Вода у побережья острова Буяна была очень странная. Когда мы с конём вырвались на усыпанный белой галькой берег, вода скатывалась с нас огромными каплями, линзами, а мы сами, моя одежда, оружие, вещи – всё осталось совершенно сухим. Но когда я спешился и бросил в воду большой камень, до меня долетели самые обыкновенные брызги, намочившие одежду и лицо.
Я огляделся по сторонам. С виду это был обычный берег – галька, редкие низкие растения; в некоторых местах виднелись огромные валуны. Над водой с криками качались немногочисленные чайки. Берег шёл сначала плоско (видимо эту часть заливало при приливах), а потом круто вздымался вверх гранитными утёсами, поросшими сверху сосной. Прямо передо мной крутые обрывы разделяла широкая долина, покрытая травой. Ведьма была права: сразу от берега начиналась земляная дорога, уходившая вглубь острова. Сначала она шла по долине, а затем скрывалась в лесу, где её обрамляли высокие деревья. Опять лес! Сверившись с картой, я убедился, что расстояние от берега до заветного дуба не проставлено. Исходить из размеров острова тоже было невозможно, ибо и они не были обозначены, как и масштаб вообще. Но делать нечего – придется ехать наугад. Я тронулся в путь…
7. Интерлюдия
В это же самое время из ворот княжеского двора вышли трое человек. Дядька княжича Ивана, старый воин шагал последним и вёл в поводу осёдланную и навьюченную лошадь. Рядом с ним с котомкой за плечами шла дворовая девушка, личная служанка княжны Василисы. А чуть впереди шла сама молодая княжна – в простом дорожном платье, в черной накидке с капюшоном. Дядька время от времени недовольно бурчал про себя, потом с поклоном обращался к княжне, будто о чём-то умоляя, но та, не останавливаясь, только тихо улыбалась, иногда и упрямо хмурилась, и качала головой. Иногда дядька и девушка уговаривали Василису сесть на лошадь, но и в этом получали кроткий, но решительный отказ. Старый воин только сокрушенно кряхтел, мотал своей кудлатой головой, утирал лоб, и вновь возвращался на своё место в этом маленьком караване, недовольно ворча себе под нос… Они уже свернули с большой дороги и шагали на восток – туда, где среди вековых лесов, на высоком холме у самой излучины быстрой холодной реки возвышались суровые каменные стены, и заходящее за горизонт для короткого отдыха летнее северное солнце окрашивало алым купола, где в тихом воздухе плыл над рекой и лесом величественный, но спокойный колокольный звон, а с наверший куполов разливалось по окрестностям тихое золотое сияние…
8.
Все эти события последних месяцев я вспоминал во время короткого привала. За спиной остались не менее полсотни вёрст пути, который выходил однообразным и скучным. Я приметил только, что хотя дома у нас лето пусть и клонилось к закату, но было еще в самом разгаре, на острове всё выглядело так, будто наступила уже середина осени. Листва деревьев пожелтела, много было опавших листьев, некоторые деревья стояли почти совсем голые. Воздух был ясен, прозрачен и холоден. Лес казался совсем неживым. Я не слышал ни переклички птиц, не встретил ни одного животного – даже белку. И вдруг я увидел человека…
На обочине дороги на широком старом пне сидел бородатый мужичок в рыбацкой одежде. Я подъехал поближе и увидел, что мужик занят каким-то ремеслом – плетёт что-то: рядом лежали клубки верёвок. Он ласково поглядел на меня, растянул губы в улыбке и наклонил голову, но не встал. Я, однако, научен был горьким опытом. Да и Яга предупреждала, что Кощей может почуять приближение врага к его смерти и явиться для отпора.
— Ты кто таков, мужичина?
— Здрав будь, витязь! – отвечал мужик, ничуть не смутившись.
— Здорово! Ты что здесь делаешь?
— Да вот, князе, сеть сплетаю – аль не видишь?
— А зачем тебе сеть? Ты разве рыбак?
— Ловлю потихоньку… — уклончиво ответил мужик, не отрываясь от своего занятия.
— Далековато от берега ты сети плетёшь, лапоть!
Мужик пожал плечами:
— Что ж, хорошая добыча иной раз и на суше встретится, батюшка. Тут ведь главное – не зевать, да чтоб сеть надёжная была.
— Да я тут в вашем лесу и зверья-то никакого не видел!
