За разговором не заметили, как миновали подтаежную зону, и дорогу обступила настоящая тайга, что вольготно раскинулась в горных распадках и ощетинилась на вершинах гор, уходящих неровной цепью за горизонт.
Макс, впервые увидевший живую тайгу, прилип к стеклу, а Гога - к Павлу, из которого пытался выудить хоть малость информации о месте назначения.
- Ну ладно, - сдался тот, - станция Березай, кому невтерпеж, вылезай… Саня, тормозни за подъемом.
Машина, взвизгнув на смене передачи, надсадно взяла крутой подъем и затихла на перевале. Мужчины без лишних разговоров нырнули сначала в придорожный кустарник. Но потом, не сговариваясь, растворились в густом ельнике – кедровнике.
Треск бурелома под ногами напомнил Гоге тот самый сон, и он в нерешительности остановился. Удивительно, но чувствовал он совсем другое: его обняла теплом и покоем благодатная тишина могучего таежного массива, предлагающего свое молчаливое покровительство и мощную энергетическую защиту. И он подчинился: закрыл глаза, вдохнул полной грудью терпкий смолистый дух и медленно выдохнул…
Выходили порознь, каждый со своей нечаянной находкой: Макс - с молоденьким масленком, Гога – с оранжевым цветком, Павел – с горстью первых матовых ягод черники. Шофер Саня, сидевший на ступеньке машины, завидев восторженных по-детски пассажиров, снисходительно улыбнулся: «Понятное дело, кислородом отравились…» и потянулся за бутылкой минералки.
Павел ополоснул ягоды, разделил на две горсти, опрокинул прямо в рот сначала Гоге, находившемуся под гипнозом скромного обаяния сибирского цветка, потом Максу, лепетавшему что-то про обалденный запах свежего гриба в соусе из белого полусухого вина, сметаны и швейцарского сыра. Оба разом заткнулись, смакуя ощущение нежного черничного вкуса, а Павел присел на обочину и развел руками, приглашая расположиться рядом:
- Вот вам, други мои, первая причина: наша крестница решила организовать девичник там, где жила каждое лето, пока родители весь полевой сезон работали в экспедиции. То есть, у деда с бабкой. Точнее, теперь у деда, Егора Степаныча. Бабушка Аграфена ушла в мир иной лет семь тому. Да и маму Олю, как вы помните, что так и не оправилась после болезни, похоронили рядом с ней… У девочки сложился свой характер, особый внутренний мир. Гога знает, она жила среди простых людей, по большей части староверов, уважая их уклад жизни, обычаи и порядки. Пропадала с ними на покосе, умела доить корову, управляться по хозяйству. А когда многочисленная родня по линии бабушки собиралась по случаю за столом, девочка трепетно пела вместе с ними старинные песни, удивляясь их красоте, слаженности и чистоте голосов старых и малых. Сама в свободное время в клуб бегала, в фольклорном ансамбле занималась с подружками. Вот вам и вторая причина: девичник по типу старинного обряда…
- А мальчишник? – тут же сработало у Гоги.
- Будет тебе белка, будет и свисток…
- В смысле? Так напоят, что…
- В хорошем смысле. И вообще, отцы, я удивляюсь, что ни один из вас до сих пор не поинтересовался, кто же избранник нашей Ланы?
- Вах! Я полагаю, наша крестница выбрала достойнейшего из достойнейших! – гордо воскликнул Гога.
- Мы его уже любим – добавил уверенно Макс.
