Дом Змея был в глубине рощи, одноэтажный, из коричневых досок, потемневших то ли от времени, то ли от дождей. Воздух в нем всегда был чуть прохладнее и, переступая порог, Адам окунался в таинственный, едва заметный сквознячок, скользивший по всем комнатам и тянувший за собой тонкий запах благовоний. Босые ноги сначала ощущали прохладу деревянного пола, покрытого матовым лаком, но не скользящего, а лишь ласкающего кожу своей темной гладью, от которой было трудно оторваться. Местами доски были охристые с красноватой золотинкой, а местами перетекали в коричневую смолу обветренного дерева. Поверх досок лежали узоры ковров, своей мягкой тяжестью обволакивавшие практически все пространство дома. Они лежали тут и там, иногда настеленные друг на друга, иногда зияя маленьким ворсистым кругом посреди темного пола. Адам силился различить их узоры, но они словно уплывали от него. Он видел скачущих оленей, но олени стремительно срывались с места, незримыми тенями перескакивали на другие ковры и скрывались в дальних комнатах. Бывало, перед ним представали живые орнаменты, которые, подобно хамелеонам, меняли окраску, растворяли прежнюю форму и вдруг расцветали совершенно другими яркими пятнами. А иногда они застывали неподвижно, и весь дом окутывался тишиной и сумраком, а ковры, застилавшие его, темнели однородным покровом какого-то неопределенного глубокого цвета.
Первой комнатой, в которую попадал Адам, открывая тяжелую, но податливую деревянную дверь, была веранда. От потолка до пола, всю левую часть ее занимал витраж, маленькие разноцветные кусочки стекла, влитые в тонкие бронзовые перегородки. Когда солнце пробивалось сквозь эту прозрачную стену, то витраж оживал на полу, ложился на ковры и заливал сложным насыщенным цветом коричневые доски. Адам видел, как грелись в этих ярких лучах звери, вытканные на коврах, в томной неге распластавшись на своих полотнах.
Далее следовал узкий темный коридор. Все стены его были увешаны какими-то сушеными травами, аккуратно собранными и перетянутыми бечевкой. Голова сразу начинала кружиться от запахов, причудливо смешанных в этом маленьком темном пространстве. Но шагов через пять надо было завернуть в небольшую гостиную, и в глаза снова бросался теплый свет и огненные отблески из камина. Чаще всего Змей любил бывать тут. Обвив своим черным телом кресло-качалку из красного дерева, он тихо раскачивался, и, положив голову на подлокотник, задумчиво смотрел в огонь. Почему-то в этой комнате было прохладнее всего, и тепло, разливающееся от красных языков пламени, было здесь очень кстати. Напротив темного отверстия коридора было большое окно во всю стену, по его бокам висели тяжелые темно-синие шторы с витиеватыми изгибами стеблей, на которых расцветало множество светло-серых бутонов. Странное это было окно. Адам никак не мог понять, куда оно выходит, да и сама планировка дома оставалась для него загадкой. Иногда, по какой-то странной прихоти, расстановка комнат меняла свой привычный облик, коридор вдруг заводил его не туда, или, откуда не возьмись, появлялись двери, которых он раньше не замечал. Но окно… Оно было поразительней всего. Иногда, заходя к Змею, Адам, пропахший душистыми луговыми цветами, ослепленный ярким летним солнцем, игрой ветра и листвы, останавливался как вкопанный, едва дыша, садился на диван и смотрел.
Из окна тянулся тусклый, совсем приглушенный свет. И на белой равнине, девственно белой, до боли в глазах, чернели силуэты изгибающихся деревьев. Их голые ветви раскачивались в холодном сыром небе. И не было конца этому белому полю. Ближний склон убегал в пустынную равнину, за которой вырастали неприступные горы, поросшие серыми пятнами голых деревьев. Ветер врезался в это белое безмолвие и кружил серебристую пыль, рассыпая ее по холмам и щедро бросая пригоршнями на черные стволы. Казалось, что даже из щелей окна дуло этой холодной серебристой пылью. Адам кутался в плед, садился подле дремлющего змея, поближе к огню и смотрел, смотрел, пока не засыпал под завывание вьюги. Тогда Змей тихо сползал с кресла, задувал свет, поправлял сбившийся плед на спящем Адаме, и, прошуршав блестящей чешуей, уползал в дальние комнаты.
