***
Однажды в беседе о книгах об Алисе Селезнёвой мой собеседник привёл цитату из повести «Война с лилипутами»: «Они вернулись на дачу, но спать не легли, а долго разговаривали, смотрели видик…» Меня спросили, о чём, по-моему мнению, могли говорить ребята?
Я решил написать этот рассказик.
***
...Сенаторы, преторианские гвардейцы и гладиаторы подняли тело павшего героя и под скорбными взорами замершей в безмолвии толпы понесли его прочь с овеянной позором и доблестью арены Колизея…
Объёмная голограмма сменилась двухмерным полем с финальными титрами фильма.
– Я приготовлю чай, – поднялась с дивана Алиса.
– Помочь? – навострился Пашка.
– Спасибо. Справлюсь.
Мотивации на вечернее чаепитие и отказ от помощи друга у Алисы были совершенно определённые. Кроме доброй чашки чего-нибудь успокаивающего, ей нужен был предлог улизнуть из комнаты и вытереть предательскую слезинку, которая могла совсем некстати понизить акции Селезнёвой, вернее, её амплуа «девы-воительницы», в глазах Гераскина.
И почему это Пашка всегда, как нарочно, выбирает для совместного просмотра какие-нибудь, ну особенно геройско-трагические картины? Что он, проверяет её нервы, что ли?
Сегодня Алисе пришлось переживать за страдания храброго Максимуса. И когда опальный генерал оплакивал своих убитых жену и сына, она тоже украдкой всплакнула. Благо Пашка был слишком увлечён проклятьями в адрес Коммода и не заметил момента проявления «девичьей слабости». Алисе уже доводилось смотреть этот фильм, но чувства, вызванные им впервые, не притупились, а комментарии Гераскина лишний раз бередили нервы в особенно напряжённые моменты действия. И теперь у девочки в горле стоял комок, от которого просто так было не избавиться. Совсем как в прошлый раз, когда милостью Гераскина ей пришлось наблюдать, как трусливый Роберт Форд убивает никакого не Джесси Джеймса, а её любимого милашку Брэда Питта! В спину! Ужас! У. Ж. А. С!
Снимали же такие жуткие фильмы! Даром, что они были отражением жутких времён, так режиссеры их ещё и смаковали. Нет, сейчас, конечно, тоже снимают и драмы, и ужасы. Но раньше, лет семьдесят-сто назад, их делали с каким-то исключительным, пронизывающим до костного мозга жестоким трагизмом и обречённостью, возведёнными в степень эпичности.
Алиса включила чайник, и, пока он закипал, умылась и привела свои чувства в порядок. Пашка – тот ещё провокатор! Но с него станется…
Нагрузив поднос чашками, чайником и снедью к чаю, Алиса вернулась в гостиную старого дачного домика семьи Сапожковых, который ребята выбрали тайной цитаделью своего нового приключения. Пашка лихо рассекал по комнате, упражняясь в фехтовании невесть где добытым рудисом. Хотя почему «невесть где»? Наверняка, заранее вытесал!
– Нет, ты подумай, а! – бушевал Гераскин. – Вот это, что называется, «цепляет»! Рассел Кроу, конечно шикарен! Его лучшая роль. Хотя, Джек Обри у него тоже хорошо получился. И Робин Гуд… Но Максимус – это наше всё!
– Да, он всегда чрезвычайно убедителен, – с демонстративной сдержанностью согласилась Алиса. Ей больше нравились «спокойные» роли актёра в «Нокдауне», «Мгновениях любви» и «Играх разума».
– Убедителен? Чёрта с два! Он – гений! И это его гениальная работа! Оп-ля!
– Аккуратнее со своей деревяшкой! – возмутилась Алиса на стремительный выпад Пашки, когда кончик меча просвистел в дюйме от её носа.
Гераскин ловко подцепил им заварное колечко с блюда на подносе, подбросил его в воздух и, виртуозно поймав ртом в немыслимом акробатическом па, проглотил, почти не жуя.
– Ты предупреждаешь не того человека, подруга, – бравировал Пашка. – Я же мастер!
– Мастер понапрасну не бахвалится своими навыками, – строго осадила его девочка.
Она поставила поднос на журнальный столик от греха (и от Пашкиного меча!) подальше и села подле на диван. Пашка плюхнулся рядом. Залпом опрокинул ещё не успевший остыть чай, естественно, заперхался, налил себе новую чашку и, продолжая откашливаться от кипятка, с убеждённостью иного столетнего деда прохрипел:
– Вот это настоящее КИНО! А не то, что нынче штампуют: безвкусица и ширпотреб. Сплошные компьютерные эффекты… Или «аффекты»! Ха-ха!
