О личности А. С. Пушкина -7 Материалы... часть2

Любаша Жукова
7  ГЛАВА   Часть  вторая   

Я.В. Минц,  Материалы к патографии  Пушкина.

(Продолжение)

   Из последующей эпохи жизни Пушкина  к его вечно возбуждённому состоянию примешивается возрастающее чувство ревности, пожиравшее его и ухудшавшее его самочувствие всё сильнее и сильнее, несмотря на то, что приступы возбуждения как будто и ослабли. Таково было его состояние во время женитьбы и в последующей брачной жизни. Здесь ревность уже превращается в нечто бредовое, шизоидные элементы сказываются все более и более. Тоска, скука, замкнутость настолько начинают доминировать, что в 1835 г. становится заметным сильное изменение характера Пушкина: он стал желчным, обозлённым, подозрительным; все окружающие кажутся ему врагами; в каждом слове ему чудится намёк или оскорбление.
 
В 1837 году все стали замечать, что Пушкин сделался прямо каким-то ненормальным.
По-видимому, в одном из депрессивных состояний он добивался той роковой дуэли, во время которой смертельная рана подсекла его жизнь.

   В связи с приступами маниакально-депрессивного состояния у Пушкина мы должны связать другую яркую особенность его психики, а именно: его резко патологическую сексуальность, выражавшуюся в чрезмерной  сексуальности, цинизме и извращении половых влечений. О своей  «бесстыдной»  сексуальности сам Пушкин в одном послании к Ф. Ф. Юрьеву  пишет так:

„А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный,
Взрощённый в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний".
 
(Цит. по Губеру: „Дон-Жуанский список Пушкина", Петроград, 1923г.).

„Бешенство желания" носило прямо резко патологический характер похотливости, о чём ярко свидетельствуют его современники. Лицейский товарищ поэта, Комовский (статьи и материалы Грота, изд. 2-е, „Пушкин его лицейские товарищи и наставники"), характеризует его таким образом:
„Пушкин любил приносить жертвы Бахусу и, вернее, волочился за хорошенькими актрисами гр. Толстого, причём проявлялись в нём вся пылкость и сладострастие африканской природы. Пушкин был до того женолюбив, что, будучи ещё 15 или 16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей во время лицейских балов взор его пылал, и он пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого табуна".

Другой его лицейский товарищ, знавший его хорошо, барон М. А. Корф, так говорит о нём (цит. там же):  «В лицее он превосходил всех чувственностью, а после в свете предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Должно дивиться как здоровье и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившие его часто на край могилы. Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы».
«У него господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; и в обоих он ушёл далеко. В нём не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств, и он полагал даже какое-то хвастовство в отдалённом цинизме по этой части. Злые насмешки часто в самых отвратительных картинах над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над родственными привязанностями, над всеми отношениями общественными и семейными—это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил более и хуже, нежели в самом деле думал и чувствовал. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата».

И, действительно, цинизм, разврат, стратегия сластолюбца—соблазнителя заполняли другую часть содержания жизни Пушкина и, что замечательно, когда он заболевал венерической болезнью, друзья его радовались: наконец-то он, прикованный, напишет в уединении большое произведение.

При встречах с женщинами Пушкин мгновенно загорался, стремительно и бурно налетала на него любовь, и также скоро угасала в нём. „Натали (Гончарова) — моя сто тринадцатая любовь", — признавался он княгине Вяземской.
"Более или менее я был влюблён во всех хорошеньких женщин, которых знал (говорит он в другом месте). Все они изрядно надо мной посмеялись, все, за одним единственным исключением, кокетничали со мной".

Из этого надо делать вывод, что и к серьёзной и глубокой любви Пушкин не был способен, вся его натура, была поверхностна в отношении любви. Ему нужно было лёгкое отношение к женщинам. Если же женщина была ему недоступна в смысле физического обладания, то он буквально готов был сойти с ума, и нарастающее чувство обычно протекало как тяжёлая болезнь, сопровождаемая бурными пароксизмами.
Еще более замечательно, что даже известная содержательница публичного дома в Петербурге, Софья Астафьевна, жаловалась полиции на «безнравственность» Пушкина, который «развращает её овечек».
Отсюда понятно будет, почему в тогдашних светских и бюрократических кругах общества, где бывал Пушкин, его боялись как циничного несдержанного человека настолько, что в результате правительству приходилось ссылать его куда-нибудь в ссылку. Его высылали в Кишинёв, в Одессу. Здесь его поведение принимало тот же характер, и его высылали в другое место и т. д.