- Ну-ну. Забирайте свои хохоряшки, поехали. Нам еще надо в один ложок завернуть. – Павел, увидев удивленно поднятые брови друзей, пояснил: - Никак нельзя к невесте без цветов являться. И цветы должны быть таежными. Эх вы, батяни крестные, мозги постные…
Гога и Макс молчали, но думали примерно одинаково. Это ж ведь надо же? Сколько лет прошло, а простить не может. Также молча полезли в салон, сознавая, что все эти годы именно Павел был настоящим крестным Ланы – и в горе, и в радости, и в серые будни, и в дни праздности. А они так, отделывались звонками, да подарками к дате. Вот и с цветами лопухнулись. Даже не вспомнили…
Машина остановилась у забора дома, отделенного от пыльной дороги грядками огорода и цветущим палисадником. Дверца «газели» распахнулась, и обитатели, да и любопытные соседи с изумлением наблюдали прямо-таки театральную сцену. Шофер Саня, врубив на полную громкость аудио с песней Аллегровой «Свадебные цветы», вышел на дорогу, широко улыбнулся публике, поприветствовал всех поднятыми руками и вывернул их в сторону открытой дверцы, словно говоря: «Во-о-о-т!» Из салона медленно показался чей-то зад, затем спустились ноги. Человек развернулся, обнимая огромное ведро и скрывая в куче великолепных огненных жарков свое лицо. Второй повторил маневр товарища, и оба, как по команде, гордо направились к открытым воротам, сохраняя полное инкогнито. Заметив бегущую им навстречу крестницу, переглянулись, поставили ведра на землю, сделали шаг вперед и разом распахнули объятия. Лана, визжа, так и повисла одной рукой на шее Гоги, другой – на шее Макса…
Саня и Павел тоже переглянулись, вздохнули, подняли ведра - клумбы и понесли
в тенек под реплики родственниц, снующих по двору с кастрюльками, мисками, банками:
- Ить надо же, июль на дворе, а вот нашли где-то жарки. Они ж в июне уже отцветают…
- Не скажи. В глубоком ложке, где снег долго лежит, еще можно найтить.
- И че зря балясы точим? Айда на стол налаживать! С дороги городские-то.
- И то правда. Степаныч, веди гостей во времянку! Оголодали, небось…
Они появились с громким хлопком двери на резном крыльце сразу же вслед за Ланой - две широкие улыбки Молевых, и расцвели еще краше, когда оба, младший и старший, несолидно громко врезались в визжащую кучу…
- Никак бес вселился… - перекрестилась испуганно одна из родственниц, глядя, как приезжий грузин лихо отплясывает лезгинку, а другой, носатый, отчаянно барабанит по дну перевернутого пустого ведра, конфискованного у Шарика, чей возмущенный лай нет-нет, да и вырывался из собачьей будки.
- Да ноги, видать, затекли. Разминает, бедняга… - пожалела гостя вторая.
А Павел, возвращаясь мимо них к машине и отряхивая с камуфляжной амуниции рыжую пыльцу от жарков, снисходительно заметил по ходу:
- Просто накопилось. Давно не виделись… - И пошел деловито дальше – выгружать вместе с водителем коробки, ящики с провизией да баулы москвичей.
Любопытные мальчишки висли на заборе, сидели на корточках у ворот, наблюдая необычный концерт. Соседи двухквартирного дома, в котором жили Молевы, выглядывали из окон второй половины: подслеповатая и щербатая бабушка показывала на гостей артритным корявым пальцем, немолодая женщина с кухонным полотенцем на плече мягко улыбалась, вихрастый и мускулистый парень в тельняшке угрюмо давил подоконник тяжелыми ладонями.
В доме напротив, через дорогу и ниже, где жил старый, но еще куда как бодрый дед Наум, блеснули стекла бинокля. Его старуха Бабариха, будучи подругой одной из родственниц, уже давно хлопотала у Молевых по хозяйству. Наум, оставшись дома один на один с похмельным синдромом, тоже смекетил: наклевывается «халява». Только надобно правильный момент выбрать… И, скоренько повесив бинокль на шею, замельтешил по двору, к лестнице, что вела на сеновал. Занимая новую позицию для обзора, возбужденно припевал: «Я люблю тебя, жизнь, хоть порой иногда и хреново…»
И вот оно, панорамное кино!
У соседей Молевых, что через стенку живут, во дворе крики, кудахтанье кур. Направляет бинокль туда.
- А Гордеич–то сдал… Курицу поймать не может. Всю прыть под бабскими юбками распетушил. Решил, видать, тактику сменить, до обморока птицу загонять. Еще неизвестно, кто кого… Эх, плакало твое «горячее», старый мачо!
Что там, у соседей слева? Тишина. А что там вообще может быть? Воронины! Одно воронье… Папа Ворон, бомж, питается падалью…Мама – глупая ворона, ничего не умеет, только «каркает»…Народ и приговорку - оберег от Воронихи знает: «Что накаркала, то и забирай». Иначе плохое случится. Дети – чумазые воронята, «летать» не умеют, клювы всегда раскрыты, прыгают с ветки на ветку, цепляются за жизнь, как могут.
