядке, так в порядке, – передернув плечами, просто ответила она и отошла к остальным. Холек хотел было остановить ее, поймать за руку, но ему вдруг показалось, что она проверяет над ним свою власть, ту власть, которую получает женщина над мужчиной после первой проведенной вместе ночи. Ему стало досадно, и он снова отвернулся к окну. Нет, нельзя было сказать, что он сделал это со зла, чтобы расстроить Симону – просто сейчас он был настолько погружен в свои тяжелые мысли, что опять не заметил, как снова огорчил ее. Он было спохватился и решил все-таки, что надо сделать хоть что-то, но было поздно.
Сделав вид, что ничего не случилось, Симона вернулась к Элету, Турмадину и наставнице Салет. Прислушавшись, Холек уловил обрывки их разговора.
– Твой меч, Симона, – объясняла наставница, – вырезан на фрезеровочном станке, он слесарной, а не кузнечной работы. Да, имя Адель Эмрит выбито на клинке вручную, он не похож на изделие семисотлетней давности с востока. Уверена, его изготовили в Гирте. Проверь сама, если разобрать рукоять, там должна быть марка стали и клеймо мануфактуры. Их ставят на производстве Булле.
Симона начала спорить, за нее вступился Турмадин, но переубедить наставницу было невозможно, так что Симона погрустнела еще больше, своей летящей походкой обошла гостиную и завела беседу с учителем Юксом, который налил себе уже четвертый фужер и в основном рассеянно слушал ее и улыбался в усы собственным мыслям.
– Можно и так, – важно кивая головой, во всем соглашался он, – но, это требует очень четкой отработки.
После третьего выпитого Холеком кубка, больше часы на стене пробили восемь. Время собираться на бал с посланием лорда Динмара. Отвернувшись от окна, Холек хотел было найти Симону, но ее уже не было в комнате, а учитель Юкс сообщил, что она уже попрощалась со всеми и ушла домой.
Ехать должны были Холек, учитель Юкс и Бенет, который, проверил, и уже снова разобрал и спрятал в черный чемоданчик свое высокотехнологичное ружье.
– Напоследок мой маленький презент! – сообщил Адам Роместальдус, и с поклоном передавал наставнице Салет конверт с пластинкой. Та улыбнулась и приняла подарок обеими руками.
– Благодарю вас, Адам. Вы очень любезны.
Старичок лукаво подмигнул остальным, и с поклоном подметя рукавом пол, по-офицерски заложив одну руку ладонью за пояс, попятился к выходу. Верит допил свое вино. Пора было собираться в дорогу.

***

Белые снежинки падали с темного ночного неба и, плавно кружась в ярком желтом свете фонарей, опускались на заснеженную мостовую. Фасад нового, трехэтажного, сложенного из рыжего камня здания дворца генерала на углу бульвара Сирени и проспекта Лордов, лучился пронзительным электрическим светом. В зимней мгле ярко и приветливо теплились большие, от пола до потолка окна. На парадной лестнице нарядный швейцар и двое бравых лакеев встречали подъезжающих гостей и провожали их в холл. Галантно раскланиваясь, принимали пригласительные билеты и распоряжались слугам, которые подхватывали плащи и накидки и уносили их в гардероб. На первом этаже по традиции были комнаты для прислуги, где отдыхали, ожидая хозяев, приехавшие с ними вестовые, лакеи, учителя и грумы. Так что гости сразу следовали на второй этаж, где в просторном салоне уже началась неофициальная часть приема. Здесь уже было изрядно накурено, слуги обносили новоприбывших табаком и фужерами лилового вина. Музицировал оркестр, в зале танцевали, а в соседней комнате играли в карты, пили напитки и беседовали в ожидании главного действа сегодняшнего вечера – прибытия барона Эмери, поздравления барона Алексия с новой должностью главнокомандующего армии Мильды и особенного, приготовленного по этому случаю праздничного торта.
Холек подъехал не в числе первых. Он вышел из кареты и, расставив ноги, гордо выпрямился перед возвышающимся над ним ярко освещенным дворцом. Серая маска скрывала его лицо страшным, оскаленным клювом, голову венчала шапочка с рябиновой гроздью, под плащом тусклой узорной вязью мерцала его парадная мантия расшитая серебром. Эсквайр Марк Вертура вдохнул полной грудью и шагнул навстречу своей судьбе. Его лицо было спокойным, но движения сдавленными, казалось, он шел, преодолевая сопротивление неведомой силы, твердо ступая по камням мостовой, напряженно растопырив ладони, чтобы в случае удара удержаться на ногах и не упасть.
– Сэр Марк Вертура собственной персоной! – принимая из его черной перчатки конверт с приглашением, с торжественным изумлением приветствовал швейцар после некоторой паузы, и легкий ропот прокатился по гостям, ожидающим на ступенях в образовавшейся за спиной следователя очереди. Но Холек, казалось, не заметил этого. Он снял с плеч свой пожалованный ему именно по этому случаю лордом Динмаром, новый серо-стальной с серебряными застежками и кантом плащ, и, перекинув его через локоть, властно вручил слуге.
Гости расступались перед ним. Послышался тревожный шепот. Нарядные дамы с трепетным ужасом взирали на того, о ком тайно шептались и о ком читали в газетах, подхватывали под локти кавалеров, прикрывали застенчивые лица рукавами и отводили несмелые, полные интереса взгляды в стороны. Так много было сказано, так много пересужено и вот он – под этой страшной клювастой маской черно-белого демона-фанги, принц-изгнанник, колдун и преступник, здесь между ними, лично приглашен на бал генерала, которого едва не отравил накануне битвы под стенами Ронтолы. Быть может они друзья? Быть может это он своей магией помог взять башню герцога Булле… Или быть может быть новой беде? Кто знает, чем теперь этот вечер закончится?
Но Холек не слышал этих слов, не видел устремленных к нему взглядов. Он уже поднимался на второй по нарядной, освещенной приглушенными, скрытыми в стенах светильниками, мраморной лестнице. Ступал по темно-рыжему укрепленному на ступеньках латунными полосками, ковру, касался ладонью мраморных перил и огромных декоративных вазонов в античном стиле, направляясь туда, где на площадке бельэтажа его уже ожидал Тирэт. При параде, при всех регалиях, с довольным тем, что его пригласили на столь блистательное мероприятие, сытым взглядом, он стоял, держа в руке высокий фужер, ожидая прибытия какой-то очень важной персоны, а быть может и самого его, Холека, чтобы помочь ему, как и обещал лорд Динмар. Он не подал виду, что видит следователя, ни повернул головы, ни сделал жеста рукой, даже его прищуренные веки не двинулись с места, словно полицейский заместитель не узнал Холека, но именно по этому видимому равнодушию Холек понял, что Тирэт заметил его и готов к чему-то очень важному, что неминуемо сегодня должно произойти. И это что-то случилось – под звуки ударившего наверху вальс оркестра, распахнулись парадные двери и на пороге появился королевский инспектор и ревизор Морле. Холек как раз поднимался по второму лестничному маршу и мог видеть его лицо. Нет, столичный инспектор не напоминал собой хитрую лису, или свирепого волка, как раньше представлял себе его следователь. Он не был высок ростом, широк в плечах, бородат или лыс. Он не был ни велик, ни мелок, ни стар, ни молод. Только в пронзительных голубых глазах, поднявшихся к украшенным декоративной лепниной, к беленым аркам холла, туда, где лестница уходила на второй этаж, куда следовал Холек, горел какой-то нечеловеческий, властный и алчный до нечеловеческого  пронзительный, почти что бесноватый интерес. На миг замедливший шаги Холек и ревизор встретились взглядами, и всего лишь на миг этот страшный человек удостоил следователя своим выразительным пронизывающим насквозь взором. Следователь вздрогнул. Ему показалось, словно инспектор разгадал и узнал все – и кто он, Холек такой и что он здесь делает и что его ждет, но страшнее было другое. Еще одно видение коснулось следователя – этот черный, с лиловым подбоем плащ, эта агатовая полумаска, скрывающая верхнюю часть лица и эти глаза. Он вспомнил, где раньше видел их. В задымленных, охваченных пламенем комнатах Димсток-тулла, в лунной комнате…
Рука невольно легла на перила, чтобы сохранить равновесие, потому что маркиз Димсток смотрел на него своими голубыми, пронзительными и насмешливыми глазами. И эти глаза смеялись, потому что он тоже узнал Холека и смеялся над ним, над его слабостью и ничтожностью перед его грандиозным планом. Над ним, и над всей полицией в целом, над вторым отделом, над бароном Эмери, над генералом Гандо и герцогом Булле, над лордом Динмаром, над оставшимся на козлах кареты учителем Юксом и, притаившимся за трубами дома напротив с его огромным ружьем с телескопическим прицелом старшим следователем Бенетом. Он смеялся одними глазами, но во всем облике оставался благородным и важным господином из столицы так что, наверное, лишь Холек обратил внимание на этот случившийся между ними мимолетный инцидент. Но еще один человек успел заметить эту секундную заминку. Высокая смиренная дева в серо-голубой мантии чинно следовала рука об руку с ревизором и, в этот миг эмпатического контакта между следователем и чиновником из столицы. Или маркизом Эф, Холек уже не был уверен, чуть пожала его локоть, отвлекая его и словно желая обратить внимание на спускающегося навстречу высокому начальнику Тирэта.
– Ваше сиятельство! – подходя к ревизору, торжественно приветствовал тот. Но ревизор-оборотень не слушал. Внимательный взгляд провожал продолжающего подниматься на второй этаж Холека, и теперь следователю точно мнилось, что план лорда Динмара провалился. Сейчас его возьмут под руки и приведут прямо к генералу, который обязательно заставит его сполна расплатиться за весь выпитый глог и все непотребства учиненные в Биртоле…
Холеку стало дурно, его ноги подкашивались, сердце вырывалось из груди – два чувства боролись в его душе – выхватить меч, развернуться и броситься напролом, чтобы убить чудовище, бросить все и бежать прочь, но почему-то внезапно он вспомнил слова Сэй Майра: «Никто не сможет остановить его кроме вас». А потом слова Турмадина: «Вы можете быть слугой, но свои обязанности должны всегда выполнять ответственно. Именно ответственность, а не титул, отличают рыцаря от простолюдина». Но сейчас, в этот миг, Холек отчего-то совершенно по-иному осмыслил их. Турмадин и Симона – они ведь такие разные. Они же ведь не брат и сестра. А Турмадин не рыцарь. Он так хватается за что-то очень важное и таинственное в его жизни, за слова, за книги…
Что происходит? Для чего весь этот обман? Где разгадка? Почему они оба здесь и почему Турмадин горилл  о какой-то опасности? Почему он вообще оказался в их отделе? На миг Холек совершенно запутался во всем услышанном когда-то, и эти мысли спасительной путаницей отвлекли его от страшного ревизора, уже следующего за ним наверх, в залы для гостей. Лестница окончилась. Пот каплями катился по щекам следователя. Но опасность была позади. Он был на втором этаже, а Тирэт и ревизор с его спутницей остались беседовать за поворотом лестницы за большой вазой с пальмой на площадке между первым и вторым этажом.
Здесь же, в конце подъема, стояли колченогие мягкие стулья малахитовой расцветки, на софах между пальм восседали гости, уже разгоряченные трубками и легкими напитками. Ароматно курили и умиротворяюще весело беседовали о всякой светской ерунде. Высокие двери из белого дерева, за которыми отчетливо просматривалась перспектива нарядного вальсового зала, приветливо манили в салон и аромат пряных горячих напитков и благовоний разливался по холодной лестнице вместе со звонкими аккордами наигрываемого на фортепиано вальса. Мягко пела виолончель, ей вторила флейта, нарядные пары танцевали в полутьме разноцветных, скрытых в колоннах стен и за декоративными растениями светильников. У двери Холека встретил юный князь Колле младший. В зеленой мантии, с расшитыми серебром широкими рукавами, с белым бантом на шее и легкой ассиметричной пелерине на плечах – дань кавалерийской моде чтобы длинный рукав не тяготил локоть, когда обнажаешь меч. Князь приветствовал Холека, и, с улыбкой раскланявшись, сообщил, что его сердечный друг, граф Рорк Бифис уже рассказал свою историю и рекомендовал его, Марка Вертуру как человека благовоспитанного, надежного и честного, а также, что он не верит в гнусные байки газетчиков и пустозвонов о соучастии в мифическом сговоре с герцогом Гирты. Сам же граф будет позже, и они просто обязаны втроем распить несколько фужеров за их славные приключения в северных лесах и поделиться новыми подробностями той страшной истории, которые до сих пор не были раскрыты. Приободрившись от этих теплых слов, Холек попытался ответить что-то благородное, но князь не смутился, ловко поймал слугу и, схватив с подноса фужеры, угостил Холека, предложив выпить за славного барона Алексия, за его победу и прекрасную хозяйку бала, никому неизвестную, но весьма очаровательную леди Райне. Холек вздрогнул.
– Ничего удивительного! Вы разве не знаете? – слегка изумился князь и сделал большой глоток из своего фужера.
Возможно юный князь, который был лет на десять младше Холека, был несколько пьян или просто не показал виду, что заметил, как рука следователя дрогнула и как напряженно сощурились глаза в прорезях маски, когда князь сообщил, что с тех пор как генерал лишился своей возлюбленной жены, многие очень переживали за него, но теперь очень счастливы, что барон нашел женщину, которая пробудила в нем давно умершие человеческие чувства, и, даже, как шептались некоторые романтики, именно благодаря ей в ледяных полях Ронтолы он сохранил волю к борьбе, чтобы одержать верх над коварным герцогом Булле, чтобы вернуться с победой и взять ее, леди Райне в жены…
Они вошли в зал и за фужером горячего вина князь пояснил поинтересовавшемуся Холеку, что барон лишился своей возлюбленной жены восемь лет назад и с тех пор очень изменился. Холеку хотелось сказать, что из честного дворянина, барон определенно стал мерзавцем, отбивающим чужих невест, но он был не настолько пьян, чтобы бросить на чужом балу подобную дерзость и посему сделал самое лучшее, что можно сделать в подобной ситуации – просто молча кивнул головой в ответ.
– Генерал стал очень замкнут, редко посещал балы и приемы, говорили, что он много пил. Но он всегда был великолепным стратегом, и сэр Эмери посчитал, что никто лучше, чем сэр Гандо не справится с герцогом Булле, и он не ошибся…
Но Холеку уже было неинтересно, кто придумал назначить барона командующим армии, чтобы вырвать его из плена скорбных мечтаний над книгами с фужером вина в собственном поместье, чтобы тот вернулся в город и перед отъездом заглянул на тот злосчастный бал-маскарад в Димсток-тулл, где его, Холека, отравили, и пока он сидел пьяным, генерал успел познакомиться с его Райне…
Он ломал голову над тем, почему все сложилось именно так. Никак иначе. Что за злой рок? Сама Божья воля или стечение звезд разлучили их. И теперь…
Ход его размышлений прервал гул приветственных голосов – сам барон шел по залу – он шествовал в сопровождении бодрого, с острой бородкой и с зачесанными назад, закрепленными лаком седыми волосами, весьма пожилого господина с веселыми серо-голубыми глазами северянина. Властно заложив ладони за спину, герцог Вильмонт Булле гордо дефилировал по правую руку барона, оттеняя своей персоной победителя, он то и дело отвлекался, чтобы переброситься парой другой фраз со встречающимися на его пути знакомыми и незнакомыми. Тут же, заломив кулаки за ремень, бросая пламенные веселые взоры дамам, облаченный в декоративную кирасу, вышагивал полковник Харбибуль, а рядом с бароном, сердце Холека с болью сжалось и отчаянно забилось у самого горла, держась за локоть генерала, обозревая зал хозяйским взглядом, важно следовала Райне. Ее глаза лучились радостным ликующим светом, на щеках играл слегка застенчивый румянец, а по сторонам она глядела дерзко и весело – как смотрят хозяйки за пришедшими в дом – все ли в порядке, все ли довольны, не обделен ли угощением или вниманием кто из гостей.
На ее плечах была все такая же расшитая желтым по тяжелой плотной ткани, алая мантия, но, присмотревшись, Холек понял, что это другая мантия – шитая не латунной ниткой, а настоящим червонным золотом, и не из грубой шерсти, а из тонкого казинета. Ее левую руку украшал изящный золотой браслет, а правую – модный перстень во весь указательный палец в три сегмента. Легкие полутуфли-полусандалии были украшены золотистыми пряжками, а с расшитого бисером пояса спускались до колен плетеные жемчугом и полосатой нитью подвески. Ее внимательные глаза привычно осматривали зал, который она видела уже не первый раз и, наверное, сама распоряжалась тем как лучше меблировать его и украсить его. Сбылась же мечта быть хозяйкой в большом и богатом доме – с горечью покачал головой Холек. Дорогие алые розы и магнолии в кашпо у окон, вьюн на окнах, модные новенькие шторы и подобранная со вкусом как из столичного журнала мебель – все так и дышало женской заботой и лаской, с которой был подобран интерьер нового баронского дома.
Сам же барон тоже имел галантный, не в пример походному, и торжественный вид. Сшитая по фигуре темно-оранжевая мантия с модным длинным левым рукавом и более коротким правым идеально подчеркивала мужественность и красоту фигуры генерала, в длинных темных волосах поблескивал серебряный гребень с подвеской слева и темно-зеленый, с желтыми прожилками бант-бабочка схватывал их в хвост за спиной. Рыцарская пелерина укрывала могучие плечи и наградные. Прикрепленные к декоративным люверсам на портупее цилиндрические подвески переливались оранжевыми, алыми и желтыми драгоценными камнями, свидетельствуя о почестях, которыми наградили его Маршал Гарфин и барон Эмери. Лицо генерала было мягким, глаза блестели и в контрасте с тем несгибаемым страшным взглядом хладнокровного, непреклонного воина, который помнил Холек, эти глаза сейчас казались еще более мудрыми, мужественными и великодушными, свидетельствуя о том, что смирение – только добродетель силы. Огромная, рука барона заботливо охватывала тонкую ладонь Райне и, когда они проходили мимо, Холек увидел, что руки генерала, как и его, следователя, тоже покрыты шрамами, а пальцы перебиты. Он видел, как изувечены костяшки и суставы, видел что, когда барон ласково пожимает руку девушки, указательный палец на его правой руке не сгибается до конца, а на большом почти отсутствует сошедший от недавнего удара ноготь. Присмотревшись внимательнее, Холек заметил, что и нос барона тоже не без изъяна – старый перелом горбинкой выступал над переносицей, а на щеке, хоть и прикрытый тональным кремом и пудрой, проглядывал узкий оставленный острым лезвием след. Барон ступал размеренно и спокойно так, чтобы маленькой, приходящийся ему ниже плеча, Райне не приходилось бежать за ним, регалии на его груди мелодично переливались в такт шагам, и во всей его походке чувствовалась колоссальная сила, и медлительность надвигающейся бури. Офицеры, гости и слуги расступались перед идущими, кланялись, поздравляли, чествовали, салютовали трубками и фужерами.
Полной противоположностью барона был коварный северный сосед Мильды, градоначальник, полководец и королевский наместник Гирты, герцог Вильмонт Булле. Веселый, кажущийся простодушным пожилой господин, по виду больше похожий на веселого банкира или торговца, он бойко знакомился со всеми, отвечал на вопросы, приветствовал старых знакомых, при этом тут же обсуждал с полковником Харбибулем тактику и стратегию из какого-то известного всем мастерам военного дела учебника по истории. За герцогом семенил слуга с подносом, на котором была вазочка с пирожными, а рядом фужер с желтым игристым напитком. Герцог галантно угощался от него, ставил назад и продолжал беседу. Весь его облик являл собой идеал ветреной аристократичности, беззаботности и приветливости, так что даже скептики могли усомниться, пленен ли коварный захватчик, или всего лишь приехал в гости поздравить генерала с победой в шахматной партии по переписке.
– Дорогой Алексий! – задорно кивнул он барону Гандо и заложил руки за спину так, словно обращался с шуткой к старому другу, – какие прелестные розы! Что же вы не сказали заранее, о точной дате вышей помолвки! Я бы выписал из нашей оранжереи самый лучший букет!
– Вы прекрасно знаете, что мы до последнего сами не знали о точной дате; когда сможем окончить все приготовления, – отвечал генерал.
– Понимаю, все всегда на скорую руку. Но пока все выходит просто замечательно. Все так милы и гостеприимны, что я даже забываю, что мы в Мильде, – весело ответил герцог, – надо почаще посещать ваш прекрасный город! И вас я тоже жду к себе и обещаю столь же достойное пиршество и такой же радушный прием!
При этих словах глаза герцога оставались совершенно серьезны, и по всему было понятно, что он посмеивается над нерасторопным в словах генералом Алексием.
Но вот им навстречу вышло еще несколько фигур. В первом Холек узнал старого маршала Гарфина. Портрет второго по влиятельности человека в городе висел в кабинете заместителя Тирэта. С ним были его сыновья – светловолосый красавец, рыцарь и кавалер, полковник Эрик и интеллигентный, аристократичный Гарфункель. А рядом стоял человек, при виде которого сердце Холека забилось волнительно и часто. Он никогда не видел самого барона Мильды – Герберта Эмери. Да и сейчас он никогда бы не подумал, что это тот самый человек, что правит всем западным побережьем, стоит перед ним. При виде столь сиятельной особы, Холек, как и полагалось людям его сословия, опустил глаза и только и успел заметить, что у барона красивое узкое и благородное лицо без возраста, светлые с проседью, длинные волосы, тонкие руки с длинными пальцами и внимательный взгляд. Его сопровождали ревизор Морле, он же оборотень-Димсток со своей спутницей канониссой королевской Академии Владой Вилле, седоволосый, но еще не старый, рыцарь в форменном черно-зеленом одеянии, глава северо-западной командории Ордена Архангела Михаила Александр, строгий старик с пронзительными голубыми глазами лорд-бальи Ордена Лигура и двое министров – могучий и коренастый, рыжебородый, зеленоглазый красавец барон Корсон и мэр Мильды – высокий, сутулый и упитанный магистр Ранкет. Все при соответствующих моменту регалиях и в парадных одеждах.
– От всей души еще раз поздравляю вас с победой, Алексий, – приветствовал барон Эмери.
– С Богом и государем, – как и полагается скромно и чинно принял поздравления генерал, склоняя голову перед градоправителем. Райне тоже преклонила колени в трепетном поклоне, и теперь исподлобья рассматривала барона, о котором слышала так много, но никогда не видела так близко. Казалось, даже оркестр притих, чтобы не нарушить момента этой высокой встречи.
– Слава государю! – воскликнул полковник Харбибуль, схватил с ближайшего подноса и вскинул к потолку фужер.
– Слава государю! – покатились по залу одобрительные возгласы, – слава государю! Слава сэру Гандо и сэру Эмери!
Орудийными залпами захлопали пробки бутылок игристого, побежали слуги, поднося новые фужеры и кубки, оркестр взревел веселой фугой, а публика потянулась засвидетельствовать свое почтение к барону Эмери и его свите.
– За государя Арвестина! – поднял свой первый тост барон Алексий.
– За государя Арвестина! – подхватили все. И оркестр, ведомый искусным, умеющим, подобно дерзким полководцам из хрестоматийных книг по тактике, ловить момент дирижером заиграл гимн «Господь хранит государя». Райне хлопнула в ладоши и затаившиеся, ожидающие сигнала за нарядной драпировкой слуги осторожно внесли в залу огромный праздничный торт. Послышались одобрительные возгласы. И было чему подивиться – великолепный праздничный торт был исполнен в виде панорамы битвы – черные стены бастионов Ронтолы выполнены из ароматного бисквита с зубцами – точеными мускатными орешками, белый сливочный крем вместо снега. Крошечные домики-пирожные и башни-рулеты, вафельные торосы и шоколадные елочки. Гости приветливо смеялись, глядя как Райне умелыми движениями рассекает ножом это великолепие, чтобы преподнести барону Эмери первый, самый лучший, кусок.
«Сейчас случится беда», – отчаянно подумал Холек, наблюдая как, прицеливая лорнет куда-то в сторону, хищно прищурился ревизор Морле. Только сейчас Холек догадался, что один глаз у него стеклянный, но при этом он все равно двигается и постоянно фокусируется на окружающих людях и предметах.
– Пойдемте же к торту, иначе нам точно не достанется ничего! – хватая следователя под руку, воскликнул князь Колле младший, – поспешим в атаку, а то, видит Бог, полковник Харбибуль отхватит башню, хотя ему полагается Ангельский равелин – кажется, башня полна крема, а равелин только со сливками!
– Вы шутите, князь! – засмеялась Райне, услышав его рассуждения, – башня полагается победителю!
И не успела она спохватиться, что шутка, брошенная в присутствии барона Эмери, была неудачна, как ее взгляд упал на знакомую вышивку на мантии стоящего прямо перед ней Холека. Она медленно подняла наполняющиеся ужасом глаза и зал, словно почувствовав приближение бури, казалось замер вокруг них. Гости словно отступили назад, оставляя вокруг оказавшихся один на один Марка Вертуры и Каи Райне свободное пространство, но Холеку уже было не страшно. Он стоял перед ней, смело подняв голову и глядя в ее лицо. Барон Алексий поднял свой взгляд, на глазах сменившийся с благостно-теплого на стальной, но следователь уже поднимал руку, чтобы снять маску и бросить ее на паркет.
– Марк Вертура, – с ледяным спокойствием констатировал генерал. Он даже не поднял руки, даже не шелохнулся, но Холек понял, что этого и не нужно, – ледяной животный страх парализовал его самого даже без излишних угрожающих жестов и бранных слов.
– Ни я, ни прекрасная леди Кая не приглашали вас, – приободряюще подхватывая под локоть, мрачно скрестившую на груди руки и поджавшую губы Райне, продолжал барон, – вы вторглись в мой дом как вор. Какое оправдание вы найдете в свою защиту?
По залу прокатился ропот. Гости с интересом взирали на Холека, не понимая, чем он так напугал изменившуюся в лице хозяйку. «Марк Вертура!», – тихим шелестом полетело по залам – «Вы слышали? Это тот самый Марк Вертура! Принц-изгнанник, агент герцога Булле! Преступник и заговорщик из Мориксы!».
– Я принес повестку из полиции, – после долгой паузы, прочтя про себя быстрое «Господи, помилуй», ответил следователь. Его голос прозвучал глухо, но без лакейской наглости. Он очень боялся, но старался, чтобы никто не заметил этого позорного, плебейского страха перед могучим и благородным бароном. Нарочито замедляя слова так, что его голос опустился до тихого рыка, он через силу поднял глаза на генерала и продолжил, – по поручению графа Михаэля Эрнеста Динмара, я собирался вручить ее вам несколько позже лично в руки. Но, похоже, Божие провидение оказалось выше пожеланий, политики и этикета.
По залу пошел одобрительный ропот. Холек не видел лица барона Эмери, но услышал тихий вопрос за спиной: «Кто это, черт возьми?». И услышал ответ: «Заговорщик! Какой такой Марк Вертура?». Но ему возразили: «Говорят, его оклеветали. Я его знаю, это человек из окружения графа Динмара».
– Послание? – не теряя лица, бросил лорд Алексий, – раз уж вы здесь, давайте его мне!
И Холек, перегнувшись через торт, чтобы сохранить дистанцию, вручил бело-зеленый конверт барону. Тот спрятал послание в рукав и устремил на Холека заинтересованный взгляд. Но то, что он заинтересован, могло только показаться со стороны – под маской благодушного хозяина, обязанного сохранить хорошую мину при любой игре, скрывались неуплаченный долг и тяжелая, затаенная обида. Сердце барона жаждало крови и жестокого отмщения.
– Итак, – проговорил барон, – вы исполнили свой долг. Но вы вторглись в мой дом без приглашения и своим визитом напугали хозяйку, – делая глоток из своего кубка, спокойным рассудительным тоном продолжал он, – Вертура, чем вы готовы отплатить за свою дерзость?
– Разумеется, своим мечом, – подняв взгляд на генерала, ответил следователь. Страх прошел. Он чувствовал поддержку окружающих – дамы восхищенно смотрели на легендарного принца-изгнанника, барон Эмери с улыбкой созерцал происходящее, любуясь спектаклем, и даже ревизор Морле был несколько озадачен, словно появление неожиданного гостя спутало все его планы и мысли.
– Боюсь, поскольку я принц в изгнании, – продолжил речь Холек, делая фехтовальный шаг по залу с фужером в руке, как иногда ходил учитель Юкс, когда выпивал чуть больше обычного и начинал рассказывать всяческие небылицы о своем прошлом, пережитых им походах и битвах, – мне нечего предложить вам кроме собственного клинка. Я мог бы позвать вас выпить вместе вина или юва в веселой компании но… Полагаю, будь я даже полноправным правителем Мориксы, вы, как благородный рыцарь, едва ли приняли бы в качестве сатисфакции подобное предложение!
И он улыбнулся и выпрямил свои сутулые плечи. Его зеленый взгляд горел веселым благородным огнем, голова была чуть откинута назад и чуть вбок, серые волосы рассыпались по отложному воротнику мантии, свободная ладонь лежала на эфесе меча и вся его фигура в свете приглушенных листьями вьюна электрических светильников, казалось, сияла таинственным и величественным серебром, так старательно и с любовью расшитым по его мантии заботливыми руками Райне. Весь его облик был исполнен величия и могущества, какого может быть исполнен только человек, отважно глядящий в лицо собственной смерти, который в момент страшной опасности перешагивает через свои страхи и слабости, находя в себе до этого невиданные духовные силы, чтобы принять предначертанное Богом и не сломиться. Именно то, что и делает поистине благородным, одухотворенным и величественным любого человека. Настоящим воином и рыцарем. И окружающие заметили это. Публика одобрительно загудела. Герцог Булле с интересом вставил в глаз монокль, который сам с легким гудением сфокусировался на Холеке, а полковник Харбибуль улыбнулся и, щелкнув себя по оплечью кирасы, произнес с нескрываемым восхищением.
– Хохо! А этот Вертура мне по душе! – воскликнул он, – но Алексий, клянусь девой Марией, он же бросает вам вызов!
– Сиятельные господа, – рассудительно заключил герцог Булле, словно хозяином бала был не генерал Гандо, а именно он, – вы, кажется, пугаете леди хозяйку, не будем омрачать торжество.
– Что происходит? Это же государственный преступник! – вдруг подал голос ревизор, и все взгляды обратились к нему. Словно разбилось заклинание, и публика отвернулась от Холека. Сказал, как отрезал, – я настаиваю на немедленном аресте!
– Мэтр Морле! – громко так, чтобы услышали все, зашипел Тирэт, – уважайте хозяина дома!
Но барон Алексий услышал брошенные слова и с поклоном обратился к барону Эмери.
– Мой лорд, это моветон…
Тот лишь коротко кивнул и бросил взгляд на изменившегося в лице ревизора, который уже понял, что сегодня не его день.
– Место? – прицеливаясь к торту рукой, поинтересовался Холек.
Барон не успел ответить, как появился некий невысокий сутулый человечек – князь Ирис. Почтенный председатель судебной коллегии метнул быстрый взгляд на барона, потом на Холека и шепнул, – самым лучшим будет за храмом святителя Алексия недалеко от Вишневой дороги. В десять утра. И бросил на барона многозначительный взгляд. Тот кивнул, отвечая утвердительно.
– Я протестую, – не унимался, настаивал ревизор, – дуэли запрещены королевским указом…
– Не лезьте, – грозно осадил его генерал, – если Господь будет благосклонен к Вертуре, арестуете его после дуэли.
И ревизор словно уменьшился в размерах, он метнул полный мстительной ненависти взгляд на Холека, словно хотел намазать его на хлеб и съесть, но не осмелился поднять глаза на обидчика.
– Простите, я не могу в десять, – пожал плечами Холек и гости, обступившие его плотным кольцом, загудели, выражая свой протест, – нет, нет, вы меня неправильно поняли, – поспешил оправдаться следователь, – завтра воскресенье. А по воскресениям я, как любой христианин, обязан присутствовать на литургии, после которой, барон Гандо, я буду в полном вашем распоряжении!
– Тогда в двенадцать, – снисходительно бросил обескураженный подобным заявлением генерал Алексий, – на условленном месте. Жду вас с вашим секундантом. А вы, мэтр Морле, надеюсь, уловили мою мысль, – и многозначительно склонил голову и нахмурился, – полагаю, инцидент исчерпан, приступим же к торту, сиятельные господа! Вина Марку Вертуре!
Холек принял чашу из рук слуги и окинул зал темнеющим взглядом – насладившись зрелищем, барон Эмери уже удалился в салон. Тирэт в углу что-то коварно шептал на ухо ревизору, и заговорщически поглядывая на Холека, жестикулировал в его сторону, отчего у последнего на душе стало совсем скверно. Пропала и Райне – расторопные служанки увели ее прочь, подальше от страшного принца-изгнанника из Мориксы. Барон Алексий тревожно проводил ее взглядом и обратился к герцогу Булле, наверное, за советом. У Холека что-то спрашивали, он рассеянно отвечал – сердце билось в его висках, заглушая и музыку оркестра и голоса собеседников. Запоздалый страх сдавил его горло. Ему было трудно дышать и говорить.
– Марк, это вы! – увидел он знакомое лицо. Граф Рорк Бифис, писатель, путешественник, тайный советник и случайный узник ледяного Урма, спешил к нему, лавируя в толпе, – дьявол, какая отвратительная сцена!
Советник был только с мороза, с тех пор как он вернулся в Мильду, он совсем перестал быть похож на того изнуренного, высохшего человека со впавшими глазами и пораженными цингой деснами. Румянец играл на чисто выбритых щеках, а отросшие бакенбарды мягким ореолом обрамляли одухотворенное, тревожное лицо.
– И не говорите, – отмахнулся юный князь Колле, за все время сцены не на миг не покинувший Холека.
– Какой вздор! После всего, что с нами случилось, я настаиваю на его невиновности! Я готов присягнуть на Евангелие! – размахивая рукавами, смело отвечал на все вопросы и возражения граф Бифис, – как жаль, что мы не встретились по возвращении в Мильду! Я могу ходатайствовать в суде… Марк – но вызвать барона на поединок! Это же безрассудство, что вы наделали! Сэр Алексий один из лучших мастеров меча Мильды, он разорвет вас на куски!
Холек только понуро кивнул в ответ.
– У меня не было выбора, – только и развел руками следователь.
– И то правда. Не было, – согласился граф Бифис и категорично добавил, – завтра я еду с вами, попробуем… Подождите тут, я к сэру Гарфункелю, он поможет уладить все миром.
– Нет, – покачал головой Холек.
– Это наш долг, – глядя на Холека как на старшего брата, возразил юный князь Колле, – мы же друзья.
– Дружба должна быть с умом, – сдавленно вздохнул Холек, – а тут я сам поступил глупо…
– Ваша правда, – с тревогой оборачиваясь на ревизора и заместителя Тирэта, ответил граф Бифис, – уж больно недобро господа полицейские косятся в нашу сторону. Они арестуют вас, как только вы покинете порог этого дома. Вам надо бежать, чтобы завтра выйти на поединок. Конечно, трудно сказать что лучше – смерть от меча благородного барона, или в когтях этого коршуна. Но первое, скорее всего, будет быстрым.
Холеку так и представилось, как маркиз Эф пытает его в тюрьме, насмехаясь над его горем, рассказывая как хорошо барону вместе с его Райне – и от этой мысли ему стало так противно, что он отбросил все мысли о том, чтобы взять и не прийти завтра и принял единственное верное решение – исполнить свой благородный долг, сейчас бежать, а после выйти на смертельный поединок с бароном. А там – как будет угодно Господу Богу.
–Я не благородный, мне не зазорно, – сказал он себе, допивая оставшееся игристое вино и хватая следующий фужер. Дерзкий и отчаянный план уже был готов в его разгоряченной всем произошедшим и выпитым голове.
– Полька! – провозгласил он, выскакивая на середину зала, – народный танец Мориксы!
Публика встретила его пьяный выкрик смехом, но дирижер не понял шутки и, отсчитав три счета, ударами палочки по пюпитру взмахнул руками, а оркестр грянул простую народную мелодию, как и полагается на балу, украшенную классическими рифами – зал зашевелился, а Холек тем временем подскочил к какой-то благообразной пожилой даме, окруженной целым сонмом цветущих дочерей, внучек, воспитанниц и девиц. Изящно поклонившись самой юной и цветущей, страстно сверкая глазами, шепнул:
– Разрешите вас ангажировать! – и подхватил ее под руки.
– Ах! Принц Вертура! – воскликнули девы, прикрывая краснеющие на глазах щечки цветными веерами, а Холек тем временем уже летел в ритме танца под вой скрипок, сжимая одной рукой пальцы юной леди, другой обхватив ее тонкую талию.
– Вы великолепно танцуете! – воскликнула она, тряхнув длинными темными волосами, перевитыми сияющими жемчужными нитями, ее бездонные черные глаза встретились с его взглядом.
– Селена, – прошептала она, краснея от этого смелого взгляда и представилась, как полагается благовоспитанной девице, – маркиза Селена Рандин!
– Мое имя вы знаете, – интригующе выдохнул Холек, не зная, что более умное можно было бы ответить на столь искренне представление.
– Я жду вас! – шепнула юная леди, пожимая его жесткие руки своими нежными пальчиками, – вы просто великолепны!
И Холек почувствовал, как ее тонкие пальчики сунули ему крошечную записочку за широкий пояс.
– Благодарю вас за доверие! – выкрикнул он, оказавшись напротив занавешенной двери, откуда слуги выносили торт и куда его отчаянно манил, угадавший его план, расчетливый Рорк Бифис, – завтра вечером! Вернусь с победой! Иначе и не может быть!
И, легко поцеловав ее в пылающие уста, выпустил потянувшиеся в последнем жесте руки, исчезая за приоткрытой дверью, чтобы оказаться на площадке черной лестницы, где темнел зев подъемника на кухню.
– Ах, принц Вертура! – восклицали девы, окружая юную подругу, – каков он? Он хорошо танцует?
– Настоящий рыцарь! – сложив ладошки и мечтательно закатив глаза, энергично воскликнула девушка. Румянец коснулся ее щек – и он будет только моим!
В это время Тирэт как раз отвернулся от танцующих. Он стоял с кавалером Вайриго, распивая тягучий ликер, рассуждая о перспективах политики. Но беседа не клеилась. Заместитель коменданта то и дело тревожно оглядывал зал, выискивая в толпе то Холека, то ревизора Морле, которого увлекла танцевать канонисса Вилле, когда последний подлетел к ним и, распаленный игривой полькой, грозно выпалил:
– Где он?!
– Кто? – делая озадаченный вид, переспросил заместитель, – о ком вы?
– О Вертуре разумеется!
Тирэт обвел зал стремительным взглядом и сокрушенно всплеснул руками.
– Сбежал! – с возмущенным отчаянием констатировал он и тут же прибавил, – не волнуйтесь, ваше сиятельство, не переживайте! Мы найдем его! Я знаю, где его найти!
– Только попробуйте мне его упустить!
Канонисса глянула на ревизора мягким, но настойчивым и ласковым взглядом и тот все понял без слов, и, подхватив ее, чтобы закружить в следующем танце, снова умчался прочь.
– Что за грубый джентльхом, – поморщился кавалер Вайриго, провожая ревизора пренебрежительным жестом.
– Полковник юстиции первого класса, Залман Морле, – сбрасывая с себя плаксивый вид, неприязненно бросил Тирэт, и с интересом оглядывая зал, одобрительно воскликнул, – а ловко же скрылся! Ищи теперь муху в каше!
– Кажется, вы действительно его упустили, – закивал, заулыбался капитан и отсалютовал фужером.
Тирэт только кивнул, затребовал у слуги еще один кубок и сделал большой глоток.
В это время Холек в темпе грянувшего за его спиной на смену игривой, простецкой польке, торжественного, более подобающего собранию, вальса мелкими шагами быстро сбежал по крутой лестнице на первый этаж и углубился в недра дворца – тут на огромной кухне со всей расторопностью и поспешностью готовили, разливали, раскладывали и сервировали подаваемые наверх закуски и напитки.
– Мэтр Холек! Опять вы! – с ненавистью закричали на него. Посреди кухни, дирижируя шприцем для крема целой ватагой поваров, командовал парадом знакомый повар, мэтр Кок, – гостям строжайше запрещено вникать в секреты поварских искусств, так что убирайтесь скорее из моей кухни!
– Куда? – растопырив пальцы, разведя руки , растерянно остановившись посреди жаркого зала на полусогнутых коленях и приготовившись к защите, отчаянно воскликнул следователь, но мэтр Кок не собирался нападать, он подскочил к маленькой двери в стене, распахнул ее и, тыча шприцом во тьму двора приказал:
– Сюда! Арка налево на бульвар Сирени!
– Мэтр Кок! Вы помогаете мне? – выпроваживаемый в морозную темноту, напоследок бросил растерянный следователь.
– Да! Чем дольше вы находитесь в этом доме, тем скорее опять что-нибудь да случится! Мне хватило и прошлого раза! Ну же, проваливайте отсюда скорей!
И арчатая дубовая дверь с грохотом захлопнулась за ним, оставив его в морозной темноте. Когда его глаза чуть привыкли, он понял, что оказался в сумрачном дворе-колодце, куда выходят все каминные трубы из здания. Умопомрачительно одуряющие ароматы – великолепное мясное рагу с перцем-дотти, жареные баккуроты и тушеные карпы в сметане, корица и сандал – все смешалось в морозном воздухе. Голова следователя кружилась от холода и выпитого, под ногами хрустел свежевыпавший снег, а откуда-то сверху, из-за стен, ночную морозную мглу оглашали переливистые звуки прекрасного старого вальса, дирижируемого известным композитором из Лиры – Морицем Экуни. Следователь нащупал арку ворот и увидел полоску света под глухими створками. Откинув засов, осторожно выглянул на улицу.
Кареты продолжали подъезжать к фасаду – празднество было в самом разгаре, и Холека охватило сожаление, что опять ему приходится покидать столь роскошный бал, так и не дождавшись его логического завершения. Но медлить было некогда – две полицейские кареты стояли неподалеку, и рядом с козлами тревожно переглядываясь, и перетаптывались на морозе, облаченные в форменные синие плащи и мантии полицейские. Холек просочился на улицу и затворил за собой ворота. Падал легкий снег. Отражая огни города, над головой желтело ночное зимнее небо. Желтые фонари ослепительно разрывали темноту ярким электрическим светом.
Чтобы не окоченеть на жгучем морозе, полицейские играли в пистольеров. Широкие рукава-крылья мантий высоко взлетали в воздух и под счет с размаху скидывались в круг, кто в кого выстрелил, кто перезаряжается, кто закрылся. За этим занятием постовые совсем не замечали притаившегося в темной подворотне всего в нескольких шагах от них следователя.
Но и Холек оказался заперт в черной нише ворот – высунься он, его бы неминуемо заметили и непременно начали бы задавать вопросы, что он делает у черного выхода дворца, где идет бал, без плаща и головного убора, зато с мечом на перевязи. Он осторожно выглянул на улицу и, сморгнув от яркого света, заскреб щеку, размышляя о том, что же делать теперь. Но Холека спас случай – когда незадачливые постовые в очередной раз замахали руками и на счет три скинулись – у кареты, рядом с которой они стояли, с треском сломалась и разлетелась в щепки ступица колеса, так что экипаж со скрипом опасно скосился на бок, а изумленные постовые резко развернулись к сломанному экипажу и наперебой загалдели о том, как подобное могло произойти, и кто теперь будет чинить.
Холек понял, что это его шанс и, не задумываясь над тем, что привело к поломке, вынырнул из ниши и, втянув голову в плечи, и размашисто зашагал по улице, делая вид, что он просто прохожий, оставляя незадачливых полицейских глупо толпиться перед разбитым в щепки колесом.
– Сбежал! – грубо отпихнув швейцара, из распахнутых дверей дворца, выбежал ревизор Морле, – Тирэт, вы болван, вы его упустили! Но я лично найду его. Вы говорили, что вы знаете, куда он мог пойти?
– Вероятнее всего к форту, – с энтузиазмом ответил заместитель коменданта, с удовольствием разглядывая, столпившихся вокруг поломанной кареты, бестолково галдящих, сваливающих друг на друга вину и перешучивающихся полицейских.