...Пушкин был фетишист: образ женской ноги всего ярче зажигал его эротическую фантазию. Это общеизвестно, об этом свидетельствуют многочисленные стихи и рисунки, набросанные в черновых его рукописях. Один учёный и пушкинист — проф. Сумцов — написал специальную работу о женской ножке в поэзии Пушкина.
Если о фетишизме Пушкина учёный мог написать работу, то тем более можно написать целую книгу о патологической ревности Пушкина, которая могла принимать у него фантастические размеры и которая всегда была злокачественным осложнением патологической сексуальности Пушкина. Ревность Пушкина поедом ела его в продолжении всей его жизни  по всякому ничтожному поводу  и приняла грандиозные размеры во время женитьбы Пушкина.

Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна Павлищева, в одном письме так характеризовала страдания брата в начале 30-х годов:
„Брат говорил мне, что иногда чувствует себя самым несчастным существом, существом, близким к сумасшествию, когда видит свою жену разговаривающей и танцующей на балах с красивыми молодыми людьми: уже одно прикосновение чужих мужских рук к её руке причиняет ему приливы крови к голове, и тогда на него находит мысль, не дающая ему покоя, что жена его, оставаясь ему верной, может изменять мысленно... Александр мне сказал о возможности не физического предпочтения его, которое по благочестию и благородству Наташи предполагать в ней просто грешно, но о возможности предпочтения мысленно других перед ним". (Из семейной хроники „Воспоминания о Пушкине". А. Павлищева, стр. 298).

   Вообще вся семейная драма Пушкина, приведшая его к роковому концу, разыгралась на почве этой патологической ревности.

Пушкин, видя в женщине предмет чувственного обожания, в то же самое время если не вполне ненавидел женщину то, по крайней мере, её очень и очень низко ставил: он считает её существом низшего порядка, лживым, злым, коварным и душевно грубым.
В эстетическую чуткость женщины он совершенно не верил, он говорил: “Природа, одарив их тонким умом и чувствительностью, самою раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к её гармонии" (цит. “Дон-Жуанский список”, стр. 29).

Тут напрашивается невольно один вопрос: как Пушкин, певший столько дифирамбов женской ножке, любви, автор страстных элегий, комплиментов, признаний, пестрящих в букете его творчества, в то же самое время даёт такой отзыв о женщине и высказывает такое отношение к ней?

Здесь больше всего сказывается патологическая сексуальность Пушкина, которая служила ему лишь объектом возбуждения в самом грубом смысле для его творчества, как водка для алкоголика, который, презирая в душе эту водку, не может от неё отстать.
Это отношение к женщине в одну из трезвых своих минут Пушкин высказал в следующем стихотворении:

“Стон лиры верной не коснётся
Их лёгкой ветреной души;
Нечисто их воображенье,
Не понимают нас они,
И признак Бога, вдохновенье,
Для них и чуждо, и смешно.
Когда на память мне невольно
Придёт внушённый ими стих,
Я содрагаюсь, сразу больно
Мне, стыдно идолов моих.
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгов  чистых дум
Боготворить не устыдился?”

Так раскаивается и стыдится Пушкин за свою патетическую эротоманию, как алкоголик в минуту трезвости, ибо у трезвого Пушкина женский вопрос решается просто в следующем его четверостишии:

„Умна восточная система
И прав обычай стариков:
Оне родились для гарема
Иль для неволи теремов".

Тем более надо бы добавить к этому четверостишью, что для мученика патологической ревности эта восточная система является единственной гарантией, при которой он мог быть покоен.


   Итак, - заключает Минц,- мы отметили в жизни Пушкина его главные и наиболее выраженные из циклических  смен периодов возбуждения с периодами депрессии.

…Все эти приступы периодических возбуждений с периодическими депрессиями, как мы уже отметили выше, нельзя характеризовать как чистые формы маниакально-депрессивных состояний, ибо здесь примешивается целый ряд моментов в психике Пушкина, заслоняющих или, вернее, изменяющих картину чистой формы маниакально-депрессивного состояния.