Мужик подмигнул и засмеялся:
— Навык тут нужен, витязь! Иной и не разглядит, а опытный глаз сразу заприметит! Тогда уж только поворачивайся!
«Чёрт его знает! — подумал я, — сидит, ничего не просит, проехать не мешает. Может, и не Кощей это вовсе?»
— А ты, стало быть, местный?
— Да как сказать, князь? Рождён не тут, а так-то местность хорошо знаю!
Я решился спросить:
— Тут один дуб должен быть… Не слыхал?
Мужик удивленно поднял голову.
— Да тут дубов, князь, полон лес! Вон хоть этот дуб, вот еще один!.. Или ты какой особый дуб ищешь?
— Особый, особый… Тот, что в середине острова растёт.
Мужик закивал головой.
— А-а… Тот-то? Да на что он тебе, князь? Он старый совсем, хоть с виду и могучий. Надо думать, совсем прогнил внутри. Да и корявый он, страшный… Если тебе на доски, для какого строительного дела, то он совсем не годится! На нём разве что удавиться хорошо. Его, пожалуй, рубить начнешь, так он на тебя же и повалится – и задавит, и зашибёт! Ты вон лучше в рощу дубовую ступай, я тебе скажу, как проехать…
— Не надо мне рощу! — нетерпеливо отмахнулся я. — Ты скажи, где мне этот старый дуб сыскать? Сказывали, что эта дорога к нему ведёт. Я всё еду, еду… Далеко ещё?
— Версты три ещё будет, — пожал плечами мужик, — а только напрасно ты туда едешь, князь! Место там нехорошее.
— Это уж моё дело! Версты три, говоришь?
— Три, не больше.
— Ну, прощай, мужичина!
— Да, может, еще свидимся, витязь!..
— Прощай!
Такого увидеть я не ожидал… Это был не просто дуб. И даже не просто огромный дуб. Это был гигантское, чудовищных размеров дерево! У земли ствол его в толщину достигал, наверное, не меньше двух саженей! Крона, сейчас уже наполовину голая, а наполовину – из жёлтых и бурых листьев, раскинулась чуть ли не над всей поляной, в центре которой он торчал, густо засыпав её слоем опавших листьев. Именно торчал – я не могу сказать «рос». Дело в том, что у дуба будто и вовсе не было корней. Ствол просто уходил всей толщиной в землю, словно кто-то воткнул это дерево в грунт, или как если бы он рос откуда-то из-под земли. Грубая кора была во многих местах изъедена до трухи жучками, плесенью, какими-то древесными болезнями, язвами. Я слегка ударил его мечом, и дуб отозвался глухим гулом – словно, в самом деле, весь прогнил изнутри и стал полым. Закинув голову, я пытался рассмотреть где-то в переплетении ветвей ларец, но, то ли ветви были очень густыми, то ли листвы на ветках было еще достаточно, только я никак не мог ничего разглядеть похожего на ящик. Я решил, что придётся лезть. Скинул кафтан. Всей высоты у дуба было саженей двадцать – не больше. Нижние, очень толстые ветви начинались не слишком высоко – на них можно было закинуть веревку. Так я и поступил: нашёл камень, обмотал его верёвкой, навязал на ней больших узлов на расстоянии аршина друг от друга и забросил на самую низкую ветку, перекинув через неё у самого ствола. Камень упал на траву, и верёвка первым своим концом вернулась ко мне. Я ухватился сразу за обе верёвки, упёрся ногами в ствол и, перебирая хват, стал подниматься вверх. Достигнув нижней ветки, я передохнул и собрал верёвку, свернув ее кольцами и закрепив на ремне – пригодится. Впрочем, дальше можно было уже перебираться с ветки на ветку. Я посмотрел вниз: вокруг стояла тишина; мой конь спокойно щипал увядающую траву. Я полез дальше – с одной ветки на другую, всё выше и выше. Ага! А вот и он! Ларец! Очень древний с виду, обитый железом ящик из тёмного дерева с крышкой, запертой на массивный висячий замок, покоился на заржавленных цепях возле самого ствола. Подобравшись поближе, я уселся на ветку, обхватив её ногами, и упираясь ими в ствол, и надёжно обвязал ларец верёвкой. Теперь нужно было снять цепи. Это оказалось легче, чем можно было предположить. Сами цепи, хоть и проржавевшие, были еще слишком прочны, но