– Но ведь «Гладиатор» тоже один из первых фильмов, где эти «аффекты» начали широко применяться.
Своё пренебрежение к замечанию Алисы Пашка выразил, грозно фыркнув. Момент этот совпал с тем, что он вновь приложился к чашке. Последствия сего необдуманного поступка не замедлили вылиться, точнее, расплескаться чаем во все стороны. Но Пашка словно и не заметил своего конфуза.
– Скажешь тоже! Ну, нарисовали там парочку пейзажей, но люди, люди-то живые! А сейчас сплошные роботы да голограммы. И вот тебе результат: как приятно наблюдать за живой игрой, за натуральными эмоциями, а не чем-нибудь состряпанном на скорую руку в графическом редакторе.
– Может и так, – равнодушно пожала плечами Алиса, попутно прикидывая, а действительно ли Гераскин не заметил её «натуральных эмоций». – Но одновременно, претендующий на звание «исторического» фильм имеет к реальной истории весьма посредственное отношение, – продолжила она, с достоинством английской королевы отпив чаю.
– Это что, придирка? – ощетинился Пашка.
– Это данность, – невозмутимо ответила Алиса. – Начать хотя бы с того, что Коммод не убивал своего отца. И правил он не год, не два, а больше десяти лет. И убит он был не на арене Колизея, а в палестре. И никаким не генералом, а рабом-атлетом.
– Подумаешь! – отмахнулся Пашка. – Это же фильм! Читай: «альтернативная история». Художественным преобразованием ей придали больше динамизма и драматичности. Вот и всё. Это такой приём: выделить моральную или смысловую суть путём большей контрастности событий и героев. Ну, что ты смеёшься? Да, это приукрашение. Но ведь первостепенная задача фильма – удовлетворение эстетического голода, а уж затем интереса к истории. И фильм с этой задачей справляется блестяще! И потом, ты его судишь за то, что практиковалось испокон веков. Вспомни хотя бы Шекспира. Сколько в его пьесах исторической несуразицы, а в пару часов представления порой бывают втиснуты события десятилетий.
– Всё равно, по-моему, подобное несколько кощунственно по отношению к Клио.
– А, по-моему, они с Мельпоменой две достойные друг друга товарки.
– И обе отличаются лёгким поведением.
– Не тебе их судить. У тебя нет воображения, романтического настроения и художественного вкуса, – категорично поморщился Пашка.
– Вот ещё! Я же не отрицаю художественную ценность ни Шекспира, ни кинематографа.
– Не отрицаешь, но порицаешь.
– Вношу конструктивную критику.
– Для этого нужна альтернатива.
– Она есть.
– Какая? Уж не сериал ли «Закат империи»? – хищно прищурился Пашка.
– Почему бы и нет?
– В том-то и дело, что «нет». Сто унылых серий о политике, культуре и быте Древнего Рима, разбавленных дюжиной скоротечных битв. Ску-ко-та! По Discovery и то фильмы увлекательней делают.
– Но это реальная история. Она состоит не только из сражений. А большинство битв всегда происходило на трибунах власти.
– Да провалиться им к чертям этим кулуарным интригам. Нужна мне будет натуральная история, я слетаю в прошлое.
– В этом и загвоздка, что слетать можно не всегда и не куда угодно. Да и не каждому. Потому-то Институт Времени и выступил с инициативой съёмок подобных сериалов. Они по-своему интересны… Не говоря уже о максимальной аутентичности, ведь в них используется столько материала, отснятого хронавтами.
– Не по Сеньке шапка…
– И то, что битв мало, тебе не хуже моего известно, почему. Хронику с поля боя очень сложно и опасно снимать. Зачастую риск подобного не оправдан. Если только у кое-кого нет патологической склонности к насилию.
– Это на что это ты намекаешь?
– Лично тебя это замечание не касается, – улыбнулась Алиса, передав Пашке в знак мира очередное заварное колечко.
С видом огромного одолжения Пашка принял и сжевал презент. Алиса же продолжила миротворческую миссию словами сожаления, что в современных исторических фильмах хроника подлинных событий вытесняет «игровую» составляющую. События, не связанные общим сюжетом, с трудом держаться на общем стержне. Хороший монтажёр сегодня ценнее искусного актёра. А искусственные актёры, вставки с которыми призваны увязать разрозненные части кинохроники, порой действительно исключительно скучны.