Необходимо отметить еще возможный и другой элемент, имеющийся в психике Пушкина,  - аффективную вспыльчивость и агрессивность, ревность и чрезвычайно резкие смены настроения в очень короткий промежуток времени. Это тем более необходимо подчеркнуть, когда мы вспоминаем необузданную также аффект-эпилептическую психику его африканских предков по линии матери.

Что касается шизоидного компонента в психике Пушкина, благодаря развитию которого кишинёвский период (а, может быть, еще раньше—кавказский период) получает значение поворотного пункта в развитии его психики, то он должен быть изучен в дальнейшем особенно тщательно, ибо, как уже было отмечено, этот шизоидный компонент влияет на дальнейшее течение и характер маниакально-депрессивного компонента; эмоционально-волевая острота маниакально депрессивных состояний как бы притупляется.
Возбуждение теряет свой чистый характер, спадает, делается реже, а депрессия, хотя и делается всё чаще и чаще, даже удлиняется, зато теряет свою чисто меланхолическо-эмоциональную окраску.

Эта эмоциональная меланхолия  превращается всё более и более в шизоидную скуку, вялость, тоску, апатическую «деревянность» и безразличие. Извращается жизненный тонус, растёт подозрительность,  развивается желчность, возрастает ревность, принимающая характер бредового состояния.

 
   Завершает свою работу д-р Минц следующим заключением:
«Конечно, все эти вопросы должны быть еще более детально освещены. Здесь, как мы уже сказали, мы намечали только канву для такой будущей работы, где также должен еще быть освещён вопрос о влиянии на творчество всех этих патологических моментов».

Я.В. МИНЦ
…………………….


   … Особенно возросло беспокойство и тревожность поэта в последние два года его жизни. Объяснить это сплетнями, семейными дрязгами и прочими невзгодами сполна невозможно. Великие люди умеют стать выше этого, и поэт стал выше.  Эмотивность,  тревожность и скорбь поэта была спутником и внешним знаком начинавшегося художественного поворота в сторону высшего творчества. Это была та эмоция, та скорбь, которая  «влечёт за собою великие последствия». Это было то «святое беспокойство», которое предшествует взрыву творчества.  По-видимому, если бы не случайная смерть поэта, мы  бы это узнали».
 
 «Самолюбие поэта в этот период было буквально воспалено. И от этого он только ещё острее переживал обрушившиеся на него неприятности. Полицейский надзор (даже письма поэта жене подвергались цензуре), безденежье, громадные долги повергали его в такую глубочайшую депрессию, что он даже не мог писать».
Осенью 1835 года Пушкин всё же выбрался в Михайловское, рассчитывая пробыть здесь несколько месяцев. Но,  к своему ужасу, обнаружил, что былого вдохновения нет.
"Писать не начинал и не знаю, когда начну..." - жаловался Пушкин жене 14 сентября. "Я всё беспокоюсь и ничего не пишу, а время идёт",- тревожился он неделю спустя. "Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а всё потому, что не спокоен", - переживал он ещё через несколько дней.

В итоге за полтора месяца пребывания в Михайловском из-под пера поэта вышло лишь стихотворение "Вновь я посетил..." и незавершённая повесть "Египетские ночи".
"Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось..." - жаловался поэт своему другу Плетнёву.
…"Пушкин чувствовал, что обстоятельства подчиняют его себе, и это было для него невыносимым, - утверждает в своей книге "Пушкин в любви" Александр Лукьянов. - Наступил период какой-то творческой импотенции. Стала увеличиваться его импульсивность, раздражительность. ...Переживания, связанные с ущемлением самолюбия и со спадом сексуальной активности, способствовали развитию невроза".
   …"Мы в таком бедственном положении, - признавалась брату Наталья Николаевна, - что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идёт кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следовательно, в таком настроении не в состоянии работать".

Карамзина в письме к брату, описывая обед у них в Царском Селе, вспоминала: "Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе...  Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий.

   При последнем свидании с ним, в конце июня 1836 года, его сестра Ольга Сергеевна «была поражена худобой брата, желтизной его лица и расстройством нервов. Александр Сергеевич с трудом выносил последовательную беседу, не мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звуков».

Обрушившиеся тяготы добивали его, пригибали голову. Приходя к друзьям, он отрешённо повторял: “Невыносимо грустно! Тоска!”