***

– Адам, докладывайте, – потребовал лорд Динмар у явившегося в кабинет агента Роместальдуса. Глазки шпиона горели веселым шаловливым огнем, а он сам едва сдерживался, чтобы не начать пританцовывать от азарта и веселья.
– Приезжал ваш ревизор, – захлебываясь от удовольствия, заявил он, – ищут мэтра Холека, проверяли журнал, возмущались, почему не на бумаге, а на грифельной доске!
– И что же вы ему ответили? – осторожно поинтересовалась наставница Салет, которая знала, что от игривого старичка можно ожидать всего чего угодно.
– Что по повелению магистрата, полиция в виду экономии имеет право расходовать бумагу только на канцелярию, – лукаво отрапортовал тот и покосился на внимательно глядящего на него лорда Динмара, – а еще, что я, как дежурный смены не имею права будить старшего полицмейстера без письменного заявления. Кстати, я все поражаюсь, как это Фужерчика назначили заместителем коменданта районного управления! Как все изменилось за эти годы! Вот рассказали бы, ни за что бы не поверил!
– Фужерчика? – брови наставницы Салет удивленно взлетели вверх.
– Мэтра Вильгельма Тирэта, – без тени улыбки пояснил лорд Динмар, – Адам, хорошо, что вы зашли. Вы – лучший, посему завтра вы возглавите штурм Дома на Окраине. Рин, прошу вас, пригласите сэра Попси и отправьте дежурного курьера к сэру Вайриго.
– Но что будет с мэтром Холеком? – поинтересовалась наставница Салет.
– Надеюсь, он догадается не возвращаться сюда или в дом Аркинов, – сухо ответил полицмейстер. В его голосе прозвучала тревога, – мы не можем быть уверены до конца, что выследили всех их агентов…
– Полагаю, что у мэтра Холека возникли затруднения, – высказался агент Роместальдус совершенно серьезно, отбросив паясничество и даже распрямив плечи. При словах старого лорда пронырливый шпион превратился в пожилого гордого кавалера с серьезным, одухотворенным лицом и мудрыми немного печальными глазами, – барон вызвал его на дуэль, и не дал ревизору арестовать его прямо на месте…
Лорд Динмар покачал головой.
– Если его вызвали на дуэль, то, скорее всего он придет. А значит, все знают, где завтра его найти. И нам тоже следует принять меры. Адам, я на вас надеюсь.
Агент Роместальдус и наставница Салет тревожно переглянулись.

***

Пронзительные электрические фонари слепили глаза. Ясное, прозрачное зимнее небо переливалось желтым светом огней города, а по его темным краям, над самыми крышами домов и в концах проспектов и улиц горели необычайно яркие и морозные зимние звезды. Холек поежился. Его красивый серый плащ, варежки и нарядная войлочная шапочка остались в гардеробе дворца генерала Гандо. Следователь стремительно замерзал. Остался только шарф Симоны, который он повязал себе на голову.
Зябко кутая коченеющие руки в полы мантии, все ускоряя и ускоряя шаги чтобы хоть немного согреться на морозе, он спешил знакомыми улицами, стараясь уйти как можно дальше от баронского дворца и ярко освещенных электричеством улиц и вскоре оказался в лабиринте каких-то темных смутно знакомых домов где-то между проспектом Фонарей и Медной площадью. Здесь было темно и немноголюдно. Редкие сани и кареты вылетали навстречу из темноты и уносились во мрак, разбрызгивая за собой фонтанчики колючего снега. Февраль. Самая глухая и холодная пора. Время остановилось. Все было кончено. Идти было некуда. В форте его наверняка будет ждать полиция. Его, адъютанта лорда Динмара знают все постовые и офицеры. Наверное, сейчас его ищут с разъездами. Заходят в кабаки, и опрашивают патрули. А назавтра его ждет неминуемая смерть.
Он думал пойти к Симоне, но ему было страшно расстраивать ее снова. Он мог бы скоротать время в маленькой ночной распивочной, но у него почти не было денег, а тем более никакого настроения для подобного дела.
«Наверное, гнусно умирать после похмелья с дрожащими руками и больной головой», – с отвращением подумал он, и зашагал по темной улице прочь от какого-то кабака. Перейдя через освещенный одиноким газовым фонарем тесный пустынный перекресток, он внезапно узнал знакомый фасад – ноги сами принесли его к большому, семиэтажному доходному дому, где жил его старый знакомый, музыкант, студент королевской консерватории и председатель студенческого кружка, Жорж Ларет. Холек открыл скрипучую дверь и вошел под сумрачные своды тесного, тускло освещенного коптящим огарком холла. Сухая узколицая женщина подняла от вязания утомленные, слезящиеся глаза и проводила посетителя недоверчивым взглядом. Опустила на колени спицы с недовязанным полосатым чулком.
– Здравствуйте…– дрожа от холода, промямлил Холек, зная, что леди Мария – так все зовут всех пожилых консьержек, потому что никто никогда не помнит их настоящих имен, уже давно привыкла к ночным гостям студента, он наконец-то собрал все последние силы, чтобы не стучать зубами и попросился, – я к мэтру Жоржу…
– Ну, тогда сами знаете куда идти, – ответила она и, поправив два толстых, прогрызенных молью пледа, которыми укрывалась от ночного холода, сидя в своем кресле, зевнула во весь рот так, что спицы и чулок едва не выпали из ее сухих тонких рук. Холек благодарно кивнул. По узкой каменной лестнице, он поднялся на шестой этаж и направился к знакомой двери. Тут было еще холоднее, чем внизу – пронизывающий морской ветер, что разбивался о стены домов и не заглядывал в узкие ущелья улиц, летел над крышами и задувал во все щели на темной площадке с единственным полукруглым окошком, за которым простиралась сизая ночная панорама заснеженных крыш. Кажется, этот доходный дом когда-то был частью старого квартала, но потом был надстроен, так что теперь был самым высоким зданием на этой улице. В светлое время окон шестого этажа было видно море. Холек нащупал знакомую обитую рогожей дверь и осторожно постучал. Ему ответили не сразу, угрожающе и глухо.
– Кто?
– Холек, – тихо, чтобы не перебудить других жильцов, ответил тот, – следователь тайной полиции. Вертура…
– А, мэтр Холек! – смягчился сонный голос, загрохотали половицы, и дверь приоткрылась в темноту. Хозяин не зажег свечи или лампы, но в призрачном ночном свете подсвеченного огнями города зимнего ночного неба за окнами, Холек различил, что студент одет в светлую застиранную кину из небеленого хлопка и высокие шерстяные носки. На шее намотан толстый теплый шарф. На плечи накинут плед с кровати. В комнате было сумрачно и тоже очень холодно.
– Чаю себе сами нальете, – бросил хозяин сонным голосом и махнул рукой в темный угол, – чайник кажется, еще остыл . Чертовы экзамены…
Зевнул и закрыл за вошедшим Холеком дверь.
Только теперь следователь понял, насколько он замерз – ноги и спину ломило, зубы стучали, а пальцы отказывались слушаться. Потоптавшись одним по другому, он снял сапоги и сделал несколько неверных шагов к едва рдеющим полоскам у неплотно прикрытого поддувала железной печки.
– Где ваш плащ? – приглядываясь в темноте, тревожно спросил студент. В его голосе проскользнули беспокойные нотки, но Холек поспешил успокоить его.
– Я бежал от полиции. Завтра у меня дуэль, и меня убьет человек, которого любит леди Райне, – и, без лишних разъяснений, пододвинул табурет к еще не до конца остывшей печи, распахнул ее и протянул к углям замерзшие руки.
Ларет встал рядом и положил ладони на уходящую от печки в стену железную трубу. Кажется, он совершенно не знал, что можно ответить в подобной ситуации. Он нашарил свое пенсне и бестолково нацепил его на нос, но в темноте пенсне все равно не помогло ему лучше разглядеть собеседника, который уже шарил на тумбочке рядом, ища глиняную кружку, чтобы наполнить ее еще теплым горьким и невкусным дешевым чаем.
– Вы сошли с ума! Что вы такое говорите? О чем вы? – после некоторой паузы недоверчиво прошептал Ларет. Он уселся на кровать, сгреб в охапку одеяло, накинул на плечи поверх пледа и закутался в него. Нашарил на старой тумбочке трубку и чиркнул о голую каменную стену спичкой. Ослепившей с темноты глаза свет выхватил из мрака большую, метра четыре на четыре, знакомую комнату. Деревянный дощатый, покрытый ободранной истертой масляной краской пол, серые стены, драпировки над кроватью, старый шкаф с мутным, прошлого века зеркалом, письменный стол с чернильным прибором и огарком в тарелке, залитую вином и воском тумбочку у изголовья постели студента. Засохший венок из рыжих кленовых листьев над письменным столом – подарок ветреной красотки. На другой стене на гвоздях темнели мантия студента, старый черный плащ и шапочка, тут же самодельная книжная полка с томам нот и каких-то лохматых книг в обгрызенных, похожих на библиотечные переплетах, а под полкой – полупустые и полные бутылки и пара летних сандалий на деревянной подошве. На еще одной тумбочке у печки – глиняные чашки и пара дешевых оловянных кубков. На голой стене – подвешенная заботливыми девичьими руками – длинная сосновая ветвь с шариками игл и шишками. А в самом дальнем углу, куда не дотянулся свет спички, Холек знал точно, огромный  латаный в двух местах, водруженный на табурет медный таз. На этом тазу обычно сидели те, кому не хватило место на двух софах, двух старых скрипучих табуретах и кому совсем не хотелось сидеть на истоптанном огрызке ковра, на полу. То есть он, Холек.
– Мэтр Холек, вам надо покурить, – студент раскурил трубку и протянул следователю, но она тут же погасла, и пришлось снова зажигать и раскуривать ее. В трепетном свете между ладонями было видно, что изо рта при дыхании идет пар. Тонкие старые шторы на высоких окнах почти не спасали от мороза. 
Минуту они вдыхали дым молча.
– Леди Райне! – сокрушенно воскликнул студент, – леди Райне! Как же это так случилось? Да и не было вас долго, мэтр Холек…
Пенсне тускло блеснуло в призрачном ночном свете. Холек промолчал. Он тянул горький дым, сидел и вспоминал, как они раньше сидели в этой комнате. Каждый приносил с собой что-то необходимое – кто чай, кто вино, кто уголь, кто свечи, кто конфеты, кто пряники. Народу набивалось столько, что часто всем не хватало мест и приходилось стоять. Тут были и студенты-музыканты. Мэтр Омрет – контрабасист, и мэтр Блатт с семиструнной классической гитарой, и другие студенты типа вездесущего Котта, председателя студенческого совета при королевском Университете Мильды и к консерватории не имеющего никакого отношения, и просто соседи, и такие же захожие случайные гости, как Холек и Райне, и мэтр Имет – сын владельца книжной лавки из дома напротив, и даже постовой Нум, живущий в мансарде на седьмом этаже, наверху. Студенты «Трое на склоне», как они сами в шутку именовали себя – «академическое трио», играли музыку, читали стишки от скабрезных пьесок до известных поэм и отрывков произведений, изображали в лицах персонажей и героев, да с таким искусством, что заходившие на эти «академические собрания» смеялись до упаду, пили вино, полагая юво неаристократичным напитком, шумели и курили трубки, да так, что дым стоял на уровне плеч и если не сидеть на полу, то можно было просто вдыхать его и не курить вовсе. Играли в шахматы и читали по ролям популярные книги и пьесы, от пародий, до серьезной литературы.
Холек помнил как ему и Райне уступали место на диване на том условии, что Холек посадит леди к себе на колени, а потом, когда разморенная шумом и поздним часом девушка утомленно опускала голову на грудь Холека, чем очень смущала его, хором кричали «Свадьба! Свадьба!» и «Без меня меня женили!». Как студены корчили ему рожи и смешили ее, а она отмахивалась и со смехом кричала «ну что за глупости!», как им наливали в один кубок, потому что фужеров не хватало на всех, и постоянно подшучивали над его застенчивостью. Холек знал, что их часто обсуждают за глаза и посмеиваются в рукава, но почти никогда не обижался на этих важных, старающихся во всем подражать аристократическому бомонду, рыцарям, благообразным преподавателям и вообще всем серьезным и важным персонам, молодых людей. Сам Холек никогда не был ни студентом, ни буршей, но собираясь вместе с веселыми школярами, то скатывающимися до дикого бессовестного дурачества, то до драк, ведущих ожесточенные споры о непонятных ему ученых вещах, где то и дело спорщики бросались друг в друга непонятными словами подобными «парадигма» и «дефиниция», он ощущал себя причастным ко всем этим имеющим несомненное мировое значение знаниям, наукам и тайнам, почти как самый настоящий студент.
– В пансионе у нас, конечно, бывали девичники, – прикрывая рукавом хмельную улыбку, со смехом делилась впечатлениями Райне, – но все было совсем не так!
Пару раз, когда было уже настолько поздно, что не было никакого смысла идти домой, ноги уже не держали от усталости и выпитого, да и вовсе не хотелось, Холек и Райне оставались у беспутного студента и, когда усталые пьяные гости расходились, и дебош уступал место полуночным беседам у раскрытой, пышущей алыми углями печи, он и она лежали на старой софе, у противоположной окну стены комнаты, как раз между комодом и табуретом с тазом, умещаясь вдвоем на узком односпальном, заваленном старыми пледами и одеялами топчане. Укрывшись плащами, Холек лежал лицом к печке, прижав к себе, прижавшуюся  к нему спиной Райне, обнимая ее талию, ласкал ее ладони и запястья, выдыхал аромат ее волос, смотрел на свечи и вполуха слушал беседы тех, кто, как и они, не собирался уходить. А когда наступала ночь, и оставались только посвященные Ларет и остальные студенты словно преображались. Исчезало бестолковое разгильдяйство, уступало место серьезности. Менялся и Ларет. Становился мрачен и молчалив. Он лежал на своей кровати на боку, покуривал свою длинную трубку с медной крышкой и только его горящие глаза в темноте свидетельствовали о том, что он не спит. Райне и Холек с интересом слушали эти тихие беседы о тайнах прошлого, об Ордене, машинах, «Валоре и Гинке», о войнах, о полководцах, ученых и мыслителях, композиторах, историках и писателях ушедших времен, о серых людях и порталах, о далекой Мирне на севере, о таинственном профессоре Глюке, об Архипелаге и городе Ночи, о власти, мироустройстве и многих, многих других вещах, о которых никогда не говорят в шумных компаниях а, обсуждают, вполголоса произнося слова, словно опасаясь той страшной таинственной и непонятной, но манящей силы, что скрывается за тайнами ушедших времен.
Казалось, за эти полминуты, пока он курил, вся прошлая зима и осень пронеслись перед его внутренним взором. Протягивая руки в распахнутое жерло печки, Холек сидел и вспоминал эти вечера и, сейчас, в этих алых сполохах догорающего пламени, он видел те самые раскаленные угли которые, казалось бы, еще вчера согревали всех собиравшихся в этой холодной комнате. Чувствовал, что Райне сидит рядом с ним и сейчас ему внезапно подумалось, что где-то там, в богатой комнате генеральского дворца, она точно также сидит одна. Такая нарядная и такая несчастная и одинокая. В роскошном, полном расторопных слуг доме, в каком-то печальном ожидании смотрит в темное окно, гладит огромную пушистую кошку и думает о нем, о том, почему она сделала этот, несомненно, глупый и бесчестный выбор между страхами и сердцем, между желаниями и совестью, между вечным и сиюминутным. Думает о том, чтобы решиться, бросить все, и кинуться в морозную темноту, чтобы найти и вернуть его, и от этой мучительной борьбы ее сердце сжимается и обливается кровью. А за толстым стеклом холод и мрак, а в комнате высокий стул с мягкой расшитой зеленым малахитом спинкой, большой роскошный камин, тепло и высокая чашка ароматного заморского чая. И оставивший ради нее бал и гостей барон Алексий подходит к ней, чтобы ласково взять ее за руку и заглянуть в лицо.
– …Вот мерзавец! – в сердцах перебил Холека Ларет, он не раздумывал, кто прав, кто виноват, он просто считал, что Холек и Райне обязаны быть вместе, и никто не имеет право нарушить этот союз, – как он посмел! Я напишу про него скабрезный памфлет! Он увидит себя со стороны! Он еще пожалеет о том, что решился на подобную низость!
– Барон не виноват, – мрачно покачал головой Холек, – она сама приняла это решение.
Он вспоминал о своем путешествии через замерзший лес, о графе Бифисе. О болезни, о страшных снах и видениях, Черном Приюте и Ледяной Деве о том, что он шел и боролся с одолевающей его лихорадкой только потому, что дал ей свое слово и верил, что она ждет его. Верил, что когда он вернется, они снова будут вместе, снова будут ледяные ночи и яркие звезды, снова будут ласковые рукопожатия и догорающие угли, аромат сандала и дым неплотно прикрытой печки. Он шел только для того чтобы вернуться и рассказать ей об обещании Тирэта сделать так, чтобы ему дали гражданство Мильды и все права свободного человека, чтобы он взять ее в жены и у них был бы свой собственный дом и Райне была бы хозяйкой в этом доме. Чтобы все было хорошо и…
Ларет слушал его не перебивая. Неподвижно сидел на диване, укутавшись по самое пенсне в одеяло. И когда Холек сделал глубокую паузу, прошептал тихо-тихо:
– Какая ирония. Она просто не дождалась. Какая глупая ошибка… Как же так могло случиться? Она же не провинциалка… Как она могла не видеть? Не понимать?
Холек молчал.
– Многим людям всегда все равно. Их жизнь утекает сквозь пальцы, как вино из кубка, а они даже не замечают этого. А вы всегда стремитесь за большим… Всегда ищите что-то. Вы идете до конца, всегда дальше других. Вы можете воплотить в жизнь ваши мечты. А она выбрала кого-то другого…
– Сейчас это уже не важно, – тихо ответил Холек.
Студент задумался, пытаясь подобрать слова так, чтобы они не звучали академично и сухо.
– Некоторые видели в вас мечтателя парящего в облаках, а не твердо стоящего на земле. Но она… не могу поверить в это, чтобы она думала то же…
– Бог с ней. Пусть будет счастлива с этим генералом. Сбылась мечта. Будет ей и большой дом и карета с лакеем, и подушки с вышитыми кошками – покачал головой Холек, – завтра все равно все это закончится. Осталось совсем недолго.
Ларет откинулся на кровати, облокотился о стену.
– Так не пойдет, – покачал головой он, – фортуна любит людей отважных, но не очень рассудительных. Вы уже сдались, а вы сами себя не понимаете. Вы слишком много сделали, чтобы вот так просто взять и покинуть нас. И чтобы она просто так забыла вас тоже. Вы разве не помните, как говорили шляпнику Римету о том, что дело не в том, сколько он тратит на содержание магазина, а в том, скольким он довольствуется? Помните, как вы как-то сказали славной Намире, что неважно, есть ли у человека титул и дом, важно на месте ли у него голова, сердце и руки! Вы спасли любовь всей жизни мэтра Омрета! Если бы не вы, она бы вышла замуж за того мерзкого  менялу. У вас всегда есть, что сказать каждому кто попал в беду, вы всегда готовы помочь, вы никогда не останетесь в стороне, вы гораздо лучше этого генерала! – взмахнул рукавами Ларет, – леди Райне обязательно это поймет! Вы прошли через этот зимний лес, вы…
– Ничего из этого я не сделал, – покачал головой Холек, – все сделали за меня. Графа Павла схватил кавалер Вайриго, Гока – Элет. Сэр Бенет и детектив Бирс – шайку из Холмистого предместья. Вот и сейчас то же самое… Дело не раскрыто. Это конец.
– Да ну вас, – махнул рукой сдавшейся студент, – вы зануда. Сами не понимаете что несете. Не слышите себя со стороны.
– Это у вас философия и высокие материи, а у меня…– тихо ответил Холек. Он склонил голову и спрятал лицо в ладони. Ему самому стало противно от ничтожности собственной натуры, – вот убьет меня завтра барон, и спросит апостол Петр у Небесных Врат, что ты в жизни делал? Книжки читал и по хуазам вина распивал…
– И скажет, – значит не готов еще, – хихикнул над собственной шуткой студент.
– Дурень вы, мэтр Ларет.
– Вот и профессор Мариик так считает, – задорным шепотом ответил Ларет, – но зато завтра вечером в Джульбарс-тулле мы играем вторую симфонию Гаротти соль диез минор. Глупость глупостью, зато мы всегда берем то, до чего можем дотянуться. А заучки и отличники всегда обречены до старости пиликать под заказ на капитанских помолвках!
От этих слов Холеку почему-то самому стало смешно. Он улыбнулся и с мстительной мечтательностью заявил:
– А она сейчас страдает. Я это чувствую.
– Конечно страдает, – одобрительно согласился студент, – куда до вас, принца, генералу этому деревенскому!
Дурацкая лесть пришлась к месту. Холек достал из-под полки бутылку чего-то темного, налил себе и протянул потертый оловянный кубок Ларету. Засветил свечу.
– Уголь в углу, – махнул рукавом студент. Холек понял намек и потянулся за совком и мешком. Раздул печь, и, открыв ее настежь, пристроился боком к огню. Он почти отогрелся и теперь желал только одного – не сидеть без слов.
– А у меня ее книжка осталась, – болтая в руках недопитый кубок, сообщил он, – путешествие Кристиана Лопета. Альберта как его там… Мы ее купили в лавке старьевщика Якки.
– Это про воздушные корабли? – переспросил студент. Круглые линзы пенсне таинственно поблескивали в рыжих сполохах пламени, – а вы читали у него про каменную дорогу?
Холек кивнул.
Они говорили еще о многом и многом – о путешествиях по воздуху, о том, как Холек и Райне как-то стояли у фактории Архипелага, держались за руки и, раскрыв рты, смотрели, как огромный воздушный пинас швартуется к мачте на поле за каменным забором и медленно опускается за верхушки тополей. Потом Холек рассказал о сегодняшнем происшествии, о бароне и высказал свои сомнения о том, куда ему, Холеку до него, на что Ларет заявил, что как утверждают классики важно не то, какой человек, а любит ли его женщина. А вот второе – вопрос уже сугубо математический – пятьдесят на пятьдесят – либо любит, либо нет. Слушая рассуждения студента, Холек поразился его уму и пожалел о том, что не учился в университете, на что Ларет ответил, что в университете, конечно, этому не учат, зато учат науке логике, благодаря которой любую теорию можно перевернуть с ног на голову – главное найти нужные слова, точку опоры и развести демагогию.
– Так что она любит либо вас, либо барона, – развел рукавами студент, – а если бы она вас не любила, она бы и не переживала так при вашем появлении. Так что любит она именно вас, мэтр Холек. Все наладится, и барон Гандо снова будет напиваться в одиночестве. – Они улыбнулись друг другу, стукнулись кубками и тоже сделали по глотку.
Потом был опять долгий бессмысленный разговор на тему того, что могло бы быть и что не могло, а потом тема как-то сама перескочила на женщин в принципе и Холеку очень захотелось поделиться с Ларетом своими мыслями о Симоне, о том, как она ласкова с ним, о прошлой ночи и о многих других своих мыслях, но он считал, что студент осудит его, так, как он осуждал себя за ту слабость, что не отвел руки, и что теперь, предав, даже не имеет права на то, чтобы Райне вернулась к нему.
– Я могу простить все…– как-то сказала она и, задумавшись, приложив указательный палец к губам, нахмурилась и, повернувшись к Холеку в профиль, заявила, – кроме измены. Измены я никогда не прощу.
– А я вас и не осуждаю, – передернул плечами Ларет, – это вы сами себя простить не можете, мэтр Холек. А раз леди Райне сама отказалась от вас, так и никакого спроса с вас и быть не может. А раз так, как вы говорите, так и будьте с леди Эмрит.
– Я не знаю, – с сомнением покачал головой Холек, – я люблю…
Студент молчал.
– Я не знаю, люблю я ее или не люблю…
– Вам с ней хорошо?
– Да… но…
И Холек замолчал, вспоминая мысли прошлой ночи, вспоминая то беспокойство, те тревоги и сейчас ему показалось, что все то, что он совершил, этот вызов, эта дуэль – все это такая глупость по сравнению с тем, что ища одного счастья, он не замечал другого, которое ждало его и все время было рядом, и от этих мыслей и всего совершенного и надуманного ему стало так обидно, и грустно, что захотелось схватиться за голову, вцепиться в волосы и сказать: «как глупо! Зачем я все это сделал? Каким же я был дураком!». Но отступать было некуда. Он знал точно – завтра он должен быть на дуэли не как следователь, а как благородный рыцарь, эсквайр Марк Вертура, не бежать от смерти ради сиюминутных благ и слабостей, а выйти и сразиться со страшным бароном. И не потому что так сказал лорд Динмар – нет, просто потому что если он сам завтра этого не сделает, это будет последней каплей в чаше бесчестия – невыполненное поручение Тирэта, предательство Райне (неважно что она бросила его первая), гнусное поведение на балу и многое-многое другое – каждый из этих поступков шаг через его гордость, совесть и принципы, превращающий его в человека ничуть не лучше тех неотесанных мастеровых солдат, крестьян, полицейских и служащих, безнравственных и беспринципных пьяниц, бесцельно пропивающих свою жизнь за заработанные в поте лица гроши, которых он постоянно встречает в дешевых кабаках и вечером на улицах. Последний шаг, что все равно приведет к его неминуемой смерти, его духовной смерти как образа и подобия Божия. И теперь, размышляя на эту тему, он окончательно решился выйти на завтрашний бой и, если он останется жив,  довести дело до конца – попросить прощения у Симоны, а потом предложить ей то, чем он обязан отплатить за ее заботу о нем – свои руку и сердце. Ведь если подумать, кто еще мог так хорошо понимать и принимать его со всеми его недостатками как есть, парировать непоколебимой серьезностью его едкие замечания, шутить над его серьезными рассуждениями, рассуждать о науках, в которых ни он, ни она не имели ни малейшего понятия, и пытаться зарисовывать картины и образы старых книг и снов. Какая женщина обладала еще таким холодным и мудрым умом и была бы такой ласковой по отношению к нему, человеку полному недостатков и пороков, и совершенно не задумывающемуся о ее нелегкой судьбе. Ведь если разобраться, даже Райне не настолько глубоко и сильно любила его.
А после всех этих мыслей ему подумалось о том, что, если он завершит это дело и Тирэт выполнит свое обещание, он, Холек, станет гражданином и сможет претендовать на жалование как у Элета, он обязательно накопит денег, купит комнату, будет учиться, сдаст экзамены на повышение ранга и сможет стать настоящим детективом. Вместе с Симоной они раскроют множество дел, потому, что только ее живой аналитический ум способен примечать то, чего не видят другие и улавливать незаметные с первого взгляда явления, и они, Марк и Симона Вертура станут такими же известными сыщиками, как Карл и Вероника Берро, чьи портреты он не раз видел в кабинете Тирэта, и о них непременно будут писать в полицейском журнале а, возможно кто-нибудь даже напишет обо всем этом большую книгу, которая непременно станет классикой современной фантастики, а они будут известными литературными героями…
И с этими мыслями торжественный белый огонь вспыхнул в его сердце и словно ночь и холод отступили от стен просторной, четыре на четыре метра, комнаты и чтобы самому услышать свои слова, и уверится в правильности выбранного пути, он произнес, глядя в пламя открытой печи:
– Вы правы, мэтр Ларет. Завтра я обязан победить. Не может быть иначе. Иначе… Никаких иначе. Все решено. И это будет сделано.
– Ага, – промычал утомленный беседой и подготовкой к экзаменам студент. Чтобы не заснуть от усталости, он курил трубку и думал какие-то свои ученые мысли. Холек не видел его лица, но ему показалось, что он изрядно утомил собеседника. Пора было спать. Он прикрыл печку, придавил пальцем свечу и, взобрался на топчан у стены напротив окна. Тот самый, где он и Райне так много раз лежали рядом друг с другом, разгреб старые, пахнущие камфарой и дымом пледы и укрылся ими. Через пару минут он пригрелся, стало совсем уютно и тепло.
Оставалось одно – победить барона в завтрашнем поединке. Но, напоследок глотнув из кубка, Холек уже придумал план – он бросится на злодея как он отрабатывал в зале и, если не получится поймать генерала на контратаку, пропустив удар, к примеру, в ногу или в руку, со всей силы ударит с плеча по голове или уколет противника в грудь, как не раз делал учитель Юкс, показывая, как быстро вывести из строя противника в индивидуальном поединке. Рассуждая о том, как завтра он победит генерала, почти засыпая, Холеку подумалось, что план конечно хорош, но перед столь ответственным делом непременно нужно исповедоваться и принять причастие. А там уж… Господь же знает, как все должно быть, он же сам определил им быть вместе – размышлял он, засыпая, уткнувшись лицом в пропахший табаком и дешевым вином мохнатый плед.

