15. Кровь и Копье http://www.proza.ru/2014/03/03/1263
Было уже далеко за полночь, когда Парсифаль и Анжелика покинули замок Монсегюр. Перебравшись через мост, они воспарили над землей и полетели на запад, в сторону промышленной окраины.
- Куда мы теперь? – поинтересовалась Анжелика.
- В одно место, где я надеюсь встретиться с твоей бабушкой, - отвечал ее спутник.
- Думаешь, у тебя получится? Моя бабушка умерла еще до моего рождения. Это случилось очень и очень давно!
- Будь она живой, - возразил Парсифаль, - мы бы не смогли с ней связаться. Только мертвые легко находят мертвецов…
Они помолчали. В темных домах внизу совсем не было огней. На пустых улицах – ни единой души.
- А Ланселот, он тоже умер? – спросила девочка.
- Да.
- А ты?
- Очевидно, раз я явился в Аирб из Асиата.
- А кем ты был до того?
- Не знаю, - сказал Парсифаль. – Все, кто объявляется в Аирбе, помнят о своем асиатическом прошлом. На крайний случай помнят хотя бы свои имена, как твоя сестра. Но я ничего не могу рассказать о себе.
Анжелика разглядела в лунном свете высокую трубу и догадалась, что они приближаются к химическому комбинату.
- Дело в том, - вновь заговорил Парсифаль, – что я явился в Аирб в темном мире. Мрак Нишрока открылся мне в Доме Лилит на Татии.
- И что это значит?
- Все темные маги вышли из этого Дома. И если бы сэр Ланселот семь лет назад не заглянул по делам Братства на Татию, и не усыновил меня, я был бы сейчас самым непримиримым твоим врагом…
Внезапно Анжелика почувствовала, что теряет высоту.
- Осторожно! - воскликнул Парсифаль. - Мы на границе реальностей.
Опустившись на землю, девочка огляделась. Они оказались на старой, бесконечно унылой улице, застроенной заводскими казармами из красного кирпича. Редкие подслеповатые фонари, освещавшие выщербленные стены домов с узкими как щели, окошками, разбитая, грязная дорога, купы печальных, пожелтевших берез на ее обочине, - все говорило о крайнем упадке…
- Это где-то здесь, - сказал мальчик.
Неподалеку от дверей ближайшего подъезда Анжелика заметила бесхозную «копейку» с проржавелым корпусом, выбитыми стеклами и спущенными колесами. Прямо от нее через грязный двор, мимо луж и островков пожухлой травы к подъезду вела узкая засыпанная щебенкой дорожка. С одной стороны двор ограничивал ряд покосившихся сарайчиков, сбитых кое-как из необструганных досок. Напротив них тянулась живая колючая изгородь, укрепленная в некоторых местах разной рухлядью, вроде спинок кроватей или полусгнившего штакетника. Лужок за изгородью был поделен на крошечные участки с остатками теплиц. Анжелика догадалась, что это огороды, устроенные обитателями казармы прямо под окнами своего убогого жилища.
- Тихо! – прошептал Парсифаль.
С дальнего конца улицы донесся приближающийся рокот автомобильного мотора. Схватив Анжелику за руку, Парсифаль втиснулся вместе в ней в щель между двумя сараями. Прошуршав шинами по мокрому асфальту, напротив казармы остановился полицейский автомобиль. В нем находилось два человека в черной униформе. Один остался за рулем, другой подошел к стоявшей на обочине брошенной легковушке, посветил внутрь салона фонариком, поднял и вновь опустил крышку багажника. Все движения незнакомца были размеренными и скупыми, словно у механической куклы. На лице сохранялось холодное, бесстрастное выражение. Пока его товарищ делал досмотр, другой полицейский, уставившись в одну точку, неподвижно сидел за рулем. Ничего не обнаружив, первый полицейский вернулся в машину, и она уехала.
- Кто это был? – спросила Анжелика, когда шум мотора стих за поворотом. Хотя она не успела испугаться, сердце в ее груди колотилось сильнее обычного.
- Так, - презрительно пожал плечами мальчик, - всего лишь двое зомби.
Они подошли к дверям дома. Парсифаль взялся за ручку и потянул на себя. Створка немного поддалась, но не открылась.
- Засов! – догадалась Анжелика.
Мальчик положил ладони на поверхность двери и что-то пробормотал себе под нос. Раздался тихий лязг, будто кто-то сдвигал в сторону щеколду, и дверь распахнулась.