Жизнь не сложилась. "Если бы я мог ещё верить в счастье, я бы искал его в монотонности житейских привычек" (Пушкин)
 
И непреходящее предчувствие (желаемой) кончины. Несколько озлобленных вызовов на поединки, (впрочем, закончившихся примирением).
Написанный недавно “Памятник” – по сути прощание с жизнью – он с горькой усмешкой запер в письменном столе.

Душа его жаждала покоя.

К ЖЕНЕ
 
Пора, мой друг, пора!
Покоя сердце просит,
Летят за днями дни,
И каждый день уносит
Частицу бытия.
А мы с тобой вдвоем
Располагаем жить.
И глядь - все прах: умрем,
На свете счастья нет, а есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег... (1836 год).

 
... Привезённый с дуэли раненым домой, он обратился наедине к д-ру Шольцу с вопросом: «Что вы думаете о моём положении? Скажите откровенно».

- Не могу от вас скрыть, - сказал доктор, - вы в опасности.
- Скажите лучше: умираю.
- Считаю долгом не скрыть и того.
- Благодарю вас, вы поступили со мною, как честный человек.

С этой минуты и до последнего вздоха поэт не думал о себе, хотя его страдания были невыразимо тяжки... Сорок пять часов прошли в муках и ожидании конца жизни.

   Жуковский, не отходивший от умирающего, пишет его отцу:
«Уверяю тебя, что никогда на его лице не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, таилась в нём и прежде, будучи свойственна его высокой природе; но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда всё земное отделилось в нём с прикосновением смерти».

«Таков был конец нашего Пушкина», - говорил Жуковский.

.....
   В психопатологии нет, пожалуй, ещё одной столь же увлекательной, как и малоизученной проблемы, как проблема гениальности и безумия. Глядя на биографии многих высокоодарённых личностей, воздвигших шедевры мировой культуры, психиатрия сталкивается с парадоксальными фактами существования не только личностных акцентуаций***  у гениальных, но и расстройств, в прямом смысле отвечающих понятию психической болезни.

***
 
29 августа 2013 г.
    
Продолжение в 8 главе.


Примечание:

*Сатанизм – это не религия, а мировоззрение, философия, не подразумевающая веры в Бога. В начале 19 века - символы сатанизма: свобода, индивидуализм и восстание против несправедливости, бунт.   С метафизической точки зрения в основе любого бунта обычно лежат два момента, условно определяемые как позитивный и негативный:      
      1. свободолюбие и свобода воли;
      2. тщеславие и гордыня.

**Байронизм  -  романтическое течение в литературе начала 19 века, возникшее под влиянием англ. поэта Байрона и характеризующееся резким индивидуализмом, разладом между поэтом и обществом, разочарованностью, пессимистическим  отношением  к жизни, обществу.  (Ушаков, Толковый словарь русского языка).

*** Акцентуа;ция (от лат. accentus — ударение), - находящаяся в пределах клинической нормы особенность характера (в других источниках — личности), при которой отдельные его черты чрезмерно усилены, вследствие чего обнаруживается избирательная уязвимость в отношении одних психогенных воздействий при сохранении хорошей устойчивости к другим.

 
ЛИТЕРАТУРА, используемая Минцем:

А.С. Пушкин. Родословная Пушкиных и Ганнибалов.
А.С. Пушкин. Моя родословная.
Анненков. Пушкин в Александровскую эпоху.
Анненский. Пушкин и Царское село.
Бартенев. Пушкин в Южной России.
А.Вульф. Пушкин и его современники.
Гершензон. Образцы прошлого.
Губер. Дон-Жуанский список Пушкина.
Заозерский. Пушкин в воспоминаниях современников.
Лернер. Труды и дни Пушкина.
Лицейская тетрадь Пушкина.
Майков. Биографические материалы о Пушкине.
Модзалевский. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина.
Пущин. Записки о Пушкине.
Сборник Пушкинского дома.
Сиповский. Пушкин, его жизнь и творчество.
Стоюнин. Пушкин.
Кречмер. Строение тела и характер,
Рыбаков. Душевные болезни.

Ссылки: САЙТ ПАТОГРАФИЯ http://pathographia.narod.ru/
)))

ПРОДОЛЖЕНИЕ В ГЛАВЕ №8 ПАТОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК О ЛИЧНОСТИ ПУШКИНА (ЧАСТЬ ПЕРВАЯ)
http://www.proza.ru/2013/09/01/1510