Иногда Адам заставал другую картину. И она так же тревожила его сердце незнакомой щемящей тоской. Он видел, как желтые и красно-коричневые листья покидают свои деревья, как, тихо кружась, мерно и неторопливо летят и падают на землю, выстилая живой ковер. Сиротливо торчали полураздетые ветви среди этих царственных красок, в ярких облаках листвы, словно не веря в расставание. А, может быть, не верил сам Адам. Его мир помпезно рушился с каждым упавшим на землю нарядным листочком, с каждым порывом ветра приближаясь к концу. Адам не мог отделить в своей голове огромные живые стволы деревьев от их шелестящей кроны, от тугих зеленых листьев, легко разговаривающих друг с другом в вышине. Где будут играть птицы, где они будут вить гнезда? Как будут жить гусеницы, чудесные существа, которые, затворившись в плотном коконе, вылетают оттуда разноцветной бабочкой-летуньей? Что будут делать жуки и другие крохотные создания, для которых дерево - целый мир? И тогда с замершим сердцем Адам выбегал из дома, скорей, скорей, мимо темного коридора, на залитую солнцем веранду, прикоснувшись к тяжелой деревянной двери руками, почуявшими беду, он делал последнее усилие, и… вздыхал с облегчением. Стальная хватка ожидания отпускала его, и сердце, налившееся тревогой, снова входило в привычный размеренный ритм. Его мир пел и струился перед ним в лучах полуденного солнца. Нерушимый и незыблемый, он не уставал благоухать, дарить тепло и оставаться самим собой, ежесекундно обновляясь. И сердце Адама наполнялось чувством благодарности за то, что его хрупкое чудо бесконечно.
Однажды, снова вкусив горечи осеннего увядания, пропитавшись страхом и тоской, Адам разыскал Змея. Змей был в саду. Он словно ожидал прихода Адама, обвив своим телом дерево, усыпанное мелкими белыми цветами. Адам подбежал к нему и с тревогой в сердце начал убежденно и пламенно говорить:
- Змей, так не бывает! С моих деревьев не упало ни одного листа, и ветер никогда не позволял себе так раскачивать их стволы!
Голос его дрожал яростно и недоуменно:
- Так отчего же я с таким ужасом смотрю, как ветер обрывает последние листья, словно издеваясь, кружит их и бросает на землю? Почему меня охватывает такое ясное и твердое чувство, что это происходит на самом деле? Разве все это возможно? Разве это в самом деле где-то происходит? Да разве может такое быть?!
Змей испытующе посмотрел на него и, помолчав немного, сказал глубоко и твердо:
- Да, Адам.
- Но…
Вырвалось из уст Адама и застряло в горле, которое сдавила стальная хватка набежавших слез.
– Но… как?!
Только и смог он выдавить из себя, в носу его защипало горечью, словно по гортани пробежал густой сок полыни.
- Я не могу не говорить тебе правды. Если ты хочешь больше узнать о мире, в котором все вянет и умирает, ты узнаешь о нем. Я покажу тебе все. Ты познаешь, почему с неба сыплется ледяная белая пыль, почему таким холодом веет из щелей моего окна, куда пропадают все живые существа посреди этой белой пустыни, откуда этот злой колючий ветер. Ты этого хочешь?
Адам молча и обреченно кивнул. В эти минуты все переворачивалось в нем, и страшный мир представал так реально, что ему некуда было деться от его пронизывающего холода. Говорить ему не хотелось. Широко распахнутые глаза Адама следовали в глубины темных зрачков Змея, чувство беззащитности опустошало его, делало слабым, и, как заболевший ребенок жмется к матери, так и Адам, вдруг потерявший жизнеутверждающую веру, душой примкнул к Змею, надеясь в тепле его глаз спастись от собственного разрушения. Но, одновременно с этим чувством отчаянного одиночества, зарождалось в его душе и другое чувство, упрямо и неуемно начинавшее пульсировать сквозь горечь. Это было яростное, хотя и тихое пока, желание расправить плечи и с тихой ясностью глянуть в глаза своей боли.
- Хорошо, Адам. Но ты должен хорошенько взвесить свое решение. Приходи вечером и если ты не передумаешь, я покажу тебе кое-что, чего ты никогда не видел. Но не бойся. Никогда ничего не бойся.
Голос Змея звучал со спокойной уверенностью, в глубине которой светилась ласковость. Он и вправду утешал его, как ребенка, который, зажав в потной ладошке бездыханное тельце новорожденного птенца, первый раз столкнулся со смертью и горько заплакал в мамин передник, пахнущий кухней и маминым теплом. Змей наклонил голову набок, помолчал немного и продолжил:
- Тебе никогда не придется увидеть то, чего не сможет вместить твое сердце. Это закон. И если ты выберешь путь иного мира, то каждое его испытание будет готовить тебя к следующему, каждая боль будет расширять твою душу так, чтобы ты смог вместить в себя новую. Не думай, что это путь страданий. Это путь многообразия. Но твердо реши, хочешь ли ты знать об этом мире.
Голос Змея обволакивал Адама и постепенно вытеснял горькое чувство обреченности, шаг за шагом возвращая ему прежнюю уверенность. День звенел и благоухал, как будто звал провести часы раздумий в переливах своих чарующих красок. Адам поднялся с земли и сказал:
- Хорошо, я приду вечером, как только солнце начнет клониться к горизонту.