- Здорово! – восхитилась девочка.
Парсифаль бесшумно проскользнул внутрь дома. Анжелика – за ним. В кромешной темноте они поднялись на несколько ступенек и оказались в широком, как школьная рекреация, коридоре. Свет от уличного фонаря, проникая сквозь окна, придавал таинственность самым обычным предметам. С лестницы видна была заставленная столами и шкафчиками просторная кухня с газовыми плитами в углах. На полках, подвешенных над старомодной чугунной раковиной, тускло поблескивали кастрюли. В воздухе можно было уловить кисловатый запах щей и дешевой жареной рыбы.
В коридор выходило больше дюжины дверей. Парсифаль остановился возле одной из них и прислушался. Было тихо. Изнутри не доносилось ни единого звука. Мальчик осторожно постучал. В ту же секунду дверь приоткрылась, и Анжелика увидела на пороге старую женщину со свечой в руке. Она приложила палец к губам, а потом отступила на шаг, приглашая их войти. Дети оказались в крошечной комнатке с очень высоким потолком (отчего она походила на колодец). Единственное окно было плотно завешано одеялом. Кроме кровати и буфета здесь помещался только маленький обеденный столик.
- Кто-нибудь успел вас заметить? – спросила женщина. В ее голосе слышалась неподдельная тревога.
- Уверен, что нет, мэм, - ответил Парсифаль, - мы были очень осторожны.
Стоя возле дверей, они начали о чем-то тихо переговариваться. Анжелика присела на табуретку возле стола. Не смотря на тесноту и крайнюю простоту обстановки, комнатка ей понравилась. Пол был чисто вымыт, потолок недавно побелен, на столе и полках буфета лежали накрахмаленные салфетки.
Разглядывая кровать, Анжелика заметила, что край свешивавшегося до самого пола покрывала чуть шевельнулся. Из-под него высунулась большая, смутно знакомая ей черная кошачья голова.
- Котик?! – с изумлением позвала она, и веря, и не веря своим глазам.
Большой черный кот с белым пятнышком на груди подошел к ней и потерся о ногу. Последние сомнения рассеялись: это был он – ее давно умерший любимец…. Анжелика опустилась на колени и принялась гладить тихо мурчащего красавца, который сдержанно и с достоинством принимал ее ласки…
…Котик был несколькими годами старше Анжелики, и его черная усатая мордочка то и дело мелькала на маминых досвадебных фотографиях. В ту пору Котик был совсем маленьким черным котеночком и очень любил, свернувшись клубочком, спать на маминых коленях. В первое время, когда мама вышла замуж за папу, они жили в квартире втроем. Лишь потом на свет появилась Анжелика. В их старом фотоальбоме хранился занятный снимок: в коляске лежит крошечная, как кулечек девочка, а Котик, встав на задние лапы, с любопытством ее обнюхивает. Он находился тогда в самом расцвете сил и красоты: большой, пушистый, вальяжный, с роскошным хвостом и длинными усами. Позже Котик неизменно присутствовал во всех, даже в самых ранних воспоминаниях Анжелики. Когда девочка пошла в школу, он был уже старенький и целыми днями тихо дремал в углу дивана. Но едва Анжелика появлялась на пороге, Котик неспешной трусцой устремлялся навстречу, радостно приветствуя свою хозяйку. Вечером он устраивался рядом с ее подушкой, и Анжелика, обхватив рукой его теплый бок, быстро засыпала под громкое, мерное мурчание… Теперь все эти светлые воспоминания были подернуты дымкой печали, потому что сразу приходили на память дни его последней болезни. Похудевший, осунувшийся, со свалявшейся шерстью, он лежал на коврике рядом с ее кроватью и тяжело дышал. Лапы уже плохо слушались беднягу. Приходилось поддерживать его под животик и подносить блюдце к самой мордочке, чтобы он мог напиться. Почувствовав воду, Котик начинал жадно лакать. Ему, без сомнения, было очень и очень худо. Но все равно, не смотря ни на что, стоило Анжелике приложить ухо к его мягкому боку, она слышала, как откуда-то из глубины, сквозь хрип и частый, неровный стук сердца, прорывается хорошо знакомое ей мурчание. Ах, как ей было жаль его! По вечерам Анжелика обращалась к кому-то неведомому и всемогущему, умоляя его вылечить Котика. Но все было тщетно. Проснувшись однажды, она нашла своего пушистого друга окоченевшим и неподвижным. До сих пор она не могла вспоминать то утро без слез…
- Это же мой Котик! Как он сюда попал? – спросила Анжелика.