– Ага! – оживился Гераскин. – Вот поэтому я и не могу не приветствовать начинание Рэялда Скотта (правнука, между прочим, Ридли Скотта), решившего возродить добрую традицию игровых фильмов с актёрами-людьми и «живой» массовкой. Угадай-ка, что он ставит?
– Вторую часть «Гладиатора», так и не снятую его прадедом?
– Не юродствуй, подруга. Он замахнулся на Ганнибала! Семь частей о пунических войнах, где каждые пять минут происходят сражения, битвы, поединки, осады и просто драки.
– Дух захватывает, – со скепсисом кивнула Алиса.
– О! Вот это я понимаю: «эпическая сага»! Он набирает массовку для батальных сцен – сорок тысяч добровольцев.
– Размах! А костюмы он где возьмёт для такого количества пушечного мяса… Бррр! «Для такого количества стажёров», – я хотела сказать.
– Костюмы – пустяк. Они будут из особой ткани «вундервул» и после съёмок могут быть легко переработаны в другую одежду. Оружие и доспехи из пластика, тоже легко поддающегося переработке. Что-то, конечно, будет изображено с помощью голографических преобразователей. Но их применение, как обещается, будет минимальным.
– Но неужели только на одном энтузиазме даже из «вундервула» можно пошить костюмов на сорок тысяч человек? Маскарад, конечно, затея весёлая, но в министерстве финансов Союза Земли извечный дефицит и средств, и юмора.
– Нет, Алиска, с тобой каши не сваришь. Ну, откуда такая дотошность к техническим деталям? Костюмы заказали текстильному концерну Марса. У них там постоянные проблемы с трудоустройством. А тут такой перспективный контракт!
– Благодетели… Остаётся надеяться, что у пошитых марсианами штанов будет не три штанины.
– Ой, да это всё – ерунда! Главное – я записался в массовку!
– Вот как? Ну, ты и проныра! Так просто?
– Проще некуда! Большинство считает затею Скотта напрасной тратой времени. Вот они – последствия глобальной компьютеризации и автоматизации. Скоро последние творческие искры в людях угаснут…
– Не так уж скоро…
– Как бы там ни было, а у Скотта недобор. Так что я тебя тоже записал.
– Что?!
Возглас обнаружил у Алисы идеальное колоратурное сопрано. Даже чашки на столике подпрыгнули, а Пашка с досадой прикрыл обращённое к Селезнёвой ухо.
– Да не волнуйся ты! Делов-то на пару дней. Снимешься в марше какой-нибудь центурии. Потом тебя быстренько укокошат – и ты свободна. Если не захочешь ещё какого-нибудь бедолагу продублировать.
– Укокошат? Весёленькая перспектива, – мрачно хмыкнула Алиса.
– Или возьмут в плен, – как ни в чём ни бывало грезил Пашка.
– Ещё не лучше. И кто? Ты?
– Возможно… В любом случае, я не соглашусь играть легионеров. Только карфагенян.
– А я, значит, соглашусь?
– Ты сговорчивая.
– С каких пор?
– Но ты же даже не против того, что вообще будешь играть.
Алиса прочувствовала всю подоплёку коварных интриг Гераскина. Это был просто гениальный «фланговый манёвр»! Что ж, она приняла вызов…
– И кто же мне даст играть римского воина? – заискивающе начала девочка.
– Ха! Так в доспехах не будет видно, кто ты есть. А всё твоё участие ограничится фактом: «а вот в этот момент здесь в углу кадра видна моя рука!»
– И ради этого набирать сорок тысяч стажёров? Воистину, нарисовать армию на компьютере куда как проще.
– Нет, Алиска, нет в тебе романтического духа и тяги к приключениям! Меня это несказанно удручает. Потому что, если так пойдёт дальше, наши дорожки неминуемо разойдутся.
– Не вижу я романтики в том, чтобы обряжаться легионером ради сомнительных амбиций молодого режиссера и пары секунд появления на большом экране, да ещё в неузнаваемом виде.
– А ты бы хотела, чтобы тебя непременно узнавали на улице?
– Это стало бы приятным бонусом к моей актёрской работе «за так».
Алиса заметила, что Пашка напрягся. Тактическая инициатива негласного сражения была успешно перехвачена, и Селезнёва ринулась развивать успех.
– Пожалуй, я упрошу Скотта найти мне другую роль…
Гераскин поперхнулся.
– Чего?
– Наверняка, ему нужна массовка и для всяких дворцовых сцен. Я думаю, что буду в них и органичней и полезней для проекта.
– Чего?
– Роль наложницы какого-нибудь бравого центуриона, например, мне бы подошла?
