Гвардия в огне. Продолжение.
Наступление генерала Гурко.
После провала первого (июльского) наступления войск Гвардии (под командованием генерала Безобразова) на Ковель, все-таки последовали «оргвыводы».
Слишком уж тяжелыми оказались потери, прежде всего среди офицеров. Каждый из них имел в Петрограде родных, близких, друзей…
Потери Гвардии в боях на Стоходе, по официальным данным, составили около пятидесяти тысяч солдат и офицеров (то есть – почти половина личного состава).
В своем письме к царю генерал В. М. Безобразов показал следующие цифры:
– 30-й армейский корпус – 10 048 чел.,
– 1-й армейский корпус – 8111 чел.,
– 1-й Гвардейский корпус – 12 755 чел.,
– 2-й Гвардейский корпус – 17 721 чел.,
– Гвардейский кавалерийский корпус – 168 чел.,
– итого – 48 813 чел. (Военная быль. – 1964. № 66. С. 45.)
Главным виновником неудачи и тяжелых потерь был признан сам генерал Безобразов.
В личном письме императору от 13 августа великий князь Николай Михайлович упомянул: «От души скорблю о потерях Гвардии и об отрицательных результатах ее геройских подвигов вследствие нераспорядительности и отсутствия руководства начальствующих лиц.
Почти все офицеры в один голос обвиняют генерала Безобразова, который, вследствие невероятного упрямства и воображения, что он даровитый полководец, вот уже третий раз напрасно губит без результата тысячи дорогих тебе жизней».
(Николай II и великие князья (родственные письма к последнему царю). – М.-Л., 1925. С. 79.)
29 июля 1916 года Николай II в свойственной ему манере записал в дневнике: «Гвардия и 3-я армия не могли сбить германцев с их позиций западнее р. Стоход».
(Больше стоходская бойня в его дневнике не упоминается).
Провал наступления войск Гвардии и понесенные тяжелые потери произвели самое неприятное впечатление в стране.
Надежда на то, что гвардейцы сумеют пошатнуть неприятельский фронт и, прорвав его, пробиться к Ковелю, дабы наконец-то заставить противника отходить на запад, была очень велика. Благо, что в наступлении были задействованы отборные войска.
Императрица Мария Федоровна 31-го числа написала в своем дневнике: «Снова не единства среди командиров – досадно. Самые большие и, как выясняется, бесполезные потери понесла Гвардия – стыд и срам!» (Дневники императрицы Марии Федоровны. – М., 2005. С. 134.)
Командующим вновь созданной Особой армии (куда и вошли остатки войск Гвардии) был назначен генерал Гурко Василий Иосифович. Он был сыном знаменитого героя русско-турецкой войны генерал-фельдмаршала Иосифа Гурко.
О том, как происходило представление нового командующего, вспоминал генерал-квартирмейстер Особой армии Б.В. Геруа:
«22 августа. Чины штаба построились в шеренгу на дворе усадьбы, где помещались Безобразов и генерал-квартирмейстерская часть.
С нами не было ни Безобразова, ни Игнатьева. Оба отбыли на станцию Рожище, где для них был приготовлен вагон; в тот же вечер они должны были отправиться в Могилев.
Новое начальство не заставило нас долго ждать. Быстрыми шагами к правому флангу нашей шеренги подошел маленьхий, худощавый генерал в кителе с золотыми «кавалерийскими» погонами и с серьезным лицом, на котором выдавались длинные черные усы. Это был Гурко. Указанием на его бывшую службу являлись два нагрудных знака, Академии Генерального штаба и лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, и два Георгиевских креста.
За Гурко шел незнакомый мне генерал-лейтенант Генерального штаба в несколько странной коричневой куртке. Скорее полный; выпуклые, точно вытаращенные бледно-серые глаза; небольшие усы, навощенные на концах брилиантином. Мы сразу поняли, что это начальник штаба, а потом узнали его имя — Михаил Павлович Алексеев, однофамилец начальника штаба Верховного Главнокомандующего.