- Также как все остальные, - ответила хозяйка. – Однажды ты появляешься в этом мире и продолжаешь жить, как ни в чем не бывало, словно пребываешь в своей прежней реальности.
- Но почему он живет у вас?
- Наверно, потому, что это я принесла его когда-то в дом.
Женщина зажгла еще две свечи и вставила их в подсвечник. Теперь девочка могла разглядеть ее лицо. Оно было старое и осунувшееся, изрезанное глубокими морщинами и обрамленное седыми волосами. Но глаза… глаза остались прежними, как на фотографии в мамином альбоме.
- Бабушка? – неуверенно спросила Анжелика.
- Да, внученька, это я, - устало произнесла бабушка Анжелика, - все-таки дал Господь нам с тобой встретиться…
- А ты, значит, живешь здесь, в этой…
Девочка осеклась и смущенно замолчала.
- Хочешь сказать, дыре? - спросила бабушка Анжелика. – Видишь ли, место, которое нам уготовано в Аирбе зависит от того, какую жизнь человек прожил в Асиате. Каждый получает то, что заслужил…
- У нас мало времени, мэм, - напомнил Парсифаль, - поэтому давайте перейдем к делу. Мы побеспокоили вас, чтобы услышать историю о вашем сыне.
По лицу женщины пробежала тень.
- Конечно, что еще может вас интересовать? – с горечью произнесла она. – Один грешный поступок перевешивает сорок лет праведной жизни. Он словно жернов на шее тянет душу на дно. И если кто-то вспоминает о ней после многих лет одиночества так лишь затем, чтобы вновь напомнить о старом грехе.
- Это не так, бабушка, - пробормотала Анжелика.
- Рассказав свою историю, вы очень поможете нам, мэм, - возразил Парсифаль. – Вы поможете предотвратить большое зло. И кто знает: спасая других, вы, возможно, поможете себе.
- Хорошо, - кивнула женщина. – Я расскажу вам...
И повернувшись лицом к двери, так что Анжелика все время видела ее профиль, она начала свое нелегкое повествование. Рассказ вышел путанным и сбивчивым. Порой девочка с трудом понимала, о чем идет речь.
- Все началось с того, что мой трехлетний сын тяжело заболел, - говорила бабушка Анжелика. - Сначала это был бронхит. Потом воспаление перекинулось в легкие, потом началось заражение крови. Сепсис в тяжелой форме. Температура – сорок. Голова у бедняжки раскалывалась от острой боли. Он бредил, задыхался и буквально сгорал на моих глазах. Не было никакой надежды на врачей… От горя и усталости (муж находился в командировке, а я не спала трое суток) у меня помутился рассудок… Подруга дала мне адрес, и я позвала его… сама позвала… Но я не знала тогда, что он не знахарь, а настоящий колдун. Да и откуда мне было знать? Нас воспитывали в безверии, даже о Боге никогда не поминали. Таких, как я, было легко обмануть и я… я поддалась на уговоры… Вместо того, чтобы молиться о спасении Всевышнему, я схватилась за соломинку и открыла дорогу черной магии… Этот человек пришел ко мне ночью…
- Подождите, мэм, - вмешался Парсифаль. – Что за человек? О ком вы говорите?
- Это был карлик. С огромным крючковатым носом и очень густыми бровями. А глаза у него были такие пронзительные, такие блестящие, что я сразу должна была насторожиться. Воистину «дурные глаза»! Потом я узнала, что он работал мастером на кукольной фабрике. И в самом деле, куклы он делал великолепно. Попросил у меня клок волос больного, и не успела я глазом моргнуть, как он слепил из воска фигурку ребенка. Сходство с моим мальчиком было замечательное…
- Вы видели, как он лечил вашего сына, мэм?
Бабушка Анжелика покачала головой.
- Он не разрешил мне находиться рядом. Но все же мне удалось подсмотреть, как он прокалывал булавкой куклу, припадал к дырочке губами и высасывал из нее воздух. Это… меня смутило и… напугало. Тогда-то мне впервые пришла в голову мысль о колдовстве…
Она замолчала.