– У центурионов не было наложниц, – проскрежетал зубами Пашка.
– Это они тебе сказали?
– Что за дикость?
– Отнюдь…
– Ты слишком юна для подобных ролей!
– По стандартам Древнего Рима я не далека от того дня, когда меня будут называть старой девой, – как можно горестней вздохнула Алиса.
Лицо Гераскина приобрело насыщенный пунцовый оттенок.
– Что за аморальные фантазии?
– Почему «аморальные»? Представь, я казню своего поработителя на брачном ложе, отомстив за свою поруганную честь. О! Клитемнестра гордилась бы мной. Нужно обсудить этот сюжет с режиссером.
Пашка из пунцового стал белым, как призрак. И, как у призрака, у него страшным светом горели глаза. Мстительный удар Алисы достиг цели.
– Как бы я смотрелась в прозрачной тунике? – невинно мечтала она вслух под свирепое сопение Пашки. – А может, это будет не центурион, а трибун? Молодой и симпатичный?
– Я убью его в Каннах! – тихо прорычал Пашка.
Так-так! Алиса подметила, что бешенство Гераскина из стихийной вспышки перешло в самую опасную стадию – расчётливой, холодной ярости.
– Ты будешь последнее колечко или мышам оставишь? – медовым голосом осведомилась она.
– К чёрту колечко! Ты мне объясни, что это у тебя за светопреставление в мозгах творится?
– Паша, кхм… А ты никак ревнуешь?
– Нет!
– Хорошо. А то мне показалось…
– Показалось!
Гераскин надулся. Алиса с деловым видом оправила юбочку. Была одержана безоговорочная победа, и настало время миловать побеждённых.
– Нет… Пожалуй, мне придётся отказаться от кинематографической славы.
– Да ну? – изумился неожиданному лучику надежды Пашка. Он даже как-то сразу уменьшился в размере, и физиономия его вновь приобрела человеческие черты.
– Дел других много. Отцу обещала помочь и прочее, – грустно рассуждала Алиса.
– Вот как? В самом деле?
– Когда, ты говоришь, съёмки?
– В середине октября.
– О, тогда точно нет. Ты сам понимаешь – школа. Это святое! Не хочу потом догонять. Ещё, чего доброго, придётся программу усваивать под гипнозом, а после него такая каша в голове. Да и баллы из-за этого метода снимают. Увы и ах! Не видать мне ни «Оскара», ни «Ники», ни чего там ещё дают за вклад в развитие кино?
– Так ты точно не будешь сниматься! – радостно допытывался Пашка.
– Как бы ни хотелось, но – нет.
– Сочувствую! – ненатурально расстроился Пашка и живо умял последнее заварное колечко. Как в него только вмещается такое количество пищи?
– Что это? К нам что, шершень залетел? – вдруг насторожилась Алиса, услышав непонятный жужжащий гул и позвякивание стекла.
Пашка прислушался и расплылся в улыбке.
– Ах, это! Нет. Это всего на всего мой новый приятель.
– Что ещё за приятель?
Выудив из проёма между подлокотником дивана и стеной литровую банку, Гераскин с довольным видом предъявил её Алисе.
– Вот, полюбуйся!
В банке быстро бегал свирепого облика жук. Размером и пропорциями он был со спичечный коробок, имел длинные лапы, могучие жвалы, а надкрылья его были травянисто-зелёные, блестящие и переливались позолотой и киноварью. По временам жук прекращал свои метания, приподнимал элитры и, грозно пострекотав крыльями, снова бросался на стеклянную преграду.
– Calosoma sycophanta, – удивилась Алиса. – Зачем ты его поймал? Он редок для фауны Подмосковья.
– Наивное дитя! – умильнулся Пашка. – Если бы я не изолировал этого шестиногого велоцираптора от фауны Подмосковья, он бы давно закусывал нашим общим другом Сапожковым.
Алиса только ахнула.
– Вот именно! – согласился с её эмоциями Пашка.
У Алисы поплыли круги перед глазами. В горле пересохло. Увлечённая просмотром фильма и бестолковым спором, она совсем забыла о том, что Аркаша сейчас не просто лишён некоторых благ и удобств человеческого мира в виде кино и чая, но сверх всякой меры окружён опасностями «иного» мира, до конца непознанного даже специалистами-энтомологами.
– Но красотелы охотятся в кронах деревьев…– пробормотала она экологическую характеристику жука, словно это был религиозный оберег, способный спасти Сапожкова от встречи с подобным чудищем.
