начало http://www.proza.ru/2013/01/10/1170
Взрослые ушли на работу, девчонки хозяйничали дома. Натаскали воды из родника и затеяли грандиозную уборку. Еля драила песком дощатый пол, сестрёнка старательно скребла ножом деревянный некрашеный стол.
– Завтра – девятое мая. Может, наш папа вернётся с войны, – сказала Еля с надеждой. – Мама говорит, что солдаты всегда приходят весной.
– А я за цветочками сбегаю, чтобы красиво было! – воскликнула с жаром Таня. – За огородом уже подснежники вылупились. Вчера медуницу пробовала. Такая вкусная! Хочешь, и тебе нарву?
– Только не пропадай надолго.
– Я быстро. Одна нога здесь, другая – там! – прозвенела звонким колокольчиком Таня и унеслась восвояси.
В холщовом платьишке и полосатых холщовых штанишках, она выскочила босиком во двор и припустила вниз по проулку. Солнце едва прогревало воздух. Таня, перепрыгивая по сухим бугоркам, добралась до речки.
Еля открыла сундук, достала новые, пахнущие краской паласы. Постелила один на кровать, а второй – на рубленую лавку. Отошла – полюбовалась. Комната на глазах преобразилась. Солнечные лучи проникали через кружевную занавеску и весело рассыпались волшебными цветами на чисто выскобленном столе и бревенчатых стенах. Еля любила этот момент, когда полы ещё чуть влажны и блестят чистотой, стол и лавка сияют свежестью, пахнет древесиной. Вот бы сейчас папа пришёл…
Она цепко держалась за ускользающий образ отца. Хваталась за согревающие её детское сердце воспоминания, с трудом пытаясь восстановить в памяти его любимые черты. Усилием воли вызывала расплывающийся, как мираж, образ отца, которого не видела уже пять лет. Папа появлялся из небытия, смотрел на неё добрыми глазами, тихо улыбался и исчезал, будто растворившись в воздухе. Отец с особой нежностью относился к средней дочери, а вот мама могла больно поддеть, высмеять или даже отлупить. В горькие минуты Еля искала утешения, мысленно жаловалась отцу. Он незаметно стал для неё символом справедливости. Это помогало ей успокоиться, забыть на время обиды. Ей так не хватало отцовской любви.
Еля вспоминала редкие счастливые минуты, когда папа возился с ней. В доме пахло свежестью и колодезной водой. Этот запах чистоты и ни с чем не сравнимый аромат дерева она всегда связывала с ним. Некрашеные полы мылись по субботам, мама шоркала половицы песком, драила чилигой, и берёзовые полы приобретали нежный сливочный цвет. Папа, лёжа на спине, раскачивал дочку на своих вытянутых ногах. Она заливалась от восторга. Сестрёнка, радостно визжа, носилась рядом. Мама счастливо улыбалась…
– Вот собрала подснежники! – влетела через порог Таня-торопыжка с незатейливым букетиком из белой ветреницы и жёлтого горицвета в руках.
Живая, с тёмно-карими глазами, с чуть вздёрнутым носиком, она ни минуты не могла усидеть на месте. Настроение сестрёнки менялось по несколько раз на дню: то она громко плакала, то заразительно хохотала. Её любили все и смотрели сквозь пальцы на любые проделки.
Еля усадила непоседу на лавку, вытащила из укромного местечка куклу Туньку и стала увлечённо фантазировать:
– Вот приедет папа. Построит новый дом. Ещё лучше, чем у дяди Трофима. Мама застелет кровати разноцветными паласами. Повесит занавески с райскими птицами, как у тёти Фивы. Нажарит картошки на сале, как до войны.
Размечтавшаяся Таня вертела головой и нетерпеливо переспрашивала:
– А хлеба он нам привезёт?! А сахара?! Манькин папка привёз целую головку рафинада из города. Во-о-от такущу-у-ю, – развела руками она. – Как лошадиная голова...
– Наш папа всё привезёт... И хлеба, и рафинада, и даже, наверное, целый мешок пряников.
– Ну когда же папа приедет? – скулила сестрёнка.
– Папа придёт, когда весь снег растает, – с надеждой посмотрела Еля в окно. – А сейчас давай быстренько паласы сворачивать,– спохватившись, сказала она, – а то мама с работы идёт. Устроит нам нагоняй…
Еля едва успела захлопнуть крышку сундука, как через порог переступила мама с небольшим узлом под мышкой. Она устало опустилась на лавку, мельком глянула на цветы и тяжело вздохнула:
– Уже май на дворе, а семенной картошки нет.
– Мама, а что в мешке? Рафинад?– подскочила Таня к матери.