- Я буду ждать.
Так ответил Змей и, шурша темно-фиолетовой чешуей, прополз мимо Адама и исчез в красках витража, стелившихся в прорези дверного проема.
Тихо брел Адам по мягкой шелковой траве, ласкавшей его босые ноги, смотрел на прекрасные дали, открывавшиеся перед ним, заходил в рощицы, огибал водопады, и живительная сила вновь наполняла его, лилась невидимой струей в его душу отовсюду, где бы он ни проходил. Казалось, что мир заиграл во сто крат ярче, забурлил сильнее, почувствовав опасность утраты. Но путь Адама лежал к Еве, к самому сильному источнику, в котором били горячие звонкие ключи. Он всегда чувствовал, где она была, как будто подчиняясь неуловимому запаху, шел туда, откуда слышал его и ни разу не ошибался. Словно в голове Адама, на самом дне, посреди любых забот и занятий, лежала карта мироздания с мигающей точкой Евиной души. Сквозь любые дела проступала она и жила в нем непрестанно.
Он увидел ее издалека, золото волос и тонкий профиль мелькнули на террасе, выглядывая из-за небольших пушистых деревьев, стоящих в кадках около белого дома на склоне холма. Через несколько его шагов Ева резко повернула голову, и ее лицо заискрилось в улыбке - она заметила его, скинула с колен на диван какую-то цветную ткань и легкой детской припрыжкой подбежала к нему. Нежно и легко ее руки обвили шею Адама, и смеющийся рот прижался к его щеке.
- Здравствуй, - теплым дыханьем обожгло его около уха.
Этот запах… Ее волос, тела, совершенно неповторимый… Много запахов знал Адам. Пряных цветов, терпкой коры, соленый запах морской воды, прозрачный запах ключа, бьющего из самой земли. Запах новорожденных зверей, такой густой и теплой шерсти… Солнечный запах льющихся, прогревающих насквозь лучей. Таинственный запах благовоний в полутемных комнатах Змея, запах клейких молодых листочков, насыщенный аромат спелых плодов, разломанных надвое, запах лавандовых полей, прохладный запах вечера... Густые и едва заметные, сладкие и с оттенком нежной горечи, резкие и слабые, пряные и сложные. Эти запахи были бесчисленны, как краски, все, что имело цвет, имело и запах. Но ни один не мог сравниться с теплом Евиного запаха, жившего в ее медовых волосах, испарявшегося с ее гладкой кожи, стекавшего с тонкой шеи. Он говорил слишком много. Он звал домой. Больше того, он говорил, что ты уже дома. В шелке волос, в каждом миллиметре ее тела было что-то родное, знакомое, притягательное и вместе с тем, таинственное и непостижимое для Адама. Слишком она была похожа на него. Слишком иная была она. И в этом противоречии двух ветров – теплого и холодного, закручивался смерч такой глубокой и нежной страсти Адама к ней.
Два золотистых от загара, прильнувших друг к другу тела неспешно разделились и, взявшись за руки, пошли вперед, огибая кадки с деревьями. В веселое чириканье птиц вплеталась теперь их оживленная речь. Как дурман, сходил с Адама тягостный осадок тревоги, рассеивался в Евиных лучах, распадался под силой ее цельной и живой натуры, утекал куда-то в землю, вниз, в непроглядную темноту. Заслышав их голоса, из дома на встречу к ним вышел Бог в светло-бежевой, почти белой одежде из льна. Он взглянул на Адама, и от него не укрылось его смятение. Но он не сказал ни слова.
- Бог научил меня шить!
Произнесла Ева, с улыбкой увлекая Адама на диван, где была разметана большая полупрозрачная ткань, расписанная цветами.
- Это будет мое первое платье, похожее на оперенье птиц, только единое, как волна. И когда ветер будет раздувать эту легкую материю, на этой волне будут качаться листья и стебли цветов, посмотри.
Ее руки держали на весу тонкую ткань, стекающую на колени, а он стоял и внимал дивной гармонии ее глаз, лица и, теперь, этой чудесной ткани, которая окутывала ее ноги, светившиеся из-под нее чистым мерцающим светом. Оно как нельзя шло Еве, и давнее сравнение ее с птицей снова пришло Адаму на ум. Лиловые и зеленоватые стебли, изумрудные и золотистые цвета ткани играли теперь и в ней, осторожно касались полутеней ее щек, бежали вверх по чистым линиям предплечья, расцвечивали Еву новыми красками и делали ее другой… Такой упоительно новой, неизвестной. Быстрыми пальцами она собирала складки, и блестящее стальное тело иглы ныряло в ткань и снова выныривало, ведя за собой волну трепещущих сборок.