Представление закончилось в несколько минут. Мы разошлись в ожидании своей участи».
Гурко сумел «поставить себя» во взаимоотношениях со штабом ЮЗФ и Ставкой.
Сразу же началась подготовка к новому наступлению. Генерал Геруа рассказывал об этом так:
«Со вступлением Гурко в командование армией на Ковельском участке изменился характер оперативных сношений со штабом Юго-Западного фронта. Последний, так же как и Могилев, уже не навязывал своих планов и не подсказывал, а спрашивал мнения и совета Гурко.
В длинных переговорах по прямому проводу было видно, как постепенно Гурко забирал в свои руки вопрос управления будущей операцией вообще, то есть и за пределами своей собственной армии.
Волшебная лента аппарата Юза выстукивала пространные и убежденно мотивированные соображения «командарма Особой», в ответ на которые ползла и закручивалась в моток покорная и на все сдающаяся лента «наштаюза» или самого «Главкоюза».
Так, шаг за шагом, выработалась общая линия предстоящих действий фронта, построенная в зависимости от плана Особой армии и внушенная наверх ее командующим. В средствах для исполнения этого плана Гурко не получал отказа. В результате, армия его разбухла до невероятного числа корпусов, — одно время их было 12 или 14! Вспомним, что Безобразову отказали в ОДНОМ — для развития его удара.
Посыпались в армию и добавочная артиллерия, и авиация, и разная техническая мелочь. Армия действительно заслуживала название «Особой».
Первое, что сделал генерал Гурко в области оперативной идеи, вникнув в условия, существовавшие на направлении Луцк-Ковель, — он отказался от главного удара на Ковель. Отрицательные условия эти, разумеется, не родились с образованием новой армии; именно они и остановили успех войск Безобразова. Но такова была сила аргументации Гурко, что и у штаба фронта и у Ставки вдруг открылись глаза на то, что им следовало видеть без посторонней помощи. Теперь они уверовали в непогрешимость тех самых доказательств, которые в свое время представлял своим не научным языком Безобразов и которые отвергались как лепет ребенка!
Участок атаки было решено сдвинуть на юг, на более доступную местность и на направление, ведущее к овладению Владимиром-Волынским.
В связи с этим в подчинение Гурко перешла часть корпусов, прежде входивших в состав соседней 8-й армии Каледина, фронт Особой армии значительно раздвинулся, а 8-я армия со своим штабом спустилась еще далее на юг.
Все эти оперативные я географические перемены вызвали естественный переход штаба Особой армии в Луцк, где до того стоял штаб Каледина, и откуда, как из центра, удобно было руководить операцией по фронту широкого сектора, глядевшего своим правым крылом на Ковель, а левым — на Владимир-Волынск.
Вскоре после перехода штаба армии в Луцк у нас началась горячка подготовки к наступлению в направлении на Владимир-Волынск. Не подлежит никакому сомнению, что в основу этой операции была заложена мысль нанесения противнику сильного частного удара: он должен был выражаться прежде всего в прорыве укрепленной полосы неприятельских позиции на кратчайшем пути к Владимиру-Волынскому, а затем в решительном преследовании и в расширении этого прорыва.
Фронт для атаки был выбран намеренно узкий — одного корпуса — с тем, чтобы собрать за ним наибольшее количество артиллерии. Будучи эшелонирована в глубину, подкрепленная на этот раз более тяжелыми калибрами, с организацией флангового и перекрестного обстрела, артиллерия эта — предполагалось — могла создать мощный ураган огня и напомнить, хоть и в слабой степени, огневой удар Макензена в Галиции в 1915 году.
Необходимостью сосредоточить возможно большее число батарей и иметь — для развития прорыва — готовые ринуться вперед резервы и объяснялось то необычное число корпусов, которое было подчинено Гурко на время этой операции.
Ударным и ведущим корпусом был выбран 25-й, считавшийся крепким и имевший во главе его известного генерала Л. Г. Корнилова. Он недавно перед тем бежал из австрийского плена и был награжден после этого за свою храбрость и прежние подвиги крестом св. Георгия 3 ст.