***

Глава 11. Дуэль

***

Заутреню Холек проспал. По привычке он проснулся рано и теперь лежал в холодной мгле, пытаясь понять, сколько времени. В конце концов, осознав всю бессмысленность этих попыток, он протянул руку под кровать и, нащупав на полу бутылку, отхлебнул наугад. От этого маленького, но целительного глотка темные контуры окна начали приобретать четкость, и только тут он запоздало сообразил, что собирался сегодня причаститься. Рассеянно усевшись на кровати, он понял, что не выспался и у него до сих пор кружится голова.
– Закройте за мной…– растолкал он Ларета. Тот покорно встал, чиркнул спичкой и засветил огарок, чтобы Холек не свернул ничего в темноте.
– Помолитесь обо мне, – держась за перевязь с мечом, бросил вместо прощания следователь.
Ларет спросонья кивнул, пробормотал что-то нечленораздельное вроде «увидимся» и закрыл за ним дверь.
 Перед оставшимся в одиночестве на темной площадке Холеком разверзся холодный провал лестницы. Где-то внизу по деревянным ступенькам оглушительно грохотали тяжелые сапоги. Здесь было едва теплей, чем на улице. Стуча зубами от холода, зябко кутая закоченевшие ладони в рукава мантии, Холек вышел из парадной, свернул за угол и направился к ближайшей церкви, колокольню которой он приметил в просвете домов, невдалеке. Так, плутая по переулкам в холодной утренней мгле, он забрел в какой-то совершенно незнакомый квартал, где за оградой заснеженного скверика приметил зеленый огонек лампады над входом в церковь. Под низкой беленой аркой темнела, дверь, а рядом, в украшенных витражами узких стрельчатых окнах теплился рыжий свет зажженных перед образами свечей. Холек свернул к храму, прошел узкой, прорытой в высоких сугробах дорожкой и вошел под низкую арку, в глубине которой была массивная, потемневшая от времени и непогод дверь. Отряхнув снег со штанин, следователь взялся за большое бронзовое кольцо и потянул за него. Дерево громыхнуло о дерево. Оглушенный столь громким ударом, Холек поморщился и вошел. За дверью темнел тускло освещенный предбанник тоже с лампадой и с такой же гремучей дверью, а за ним – низкий сводчатый зал церкви.
Холек по привычке провел рукой по волосам, чтобы снять головной убор. От холода и усталости он совсем забыл, что он и так без капюшона и шапки. Осенив себя крестным знамением, он прошел к одной из колонн и прислонился плечом. Народу было много, но тесно не было. Под низкими, закопченными сводами в разгоняемых светом редких свечей сумерках стояло несколько десятков человек. Дьякон с длинными, собранными в хвост волосами мерно начитывал часы. Иерей у аналоя принимал исповедующихся.
«Все-таки утреня», – окинув взглядом дремлющих на скамейках у печки рядом со свечницей стариков, подумал следователь. В очереди на исповедь как раз оставалось, всего два человека и Холек пристроился последним. Он ждал, глядя на тускло блестящие оклады икон, на рыжие свечи и темные углы, где на скамейках сидели и тихо переговаривались какие-то совершенно незнакомые люди, на десяток сонно топчущихся перед закрытыми царскими вратами, ожидающих литургии и причастия ранних прихожан и пытался думать о том, что он сможет сказать на этой, возможно последней в его жизни исповеди. Выходило совсем плохо. Мысли путались в голове, и вместо того, чтобы думать о предстоящем таинстве, он прикрывал глаза и то и дело вспоминал о Райне и за этими мечтаниями даже не заметил, как подошла его очередь.
– Имя? – строго спросил старенький, близоруко щурящийся на свечи через большие круглые очки в массивной оправе, иерей.
– Марк, – ответил Холек и, как ребенок, потупил голову. 
– Чем грешен? – скучающим баритоном поинтересовался иерей.
– Ну, я…– начал Холек и, помявшись, высказал как есть, – мы расстались с невестой и я вызвал на дуэль генерала. Сегодня я дерусь с ним…
Иерей словно проснулся от дремоты. Поднял на следователя глаза и, несколько долгих секунд вглядывался в собеседника. Свет свечей таинственно блеснул в больших выпуклых линзах. За жесткими и кустистыми бородой и бакенбардами было трудно распознать облик. Но, отчего-то Холеку показалось, что иерей жалеет его.
От собственных слов ему стало стыдно. Словно в немой мольбе он обвел глазами темные своды храма. Рыжие огоньки свечей. Подсвеченные снизу лики Иисуса Христа, девы Марии и святых, изможденные холодом и усталостью лица прихожан. Закопченные кирпичные своды и блестящие, натертые миртовым маслом оклады икон.
– Что же тебя толкнуло на такие безрассудства? – спросил Иерей и поудобнее облокотился об аналой, – рассказывай.
Холек вздохнул. Он начал рассказ издалека. Рассказал о подземной крепости, о первом визите маркиза Эф в Мильду, о событиях начала зимы – пожаре на балу и путешествии в Урм. Об их встрече с генералом и жаркой харчевне где-то в лабиринте сумрачных, заполненных огнями высоких маленьких окон, эхом шагов и завыванием зимнего ветра переулках Биртолы. О том, как они шли через лес, спасаясь от преследующих их мертвецов… О том, как он вернулся и болел, а когда пришел чтобы навестить Райне, был встречен ей как последний враг. О разговоре с Сэй Майра и поручении доставить письмо генералу, и встрече на балу, и, наконец, о самом вызове на дуэль.
Переминаясь с ноги на ногу, выскребывая небритую щеку и, стыдливо понуря голову, он рассказал и о том, что было между ним и Симоной, о том, как она заботилась о нем, когда он болел, и какими мечтаниями о другой женщине он платит ей за заботу о нем. Рассказал о том, что всю свою жизнь выполнял свои обязанности спустя рукава и теперь, оглядываясь на собственную никчемную жизнь, совершенно не знает, что он мог бы сделать такого, чтобы перед смертью искупить все свои грехи.
– Наделал ты дел, – терпеливо дослушав до конца бессвязный рассказ, заключил старенький иерей. Он устал стоять и едва держался на ногах. За узкими окнами уже белел серый зимний рассвет – Я  думаю, случилось слишком многое, чтобы все окончилось так просто и именно сегодня. У тебя еще очень много незавершенных дел. И с маркизом и с твоей возлюбленной и с той, любящей тебя женщиной, и ты должен завершить их. За грехи твои тебе епитимия – тысяча поклонов и чтобы уладил дело с твоим обидчиком миром. Он тоже благородный и достойный человек, и вам ни в коем случае нельзя драться друг с другом.
– А Райне…
– Рано или поздно Господь все расставит на свои места, – пояснил иерей, – будет Его воля – будете снова вместе. Отпускаются грехи рабу Божьему Марку. Целуй крест, не греши больше и никогда больше не приходи в церковь пьяным.
С печальным, но легким сердцем Холек приложился к ледяному окладу Евангелия и кресту, поблагодарил иерея, выгреб из кармана половину монет  и со звоном опустил их в кружку для пожертвований. Еще немного постояв для приличия, он осенил себя крестным знамением и, не дождавшись заветного «с миром изыдем», разбудив грохотом двери дремавших у печи стариков, вышел в преддверие храма.
Энергичным движением распахнув выходную дверь он уже не испугался их гулкого грохота, шугнув на крыльцо вдохнул полной грудью бодрящий морозный воздух.
Светало. Какой-то хмурый богомолец покосился на дышащий мрачной готовностью облик следователя, который вдруг подумал, что для такого важного в его жизни дня, он выглядит слишком невзрачно, перевязал шарф, принялся оправлять застежки и воротник своей нарядной мантии. Было уже почти десять утра. До полудня оставалось еще далеко, и Холек решил с пользой для себя провести время в ближайшей к месту дуэли распивочной. Отчего-то сейчас, выйдя из церкви, он с удивлением для самого себя осознал, что ни барон, ни маркиз, ни холод уже совершенно не пугают его. Он арендовал извозчика и приказал везти его в сторону Вишневой дороги.

***

К полудню выглянуло солнце. Пронзительные рыжие лучи играли на золоченых боках куполов, отражались в витражах, подсвечивали бледные стены небольшой, стоящей посреди просторного парка церкви.
Он пришел один. Без секундантов и свидетелей. Откинув полу мантии, держа, подобно мастерам меча запада, левую руку на горлышке ножен из которых высовывалась длинная, в три хвата, рукоять короткого прямого меча. Без плаща и шапки, с повязанным на голову шарфом, Симоны. В своей парадной, заботливо расшитой старательными руками Райне мантии. С повязанным на левую руку платком, который подарила ему Сэй Майра. В свои длинные серые, с ранней проседью волосы, он вплел две черно-желтые полосатые, купленные в галантерейной лавке по дороге ленты – цвета Мориксы – его родной земли. А на поясе болталась большая, купленная на последние деньги в винной лавке и уже выпитая до дна фляга. Как человек не чуждый фехтовального дела он твердо знал, что закоченевшие на морозе, одеревеневшие мышцы гораздо хуже нетвердой от хмеля руки. Тем более стоящий на улице мороз не давал ему окончательно опьянеть. Он держался ровно и твердо. В глазах горел немой огонь готовности принять все, что сегодня ему предначертано.
Снег мерно хрустел под сапогами. На дворике за церковью зафыркала, забренчала упряжью лошадь. Здесь уже ждали две кареты. Одна – черно-оранжевая нарядная генерала, вторая – маленькая и темная, как коляска извозчика – его секунданта князя Ириса. Генерала не было на месте, а князь, только завидев Холека, резво выскочил из кареты, и, смерив его пренебрежительно-брезгливым взглядом, без лишних приветствий заявил:
– Не вижу вашего секунданта. Отвечайте мне, где он? – заметив, что Холек игнорирует его присутствие, выкрикнул князь.
Холек мог бы нахамить, но сейчас ему было совершенно не до этого. Он остановился перед каретой генерала и огляделся. Оранжевая, расшитая золотом штора в окне кареты чуть колыхнулась, и Холек мог бы поклясться, что Райне слегка коснулась рукой ткани и сейчас с волнением наблюдает за ним. Он попытался улыбнуться и слегка кивнул головой. Сидящие на козлах, облаченные в теплые оранжевые плащи и шлемы-салады гвардейцы с угрюмой недоверчивостью уставились на него.
– Райне, – позвал Холек тихо и прибавил громче, – Кая!
Он стоял и ждал, выйдет ли она к нему, выглянет или нет, но он чувствовал, что сейчас, где бы она ни была, она боится его. Боится заглянуть ему в лицо. Боится смотреть в его сияющие тем запредельным светлым огнем идущего на смерть без страха и отчаяния глаза и от этого страха ей становится еще более мучительно и одиноко.
– Прощай! – склонив голову, прошептал он и снова улыбнулся, – и спасибо тебе за все! – он знал, что она слышит его, наблюдая из-за шторы за окном кареты и ему было все равно, что думают о нем наблюдающий за сценой нетерпеливый, переминающийся с ноги на ногу, князь Ирис и эти ленивые апатичные телохранители.
– Так вы готовы? – начиная сердиться, потребовал ответа князь Ирис, – ваш секундант? Он где?
– У меня нет секунданта. Никто не пришел, – ответил как есть и развел руками следователь.
– Не понимаю, что прекрасная леди Райне могла найти в вас. Похоже, она и сама не понимает этого. Вы не заслуживаете даже жалости, – услышал он голос вернувшегося из-за церкви генерала. Несмотря на мороз, он был без плаща, в накинутой поверх оранжевой рубахи-кину темной меховой жилетке. Широкие рукава подвязаны, а в крепких, потемневших от тренировок ладонях, стальным лучом поблескивал вынутый из ножен длинный и узкий меч. Ожидая Холека, барон делал разминку.
Капли холодного пота выступили на его щеках и шее. Несколько прядей каштановых, с проседью волос выбились из подвязанного рыжим бантом кучерявого хвоста и прилипли к мокрому лбу. Положив меч на плечо, барон встал напротив следователя. В его глазах читалось желание без лишних разговоров одним ударом вогнать Холека в землю. Но что-то останавливало его. И он, словно ожидая чего-то, возможно раскаяний, возможно изменений, а возможно того самого момента, когда князь Ирис отсчитает начало дуэли, не спешил начинать бой первым.
– Вы готовы? – вместо князя Ириса потребовал ответа он.
От этого глухого и тяжелого голоса, от этой непреклонной, полной упругой силы походки и от этого готового сию минуту вступить в смертельный бой взгляда, Холеку должно было бы быть страшно, но сейчас ему было скорее скучно. Его измученный болезнью и страданием, истомленный разум искал скорейшего разрешения этой томительной пытки ожиданием неизбежного. Он отошел чуть в сторону – слега вправо с линии атаки генерала и ткнул пальцем в сторону баронской кареты.
– Я принц-изгнанник и сам себе секундант. Но если вы настаиваете, то я выбираю вашего стражника с бородавкой на щеке, а лучше саму леди Райне.
– Леди Райне не желает вас видеть. Вы ей омерзительны, – делая вид, что издевки не касаются его, передернул плечами барон. Но прищуренные глаза выдали все его чувства и мысли. Генерал был в бешенстве и, скорее всего причиной его злости было даже не то, что этот жалкий паяц, что стоял сейчас перед ним со своим коротеньким мечем, который за то, что при владении им важен не размер, а умение пользоваться, называют «дамским угодником», пьян и совсем не боится неминуемой нависшей над ним гибели, а неоспоримый факт, что барон отлично понимал, что даже со смертью этого человека то позорное пятно, которое он поставил на его чести тем гнусным обманом в харчевне Биртолы, а тем более, вчерашним вторжением в его дом, повесткой в полицию при высочайших гостях, наглым вызовом, танцами на его балу, а потом и бегством, никуда не исчезнет, а навсегда останется незаживающим шрамом на уязвленной гордости и будет тяготить его всю его жизнь. Грызть терзаниями неоплаченного долга и непрощенной обиды. Отдаваться перетолками, анекдотами и насмешками. Но больше всего, он сейчас был раздосадован сценой, которую устроила ему пожелавшая присутствовать на дуэли Райне, когда барон приказал ей сидеть и ждать его дома – еще одна незримая и обидная оплеуха этого так нагло вторгшегося в его жизнь и его счастье проходимца.
И теперь, глядя на стоящего перед ним, словно улыбающегося каким-то своим собственным мечтаниям, а быть может насмехающимся над ним, бароном Гандо, Холека, генералу стала омерзительна даже сама мысль о том, в какой гадкой ситуации он очутился, и что даже если он сейчас убьет этого никчемного и жалкого человечишку, у которого даже нормального меча нет, что скажет, о чем спросит его возлюбленная, когда он вернется с такой глупой и легкой победой. Будет ли снова лить слезы, как весь прошлый вечер и всю ночь, или выхватит кинжал чтобы заколоть себя, или еще хуже – даст ему пощечину, хлопнет дверью и навсегда покинет его дом, или еще хуже – останется с ним и будет перед зеркалом вздыхать о своей погубленной любви и никогда не будет с ним, убийцей ее возлюбленного, такой ласковой, какой была прежде.
Любая смерть, любые страдания были малы для этого похитившего ее сердце наглеца, любой исход этой дуэли виделся ему проигрышем. Нет, это не поединок. Это просто глупая попытка сбежать, от уже свершившегося бесчестия. Жалкая попытка добиться последней сатисфакции, которая обречена обернуться еще большим позором, еще большей мерзостью. Он хотел было убрать в ножны меч, подойти, плюнуть Холеку в лицо, развернуться сесть в карету и уехать, но обида взяла верх. Нельзя взять и оставить просто так, надо отомстить за то, что этот Вертура так нагло вломился в его жизнь, и одним махом, отобрал у него сердце любимой, опозорил при побежденном Герцоге и высмеял его за его же счет и в его же собственном дворце. 
Не скрывая отвращения к происходящему, генерал легко перекинул меч в левую руку и, набирая скорость, начал замахиваться им с двух рук, чтобы одним ударом рассадить обидчика на две половины.
Холек прищурился в ответ. Улыбка исчезла с его лица, сменившись суровой каменной сосредоточенностью. Кисть руки слегка наклонилась так, чтобы было удобнее держать ножны, большой палец скользнул к гарде. Хрустнул снег – следователь чуть подвернул стопу, чтобы легче было выйти в стойку. Он был готов к бою – выхватить меч, с шагом отразить удар и со вторым поразить противника в контратаке. Прием полицейского следователя, который он отрабатывал каждую тренировку. Год за годом, каждый день.
Казалось, время остановилось. Генерал был готов к бою – в последний миг он бросил взгляд в лицо противнику – последняя попытка увидеть в нем раскаяние или страх – хоть малейший намек на то, что бы позволило ему хоть немного удовлетворить свою обиду и чувствовать себя не таким униженным и не нашел ни второго ни первого.
– Хой! Хой! – засуетились, закричали с кареты гвардейцы.
– Стойте! Остановитесь! – звонкий юношеский глосс разбил морозную тишину ясного февральского полдня. Глухой перестук копыт, гул голосов и бряцание упряжи наполнили морозный воздух. Из-за церкви вылетели двое верховых, в которых и барон, и прерванный от своего боевого сосредоточения Холек с изумлением узнали маркиза Рорка Бифиса и князя Колле Младшего. Друзья яростно погоняли разгоряченных, коней, оба были облачены в отливающие серым металлом доспехи, князь Колле был в шлеме, с маленьким, болтающимся у седла щитом, а маркиз Бифис – при кавалерийском карабине.
– Успели! – вскидывая ружье и совершенно бесцеремонно наводя его на генерала, выдохнул маркиз, – немедленно прекратите!
– Что вы делаете?! – воскликнул испуганный князь Ирис и шарахнулся прочь, чтобы не попасть под копыта коней, – как вы посмели…
– Прочь крыса! – грозно закричал на него князь Колле Младший и грозно замахнулся плетью.
– Вот как – опуская меч, поднял тяжелый взгляд на непокорного, вклинившегося с разгону между дуэлянтами князя, генерал, – этого стоило ожидать.
– Вы не имеете права! – грозно сверкнув глазами, гневно крикнул барону маркиз Бифис, – вы воспользовались благородством сэра Вертуры, чтобы свести с ним личные счеты! Вы увели у него невесту! Вы преследовали его! А теперь вы собираетесь убить еще не оправившегося от болезни человека! Вы считаете, что это сойдет вам с рук? Ошибаетесь! Не один вы можете похвастаться друзьями и общественным положением!
В это время, отошедший на несколько шагов назад чтобы его не сбили лошадью, Холек быстро осознал, что счастливая звезда улыбнулась ему – что-то радостно кольнуло его в груди, и он услышал слова Ларета: «Кая Райне обязательно поймет, что этот генерал не стоит вас». А потом сегодняшнего иерея: «Чтобы уладил дело с твоим обидчиком миром. У тебя еще много дел, которые ты должен завершить». 
Опустил оружие и отошел назад и генерал. Презрительная усмешка – единственное, чем он мог ответить на низменный трюк оппонента, пригласить заступников, исказила его лицо. Он был умным человеком и быстро рассудил, что в данной ситуации позор для самого Холека будет гораздо хуже смерти. Он хотел было заявить, что его противник трус, как Холек, обходя всадника, сделал шаг вперед.
– Простите маркиз, – обратился он, – но я сам бросил вызов, и я доведу это дело до конца!
– Вы сошли с ума! – крикнул тот, – сюда уже едет полиция! Мы обогнали кортеж ревизора! Мы хотели предупредить, что они едут за вами! Вам надо бежать, они арестуют вас и будут пытать, с ними не меньше полусотни человек!
– Тогда завершим это дело быстро, будьте моим секундантом! – весело крикнул Холек и его глаза вспыхнули яростным серебряным светом – без плаща он уже успел замерзнуть и пританцовывал, топоча по снегу, размахивая своим коротким мечом, чтобы окончательно не закоченеть.
– Вы взбесились! – крикнул ему маркиз Бифис.
– Это дело чести! – ответил ему князь Колле и с восхищением добавил, – маркиз, это выбор сэра Вертуры! Иначе он не был бы принцем- изгнанником! Не будем мешать! Пусть рассудит Господь!
И оба отъехали назад. Маркиз с досадой, князь с горящими от зависти глазами.
– Барон Алексий Гандо, – дрожащим голосом, воровато озираясь, задал полагающийся вопрос маркиз Ирис, – вы готовы принести… извиняюсь, простите… Сэр Марк Вертура, вы готовы принести извинения барону Алексию?
– Нет, – пряча меч за пояс для атаки, ответил Холек.
– Барон Алексий…– спросил совершенно сбитый с толку князь Ирис, бросив резкий взгляд в сторону церкви, – вы готовы принять извинения?
– Нет, – выставляя вперед меч, глухо бросил тот.
Маркиз Ирис и князь Колле кивнули друг другу.
– Тогда к барьеру, благородные господа! – провозгласил князь Колле, а маркиз Бифис с отвращением отвернулся.
Барон Алексий сделал шаг вперед и неизвестно, поразил бы он снова приготовившегося к бою следователя, либо тот успешно контратаковал бы барона своим коротким мечом – предугадать исход поединка между мастером драки и мастером моментального боя бывает очень сложно, как вдруг – пронзительный свист разрезал ледяную тишину церковного задворка – все обернулись. Лошади забренчали сбруями и зафыркали. Из-за угла церкви вылетел всадник в синей полицейской мантии. Не успел Холек моргнуть, как следом за ним показался второй, потом третий. На заднем крыльце храма появился и отчаянно замахал им шапочкой призывающий разнять дерущихся бородатый, облаченный в теплую черную рясу иерей.
– Вот такова цена вышей чести, – с горькой мрачной усмешкой констатировал барон и вскинул меч, – леди Райне была права, вы просто трус, ничтожество и бездельник!
Сверкнуло лезвие, но первый всадник был уже рядом – пожилой кавалерийский офицер в отставке, полицейский капитан Мурет выхватил хлыст и метким ударом на скаку сбил удар в сторону – верховые окружили место дуэли – двое уланов нацелили пики на похваставшихся за пистолеты телохранителей барона, еще трое оттеснили маркиза и князя. Из-за угла церкви уже высыпала толпа. Утопая по колено в снегу, во главе отряда пеших полицейских спешил к месту происшествия Тирэт. Рядом перепрыгивая через сугробы семимильным шагами, в развевающемся по ветру щегольском белым с синим плаще, скакал закованный в броню Элет.
– А ну! – кричали, свистели в свои рожки, полицейские, – опустить оружие! Опустить!
Стражники генерала, было, попытались выхватить свои мечи, как грянул выстрел, – Тирэт стрелял в воздух.
– Королевским указом дуэли запрещены на всей территории Мильды! – звучно закричал он – это касается всех! Кто первым поднимет оружие, того я предам пытке!
– Проваливайте вон, – презрительно прищурившись на подскочившего к нему и точащего ему в лицо какой-то бумагой с печатью ревизора Морле, скривился барон Алексий.
– Арестовать Вертуру! – игнорируя его слова, приказал ревизор, – немедленно!
Двое полицейских подошли к только и успевшему, что убрать меч в ножны Холеку и, положив руки на эфес приказали ему:
– Сдайте оружие и следуйте за нами, мэтр Холек! Вы арестованы!
Тот только растерянно кивнул и, расстегнув пряжку ремня, снял через плечо портупею и перевязь с ножнами и протянул их полицейскому.
– Вы все-таки посмели! – провожая взглядом, обернувшегося на него, пожимающего плечами Холека, прогремел барон, – а я же вас предупредил.
И он, криво улыбнувшись страшной улыбкой убийцы, махнул эспадой с такой силой, что воздух засвистел вокруг него, а лошади верховых в страхе шарахнулись в стороны.
– Я не договариваюсь с теми, кто нарушает закон! – мстительно вскинув подбородок, нагло бросил ему ревизор и его стеклянный глаз зловеще сверкнул в ясном солнечном свете. Его лицо раздулось от ощущения полной вседозволенности, а рука плясала на золоченом набалдашнике трости, словно собираясь ткнуть ей генерала в лицо, – Тирэт, сопроводите арестованного в комендатуру. А с вами, сэр барон, мы будем разговаривать отдельно. И мне плевать, кто там выиграл эту вашу деревенскую войну, я королевский ревизор, и вам следовало бы уяснить…
Он хотел уже было отвернуться чтобы, игнорируя ответ генерала, еще больше унизить его, как барон самым бесцеремонным образом перервал его монолог. 
– Мои заслуги добыты честью и кровью. А вы низменный плут и жалкий, дорвавшийся до власти карьерист.
– Что-что? – разворачиваясь на каблуках, ядовито переспросил ревизор, – что вы там пропищали?
Сгорбившись, он словно подался вперед, всем видом показывая, что мелко слышит, и, сощурившись, оскалился на генерала и ткнул в него пальцем. Наверное, он хотел сказать что-то еще, но сверкнул меч, и ревизор, с молчаливым недоумением хватаясь за обрубленную у локтя руку, выронил трость и шарахнулся прочь. Снег окрасился алыми брызгами. Люди и кони подались назад. 
– Что…– шумно втягивая воздух, пытаясь зажать рукавом, хлещущую из раны кровь, прошептал ревизор, – что вы…
Его колени подогнулись, он начал заваливаться назад, пока на уселся на снег. Генерал шагнул к нему. Инспектор заерзал, бестолково заскреб ногами, пытаясь отползти и оставляя за собой густой кровавый след. Изумление сменилось страхом. Его единственный живой глаз завращался, забегал в немой мольбе к окружающим, но капитан Мурет взмахнул своей покалеченной рукой, на которой не доставало трех пальцев – наследие давно прошедшей и закончившейся войны и сделал жест остальным солдатам и полицейским, не вмешиваться. 
– Сэр Ирис, – нависая над стремительно теряющим силы ревизором, позвал генерал, – сэр Ирис?
Но пронырливый маркиз как сквозь землю провалился, исчез при первом появлении полиции – все оглянулись, но, похоже, его негде не было. Карета была на месте, лошади тоже, но вот вызвавшийся быть секундантом председатель судейской коллегии куда-то бесследно исчез.
Генерал пожал плечами и, кончиком меча подцепил подбородок ревизора, чтобы приподнять его голову и заглянуть в лицо. С вытекающей кровью покалеченный посланник из столицы быстро терял силы. Его взгляд мутнел, с каждой секундой обретая все более бессмысленное выражение, лицо же генерала наоборот приняло спокойный и, казалось бы, удовлетворенный вид.
Ревизор последний раз загреб в окровавленную ладонь снега и повалился навзничь. Некоторое время он еще дышал, но никто не спешился, не подошел и не перевязал его раны, а генерал развернулся, отер лезвие меча о рукав и, отойдя к карете, убрал оружие в ножны и, достав флягу, сделал большой глоток.
– За словом в карман не лезет, – откидывая в сторону латной перчаткой чуть не ткнувшую его в плечо пику озадаченного всем произошедшим полицейского, мрачно кивнул ему вслед маркиз Бифис.
– Наш генерал! – с гордостью тряхнул кудрями князь Колле Младший.
Дальше задержавшийся у угла храма Холек не видел. Тирэт больно толкнул его рукояткой пистолета в плечо, а пристроившийся рядом Элет ехидно подметил:
– Как всегда, набедокурите, а расплачиваться другим, – и тоже толкнул его, когда тот попытался обернуться снова и посмотреть, что происходит за спиной.
Перед храмом уже собралась толпа. Кто-то сказал, что ведут самого принца-изгнанника Марка Вертуру и, судя по всему, каждый хотел лично убедиться в этом. Четверым полицейским, Тирэту и Элету едва удалось пробиться через толпу, чтобы довести следователя до кареты. К Холеку тянули руки, пытаясь потрогать, настоящий он или нет, смеялись, шутили, кричали какие-то глупости. Церковные служители безуспешно пытались вывести людей за ворота, но все было бесполезно. Вдруг кто-то крикнул, что за углом храма есть какое-то новое зрелище и, забыв о принце-изгнаннике, толпа подалась смотреть на мертвого королевского ревизора.
Старенький архиерей в очках и в епитрахили вышел на крыльцо и проводил арестанта строгим, полным осуждающего недовольства взором, от которого Холеку стало стыдно.
– А ну прочь! – грозно прикрикнул на какую-то особенно любопытную компанию Тирэт, – полезайте! – приказал он Холеку и открыл перед ним дверь кареты. Первым сел Элет – спиной по ходу движения, за ним Холек. К его удивлению в салоне их ожидал агент Роместальдус. Он был сосредоточен и не смотрел на Холека так, что тому подумалось что, шпион был огорчен его поступком и не хочет иметь с ним никаких дел. Тирэт сел четвертым и требовательно застучал рукояткой пистолета о фанерный борт. Кучер ударил вожжами, второй полицейский замахнулся на толпу, чтобы та отодвинулась подальше от колес, и карета медленно тронулась с места. За ней последовала и вторая. Следом уехали и почти все верховые, оставив с генералом капитана Мурета и с два десятка пеших полицейских.
 Все молчали. Экипаж трясся на неровных камнях мостовой. В салоне было сумрачно, за низким окошком белела засыпанная снегом ограда монастырского сада.
– В башню Святого Константина? – с угрюмой надеждой поинтересовался Холек.
– Для Башни нужен дворянский чин, – строго, но с явным удовольствием от происходящего, ответил Тирэт, – к сожалению, у вас, мэтр Холек, такого еще нет, так что в самую обычную тюрьму.
Так они ехали минут пять, пока агент Роместальдус не сделал жест рукой.  Тирэт кивнул ему и снова застучал рукояткой пистолета. Карета свернула за ближайший угол, какой-то обшарпанной, с присыпанными снегом торчащими обветренными кирпичами желтой стены и экипаж остановился. Вслед за ними свернула и вся остальная процессия. Несколько секунд они молча стояли в узком заснеженном проулке между какими-то старыми мастерскими. В кормовое окошко было видно, как конные зябко ежатся в седлах, с недовольством ожидая дальнейших распоряжений. Присутствующие в салоне загадочно переглянулись. От этих взглядов Холеку стало не по себе.
– Выходите – приказал Тирэт. Холек открыл дверь и, оглянувшись на своих конвоиров, вышел на снег. Следом вышли и остальные. Подойдя к одному из полицейских, заместитель коменданта полиции взял у него отобранную у Холека перевязь и меч, и отдал ее следователю.
– Ваше оружие. Князь Ирис идет пешком в Дом на Окраине, чтобы сообщить маркизу Димстоку о вашем аресте, – коротко сообщил он, – вы должны перехватить его по дороге и доставить в наш полевой штаб. Вы единственный кроме меня, кто из здесь присутствующих видел его и может опознать его лично. Так что ждите его у поворота на Вишневое предместье.
– Я не понимаю… мэтр Тирэт… я же арестован, – попытался изумленный Холек..
– Приказ об аресте – дело рук ревизора Морле. А он уже мертв.
– А закон, дуэли, обвинение?
– Закон? Тридцать лет в полиции, мэтр Холек, – с назидательной мрачностью прищурился заместитель коменданта, – достаточный срок, чтобы научиться без бумажки различать, что хорошо для города, барона и государя, а что плохо. Так что быстро, берите коня и скачите во весь опор.
– Сэр Элет, сэр Роместальдус? – оборачиваясь к коллегам, озадаченно обратился Холек, на что помощник старшего следователя только пожал плечами, а до этого молчавший агент Роместальдус протянул Тирэту руку и потребовал:
– Дайте ордер.
Заместитель коменданта быстро достал из сумки проштемпелеванную личной печатью ревизора бумагу и передал шпиону, а тот в свою очередь ловко схватил ее, разорвал в клочья и бросил под ноги коней в истоптанный копытами снег.
– Так яснее? – с ехидной усмешкой поинтересовался у Холека он. Все одобрительно кивнули. Он снова забрался в салон кареты и вынул из-под сиденья большую, но, кажется, легкую черную сумку и продемонстрировал ее следователю.
– Мэтр Холек, – со всей серьезностью обратился агент, – а это для вас.
В саквояже лежала белая, изготовленная из какого-то легкого материала, аккуратно сложенная пластинчатая броня. Красивый барочный узор из цветов и листьев украшал, казалось бы, легкие и невесомые пластины, но когда Холек коснулся их, его руку буквально обожгло холодом от прикосновения к их гладким, идеально ровным изгибам. Даже на лютом морозе создавалось ощущение, что сам материал, впитывает тепло, а когда агент Роместальдус деловито помог следователю надеть доспех, Холеку показалось, что даже воздух чуть подрагивает вокруг него.
– Валор и Гинк! – заметив на оплечье знакомее клеймо, изумленно воскликнул следователь.
– Не потеряйте, это подарок из Мирны. Не пробивается никакими пулями! – подтягивая ремни и смыкая высокотехнологичные застежки на боках Холека, с гордостью отрекомендовал он, – одна из лучших моделей! Гравитационно усиленная с защитой от магнетического воздействия.
И он, последний раз проверив крепления, деловито обошел любующегося своими новыми доспехами следователя и, достав из поясной сумочки шприц, снял колпачок с иглы.
– Повернитесь-ка спиной! – приказал агент. Холек повиновался. Адам Роместальдус ловко вскочил на цыпочки и всадил иглу глубоко в шею следователя. Несколько секунд ничего не происходило.
– Почему так холодно? – внезапно почувствовав, как начинает меняться его мировосприятие, как все тело пронизывает морозное, бодрящее ощущение зимы, но при этом его не бьет озноб, с изумлением глядя на свои холодеющие, словно наливающиеся морозной силой руки, изумился Холек, – что со мной?
– Вы пили всю ночь, устали и замерзли, – пояснил агент, – этот боевой наркотик поможет вам сосредоточиться. Вы готовы?
– Готов, – кивнул тот и смущенно добавил, – благодарю…
– Сэр Элет, – распорядился агент Роместальдус, – сообщите сэру Динмару, что все готово и возвращайтесь в штаб. Фужерчик – проверьте еще раз своих людей, все ли на позициях. Атака должна быть скоординированной. Вы знаете свою задачу. И не забудьте заказать ужин, сегодня будем праздновать за ваш счет. Почтенный заместитель лорда Лериона вовсе не обиделся на старое прозвище, а только убедился, что никто лишний не слышал, как проименовал его пронырливый шпион, и тревожно, словно пытаясь приободрить самого себя, улыбнулся в свои густые усы. Возможно, Адам Роместальдус – старый аферист, шпион, доктор, агент и шулер, с которым не раз сводила его нелегкая полицейская доля, был из тех редких людей, кто имел право так называть почтенного заместителя коменданта полицейской комендатуры Южного района.
– Через полчаса в штабе у Вишневой дороги – махнул рукавом он, сел в карету и приказал трогать. С ним уехали и полицейские.
– С Богом? – похлопывая по шее коня, чтобы тот немного привык к новому хозяину, спросил Холек у Элета.
– С Богом, – ответил тот и запрыгнул в седло.
Они молча кивнули друг другу, и каждый направился в свою сторону. 