Как она мечтательно погружена в работу, как ловко двигаются ее тонкие пальцы в этих прозрачных волнах, улавливают, складывают их, точно и умело соединяя в один легковесный океан … Словно всегда под ее руками рождалось это волшебство, которое было так чуждо ему, так непонятно и от этого становилось еще более притягательным. В нем было что-то от таинственной Евиной души. В нем была сама Ева. В каждом стежке слышны были ее шаги, поворот головы, россыпь волос по плечам. Она сшивала часть себя, свое серебристое продолжение, свою тень на качающихся изумрудных волнах воды. Мистический танец рук, священнодействие, наполненное тонкой душевной работой, нежный аромат ее тек по террасе, и растворялся в зеленеющей дали. Обволакивая Адама, этот эфир делал его своим молчаливым и благоговейным соучастником.
Неслышной походкой к ним подошел Бог и протянул Еве расписную коробочку с множеством отсеков, в которых переливались и искрились россыпи мелкого бисера. Она быстро взглянула на нее и положила к себе на колени. Адам удивлялся их молчанию, казалось, они понимали друг друга без слов, вскользь разговаривая легкими, но выразительными взглядами. Тем временем, Евины пальцы осторожно подхватили искристую горстку бисера и слоем тонкого песка раскинули на ладони, ее глаза напряженно всматривались в эти тончайшие оттенки, в переливающуюся разнородность маленьких ярких капель. О том, что она видела их впервые, догадаться можно было лишь по невесомой задумчивой улыбке, которая чуть тронула лицо Евы. Ее пальцы коснулись маленького сверкающего шарика, легко и быстро приподняли его к солнцу, и, не успел он сверкнуть золотым лучом, как Ева приложила эту цветную каплю к материи и пробежалась по ее сердцевине иглой, притянув к большому изумрудному листу. За ней последовала вторая, чуть больше, сверкающим ядром она приникла к своей соседке и соединилась с ней в одно целое. Ева подняла лучащиеся радостным смехом глаза на Бога, он кивнул ей одобрительно и присел рядом, внимательно следя за ее работой, с неподдельным удовольствием наблюдая, как под ее руками расцветает бегущий по ткани орнамент.
- Ты способная ученица, Ева, тебя не надо ничему учить, ты схватываешь все на лету. Но и для Адама у меня есть одно дело. Адам, я хочу показать тебе игру с воздушными змеями, там будут нужны твои сильные руки и стальная хватка. Чтобы удерживать и направлять этих волшебных драконов нужно большое мастерство, ты хочешь поучиться этому сегодня на закате солнца?
- Волшебные драконы? Адам, мы должны этому научиться!
Произнесла Ева и быстро повернула свое лицо к нему. На нем играла такая заинтересованная веселость, что Адам только и смог, что нежно притянуть это лицо к своему плечу и тихо кивнуть. В ее цветущих эмоциях погасли все тяжелые мысли Адама о том, что сегодня он обещал придти к Змею. Болезненное чувство данного и нарушенного слова вспыхнуло на миг, но тут же растворилось в магии Евиного тепла и сверкающих глазах Бога, обещавших таинственный праздник.
- Этих драконов нужно приручить. У них свой особенный мир и они не видны вашим глазам, но могут вселяться в воздушных змеев, когда ими управляет умелая и бесстрашная рука. Если ты сумеешь обуздать своего змея, то дракон каждый раз будет слетать с заоблачных вершин и преображать его в живое существо. Вы видели на небе диковинные стечения облаков? Это игры драконов. Они завивают в спирали воздушные столбы, поднимают вихри, меряясь ловкостью и силой. Они таинственны и мудры, и обретая друга в их лице, вы многое постигните.
Теперь Адам понимал, что он уже слышал раньше чье-то легкое дыхание посреди степи, чье-то незримое присутствие в полях тревожило его, когда он шел, рассекая стены упругих колосьев, и всматривался вдаль. Это ощущение накатывало волной и отступало назад, оставляя после себя только легкое колыхание трав. Но только ли драконы тревожат бескрайние воздушные просторы? Может быть их тысячи – этих бесплотных духов, которые живут по своим законам, незримо взаимодействуют друг с другом где-то там, около белоснежных горных вершин и только иногда стремительно срываются вниз, как вихрь, пролетая над зеленеющими полями? Кто они, в чем их тайная миссия, для чего созданы эти существа, не имеющие ни крыльев, ни тени, ни плоти в земном мире? И Адам, как всегда, вскинул вопросительный взгляд на Бога, зная, что тот сам подхватит нить его рассуждений, но Бог только улыбнулся.
- Адам, ты хочешь знать слишком много. Но все, что ты хочешь знать, ты узнаешь, если действительно захочешь этого, и поэтому не стремись спрашивать все у меня, спрашивай у самой жизни. Сегодня тебе предоставится эта возможность.