Гурко принимал личное и деятельное участие в разработке деталей атаки. Мы ездили с ним в штаб Корнилова для совещания на эти темы. Само собой разумеется, что часть других корпусов должна была принять участие в атаке на флангах 25-го корпуса; в особенности рассчитывали на их содействие левее, где нужно было овладеть двумя нелегкими укрепленными местными предметами — так называемым Квадратным лесом и с. Свинюхи, тоже с лесом.
Повторяю, — леса давались нам всегда трудно.
…Настоящее начало подготовки к ней нужно отнести к 10 сентября, когда Особая армия снова была возвращена в состав Юго-Западного фронта.
14-го противник атаковал нас сам в стык Особой армии и 8-ой (у с. Свинюхи). Это заставило отложить нашу атаку на несколько дней. Она была начата на участках 8-ой и Особой армий 19-го и на фронте Особой продолжалась с величайшим упорством до 22-го. Двумя днями раньше, 17-го, перешли в наступление южные армии Юго-Западного фронта — 11-я и 7-я.
Несмотря на тщательность разработки плана, произвести прорыв на Владимиро-Волынском направлении не удалось. На ураган нашей артиллерийской подготовки противник отвечал не меньшим огневым потоком по атакующей пехоте и по батареям. Мы овладевали первой или второй линией окопов, но за ними, в глубине, оказывались еще новые линии, опорные пункты, укрепленные местные предметы. Неприятель обрушивался из них на наши цепи огнем свежих пулеметов, хорошо защищенных, к русская пехота либо «залегала у проволоки», как доносили войска, либо «отходила в исходное положение».
Потери были большие».
Тут надо пояснить, ПОЧЕМУ же русская артиллерия в ходе многочасовых артподготовок так и не могла подавить германские пулеметы.
Генерал Е. З. Барсуков в своей книге "Русская артиллерия в мировую войну" отмечал:
«...русская 76-мм легкая пушка, являясь по балистическим качествам чуть ли не лучшей в мире пушкой из бывших на вооружении армий к началу мировой войны, вместе с тем обладала весьма существенными отрицательными боевыми свойствами.
Насколько могущественной была она при поражении шрапнелью открытых живых целей, настолько же она была слабой при поражении целей, сколько-нибудь укрывшихся. Та же огромная начальная скорость, обусловливающая исключительную настильность траектории, служила источником почти совершенной непригодности 76-мм легкой пушки для фронтального поражения шрапнелью закрытых целей...
Ввиду малого веса шрапнельной пули — 2 1/2 золотника (10,7 г) и шарообразной ее формы пробивная способность ее мала; она бессильна против земляных насыпей даже самой незначительной толщины…
Достаточно, например, людям, попавшим под обстрел шрапнелью 76-мм легкой пушки, лечь и набросать перед собой земляную насыпь в 60—70 см высоты, чтобы избавиться от потерь при стрельбе на дистанциях менее 4 км. При стрельбе даже на 4 км пуля, пролетевшая по касательной к гребню насыпи... не поразит лежащего за ней человека среднего роста, около 170 см. Намерение разрушить шрапнельным огнем преграду, укрывающую противника, было бы напрасной тратой снарядов, так как шрапнель, поставленная "на удар", совершенно не годится для разрушения даже самых ничтожных закрытий ввиду слабого вышибного заряда ее..»
Иначе говоря, русская полевая артиллерия была малопригодна для борьбы с противником, умело использующим инженерные укрытия и складки местности. Немецкие войска это прекрасно знали и отлично использовали слабости русской артиллерии, в ходе Первой мировой войны.