***

В небольшом кабачке на Вишневой дороге был устроен штаб.
Агент Роместальдус командовал вверенными ему силами. 
– Раскладывайте! – приказывая Бенету развернуть на столе старый кадастровый план парка при Доме на Окраине, без тени паясничества распорядился он и, ловко сорвав с руки Элета латную перчатку, придавил норовящий свернуться край листа бумаги. В руках шпиона сверкнул грифельный стержень, которым он принялся быстро-быстро водить по бумаге.
– Полиция усиленная двумя гвардейскими взводами и гранд Попси атакуют дом с двух разных направлений, – пояснил он, – если мы не встретим сопротивления – хорошо. Вы, господа, оттяните на себя их оборону по фронту. В доме есть два подземных хода, но на них мы поставим стражу с сигнальными ракетами – тут и тут, в парке, – он пометил места на карте крестами, – в это время мы войдем в дом с торца и арестуем маркиза и его оставшихся подельников.
– Полагаете? – вдыхая из табакерки, щелчком отчистил острый нос от нюхательного табака эксцентричный гранд. С высоты своего роста нависая над картой, он задумчиво водил по ней своим длинным и тонким, украшенным перстнем с большим зеленым камнем пальцем, – впрочем, выглядит несложно.
Испуганный появлением такого большого числа полицейских – в зале были и Тирэт, и подоспевший капитан Мурет и капитан Кассет, подручный заместителя и служащие второго отдела, а также гранд Попси с двумя курьерами и несколькими телохранителями трактирщик лично принес кружки юва и опасливо поставил на соседний стол. Но, похоже, никто не заметил подношения. Все склонились над картой, изучая ее.
– Это план самого дома, – развернул еще одну бумагу и продемонстрировал ее Бенету шпион – С тарый дворец какого-то дальнего родственника лорда Брайго. Первый этаж, холл, западное крыло, восточное и южное, два внутренних двора, центральная лестница, кабинеты и комнаты слуг, – грифель летал по желтой бумаге, оставляя на ней изящные, украшенные манерными завитушками метки. – Тут решетки. Маркиз будет здесь, – указал агент на третий этаж, где по карте располагалась большая бальная зала.
– Почему вы так считаете?
– Элементарно. Это самое удобное и безопасное место для того чтобы руководить обороной и сбежать в случае поражения, а самое главное – сцена для поединка, которые так любит маркиз. К тому же по пути можно расставить немало ловушек, – пояснил шпион.
– Не проще ли как в прошлый раз, обстрелять дом из пушки? – поинтересовался Элет.
– Эмиссионный удар такой силы на открытой местности будет тут же засечен системами слежения Архипелага, – недовольно объяснил перебитый агент, – а несогласованное применение такой техники могут вызвать проблемы не только у нас и у мастера Ди, и у самого сэра Эмери. Мы связаны этим дурацким договором о коллективной обороне Северного Альянса, и сейчас у нас нет времени, чтобы обойти эти глупые формальности…
Полицейские недовольно загудели. Только Холек молчал и, отвернувшись, смотрел в окно. Он вспоминал то, что читал недавно в архиве. Внезапно он развернулся и, подойдя к столу, заявил:
– Все звучит так просто… И выглядит просто. Мы не должны идти туда. Это ловушка.
– Разумеется! – с радостным видом человека, мысль которого наконец-то дошла до окружающих, воскликнул шпион, – именно поэтому в дом пойдут только профессионалы!
– Удивили сообразительностью, мэтр Холек, – пренебрежительно бросил Элет и отвернулся, но все уже повернулись к следователю.
– Сэр Турмадин, – обратился Холек, – вы наблюдали за домом прошлой ночью. Не отпирайтесь, я видел вашу записку под зеркалом. Вы видели стражу? Полагаете маркиз, который смог нанять сорок человек для охраны секты, станет вверять свою жизнь и хозяйство двум десяткам наемников?
– У вас есть другие варианты? – резонно поинтересовался Бенет, – запишите их и передайте лично сэру Динмару на подпись. А мы пока подождем.
– Да, – игнорируя издевку, твердо возразил Холек, – нам нужна помощь Ордена. Надо дождаться сэра Вайриго, это его прямая обязанность, он должен помочь.
– Нет, – возразил Бенет, – он знает о наших планах, и должен был принять участие в штурме. Мы ждали его к полудню. Он должен был сообщить, какое решение приняли в Ордене. Мы и так выбиваемся из графика.
– Но если это ловушка, – ответил Холек, – они в любом случае дожидаются штурма. И они готовы ко всему.
Агент Роместальдус слушал обоих, глядя то на адъютанта, то на старшего следователя, и внезапно заявил:
– Сэр Вайриго должен был приехать три часа назад, но его нету. Ревизор убит, рано или поздно они хватятся и князя Ириса. Да, он будет готов к атаке в лоб и, полагаясь на свои силы, будет ждать нас. Отсутствие Ордена в данной ситуации сыграет нам только на руку. Без их машин у маркиза будет иллюзия легкой победы. А следовательно – меньше шансов на то, что он снова сбежит прежде чем мы сможем схватить его. Маркиз ведь любит красивые сцены? Не так ли сэр Ирис?
При упоминании своего имени, связанный князь опасливо вздрогнул и вскинул лысеющую голову.
– А если мы потерпим неудачу, то сэр Вайриго завершит начатое, – обвел ледяным взглядом собравшихся и оскалился агент Роместальдус. Что-то фанатично-страшное и сумасшедшее-нечеловечески-ледяное промелькнуло в его взгляде – но мы справимся. Они сами пришли к нам и ждут нашего хода. Так что сделаем его.
– Нет! Сэр Вертура прав! – внезапно подал голос, сидящий в углу под надзором двух дюжих постовых князь Ирис, – им служат мертвые! Их нельзя убить! Они разорвут всех. Я видел их лабораторию! Их эксперименты ужасны!
Все обернулись к нему.
– Они сшивали тела и оживляли их. Я… я… Не знал, я хотел уйти, но меня запугали! Я не виноват!
Холек облизнул обветренные губы и молча кивнул.
– Не переживайте, следствие еще рассмотрит степень вашей вины! – заверил его Тирэт.
– Полагаю, что если там и есть живые мертвецы, то невозможно, чтобы маркиз прятал в подвале целую армию, – рассудил агент Бенет, – сегодня утром я сверялся с аппаратурой – коэффициент обскурации пространства-времени чуть выше нормы. Сейчас тут весь Второй отдел, тридцать наших гвардейцев, весь Южный полицейский дом и двести человек наемников сэра Попси. Вильгельм, проследите, чтобы ваши люди четко выполняли инструкции, тогда все будет в порядке. Сэр Попси – это же касается и ваших людей. Об остальном позаботимся мы…
– Вы не понимаете, – перебил его князь Ирис, – не понимаете! Вы ничего не сможете сделать с ними! Ничего!
– Значит такова жизнь, – холодно бросил ему агент Роместальдус, – Вильгельм. Командуйте сбор.
– Адам, – когда они вышли на крыльцо, тихо обратился к нему Бенет, – я понимаю что сегодня вы старший но…
В грохоте подъезжающих к крыльцу карет вряд ли кто-то мог услышать их разговор.
– Хочется порулить? У вас было столько лет. Не жадничайте. Не путайтесь под ногами. Вечером напишите на меня жалобу в Страшный суд, – с презрительной лукавостью сощурив глазки, бросил ему агент Роместальдус и, скривив губы, отвернулся к сугробам и продолжил, – и только без истерик и сантиментов, это мое дело, мой долг. Дело всей моей жизни. Я преследовал этого человека много лет и сегодня Зогге заплатит и за мэтра Вильяма и сэра Конрада и за всех других. Заплатит за все. Варфоломей. Вы меня знаете, у нас все получится как надо. Просто следуйте моему плану, и да поможет нам Бог.
Бенет коротко кивнул и отошел в сторону.
– О ком это он? – спросил кто-то.
– О Конраде Булле, отце сэра Вильмонта и Вильяме Бинсолине, – мрачно ответил старший следователь и больше не пояснил ничего.
Тирэт отдавал распоряжение звеньевым. Турмадин застегивал под подбородком шлем. Детектив Бирс проверял пистоны в пистолетах. Только Холек остался в зале и взял со стола предложенную трактирщиком кружку.
– Их там много? – подойдя в упор, спросил он у князя Ириса.
– Вы не справитесь! – невнятно захныкал он, – они заполонят все…
– Выражайтесь яснее, – сухо перебил Холек.
– Я сказал все! Если бы видели то, что видел я, что они могут сделать!.. Сэр Вертура, скажите им… вы же понимаете! Не трогайте их! Оставьте их, иначе будет только хуже! Прошу вас, отпустите меня, я не хочу участвовать в этом, они разорвут вас и придут сюда за мной!
И его глаза потемнели, слезы покатились по щекам. Он запрокинул голову, и плаксиво застонал.
Понимая, что спорить с уже принявшими решение старшими бесполезно, Холек одним большим глотком допил юво и вышел на крыльцо. В надежде увидеть сомнение, он заглянул в глаза отдающего последние команды Бенета, но не нашел его. Казалось, старший следователь был подавлен и думал о чем-то совершенно ином. Посмотрел в лицо Турмадину, но тот только махнул рукой и как любой солдат, не первый раз посылаемый на смерть, отвернулся и продолжил возню с застежкой шлема перекрутившейся под подбородком. Детектив Бирс тоже был мрачен. Но, наверное, не по поводу предстоящего, а просто как всегда.
– Сэр Роместальдус…– обратился было Холек, но осекся.
– Сегодня вы в моей команде. Вы, сэр Элет и сэр Турмадин – пора бы вам всем повзрослеть. Сегодня будем работать как профессионалы, – и от этих ледяных, брошенных как бы невзначай слов Холеку стало страшно.
– По коням! По коням! – отдавали приказы своим людям полицейские сержанты. Звенели шпоры, трубя общий сбор, завыли рожки. Цокали копыта коней, гремела упряжь, кареты и верховые разворачивались и выезжали со двора. Оперативные работники, следователи и постовые, облаченные в кирасы и шлемы-салады рядовые, офицеры всех мастей и рангов готовились к предстоящему штурму. Курьер гранда Попси помчался за отрядом ожидающих сигнала во дворах на соседней улице наемников. Закованные в черно-желтые доспехи рыцари гранда вскакивали в седла, надевали шлемы и латные перчатки, заряжали пистолеты и звенели шпорами. Доктора проверяли свои сумки. Посыльные летели к городу – к Восточной и Центральной комендатурам – узнать, когда будет подкрепление. Все было готово к штурму.

***

Глава 12. Дом на Окраине и фиалковый дракон

***

– Быстрее! Быстрее! – пронзительный рев полицейских рожков оглашал старый засыпанный снегом и заросший ельником парк, подгоняя в атаку через сугробы спешащих на приступ полицейских.
Оседлав крепких боевых коней и обнажив мечи, Холек, Элет и Турмадин мчались во главе конного отряда. У ворот парка не было стражи – чувство опасности очередной раз не изменило авантюристам-наемникам. Подъехав к распахнутым настежь воротам, агенты приметили продирающиеся вдалеке между кустов плащи убегающих вглубь заснеженного парка сторожей Дома на Окраине.
Кто-то выстрелил им вслед.
– Вперед! – браво скомандовал Элет и затрубил в свой рог. Кони взвились на дыбы. Всадники свернули к дому и поскакали по узкой, обсаженной массивными, как в охотничьем парке Смирре, старыми-престарыми елями аллее к светлеющей между деревьями, отгораживающей просторный двор перед фасадом Дома на Окраине декоративной, украшенной старыми, потрескавшимися вазами, колоннаде.
– А ну! – радостно крикнул Турмадин и на скаку взмахнул своей бимбардурой – увесистым полуметровым лезвием на длинной палке. Он был весел и уверенно держался в седле. Оскалившись на стремительно приближающиеся темные окна, в которых не отражался солнечный свет, его конь был настолько разгорячен, что когда прозвучал первый выстрел, он проскакал еще метров двадцать, прежде чем его передние ноги подломились и Турмадин с лязгом доспехов покатился в снег. Холек и Элет успели доскакать до колоннады и, спрыгнув с коней, прикрывшись щитами, прижались к столбам. На втором этаже особняка открылось окно, грянул еще один выстрел. Облако порохового дыма заволокло фасад. Одни за одним распахивались и другие окна. Хлопки выстрелов загремели нестройной дробью. Зашелестели пули. Фонтанчиками закипел снег. Посыпалась гипсовая крошка. Прикрывая голову щитом, Элет слегка высунулся из своего укрытия.
– Сюда! – отчаянно замахал он барахтающемуся в снегу Турмадину, но тот уже вскочил на ноги, подхватил свое оружие и, разбрасывая ногами фонтаны снега, бросился под прикрытие колонн. С тяжелым звоном пуля попала ему в нагрудник, отбросив его назад на пару шагов, но рыцарь устоял на ногах, и, пробежав последние несколько метров, прижался к стене рядом с Холеком. Агенты переглянулись.
– Целы? – чтобы увериться, что все в порядке, крикнул из-за колонны через дорогу спрятавшимся на другой стороне полицейским Элет.
– Да целы! – тяжело вдыхая воздух, проворчал, толкнул его локтем Турмадин.
По дороге к ним уже спешило подкрепление. По еловой аллее, приближались новые всадники. Капитан Мурет, Тирэт и Бенет во главе второго отряда верховых полицейских, а следом, Холек и Элет от удивления разинули рты, а Турмадин принялся продувать свои засыпанные снегом, перекосившиеся от падения очки – галопом обгоняя других всадников, по-западному расставив локти и колени, близоруко оскалившись, яростно подгоняя коня, мчалась Симона. Ее конь – великолепный скакун из конюшни лорда Динмара был покрыт гербовой, бело-зеленой, цветов лорда-полицмейстера, выполненной из легкого и эластичного, пуленепробиваемого материала попоной, голову украшал налобник, а грудь непробиваемое ни для пик, ни для пуль зерцало как у рыцарских коней на войне. Лиловый плащ Симоны развевался за ее плечами тяжелыми драконьими крыльями, выбившиеся из прически от бешеной скачки волосы, летели по ветру, а ее легкий доспех – тот самый старый композитный нагрудник с оплечьями набедренниками и высоким стоячим воротником, какие можно встретить в пыльном углу любого арсенала, жилет бугрился проступающей под тканью змеиной чешуей. Из-за намотанного поверх жилета западного пояса-мо, выглядывала черная рукоять меча Адели Эмрит, на руках, из белых, подвязанных у самого локтя рукавов кину, выглядывали синие перчатки с тесненными по коже декоративными пузатыми драконам, а довершали образ те самые носатые высокие и потертые башмаки со шнуровкой до колен, какие за разухабистый вид и полную низнашиваемость  предпочитают охотники, наемники и авантюристы.
– Адель Эмрит! – воскликнул Холек и, размахивая мечем, поманил ее к себе.
– Что вы делаете! – неодобрительно закричал Элет и еще больше распластался по колоннам, чтобы пули не задели его, – это опасно!
Но Симона, казалось, не обращала внимания на стрельбу. Она приветственно взмахнула им рукой и захлопала коня по шее, направляя его к агентам. Холек видел, как ее плащ взметнулся в сторону – пуля пробила его чуть ниже левой руки. Рядом со спрыгивающим с коня Тирэтом в седле согнулся нерасторопный адъютант, но заместитель коменданта не растерялся и ударил по крупу лошадь – та, и без того напуганная громом пальбы, захрапела и понесла прочь, унося раненного за кусты, где через снег широкой цепью уже спешили пешие полицейские.
Не доезжая несколько метров до колонн, Симона ловко соскочила с коня, повернулась на каблуках, что-то звонко крикнула и, хлопнув его по шее, погнала из-под огня прочь.
– Леди Симона! – отчаянно закричал Турмадин. Его очки блестели из-под шлема. Он обеими руками держался за свою бимбардуру так, как будто она могла защитить его от свистящих вокруг пуль.
– Леди Эмрит! – воскликнул Элет и бросился к ней, чтобы увлечь в укрытие, но пуля настигла его. Высокий следователь резко дернулся, опрокинутый вонзившимся в тело куском свинца, и с грохотом откинулся навзничь. Алое пятно зловещей уродливой кляксой растеклось по его бедру чуть ниже кулета. Выронив секиру, он зашипел от боли, заскреб щитом, пытаясь скинуть его с руки и отползти в снег. Пригибаясь от обстрела, двое полицейских подбежали к нему и оттащили к колоннам.
Симона осталась на дороге. Казалось, она не замечает всего творящегося вокруг. Она обернулась к дому, и сейчас на ее лице не было улыбки – лиловые глаза горели суровым драконьим огнем. Выскочив из-за парапета, Холек подбежал к ней и, схватив за плечи, увлек ее в укрытие.
– Леди Эмрит! – сжимая от боли зубы, стонал помощник старшего следователя. Судя по всему, рана была не очень глубокая, и болевого шока не было, – я…
– Сэр Элет? – спросила она, – как вы себя чувствуете? С вами все в порядке?
Тот только сжал зубы и со стоном прикрыл глаза, чтобы не выругаться при благородной леди. 
Где-то рядом громыхнуло, и словно огромная рука дала всем пощечину, могучим и сильным ударом заставив вздрогнуть и вжаться в снег. Сбрасывая седоков в сугробы, запоздало взметнулись на дыбы, заржали кони. Посыпались гипсовые осколки.
– У них там пушка! – со злостью сообщил припавший рядом и просунувший между пузатых гипсовых колонн балюстрады ствол своего ружья Бенет, – этого следовало ожидать. 
Подцепив пальцем цепочку, он сунул в зубы свой нательный крестик и, проговорив:
– Это не люди, – взвел свое оружие и приготовился к стрельбе. Зеленые и рыжие огоньки замерцали у затвора.
– Что? – переводя взгляд от раненого Элета, к агенту, прижимаясь к колонне, прикрывая щитом себя и Симону, вопросительно крикнул Холек.
– Гомункулы доктора Парлета из Димсток-тулла, – сквозь зубы процедил старший следователь и нажал на курок. Воздух качнулся с неслышимым, но ощутимым хлопком. Зеленоватая струя ионизированного воздуха прочертила лохматую линию между парапетом и окном зловещего дома.
Прячущиеся за соседними колоннами, стреляющие в сторону фасада полицейские с опасливым страхом выглядывали посмотреть на эффект выстрела. Почти все люди Тирэта были уже на позиции. Выставив вперед ружья, мечи и щиты, они отчаянно старались, прижаться как можно ниже к парапету и колоннам или вкопаться в снег. Сам заместитель коменданта в синей, расшитой золотом бригандине и шлеме-саладе из-под хвоста которого трогательно торчала длинная коса темных седеющих волос, припал на колено рядом со страшим следователем и, приготовив к бою пистолет, сосредоточенно вглядывался в подернутые пороховым дымом окна.
– Все, теперь держите позицию, – выплевывая цепочку, махнул ему Бенет, – Холек! Турмадин! Ко мне!
Следователь с готовностью кивнул и махнул рукой рыцарю, тот тоже тряхнул головой и хлопнул Холека по плечу в ответ.
– Фальконет будет через пару минут! – крикнул заместителю коменданта какой-то подбежавший к нему офицер, – завязли на повороте!
– Ну, так пошевеливайтесь! – целясь одной рукой и стреляя в фасад дома, кивнул Тирэт.
Полицейские и егеря засели за колоннадой. Прячась за гипсовой изгородью, вазами и колоннами, прикрывались щитами и стреляли в дом. Одно за другим лопались разбитые стекла. С треском проломилась фанерная панель дверей.
– Многовато их там. Быстро перезаряжают, – констатировал Бенет. Белый снег слепил глаза, не давая точнее разглядеть силуэты. Какие-то темные фигуры с ружьями безмолвно подходили к окнам, стреляли, качались с отдачи или попадающих в них выстрелов и отходили прочь. Старший следователь легко вскочил от парапета к колонне, высунулся из-за нее и, снова закусив крест, еще раз нажал на курок, стреляя без опоры с рук.
– Симона! – прижимая ее к себе и приваливая боком к колонне, воскликнул Холек. Рывком схватив ее за плечи, смяв ткань плаща застуженными пальцами, он почувствовал как жесткие пластины ее брони впились в его окоченевшие руки, – зачем ты пришла?
– Разве у меня не может быть собственных счетов к магнату с маркизом? Я же из Гирты! – чуть возмущенно соврала она и, качнувшись вперед, в объятия Холека, уткнулась подбородком в его щеку. Ее черно-лиловые, ликующие глаза блеснули перед его лицом.
– Прости меня! – воскликнул Холек, – я…
– Если бы я был молод, я бы мечтал быть на вашем месте!– довольно выкрикнул припавший на колено, вжавшийся в парапет рядом Тирэт. И перезаряжая пистолет, довольно заулыбался в усы.
– А я и сейчас завидую! Что вы столпились тут? Кого ждете? Меня? – агент Роместальдус спешил по дороге своей семенящий походкой. Поводя плечиками, он высунул язычок и с азартом поглядывал на фасад дома – пуля попала в широкий рукав его мантии, но он только блеснул своей лысиной и, ловко, словно уворачиваясь от следующей, подскочил к Холеку и Симоне.
– Все поцелуи на потом! – скабрезно распорядился он, – юву время, работе час! Вперед, нас ждут!
И извлек из складок мантии кобуру, в которой висел тяжелый высокотехнологический пистолет с ручками настройки у затвора и кнопкой на рукояти – понажимав ее, он хвастливо просверкал рыжим лучиком целеуказателя, проверяя батареи, и достал из поясной сумки мерцающую тяжелым оружейным железом обойму.
– Последняя! – заботливо, словно представляя старого друга, пояснил он, – подарок от одной занятной леди! С просьбой пристрелить лично! Ну да ладно, это история для книжки, а не для драки! Спросите Матфея, напьется – все разболтает!
И с гулким звенящим щелчком зарядил пистолет.
– С Богом! – кивнул ему заместитель коменданта.
– С Богом! – ответил Бенет, – леди Симона, останетесь тут, с мэтром Тирэтом!
И они, оставив раненного Элета на попечение уже спешащего к нему полицейского доктора, пригибаясь как можно ниже к парапету, поспешили вдоль декоративной изгороди.
– Война! – размахивая пистолетом и сверкая глазками, звонко кричал агент Роместальдус. Казалось, он воспринимал выстрелы вокруг как какую-то забавную игру – он семенил вдоль изгороди не пригибаясь, по-птичьи поглядывая по сторонам и неминуемо бы отстал от бегущих, впереди Холека, Бенета и Турмадина, если бы не случилось непредвиденное. Внезапно гипсовый парапет лопнул тысячей осколков, и Холеку показалось, что его ударили тяжелой доской в шлем и плечо, едва не опрокинули в снег. Брошенная далеко из окна граната взорвалась во дворе, не долетев до агентов. Особо большой осколок попал в поле шлема Турмадина и перекосил его, Бенет припал к колоннам, и как солдат прошлого с картинки какой-то старой книжки, положив ствол на парапет, откинул с глаза линзу телеметрического прицела и хищно навел оружие на окно.
Неслышно ударил выстрел.
– А ну-ка Варф! Учил домашнее задание? Вот и тебе дело чтобы не путаться под ногами! – присел рядом и указал пистолетом на фасад агент Роместальдус, – прикрой-ка нас да как следует! А то, господам рыцарям плащики попортит!
– Надеюсь на вас, Адам, – с мрачной готовностью коротко кивнул Бенет и, снова закусив цепочку, навел ружье на окна и дважды нажал на курок. Воздух наполнился запахом грозы. Мчащиеся в десять раз быстрее скорости звука пули разорвали подошедших с ружьями к окнам в клочья.
В окнах второго этажа громыхнул взрыв. Треснули рамы, посыпались стекла. У выпавшей из оторванной выстрелом агента Бенета руки новой гранаты прогорел фитиль.
– Ха-ха! Где мои сто двадцать лет? – весело крикнул Адам Роместальдус, ободряюще улыбнулся и коротко махнул рукой прижавшимся к колоннам агентам, призывая всех следом.
– Не спите! – пристыдил он боязливо вжимающихся в снег, надкусывающих патроны и судорожно пихающих их в стволы мушкетов дрожащими руками каких-то занявших согласно плану эту позицию полицейских, – где ваша гордость полиции? В кабаке пропили?
Перебегая от колонны к колонне, агенты огибали особняк с востока, приближаясь к разрыву в колоннаде, где к дому подходила убегающая вглубь парка, заросшая кустарником и заваленная сугробами еловая аллея. Где-то за деревьями гнусаво протрубила большая бамбуковая дудка. Среди черных елей мелькнул желтый плащ верхового. Из-за поворота навстречу агентам с грозными криками вывалилась большая и нестройная ватага наемников в форменных черно-желтых полосатых наискосок штанах и плащах дома Мориксу. Вооруженные кто ружьем, кто мечом, кто щитом, кто бимбардурой, они трусили следом за скачущем на черном коне прямо навстречу Холеку человеком в крошечных круглых очках и самодовольной улыбкой на лице. Его черный кожаный плащ шпиона развивался за плечами, а на груди тусклым золотом переливался форменный рыцарский доспех. Приметив Холека, он многозначительно помахал оппоненту перчаткой, заулыбался и таинственно поправил указательным пальцем сидящие на самом кончике острого носа очки.
Холек, Турмадин и агент Роместальдус замахали им руками, но сейчас было не до приветствий – надо было спешить и они, пригибаясь чтобы быть как можно менее заметными, миновали аллею и, утопая в сугробах, обогнули дом и свернули к торцу восточного крыла поместья. Битва осталась позади. Тут окна были закрыты и заложены ставнями и, казалось, никто не обратил внимания спешащих под стены агентов, но как только они оказались перед окружающей дом живой изгородью, распахнулась форточка зарешеченного окна в бельэтаже, и оттуда высунулось мушкетное дуло, но за спинами бегущих зашипел пистолетный выстрел, и стекло со звоном посыпалось внутрь. Обернувшись, Холек увидел, что их догоняет детектив Бирс – он задыхался от непривычного бега и почти по пояс утопал в глубоком снегу. Его раскрасневшееся лицо дышало возбужденной усталостью. Пистолет выпал в снег из обессиленной руки, но детектив не стал подбирать его и потянулся за вторым.
Когда они вчетвером продрались через кусты шиповника и притаились под широким подоконником, Холек заглянул за угол. Там, перед заснеженным прудом и просторной лужайкой, на какой в теплые летние дни устанавливают павильон для танцев и чаепитий, к застекленной веранде поднималась просторная мраморная лестница. Здесь все было тихо. Они один след не нарушал мертвого покоя лежащего на ступенях снега.
– Да! Нам сюда! – указал Роместальдус, выглядывая поверх плеча опасливо пригнувшегося, чтобы его не заметили, следователя.
Холек было шагнул вперед, но тут же услышал знакомое прерывистое дыхание и стремительные шаги. Он обернулся и увидел Симону.
– Я вас догнала! – довольно заявила она – на ее броне четко просматривались две глубокие ссадины от пуль, но сама она совершенно не тяготилась ими, – когда я впадаю в ярость, я ничего не чувствую, – похвасталась она и, слегка отдышавшись от бега через снег, пояснила, – они все-таки попали в меня!
– Но у тебя же только жилет! Элет…– попытался Холек.
– А твои латы где? – укоризненно спросила она, глядя на облаченного в легкий доспех и некомплектные к нему наручи Холека, у которого вместо шапки на голове был повязан шарф, поверх которого он надел взятый в полицейском обозе, старый промятый шлем, – к тому же я никогда не тренировалась в броне. Я и так умею защищать голову, а в другом доспехе мне будет неудобно.
– Тут опасно! Это дело для мужчин! – демонстрируя промятый осколком шлем, тревожно округлив лицо, бросил ей Турмадин.
– Отстаньте от юной леди, – брюзгливо прервал его агент Роместальдус, – это вам, благородным сэрам положено иметь голову, чтоб было куда надевать шапку, а прекрасные леди и без шапки хороши! 
– Тогда здесь собрались три леди без шапок – я, вы и мэтр Бирс, – пренебрежительно поведя плечами, передразнивая шпиона, парировала она реплику язвительную реплику, и они начали подниматься по заснеженной лестнице. Впереди Холек и Турмадин в броне, позади – детектив Бирс и агент Роместальдус с пистолетами.
– Проще простого! – останавливаясь перед сумрачными, застекленными окнами веранды, задорно воскликнул Турмадин, и с энтузиазмом ребенка, собравшегося запустить камнем в сервант, замахнулся бимбардурой на стекло, но старичок резким рывком за рукав удержал его и, зачерпнув с широкого мраморного парапета снега, скатал комок и зашвырнул его в окно.
Треснула маленькая молния. Не долетев до стекла нескольких сантиметров снежок рассыпался градом наэлектризованных искр, а по незримой преграде прокатилась волна голубовато с рыжими сполохами, похожего на северное сияние в небе далекой Гирты, света.
– Не будьте дилетантом! – яростно оскалившись, крикнул агент и добавил, – это силовой барьер! Его или перегружают, или открывают изнутри!
И он направил пистолет в стекло на штору и несколько раз нажал на кнопку целеуказателя – рыжий, как бант барона Алексия и острый как колючий снег на далеких скалах Урма луч, запрыгал по пыльным тяжелым шторам, которые заколыхались, посыпались и раздвинулись в ответ, а из сумрачной пыльной щели появилась знакомая кучерявая, но сейчас совсем не улыбающаяся, а перекошенная от сосредоточенности, физиономия Васека. Воришка помахал агентам рукой и, подойдя к двери, что-то сделал с ней. Где-то в глубине рам взвизгнул механизм, отпирающий замки и дверь открылась сама собой.
– А еще тут бронированное стекло, – постучал по отозвавшемуся глухим гулом окну стволом пистолета шпион, – вашей палке это будет не по зубам. Поберегите силы для драки. Мы уже близко.
– Стой, – придерживая собравшуюся войти в дом Симону за локоть и глядя на Холека, остановил ее Турмадин.
– Не держи меня, – со всей серьезностью покачала головой девушка, – ты мне брат, но идти или не идти – никто не будет указывать мне.
– Они искали тебя все эти годы. Они подожгли Эмрит-тулл… Они устроили все это, чтоб найти тебя в Гирте, а теперь здесь! И теперь ты сама идешь к ним! – в отчаянии вскинув руки, воскликнул рыцарь, – я же сказал сэру Динмару, не отпускать тебя! Кто разрешил…
– Я, – холодно и презрительно отозвался наблюдавший за сценой агент Роместальдус.
Воцарилось молчание. Турмадин так и застыл с поджатыми коленями и едва не выронил из рук палку. Детектив Бирс мрачно уставился перед собой. Васек пожал плечами, делая вид, что он тут не причем. Холек просто не знал что говорить.
– Я приказал дать ей коня и бронежилет, – ледяным тоном объяснил агент.
– Но почему? – только и выдохнул Турмадин.
– Заговор магната Зо, смерть герцога Конрада, банковский концерн Зогге, круг Белых Всадников, все то зло, что попутно было порождено ради того, чтобы найти на северо-западном побережье одного единственного человека. Эксперименты доктора Парлета, бесчинства Димстока, культ Многоголового Волка. Эта давняя, запутанная и страшная история, что началась давным-давно, еще в прошлом веке наконец-то завершится. Леди Эмрит пришла сюда по собственному желанию. Это ее выбор, а значит такова Воля Божия и знак того, что все должно произойти так, как оно должно произойти. Все собрались в одном месте, а это значит, что головоломка наконец-то решится. Дело идет к развязке и все закончится здесь.
– Закончится что? – недоверчиво спросил Холек и бросил выразительный взгляд на Симону, которая, казалось, знала ответ, но не хотела его говорить.
– Жизнь одного мерзавца, магната, мага, демона или кто он там еще, этот Зогге, – разбил пафосный момент снова перейдя на свой скабрезный тон агент Роместальдус, но, несмотря на всю его внешнюю веселость в его глазах стояла фанатичная готовность и какая-то ледяная тоска, – в любом случае с нами леди Эмрит будет в большей безопасности чем в обществе этих бестолковых полицейских. Господь да смилуется над ними.
– Вы уверены в этом? – с сомнением спросил Турмадин.
– Я уверена в том, что мой брат никому не позволит обидеть меня, – ласково обратилась к нему Симона.
Агент Роместальдус коротко кивнул.
– Все, время не ждет. Мэтр Васек?
– Я не в партии, – пожал плечами, оскалился вор, – я выполнил поручение. Ваше обещание…
– Да, – деловито кивнул агент Роместальдус и, расстегнув поясную сумочку, достал из нее украшенные гербовыми печатями листы – подписанная бумага об амнистии с печатями от полковника Гигельмота и магистра Ранкета. И маленький презент – личная рекомендация к должности районного мастера Гильдии. Не потеряйте, когда будете отмечать.
Приняв оплату, Васек коротко кивнул и, развернувшись, заспешил прочь.
– Не скучайте, мэтр Холек! – кисло улыбнувшись, бросил он на прощание, и, отсалютовав свернутыми в трубочку бумагами, засеменил по лестнице вниз.
Его легкие, удаляющиеся шаги едва слышно заскрипели по засыпавшему парк снегу.
– Благодарю, – запоздало кивнул ему Холек.
Но Васек был уже далеко.
– Значит все неспроста, – таинственно поделился с Холеком мыслями детектив Бирс и в его голосе прозвучали нотки отвращения, – я так и знал. Леди Эмрит, это печально, сочувствую вам…
И они, обнажив оружие, молча вошли в стеклянную дверь.
Они оказались в темной и запыленной летней гостиной, должно быть, когда этот дом был обитаем, с этой террасы, с бельэтажа, открывался живописный вид на аккуратную летнюю лужайку, клумбы и пруды. На высоких, от пола до потолка, окнах раскачивались занавески, которые подвязывали, чтобы солнечный или лунный свет заглядывал в большую просторную комнату, а на балкон, к балюстраде снаружи, слуги выносили кресла для хозяев, где они могли нежиться, наслаждаясь прохладой и свежими напитками в летние дни, и принимать легкие завтраки в самой гостиной и слушать шум дождя и шорох листьев при открытых настежь просторных окнах, когда было дождливо или ветрено. Но сейчас изящные тюлевые занавески сменились тяжелыми и сумрачными, прикрывающими темный холл от посторонних глаз портьерами, которые сомкнулись за спиной вошедшего последним детектива Бирса, погрузив комнату в тоскливую мрачную полутьму давно покинутого людьми жилища. Держа наготове меч, Холек огляделся. Быть может, когда-то это и была уютная гостиная, но сейчас эта часть дома была необитаема – захламившие просторный холл кресла и диваны были накрыты грязным, пахнущими нафталином и молью накидками, под потолком безжизненно болталась помутневшая от времени и грязи стеклянная люстра, а стол посредине, на котором одиноко стоял желтоватый, давно иссохший стеклянный графин, покрыт толстым, слоем пыли.
– Жуть какая, – подходя к столу и глядя на графин, насмешливо прищурившись, прокомментировала то, что подумали все Симона. Отсюда было почти не слышно гремящей на другой стороне дома стрельбы. Толстые, обшитые старыми, прогнившими дубовыми панелями стены глушили звуки, предавая им какие-то потусторонние зловещие оттенки, непроизвольно заставляя прислушиваться к царящей в этих комнатах и коридорах тишине. В которой непроизвольно создавалось ощущение, что весь мир с белым снегом, черными елями, форменными синими плащами, мерзнущими полицейскими, живыми людьми и лошадьми остался за этими тяжелыми, сомкнувшимися за спинами агентов пыльными портьерами.
– Холодно! – поежился детектив Бирс, – не нравится мне все это!
Симона не слушала его. Близоруко разглядывая старое, потемневшее и пыльное панно над старым диваном у стены, она обходила комнату вдоль стены. Пригляделся к картине и Холек. Старая красивая картина изображала людей в античных одеждах Золотого века. Рассевшись на конях, они ехали по живописной местности на фоне лесов и рек. Угощались из фляг, беседовали о чем-то. У стремени коней следовали оруженосцы. Ниже навострили по ветру нос в поисках дичи на ужин изящные охотничьи собаки. Путешественники держали свой путь через время. От прошлого к настоящему. Красивая работа старых мастеров.
Симона встала на цыпочки, коснулась панно пальцами. На синей перчатке остался черный и некрасивый пыльный след.
– Сюда! – уже звал всех дальше агент Роместальдус.
В примыкающем к гостиной коридоре было также темно и холодно. Выходящие во мрачный внутренний двор-колодец высокие арчатые окна были занавешены неплотно задернутыми давно превратившимися в лохмотья занавесками и почти не давали света. А по другую сторону от них темнели глухие панели таких же необъятно высоких, украшенных резными рейками дверей. На их темных панелях поблескивали увенчанные бронзовыми, потемневшими от времени ручками фигурно вырезанные в виде цветов и зверей такие же бронзовые и тусклые накладки на замки. Из обшитых деревом стен на высоте чуть выше человеческого роста торчали канделябры для декоративных, под настоящие, электрических свечей.
Холек положил ладонь на ручку ближайшей двери и с замирающим сердцем нажал на нее. Он ожидал увидеть все что угодно – от живых мертвецов, до извивающихся в разложенной постели гигантских лоснящихся змей – его богатая фантазия рисовала чудовищные картины где ужасные, фантасмагоричные гравюры Стуфа смешались с картинами сумасшедшего художника Блигге – на которых этот бесспорно гениальный безумец изображал свои ночные кошмары – в сумерках людей с звериными глазами и животных с человеческими, страшных тощих кошек, изогнутые лампы, расплывающуюся мебель и темные, с притаившимися в углах страхами комнаты. От напряжения Холек сосредоточенно прищурился и, оглядевшись, заметил, что даже спокойная Симона, взволнованно закусив губу, внимательно приглядывается к двери. Но ничему из того, что в эту секунду посетило измученный болезнью и горестными событиями разум следователя, так и не дано было свершиться – как только он надавил на ручку и потянул ее к себе, где-то в глубине гулкой деревянной панели пронзительно и тоскливо щелкнула лопнувшая пружина замка и ручка безжизненно отвисла, так и, оставив запертую дверь хранить скрывающиеся за ней свои страшные тайны давно заброшенного поместья.
– Да что же вы делаете! – покачал головой недовольный детектив Бирс и направился в конец коридора, где под аркой виднелись темные ступени лестницы. Остальные последовали за ним.