Ева подняла голову от шитья, задумчиво поглядела на туманные вершины гор, и спросила:
- А можно и мне приручить дракона?
Бог рассмеялся и провел рукой по шелковистым Евиным волосам:
- Это зависит от того, услышит ли тебя твой дракон… Он должен быть таким же гибким и хрупким, иначе ты не сможешь управлять им. Таких драконов мало. В большинстве своем они сильные и воинственные.
- Ева, если ты не найдешь такого дракона, я приручу и отдам тебе своего. Но только тогда, когда он станет смирным, как ягненок.
Улыбнулся Адам.
- Я согласна!
Со смехом ответила ему Ева, и снова погрузилась в работу, пряча в глазах веселую искру.
Бог, между тем, вынес из дома большое светлое полотно и подозвал Адама.
- Вспомни, как летают птицы, Адам. Их держат широко распростертые крылья, материя заменит тебе перья, но для нее нужно будет сделать каркас из гибких прутьев. Еве тоже найдется работа, ведь она может сшить куски ткани. Вечером я приду, и мы понесем ваших змеев в поле, учиться ловить ветер. Но не думай, что это просто, ты должен вложить всю душу, все свое умение в эту работу, и тогда, может быть, вместе с ветром ты поймаешь и дракона.
Адам вспоминал полет больших птиц, как они замирали в вышине, расправив мощные крылья, и все же неслись с огромной скоростью, рассекая прохладный воздух. Как срывались вниз на самом пике полета и опять взмывали под облака.
- Это и называется ловить ветер… сливаться с ним, становиться им. Чувствовать его каждой клеткой своего тела, - думал Адам.
Неужели он сможет так же? От полета птиц у него захватывало дух, ему представлялся этот огромный горизонт, открывающийся с вышины, бесконечные равнины, переходящие в рощи и леса, как на ладони лежащие перспективы горных массивов, летящих в вышину, а затем ныряющих к берегам затерянных глубоких озер. В голове Адама уже рисовались контуры легкокрылого белого змея, который будет мчаться над просторами и полями, крылья его изгибались, как натянутая тетива, и невесомое тело неслось вперед. Нетерпеливое желание поскорее взяться за работу, которое часто овладевало Адамом, снова пробудилось в нем. Взглянув на Еву, которая шила в лучах солнца и мерно покачивала ногой, свешенной с дивана, он тихо улыбнулся, осторожно прикоснулся губами к ее волосам и поспешил в рощу. Много деревьев росло там, но у кого-то были слишком хрупкие ветви, у кого-то крепкие, но не обладающие гибкостью и много часов потратил Адам, прежде чем найти нужное дерево. Раздвигая густую листву, он долго выбирал подходящие прутья, присматривался к их длине и представлял, как ляжет на них белоснежная ткань, как будет гнуть и испытывать их ветер. И так же долго и тщательно он срезал с выбранных ветвей серебристую кожицу, отчищая белую сердцевину. Когда ветви были готовы, Адам разложил их на солнце около террасы, чтобы высушить проступивший на них прозрачный сок, а сам пошел к Еве, которая отвлеклась от работы и задумчиво смотрела вдаль.
- Ты думаешь о них?
Тихо шепнул Адам, присев рядом с ней. Она улыбнулась и повернула свое мечтательное лицо к нему:
- Да. Кажется, я знаю, какой у меня должен быть змей. Пойдем скорее к морю, я нарисую его на песке. У него должен быть длинный развивающийся хвост из множества слоев ткани и с ним будет играть ветер. Я думаю, моему дракону понравится легкая трепещущая ткань, ведь она напоминает течение быстрых облаков. А ты уже знаешь, каким должен быть твой змей?
Ева нежно провела тонким пальцем по лбу Адама и, скатившись в ложбинку переносицы, замерла. Адам закрыл глаза, помолчал, и через минуту сосредоточенно ответил:
- Нет, Ева, еще нет. Но я точно знаю, что у него должны быть широкие крылья, на которых он сможет подняться вверх, до самых облаков. Он должен быть простым и сильным. Не знаю, получится ли у меня сделать его таким, каким я вижу его. Но в моей голове он уже летит над полями, где-то далеко-далеко в вышине.
Адам открыл глаза и вздрогнул от внимательной синевы Евиного взгляда. От серьезности оттенившей ее лицо, которое стало в раз иным, повзрослевшим, но по-прежнему нежным. Она плавно погладила его рукой по щеке и тихо, но уверенно сказала:
- Главное - что ты видишь его, Адам. Теперь осталось спуститься к морю и нарисовать его на песке, а там видно будет.
И, помолчав немного, взяла его за руки и с призывной легкостью потянула их на себя.
- Да, ты права, надо торопиться.
Адам с веселым смехом вскочил с дивана, и, не успела Ева оглянуться, как он подхватил ее на руки и стал кружить, описывая круги по веранде.