«К другим отрицательным свойствам 76-мм полевой легкой пушки, вытекающим также из большой настильности ее траектории, следует отнести ограниченность возможной стрельбы через головы своей пехоты и получающиеся непосредственно впереди укрытия батареи значительные непоражаемые или так называемые "мертвые" пространства, возрастающие с увеличением укрытия батареи и настильности траектории. Во избежание поражения своей пехоты при стрельбе через голову приходилось располагать артиллерию не ближе километра за пехотой и прекращать огонь артиллерии, когда атакующей пехоте оставалось пройти до противника около 200 — 400 м. Во избежание же больших мертвых пространств требовались осторожность и искусство при занятии закрытых позиций для батарей», - подчеркивал генерал Е. Барсуков.
Это свойство нашей артиллерии означало то, что русской пехоте в атаках приходилось преодолевать самые опасные участки перед вражескими окопами вовсе без какой-либо артподдержки, под кинжальным огнём пулемётов неприятеля.
В результате, «в самый ответственный момент броска в атаку и штурма передовых траншей противника пехота часто оказывалась без огневой поддержки и расстреливалась оживающими пулеметами противника» (Федосеев С. Л. «Пушечное мясо» Первой мировой. Пехота в бою. – М., 2009. С. 509–510.)
«Русские артиллеристы, зная слабое действие 76-мм гранат, изыскивали другие средства для поражения укрывшегося противника. Они старались найти вместо гранаты другой более соответствующий снаряд, изобрести для гранаты мгновенно действующий взрыватель и принять для полевой артиллерии, кроме 76-мм полевой пушки, другие орудия с более крутой траекторией (гаубицы, мортиры) и более крупного калибра, с мощным снарядом и по возможности с большей дальнобойностью.
Взрыватель к 76-мм фугасным гранатам вырабатывался Арткомом ГАУ в течение 5 — 6 лет. Проектирование и испытание началось в 1906 — 1907 гг., а к маю 1912 г. русская артиллерия все еще не была снабжена фугасными гранатами за неимением взрывателя безопасного типа. К началу войны 76-мм гранаты имелись с обыкновенного типа взрывателями; что же касается взрывателей мгновенного действия, то они стали изготовляться по типу французских только с 1916 г., во время войны...»
Надо ли говорить, к КАКИМ последствиям привело русскую армию такая «подготовка» артиллерии к войне?!
Удивительный идиотизм управленческих решений царской администрации хорошо иллюстрирует следующий пример:
В попытке хоть как-то улучшить эффективность действия русской 76 мм полевой пушки наши специалисты приступили к испытанию бризантной шрапнели — по типу универсального снаряда, который должен был соединять свойства гранаты и шрапнели.
«О состоявшей на вооружении французской полевой артиллерии 75-мм гранате, вмещающей в себе до 3/4 кг мелинита, имелись в то время лишь отрывочные и даже противоречивые сведения, так как французы держали в тайне устройство своей гранаты...
Бризантная шрапнель, разработанная в то время крупнейшими в Европе артиллерийскими заводами (Крупп, Шнейдер и Рейнский металлический), могла действовать при ударе и при разрыве в воздухе, выбрасывая вперед пули и головку, детонирующую от удара.
На основании произведенных опытов, законченных к 1913 г., Артком пришел к заключению, что бризантная шрапнель Рейнского завода при дистанционной стрельбе по войскам может заменить обыкновенную 76-мм шрапнель, причем головка шрапнели своими осколками усиливает поражение...
Ввиду признанных преимуществ бризантной перед обыкновенной шрапнелью первая партия бризантных шрапнелей была заказана Рейнскому заводу, но посланных в Дюссельдорф в 1914 г. двух офицеров для приема заказанных шрапнелей застала война: они были взяты в плен, не успев выслать ни одной партии бризантных шрапнелей» - писал об этом Е. Барсуков.
Ну и как вам нравится ТАКАЯ ситуация?!
- Французские СОЮЗНИКИ держат от своих русских коллег в секрете взрыватель своей гранаты ударного действия для 75 мм пушки (зная, что её нет на вооружении русской армии, и она остро в нём нуждается);
- Наши военачальники не находят ничего умнее, как заказать НА ЗАВОДАХ ГЕРМАНИИ (и оплатить заказ, разумеется) партии бризантных шрапнелей накануне войны. Разумеется, немцы весь этот заказ конфисковали и успешно использовали против наших же войск.