- И что произошло дальше? – нетерпеливо спросил мальчик.
- Оставив карлика наедине с сыном, я заснула, - пробормотала бабушка Анжелика. – Это был ужасный поступок, и я до сих пор не могу себе простить его. Но я уже говорила, что валилась с ног от усталости. И вот, когда я проснулась и подошла к ребенку, мне показалось… мне показалось, что он умер. Мой сын лежал вытянувшись в своей кроватке, безмолвный и холодный. И я… я не смогла его разбудить… Я кинулась к карлику и стала кричать, что он обманул меня. Но карлик нисколько не смутился. Он сказал, что я ничего не понимаю. Что лечение, напротив, идет успешно. После этого он опять достал восковую куклу и принялся вдувать в нее воздух.
- Вы уверены, что ничего не путаете? – быстро переспросил Парсифаль. – Значит, сначала он высасывал воздух, а потом стал вдувать его?
- Совершенно верно, - подтвердила бабушка Анжелика. – Так все и было!
- И что, он добился успеха?
- Прошло немного времени, и тело сына шевельнулось… В моем сердце пробудилась надежда. Карлик, оставив куклу, произнес несколько слов на каком-то незнакомом языке. И тогда… тогда у мальчика началась ужасная судорога… Его руки и ноги дергались, словно у веревочного паяца… Зрачки закатились… Он хрипел и кричал… Это было ужасно… Правда, спустя какое-то время все прошло… Он успокоился. И когда я подошла к нему, оказалось, что мальчик крепко спит. Жар прошел… Болезнь миновало… Это походило на чудо… Великое чудо… Я не знала, как благодарить знахаря… Я отдала ему все свои деньги… Я сказала, что буду молить за него Бога. Но карлик с усмешкой ответил мне: «Если ты желаешь поблагодарить за спасение, тебе следует молиться другому Хозяину». Его слова прозвучали так неожиданно… и так страшно, что сердце у меня в груди похолодело. А карлик ушел, ничего не прибавив к сказанному… Но я все равно горячо благодарила его, ведь мне казалось тогда, что он спас моему ребенку жизнь…
- Что значит, «казалось»? – спросил Парсифаль. – Вылечил он его или нет?
- От пневмонии и сепсиса – да, - упавшим голосом подтвердила бабушка Анжелика. – Однако вскоре моего мальчика поразил другой недуг, еще более ужасный… И когда я теперь вспоминаю те дни, я понимаю, что смерть могла бы стать для него избавлением. Но я прибегла к помощи колдовства и тем самым продлила его мучения. Однажды я заметила на животе моего сына черное пятно, которое росло с каждым днем. Потом появились другие странности: кожа сделалась такой тонкой, что под ней можно было разглядеть каждую жилку. Она стала сохнуть и покрываться морщинами. Рост мальчика за следующие два года почти не изменился, хотя голова продолжала увеличиваться и сделалась непропорционально большой. Нос тоже вырос и напоминал собой клюв, потому что нижняя челюсть осталась крошечной, как у новорожденного. Волосы сначала поседели, а потом начали выпадать. В пять лет мой мальчик совершенно облысел. Самое же страшное заключалось в том, что он старился буквально на глазах: в четыре года выглядел на тридцать лет, в пять – на пятьдесят, а в шесть – на все восемьдесят. Он еще не успел, как следует вырасти, а уже превратился в глубокого и немощного старичка! В пять лет он обзавелся множеством старческих недугов. И ему не было семи, когда инфаркт свел его в могилу… Но главное, даже не в этом. Болезни, муки – все это я могла бы перенести. Но я не могла выносить его испепеляющей, упорной, никогда не стихавшей ненависти…
- Ненависти? – воскликнула Анжелика.