И тут сверху, с горы, по улице покатилась высокоголосая мелодия старинной песни. Это шли на девичник, дробно стуча каблучками по деревянному тротуару, подружки невесты в ярких народных костюмах, в руках - корзинки с шитьем, лентами да кружевами – приданое готовить…
Наум быстро перевел бинокль. Вот это цветник! И с удовольствием «довел» девиц-молодиц до самого дома, подвывая усердно хриплым голосом, в основном, мимо нот, шмыгая иногда носом, шибко сопереживая всем сердцем песенной «драме»…
У царя было две дочери,
Красавицы они, красавицы они.
Старша меньшу сестрицу
Манила потайком, манила потайком:
«Пойдем, пойдем, сестрица,
На бережок морской, на бережок морской.
Посмотрим-ка, сестрица,
Чем берег украшен, чем берег украшен».
«Украшен бережочек
Все тиною морской, все тиною морской».
«Ступи, ступи, сестрица,
На камешек ногой, на камешек ногой».
Меньша сестра ступила,
Старша с камня ее долой, старша с камня ее долой.
«Тону, тону, сестрица,
На самое на дно, на самое на дно,
Отдам тебе я кольца,
Отдам и жемчуга, отдам и жемчуга».
« Не надо мне ни кольца,
Не надо жемчуга, не надо жемчуга,
Отдай мне, сестрица,
Своего жениха, своего жениха».
У царя было две дочери,
Красавицы они, красавицы они…
- Вах, красиво поют! Трехголосье, понимаешь… – Кивнул головой в сторону ансамбля Гога, знавший толк в этом деле.
Мужчины чинно сидели на скамейке возле времянки, что располагалась выше дома, в глубине двора, заворожено слушали песню и тихо перекуривали в благодатной тени после плотной домашней еды да ледяного стопарика «за встречу».
Некурящий Макс не упустил своего, сразу записал в заветный блокнот первый рецепт - «манты сибирские, обалденные». Тем не менее, ходил туда-сюда, заучивал наизусть:
- Говядину и свинину в равных частях прокрутить на мясорубке с крупными ячейками. Можно и порубить мелко-мелко… Столько же лука, чтобы были сочными. Кошмар! Но какой вкус! Соль, перец. Это понятно. Готовить на пару в мантоварке…Надо посмотреть, что за хитрая посудина… 25 минут, если свежие, и 40 минут, если замороженные. Выложить на блюдо горкой, постругать сливочное масло…
- Макс, прими банки! – Откуда–то из-под земли донесся голос Жеки.
Чуть поодаль землянкой горбился погреб, дверцы были открыты, и Макс повернул на голос, продолжая:
-Тесто обычное, пельменное, раскатать, вырезать большими кружками…
Макс ставил банки на небольшой столик, удивляясь разнообразию, как здесь говорят, солонины. В дом все равно пока нельзя. Девичник…
- Отставала лебедь белая
От стадичка лебединого.
Приставала лебедь белая
Ко стадичку, ко серым гусям.
Стали гуси лебедь щипати,
Стала лебедь слезно плакати:
«Не щипите, гуси серые,
Не сама я к вам заехала.
Завезли меня добры кони…»
- Слушай, слова-то, слова! Какая мудрая аллегория, понимаешь! – продолжал удивляться Гога.
- А делают – то что? – Полюбопытствовал Макс, с профессиональным интересом рассматривая банку с капустой в каком-то липком рассоле.
- Приданое шьют: перины, подушки… Свадебный наряд справляют. - Ответил Молев – старший и потеплел взглядом. При мысли о внучке морщинки ласковыми лучиками побежали от глаз. Лана была копией невестки Ольги, чей ранний уход из жизни до сих пор сидел больной занозой в сердце.
- Зачем наряд? А платье из Парижа? - Макс чуть не выронил баллон, подхватил его двумя руками и аккуратно поставил на столик.
- Угомонись, Квазимодушка! – Выглянула из погреба голова Молева – младшего. - Прими-ка еще три банки. Замутились что-то. Как бы не было бомбажа… - Жека подтянулся, выпрыгнул из ямы, отряхнул руки, взял на столе ветошь и начал вытирать банки.