– Али, я порой тебе удивляюсь! – закатил глаза Пашка. – Ты же не думаешь, что я за этим монстром лазал на дерево? Он мне попался аккурат в десяти метрах от дома на тропинке, когда мы возвращались от нашего геройского лилипутского Робинзона. Кажется, он вынюхивал человечину…
– Перестань!
– Я-то перестану. Но как к тому же принудить голодных родственников этого разбойника. Это же не единственная крупная жужелица в нашем саду.
Алиса сглотнула.
А Пашка зловеще продолжал:
– И не забывай, что у нас здесь под боком пруд, а не далеко – пойма реки. Почва в основном песчаная, подзолистая. А это значит… – Пашка выразительно посмотрел на затаившую дыхание Алису.
– Что «это значит»?
– Что здесь могут водиться тарантулы! Уж они для нашей фауны не столь экзотичны, как Красотел пахучий. Алиса, ты куда?
– Я сейчас принесу коробку сюда. Аркаша будет ночевать в доме.
– Отставить панику!
Алиса вся дрожала. Яркое воображение рисовало ей, что, пока они здесь мирно пьют чай, в каких-то полуста метрах от цивилизации Аркаша насмерть бьётся с местной разновидностью Шелоб. Однако, твёрдый голос Гераскина заставил Селезнёву взять себя в руки.
– У меня есть все основания полагать, – академичным тоном продекламировал Пашка, – что Сапожков, прежде чем пойти на опыт, проверил территорию на возможность обитания на ней столь опасных соседей.
Облегчённый выдох вырвался из груди Алисы.
– Но…
Алиса снова сжалась в предчувствии страшного пророчества.
– Не мне тебе рассказывать, что на одном квадратном метре луговины может обитать до полутысячи пауков. Особенно, как сейчас, в момент их размножения. Все они потенциально опасны для человека ростом с вершок. Даже крохотные линифии, не говоря уже о бродячих пауках.
– Ты специально меня дразнишь? Я всё больше убеждаюсь, что мы ввязались в эксперимент, опасность которого совершенно не осознаём. Может, его прекратить (временно) и придумать, как обезопасить себя?
– Уж кто-кто, а я вполне осознавал опасность и предвидел трудности операции покорения травянистых джунглей, – вздёрнул нос Пашка. – И я сделал соответствующие приготовления.
– Здорово! Какие?
– Это секрет. Я не стал говорить Аркаше (он относится к «чистоте» эксперимента с неприличным фанатизмом), но тебе расскажу. У меня есть друзья на станции Юных Техников.
– Я там тоже кое с кем знакома.
– Из кружка радиотехники?
– Нет.
– Тогда не перебивай!
– Хорошо. А при чём здесь радиотехника?
– Я попросил своих друзей сделать прибор – инсектер, – испускающий ультразвук для отпугивания членистоногих. И они его сделали! Радиус действия у него всего пара квадратных метров, но нам больше и не надо. А записи с ультразвуковыми сигналами, отпугивающими насекомых, мне предоставил наш факультативный лектор по зоосенсорике.
– Аполлон Падалярьевич?
– Он самый.
– И этот… как его?
– Инсектер.
– «Инсектер». Он работает?
– Я созванивался сегодня с ребятами. Они заканчивают тестирование. Говорят, что подопытные (мухи и божьи коровки, что попались под руку) по наблюдаемой реакции чувствуют себя в зоне действия прибора «некомфортно». Мы покрасим его в зелёный цвет и украдкой положим в траву недалеко от «хижины» Сапожкова. Он его не заметит. А заметит – не поймёт, что это такое.
– А ультразвук самому Аркаше не повредит?
– Человеку испускаемые инсектером звуковые колебания незаметны и безвредны.
– Ой, как хорошо! – захлопала в ладоши Алиса. – Подожди-ка… Но если мы ультразвуком распугаем всю живность вокруг Аркашиной коробки, кого он будет рисовать?
– Учтено! Прибор должен настраиваться на несколько определённых волн, выборочно воздействующих только на самых опасных членистоногих, таких, как пауки и вот этот наш зелёный приятель.
Пашка самодовольно тряхнул банкой. Жук злобно зажужжал.
– А я тоже кое-что придумала, – воскликнула Алиса. – Можно дать Аркаше какую-нибудь феромонную мазь для отпугивания насекомых.
– Ты не поверишь, но я обсуждал с ним такой вопрос, – отрицательно мотнул головой Пашка. – Он считает подобное нежелательной мерой, применение которой возможно лишь в самом крайнем случае.
– Почему?