***

– Хай, хай, хай! – подгоняли, подбадривали друг друга старшины и  наемники Мориксы. Бессмысленным бронированным человеческим валом, преодолев шквал огня из окон, оставив за собой дюжину убитых и раненых, они подбежали вплотную к стенам дома. Прикрываясь щитами, выкрикивая проклятия и показывая неприличные жесты, они цепляли крюки к решеткам и, скрываясь от пуль под подоконниками, наваливались на них всем весом – ржавый металл трещал и рвался на куски. Одна из решеток с громким треском отлетела в сторону – оттуда выстрелили, но первый же авантюрист – здоровенный бравый солдат в полосатых желто-оранжевых широченных штанах с обмотками на рукавах и распахнутой на голой, невзирая на мороз, груди мантии, с размаху сунул в окно зазубренный рыболовецкий гарпун и, яростно провернув его, потянул на себя, под одобрительные крики товарищей вытаскивая наружу брыкающееся шипящее тело.
– Прекрасное зрелище! – разглагольствовал разъезжающий на коне, облаченный в полный латный доспех из золотого металла гранд Попси, наблюдая успех своих людей. Он помахивал своим изогнутым мечом как маршальским жезлом и был весьма горд за то, что его бойцы не дрогнули и смело прорвались к стенам, – вот истинная твердость духа и веры!
Вокруг его облика разливалось серебристое сияние. Пули с белыми росчерками сгорали в окружающем рыцаря активном барьере.
– Но сэр Роместальдус приказал не подходить к фасаду! – тревожно воскликнул от стремени заместитель коменданта Тирэт.
– Какая к чертям разница? – поморщился эксцентричный гранд, – перебить мерзавцев, а остальных в каменоломни. Вот и все дело!
Радуясь проделке сослуживца, наемники у окон приветственно и торжествующе взвыли, но каков был ужас тут же испуганно закричавших суеверных людей, когда тот, кого они приняли за человека, повиснув на древке гарпуна, схватился за него обеими руками и наполовину вися в окне, рванул его в сторону так сильно, что державший его авантюрист полетел в снег. Чудовище попыталось вынуть гарпун из груди, но кто-то не растерялся и, выхватив пистолет, выстрелил ему прямо в оскалившуюся голову. Гомункул зашипел и, протягивая к людям руки, повис на окне.
– Справимся! Ничего! – подбадривал гранд Попси. Очередная пуля сгорела рядом с его головой так и не достигнув цели.
В сторону фасада очередной раз грянул установленный за колоннадой полицейский фальконет.
– Мэтр Тирэт! Мэтр Тирэт! – позвали от дороги.
Все обернулись. К фасаду Дома на Окраине, по аллее от Вишневой дороги, с грохотом раскачиваясь на рессорах, катился украшенный черно-зелеными орденскими флагами дилижанс. Кавалер Вайриго прибыл при параде – вымпелы и фонари раскачивались по углам, сзади, на подножке, ухватившись за деревянный поручень, едва не падая от быстрой езды, цеплялись облаченные в легкие доспехи два орденских сержанта в черных плащах, а рядом с каретой мчались трое закованных в черные орденские латы всадников. При щитах и оружии – сержант Юлет, кавалер Мартин Ивет и облаченная в легкий доспех, золотоволосая женщина – Валерия Ивет. Пули из окон сгорали вокруг обгоняющих карету кавалеристов. В руках сержанта вместо его обычной булавы – короткий и граненый, темнел украшенный сумрачным лиловым камнем жезл – лучевое оружие рыцарей прошлых времен. У кавалера Ивета – длинный меч, пистолет и щит. У Валерии Ивет – высокотехнологическое, как у Бенета, но с круглой обоймой под локоть ружье.
– Тирэт! – распахивая на ходу дверь, яростно выкрикнул капитан Вайриго – что вы наделали! Я же сказал дождаться меня! Я согласовал применение артиллерии!
Никогда никто не видел его в таком бешенстве – его зеленые глаза горели ледяным кошачьим огнем, облик исказился в чудовищной гримасе ярости и, казалось даже роскошные седые волосы и усы кавалера встали дыбом. Страшный, вздыбивший шерсть черный котище выпрыгнул из кареты следом и, зашипев, выгнув спину, с визгом вцепился в плащ ближайшего не успевшего отскочить полицейского. Опешивший Тирэт хотел было ответить, но рядом ударилась пуля – попала в бок запряженного в дилижанс коня и с неприятным шлепком увязла в гибридной шкуре чудовищного рукотворного животного. Капитан Вайриго выскочил на снег, его нога подогнулась и он, едва не оступившись от боли, был вынужден опереться на трость.
– Отец! – звонко крикнула Валерия Ивет и с глубоким металлическим звоном передернула затвор, – мы справимся!
– Нет! – сдавленно отрезал он и, достав из поясной сумки похожую на большую канцелярскую кнопку пуговицу с иглой, прямо через одежду вонзил ее себе в ногу ниже колена.

***

В конце коридора была лестница. Один пролет вел вверх, на второй этаж, под арку, второй вниз – в подвал. Еще один пустой коридор уходил перпендикулярно в южное крыло здания. Приготовив к бою пистолет, вспоминая слова агента Роместальдуса и карту, детектив Бирс шел впереди всех. Как боец ближнего боя, Холек обогнал его у лестницы, держа меч перед собой, как пистолет, заглянул, нет ли опасности и начал подниматься вверх, Симона за ним. Но как только они ступили на площадку между этажами, что-то затрещало, и лестничный пролет за их спинами с оглушительным грохотом провалился вниз, в сверкающую какими-то тусклыми, казалось бы, пульсирующими извивающимися силиконовыми жилами пустоту подвала. Никто даже не успел вскрикнуть, как Холек и Симона оказались отрезанными от Турмадина, Роместальдуса и детектива Бирса четырехметровым провалом тускло мерцающей мертвенным могильным светом бездны. Симона спокойно обернулась и хотела заглянуть вниз, но взволнованный Холек схватил ее за руку и увлек от края поближе к стене.
– Попались! – с досадой и отчаянием заламывая руки, закричал снизу Турмадин, – они ищут тебя, Симона! Мэтр Холек, что вы наделали! Сэр Роместальдус! Мы должны спасти их! Надо найти другой путь!
– Максвелл! – крикнула ему Симона, – с нами все в порядке!
– Чем дольше мы стоим тут, тем быстрее найдут мэтра Холека и леди Эмрит! – резко одернул паникующего рыцаря агент Роместальдус, – вам же сказали, с ними все в порядке. Вперед!
И они устремились по коридору в южное крыло, где, судя по кадастровому плану Дома на Окраине, должна была быть еще одна лестница наверх.
Холек опасливо посмотрел на ступеньки на второй этаж, где, как и на первом этаже под каменной аркой было два коридора. Заглянул вниз, в мерцающую бездну, на увитые толстыми, как змеи с сюрреалистической картинки из фантастической книжки кабелями стены чудовищного по своим размерам, заполненного чем-то движущимся подвала.
– Зачем ты пошла с нами? – наконец-то решился узнать страшную тайну дома Эмритов и спросил он. Он заглянул в фиолетовые глаза Симоны и внезапно осознал, что до сих пор держит в руке ее руку.
– Я не знаю наверняка, но все должно быть именно так, – уклончиво ответила она в сторону и сделала полшага к следователю. Холек обнял ее за плечи, и, насколько позволяли доспехи, прижал ее к себе. Она подалась вперед и упала в его объятия. Женщина в броне и с мечом в руках. Она кивнула Холеку и, не отпуская его руки, держа наизготовку меч Адели Эмрит, начала подниматься по лестнице вверх. Холек сделал шаг через две ступеньки и обогнал ее, чтобы быть чуть впереди. Они поднялись на второй этаж особняка, держась за руки, и внезапно Холек поймал себя на мысли, что страх отступил, словно остался где-то внизу на первом этаже. Он чувствовал, что способен защитить Симону, что ради нее он сможет сделать все. Он забыл о капризной, ревнивой и заносчивой Райне, о том, что было совсем недавно, и сейчас, выполняя свою загадочную миссию, он понимал, что рядом с ним та самая женщина, которая нужна ему и которую он на самом деле ждал всю свою жизнь. Та самая, единственная, которая стоит рядом с ним с мечем в руках. Та самая, которая пробуждает скрытые силы в его сердце, ради которой он сейчас был не адъютантом и не следователем, а бесстрашным и всемогущим героем, человеком без страха и упрека, настоящим благородным принцем. Та, что предназначена ему самим Господом Богом, единственная и самая лучшая на свете.
Казалось, пожимая его руку, то же самое думает и Симона. Скосив взгляд, он увидел, как, прикрыв глаза, она улыбается блаженной улыбкой счастливой рядом со своим возлюбленным мужчиной женщины.
– А как же прекрасная леди Райне? – словно читая его мысли, спросила она тихо и вкрадчиво, как будто подшучивая над ним.
– У меня есть ты, – улыбнувшись в ответ, твердо ответил он, и сейчас на его лице была не кривая улыбка несчастного, постоянно мерзнущего больного человека, а радостная, полная света и великодушия улыбка рыцаря, для которого в его радости и силе, как в романтической книжке, не существует ни страха, ни упрека, никой иной способной противостоять ему сейчас силы.
Когда они проходили мимо висящего на стене канделябра, Симона резко встала на цыпочки и ловким ударом сбила что-то мечем со стены.
– Нечего им на нас смотреть! – сказала она по-детски, и по ковру покатились осколки линз разбитого оптического прибора, а по стене пополз черный масляный подтек, оставляя за собой отвратительный грязный след. Симона скривилась на него, а Холек кивнул снова взял ее за руку и пожал в знак согласия с ней.
Двери в конце лестницы были распахнуты и они вышли в коридор. Впереди был тот самый проход, по которому на этаж ниже ушли остальные агенты, слева – еще один, как и на первом этаже, в восточное крыло здания, справа – большая закрытая дверь – по всей видимости, к фронтальному коридору, туда, где шел бой. Отсюда стрельба была слышна гораздо яснее, но безлюдье настораживало гораздо больше. Симона выглянула из-за угла и разочарованно сообщила:
– Никого. Пойдем. Пригласили войти, и никто не встретил.
И тут же, словно опровергая ее слова, дверь справа с грохотом  распахнулась, да так внезапно, что Холек даже не успел ничего сообразить и отшатнулся к стене. В следующий миг он увидел, как Симона легким скрестным шагом скользнула вперед и, высоко взмахнув рукавами, ударом с двух рук тяжело ударила мечем стоящую на пороге фигуру. Холек было испугался, что она по ошибке убила солдата или полицейского, но приглядевшись, едва сдержал подкативший к горлу, сковывающий сознание и тело приступ ужаса. Кошмары Черного Приюта и горящего Димсток-тулла бесконечной чредой страшных бессмысленных картин один за другим побежали в его голове.
Облаченное в мятую, залатанную и изляпанную синюю мантию солдата Мильды, нечто с серым пустым лицом и ввалившимися глазами, с глухим шипением отшатнулось и упало от удара Симоны, а следом уже спешил второй гомункул.
Увидев отвагу девушки, Холек нашел силы перешагнуть через свой страх, прыгнул вперед и ударил своим мечом, рассекая горло второго, надвигающегося следом за первым чудовища. У него к человеческому телу была пришита конская голова. Грянул пистолетный выстрел – пуля врезалась в бок Симоны и с треском отскочила в сторону – под разорванной темно-лиловой тканью бригантины тускло блеснула металлическая драконья чешуя – свинцовая пуля даже не оцарапала ее, а Симона ловко оперлась рукой о стену и, вскинув меч одной рукой, отсекла недорубленному гомункулу руку с оружием. Ведущая в зал над летней гостиной дверь распахнулась, и на его пороге появились новые чудовища.
– Марк! Будь осторожнее! – крикнула ему Симона, – их не убить простым ударом! Руби в голову!
И, нанося удар мечем, шагнула вперед. Холек побежал следом только для того, чтобы не отстать от шагающей вперед девушки. Симона скользила вперед, перехватывая оружие то одной то двумя руками, ее лицо было светлым и радостным. А меч Адели Эмрит в ее ловких руках вертелся тусклым лиловым колесом – не встречая преграды, вернее разбивая все и деревянные плиты на стенах, и руки, и тела, и головы чудовищ, на своем пути. Иногда, она прищуривалась, переключая взгляд от поверженной цели к следующий, но ее удары, хоть и не всегда меткие, разили наповал – отсеченные чудесным мечом конечности, головы и разрубленные тела с противными шлепками падали на пол, а гомункулы рычали, пытаясь дотянуться до нее, своим оружием, которое, встречаясь с все рассекающим лезвием меча Адели Эмрит либо ломалось, либо с треском вылетало из вялых рук чудовищ. Иногда в Симону стреляли, но она продолжала идти вперед – чуть отклоняясь назад, когда пистолетные пули с сухим треском отлетали от ее доспеха. Поняв, что со своим коротким мечем ему не угнаться за разящей направо и налево Симоной, Холек распахнул ближайшую дверь и, увидев, что это какой-то старый рабочий кабинет в котором напротив запыленного, заваленного старыми книгами стола как на заказ стоят два латных доспеха в полном вооружении при бимбардуре и мече, шагнул к ним. Вырвав из жалобно звякнувших и развалившихся горкой изогнутых металлических пластинок перчаток-гантлет бимбардуру, он перехватил ее обеими руками и резко, как на тренировке, развернулся на каблуках. Вторая дверь, ведущая в смежную комнату, распахнулась, и из нее на него шагнул очередной гомункул. Пожилой человек в одежде и кирасе полицейского с пришитыми вместо рук собачьими или волчьими лапами. Подражая занимающемуся с древковым оружием Турмадину, Холек нанес удар с шагом, раскручивая оружие обеими руками справа над головой. От неумения конец клинка врезался в старую витрину застекленного шкафа сбоку от Холека и со звоном разнес ее вдребезги, но это не остановило его – тяжелое лезвие снесло чудовищу половину черепа, и отбросило обмякшее смердящее тело в дальний угол комнаты. Второго врага Холек встретил как пикинер всадника – метким тычком под подбородок в грудь и, развернувшись всем телом, швырнул его, словно вилами, к окну, но чудовище, сорвавшись с лезвия, и, выбив локтем стекло в нижней секции высокой рамы попыталось встать. Тогда Холек припал на заднюю ногу и, занеся оружие над правым плечом, ударил сверху, перенося вес на переднее колено.
– Ух ты! – весело воскликнула заглянувшая в комнату Симона, – когда я тренировалась с мечом в Эмрит-тулле, у меня получалось точно также!
Где-то над головой Холека с тяжелым хлопком и звоном разлетелась подвесная электрическая люстра, а пришедшийся сверху удар, сорвав с окна пыльную бордовую занавеску, рассадил гомункула до самых нижних ребер.
– Марк! Возьми меч! – крикнула Симона, нанося еще один удар, отсекая тянущуюся к ней лапу какого-то гомункула-бродяги без оружия и доспехов.
Но воинственного Холека было уже не остановить. Он метнул тяжелую палку с лезвием в грудь нового врага, так что тот, отвалился назад, в дверь, и отобрал у второго доспеха массивный полуторный меч с четырехручной рукоятью и прямым односторонним лезвием каким разбивают шлемы и даже через доспехи наносят чудовищные травмы и переломы. Где-то неподалеку, в здании грянул сухой и тяжелый выстрел.
– Вперед! – крикнул Холек, его щеки горели, в глазах плясало ледяное решительное пламя.
Ударом ноги опрокидывая еще одного солдата, он с длинного размаху рубанул его в голову и оглянулся на Симону, которая встала рядом с ним. Она улыбалась какой-то счастливой беззаботной улыбкой, полы ее плаща темнели от зловонной вязкой субстанции, которая разливалась из покалеченных тел, левый рукав был рассечен, бригандина изодрана ударами, несколько пулевых отверстий мерцали покореженной металлической чешуей на животе и груди.
Холек и Симона улыбнулись друг другу и следователь, держа меч в одной руке слегка удивился, увидев, что Симона держит свое оружие точно также – лезвием вниз и, отведя немного назад – обманная стойка, из которой можно нанести удар в любую часть тела противника. Только если Холек держал сой меч правой рукой, то ее оружие было зеркально в левой. Чудовища надвигались на них с двух сторон – из коридора и из соседней комнаты. Холеку почему-то захотелось взять Симону за руку, но не было времени, он лишь сжал пальцы в кулак и краем глаза заметил, что девушка повторила его движение. Перехватывая мечи для атаки обеими руками, они шагнули вперед, в следующую комнату.

***

Они еще не дошли до лестницы, когда за дверью одной из комнат в конце коридора, раздались возня и рычание. Кто-то скребся в дверь. Ручка со странным клацаньем, словно ее нажимала не человеческая рука, а звериная лапа, начала дергаться вниз-вверх. Детектив Бирс поднял пистолет и навел на дверь.
– Нашли чем пугать! Видели уже такое! – фыркнул Турмадин, когда из раскрывшейся двери на него вывалился серый, весь в лохматой свалявшееся шерсти, трехголовый волк. Детектив Бирс отшатнулся назад. Агент Роместальдус отодвинулся к стене, чтобы его не задело древком, когда рыцарь встретил чудовище, как охотник медведя, поддевая его нижним колющим ударом в грудь. Волк со всего размаху налетел на лезвие, древко которого Турмадин с мрачной сосредоточенностью упер в заднюю стопу и начал поднимать его вверх. Животное взвыло и задергалось, все глубже и глубже наседая на клинок, силясь дотянуться всеми тремя головами до латных варежек рыцаря, когда из подвала выскочил второй зверь и, яростно рыча, бросился на ноги Турмадина. Обе пасти яростно сомкнулись на стальных поножах – хрустнули ломающиеся клыки, чудовище взвыло, а Турмадин, откидывая первого врага вместе с оружием назад, со всей массы своего веса обрушил латный кулак на кровавую пасть третьей головы. Детектив Бирс сделал шаг назад и хладнокровно подняв пистолет, выстрелил в пронзенное бимбардурой, но еще живое, чудовище. Третий волк зарычал откуда-то сверху и бросился на Турмадина с лестницы, всей своей массой опрокидывая его навзничь. Это был вожак стаи – самый большой и страшный, с четверной головой на месте хвоста – когда первые две вцепились плащ рыцаря, а третья попыталась сунуться между шлемом и горжетом, четвертая, самая главная в десятиголовой стае, резко подалась вперед и, извернувшись, вцепилась детективу Бирсу в бок.
– А! – сдавленно закричал тот, отваливаясь к стене – в отличие от еще борющегося Турмадина на нем не было доспехов – детектив бестолково ударил зверя ручкой пистолета, но все было бесполезно – волк начал мотать головой, вцепляясь в тело и, неминуемо разорвал бы отчаянно кричащего детектива на части, если бы агент Роместальдус не поднял свой пистолет и не приставил его к серой голове. С пронзительностью электрического разряда грянул необычайно громкий и резкий выстрел, брызнули обгоревшие ошметки, запахло паленой шерстью. В стене напротив появилось обрамленная окалиной, разрастающаяся тусклыми лепестками пламени дыра – волк молча обмяк, дернулся к стене и, отброшенный чудовищной силы выстрелом отлетел в сторону. Детектив Бирс со сдавленным стоном сполз по стене и, прижав руки к животу, скорчился на полу. Старый истоптанный ковер вокруг него начал пропитываться кровью.
– Получи! – выдохнул Турмадин, которому козырек шлема наехал на глаза и со всей силы ударил кулаком обмякшее пропитанное кровью тело, еще сопротивляющегося, вцепившегося в его поножи волка, отбрасывая его прочь, – Хой! Мэтр Бирс!
Агент Роместальдус, подкрутил целеуказатель пистолета, коротко прицелился, быстро прожег лазером голову еще живого второго волка и склонился над раненым. В его руках вместо пистолета появилась знакомая готовальня и шприц с морфием.
– Рвите скорее! – стремительно протягивая Турмадину свои белые чистые рукава рубахи-кину приказал он и, заметив замешательство рыцаря,  выкрикнул, – рукава! Надо остановить кровь! Иначе он умрет!
Турмадин сорвал варежки и без лишних расспросов разодрал ткань.
– Мэтр Бирс! – деловито позвал стонущего детектива шпион, своими тонкими ручками ловко разрывая и без того ободранную шерстяную мантию и окровавленную кину, – терпите, сейчас укол подействует!
Он работал быстро, с уверенностью военного хирурга сворачивая тампоны и затыкая ими изодранную плоть, схватывая повязки длинными лентами, которые он приказал нарвать Турмадину, а поверх замотал давящую повязку шарфами – своим, детектива и Турмадина.
– Теперь несите! – когда все было готово, шипящим голосом приказал он – скорее! У вас не больше двадцати минут! Если приехал сэр Вайриго, с ним будет и орденский доктор!
– Но леди Симона! – открыл было рот Турмадин, но агент Роместальдус вскинул пистолет, посветил лазером в потолок, словно проверяя его и приказал, – я и без вас найду их, я профессионал, а вы, юноша, любитель! Так что хватайте и несите скорее!
Турмадин так и замер от таких слов.
– Сразу видно, что вы никогда не были на войне! – презрительно бросил агент, – скорее же! Он же истечет кровью!
– К черту! – яростно рявкнул Турмадин и его глаза вспыхнули ледяным решительным пламенем, – леди Симона, я должен помочь ей! Я…
Но агент резко развернулся и навел на него пистолет. Рыцарь отчаянно вскрикнул, – его левая ладонь вспыхнула алой болью, его затрясло, рука отнялась, – взглянув на нее, он невольно отшатнулся к стене – багровое пятно ожога, обрамленное черно-алой коркой окалины изуродовало его ладонь. Он секунду моргал, потом застонал – боль запоздало докатилась до  разгоряченного битвой мозга.
– Я!.. – хотел было выкрикнуть Турмадин, но лицо старичка не выражало ничего, кроме ядовитого отвращения. Он стоял, держа одной рукой пистолет, другой регулятор мощности лазерного прицела. Оранжевый кружок появился на второй руке рыцаря.
– Не упрямьтесь, сэр Турмадин, – встречая его взгляд своими немигающими птичьими глазками, заверил его шпион и вдруг, кокетливо высунув язычок, добавил своим обычным тоном, – учтите, чем дольше мы стоим тут, тем меньше шансов вы оставляете вашему другу мэтру Холеку и возлюбленной леди Эмрит.
И, развернувшись, пошел вверх по лестнице.
Турмадин облизал пересохшие губы и, превозмогая адские, скорчившие все его тело унижение, боль и обиду, поглядел на детектива Бирса, который с молчаливым страданием наблюдал за сценой.
– Ко всем чертям! – Турмадин в сердцах сорвал с головы шлем и горжет, пнул их в сторону и, присев на корточки, здоровой рукой притянул руку детектива через плечо и, закинув его на спину, перехватил локтями под колени.
– Ох, тяжело! Мэтр Бирс… не смейте умирать… из-за вас руку обжег…– прорычал рыцарь и, закусывая губы, считая шаги, чтобы не упасть от боли, поплелся обратно в летнюю гостиную к выходу из зловещего дома.