-Тебе говорят, не положено. Сегодня Лану наряжают, как того требует обычай, - по старинке. А вот завтра – регистрация в городском Загсе, венчание в соборе. Тут–то и пригодится твой заграничный шик…
- А что это за мрачный тип маячит по соседству? Отчего не радуется, да? - Гога кивнул теперь в сторону соседского двора, где нервно ходил вдоль хилого штакетника вихрастый парень в тельняшке. Дойдет до сарая, где стоял на попа свежеструганный гроб, какие нередко заранее заготавливали себе здесь старики, стукнет кулаком со всей силы и идет обратно до хаты, зажав какую-то мысль в кулаке. Упрется в стену дома лбом, постоит секунду и обратно…
Егор Степаныч слегка хмыкнул и также легко, как о чем-то, не стоящем переживаний, вздохнул:
- Отчего, говоришь? От неразделенной любви. Дружил Ваньша с нашей Ланой. Лана-то так, по-соседски. А он всерьез. Да сказать не решался. Думал, мала еще. Ему все равно в армию. Вернется, предложение и сделает. Через год в отпуск приехал, на танцы вместе пошли. И тут приглашает ее местный авторитет Лешка Плетнев по прозвищу Плетень. Лана увидела, что он подпитой, отказала. А Плетень, как говорит нынче молодежь, шибко запал, проходу не дает, навязался домой проводить, да на Ваньшу-то и наскочил. В драке Плетень ножичком погрозил, да и ранил серьезно Ваньшу-то. Еще кого-то зацепил, вот его и посадили. А Ваньша подлечился, комиссовался, на работу устроился, пока внучка школу заканчивала. Лана аттестат получила, приезжает, ан не одна. Жених объявился, свадьба наэтывается. И ничегошеньки уже не переэтоваешь…
- Вот и мы не ожидали, что так рано замуж засобирается. – Прищурился от дыма крестный Павел. – Господи, и жизни–то не видела. Совсем ребенок.
В это время чистый девичий голос громко завел на одной ноте прощальный плач:
«Часы идут минутным часом, а жизни девичьей конец… Ох, мил-то приедет, меня украдет, да от подруженек, от вас, он-то давно меня смекает своим – то веселым глазом…»
- Кстати, а «мил» - то где, в самом деле? Кто он, наш боевой генерал, захвативший столь драгоценный трофей? – Поинтересовался Гога, облачаясь вместе с другими в камуфляжное обмундирование. Мальчишник намечался с выездом на таежную речку и ночевкой у костра. - Уж не среди ли этих добрых молодцев-джигитов, да?
Гога кивнул на ворота, куда входили юноши и солидные дяди в ярких косоворотках, видимо, из того же фольклорного ансамбля. Под переборы старенького баяна они начали распеваться прямо от ворот, кивком здоровались с гостями и гордо восходили по одному на резное крыльцо, не прерывая песни…
У брода-брода, бродочка,
У калинова кусточка,
Там катилася карета,
Каретушка непростая,
Непростая, занятая.
Там не голубь с голубицей,
Молодец с красной девицей.
Там свет Петрович с Евгеньевной.
Там Светлана слезно плачет,
Ко карете припадает,
А Максим ее уговаривает:
«Ты не плачь, не плачь, Светлана,
Я из неги беру в негу,
Я из воли беру в волю.
Ты куда пойдешь, спросися,
Откуда прийдешь, скажися».
« Я у тятеньки не эдак.
Я у маменьки не эдак.
Куда пойду, не спрошуся,
Откуда прийду, не скажуся»…
- Эти не опасны… Так, пехота. – Улыбнулся Егор Степаныч. - Весь боезапас - полсумки сладостей да полсумки песен.
- Не понял. – Возмутился Макс, прервав запись рецепта «сопливой» капусты, который ему диктовал Жека. – Это значит, им можно, а нам нельзя?
- Им можно. Они пришли на чаепитие, красных девиц конфетами угощать, чтобы жизнь невесты сладкой была.
- А что, спиртного ни-ни?
- Ни – ни. Не поверишь, но раньше в таких случаях стыдились спиртного. А вот чай и песни, сколько душе угодно. Пей и пой, не хочу…
- Опаньки! А вот и стратегические танковые войска. – Нахмурился Павел и нехотя встал. - Перекур закончен, мужики. К нам еще гости. Нежданные и незваные…
- Все же нашел, могильная душа… - Поморщился в сторону дороги Жека и первым пошел к воротам.
(продолжение следует http://www.proza.ru/2013/06/10/345)