Через полчаса они спускались к морю, Адам нес полотно и ветви, а Ева, не нагруженная тяжелой ношей, забегала вперед и, смеясь, что-то рассказывала. Ее тонкие руки оживленно вырисовывали в воздухе какие-то фигуры, складывали картины и выдерживали паузы. Они всегда находили самые разнообразные темы для разговоров, их живой ум пытливо присматривался ко всему, и везде они находили повод для непринужденного смеха, который вырастал из бурлившей в них нескончаемой радости. Полнота бытия настолько захлестывала их, что улыбка постоянно оживляла их лица, лучила едва заметные морщинки у губ.
Весь день они провели на берегу. Чертили на песке линии, убирали и добавляли детали, и каждый строго и вдумчиво следил за рисунком другого, подсказывал и направлял. Так же тщательно они сооружали остова для воздушных змеев. Мерили, считали, отрезали и связывали бечевкой гибкие прутья, которым было суждено стать невесомой конструкцией. Очень часто приходилось снова и снова отмерять, отрезать и вновь собирать воедино. Устав от напряженной работы, они бегали вдоль берега, обдавая друг друга россыпью брызгов, бросались в волны и забирались на валуны. Но, немного сбросив усталость, снова принимались за работу. Когда последние штрихи маленького каркаса были закончены, Ева взялась за ткань. Она отмеряла, кроила, прикладывала, пришивала и снова отмеряла десятки маленьких кусочков ткани, из которых постепенно, шаг за шагом, начал вырисовываться ее змей, весь в белых воздушных карманах. Адам, еще работавший над своим большим каркасом, изредка поглядывал на это чудесное превращение, и замирал от радости за Еву, творящую такие чудеса. А она настолько погрузилась в работу, что на берегу воцарилось сосредоточенное молчание, в которое вплетались только шум прибрежной волны и крики птиц.
Солнце начинало клониться к горизонту, обжигая багряным светом тонкую полоску воды. Адам и Ева сидели неподвижно на теплом песке, плечом к плечу. Позади них лежали два белоснежных змея, их длинные хвосты легко трепетали, вздымались над песком и снова припадали к нему. Тихий ветер развевал евины волосы, они разлетались невесомыми прядями и трогали щеку Адама едва различимым прикосновением. Все затихло кругом, замерло, затаило дыханье, и стал ощутимо нарастать ветер, идущий со стороны моря. Он словно вбирал в себя все посторонние звуки, приглушал их, наполняя пространство чем-то иным, таинственным и напряженным. Свет стал гаснуть, он уже не заливал все ослепительными бликами, а только матово высвечивал очертания деревьев и прибрежных кустов. Все поменялось за эти несколько часов, силуэты обрели тяжесть, налились тенями, но при этом словно утратили свою плотность. Казалось, через каждую клетку всего живого вибрировал воздух, наполненный тайной и чьим-то незримым, но вполне ощущаемым присутствием.
- Ты слышишь?
Ева вскинула на Адама внимательный взгляд. Ее лицо было сосредоточенно и, в то же время, наполнено внутренним ликованием, хотя ни один мускул ее лица не дрогнул, чтобы заискриться улыбкой. Порыв ветра бросил ей волосы в лицо, но она не подняла руки, чтобы сбросить эти непослушные пряди, только еще сильнее заблестел ее взгляд, освещенный заходящим солнцем, стал еще пристальней и тише.
- Да.
Ответил ей Адам. Несколько секунд они смотрели друг на друга, словно удостоверяясь в своих собственных ощущениях, и на новом вздохе, отдавшимся каким-то щемящим чувством внутри, снова повернули свои лица к нарастающему ветру. А ветер все нес и нес невесомую материю, которая наполняла их легкие, заставляла сидеть неподвижно, обжигаться теплом прижатых друг к другу плечей и вдыхать, вдыхать, вдыхать этот едва различимый запах.
Через несколько минут Адам тронул Еву за руку.
- Пойдем. Нужно успеть до темноты.
Ни слова не говоря, они подняли своих змеев, оказавшихся почти невесомыми, и пошли в темнеющую глубь. Все встречало их преображенным, иным. Они молчали и только изредка поднимали глаза друг на друга. Подойдя к холму, на котором стоял белоснежный дом, они увидели Бога, который тотчас стал спускаться с холма им на встречу. Они стояли по пояс в волнующейся траве, с гулко бьющимися сердцами, стук которых пульсировал и уходил в землю. Каждый держал на плечах своего змея, тканевые складки их трепетали на ветру. Теплый, но упрямый, ветер дул им в спины, пробегал порывисто между загорелых лопаток, на которых вздыхали и колыхались воздушные хвосты.