Для поражения войск противника, находившихся в окопах, на закрытых позициях требовалось насыщение боевых порядков гаубицами.
Это показала ещё русско-японская война.
Но гаубиц у нас в войсках было ОЧЕНЬ мало, а снарядов к ним – еще меньше.
На практике это приводило к тому, что в тот момент, когда истощенные огнем неприятеля русские пехотные цепи должны были получать максимум огневой поддержки от своей артиллерии, все происходило с точностью до наоборот: усиливался огонь германской артиллерии.
Вернемся к наступлению Особой армии Гурко.
«После провала первых наступлений Особой армии, Гурко решает повторить атаку через 3 дня.
Фронт ее расширяется, и для удобства управления образуется две группы корпусов, — северная и южная.
С благословения Брусилова Особая армия, насыщенная войсками, снова идет на штурм 25 сентября...
Опять порыв, опять кое-какие мелкие частные успехи и опять общая неудача.
Становилось ясным, что противник с самого начала не был застигнут врасплох; что против нашей ударной группы он был достаточно силен, по всей видимости ожидая повторного Ковельского наступления…
Для нас же, в смысле результата, новое наступление не дало и того, чего достигла армия Безобразова в июле на менее доступном Стоходе (теперь пассивное крыло). И нельзя даже было похвастаться взятыми орудиями и пленными…»
Тут бы и остановить бессмысленную бойню, поберечь людей, попробовать поискать новые решения…
Однако энергия и настойчивость Гурко, не желавшего признавать поражения, сыграли трагическую роль с подчиненными ему войсками.
Было решено начать «перемалывание» неприятельских войск путем ведения своих непрерывных атак на их позиции. Тактика действий русских войск на ковельском направлении была скопирована с действий немцев под Верденом.
То есть с той самой операции, которая, по признанию самих же германских военачальников, вызывала дрожь даже у столь дисциплинированных войск, как немецкие.
При этом, как отмечает А. А. Керсновский, «энергия и напористость генерала Гурко шли только во вред, умножая без всякой нужды и без того громадные потери».
Вот что вспоминает об этом генерал Б.В. Геруа:
«По своему упорному характеру Гурко не мог так легко признать себя побежденным. По мере того как перед ним вырисовывалась картина неудачи, он своим находчивым умом придумывал, как обратить неуспех решительного прорыва в успех «вспомогательной» операции широкого стратегического значения?
Стойко и убежденно доказывал Гурко, что дальнейшие повторные атаки должны иметь в виду новые цели: удерживать против нашего фронта возможно большие силы неприятеля и даже заставить его перебросить подкрепления с французского фронта, где еще не кончилась Верденская операция.
Гурко же оставалось превратить в намеренную систему удары накоротке, получившиеся такими в начале операции вследствие невозможности прорвать укрепленную полосу неприятеля. Так Гурко и поступил…
С переменой задания цель наших атак — привлекать на себя и отвлекать от французского фронта силы противника — оправдывалась чистыми стратегическими интересами.
Нужно было теперь продолжать «долбить», — в некоторое подобие упрямых атак немцев в то же время под Верденом, — но следовало избегать при этом чрезмерных потерь, чтобы не сделать диверсию слишком дорогой.
Для этого Гурко решил повторять атаки постоянно свежими войсками, сменяя части, понесшие, если так можно выразиться, достаточные, не слишком чувствительные потери.
В течение двух недель оперативная часть штаба не смыкала по ночам глаз, а в это время тыл Особой армии кишел как муравейник. Кто шел, кто располагался на отдых, кто развертывался перед вступлением в боевую зону...
В этот лихорадочный период Гурко интересовался двумя главными вопросами: какие были потери за день и какие новые данные мы имеем о противнике на нашем фронте.