***

– Чертов старик, вечно заварит кашу…– глядя на то, как гомункулы пытаются вырваться из развороченных выстрелом фальконета, но еще держащихся дверей, вываливаются из окон второго и третьего этажа, и протягивают кровожадные лапы через решетки подвальных окон, с досадой взмахнув пистолетом, воскликнул Тирэт.
– Градус обскурации пространства-времени увеличивается! – сообщил стоящий перед трехногим штативом с измерительным прибором орденский инженер, – индикаторы зашкаливают!
– Узкополосная нестабильность. Разрыв Гака, – постучал по сенсорному монитору пальцем в перчатке, вызывая детализацию по частотам, отображающуюся непрерывными скачками гистограмм, пояснил кавалер Вайриго, – это портал. 
Внезапно парадная дверь распахнулась под напором десятков мертвых рук и чудовища, вооруженные кто мушкетом, кто мечом, кто ножом, кто палкой, выплеснулись из особняка. 
– Назад! Назад! – наемники гранда Попси бросая оружие в суеверном страхе, кидались прочь, и с криками осеняя себя крестными знамениями, убегали в темные ели парка. Сумрачная, неумолимо надвигающаяся толпа все увеличивалась. И ее скорость замедлялась только узостью окон и парадных дверей дома, через которые не могли выйти сразу все. Казалось, поток серых мертвых бесконечен, а из окон второго этажа сыпались новые и новые тела. Рычащая, шипящая толпа нестройной массой двинулась в наступление.
Пули почти не причиняли вреда чудовищам, и даже разорвавший сразу несколько гомункулов выстрел из фальконета нисколько не замедлил их медлительное, но неумолимое наступление, среди полицейских началась паника.
– Зовите армию! Скорее к казармам! – кричал кто-то, – тут рядом!
– Господи помилуй!
– Я вас предупреждал, – поморщившись, бросил кавалер Вайриго бледнеющему на глазах Тирэту, и еще раз заглядывая в монитор, добавил, – они открыли ворота и теперь вся их армия лезет из подвала и скоро будет здесь. А из-за вас мы до сих пор не знаем, в доме ли маркиз или нет. Мартин, Корнелий – удержите их. Валерия, скорее лиловую ракету.
– Подкрепление? – оглядывая позиции, с надеждой в дрожащем голосе спросил Тирэт. Полицейские и гвардейцы собирались в плотные группы. Готовясь к ближнему бою, выхватывали мечи и топоры, поудобнее перехватывали бимбардуры и пики. Кавалер Вайриго коротко кивнул в сторону дома и спросил:
– Они пошли, тем путем, как и планировали?
– Отец! – воскликнула леди Ивет с горячностью, – я…
– Прости, Вал, – с какой-то извиняющийся, мягкой улыбкой ответил и развел руками капитан, – вам важнее помочь здесь. Это работа только для меня.
На его боку под плащом бугрилось нечто похожее на большую поясную сумку, или подвесной фонарь.
Девушка сникла, поджала губы, но не ослушалась приказа.
– Смотрите! – махнул рукой Тирэт, у которого ситуация выходила из-под контроля. Он видел, как из распахнувшихся окон подвала начали появляться новые, еще более ужасные чудовища. Словно черви, переваливаясь через подоконники, на снег шлепались люди, у которых было четыре руки, или четыре ноги, а некоторые вообще без голов или с тремя головами – сшитые из разных частей людей и животных уроды передвигались, скрючившись, прыжками, или на четвереньках. От воинства гранда Попси, которым руководил исчезнувший куда-то в суматохе битвы Шаек, не осталось и следа – наемники отступили к парапету, а многие просто бежали. Гранд Попси в окружении своих верных рыцарей с ледяным немым спокойствием взирал на поле битвы. И только постукивающая в такт вальса по эфесу меча рука в латной перчатке свидетельствовала о том, насколько он взволнован и обеспокоен случившимся. Сержант Юлет и брат Мартин осенили себя крестными знамениями, подняли оружие и, пришпорив коней, помчались на врага. Черно-зелеными таранами они врезались в нестройно бредущую толпу. Затрещал автоматический пистолет Мартина Ивета – пули из обедненного урана разрывали монстров в клочья, пробивая кряду по несколько тел. Прикрываясь щитом от сыплющихся градом ударов, он направлял коня давить врагов копытами и стрелял с одной руки. Не отставал и сержант Юлет. Жезл в его руке коротко вспыхивал, прожигая рядом стоящих чудовищ резким, похожим на дуговые разряды светом.
В это время двое сержантов под руководством Валерии Ивет вынесли из дилижанса на передовую большой черный саквояж, протянули в карету провода, и принялись подключать его.
Отирая о рукав своей расшитой тонкой золотистой нитью коричневой мантии свой узкий длинный меч, из-за колонн появился Бенет.
– Искажение посадило батареи. И мушкеты через раз дают осечки, – продемонстрировал тускло пульсирующие лампы у затвора своего ружья, старший следователь, – леди Ивет. Приветствую вас.
– Мы уже развернули стабилизатор, – продемонстрировала ему только что включенный агрегат Валерия Ивет и перевесила поудобнее свое тяжелое ружье с плеча на шею. Бенет коротко кивнул и, раскрыв свою поясную сумку, достал оттуда запасную оранжево-зеленую в полоску наискосок батарею.
Прибежал курьер, сказал, что парк окружен с трех сторон и, заметив, что происходит перед домом, сославшись, что должен отчитаться перед полковником Гигельмотом, который вот-вот должен прибыть лично, тут же покинул поле битвы.
С Вишневой дороги снова взревели рожки. Прибывало подкрепление из центральной полицейской комендатуры.
Кареты с грохотом останавливались на дороге, и новые пешие полицейские бежали к поместью с оружием наперевес.
– Вперед! – трубил в горн, командовал капитан Мурет, ведя в бой свежие силы.
– Вы знали, что будет такое? – спросил у Бенета Тирэт, – надо послать за армией!
– Сэр Роместальдус знал все, – мрачно ответил старший следователь и, перезарядив обойму, с тяжелым вздохом оглядел происходящее вокруг – но, боюсь, за его ошибку придется платить жизнями. Тут нужна не армия, а Орден со своим оружием. Чтобы обездвижить этих тварей их надо рубить на куски. Видел, они разорвали полицейского, а потом он встал и пошел с ними. И у меня осталась всего одна батарея.
– Что происходит? – обгоняя экипажи, на аллею с дороги сворачивал новый отряд закованных в латы всадников. Маркиз Бифис и князь Колле мчались впереди всех. Оба в бронях, в сопровождении вассалов и друзей, при боевом роге и зеленым с золотом знамени. Том самом, под которым шел в атаку кавалерийский полк князя Колле Старшего, переходя через Брану во время штурма Ронтолы.
Валерия Ивет встала у них на пути и, властно подняв руку в черной, изготовленной из темного сегментированного пластика жесткой тактической перчатке, объявила:
– Поворачивайте отсюда! Вы не сможете ничем здесь помочь! – ее лицо было серьезным и сосредоточенным, глаза горели серыми звездами, золотые пряди рассыпались по плечам, когда она сняла шлем.
– Не можем отказать столь прекрасной леди! – весело крикнул ей князь Колле Младший, – но там наш друг, сэр Марк Вертура и наш долг быть с ним! С нами тридцать человек! Никто не остановит нас!
В это время присмотревшийся к тому, что происходит перед домом, маркиз Бифис нахмурился и одернул юного князя за плечо.
– Матерь Божия, дева Мария! – воскликнул юный князь и распахнул от изумления рот, – неужели все это было правдой?
Как раз в это время у Мартина Ивета закончились патроны в обойме. Он протянул руку к поясной сумке, где в каждом отдельном кармашке были расфасованы заряженные магазины, но не смог нащупать ни одного – это была последняя. Он попытался выхватить меч, но не успел – четверорукое чудовище с бычьей головой подскочило к нему и, прыгнув на круп лошади, уцепилось ему за плащ, с размаху боднуло рогами в шлем. Оглушенный кавалер качнулся в седле и попытался отмахнуться щитом, чтобы сбить гомункула, но было поздно – пытаясь вырваться из ухватившихся за попону десятков мертвых рук лошадь, взвилась на дыбы. Мигом окружившая всадника толпа навалилась на него и, повиснув на попоне, упряжи, доспехах и плаще, притянула вместе с лошадью к земле. Сержант Юлет у которого закончился заряд жезла, заметил это и было бросился на подмогу, но не успел – рычащая серая масса уже навалилась на поверженного кавалера. Сержант пришпорил коня и уже направился в рукопашную, но агент Бенет выбежал вперед и, стреляя из своей винтовки от бедра, пробивая выстрелами сразу с десяток тел, отчаянно закричал:
– Мэтр Юлет! Назад!
Валерия Ивет резко обернулась на крик, но не сразу поняла, что случилось. Она видела только, что сержант Юлет отчего-то не послушался Бенета и хотел было спрыгнуть с седла, чтобы руками растащить набросившуюся на брата Мартина толпу, как храбрая женщина догадалась, что произойдет, если не остановить его, бросилась вперед и повелительно крикнула:
– Брат Корнелий! Отставить! Ко мне!
Сержант опомнился и, ударив обратившимся в простую булаву разряженным лучевым жезлом очередного подвернувшегося гомункула в голову, развернул коня прочь от дома. Мертвые было подались следом, но раскатисто прогремела очередь выстрелов, массивное, с толстым диском обоймы в прикладе ружье в руках Валерии Ивет прыгнуло вверх и несколько разорванных в клочья зажигательными снарядами тел вспыхнули ослепительным пламенем, поджигая идущих рядом. Со щелчком выпал отстреленный магазин. Валерия ловко перезарядила ружье и дала еще один залп, отгоняя от израненного, едва переставляющего ноги коня сержанта Юлета, угрожающе рычащую, готовую разорвать его толпу.
Когда сержант подъехал к остальным, все увидели, что сам он едва держится в седле, его броня покрыта вмятинами от мечей, пуль и пик, а лошадь едва способна идти – чепрак порылся какой-то черно-зеленоватой жидкостью, а при каждом движением откуда-то из-под кожи доносился натужный механический, похожий одновременно на вой и стон, скрип. Сержант спрыгнул с коня и, оторвав от плаща еще держащуюся за полу отрубленную руку, коротко спросил:
– Где капитан? – его глаза были пусты, голос спокоен. Перед боем он принял двойную дозу лекарства.
Валерия Ивет обхватила его плечи руками и уткнулась лицом в грудь. Секунду мрачный сержант стоял ничего не понимая, потом его рука в черно-зеленой латной перчатке словно нехотя поднялась и обняла ее плечи.

***

Как раз в это время кавалер Вайриго подошел к той самой застекленной двери.
Все-таки не послушавшись приказа рыцаря, кот Мякк догнал его по пути и, чтобы не проваливаться в глубокий снег, мурлыча, метким прыжком вскочил капитану на плечи, чуть не опрокинув его.
– А, это вы, мэтр Мякк? – с улыбкой почесывая мохнатую шею кота, спросил старый рыцарь, прикрываясь щитом от колючих веток шиповника. По следам агента Роместальдуса и его группы он продирался через куты живой изгороди, – вы, конечно монастырский кот, но, я все удивляюсь, почему вам до сих пор не знакомо слово «послушание»?
Пробираясь протоптанной агентами тропинкой он свернул за угол и поднялся к балюстраде летней гостиной, где трое полицейских в недоумении стояли перед прозрачными дверьми, рубя топором в попытке выбить их, а за стеклом метался разъяренный, не знающий как ему выйти Турмадин. Все стекло было покрыто трещинами, но все равно оно не поддалось ни ударам держащего в левой руке отломанную спинку от стула, которой он пытался разбить стекло, рыцаря ни обескураженным, бестолково рубящим неразбиваемое окно полицейским. Капитан Вайриго сразу оценил ситуацию и, растолкав всех, подойдя в упор к стеклянной двери, быстро вынул из кобуры под плащом короткоствольный револьвер и, проломив выстрелом стекло там, где должен был быть замок, сунул в пролом руку и надавил на кнопку. Стеклянная дверь отошла чуть в сторону. Полицейские так и раскрыли рты от изумления.
– Как вы ее…– спросил кто-то.
– С благословения, – сосредоточенно отозвался кавалер и рывком распахнул дверь.
– Скорее! – призывая к раненному, в отчаянии закричал Турмадин, – он умирает!
И подхватил за плечи лежащего в кресле детектива Бирса, который уже впал в забытье и только тяжело и часто дышал.
– Знакомое лицо, – приглядываясь к побелевшим губам детектива, словно был сосредоточен на чем-то совершенно ином, отстраненно произнес кавалер. Его обычная улыбка сменилась спокойной концентрацией. Он пригляделся к умирающему, положил руку ему на бок, потом достал из своей маленькой гербовой сумки на поясе металлический шприц с лекарством и вонзил его детективу прямо в солнечное сплетение, – скорее берите его, – бросил он ворвавшимся следом за ним в летнюю гостиную полицейским, – и бегите отсюда как можно дальше и быстрей.
И, не оборачиваясь, направился вглубь дома. Упрашивать покинуть дом никого не пришлось – с предостерегающими возгласами подхватив детектива Бирса, полицейские и Турмадин выбежали из гостиной. А по коридору навстречу орденскому кавалеру уже ковыляли выбирающиеся из подвала мертвецы. С сосредоточенным утробным шипением они вылезали в коридор, карабкаясь по кабелям, стенам и обломкам лестницы из того самого провала, который открылся когда обрушилась лестница, что отделила от группы Адама Роместальдуса Холека и Симону. Мертвая плоть сумрачно серела в тусклом свете мутных окон и сейчас на их скудно прикрытых драной рогожей телах отчетливо проступали свежие, наложенные неаккуратной иглой швы.
Кавалер Вайриго остановился, вынул из ножен короткий, но с трехручной рукоятью, похожий на тот, что был у Холека меч, словно примеряясь к оружию, покачал его в ладони, и шагнул вперед. С нескольких точных ударов отсеченные руки и головы попадали, на ковер, но когда капитан оказался у лестницы, из провала на него выбиралось нечто с тремя человеческими головами и четырьмя руками, причем две головы были пришиты заместо кистей двух рук.
– Пожаловал! – на разные голоса страшно закричали головы хором, – твой Бог не поможет тебе! Его нет!
Кот выгнул спину, страшно зашипел и отскочил в сторону, но кавалер не растерялся. Отточенным движением вонзив меч в деревянную стену, достал из кобуры на поясе свой кургузый барабанный пистолет с коротким крупнокалиберным дулом и хладнокровно наставив ствол прямо в рот средней головы, которая от столь бесцеремонного обращения только удивленно завращала глазами, прищурившись, не забыв прикрыться щитом от разлетающихся ошметков, выстрелил.
– Не переживайте, мэтр Мякк, это обычное вранье. Бог есть, – назидательно пояснил капитан коту, который довольно мяукнул в ответ и сделал такой вид, что иначе быть просто не может.
Отброшенное выстрелом чудовище опасно качнулось на краю пропасти, взмахнуло руками пытаясь балансировать на обрушенных ступенях, но головы перевесили нескладно сшитое туловище и монстр с возмущенным криком оставшихся двух глоток обрушился обратно в копошащуюся черной мертвой плотью темноту подвала. Падая, они попыталось крикнуть что-то еще, но полет был слишком коротким и очередная фраза, так и не успев начаться, окончилась жирным и гулким шлепком. Но кавалера уже не интересовала судьба покалеченного монстра. Они с котором  свернули в южный коридор к расположенной в центре дома лестнице.
Впереди были волки. Пробитая выстрелом пистолета агента Роместальдуса дыра в стене, уже занималась таким же тусклым и мертвенным как все в этом доме, пламенем. Отсыревшая деревянная панель горела плохо, но и она постепенно поддавалась разгорающемуся огню пожара. Волки с тяжелым шипением отдыхали, медленно регенерируя на ковре. Тот, что пострадал меньше всех, попытался поднять голову и огрызнуться, но кавалер Вайриго со звонким щелчком переломил ствол пистолета, зарядил в барабан полосатые желто-лиловые патроны и навел оружие на поверженных чудовищ. Грянули четыре выстрела. Волки затихли. С хрустом наступив вожаку между копчиком и задней головой на хвост, кавалер спокойно прошел мимо них, а через секунду, как только прогорели запальные трубки в патронах, а капитан уже шагнул дальше, на лестницу на второй этаж, за его спиной тела чудовищ вспыхнули жарким белым пламенем, а коридор наполнился терпким, жгучим фосфорным дымом. Даже кот расчихался, чуть не сорвавшись с плеча рыцаря, и чтобы удержатся, еще сильнее вцепился в плащ.
На лестнице на площадке второго этажа кавалера ожидало привалившееся к стене, словно решившее отдохнуть от боя, мертвое тело. Облаченный в красивую алую с зеленым мантию и манерный, покрытый дорогой чеканкой, какие могут позволить себе только по-настоящему богатые люди, доспех и шлем мужчина с аккуратной бородкой и коротким церемониальным жезлом в руке. Было бы странно увидеть, что этот достопочтенный и, несомненно, важный и влиятельный господин сидит в такой нелепой и несолидной позе прямо на полу, если бы не трехсантиметрового диаметра сквозная дыра, пробитая навылет в его шлеме. Кавалер Вайриго остановился перед ним и пригляделся к чертам умершего, словно ожидая чего-то. И умерший ответил ему. Поднял голову, уставил перед собой мутные, горящие полным страдания и муки разумом глаза и, скривившись в ироничной улыбке, шепча одними губами тихо, но твердо произнес:
– Сэр Вайриго… А вы разве не знали, что господин Зогге предлагает бессмертие? Вы стары, сколько вам еще осталось? Стоит попробовать.
И начал подниматься с пола на ноги.
– И не предлагайте, сэр Брайго. Вряд ли есть что-то хуже, чем бессмертие с выбитыми мозгами – брезгливо поморщившись, ответил ему капитан.  Достав меч, он метким ударом срубил голову восставшего мертвеца, и  пинком отправил ее в лестничный пролет, так и, оставив бестолково шарить руками в ее поисках беспомощно упавшее на четвереньки тело.
Отсюда лестница вела наверх и в коридор – на север. Пытаясь понять, откуда в наполненном страшными звуками восставших мертвецов доме слышится шум драки, кавалер постоял немного и, посоветовавшись с котом,  решил пойти наверх – снизу, с первого этажа, за ним уже поднималась целая толпа.

