http://www.proza.ru/2012/05/11/1932
Я очень любил смотреть и слушать, как красноармейцы шагают по улицам и поют. Вот одна из строевых песен, похоже, первой запомнившаяся с довоенного времени:
Мы идём средь полей золотистых,
и бойцы молодые поют:
«Песня звонкая артиллеристов,
ты – звучи, как салют!»
Артиллеристы точней прицел!
Разведчик зорок, наводчик смел.
Врагу мы скажем: «нашей родины не тронь,
а то откроем сокрушительный огонь».
Помню замечание папы, что следовало бы петь «наводчик зорок, разведчик смел» (и я был согласен с ним), но где бы и сколько я ни слышал эту песню впоследствии, красноармейцы почему-то никогда её не пели по-папиному! А популярная до войны песня «дан приказ ему на запад» мне вообще никогда не нравилась. Самой любимой моей - да и всех мальчишек тридцатых и сороковых годов - была «Винтовка»!
С юга до Урала
ты со мной шагала
партизанскою тропой.
И врагов, бывало,
падало немало
там, где пробивались мы с тобой.
Эх, бей, винтовка,
метко, ловко
без пощады по врагу!
Я тебе, моя винтовка,
острой саблей помогу….
Наверное, школьники всей страны во всех классах, начиная с третьего (а может быть и раньше) во время войны проходили военное обучение. Мы всерьёз изучали трёхлинейную винтовку образца 1891/30 годов, гранаты РГД-33 и Ф-1, запалы УЗРГ и Ковешникова, знали всё про бутылки с зажигательной смесью, про отравляющие газы (хлор, хлор-пикрин, хлор-ацетофенон, иприт, люизит…). И девчонки тоже – девчонки! – как и мы, знали всю эту военную науку. Единственно, что мы не могли, не умели, так это полностью разобрать затвор винтовки – не хватало силёнок сжать ударную пружину. Зато несколько раз в неделю на уроке военного дела мы маршировали (девочки тоже) на площади перед школой и пели строевые песни! Как мы чеканили шаг, как старались петь лучше курсантов пехотного училища, которое находилось метрах в двухстах от нашей школы! Каждый вечер на вечерней прогулке по улицам они пели свои строевые, и особенно ревниво мы следили за тем, как они поют «нашу» песню про винтовку:
… не отступим никогда!
Нет нам большей чести –
остаёмся вместе
в армии родимой навсегда.
Эх, бей, винтовка…
Мы готовы к бою
с армией любою.
Коль придётся воевать,
будем биться двое –
я и ты со мною:
вместе нам привычно побеждать!
Эх, бей, винтовка
метко, ловко…
Песню про тачанку мы любили не меньше:
Ты лети с дороги, птица,
зверь с дороги уходи!
Видишь – облако клубится,
кони мчатся впереди.
И с налёта, с поворота
по цепи врагов густой
застрочил из пулемёта
пулемётчик молодой.
Эх, тачанка-ростовчанка,
наша гордость и краса!
Пулемётная тачанка,
все четыре колеса!...
До сего дня помню всю «Тачанку»! И про матроса Железняка тоже:
В степи под Херсоном высокие травы,
в степи под Херсоном – курган…
Лежит под курганом,
заросшим бурьяном,
матрос Железняк, партизан…
Запевалой был я! И командиром третьего отделения - тоже я. Хромой военрук хотел, чтобы запев песни звучал из глубины строя – так, мол, положено в армии – но я не соглашался. И не согласился! И сиял, и голосил перед всеми случайными прохожими:
Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону…
В засаду попался отряд:
налево застава,
махновцы направо
и – десять осталось гранат!...
«Ребята! - сказал, обращаясь к отряду,
матрос-партизан Железняк, -
Херсон перед нами:
пробьёмся штыками!
И десять гранат – не пустяк!…»
Песня ручалась, что «штыком и гранатой» всё-таки «пробились ребята», но «остался в степи Железняк»... После этих мужественных слов казался неуместно будничным последний куплет:
Весёлые песни поёт Украина,
счастливая юность цветёт.
Подсолнух высокий
и в небе, далёкий,
над степью кружит самолёт…
Песню про Щорса петь было труднее; она была какая-то протяжная, с завываниями и «э-эканьями», но всё равно пели и её:
Шёл отряд по бе-режку-у,
шёл издалека-а-а.
Шёл под красны-ым зна-менем
команди-ир полка.
Э! Э-э! Команди-ир полка…
Петь «Дальневосточную», такую героическую мы и не пытались, поскольку не знали всех слов. А курсанты пехотного училища – те её пели; иногда она звучала у них заливисто, на два голоса, порой серовато. Каждый очередной набор пел по-своему:
Дальневосточная – опора прочная!
Союз растёт, растёт, непобедим,
и всё, что было в битвах завоёвано,
мы никогда врагу не отдадим!
Стоим на страже всегда, всегда.
А если скажет Страна Труда,
прицелом точным – врага в упор!
Дальневосточная, даёшь отпор!
Краснознамённая, смелее в бой!...