- Да, - прошептала старушка. – Я никому об этом не говорила, но вам я могу признаться: это было маленькое, несчастное и бесконечно злобное существо. Вся цель его жизни, казалось, сводилась к тому, чтобы преследовать и мучить меня. Немалая часть нашей с мужем зарплаты уходила на покупку игрушек, которые он неизменно портил и ломал с каким-то тупым, совершенно недетским ожесточением. Едва получив куклу (больше всего он любил играть в куклы), наш сын начинал гнуть и выкручивать ее самым немилосердным образом. Один за другим он вырывал кукле все волосы, разрывал в клочья ее платье, выворачивал и с мясом вырывал руки и ноги, выдавливал глаза. У него, конечно, не было ни ножа, ни ножниц, но он умудрялся каким-то образом вспарывать несчастным животы, разрывал и разламывал на куски пластик. На это изуверство уходил иногда день, иногда два. Всецело занятый разрушением, он ненадолго оставлял нас в покое, и мы с мужем могли немного перевести дух. Но едва кукла превращалась в груду жалких обрывков, наш сын требовал новую. Если игрушку не покупали, он начинал уничтожать все, что попадалось под руку: бил посуду, срывал занавески, вытаскивал и разбрасывал продукты. Однажды он забрался в кошелек и изорвал в клочки несколько купюр – всю получку мужа. Но больше всего доставалось моим вещам. Он мял, пачкал и рвал мои платья, разбивал украшения, разрисовывал губной помадой стены. Все это делалось молча (он не умел говорить и никогда не плакал), с каким-то дьявольским упоением, словно сын мстил за смертельную обиду…
Рассказ пробудил в несчастной женщине тяжелые воспоминания. Не в силах сдерживать рыдания, она замолчала и закрыла лицо руками.
Потрясенная Анжелика также не могла вымолвить ни слова. История маминого брата, о котором ей прежде никогда не приходилось слышать, глубоко взволновал девочку. Парсифаль тем временем продолжал свои расспросы.
– А вы не припомните, мэм, сколько прожил ваш сын, после своего неожиданного выздоровления? – спросил он.
- Три… нет, три с половиной года. К счастью, у меня вскоре родилась дочь, и это придало мне сил. Иначе, я просто наложила бы на себя руки… Вы узнали все, что хотели?
- Остался еще один вопрос, мэм, - сказал Парсифаль. - Этот вопрос чрезвычайно важен для нас. Вспомните, встречались ли вы с карликом после смерти вашего сына.
- Я… я не уверена, но мне кажется… кажется, что он был у нас в доме в ночь накануне похорон.
- Расскажите нам об этом! – потребовал мальчик.
- Гроб стоял в комнате, которая раньше считалась детской. Крошечный, почти игрушечный гробик. Я сидела над ним и плакала. Жизнь с сыном была для меня непрекращающейся, ежедневной пыткой и временами я ненавидела его, но все отступило, когда я увидела его лежащим в гробу. Он был такой маленький, тщедушный и беспомощный… Словом, это был тяжелый вечер. Уже за полночь я легла спать в другой комнате и забылась тяжелым сном, но часа в два или в три ночи неожиданно проснулась… Мне показалось, что в другой комнате кто-то ходит… Вздор, конечно… Кто мог там ходить? Но я все же пошла взглянуть… Зажгла свет и, разумеется никого не увидела. Мне показалось только, что простыня, которая покрывала моего умершего мальчика, сбилась в сторону… Я поправила ее и взгляд мой случайно упал на окно… И тут мне стало страшно - за стеклом, на карнизе кто-то стоял… У нас был старый дом с широкими карнизами. И хотя мы жили на втором этаже, добраться по водосточной трубе до угловой комнаты совсем несложно… Я подошла к окну, и крик застыл у меня в горле – я увидело человеческое лицо за стеклом… Крючковатый нос, густые брови и, самое главное, эти блестящие, пронзительные глаза, которые невозможно забыть и которые невозможно спутать ни с какими другими…Не знаю, зачем он явился, не знаю, входил он в комнату или нет, но он был у нас в ту ночь… это несомненно…
Несчастная замолчала. Парсифаль взял свою шляпу и сделал знак девочке.
- Надо идти, - мягко произнес он. – Плохо будет, если нас здесь застанут. Но вы очень помогли. Теперь многое прояснилось.
- До свидания, бабушка, - сказала Анжелика.
Хозяйка ничего не ответили. Девочка подошла к ней, крепко обняла и поцеловала в щеку. Дети спустились по лестнице и вышли на улицу.
- Как все это понимать? – спросила Анжелика. – Что случилось с моим дядей?
- Увы, тут не может быть никакого сомнения, - мрачно проговорил Парсифаль. - Кукольник ловко провернул свое черное дело. Душа ребенка была похищена. Я уверен, что существо, скрывавшееся потом в его теле, уже не было сыном твоей бабушки…
17. Погоня http://www.proza.ru/2014/03/03/1543
«Заповедные рубежи» http://www.proza.ru/2013/07/08/294