– Он подозревает, что с уменьшением размера тела произойдёт повышение восприимчивости к запахам. Понимаешь?
– Да… Что-то похожее описывал Свифт. Но он говорил о зрении.
– Вот-вот. Представь, для Аркадия сейчас каждый цветок, как парфюмерная фабрика. Но это не главное. Феромоны насекомых, незаметные, нечувствительные для нас, на малюсенького Аркашу могут подействовать, как настоящее химическое оружие. Это же сплошь сложные спирты и эфирные масла. Их концентрация в «стране дремучих трав», наверно, сопоставима с газовыми атаками Первой Мировой войны. А тут ещё мы «отравы» добавим.
– Нет-нет. Это была глупая идея.
– Не «глупая», а «непродуманная». Но не волнуйся, Сапожков клятвенно меня заверил, что, если заподозрит у себя признаки отравления или химических ожогов, то немедленно прекратит эксперимент. Это и нас с тобой касается, когда мы отправимся в дебри овсяника и клевера.
– Мне не по себе от всего этого.
– Если честно, мне тоже…
Алиса с удивлением уставилась на Пашку, но тот, по-видимому, охладел к теме разговора. Он поставил банку с красотелом на книжную полку, проворчав под нос, что надо бы его завтра выпустить в лесу, взял поднос с чашками и ушёл на кухню. Со странным чувством вины в сердце девочка последовала за ним. Пашка с медитативной сосредоточенностью мыл чашку.
– Паш, а я вот думаю, может, всё-таки, пока Аркаша не охраняется этим твоим инсектером, ему лучше переночевать здесь?– робко спросила Алиса.
Пашка устало усмехнулся.
– Только в том случае, если ты хочешь, чтобы он навсегда остался лилипутом.
– Это ещё почему?
– Потому, что, как только он примет свой нормальный размер, он перейдёт к самой нелицеприятной форме выражения своего негодования по поводу чрезмерной заботы о нём. И я не думаю, что его остановит тот факт, что ты девочка. Он страшен в гневе.
– Я за ним такого не замечала.
– Не советую искать возможности узнать это. Будет неприятно ни тебе, ни ему… Ни мне.
Пашка убрал посуду в буфет, потянулся, расправляя широкие плечи, и сладко зевнул.
– Утомился я что-то с вами двумя…
– Да уж, час поздний, а день был трудный…
– Завтра обещает быть не легче…
– Значит, нужно быть готовым к борьбе и хорошо выспаться.
Уловив, что Пашка как-то сразу сник, Алиса продолжила тоном, не выражающим особого интереса:
– Ты на диване устроишься или со мной останешься?
– Я буду тебя охранять! – тряхнул чёлкой Пашка.
Боевой образ друга и его патетика растрогали и одновременно позабавили Алису, но иронизировать над тем, что охранять её персону не от кого, она не стала. Пашка всё-таки чудо!
– Я провидеофоню родным, а ты свяжись с Аркашей, – сказала девочка и удалилась переодеться в пижаму.
Поднявшись после звонка родителям и вечернего умывания в спальню на втором этаже дачного дома, Алиса обнаружила кровать застеленной. И даже подушка была взбита. Как мило!
– Спасибо, Паша, – улыбнулась Алиса.
Гераскин сделал вид, что не услышал. Есть в нём такая особенность. Пашка готов был проявить самую нежную и порой неожиданную заботу о ком угодно. Но его крайне раздражало, когда люди обращали на это внимание и благодарили его. Чужая признательность смущала его, несмотря на его гордость и стремление быть в центре внимания. Да только он привык добиваться этого внимания иными способами, выставляя себя супер-героем со стальными мышцами и крутым нравом. Когда же люди замечали за ним сентиментальные порывы, говорящие о его тонкой душевной организации, Пашка чувствовал себя уязвлённым и скомпрометированным. Однако проявлять своё участие и заботу не переставал. Вот такой вот парадокс на двух ногах. Но таковы многие мальчишки.
Себе Пашка организовал ночлег на полу под окном. В доме была добротная кушетка, но Гераскин по обыкновению выдал тираду, что, де, бывалому воину позорно спать на мягком. Алиса махнула рукой на «воина» с его занятиями йогой или просто причудами и забралась под воздушно-лёгкое прохладное одеяло. Пашка хлопнул в ладоши, свет в комнате погас.
– Что Аркаша? – тихо спросила в темноте Алиса.
– Пожелал тебе спокойной ночи, – отозвался с пола Пашка.
– Как он там?
– В порядке. Я его разбудил. У него там, оказывается, темнеет скорее, чем у нас.