Сведения о потерях регулировали смену войск, а в сведениях о неприятеле искали, не появились ли у него свежие части и, особенно, нет ли перебросок с французского театра.
При новой постановке задачи мы приветствовали каждый признак усиления неприятеля, прямой или косвенный, и радовались тому, что в обычных условиях должно было нас тревожить и огорчать...
Долбление на фронте Особой армии с аккомпаниментом на участке 8-й, было прекращено 4 октября.
Все корпуса получили прописанную им более или менее гомеопатическую дозу кровопускания, а бои, «от всего сердца», за ненужный «Квадратный лес», в которых урон сильно превзошел норму, вошли в историю гвардии как пример ее доблести и упорства.
После всего этого Гурко мог донести, что «демонстративная задача» Особой армии была выполнена, подкрепив этот вывод сводкой сведений о числе неприятельских частей, обнаруженных или предполагавшихся, с той или другой долей вероятия, против нашего фронта».
В результате этого безумного «долбления», осенью 1916 года возрождённая ценою огромных усилий и немалых жертв российская гвардия практически погибла, и гибель эта была бессмысленна.
25 сентября императрица Александра Федоровна писала Николаю II: «О! Дай снова приказ Брусилову остановить эту бесполезную бойню, младшие чувствуют, что начальники их тоже не имеют никакой веры в успех там – значит, повторять безумства Германии под Верденом?.. Наши генералы не считают живых, они привыкли к потерям, а это грех; вот когда есть уверенность в успехе, тогда другое дело».
Как вам нравится оценка императрицы действий царских генералов?!
Через два дня император (и «по совместительству») Верховный Главнокомандующий распорядился приостановить дальнейшее развитие сражения под Ковелем и на Стоходе. (Мэсси Р. Николай и Александра. – М., 1990. С. 310.).
Понеся огромные и, что самое главное, абсолютно бесполезные потери у Кухарского леса и под Витонежем, на Стоходе и у села Свинюхи, у Ловищенского дефиле и Квадратного леса, русские войска были вынуждены отойти и совершенно прекратить атаки.
Плохо организованное и бесплодное наступление 1916 года стоило русской армии колоссальных человеческих потерь: около одного миллиона солдат и офицеров было убито, ранено, попало в плен или дезертировало, причём потери пленными и дезертирами составляли непропорционально большую часть суммарных потерь. Каждый из этого миллиона имел где-то в России родных, близких, друзей и знакомых.
Немудрено, что такого масштаба катастрофа подстегнула у одних подданных Николая Второго развитие радикальных политических настроений, а у других создала ощущение полнейшей безнадёжности.
Именно бои на Стоходе стали настоящим прологом к событиям в России зимой 1916 — 1917 г.г.
Столица, да и вся страна, были потрясены бесплодностью этих наступлений и страшными потерями русской армии и гвардии.
Разговоры о бессмысленности войны и новых жертв, стали обычным и повсеместным явлением.
Посол Великобритании в России Джордж Бьюккенен в своем сообщении написал:
«Потери, которые несет Россия, настолько огромны, что вся страна в трауре. В недавних безуспешных атаках у Ковеля и в других местах было напрасно принесено в жертву такое огромное количество жизней, что создается впечатление, что продолжать борьбу бессмысленно и что Россия, в отличие от Великобритании, ничего не получит от продолжения войны». (Дж. Бьюккенен «Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата».)
Вот ещё несколько свидетельств:
“В возможность победы на фронте уже никто не верил. Одна надежда осталась на союзников... — признавал Оболенский. — Мы еще считали своим долгом говорить какие-то бодрые слова, ибо отдали войне слишком много душевных сил, чтобы отказаться от столь пошло звучавшего теперь лозунга — „война до победного конца“, но это было уже с нашей стороны лицемерием. Даже самым близким людям мало кто решался выдать свои сомнения относительно исхода войны, но ни прежней веры, ни патриотической энергии в обществе уже не чувствовалось”. ( Оболенский В. А. Моя жизнь, мои современники. Paris, 1988. С.503)
“С каждым днем становилось яснее, что Россия войну проигрывает, — вспоминал Ф. И. Шаляпин. — Все чувствовали, что надвигается какая-то гроза, которую никто не решался называть революцией, потому что не вязалось это никак с войной” (Шаляпин Ф. И. Маска и душа. М., 1990. С. 152).