***

Холек и Симона дошли до второй лестницы – на третий этаж. Тут все двери были заперты, и путь был только один. Переглянувшись, они улыбнулись друг другу и начали подниматься наверх. Стреляли где-то совсем рядом, но никто не преградил им путь. На третьем этаже тоже был пустой и сумрачный коридор, но в конце возвышались блестящие свежим лаком, так контрастирующие со всем царящим вокруг запустением, панели роскошных двухстворчатых дверей. С обеих сторон коридора были пробиты окна, за которыми желтели грязные, с подтеками стены дворов-колодцев, а над крышами синело пронзительное зимнее небо. Но посмотреть, что творится внизу, не было никакой возможности – высокие и широкие, грязные, с облупившейся краской подоконники надежно отгораживали от пола высокие обшарпанные, но еще сохранившие следы былой роскоши резные рамы. Но ни Холеку, ни даже любопытной Симоне совершенно не хотелось лезть на них, чтобы посмотреть вниз – доносящееся из-за мутных стекол неприятное, утробное чавканье, и запах едкого химического дыма явно свидетельствовали о том, что там, творится нечто абсолютно омерзительное и небогоугодное.
– Это бальный зал, о котором говорил сэр Роместальдус, – указывая на блестящие, свеженачищенные ручки дверей пояснил Холек. И, кивнув Симоне, с готовностью сжав в руке меч, направился вперед. Но они не прошли и до середины коридора, когда за их спинами с грохотом распахнулась еще одна дверь и, резко обернувшись, следователь и девушка увидели, что вся комната за ней полна молчаливо стоящих на пороге мертвецов. Опустив руки, они стояли и смотрели перед собой застывшими, пустыми глазами, словно ожидая чего-то. Холек и Симона развернулись и, выставив перед собой оружие, попятились к створкам высоких парадных дверей в конце коридора. Но, когда они оказались совсем рядом и Симона хотела было взяться за их роскошные, начищенные, натертые воском ручки, внезапно словно подул вязкий и затхлый, как тягучие и липкие, кишащие неведомыми костистыми и кожистыми монстрами волны Мертвого моря из видений на сеансе маркиза Димстока ветер, дверь распахнулось сама собой, и тяжелый, удушающий порыв втолкнул следователя и девушку в большую паркетную залу.
– Ну, вот вы и сами пришли ко мне, принц-изгнанник Марк Вертура, или как вас там еще зовут? Мэтр Холек? – услышал он знакомый, одновременно таинственный и насмешливый голос и, поднимая меч, стремительно обернулся к нему.
Сидя в старом высоком кресле в дальнем конце зала у окна их ожидал хозяин дома. Рядом с ним на широком подоконнике лежала раскрытая книга, и тут же какой-то журнал в, в который он вел записи карандашом, заглядывая в установленный на деревянном ложементе и покоящийся на мягкой лиловой ткани, сияющий, наверное, магический шар. Казалось, ничего не изменилось в облике этого человека за эти месяцы – все те же развязно-узкие штаны, все тот же одновременно щегольской и шутовской короткий плащ, на лице точно такая же, как на балу, возможно еще из Димсток-тулла, черная полумаска не позволяющая угадать образ. Если, будучи отравленным дьявольским напитком Юмы Димсток, тогда на балу, Холек не мог бы сказать точно, какие черты были у маркиза Эф, отчего-то теперь он точно знал, что перед ним именно он.
При появлении гостей, маркиз отложил карандаш и поднял на вошедших полный насмешливой силы и презрения взгляд. С грохотом распахнулась дальняя дверь зала и в помещение вошли еще двое. В одном Холек безошибочно узнал господина Гимильбара, а в другой – Юму Димсток.
– Все злодеи в одной комнате, – криво улыбнувшись и поудобнее перехватывая меч, грубо крикнул им Холек, – как в книжке.
– Увольте, сэр Вертура, или уже Эмрит, как вас там, – ласково отмахнулся маркиз и со сладкой улыбкой добавил, – хромой кошатник, и старый кривляка как всегда опаздывают!
– Не опаздывают, а задерживаются! – раздраженно парировал Холек, делая шаг вперед. Шесть глаз с интересом и ожиданием смотрели на него. И вдруг половица под его сапогом неприятно скрипнула и подломилась. Пол начал проваливаться и, заметив эти напряженные злорадные взгляды, следователь едва успел отшатнуться назад, чтобы не упасть в пролом, а Симона схватила его за руку и потянула за собой, чтобы он не оступился на краю разверзшийся под его ногами кишащей какими-то движущимися телами пропасти. Заглянув вниз, он в ужасе отшатнулся от образовавшейся в паркете дыры – там, в полутьме, сверкая разбухшими жирными боками, среди каких-то мягких вялых кусков плоти, копошились огромные лоснящиеся, чуть пульсирующие туши. Почуяв теплую, свежую жертву, они задвигались быстрее, засуетились, направляя вверх свои белесые слепые головы, и, поднимаясь над прогрызенными насквозь телами, подались вверх и, приглядевшись, следователь содрогнулся от омерзения – всю комнату ниже зала, а может и зал на первом этаже, а может и подвал заполняли омерзительные и белесые гигантские мясные черви. Один из них, окруженный каким-то потусторонним удушающим смрадом поднялся особенно высоко и уже высунулся из пролома, как Симона шагнула вперед и, взмахом меча с густым мокрым шлепком разрубила его.
– Пугаете, маркиз Димсток? – близоруко щурясь перед собой, словно передразнивая его нахальлно-театральный тон, спросила она с улыбкой – было бы чего бояться, раз пугаете, значит, большего сделать не можете.
Из пролома уже показывались другие черви, и лицо маркиза Димстока не изменилось, но какое-то легкое сомнение повисло в воздухе. Юма, как и в тот злополучный вечер, все в том же нарядном платье с вышивкой, все с той же кокетливой прической, внимательно смотрела на гостей. Ее беленое, с малиновыми румянами на щеках и лбу лицо было безмятежно спокойно, а на губах играла легкая улыбка, но волчьи глаза горели каким-то диким алчным, словно подчеркивая разницу между оболочкой человека и внутренним содержанием оборотня, огнем. Приглядевшись, Холек ужаснулся – сейчас в них больше не было ничего человеческого – лишь ненависть, похоть и всепоглощающая желто-алая злоба, сжигая ее разум какой-то запредельной космической яростью и болью воплощенного и запертого в человеческом теле демона, изливались из этих подведенных лиловыми тенями, обрамленных пеньками подрезанных ресниц глаз. Господин Гимильбар, напротив, был очень сосредоточен. Он сверился с каким-то прибором в руке, нажал какие-то кнопки, которые тут же поменяли цвет под его тонкими, затянутыми в серебряные перчатки мажордома пальцами и внимательно уставился на гостей.
– Иногда мне хочется убить кого-нибудь, – серьезно и спокойно поделилась с Холеком мыслями Симона и, взяв его, за руку добавила, – обычно я сдерживаюсь, но сейчас надо просто взять и убить. Пойдем, ты сильнее меня, мне понадобится твоя помощь.
И, обойдя провал, она зашагала вперед. Сосредоточившись на своих ощущениях чтобы вовремя отскочить назад, если они попадут в новый пролом, крепко держа за руку Симону, Холек двинулся рядом. Его сердце сжалось в предчувствии новой ловушки, но, сколько бы оно не колотилось, грозясь вырваться из его груди, он ни на шаг, ни на полшага не отстал от нее. Ее аура уверенности, разливающаяся в воздухе, словно снова вдохновила его и избавила от начавшего было брать верх страха опасности, лицо же маркиза наоборот начало меняться. Вначале он одарил их самодовольным и насмешливым взглядом, но тот совершенно не смутил девушку. Она продолжала шагать вперед, не боясь новых ловушек, шла спокойно и уверенно, не обращая внимания на то, как опасно трещат под ними половицы, и по мере приближения к трону маркиза, уверенность покинула уже и его свиту и его самого. Первой занервничала, заморгала и бросила беспокойный взгляд на маркиза Юма Димсток. Отчаянно застучал по кнопкам на совеем  приборе господин Гамильбар, а сам грандмастер иллюзионных искусств напряженно наблюдая за приближающимися героями, словно не ожидая такого расклада и не зная как защититься в таком случае, тревожно закусил губу, словно придумывая какой-то новый план. И с каждым шагом Симоны его лицо приобретало все более озадаченное выражением пропорционально тому, как по мере приближения к врагам с каждым шагом теперь усиливалась, словно росла и крепла уверенность Холека. Теперь он не боялся ни маркиза, ни Юмы, ни поднявшего на них от своих приборов полный недоумевающей ненависти взгляд господина Гамильбара, потому что сейчас он снова видел вторым зрением, как серебристая с лиловым отливом драконица расправляя свои могучие фиолетово-серые крылья, с неумолимостью бури, шагая рядом с ним, надвигается на этих мелких и несоизмеримо слабых по сравнению с ней злодеев чтобы неминуемо испепелить их ударом молнии или прихлопнуть, переломать их всех хвостом, и наэлектризованный шлейф силы ударной волной расходился за ней по заду, наполняя его грозным и тяжелым ощущением надвигающейся непогоды.
До маркиза уже оставалось едва ли меньше нескольких метров и он было склонил голову и оскалил заячьи зубы в последней улыбке, делая отчаянный вид, что герои вот-вот уже точно попадут в его ловушку, но и это не помогло и его наглая улыбка сама собой сменилась каким-то отчаянно-испуганным выражением вмиг исказившим весь его и без того омерзительный облик. А господин Гамильбар бросил полный ожидания взгляд на хозяина, который вмиг потерял всю свою самоуверенность и ответил ему таким же недоуменным кивком и быстро-быстро затряс головой. Гамильбар отчаянно ткнул пальцем в прибор, демонстрируя, что он делал все что мог, но ничего не произошло, зато догадалась Симона.
– Искажение пространства и времени, – спокойно пожимая плечами, пояснила она. Что-то слегка злорадное появилось в ее голосе, но только слегка, и она, остановившись, не дойдя до маркиза нескольких метров, добавила, словно объясняя ему, – ваши электрические машины с вашей магией не работают.
– Гамильбар! – теряя выдержку злобно и резко выкрикнул маркиз Эф, и его интонации сорвались на визг, он сжал искаженные яростью губы, вскинул кулаки, и верный лакей, беспрекословно повинуясь его приказу и жестам, выхватил из-под плаща изогнутый алый серп – ритуальное оружие языческих жрецов, быть может, то самое, под которым погиб настигнутый в задымленных, полных отчаянных криков о помощи и пламени, коридорах пылающего Димсток-тулла младший сын маршала Гарфина, Пафнутий, и умелым движением заведя его за спину для удара, бросился на Симону. Холек едва успел приметить в этих легких стремительных движениях отточенное годами мастерство и, расслабив пальцы на эфесе, уже приготовился отразить удар, но Симона чуть сжала его пальцы, призывая не беспокоиться, и склонив голову, встретила бегущего на нее внимательным взглядом. Она даже не подняла меч, когда стремительный как уродливый воздушный червь, господин Гамильбар оказался в паре метров от нее, даже не моргнула глазом, когда пол под метрдотелем, мажордомом и коварным лакеем-убийцей проломился и он, отчаянно вращая ничего не понимающими, еще жаждущими кровавой расправы, глазами начал проваливаться в темную зловонную бездну логова могильных червей, вскинувших головы навстречу новой, падающий прямо к ним, живой и теплой жертве. Секунду было тихо – наверное, господин Гамильбар не сразу понял, что провалился в собственную ловушку, но потом откуда-то из подпола раздался долгий и пронзительный, полный отчаяния, страха, омерзения и боли вопль. Симона сжала пальцы Холека и повела его дальше. Они обошли провал, когда маркиз Эф вскочил со своего кресла и, наведя на них свой жезл, яростно и отчаянно выкрикнул:
– Ни шагу дальше!
– Еще чего, может мне еще развернуться и уйти? – занося меч, с легкой игривой издевкой спросила Симона. Холек тоже начал поднимать свое оружие, как вдруг почувствовал, что что-то изменилось в окружающих его стенах. Юма сделала жест ладонью, взгляд ее глаз стал совершенно невыносим, словно налившись жгучим мучительным огнем. Длинный меч в руках следователя начал рассыпаться. л езвие на глазах покрывалось ржавчиной и сыпалось рыжим пеплом. Обернувшись, он с изумлением увидел, что и без того старые и прогнившие стены и потолок начинают меняться, приобретая еще более гнилые и тошнотворные оттенки. Как пучится пузырями, лопается и с треском отваливается со стен штукатурка, с сухим мертвенным треском встает и расходится волнами паркет, а и без того ветхие шторы на окнах истлевают прямо на глазах, обращаясь грязными и уродливыми черно-серыми лохмотьями. Где-то позади, за спиной Холека, сорвавшись с потолка, упала и со звоном проломила паркет большая стеклянная люстра – казалось, что сама магия, которая поддерживала этот дом, начала меняться, отступая и концентрируясь в жгучем взгляде ведьмы, чтобы обрушиться на героев и обратить их в пепел. Юма Димсток даже было извлекла из складок платья похожий на отсоединяющийся хвост кнут, но Симона повелительно приказала ей:
– Только попробуй, – и та, в страхе и ненависти, ломаясь всем телом, попятилась к дальней двери в углу.
– Рах! Рах! Абуль! Джабраил! Дайте мне силу! – пытаясь сохранить остатки самообладания, возвысил голос маркиз, и, воспользовавшись замешательством Холека, отчаянно замахал жезлом, рисуя перед собой очередную невидимую преграду, но было поздно – следователь уже привычным движением, вынимал из ножен свой «Дамский угодник» и, отпустив руку Симоны летел на него и неминуемо достиг бы цели, если бы внезапно маркиз не сделал невиданное – отшатнувшись, он поймал за плечо отступающую от Симоны Юму и со всей силы толкнул ее на Холека, так, что это предало ему ускорение, и он оказался у самой двери. Следователь даже не сразу сообразил, что на самом деле произошло – его рука подалась вперед, и короткое лезвие без сопротивления встретило мягкую горячую плоть. Женщина с тихим томным вскриком повисла на клинке и подалась вперед так, что пронзившая ее рука Холека уперлась в ее расслабленный нежный живот, а грудь встретилась с его грудью. Следователь хотел было отшатнуться, когда до омерзения приторные, напоенные благовониями и парфюмерными маслами, выбившиеся из прически кудри, упали ему на лицо, а мягкие кружева начали щекотать запястья, но было поздно.
Всем своим ставшим непомерно большим для ее обычного человеческого роста весом она придавливала его к полу. Он чувствовал ее похожее на ветер в летних розовых зарослях дыхание, ощущал теплоту и мягкость цветущего женского тела, видел перед собой ее полные желания и безграничной похоти глаза, слышал ее тяжелые вздохи и ужасался, насколько они тошнотворны в сложившейся ситуации и подобной, гипертрофированной форме. Он попытался сбросить, спихнуть ее в сторону, но все было бесполезно – обхватывая его мягкими и отчего-то показавшимися ему лишенными костей руками, она увлекала его на пол, а по его рукам уже текла теплая и липкая, брызжущая фонтаном из вспоротого мечем живота кровь. Он было с ужасом осознал, что только что убил женщину, но громыхнула захлопнутая за сбежавшим маркизом дверь и, бросив взгляд в сторону, он увидел, как Симона бежит за ним и рывком распахивает ее.
– Не открывай! – попытался было Холек, но коварная Юма подняла тонкую руку с приторным, удушающим зловонием дорогих духов платком и непомерно сильным и безжалостным для такой тонкой и бескостной руки движением засунула его следователю в рот.
– Уйди! – зарычал Холек, вскочил на четвереньки и попытался отпихнуть ее прочь, но Симона уже открыла дверь, и порыв страшного, устремившегося в нее ветра бросил обоих на рассыхающийся паркет – разница в давлении здесь и где-то там, снаружи, была столь огромна, что Холек с размаху упал на взвизгнувшую Юму и больно придавив ее локтем, в последний момент, вскинув голову, увидел, нет, скорее почувствовал что там, за дверью бушует страшный тропический шторм, как потоки теплого, почти раскаленного, полного влаги и брызг воздуха пронизывают почти черное штормовое небо, как упругие, словно стальные тетивы множества арбалетов и луков струи гнутся под напором вырывающегося из двери ветра. Как внезапно весь затхлый воздух Дома на Окраине, срывая плашки паркета, обрывки занавесок, осколки вмиг разбившихся вдребезги, сброшенного со стойки магического шара маркиза и окон, куски штукатурки и обломки рам, приходит в движение, засасывая за собой все, что можно оторвать и унести в этот ревущий бурей, вращающийся черным жарким смерчем поток. Опрокидывая стул маркиза Димстока, разрывая его книгу и журнал в клочья, он потянул вперед и Холека, срывая его прочь с раздавленной, уже жалобно стонущей, хватающейся за разбитое локтем следователя лицо Юмы. Он попытался подняться на ноги и броситься вперед, потому что он внезапно понял, что сейчас случится что-то очень важное и очень плохое, но было поздно.
– Симона…– протягивая руку, позвал он, но Юма потянула его вниз, прижала его голову к своей большой мягкой, едва прикрытой тонкой кружевной тканью груди и обхватила его своими до тошноты длинными и мягкими ногами, так, что Холек не видел, как удивленная Симона покачнулась на пороге и заглянула в бездну. Казалось, ее голова закружилась от высоты, обрывающейся за дверью и величия тех пейзажей, что открылись ей по ту сторону. Наверное, полагая, что это очередная иллюзия она сделала шаг и, поток ветра, подхватив ее за широкие рукава и длиннополые одежды, потянул ее вперед, увлекая за собой в ревущую горячим беснующимся ливнем мглу. Фиолетовый плащ мелькнул наполненными ветром крыльями и она, только и, успев развернуться вполоборота, даже не пытаясь ухватиться свободной рукой за раму двери, бесшумно исчезла в черных ревущих потоках шторма. Подняв голову, Холек только и успел проводить взглядом ее черно-лиловые изумленные глаза, взметнувшиеся по ветру, широкие, подвязанные для фехтования рукава светло-лиловый мантии и белый – кину,  и протянутую к нему словно пытаясь позвать с собой, руку в синей высокой, до середины запястья, перчатке с тесненными по коже декоративными пузатыми драконами.
– Симона! – отчаянно позвал Холек и, подчинившись этому зову, словно обретя новые силы, со всей злостью ударив Юму Димсток латной накладкой для защиты рук по лицу, буксуя, давя локтями и коленями ее красивое тело, силясь догнать этот уносящий от него его возлюбленную шторм, бросился следом, но опоздал. Повинуясь волшебной силе, или очередному порыву ревущего ветра, тяжелая дверь захлопнулась с грохотом пушечного выстрела, а когда, отскочив от удара, снова распахнулась, за ней вместо ветреной мглы чернел гадкий узкий и темный коридор, в котором с ликующим поклоном, ослепительно улыбаясь Холеку своей заячьей улыбкой, стоял и насмехался маркиз Эф, в театрально-магическом жесте, словно ожидая оваций, вскинув руки над головой.
Ослепленный осознанием свинского чувства собственной сообразительности и величия – как легко оказалось избавиться от могучей драконицы, или мыслями о том, что он теперь сделает с оставшимся с ним один на один Холеком, он не обращал внимания, что за его спиной, подняв над головой необъятные жирные ручищи, пятится высокий, черноволосый с кожей цвета белых мясных червей из подвала, толстый и уродливый старик. Из темноты коридора, наведя на него свой пистолет, неумолимо-грозной, исполненный сосредоточенной серьезности, надвигался маленький агент Роместальдус. Мрачный маленький старичок сурово взирал на свою жертву ледяным немигающим взглядом хищной, приготовившейся к удару птицы. Пистолет плясал в его руке, целясь своему противнику то в голову то в грудь, а облик был исполнен немой готовности, но как только он увидел, что Холек один и Симоны нет рядом с ним, его лицо изменилось. В глазах промелькнуло отчаяние.
– Где Адель Эмрит?! – выглядывая из-за толстого брюха, с яростью выкрикнул он, – что с ней???
– Ты как всегда все испортил Кусач! Видишь, ее уже нет! Мои черви сожрали ее! – тыча пальцем в сторону дыры в полу, страшно прокричал магнат Зо, и Холека охватило омерзение. Он заметил, что у магната совершенно черные, как длинные черные волосы, зубы и пальцы без ногтей, – все кончено. Ты сам испортил все! Ты опять в дураках. Ты никого не смог спасти! Все твои советы, все планы обернулись дерьмом, как для твоего любимого герцога, так и для всех других и только обрекли их на смерть, подтолкнули в ад, на потеху мне! А я все также уважаем, влиятелен и богат! И ты же знаешь, что тебе не убить меня! Ты ничего не смог сделать, ни в Гирте, ни в столице. Я прожил не одну тысячу лет, неужели ты первый и последний кто пытался встать на моем пути?
И, глядя на разгром в зале, злобно бросил маркизу через плечо:
– Димсток! Ты убил ее?
– Убил, убил! – поднимая на Холека свой жезл, с отвращением, нервным фальцетом выкрикнул тот, – она убила Гамильбара! Откуда она такая вообще? Юма ко мне!
И, заметив темные пятна крови, залившее все бальное платье и лицо ведьмы, с ненавистью махнул рукой в сторону Холека. Тот так и не успел ничего сделать, как удар огромной силы поразил его в грудь и с грохотом доспеха о разбитый паркет опрокинул навзничь, отбросив к стене.
Последнее, что слышал оглушенный контуженый следователь, был громовой раскат выстрела и грохот с которым сорвались с петель и повалились на паркет парадные, те самые, через которые Холек и Симона вошли в зал, двери. Все кто мог, обернулись на звук. На пороге, опустив дымящийся пистолет, мрачно кивая агенту Роместальдусу, стоял капитан Вайриго. Черный доспех с зелеными крестами тускло поблескивал под плащом. Его лицо дышло спокойствием. Кавалер слегка прикрыл глаза и, словно пытаясь подобрать нужные слова, тяжело и мучительно вздохнул.
– Как всегда решили сделать все сами, сэр Роместальдус? – смахивая с лица кромкой щита упавшую на глаза прядь длинных седых волос, медленно проговорил он, – а зря. Если бы вы дождались меня, все было бы гораздо проще, но теперь этот штурм будет стоить не один десяток жизней.
– Ха! Даже ваши друзья презирают вас за ваши самонадеянность, гордыню и глупость! – снова ткнул в агента Роместальдуса пальцем магнат Зо. От слов капитана Вайриго его лицо расплылось в самодовольной и мстительной улыбке, – вы жалкое ничтожество! Вы думаете, что если вы нашли ее раньше нас, значит, вам удастся спасти ее? Думали, что в одиночку сумеете остановить нас? Вы дурак! Вы сами привели ее! Сами сделали все, чтобы закончить нашу миссию! Моя месть свершилась! Теперь все будет иначе, а вы просто круглый идиот! Вы такой дурень, что имея все возможности и силы ни разу так и не спасли никого!
И он смачно и тяжело плюнул в лицо шпиона, промахнулся и попал ему в грудь. Но агент Роместальдус ничуть не смутился этого. Поджав губы, он с презрением глядел на ломающегося перед ним толстяка. Весь его облик источал уверенность и ледяное спокойствие.
– Нет, – твердо покачал головой он, – все было просчитано до тебя. Не знаю уж, сколько тебе лет, восемьсот или двенадцать, но сегодняшний день для тебя будет последним.
И, склонив голову набок, мстительно оскалился и нажал на курок пистолета. Грянул выстрел. Нога магната подломилась ниже колена и с брызгами желтой, похожей на ту, что выливалась из раздавленных могильных червей жижи, лопнула и разлетелась влажными зловонными ошметками. Магнат зашипел и начал заваливаться набок. Но он так и не успел упасть до конца – агент выстрелил во вторую ногу, в бедро, так что оторванная ударом, она отлетела в сторону, а магнат обрушился вниз и с противным маслянистым шлепком ударился лицом об пол. В обрубках его ног, в бледно-розовом гниющем мясе копошились отвратительные желтовато-белые черви, и, казалось весь зал, несмотря на морозную свежесть и выбитые окна, вдруг наполнился тяжелым смрадом заваленного гниющими трупами морга. Агент Роместальдус покачал головой, хладнокровно навел пистолет в затылок своей лежащей ничком в луже омерзительного гноя жертве, и хотел было выстрелить в последний раз, но магнат вскинул к нему приплюснутое от удара об пол лицо и, страшно расхохотавшись:
– Ты думаешь, почему никто не мог меня убить все эти годы? И у тебя ничего не получится!
Опрокинулся навзничь, застрекотал, засвистел, зазудел как муха или другое большое и гадкое насекомое и, извиваясь всем телом, с головой нырнул в дыру с червями, куда совсем недавно провалился господин Гамильбар.
Агент Роместальдус же, не медля, держа на прицеле маркиза Эф, выхватил из поясной сумочки цилиндрическую, с истершейся машиной маркировкой склянку с кольцом. Как герой приключенческой фантастической книжки распахнул беззубый рот, но, словно вовремя спохватившись, протянул бомбу маркизу и, грозно выкрикнув:
– А ну мерзавец, дергай! – угрожающе сунул пистолет маркизу в нос.
Так и не успевший собраться с мыслями грандмастер иллюзионных искусств машинально потянул за кольцо, выдернул чеку, а агент ловко забросил бомбу в логово червей. Зашипело, вспыхнуло и из-под пола отвратительно потянуло гнилым жженым мясом.
– Я догоню! Вяжите этих! – крикнул агент Роместальдус кавалеру Вайриго и, не обращая внимания ни на отшатнувшегося прочь с поднятыми руками, еще держащего в пальцах кольцо, маркиза Эф, ни на внимательно наблюдающую за сценой с пола Юму Димсток, прыгнул в провал следом. Кавалер мрачно кивнул ему и молча направился к растерянно стоящему посреди залы, заглядывающему в дыру в паркете маркизу. Тот медленно развернулся к кавалеру и брезгливо бросил в пролом, где исчез агент Роместальдус, кольцо от гранаты. Юма, тяжело дыша, поднялась на четвереньки, схватилась, подтянулась, откинулась на подоконник и теперь наблюдала за сценой обессиленным, словно истомленная целым гаремом чернокожих рабов-любовников, взглядом за происходящем через пряди соблазнительно упавших на лицо волос. Холек лежал на полу, опрокинувшись спиной на паркет и, упираясь локтями, пытался отползти подальше от нее, но на него никто уже не обращал внимания. Маркиз и его подельница смотрели на капитана, который снова поднял пистолет и ускорил шаги. Кот спрыгнул с его плеча и теперь важно шел рядом. В руках маркиза Эф сверкнул его магический жезл.
– Вы изволили сбежать с нашей прошлой встречи? Где ваш секундант? – спросил кавалер, – ваша приспешница, кажется ранена. Ваш компаньон покинул вас. Мы остались один на один…
– Больше дела, меньше слов!– фальшиво улыбнувшись своей заячьей улыбкой, за которой уже даже он не мог скрыть растерянность и страх, словно подбадривая себя, нахально выкрикнул маркиз, сделал театральный выпад и по-петушиному резко и высоко выкрикнул, – ап!
Из набалдашника жезла ударил желтый луч, но капитан сделал стремительный шаг в сторону и луч, пробил стену слева от него. Маркиз сделал второй выпад, но капитан прошел три шага вперед, не пытаясь уклониться, и на этот раз стена загорелась справа от него, напротив того места, куда он должен был отступить если бы повторил маневр. Маркиз направил атаку по центру и капитан Вайриго заслонился щитом с изображением черного гербового кота. От удара щит покрылся трещинами и начал рассыхаться прямо в руках кавалера. Рыцарь отбросил его прочь, достал револьвер и выстрелил с левой руки, но пуля сгорела в синем сиянии, невидимой стеной заслонившем маркиза, оставив за собой в воздухе едкий фосфорный след. Набирая скорость, кавалер обошел дыру, куда провалился господин Гамильбар и где исчез магнат Зо. Маркиз Эф сделал пас рукой. За спиной капитана в дверях появились гомункулы и, вытянув вперед свои кровожадные руки, было бросились в зал следом за рыцарем, но тот сделал вольт и два раза выстрелил в пол за своей спиной. Прогнивающие перекрытия не выдержали ударов фугасных патронов и с треском рухнули, увлекая за собой в червивую полутьму прожорливых, мчащихся на подмогу своему господину чудовищ. А маркиз, воспользовавшись заминкой, уже начал рисовать свою сеть, в которую еще во время сорванного сеанса попал Холек, как позади него Юма истерично и хрипло взвизгнула:
– Евпидор! – отчаянно завизжала, застонала Юма Димсток. Маркиз стремительно обернулся и от изумления растерял концентрацию. И было от чего. Уже поднявшийся на ноги и неумолимо надвигающийся на нее с обнаженным мечем Холек тоже замер от изумления. Вскинув перед собой обожженные руки, ведьма с отчаянным криком взирала на свои согнутые конвульсиями ладони и запястья, наблюдая, как ее кожа в тех местах, где ей не повезло схватиться за броню Холека, краснеет на глазах, а следом набухают и тут же лопаются кровавой жижей, оставляя после себя страшные, сочащиеся зловонны гноем волдыри ожогов.
– Так, так, так, – прошипел грандмастер иллюзионных искусств и его глаза изменили свой цвет. Если раньше они были просто темно-серыми, то теперь стали оранжевыми и фосфоресцирующими, – а старик не так-то прост! Оставил сюрприз!
Он поднял было на Холека руку, но что-то изменилось в его жестах. Он качнулся и едва удержал равновесие, так и не нанеся удар, и замер, нацелив свой жезл на следователя.
Секунду оба стояли друг напротив друга, моргая. Обессиленный контуженый Холек тяжело и хрипло дышал, пытаясь собраться и броситься в наступление. Маркиз медлил, держа его на прицеле.
– Вижу, вы такие упорные! Ну, нам пора! Попробуйте, догоните! – стараясь напоследок не потерять лицо, картинно бросил маркиз кавалеру, который кружился в бешеном танце, рассекая мечем невидимые путы, и неумолимо приближался к своей жертве. Грандмастер иллюзионных искусств театрально поклонился и снова нацепив на свое лицо противную самодовольно-слащавую улыбку, взмахнул полой фиолетового плаща. Что-то вспыхнуло, хлопнуло, треснуло и, когда Холек протер свои ослепшие, обожженные глаза, то только и успел заметить, что маркиз пытается увлечь за собой визжащую от ненависти, злобы и боли обожженную, обезображенную до неузнаваемости Юму в новообразовавшуюся в стене дверь, а капитан Вайриго медленно-медленно, словно неторопливый музыкант, разучивающий очень сложное и быстрое произведение, достает из-под плаща похожий на тыкву с голубыми светящимися, выпуклыми прожилками предмет и, нажимая на черенок, бросает ее в портал следом. Холек оскалился, глядя, как на его глазах дверь захлопывается, а за ней исчезает наглая, ликующая улыбка удачно избежавшего заслуженной кары злодея, еще не осознавшего, что за расплата ожидает его всего спустя несколько минут…

***

За дверью располагался хорошо обставленный кабинет Черного Доктора. В камине ровно горел разведенный предусмотрительным прислужником огонь. Полки с книгами, тяжелые алые портьеры на окнах, золотые канделябры изящно дополняли интерьер, предавая ему по-особенному домашний и одновременно мистический уют. Здесь ничто не напоминало о гремящей по ту сторону захлопнувшейся двери портала битве. Вся обстановка дышало покоем, а тяжелый аромат курящегося в бронзовой чаше на столе сандала навевал мысли об отдыхе на мягком и низком диване в углу. Разгоряченные и окровавленные, Юма Димсток и маркиз Эф влетели в комнату и очутились посредине дорогого ковра, покрывающего пол. Мановением жезла грандмастер захлопнул за собой дверь.
– Моя мышка! – воскликнул маркиз. Он запоздало навел свое оружие на укатившийся в угол роскошной комнаты Черного Приюта заброшенный следом кавалером Вайриго шар, но тот только жалобно взвизгнул и, блеснув напоследок своими стеклянными ребрами затих.
– Вот пшикмейстер! – с презрением выдохнул маркиз, театрально отмахиваясь жезлом, он схватил Юму за талию и, невзирая на все ее раны, привлек ее разгоряченное тело к себе, а она в ответ громко и похотливо застонала, вцепляясь в его плащ и словно в изнеможении упала на колени, хватаясь руками за пояс и прижимаясь лицом к его бедрам.
– Мой лорд! Ваша летучая мышка! – застонала она в исступлении, разрывая ткань его одежды.
– О да! – запрокидывая голову и выгибая спину, завыл на весь дом маркиз, – я весь горю!
И его дикий полный ликующий похоти возглас потряс роскошный кабинет, посреди которого он стоял на дорогом ковре с разорванными, упавшими к высоким сапогам штанами, при этом в маске, шляпе и плаще.
– О да! – надрывно застонала Юма, вторя своему господину и, откинув голову, тряхнула растрепанными волосами и широко распахнула рот, замахиваясь как агент Роместальдус на чеку гранаты, но совершенно не для этого.

***

– Упустили! – прохрипел Холек и, спотыкаясь, бросился к двери. Рывком распахнув ее, он с отвращением отшатнулся, обнаружив что за ней темнеет какой-то черный бездонный колодец, где к вою ветра примешивается чей-то далекий и мучительный стон.
– Господь не упустит, – ободряюще положил ему руку на плечо пожилой кавалер и заглянул в провал, – но нам надо спешить.
И он достал из сумки массивный алый патрон и зарядил его в револьвер.
– Сэр Вайриго…– мучительно попытался Холек.
Но капитан уже подошел к подоконнику, и, держа пистолет обеими руками, выстрелил, вверх. Оставляя за собой густой дымный след, красно-белая ракета с шипением взвилась в уже начавшее темнеть, невообразимо чистое, какое бывает только на исходе зимы в ясную погоду небо.
– Теперь бегом! – указывая на дверь, из которой пришли господин Гамильбар и Юма Димсток, настоящую, ту которую заложили здесь строители, а не нарисовал коварный маркиз Эф, коротко приказал кавалер Вайриго.
И они помчались по какому-то сумрачному коридору. По черной узкой лестнице они спустились на второй этаж, где у распахнутых дверей их уже ждали особенно кровожадные и уродливые гомункулы, но прямо перед их носом капитан свернул в западный коридор, в конце которого темнела высокая резная дверь. Внезапно стены дома затряслись, словно где-то снаружи из земли ударил кипучий гейзер, и беглецам пришлось схватиться за стены, чтобы не упасть. На какие-то несколько мгновений все звуки потонули в страшном, нарастающем реве, но вот гул начал затихать, словно удаляясь, и грохот битвы, и стены дома вернулись на свои места, только теперь к ним прибавился еще пронизывающий толщу камня тяжелый и тоскливый, бесконечный и нечеловеческий вой. Но ни у Холека, ни у капитана не было времени прислушиваться, был ли это предсмертный крик настигнутого агентом Роместальдусом умирающего магната Зо, или очередное, выползающее из подвала на свет Божий чудовище. Позади кто-то зарычал и Холек, обернувшись, увидел, что их настигает четверорукое, безголовое чудовище. Кавалер Вайриго на бегу выхватил пистолет и выстрелил в перегораживающие проход беглецам двери, отчего они вспыхнули и слетели с петель. За ними, освещенный ярким электрическим, порождающим миллионы густых теней, светом, располагался какой-то лишенный окон, заполненный множеством хирургических приспособлений и прочих малоизвестных Холеку оккультных и научных предметов кабинет. Пробегая через него, Холек успел разглядеть множество колб и реторт на столах, какие-то искрящиеся электрические машины и двух замотанных по уши в грязные тряпки карликов со шприцами и ножницами в перетянутых бинтами руках. Увидев беглецов, они истошно завизжали, зашипели, вжавшись в углы, а преследующее кавалера и следователя чудовище бросилось на отставшего от быстроногих людей кота Мякка, который по причине коротких лап не мог бежать столь же ловко и быстро, и неминуемо схватило бы его, если бы испуганный кот, спасаясь от погони, не запрыгнул бы на спину одному из приспешников сбежавшего маркиза. Карлик  скрючился и пронзительно завизжал, началась возня – безголовый отвлекся на служителей, схватил одного и принялся душить его, раздался звон битого стекла, зазвенел металл, затрещала, заискрила опрокинутая электрическая машина. Запахло грозой и жжеными тряпками. Коридор огласили истошные мяуканье и визг. Что было дальше, Холек не видел, сердце бешено колотилось в его груди, лицо горело, изо рта и носа текла кровь, а в голове не осталось ни одной здравой мысли. Но капитан знал, что надо делать – миновав кабинет, они выскочили в следующий коридор, подбежали к окну, рамы которого разбил вдребезги еще один меткий выстрел из револьвера и вылезли на подоконник.
Медлить было некогда. Заслонив полнеба над белым снегом парка, над черными в опускающихся на городе елями, темнел огромный черный силуэт орденского воздушного крейсера. Холек отчетливо видел, как под его днищем медленно поворачивалась четырехствольная орудийная турель, видел как от особняка, маша руками тем, кто был слишком близко, чтобы отошли подальше, разбегаются люди в форменных темно синих плащах и мантиях полицейских. И тоже не теряя ни секунды, Холек прыгнул в глубокий, почти до решеток окон первого этажа снег. Едва помня себя от страха, он почувствовал, как рядом в сугроб приземлился кавалер Вайриго, а следом и кот. Не обращая внимания на забившийся в рукава, за шиворот и в сапоги жгучий колкий снег, пробуксовывая всеми конечностями, они вскочили и побежали прочь от стен, Холек согнувшись, оставляя за собой окровавленный след от пораненной об осколки стекла руки, а кавалер Вайриго – снова по-птичьи припадая на одну ногу. Он бежал и размахивал рукавом, сигналя куда-то в сторону воздушного корабля вверх. А вслед за ними из окна начали вываливаться серые, преследующие их туши и это страшное зрелище неминуемо парализовало бы и без того надломленную волю беглецов своей страшной неотвратимостью расплаты, но сейчас у них просто не было ни сил, ни времени обернуться и посмотреть, преследую ли их или нет. Сейчас они всеми сердцами желали только одного. Скорее добежать до заметивших их и бросившихся навстречу сослуживцев и друзей: от колоннады наперерез, к ним уже мчались Турмадин, Валерия Ивет, сержант Юлет, агент Бенет и полицейские.
– Отец! – беспокойно крикнула Валерия. По ее щекам катились слезы, она хотела обнять капитана, но Бенет крикнул, что не время и, распорядился постовым подхватить и поднять на руки снова начавшего хромать и морщиться от боли рыцаря. И они все вместе развернулись и, утопая в снегу, задыхаясь от натуги, побежали прочь от начинающего гореть поместья, когда парк огласили страшные, не то шипящие, не то свистящие ритмичные звуки и ослепительно яркие, рыжие в надвигающихся сумерках сполохи озарили фасад дома, колоннаду мрачные ели парка и снег. Из последних сил подняв лицо к небу, Холек увидел, что от стволов орудия к особняку протягиваются и исчезают ослепительные бело-оранжевые то ли лучи, то ли шлейфы от трассирующих пуль. Вжав голову в плечи, он обернулся и увидел, как их удары режут и разрывают на куски выпрыгивающих из окна следом за беглецами чудовищ, как сыплются стекла и вспыхивают рамы окон, а в полутораметровых каменных стенах образуются обгоревшие, курящиеся голубым ядовитым дымом дыры. Турель с металлическим гулом вращалась под днищем воздушного корабля. Крейсер неподвижно завис над парком и вначале поливал огнем двор Дома на Окраине, очищая его от гомункулов и копошащихся груд остатков их порубленных тел, потом перенес огонь на сам дом, а наблюдавшие за ним люди – полицейские, солдаты и наемники пятились, отходя подальше за колоннаду, невольно прикрывая рукавами глаза от ярких в сизых зимних сумерках вспышек выстрелов, с интересом и ужасом взирали на то, с какой легкостью орудия воздушного корабля сжигают все на своем пути, оставляя за собой лишь клочья черной едкой копоти, запорошивший снег пепел и кипящие талой водой ожоги на развороченной и почерневшей земле.
Холек слышал, как кто-то что-то кричал, кто-то кому-то что-то объяснял, потом агент Бенет, размахивая руками, вышел на дорогу – навстречу ему летели новые кареты – две орденские и еще одна из форта – наставница Салет поспешно вышла к разбитой ударами пушки и гранат колоннаде и выщербленному пулями парапету и встревожено – такой Холек еще никогда ее не видел, вгляделась вначале ему в глаза, потом в пылающие окна дома, словно гадая, остался ли кто-нибудь там, в руинах в живых. Она не просила прекратить бомбардировку, не говорила ничего, но в ее взгляде читались одновременно печаль и надежда. Она стояла, чуть согнув левую ногу в колене, положив на парапет свои красивые, украшенные магическими перстнями руки, и сейчас на ней не было ни плаща, ни шапочки. Аккуратная и педантичная волшебница спешила настолько, что уезжая из форта, только и успела накинуть на плечи, поверх своей мантии легкую пелерину и, судя по всему, забыла перчатки. К ней подошел агент Бенет, усталый, без шапочки, с растрепанными седыми волосами и ружьем на плече. Накинул ей на плечи свой распоротый в двух местах, заляпанный грязью по подолу плащ.
– Рин…– попытался он, но осекся и отошел в сторону.
– Прости меня, рыцарь…– глядя на сполохи ревущего, пляшущего на фоне темнеющего неба пламени, очень тихо, едва шевеля губами, прошептала она, обращаясь явно не к понуро стоящему рядом Бенету, – я знаю, ты сделал все как надо… ты самый лучший…
С пилонов воздушного крейсера с ревом сорвались два реактивных снаряда и ударили в крышу дома, обрушив ее. Где-то в подвале Дома на Окраине что-то глухо ухнуло, взорвалось, и высокий фонтан обломков и белых дымных химических искр с треском и звоном ударил в небо, заставив вздрогнуть и обернуться к фасаду ожидающих дальнейших действий и распоряжений за колоннадой на дороге и в парке солдат и полицейских.
– Электрическая машина! – умно высказался кто-то.
– Газ, – высказали в ответ свое мнение.
По дороге, звеня колокольчиками, уже спешила карета пожарного расчета,  следом, разбрызгивая сапогами снег, бежали два десятка запыхавшихся с долгой дороги по сугробам пожарных, но сержант Юлет властно перегородил им дорогу, сказав, чтобы обождали, пока все не прогорит.
В этой суматохе все совершенно забыли про Холека. Он бродил вокруг, слушал слова, но сейчас они не значили для него ровным счетом ничего. Стучали колеса карет, недовольно фыркали лошади. Люди с замиранием сердца подходили к парапету и взирали на пламя охватившее логово мертвецов грандмастера иллюзионных искусств Евпидора Димстока, ведьмы-оборотня Юмы Димсток и червя-магната Зо. Он очень устал. Все было кончено. И теперь, в спускающихся на темный, полнящийся тревожными огнями фонарей в руках наемников, солдат и полицейских парк, необычно чистых и ясных почти весенних сумерках, свет пожарища и столб подсвеченного снизу огнем черно-рыжего дыма уже не казались ему такими страшными и зловещими.
Из второй орденской кареты вышли двое закованных в черную глухую броню, какую можно увидеть только в очень старых книжках с картинками-фотографиями рыцарей с плоскими ранцами на плечах. Поклонами отсалютовали капитану Вайриго и деловито направились в сопровождении сержанта Юлета вокруг дома – в их руках были длинные трубки с запальными язычками, рыцари поливали землю жидким зеленым пламенем, сжигая те остатки, которые не уничтожило автоматическое орудие «Бальтазара». Но в этом уже не было особого смысла. Со смертью маркиза, потеряв всю свою силу, тела людей и животных с каждой минутой замедляли свои движения и переставали шевелиться, превращаясь в куски давно умершей промороженной, откопанной на кладбищах и неаккуратно сшитой темно-серой плоти.