– Кушак щамарти*. Поставим чугунок в печку томиться, будет вам рафинад.
– Мам, это не рафина-ад, – разочарованно протянула семилетняя Таня. – Это же свёкла. Она не сладкая.
– Сладкая-сладкая, чистый сахар. Нам сегодня повезло. С осени в подсобном хозяйстве Аксаково не всю свёклу убрали. Руки не дошли. Осталась гнить. Вечером пойдём в поле. Я немножко собрала и припрятала в укромном местечке. Одной много не унести.
Вскоре забежала Мария, рассказала последние новости.
– Мишка сегодня шум поднял в конторе. Взял за грудки председателя и орёт: «Я фронтовик! Ранения имею! Немедленно выписывай мне пуд зерна! Я не для этого на войне кровь проливал, чтобы мои дети с голоду мёрли!» Так и не угомонился, пока не выписали ему зерна. А за нас заступиться некому. Не повезло нам, Альтук. Наши кормильцы не вернулись. Живым фронтовикам паёк хлебный положен! – бушевала Мария, – а детям погибших на войне – нет?! Пущай сами, как хотят, изворачиваются?!
Альтук слушала не на шутку разошедшуюся Марию. У неё – одна Христинка, а вот как ей выкрутиться с четырьмя детьми? Вот уже Пантелея надо кормить, как взрослого мужика….
– Год прошёл после победы, – сказала Альтук. – А голодаем пуще прежнего. Даже в войну так не бедствовали.
– Прошлой осенью весь урожай зерна вывезли в Приютово. Уполномоченные из района даже семенное выгребли из колхозных амбаров! На трудодни ни зёрнышка не оставили.
– В войну-то Терентий Иванович припрятывал семена от всяких уполномоченных. Присыпал сверху отходами.
– Головой рисковал председатель! А ведь знал, чем это грозит…
– Только через него и спаслись. Хоть и не барствовали, но жили сносно.
– Жаль, что сняли Терентия Иваныча. Толковый был председатель.
– Нынешний только под указку района пляшет.
– Давеча деверь мой ездил в район и сказал, что в Ермекеевском районе можно семенную картошку достать. В Моховом Болоте один куркуль живёт. Меняет на ценные вещи. У тебя ведь ещё остались какие-то вещички?
– Может, ковры сгодятся? – достала из сундука и развернула яркие паласы Альтук. – Совсем новенькие. Для Полины на приданое готовила.
– Конечно, сгодятся. Такие паласы, как у тебя, ещё поискать надо. Ну, я пошла, у меня корова не доена.
Альтук долго сидела в раздумьях. Потом начала перебирать содержимое сундука. Бережно отложила в сторону паласы, неношеные холщовые штаны Пантелея. Вытащила заветный свёрток, трепетно развязала узелок. Этот китайский шёлковый платок Микки преподнёс ей перед самой войной. Отдал за него в городе немалые деньги. Сам накинул ей дорогущую шаль на плечи и, глядя, как её щёки заливает румянец, не удержался, ласково приобнял и сказал: «Ласточка моя». Она любовно перебирала пальцами холодные кисти тонкого шёлка. Приложила к щеке, принюхалась к аромату полыни. Он напомнил ей о счастливых минутах, проведённых вместе с мужем. Пять лет уже прошло, как нет рядом Микки, а ей всё кажется, что вот он подойдёт сзади, обнимет крепко, шепнёт в ухо те самые заветные слова, от которых у неё кружилась голова и билось сердце, как в первые дни их сумасшедшей любви. Придётся ли ей ещё прижаться к любимому, насладиться тяжестью его тела, ощутить тепло его сильных рук?
В последний раз Альтук накинула на плечи драгоценную шаль, внимательно разглядывая своё отражение в зеркальце. Воспоминания о счастливых годах преобразили её лицо. Из зеркала на неё смотрела забытая, счастливая Альтук. Сиреневые бутоны оттеняли её чёрные косы и тёмные глаза. Она сквозь слёзы смотрела на портрет любимого.
– Прости, Микки. Разве могла я представить, что придётся отдать твой подарок за мешок семенной картошки.
Он смотрел на неё одобрительно. Она ощутила его тёплый взгляд, знакомые солнечные лучики у глаз, увидела явно его улыбку. Он давал ей добро, чтобы спасти семью от голода.
Рано утром Альтук запрягла Ветрогона. Прикрыла соломой от чужого глаза узел с двумя шерстяными паласами, бесценный платок спрятала на груди. И уверенно погнала лошадку.
*кушак щамарты-кошачьи яйца-(чув.,)
продолжение http://www.proza.ru/2014/07/15/1354