Самое главное, конечно, не тыловые, или же столичные настроения, как бы ни мрачны они были.
От этих страшных и бесполезных потерь потеряла веру в победу и стремительно разлагалась Действующая армия.
С осени 1916 года и до самого Февраля 1917 года на всем русско-германском фронте установилось продолжительное затишье. Изредка происходили бои местного значения, велись перестрелки.
Перефразируя название одного старого фильма, это время на Восточном фронте можно охарактеризовать фразой: «Никто не хотел наступать».
Итогом великих жертв, бесплодности усилий и краха стольких надежд на перелом в ходе этой войны, стала деморализация.
В первую очередь она затронула второочередные дивизии и запасные батальоны, которые разрослиcь до 15-20 тысяч человек.
Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы — голыми руками», «И чего это начальство смотрело».
Обстановка на фронте была хорошо известна в тылу из рассказов раненых. Эти рассказы вполне соответствовали описанию генерала Н. Головина:
«Подползая, как огромный зверь, германская армия придвигала свои передовые части к русским окопам... Затем зверь подтягивал свою тяжелую артиллерию... Она занимала позиции, находящиеся за пределами досягаемости для русской полевой артиллерии, и тяжелые орудия начинали осыпать русские окопы градом снарядов, пока ничего не оставалось ни от окопов, ни от их защитников...»
Разложение проникало даже в Действующую армию, и в гвардейские части.
Б.В. Геруа отмечал:
«…и на фронте имели место, хотя и редко, случаи неповиновения и нарушения дисциплины.
Был такой случай и в нашей Особой армии.
Пострадал командовавший второочередной дивизией генерал Генерального штаба.
Отрешенный от командования несчастный козел отпущения был в отчаянии и плакал у меня в кабинете настоящими слезами! Но выручить его было не в моих силах. Я только сделал все, что мог, чтобы поддержать беднягу нравственно, огладить его, объясняя трудное положение в этом вопросе командующего армией.
В оперативном отношении Особая армия, как почти и все остальные на русском фронте, на пороге третьей зимы, осела в своих окопах и приступила к их усовершенствованию.
Вернулись к позиционной войне. Части получали подкрепления и приводились, если не в штатный, то в более сильный состав. Но в этих подкреплениях заключался и элемент ослабления: солдаты были уже не те, что прежде; обучение и воспитание в тылу были далекими от совершенства;
офицеры постепенно вырождались в армию «прапорщиков», среди которых появились и будущие демагоги первой и второй революций будущего года».
На фронте и в тылу назревали очень грозные события…
Что же касается чисто военных итогов кампании 1916 года на Восточном фронте, то их оценку дал начальник полевого Генерального штаба немецкой армии Эрих фон Фалькенгайн:
«На фронте 7-й австро-венгерской армии русские старались приобрести доступ к Карпатским перевалам и в первой трети августа они двинулись южнее Днестра на Станиславов. Здесь, как и у Ботмера и во 2-й австро-венгерской армии, атаки затихли лишь около средины августа, в то время как на фронте Гинденбурга они практически прекратились уже в средине июля, а у Войрша и Линзингена к концу этого месяца.
Согласно всех донесений потери русских должны были быть прямо чудовищными. Их артиллерия, теперь дурно стрелявшая, по сравнению с ее действиями в первый период воины не могла достаточно подготовить атаки, их пехота, пускаемая вперед в тяжеловесных массивных строях, не могла, обычно, преодолеть зоны пулеметов обороняющегося.
Достигаемые результаты поэтому оставались незначительными по сравнению с понесенными тратами.
На чисто немецких участках они, вообще, были равны нулю».
На фото: германские окопы, ПМВ.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/09/04/376