– И то! Он же в дремучем лесу! Может ему фонарик отнести?
– Завтра я с ним поговорю об этом. Не думаю, что он откажется.
Алиса тяжело вздохнула. Ей хотелось всю ночь сидеть с фонариком возле Аркашиной коробки и оберегать его сон от всяких ночных многоногих бродяг.
– А я бы не стал тебя караулить, когда ты превратилась бы в дюймовочку, – Пашка который раз блеснул умением читать Алисины мысли.
– Что же ты тогда здесь сейчас делаешь? – подавила смешок Алиса.
– Это совсем другое!
Темнота придавала сконфуженному голосу Гераскина особый оттенок обиды человека, добрые намерения которого оказались неверно истолкованы.
– Сегодня мы доказали, что одними из самых опасных животных, окружающих Аркадия в его нынешнем состоянии, являемся мы с тобой.
– Верно, – вздохнула Алиса, вспомнив, как чуть не растоптала товарища, в благом порыве спасти его от стрекозы.
– Я впредь приложу все усилия, чтобы обезопасить и его, и тебя от неуклюжей великанской заботы, – прошептал Пашка. – Жаль только, что моих усилий недостаточно, чтобы вовсе запретить тебе повторять наш эксперимент. Это было бы нечестно по отношению к тебе…
– Паш, я тоже за вас жутко переживаю.
В сумраке скованность растаяла. Не видя собеседника, ни его, ни своего смущения словами, которые ребятам казались проявлением слабости, признаться в страхах оказалось легче. И теперь они прислушивались к отзвукам произнесённых фраз, таинственной умиротворяющей музыкой рассыпавшихся по комнате. И девочка с мальчиком наслаждались эхом этих фраз в своих сердцах и свободой, подаренной ими.
Алиса с блаженством закрыла глаза и беззвучно рассмеялась на шорох Пашкиной возни и его ворчание по поводу неправильного устройства дощатого настила дачи Сапожковых. Из кухни доносился уютный убаюкивающий стрёкот сверчков.
– Алиска? – раздался отдающий лукавством шёпот Пашки.
– Что?
– Ты спишь?
– А как ты думаешь? С такой охраной, как ты, век не уснёшь, – нарочито сонным голосом посетовала Алиса.
– А ты засыпай-засыпай, ни о чём не думай.
– Что-то мне твоя забота не нравится. Что за каверзу ты удумал? – заразилась Пашкиным азартом девочка.
– Ты уснёшь, а я подкрадусь и поцелую тебя! – хихикнул Пашка.
Повисла немая пауза, во время которой Алиса с непривычным будоражащим чувством где-то в районе диафрагмы обдумывала открывающуюся перед ней перспективу быть поцелованной… другом (?). Ей стало неловко от мысли, что Пашка сейчас может услышать, как громко колотится её сердце.
– Нет, не поцелуешь, – еле слышно проговорила она.
– С чего вдруг такая уверенность?
– Ну, во-первых, я не вижу причины, по которой тебе хотелось бы меня поцеловать.
– К чему мне причина? Я просто так.
– Нет, Пашенька, просто так не целуют… Но даже если бы у тебя было такое намерение, то ты подсознательно понимал, что оно неверно, и поступок, задуманный тобой, будет неправильным. Но соблазн был велик, и ты решил его озвучить, тем самым сняв напряжение со своей души. И сейчас уже не думаешь о том, чтобы целоваться со мной.
– Алиса, знаешь, что?
– Что?
– Ты ужасно скучная! В тебе была капелька романтики, но твой прагматизм иссушил её.
– Но мой же прагматизм говорит мне, что мой друг – честный и благородный человек. Он не станет красть поцелуи.
– Да, ну?
– Примерно так.
– И ты так считаешь?
– Паша, я спать хочу. Спокойной ночи.
– Эээ… Добрых снов…
Вновь ребята надолго замолчали.
– Али? – не выдержал Гераскин.
– Что, Паша?
– Ты, правда, думаешь, что я честный и благородный?
– А ещё ужасно неугомонный!
– Нет, правда?
– Зачем мне тебя обманывать? Хотя я начинаю подозревать, что переоценила твоё благородство. Я не высплюсь. И виноват будешь ты.
– Извини, мне просто приятно было услышать лестное мнение о себе. Особенно твоё.
– Паша! Где ты там? – Алиса приподнялась на локтях, выискивая взглядом Гераскина
– Здесь, – глаза мальчишки блеснули в слабом лунном свете, наполнявшем комнату.