Бог быстро спустился с холма, поравнялся с ними и прошел мимо. Они молча последовали за ним, прошли сквозь высокие заросли травы, росшие перед холмом, и вступили на огромную равнину, где трава едва достигала щиколотки. Здесь Бог остановился и взглянул на них. По его лицу скользили легкие отсветы холодного света, фиолетоватые и сумрачные, они отдаляли его, наполняя танцем теней его спокойную переносицу, лоб, вытянутый волевой подбородок, обычно смягчаемый добротой подернутых туманом грусти глаз. Но сегодня было что-то иное в его взгляде, все в нем дышало торжественной и нездешней силой.
Какое-то время они молчали, и Адам и Ева были не в силах отвести глаз от его полыхающего лица. Но вот он кивнул едва заметно и перевел взгляд на белые силуэты змеев. Ева взглянула на Адама, отошла на несколько шагов и, сняв со спины змея, положила его на землю. Змей лег на траву, чуть покачнулся от резкого порыва ветра и замер, опершись на одно крыло.
Выдержав паузу, Адам тоже отошел, положил своего змея рядом и отступил назад. Ветер опять набежал на равнину, и хвосты змеев забились, Ева откинула волосы со лба, непослушным вихрем налетевшие ей на лицо. Бог снова кивнул им, вынул из кармана серебристый моток и привязал к змеям по две тонких нити. Его светлая одежда трепетала на ветру, белела приглушенным силуэтом среди темной волнующейся травы. Через несколько минут он взял Адама за руку и повел прочь от змеев. Адам молча повиновался и пошел на встречу ветру. Все небо было исполосовано холодными отсветами и дымчатыми облаками, которые бурлили, двигались и переливались над полем. Отойдя на довольно большое расстояние, они остановились, и Бог вложил в его руки две крепкие деревянные ручки, к которым крепились серебряные нитки.
- Стань спиной к ветру. И когда услышишь, что он подул, и змей готов подняться, беги назад.
Сказав это, Бог, сделав два шага, отступил в тень.
Адам стоял, прислушиваясь к порывам ветра. Где-то там, впереди него, белели два змея, и был виден точеный силуэт Евы, которая вглядывалась в полумрак и придерживала рукой волосы.
Змей Адама покачивался на одном крыле. Вдруг в спину ему ударил резкий порыв ветра, и Адам понял что пора. Резко вздернув серебряные нитки, он побежал прочь, змей плавно оторвался от земли, качнулся в гулком воздухе и стал набирать высоту. Адам почувствовал, как обернулось сталью натяжение нитей, и заиграл необузданный клубок воздуха под расправленным белым телом. Встрепенулся длинный матерчатый хвост, изогнулся в темном небе и заиграл на ветру.
Таинство началось. Сероватым бликом в клубящихся облаках качался змей, прикованный к рукам Адама, но готовый вырваться в любую секунду, напряжение исходило из-под его распластанных крыльев, обрушивалось потоком вниз, заплеталось за тонкое, натянутое до предела серебро, заставляло дрожать мышцы. Ветер рвал змея из рук, выламывал ему крылья, выгибал, поднимал к самому небу. И вдруг змей стал опадать, словно споткнулся о невидимую ступень, сдал вниз, но тут же воспрял, подхваченный слабым порывом ветра. Но было что-то странное в этом порыве. Он был похож на вздох, на медленный глоток, на руку, последний раз крепко сжавшую чью-то ладонь. И Адам понял, что теперь настал его черед. Ветер не будет больше послушен. Последнее дуновение, ветер стих и змей резко полетел вниз, прямо в бушующее море темной зелени, но Адам уже мчался вперед, приминая траву, на которой дрожала холодная вечерняя роса. Давая ему передышку, ветер снова принимался дуть, тогда Адам мог остановиться, но порывы меняли свое направление, и ему приходилось кружить где-то там вверху, около парящего змея, пытаясь обуздать пляшущий воздух, пока его руки изо всех сил натягивали нити, поворачивая Змея по направлению ветряных потоков. Это была борьба. Ожесточенная хватка. Но одновременно и танец, стихия, в которой интуитивно парил Адам, подставляя свое тело под хлещущую студеную воду ветров.
Иногда ему казалось, что силы его на исходе, что еще миг, и он упадет на землю, но за секунду до этого открывалось в нем второе дыхание, новые силы вставали изнутри и разливались по онемевшим от напряжения рукам. Не час и не два кружил он по полю, а может и над полем, точно он сказать не мог, но с каждым мгновеньем Адам чувствовал, что умение его растет, что наливается знанием его тело, и беспорядочные по началу движения обретают плавность и отточенность. И вот, когда он почувствовал, что нет больше его, а есть только одна сила, частью которой он теперь стал, с которой полностью слился, соединился благодаря мастерству предугадывать и ощущать еще не рожденные движения внутри этого бешеного потока, благодаря своей покорной очарованности, открытости и восторгу, когда все это засветилось и слилось, то в эту минуту случилось чудо.