***

Когда где-то далеко-далеко, там, куда, улетела, оставив на небе белый изогнутый инверсионный шлейф, следуя за сигналом заброшенного в портал кавалером Вайриго маяка, запущенная с «Бальтазара» баллистическая ракета, в небо поднялся черно-белый многокилометровый гриб взрыва, а в домах, даже несмотря на дальность расстояние  чуть дрогнули, задребезжали потревоженные докатившейся до города за четыреста километров ударной волной стекла, Сэй Майра открыла глаза и села на кровати. За стеной отчего-то опять плакал сосед – помощник мэтра Бронцета, второго советника мэра Мильды магистра Ранкета, письмоводитель Кирпок. В коридоре раздались шаги. К нему уже спешил дежурный доктор.
В груди девушки что-то радостно вздрогнуло, и она обратила свой взгляд к иконам на полке и Евангелию на столе. В дверь осторожно, но настойчиво постучали.
– Входите…– приглаживая растрепанные волосы, словно пригласила войти в свою келью Сэй. В комнату заглянул знакомый аспирант, доктор Ирет. У него был усталый и растерянный вид.
– У вас все в порядке? – внимательно вглядываясь в спокойные и какие-то особенно умиротворенные в этот вечер глаза душевнобольной, как-то неуверенно спросил он.
– Да… Что-то случилось? – подняв голову и вглядываясь в его лицо, спросила она в ответ. Ее голос был спокойным и ровным. И обеспокоенный тем, что отчего-то все больные с сегодняшнего утра прошли в беспричинное массовое возбуждение и служители сбились с ног, успокаивая одних и заставляя принимать горячие ванны с солью и лекарства других, доктор, казалось, искал поддержки в этих умиротворяющее-тихих и немного томных словах пациентки. Он бросил взгляд в угол и пробормотал:
– Нет, нет, все в порядке…
– Вы так и не научились лгать, доктор… Бедный мальчик…– качая головой, произнесла Сэй, но аспирант, который был вряд ли сильно младше ее, совсем не обиделся, вернее, совсем забыл обидеться на это утверждение.
– Теперь все кончилось, – загадочно сказала Сэй и потянула руки.
– И что теперь вы собираетесь делать? – спросил обескураженный и заинтересованный доктор.
– Не знаю…– ответила она, каким-то особенно безразличным и скучающим тоном, – я еще не думала об этом…
– Вы подумайте… Подумайте…– сказал сбитый с толку аспирант Ирет и вышел из палаты, забыв до конца прикрыть дверь. Сэй легла на кровать, потянула лежащий поперек клетчатый бурый плед, укрыв им бедра и живот и, заложив руки за голову, прикрыла глаза. На ее губах появилась легкая едва заметная улыбка. Она знала, что Холек придет только совсем поздно вечером, а до вечера было еще далеко, так что можно было сократить ожидание радостной встречи сном. Необычайно ясное вечернее небо синело за расчерченным решетками окном, где-то в конце улицы оно было еще морозно-рыжим, а в вышине уже горели белые звезды. В узком ущелье улицы внизу на морозе громко и звонко переругивались какие-то люди.
Господину Кирпоку за стеной дали горячего чая с сахаром, который, как известно неплохо помогает от душевных хворей, заботливо укрыли пледом плечи и так и оставили с теплой кружкой в руках и черствым пряником на столе сидеть у окна и смотреть, как закат сменяется вечером, а вечер ночью. Господин Кирпок быстро согрелся, успокоился и улыбнулся. Ведь когда тепло и не надо никуда спешить, плакать совсем не имеет смысла.

***

Небо стремительно темнело, меняя свой синий оттенок на лазурный, переходящий в бездонную февральскую черноту. Зловещие рыжие отблески пожарища плясали на витражах окон подъезжающих экипажей. Холек зябко потоптался в толпе, потер разбитое лицо, выпил из предложенной ему фляги и, проигнорировав вопрос полицейского доктора, все ли с ним в порядке, зашагал куда-то прочь. Его догнал Турмадин, он уже знал обо всем что случилось. Подбежав к Холеку было сжал кулак, но опустил его и, осиротело оглядевшись, заглянул следователю в лицо.
– Вы любили ее? – внезапно спросил он.
– Не знаю, – также тихо ответил следователь и стыдливо потупил глаза. Турмадин кивнул и, лелея на груди забинтованную руку, пошел рядом.
– Наверное да, – все-таки нашел в себе силы и сознался Холек.
– Я тоже, – ответил рыцарь, – знаете… Симону было очень трудно любить… Она… она…
– Она была больше и старше нас всех, – нашел нужные слова Холек, – как сэр Динмар, как леди Салет… Они другие… сэр Турмадин… помните книгу? Мне показалось что там, за порталом я видел… И сэр Роместальдус назвал ее…
Турмадин мрачно кивнул и достал изляпанный кровью носовой платок и хотел вытереться им, но вовремя заметил, что тот грязный и убрал его в сумку. Из разговоров полицейских Холек узнал, что детектив Бирс скончался на руках у Турмадина от кровопотери и его тело положили к остальным погибшим.
– Мэтр Холек, – сдавленно прошептал Элет, когда следователь подошел к карете, в которой приехала наставница Салет. Помощник старшего следователя лежал поперек сидения. Уже без доспеха. Его ноги были укрыты плащом, простреленное бедро было перетянуто жгутом, но толстая, давящая повязка уже пропиталась кровью. Сжимая пальцами плед, Элет дрожал всем телом. Его бил озноб.
– Слава Богу, вы живы…– открывая глаза, прошептал он, – и как всегда одни царапины…
Холек кивнул и оперся локтем о дверь. Удивленный таким признанием, он привычным движением запустил руку в поясную сумку в поисках табака, трубки и спичек, но не нашел ни того, ни другого, ни третьего.
– Мэтр Холек, – приподняв веки, позвал Элет, – возьмите мои, мне теперь не курить… В поясной сумке…
Холек потянулся и снял с пояса помощника старшего следователя  кожаную сумочку, отстегнул бронзовую застежку, извлек из нее трубку и аккуратно расшитый какими-то, наверное, охранными, символами голубой с белым кисет. Холек взял трубку, набил ее доверху, а кисет положил в сумку, к остальным вещам – ключам от дома Элетов и рабочего кабинета, аккуратно сложенному сине-золотому носовому платку и искусно изготовленной магической ладанке с вплетенным в нее охранным камнем-хризолитом на кольце.
– И кисет, – прошептал Элет, – возьмите…
– Хо! – выругался, сжав зубы Турмадин, и в сердцах со звоном хлопнув себя по бедру латной варежкой, которую нес в здоровой руке – ну хоть вы, сэр Элет, избавьте нас от истерик! И без вас тошно!
И, топнув ногой, резко размахивая руками вразвалку, раскидывая сапогами комья снега, зашагал прочь, в мерцающую сполохами пожара и светом фонарей на бортах служебных карет, снежную темноту. А Холек застегнул сумочку и прицепил ее обратно на ремень раненого Элета. Пальцы следователя дрожали, но холодно не было. Он уже снял и отдал Бенету доспех, и его мокрая мантия и кину уже давно остыли, замерзая на плечах и спине.
– Нет, Ленай, – фамильярно обратился Холек и попытался ободряюще улыбнуться, – Рой его вышила для тебя. Тебе и носить.
– Хоть плащ возьмите…– тихо взмолился Элет. С этим Холек спорить не стал и, вынув из кареты валяющийся между сиденьями красивый белый, с золотой и синей вышивкой по канту рыцарский плащ, не расстегивая заколки озябшими руками начал натягивать его через голову. 
В это время к месту происшествия подошел еще один человек – гневно растолкав полицейских, неумолимо, словно морской шторм, к следователям спешила Рой Салет, вернее уже почти год как Рой Элет. Когда она увидела, как в небо поднимается орденский корабль, она поняла, что случилось что-то серьезное и очень важное, и поспешила прямо к Дому на Окраине. Тяжелый черный плащ с двумя цепочками хоть и скрадывал облик, не мог скрыть того, что ее стройная фигура пополнела и живот подвязан под грудью длинным плетеным поясом. Ее не хотели пускать, но все попытки оказались тщетны.
– Что сказал доктор? Бедренная не задета? – деловито спросила она у Холека, внимательно вглядываясь в лицо мужа и энергично пожимая запястье раненого, меряя ему давление. Ее пальцы были такими же тонкими и жилистыми, как у матери. Холек только пожал плечами, но за него ответил Элет:
– Не слышал… вроде нет… Очень холодно…
Девушка села на сиденье напротив, сняла плащ, соорудила из него подушку и, заботливо уложив на нее голову мужа, взяла его за руку. Он прикрыл глаза, у него был счастливый и усталый вид – обезболивающее, которое дал ему доктор начало действовать. Кисло улыбнулся и Холек. Он остался один, предоставленный самому себе. Чиркнув спичкой о фанерный борт кареты, он закурил трубку и побрел прочь.
Ему было некуда спешить, и он, меся ногами развороченные колесами карет сугробы, пошел пешком в город. Он не думал о том, что на морозе в мокрой одежде он, скорее всего снова простынет и заболеет. Он шел и не чувствовал ни холода, ни утомления. Быть может, укол агента Роместальдуса до сих пор предавал ему силы, а быть может, измученный страданиями разум гнал его вперед, чтобы усталостью заглушить ту бурю, что бушевала в его сокрушенном и бунтующем против всего произошедшего сердце.
Глядя в темноту перед собой, он брел, отступая на обочину от пролетающих мимо мчащихся по Вишневой дороги к Дому на Окраине карет, курьерских колясок, крытых фургонов полиции, пожарных телег и множество верховых, и не смотрел им вслед. Дойдя до города и миновав дворец Гарфинов, он сделал крюк, вышел на Рябиновый бульвар и прошел мимо дома Райне. Свернул во двор и, зашагал к параллельной улице через снег. Было уже совсем темно, и, обернувшись на знакомые окна, он угадал в них едва заметный через толстые зимние шторы, низкий свет теплящейся на этажерке у ее постели, свечи. Он хотел было повернуть, подняться по лестнице, постучать в дверь, рассказать как все случилось… Но после всего произошедшего, он просто не смог найти в себе силы чтобы решиться на эти действия. Было уже поздно, и он только еще раз обернулся на это освещенное слабым светом, столько раз горящее для него путеводной звездой, когда он шел через этот двор темными и холодными осенними вечерами, окно. И сейчас он только и смог, что с тоской выпустить струю дыма в землю и пойти дальше. Он не знал куда, то ли в Джульбарс-тулл, то ли снова к Ларету, то ли к форту. В конце концов, он вспомнил, что обещал навестить Сэй Майра и сказать ей, что теперь, со смертью маркиза и магната дело закрыто. Но для начала надо зайти в свою келью и переодеться – его великолепная парадная, собственноручно расшитая руками Райне мантия обратилась в рваную грязную и вонючую хламиду, рукава и подол кину были черными от грязи и крови, левый рукав распорот, волосы растрепаны, голова не покрыта, а на плечах не по росту большой, путающийся под ногами плащ Элета. Надо пойти надеть свои старые застиранные штаны и кину, бежевую мантию и старый бежевый плащ, взамен нового серого, который он оставил в гардеробе на злосчастном балу генерала. А потом навестить Сэй, ведь он обещал ей, что вернется с хорошими вестями. А обещания надо выполнять.

***

На следующий день все газеты пестрели страшными статьями о случившейся у Вишневой дороги битве. Только увидев заголовок, Бенет с мрачным видом взял со стола номер ежедневника и с нескрываемым отвращением отбросил его на другой конец стола, наконец-то дав волю своим чувствам и мыслям.
– Пора на отдых, – снимая пенсне и протирая воспаленные глаза кулаками, устало проговорил он.
– Полагаете? – спросила наставница Салет. Они сидели в канцелярии и пили утренний хок. Агент не спал всю ночь – вместе с сержантом Юлетом, кавалером Вайриго и заместителем Тирэтом он следил за пожарищем, чтобы не осталось ни одной частички мертвой плоти принесенной через портал маркизом, и только под утро его сменил присланный лордом Динмаром, архивариус Верит. Несмотря на круги под глазами и усталый наклон головы, он не хотел спать. С годами потребности тела отступают, все больше уступая власть рациональному разуму и воле.
– Рин, я слишком привык к нашей службе. Я начинаю совершать ошибки. Я должен был сделать все как надо, настоять, подать рапорт о несогласии, в крайнем случае, проконтролировать…– попытался пожаловаться он тихо, так чтобы даже если кто и находился в коридоре, не мог услышать его слов и тяжело вздохнул. Наставница Салет опустила голову, повела плечами и промолчала в ответ. Она поглядела на газету и увидела на развороте заголовок «Адам Роместальдус, известный шулер и аферист по кличке Кусач снова проездом в Мильде». Наставница спрятала в рукав сегодняшний распечатанный конверт и отвела взгляд.
– В этой войне мы потеряли слишком многих, и это были лучшие, – сказал агент Бенет, когда поднялся к лорду Динмару, но тот только посмотрел на пожилого, ссутулившегося, сидящего с опущенной головой старшего следователя своими светлыми небесными глазами и произнес строку из старой песни:
– Там, где один упадет, другой взамен него встанет, – старый лорд за годами мира не забыл свою молодость, проведенную на войне, а в глубине его лучистых глаз притаилась печаль.

***

Прошло некоторое время. В Южном полицейском доме праздновали масленицу и возвращение Авраама Лериона, за которого ходатайствовали перед бароном Эмери лично Лорд Динмар, гранд Попси, советница Вилле и многие другие уважаемые жители Мильды. Вся полицейская братия собралась в большом зале канцелярии, где все столы сдвинули друг к другу и со всех отделов стащили скамейки и стулья, чтобы всем хватило места. На полицейской кухне напекли блинов, закупили дешевого вина, масла и жидкого, разбавленного сахаром меда, печи были жарко натоплены и все служащие, за исключением тех, кто был сейчас в патрулях и разъездах, собрались, чтобы чествовать возвращение своего шефа. Тирэт был горд, так как в результате всех своих действий получил орден и денежное поощрение от барона, подарок от лорда Динмара, жалование от лорда Лериона и уважение всех сослуживцев. Но между тем, он был все-таки умным человеком и не стал хвастаться о том, какими умелыми интригами спихнул со сцены успевшего вставить палки в колеса всем, кому только было можно, ревизора Морле, отведя большую часть славы своему лорду, который еще больше оценил своего заместителя. Трудно было сказать – сам ли Тирэт придумал этот хитроумный план, или его подсказал ему советник Ют – но, в конце концов, он остался в самом крупном выигрыше. Лорд Динмар, герцог Булле и кавалер Вайриго посетили награждение героев, которое было устроено прямо в полицейском доме, куда явился сам барон Эмери. А Маршал Гарфин лично вручил грамоты амнистии лорду Лериону и гранду Попси, а также бумагу о получении гражданства Холеку – о чем все-таки позаботился разумный Тирэт.
– Марк Вертура, – вернувшись к своему столу, с гордостью прочел он, – детектив Марк Вертура.
– Не имя делает человека, а человек имя, – резонно возразил Ют.
Следователь покачал головой и налил себе полный фужер кислого казенного вина, от которого уже после второй порции начинало невыносимо ломить в виске. Они с Элетом выпили и Холек, у которого сердце не лежало ни к распитию вина, ни к поминкам погибших в бою на Вишневой дороге, ни к веселью, откланялся и пошел прочь. Размышляя о Симоне, которая как-то внезапно для него оттенила образ Райне, он зашел в распивочную, потом в другую, потом к Ларету, где виновато извинился перед хозяйкой дома, которая сказала, что он на факультативе по агогике.

***

Следует также упомянуть еще об одном событии, которым должно завершить эту историю, чтобы она получила логическое завершение.
Раз за разом, сидя в своем кабинете, утомившись от многотомных отчетов разных агентов, шпионов и прочих служащих, написанных по делу заговора и его раскрытия, где были и путаные, и очень спорные биографии маркиза Эф, ведьмы-волчицы Юмы Димсток, жадного магната Зо, загадочного Черного Доктора и жреца-убийцы Гамильбара, злодея-заговорщика лорда Брайго и ни в чем неповинного генерала Алексия, оказавшегося всего лишь жертвой обстоятельств и вероломной игры хитроумного маркиза, а также многих коварных сообщников типа князя Ириса и двуличного слуги Сота, и запуганных прихлебателей вроде постового Рубека и мерзавца Дорлека, Холек снова и снова доставал книгу Симоны и, пролистывая картинки, каждый раз пытался прочесть мало разборчивые строки старого, незнакомого ему алфавита. Раз за разом он бросал это занятие, непременно завершая его разглядыванием портрета Адели Эмрит, надпись под которым он перевел первым делом как «Фиалковый Дракон», и когда в очередной раз его поразило то сходство, какое он мог наблюдать между Симоной и этой красивой женщиной из далекого, недосягаемого, прошлого, и он опять, как всегда, задумался над этим, в дверь постучали так резко и громко, что он невольно вздрогнул и схлопнул книгу. Пришел курьер, принес очередную пачку заказных писем.
Разобрав ее, следователь был очень удивлен тем, что самое верхнее было не для Холека, как все до сих пор писали по привычке, а для эсквайра Марка Вертуры, а обратным адресом была не Мильда, а университетский городок недалеко от столицы, а инициалы отправителя – Максвелл Эмрит. Нахмурившись, Холек распечатал конверт и, согнувшись перед жаркой лампой, принялся внимательно читать аккуратные строки, начертанные умелой рукой студента юридического факультета: «Дорогой друг, сэр Вертура! Я очень рад, что моя сестра познакомилась с вами и отзывается о вас как о человеке небогатом, но очень образованном и благовоспитанном. Спешу сообщить вам, что с нетерпением ожидаю окончания семестра, встречи с сестрой и знакомства с вами. Также, полагаю, сестра рассказывала вам семейную легенду о мече Эмритов и прочих наследиях прошлого – как человек разумный, чтобы разрушить все мистификации, сообщаю вам, что в нашей семье действительно существует легенда о том, что наша прапрапрабабушка, светлейшая леди Адель Эмрит владела неким артефактом, который был утерян во время очередного переезда семьи, а меч, который Симона, возможно показывала вам, почитая его тем самым мечем, был на самом деле заказан у одного известного мастера в Гирте, в качестве семейной реликвии нашим дедом Юлием Эмритом как долг памяти прошлого и игрушка для увеселения гостей. Меч этот хранился в Эмрит-тулле до тех пор, пока сестра не пожелала забрать его с собой так как, наделенная живым умом и богатой фантазией, она очень любила эту семейную легенду, как и многие другие сказки, в чем, полагаю, будучи близко знакомы с ней, вы уже смогли убедиться. Также надеюсь на то, что Максвелл Турмадин – сын нашего верного дворецкого Арсения Турмадина успеет добраться к вам до наступления зимы. Хранит вас Господь Бог». И подпись – Максвелл Эмрит.
***

– Семейная реликвия? – изумился Холек, – Максвелл Эмрит? Студент? Турмадин – сын дворецкого?
Холек еще раз пробежался глазами по тексту и, совсем забыв об оставшихся на столе письмах, бросился в кабинет Бенета, но дверь кабинета старшего следователя была заперта. Тогда Холек накинул плащ и побежал на улицу, к грифельной доске под аркой ворот на которой стояла пометка, что Турмадин уже ушел из форта. Замотанный в шарф по самые глаза дежурный гвардеец лениво зевнул и проводил отправившегося куда-то на ночь глядя следователя недовольно-удивленным взглядом. Несмотря на то, что было уже темно, Холек побежал по обледеневшим знакомым улицам вверх по склону горы туда, где каменные мостовые переходили в лестницы и дома с палисадниками за высокими каменными изгородями ярусами поднимались к вершине, туда, где за Парковой улицей, за красивым чугунным забором взбирался по крутым склонам горы баронский парк. Добежав до знакомой двери, Холек застучал в нее. Ему не открыли. У него не было ключа, и он так и продолжал стучать, пока не догадался поглядеть, есть ли в окнах свет. Он отошел на другую сторону улицы, но в доме было уже темно. Наверное, Эли, служанка и подруга Симоны уже ушла домой. От отчаяния, Холек со всей силы, до боли, ударил ногой в дверь и наконец-то услышал ответ – кто-то неторопливо, словно нехотя, грохотал в коридоре. Турмадин открыл ему и уставился в темноту. Он был пьян.
– Заходите, мэтр Холек, – распахивая настежь дверь, пригласил он. Холек кивнул и вошел.
 Они сидели у камина, не зажигали свечей, и Турмадин мрачно жег альбомы с рисунками и записями Симоны, запивая прямо из бутылки вином. В комнате был беспорядок – рыцарь готовился к отъезду. Холек понял все сразу и без слов. Он присел рядом и остановил руку Турмадина, собирающуюся отправить в пламя последний альбом, тот самый, который она разрисовывала уже здесь, в Мильде, в «Сонной Кошке» и канцелярии форта. Холек раскрыл его и удивился – тут были не только рисунки, срисованные из книг, не только эскизы гравюр, тут были портреты его, Холека, сутулого с трубкой в зубах и с надутым, обиженным лицом. Или сидящего в постели и с видом лектора в институте воздевшего руку к небу. Тут был и довольный Элет, широко расставив локти, развалившийся на столе. Шарж на Матфея Верита, со скептицизмом относившегося к тому, что Симона интересуется научными книгами – у архивариуса был длинный нос, узкие и гротескно-широкие очки на кончике, поверх которых он косил глаза, когда не читал, растрепанные волосы и задранная кверху, как хохолок скворца, челка. Были строгий старший следователь Бенет и суровый доктор Миксет и детектив Бирс в шляпе с пистолетом и вечно недовольным усталым и опухшим лицом. Веселый, чуть с хитрецой во взгляде и пером в руках, Пемкин, с покрытой капюшоном совершенно лысой головой, и смеющийся, откинувшийся назад, уперший кулачищи в бока широкоплечий гигант Лук. Грустный, как поэт, юный Пек с палочкой, без которой ему было тяжело ходить и толстый как бочка Турмадин с огромным пузом из-под кирасы, он стоял, довольно опираясь на большой меч. Был даже агент Роместальдус – растопырив пальчики, он по-птичьи пританцовывал на цыпочках, но в этом комичном рисунке было что-то очень трогательное и ласковое. Было еще два наброска, которые Симона не успела закончить – кавалер Вайриго и лорд Динмар. Почему-то они получились у нее очень похожими. Не было только наставницы Салет и Райне. Зато был огрызок от вырванной страницы. Турмадин, который жег альбомы, не заглядывая внутрь, заметил свой портрет, покачал головой и поднес к лицу бутылку для большого глотка. Холек понял, что он плачет и прикрывает лицо, чтобы никто не видел его слез. Он не стал задавать лишних вопросов, а пошел, взял из знакомого серванта фужер и налил себе. Так они сидели и смотрели в огонь.
Еще некоторое время Холек молча сидел у камина, вспоминая о тех вечерах, что провел с Симоной, пока Турмадин, то и дело, прикладываясь к бутылке, с грохотом собирал свой нехитрый багаж. Когда сборы были окончены, он пристегнул сумки к поясу и, взяв с каминной полки ключи, вручил их Холеку.
– Сами закроете?
– Я с вами, – ответил следователь и, сходив на кухню за водой, погасил камин. На улице уже стояла глухая и холодная мартовская ночь. С моря поднимался ветер. Холек закрыл опустевший, ставший ему таким близким за последние недели и теперь такой пустой и холодный дом, развернулся спиной к двери и с надеждой спросил:
– Навсегда?
– Что вы, дружище! – через силу пытаясь изобразить улыбку, ответил Турмадин чуть дрогнувшим голосом, зашумел носом и утерся рукавом, – мне надо… В столицу, но я вернусь… Я… До встречи… сэр Вертура!
И он махнул рукой и быстро зашагал прочь. А Холек с альбомом под мышкой остался у двери. Он оперся спиной о холодную каменную стену и откинул капюшон плаща. Его длинные серые волосы с рано проявившейся проседью рассыпались по плечам. Он стоял под фонарем и смотрел перед собой. Он совсем простыл и его постоянно пробивал усиливающийся вечерами озноб. С каждой неделей становилось все тяжелее и тяжелее дышать. Он закурил трубку и выпустил в небо струю сизого дыма.
– Когда-нибудь я стану драконом и улечу, – как-то пошутила Симона и улыбнулась. Быть может, тогда она кокетничала, быть может, хотела привлечь его внимание и побеседовать о драконах и кошках, а может, лукаво поглядывая на его реакцию, просто разыгрывала его. Почему-то такие ее шутки всегда звучали как-то серьезно и легко одновременно. Быть может именно потому, что она чувствовала, что рано или поздно все это окажется правдой и пыталась не вешать нос?
– Надень капюшон, простудишься, – словно услышал он ласковый голос Симоны. И, накинув на голову капюшон плаща, вдохнул дыма из трубки. Теперь уже было некуда спешить, и следователь только чуть улыбнулся этим белым, глядящим на него с неба звездам, и зашагал прочь.

***

Эпилог

***

Шел снег. Наверное, последний в этом году, а может быть и нет – весна уже явственно чувствовалась в еще холодном, но уже сыром и мягком воздухе. Как-то незаметно над городом стало чуть больше птиц, а колючие февральские морозы уступили место мягким и рыхлым мартовским снегопадам. Даже в каменном форте стало теплее. Холек явился в кабинет к лорду Динмару поздно, в накинутом на плечи клетчатом пледе, прихваченном на груди заколкой от плаща, в своей старой бежевой мантии и намотанном поверх шеи и воротника мохнатом шерстяном шарфе. Он опять простыл и теперь стоял на пороге и тяжело втягивал носом пропитанный дымом камина и благовониями воздух.
– Разрешите? – тихо, чуть с хрипотцой прошептал он, вошел в кабинет, в усталом поклоне замер перед лордом-полицмейстером. Полы пледа как полы плаща упали на пол, во взгляде следователя читалась глубокая, какая бывает только во взгляде тяжело душевно и физически больных людей усталость. Старый лорд сидел в кресле, перед камином и задумчиво вертел в пальцах шахматного ферзя. Между ним и наставницей Салет на низком чайном столике расположилась уставленная фигурами шахматная доска. Ожидая хода лорда-полицмейстера, волшебница листала какую-то старую, похожую на магическую, книгу. Жарко горел очаг. На столе в канделябрах были зажжены все свечи, и сейчас кабинет начальника тайной полиции больше всего напоминал не официальное заведение, а гостиную какого-то старого и уютного дома.
– Заходите, мэтр Холек, – снимая пенсне и откладывая книгу, пригласила войти наставница Салет, ничуть не смущаясь таким же домашним видом следователя. Холек вошел и, тяжело вздохнув, потер ладонью, уже который день, текущий от насморка нос.
– Я только хотел спросить…– промямлил он, – простите меня…
Лорд Динмар вернул на доску ферзя, которого держал в руке, размышляя как им походить, и заглянул в глаза следователя.
– Вы же знали обо всем…– сдавленным голосом прошептал Холек, – маркиз Димсток, Магнат Зо, сэр Роместальдус, сэр Вайриго, Симона…
Старый лорд коротко кивнул в ответ. Его взгляд стал непреклонен и печален одновременно.
Но наставница Салет, похоже, сжалилась над следователем.
– Круг должен был замкнуться в любом случае, – спокойным и ровным голосом пояснила она, – книга леди Эмрит тому свидетельство. Если бы все было бы иначе, не было бы ни ее, ни меча, ни этой легенды.
– Откуда вы знали? – изумился Холек, – вы…
– Мы уже никогда не узнаем, какие обстоятельства превратили человека по имени Зогге в магната Зо, и какая дьявольская сила подсказала ему искать леди Эмрит здесь на северо-западном побережье, спустя восемьсот лет после свержения тирана Зонка, верховного жреца и правителя Алой империей. Он знал только то, что ее зовут Адель Эмрит и что на ее мече выгравированы буквы нашего современного алфавита. Он искал ее семьдесят лет. Он вступил в ковенант с многоголовыми волками, коварством погубил герцога Конрада Булле. Создал оккультное общество и банковский дом Зогге, круг Белых Всадников, сотворил еще много злых дел. И недавно его неудачи наконец-то увенчались успехом. Он побывал на севере, где он узнал историю дома Эмритов, но пожар уничтожил их дом. Мы точно не знаем, его ли рук это дело или нет, но после, не найдя ее там, он направился в Мильду.  Вероятнее всего, он не знал ее в лицо, возможно даже не знал, кто она и как на самом деле зовут, и ему были нужны помощники, чьими руками он смог бы получить некоторую власть, чтобы найти в двухмиллионной Мильде женщину с мечем на котором выбито имя Адель Эмрит. Где-то на севере он нашел авантюриста Димстока и передал ему часть своих сил. Чтобы осуществить свой план и найти леди Симону, им нужно было заручиться поддержкой влиятельных людей, и они нашли таких, вначале в лице графа Павла Майра, но после неудачи его секты, они поняли, что недооценили нас после своих злодеяний в Гирте, приложили больше сил и привлекли на свою сторону лорда Брайго и еще нескольких полицейских и городских служащих. Вначале мы полагали, что и генерал Алексий и ревизор Морле замешаны в этом деле и мы столкнулись с тем, что нам противодействуют люди сенатора Парталле из столицы, которые собираются устроить смуту в нашем городе, чтобы поддержать в воине Гирту, но ваше путешествие и показания сэра Роместальдуса дали нам понять, что агентура герцога Булле здесь неприем. К сожалению, в связи с войной мы не могли вызвать сэра Роместальдуса в Мильду раньше. Он был важнее там, в Ронтоле. Но когда он вернулся, зашел к нам, и узнал, что у нас есть некая леди Эмрит с севера, он очень заинтересовался ее историей. Мы подняли архив с его отчетами о прошлых делах, и эти записи прояснили многое.
– Но если бы сэр Роместальдус не сказал леди Эмрит… не дал бы ей коня…– попытался Холек.
– Значит, воля Божия была бы исполнена каким-нибудь иным путем, – в кабинет вошел кавалер Вайриго. Он был без трости и не шаркал, но теперь слегка прихрамывал не на правую, а левую сторону. Подойдя к креслам леди-наставницы и лорда Динмара, он поклонился хозяевам, заглянул в лицо следователю и ободряюще улыбнулся.
– Все конечно могло бы быть иначе, – назидательно пояснил он, – но ведь сэр Роместальдус хотел всегда быть первым, также как и вы, мэтр Холек, или теперь детектив Вертура? Кажется, недавно вы именно так приказывали именовать себя?
– Он погиб? – не найдя что ответить, только и спросил тот.
– Возможно, также как и каждый прошлый раз, – чуть улыбнулся, покачал головой орденский капитан, – ваш сэр Роместальдус порядочный негодяй, пройдоха и плут и только должность агента службы конфедеративной безопасности, которую он занимал при высоком королевском дворе спасала его от каторги или виселицы. Волей Господа я недавно вернулся из Гирты и удостоился прочесть в тамошних полицейских архивах занятные записи. Например, о смерти некоего полковника герцогской тайной полиции Адама Теодора Роместальдуса девять лет назад при взрыве в арсенале. О нем писали все газеты, но тела самого полковника так и не нашли. Считалось, что родственники членов уничтоженного им Круга Белых Всадников отмстили ему убийством. Но, как вы уже поняли, это была очередная мистификация, стратегическое отступление для того, чтобы ввести в заблуждение врагов и завершить начатое им еще во времена герцога Конрада дело. Когда-то он был начальником контрразведки Гирты и у меня возникли вопросы в связи с его пребыванием в Мильде. Сейчас и двадцать лет назад. И я надеюсь, сэр Динмар, вы поможете мне их разрешить.
– Конечно, присаживайтесь, – приветливо кивнул ему старый лорд, – раз эта история закончилась и уже не является тайной, не будем скрывать ее от архивов. В рамках необходимой секретности, конечно же. Только сперва вы ответите на наш вопрос. Мы с достопочтенной леди-наставницей Салет как-то обсуждали вашу персону и так и не смогли прийти к общему мнению, какая болезнь или рана поразила ваши ноги, раз вы каждый раз хромаете то на одну, то на другую сторону. Не соизволите развеять наши сомнения?
– Конечно, – присаживаясь в свободное кресло, ответил капитан с улыбкой, – в этом нет ничего тайного. По долгу службы мне приходится много стоять и ходить. Так что это обычное плоскостопие.
– Благодарю, – взял со стола кубок и отсалютовал собеседнику в знак признательности лорд Динмар, – мы полностью в вашем распоряжении.
Наставница Салет встала из своего кресла и налила новому гостю вина. Холек покачал головой. Аудиенция была окончена. Он тяжело вздохнул и, спросив разрешения удалиться, поклонился и вышел.
Он вышел на лестницу и сел на теплые деревянные ступеньки. В темноте ему стало особенно одиноко, грустно, и, несмотря на всю надетую одежду, холодно. Он достал спички и хотел было закурить, ему даже подумалось, что теперь никто не сделает ему замечание. Он думал о заболевшем, лежащем дома под присмотром трех сестер письмоводителе Пеке, о загадочном, одновременно веселом и печальном полковнике тайной королевской полиции Адаме Теодоре Роместальдусе так легко и метко перечеркнувшем столько жизней и сгинувшем в логове могильных червей… О получившем очередной отпуск из-за ранения Элете, о детективе Бирсе, о Луке, о Симоне… К черту! Почему он остался жив? Почему именно он, ни худший, ни лучший, почему он сейчас тут, а не они… Следователь с досады встал и пошел вниз, обратно в свою келью, где он соорудил себе гнездо из четырех старых пледов, где его ждала книга, на столе стояла похожая на шляпу, купленная в лавке старьевщика, ночная лампа, а под подушкой была припрятана недопитая со вчерашнего дня фляга дешевого лилового вина.
Он лежал в темноте и думал о Симоне. Круг замкнулся. Меч с именем Адель Эмрит. Война в Алой империи, бегство на запад. Спустя столько поколений, спустя почти тысячу лет темная сила ищет ее, вероломно ломая множество судеб, множество жизней, чтобы отомстить или чтобы вернуть ее в то самое прошлое, где будет свергнут кровавый тиран Зонк…
Отчего-то внезапно ему подумалось о Райне. Быть может, если и их судьбы связаны где-то там, высоко на небесах, и их путям суждено будет пересечься снова? Когда-нибудь. Он прикрыл глаза и почувствовал, что где-то далеко-далеко, она тоже лежит на кровати, смотрит в темное холодное окно и думает о том, как хорошо им было вместе. Прикрыв глаза, представляя ее рядом, их объятия, их тихую беседу в холодной весенней мгле, он не заметил, как погрузился в мягкий и счастливый мечтательный сон. Сон, в котором он был или когда-нибудь снова будет счастлив.


© Copyright: Михаил Фиреон (http://vk.com/id686957) 2007-2017.
http://www.proza.ru/2014/09/04/289