Глава 6. Дар

Серова Мария Андреевна
Солнце теплым лучом коснулось лица и засияло сквозь веки.  Утро уже вовсю звенело в воздухе, но Ева еще спала. Адам осторожно освободился от ее руки, обвившей его шею, с улыбкой посмотрел на ее спокойное спящее лицо с полуоткрытыми губами. На них играло легкое пятнышко солнца, упавшее сквозь листву. Стояла тишина. На столе белели забытые чашки и заварочный чайник. Вчера был долгий вечер, они пили ароматный и терпкий чай, Бог неторопливо говорил с ними о чем-то, а когда темнота стала совершенно непроглядной, он сел к роялю, под звуки которого Адам и Ева, как-то вдруг резко устав, уснули, глядя в звездное небо. Адам встал, прошелся по террасе, задумчиво потрогал чернильницу, стоящую на столе, пробежался по скользящему бежевому переплету книги, взял в руки небольшую ракушку, рассеянно посмотрел на нее, положил обратно, замер на мгновенье, всматриваясь куда-то вдаль, и вдруг резко повернулся и зашагал прочь.

Сады, рощи, все наполнялось утренним светом, пока Адам шел через них, просыпались птицы, и животные, разбуженные его шагами, бросались стаями врассыпную. Но вот, наконец, возникли очертания темного деревянного дома. Дверь была приоткрыта. Адам дернул ее на себя, с легким скрипом она распахнулась и впустила его внутрь. Олени взметнулись и исчезли, Адам невозмутимо прошел сквозь коридор и вдруг очутился в незнакомой полутемной комнате. Змея нигде не было. Растерянно он обошел комнату кругом и  сел на стул. Шторы были приспущены, из окна  шел мерцающий свет, золотились блики листвы по стенам, обитым темной тканью. Стояла тишина. Из тишины выглядывал и ехидно всматривался в него вопрос:
- Что ты делаешь здесь?
- Что я делаю здесь… - ответил ему Адам про себя, - что-то неодолимое привлекло меня сюда. Не смейся. Ты ничего не знаешь обо мне. Я и сам знаю о себе немного. Но сегодня утром что-то перевернулось внутри меня, родилось, и сказало: «Встань и иди». И я верю. Верю тому, что рождается во мне, я не знаю, как жить иначе.
Вновь повисла тишина.
- Словно я забыт здесь, -  подумал Адам через мгновенье, - оставлен всем миром, но я пришел, и буду ждать.
Он встал, чтобы пройтись, но вдруг увидел в стене напротив дверь, Бог весть по какой причине не замеченную им сразу. Со скрипом он отворил ее и вошел внутрь. Здесь было еще сумрачнее, и вначале он не различил ничего, кроме усилившейся темноты. Но постепенно стали проступать очертания комнаты огромных размеров, все стены ее в два этажа занимали темные шкафы, ко второму ярусу их вела лестница и соединялась с балконом, тянувшимся по всему периметру, так, чтобы можно было подойти к любому шкафу. Адам поднялся на второй этаж. Скрипнули ступени. Поистине странное место. Что значат все эти шкафы? Сквозь стеклянные ледяные створки смотрели на него тысячи книг. Открыв шкаф, он взял одну в руки, ощутил плотную тяжесть страниц, скрывающуюся под потемневшей обложкой, раскрыл, и с желтого листа побежали точки, заплясали странными узорами черные кружевные ленты, изрезавшие страницы. Он пролистал дальше. Ничего. Только бесконечные вариации странных маленьких знаков. Он закрыл книгу, поставил на место и только тут различил Змея, который лежал около него на полу. Адам присел и взял его голову в руки. Глаза Змея были полузакрыты, словно он был слаб или болен.
- Я пришел.
Проговорил, наконец, Адам, вглядываясь в его странную неподвижную негу. Глаза змея сощурились:
- Значит ты готов?
- Да.
Тогда Змей начал разворачивать кольца и медленно спускаться по лестнице, шурша по ступеням темной чешуей. Адам последовал за ним. Все это было похоже на какой-то сон, на долгое течение вод, летаргию, безвременье. Сколько они спускались? Час? Два? Вечность или пять минут? Адам не мог сказать. Шелестело и опадало со ступени на ступень огромное тело, поблескивало изумрудным, закручивало кольца хвоста, плыл, словно в тумане, сам Адам. Лестница не кончалась. Внизу образовался темный водоворот, но они шли все дальше и дальше, утопая в нем и все-таки оставаясь невредимыми. Красные всполохи стали изредка окрашивать стены, ступеньки уходили во мглу. На стенах вдруг начали появляться огненные знаки. Змей медленно проговорил хриплым шепотом:
 - Иди и смотри.