Через каждые три месяца тех курсантов рассылали «ваньками-взводными» по всем фронтам. Бабуся, когда слышала эти песни, всегда вздыхала «бедные ребята!», Дедусь говорил, что участь ваньки-взводного хуже, чем у простого бойца. Мы, конечно же, не знали, не задумывались над тем, как бывшие курсанты воевали и что было с ними, уже лейтенантами, на фронте - просто ловили, как из рядов новых курсантских рот неслась та же песня. Грубые ботинки хрупали по булыжной мостовой, тонкие мальчишеские шеи болтались в широких воротниках гимнастёрок, а мы отмечали, что мелодия песни опять немного переврана:
…Мы помним дни и годы испытаний
.когда . . . . . . . . . . . страна,
когда Луганский слесарь Ворошилов
водил полки на лютого врага.
Стоим на страже…
Иногда запевала бывал неважный и фальшивил, даже не хотелось поискать взглядом по гуще строя, чтобы найти певуна; мы просто провожали марширующих взглядом:
…Пойдут полки и с севера и с юга,
(с родных высот, и с забайкальских гор?).
Свою винтовку, верную подругу
опять берёт ударный комсомол.
Стоим на страже всегда-всегда!
А если скажет Страна Труда…
Так до сих пор и не знаю слов всей песни. А в начале семидесятых вдруг откуда-то стало известно, что последние строчки припева песни про Дальневосточную когда-то пелись иначе:
… а если скажет Страна Труда
«винтовку в руки!» - в карьер, в упор!
Товарищ Блюхер, даёшь отпор!
Дальневосточная, смелее в бой!
Не штатским людям судить (да ещё и почти через 75 лет после событий на озере Хасан в 38-ом году!) хорошо, плохо ли был организован тот отпор «японским провокаторам» и много ли было пролито крови при взятии тех двух высот, Заозёрной и Безымянной. Но факт остаётся фактом, что легендарный командующий ОДВА (Особой Дальневосточной армией), первый кавалер орденов Боевого Красного Знамени и Красной Звезды маршал Василий Блюхер сразу после одержанной победы был объявлен японским шпионом, жестоко и бесчеловечно репрессирован и расстрелян. А песня о Дальневосточной… Шли, бежали и пронеслись годы и десятилетия, песня слышалась всё реже, отставала от нас, ветроголовых и торопливых. Сегодня она и вовсе забыта...
Но ведь звучала на улицах Касимова (наверное, и многих других городов) не одна она! В любую погоду пять или шесть рот пехотного училища маршировали с песнями на ежевечерней прогулке. Все мы знали их наизусть, а они наползали на нас с перекрёстков и из-за поворотов улиц, заглушая одна другую:
Прощай, прощай, Москва моя родная!
На бой с врагами уезжаю я.
Не забывай, подруга дорогая,
пиши мне письма, милая моя.
Не забывай, подруга дорогая
про наши встречи, клятвы и мечты –
расстаёмся мы тепе-ерь,
но, милая, поверь,
дороги наши встретятся в пути.
В бою суровом, в грохоте разрывов,
когда вокруг всё глохнет от огня,
ко мне, я знаю, из Москвы далёкой
твоя улыбка ободрит меня.
Не забывай, подруга дорогая…
Её перекрывала другая песня, чисто курсантская:
Школа красных командиров
комсостав стране своей куёт.
Смело в бой идти готовы
за трудящийся народ…
была суровая, как клятва:
Суровый голос раздаётся:
«клянёмся землякам –
покуда сердце бьётся,
пощады нет врагам!»…
и на тот же мотив ещё одна:
Пехота, красная пехота,
могучие полки!
У всех одна забота –
фашистов на штыки!
Откуда-то попала в то Касимовское пехотное училище и явно флотская песня:
На заводе был он машинистом,
а когда настал двадцатый год,
он с отрядом юных коммунистов
(защищать?) пошёл Балтийский флот.
Эх, в гавани, далёкой гавани
пары подняли боевые корабли (на полный ход).
Уходят в плаванье с Кронштадтской гавани,
чтоб стать на стражу Советской страны.
Предпоследняя строка у разных рот звучала по-разному: одни пели её сугубо-слитно «…скронштацкойгавани…», чуть ли не сбиваясь с шага, другие же наоборот выделяли под ногу каждый слог «…скрон штат ской га-вани…»; высокий голос удаляющегося запевалы выводил следующий куплет
…и сказал он Нюре той бедовой:
«Нюра! Я еду в моряки!»…
Эти слова, обращённые к неизвестной Нюре дружно выкрикивала вся рота, и жаль что в памяти от куплета, посвящённого девушке, остались только эти две строки...
Эх, в гавани…
Как отдельный отрывок вспоминается не песня целиком - видимо, припев:
...Есть Со-юз, Советская страна,
всем примером служит она-а-а.
Там в долине,
где море сине,
где голубая даль!...
Мы, конечно понимали, что строевая песня нужна для единения строя, что под неё нужно "давать шаг", и слова в ней - не самое главное. Тем не менее удивляла непонятность - откуда, куда был этот припев!...
И, конечно же, часто можно было услышать «классику жанра»:
Там, где пехота не пройдёт,
где бронепоезд не промчится,
тяжёлый танк не проползёт,
там – пролетит стальная птица!
Пропеллер, громче песню пой!
Неся распластанные крылья
за вечный мир, в последний бой
летит стальная эскадрилья…
Сегодня мне кажется, что в разных песнях часто бывал один и тот же припев:
Эх, комроты!
Даёшь пулемёты,
даёшь батарей,
чтобы было веселей!...
http://www.proza.ru/2012/06/24/1127