– Ты очень тщеславный. Задумайся над этим, – со строгой печалью сказала Алиса в сторону этих глаз.
– Думал. Ничего не могу с собой поделать.
– Тогда спи!
Ответом был разочарованный вздох.
Кровь клокотала в сердце Алисы. Кровь стучала в её висках колокольным перезвоном, так что даже зубы начали поклацывать, а тело дрожать мелкой дрожью. Спрятавшись с головой под одеяло и свернувшись калачиком, Алиса пыталась унять охватившее её адреналиновое цунами.
Пашка шутил. Ну, зачем ему с ней целоваться? Что за глупые любезности! Просто очередная его хохма… А с другой стороны, почему бы и нет? Чем плох Пашкин поцелуй? Даже просто так? Даже в шутку? Но Алису пугал… Нет-нет, не «пугал», а «волновал» не поцелуй, а сам его факт. Как хорошо, что Пашка её «предупредил»! И как плохо… Теперь он её точно не поцелует…
– Алис, а? Алис? – донёсся застенчивый шёпот Пашки.
– Ну, что?
Прозвучало, наверно, грубо, но Пашка, похоже, не обратил на это внимания, а чуть ли не с мольбой спросил:
– А ты точно не будешь сниматься в кино?
– Не буду. Давай спать уже.
– Точно-преточно?
– Честное слово. Обещаю. Что тебе ещё нужно?
– И никаких прозрачных туник? – в голосе друга Алисе почудилась досада.
– Гераскин, если ты немедленно не оставишь эти разговоры и не заснёшь, я завтра же отправлюсь на съёмки.
– Сплю-сплю!
Скоро из Пашкиного угла послышалось сладкое посапывание. Алиса лежала, слушая его и сверчков, сама опасаясь громко вздохнуть или пошевелиться. Но более обеспокоенности, что она может этим разбудить Гераскина, её тревожил воспламенённый в душе дерзкий огонёк, стремящийся перерасти при малейшем движении тела в неконтролируемое пламя, природа которого Алисе была известна лишь из смутных литературных метафор и сухой характеристики учебников.
Сон не шёл, и Алиса принялась считать склиссов. Дойдя до третьей тысячи, она прислушалась к Пашкиному дыханию. Из притворного похрапывания и посвистывания оно стало ровным, спокойным, едва уловимым для уха. Селезнёва откинула одеяло и опустила ноги на пол. В нерешительности она замерла на краю кровати. Прошла минута. Алиса кусала губу, но терпеть пожар в душе уже не было мочи. Бесшумной изящной тенью Алиса скользнула по комнате к Пашке и опустилась на колени у изголовья его незатейливой постели.
В струящемся из окна лунном свете Пашка казался выделанной из мрамора и серебра статуей юного Ганимеда. Лежал он на спине в позе уверенного беспечного человека, запрокинув руки за голову, без одеяла, выставив «всем пращам и стрелам яростной судьбы» свой красивый торс. Гераскин умудрялся сочетать увлечение тяжёлой атлетикой с боевой гимнастикой шаолиньских монахов, и фигуру имел удивительно привлекательную: гибкую, пластичную и одновременно внушительную и могучую. Мало кто при первом знакомстве, увидев атлетическую развитость Пашки, давал ему шестнадцать лет. Обычно восемнадцать или даже двадцать. Только лицо, ещё не натренированное скрывать наивность и хитрость, выдавало Гераскина – что ему не полные тринадцать!
Алиса склонилась над этим лицом, вглядываясь в него, любуясь им. Какой Пашка сейчас беззащитный! Спит себе богатырским сном и в ус не дует, «страж» ещё называется. Но у Алисы и мыслей не было упрекать друга в том, что охрана его годится разве только на то, чтобы спровоцировать каких-нибудь грабителей потренироваться в своём промысле. Глаз защипала слезинка. Девочка припала к уголку губ Пашки в нежном благодарном поцелуе. Если гора не идёт к Магомету…
Алиса ещё посмотрела на Пашку, ласково провела рукой по его щеке и вдруг, словно очнувшись, метнулась к кровати, юркнула под одеяло и тихо засмеялась, удивляясь и восхищаясь собой.
«Воровка!» – вознегодовала совесть.
«Но я же не подряжалась его охранять, как он меня?» – попыталась оправдаться Алиса.
Обвинителя её довод не убедил и не умалил. Совесть перешла в атаку! Но схватка оказалась скоротечной. Алиса выдала убийственный аргумент: «Он сам напросился!» После чего показала поверженной в прах совести язык, смежила вежды и через пять минут уже спала мирным детским сном.
2.V.2014