Все вдруг погасло. Словно сознание Адама задули на миг, но вот маленький огонек снова затеплился, воскрес, прозрачный и хрупкий, стал вставать и расти. Легкий ветер и свет. Все кругом белое, невнятное, стихли все звуки – как будто заложило уши. Но что такое мягкое касается лица? Взгляд Адама стал медленно фокусироваться и вокруг стали появляться белые перья, которые плавно двигались, мерцали и светились… Потом проявились и лучистые облака, застилавшие все вокруг легковесной пеленой. Приподнявшись, Адам увидел, что лежит на спине дракона, между двух распахнутых крыл, неподвижно застывших в воздухе, а впереди него возвышается змеиная голова с огромной гривой белых перьев. Адам пополз вперед, обхватил шею пернатого дракона руками и запустил пальцы в мягкое воздушное тепло. Внутри него вдруг разлились покой и тишина, состояние невесомости овладело им, словно он прикоснулся к источнику несказанной легкости и вечного света. Дракон же стал покачиваться в воздухе, как на волнах, крылья его стали медленно вздыматься, и они поплыли по залитому светом пространству вперед. Адам лежал в полузабытьи, и видел все словно во сне.
Всю ночь длился этот полет, странствия в полудреме блаженства, но к утру дракон стал плавно опускаться куда-то вниз, все ниже и ниже, дымка рассеялась и Адам увидел себя стоящим в поле, в клубах медленно рассеивающегося тумана. Солнце еще не взошло, рассвет едва тронул небо легким мерцающим сиянием, вокруг было пусто и лишь вдалеке маячили два змея, брошенные в траве. Адам побрел к ним через мокрое поле, все в утренней росе, еще не вполне осознавая происшедшее, дошел, наконец, и сел рядом. Как тихо вокруг. Безмятежный, прозрачный воздух. Но что это закружилось в небе? Какой-то белый сгусток зародился в облаках, вихрем заходил по кругу и воздушной струей сорвался вниз, оставив в небе невесомый белесый столб. Пелена стала спадать, туман пополз во все стороны, становился все прозрачнее и прозрачнее, тоньше и тоньше, пока не исчез совсем и не оставил после себя только воспоминание - маленькую фигурку Евы. Она огляделась, увидела вдалеке Адама и медленно пошла к нему на встречу. Поравнявшись с ним, она тихо опустилась рядом и спросила, задумчиво перебирая в руках сорванный колосок травы:
- Ты видел это? Ведь тебя тоже подхватил дракон?
- Да, - ответил ей Адам.
- Удивительно. Я не испытывала такого никогда. Где мы были? Ведь это какие-то иные миры. И это удивительное ощущение… словно купаешься в лучах света.
- Мне тоже до сих пор не очнуться, ты права. Но как трудно управлять Змеем. Кажется, что еще чуть-чуть и у тебя больше не хватит сил.
- Да. Но какая удивительная награда ждала нас за это, Адам.
Когда на небе засияло ослепительное солнце, они унесли змеев с поля, подняли на холм и оставили за домом, под тенью деревьев. И каждый вечер теперь наполнялся тайной возможностью и тайным ожиданием – а не подует ли снова магический ветер, не возникнет ли в воздухе чье-то легкое дыхание? Может быть, сегодня случится это невероятное чудо. И наставали дни, когда начинал дуть тот самый мятежный ветер с моря, который они научились различать с первой секунды, и снова мир светился приглушенным светом, наполненный чьим-то незримым присутствием. Адам и Ева с замиранием сердца сбегали с холма, пускали змеев в бурлящее небо и вновь кружили по полю в ожесточенной борьбе с ветром. В минуту же, когда игра доходила до предельной чуткой слаженности, все вдруг накрывала мгла, и солнце для них всходило уже в другом мире, там, где они сжимали шею пернатому дракону, который стремительно летел вперед. Теперь он не плыл, медленно покачиваясь в лучах света, а несся с оглушительной скоростью, взмывал вверх и стремительно обрушивался вниз, штопором входя в белые перины облаков. Появлялись и другие драконы, с которыми затевались удивительные воздушные танцы, изгибались хвосты, серебрились перья, летели белоснежные тела, выписывая сложные фигуры. Это были какие-то древние магические игры, ритуалы тайного знания, и знания эти драконы заключали в узоры из закрученных вихрей и столбов, которыми расчерчивалось все небо. Эти рисунки были трехмерны и составлялись из совершенных геометрических фигур, которые драконы создавали по особым правилам. Адам умом не мог постичь этих правил и ощущал их на интуитивном уровне, внимая всем своим существом этой торжественной созидающей гармонии. Словно во сне, сливался он со своим драконом и чудесным образом передавал ему свою невидимую энергию соучастия.
(http://www.proza.ru/2013/02/27/2373)