И Адам смотрел. Сначала появлялись отдельные символы, вспыхивали, проникали в него, бились внутри головы, мучительно распирали грудь и снова уходили. Дикая пляска. Страшное представление. И вдруг эти знаки начали что-то доставать из самой глубины его колодца, слабые тени стали вставать, ряды ассоциаций закружили хороводы, а знаки все сменялись и сменялись, били и били огненными вспышками по глазам, убыстряя ритм барабанов. Водоворот засасывал его. Было страшно. Горячо. Плескались родники. Разливалась лава. Поднимались лица, тени животных, всходили солнца и снова заходили, сменялись века и эпохи, вбрасывая в него копья символов, прожигая ими насквозь. Какие-то силуэты плясали и корчились вокруг, ударяли в бубны, сотрясали воздух криками и возгласами. Взвились тысячи костров, рассыпались искры, жаром обожгло лицо. Кровь запульсировала в висках. Но вот забурлил холодный ключ, пожар сжег дотла его деревянную темницу и освобожденной свежей струей ринулся он из глубины, вознесся до небес и затопил огненную пляску. Повеяло свежестью.

Адам открыл глаза. Из открытого окна дул прохладный ветерок, трогал прозрачную занавеску. Он сидел за столом в библиотеке, около небольшого окна. Перед ним лежали раскрытые страницы.

И символы на ней… о, Боже, символы на ней стали складываться в слова… А вслед за словами вставали из небытия предметы и люди, чувства и события, и вели его все дальше и дальше, вовлекая в иные миры. И научился Адам наяву входить в неведомое время и быть не только самим собой, но тысячами тысяч людей, смотреть на мир их глазами, мучиться их болью и радоваться их радостью. День за днем открывались ему новые двери, и новые знания овладели им, и знаний этих было в доме Змея столько, сколько звезд на ночном небе.
Узнал Адам о падениях и взлетах, о морях и континентах, о народах и племенах. Но что было шире бескрайнего, необъятней необъятного, и что тянуло его к себе сильнее всего, так это человеческая душа. Его собственная душа, которая глядела на него со страниц всех книг, пела на разные голоса, звучала всеми нотами одной бесконечной гаммы.
Теперь Адам каждый день приходил к Змею, пробирался сквозь таинственные комнаты и часами сидел в библиотеке, погружаясь в книги, из которых постепенно, шаг за шагом, вставала перед ним вся история мира. Адам был частью ее, жил и умирал в ней, страдал и радовался, недоумевал и восторгался, испепелялся и вновь восставал из пепла, и как не было ему минутами невыносимо, он зачарованно следовал все дальше и дальше, туда, где за поворотом скрывалась манящая тень неизвестности. Как будто что-то должно было объясниться там, во мраке будущего, словно нечто важное и величественное, но сокрытое от него до времени, должно было проступить за чередой бессловесных событий.

Однажды, сидя над строчками, в очередной раз потрясшими его до глубины души, осознав, что нужно сделать передышку, Адам вышел в сад. Болел ребенок. Его маленькая худенькая девочка со светлыми глазами. Лежала, тяжело дыша, измучившись от неспадающего жара, шевелила тонкой рукой, лепетала что-то запекшимися губами. Но вот заснула, разметав горячие руки по постели.

В задумчивости бродил Адам среди деревьев, прислушиваясь к звукам, доносившимся из дома. Но было тихо. Спит. Еще час может быть проспит. А потом буду рассказывать истории, гладить по голове, менять холодный компресс, нагревающийся с ужасной быстротой, поить из ложечки прозрачным чаем. Хоть немного облегчить ее непосильные страдания. Перед его глазами стояло детское лицо, ее улыбка, широко распахнутые глаза. Ей было лет пять или шесть. Нет, именно пять, ведь ты родилась весной.  О, моя девочка, легкокрылая бабочка, ребенок земли. Невиновная, только успевшая вдохнуть этот воздух… За что тебе это. За что тебе эта боль. За что тебе эти лица смерти, которые я всеми силами отгоняю от твоей постели. Приезжал  доктор на разбитой телеге, сказал – безнадежна, уехал в дождь. Адам, не разбирая дороги, кружил вокруг дома, вдыхал вечерний воздух, пытаясь хоть немного унять боль.

И вдруг почувствовал, что подул ветер. Тот самый ветер. И понеслась и заструилась невидимая энергия, позвала и запела, зашелестела в листве, залучилась в сумеречном небе. Заиграли фиолетовые всполохи в вышине, заходили бурлящие облака.
Но Адам знал, что не оставит ее теперь. Он знал это так твердо, как ничего не знал до этого. Посмотрев в последний раз на волнующееся ослепительное небо, он вошел в дом и закрыл за собой дверь.
(http://www.proza.ru/2013/02/27/2370)