петли-проушины на стенках ларца, в которые цепи были продеты, были настолько изъедены ржавчиной, что лопнули, как только я просунул в них нож и хорошенько поднажал. Я освободил ларец от цепей, слегка потряс его и припал к стенке ухом: не скребётся ли кто? Тишина… Я принялся осторожно опускать ларец на верёвке вниз. Когда он застревал в ветвях, я осторожно спускался вслед за ним, освобождал его от помехи и вновь опускал. Наконец, когда ларец достиг земли – точнее, толстого слоя опавшей листвы – я обрезал верёвку, обвязал её конец вокруг нижней толстой ветки и спустился по ней сам, насколько её хватило, а там спрыгнул на землю…
Вот, стало быть, он! Тут, если верить ведьме, и хранится то, что лишит Кощея бессмертия и отдаст его в мои руки! Неужто всё так просто? Нет ли тут какого подвоха? Может, этот чёртов заяц с уткой внутри сейчас как стреканёт – только его и видели?!.. Внутри тихо – затаился, что ли? Я подёргал замок: он тоже проржавел насквозь – можно попробовать камнем сбить. Я вооружился увесистым булыжником, прижал крышку сверху коленом – чтобы заяц не вырвался – и ударил по замку: раз, второй, третий… Ветхий замок не открылся, а просто отвалился – так что в проушинах осталась висеть одна дужка. Я бросил камень, вытащил нож и осторожно приподнял крышку. Внутри – тишина. Тогда я, изготовившись к удару, рывком откинул крышку, и там… никого! Кучка непонятно чего, прикрытая полуистлевшей тряпкой. Подняв тучу пыли, я рванул тряпку, расползавшуюся под моими пальцами, и с омерзением отдёрнул руку. Под тряпкой я нашёл только ворох перемешанных костей, клочки меха и перья. Видимо, это всё, что осталось от зайца и утки. Похоже, сведенья Яги сильно устарели. А скорее всего, я и сам оказался болваном: поверил в эту чепуху: живая утка в живом зайце. Просто положили яйцо в мёртвую утку, а её – в труп зайца. Кстати, а где же яйцо?.. Вот! Меж отвратительных останков сверкнул хрусталь. Я разбросал ножом прах и мусор, и увидел его. За сотни лет хрусталь нисколько не потускнел, играя на свету полированными гранями. Я вытащил яйцо и обтёр его об одежду. Большое, удлиненной формы, на свету оно засияло еще ярче. Я рассмотрел его на просвет, но множество граней так преломляли свет, что внутри мне ничего разглядеть не удалось. Ну, что ж – пора! Вот один камень, вот и второй! Я положил яйцо на неровную поверхность, придерживая его пальцами, и ударил сверху булыжником. Яйцо не поддалось. Я ударил сильнее – камень выбил яйцо у меня из руки. Я водрузил его на место и ударил ещё сильнее! Яйцо, брызнув во все стороны хрустальными осколками, развалилось на куски! Я принялся лихорадочно перебирать осколки, отыскивая иглу – даже укололся стеклом пару раз… Есть! На камне, слегка согнувшись от удара, блестела длинная и тонкая игла. Вот она, Кощеева смерть! Зажав её пальцами, я оглянулся по сторонам: день как-то быстро померк, поднялся ветер… Ну, что, Василиса?! Справился твой муж?!.. Я сжал иглу и начал сгибать. Игла сопротивлялась, больно врезалась мне в руки, но я не ослаблял хватки. И наконец, с противным тонким звуком игла лопнула! Тотчас же её обломки стали раскаляться у меня в руках, и я бросил их на камень. Металл моментально раскалился докрасна, потом добела, затем вспыхнул и за несколько мгновений сгорел, оставив в воздухе запах калёного железа. И тут же поднявшийся еще раньше слабый ветерок превратился в настоящий вихрь! Он поднял в воздух целые тучи опавших листьев, которые кружились вокруг меня чуть ли не стеной, швырял мне их в лицо, залеплял глаза! Я отмахивался, вертел головой, срывал с лица налипающие скользкие листья, с трудом разбирая, что происходит вокруг… Вскочил, споткнулся о ларец, упал нелепо, опять вскочил – и тут вихрь стих. Возле дуба прямо передо мной стоял Кощей…
**** Продолжение следует http://www.proza.ru/2013/08/12/786