Строевые продолжение 1

Гордеев Роберт Алексеевич
                http://www.proza.ru/2012/06/13/1406      
          

   
        Не прошло и десяти лет, как нам, вчерашним мальчишкам, пришла пора тоже петь песни в настоящем строю. Первую военно-морскую практику мы, студенты Военмеха проходили в Кронштадте. Одетые в разноразмерные третьего срока форменки и клёши, мы грохотали своими непарными «прохарями» по чугунным кронштадтским мостовым и неровным булыжникам улиц и сначала не представляли, что нам надо петь. К тому времени уже появились новые строевые песни:
                Мы идём, идём большими маршами.
                Вьётся пыль над головой,
                и ведут нас сталинские маршалы
                по дороге боевой.
                Идут гвардейские дивизии,
                идут в поход гвардейцы-молодцы!...       
        Ничего не скажешь – хорошие были песни. Однако, к лицу ли было нам, матросам, петь эти песни? В Кронштадте "по дороге боевой" мы не ходили, а кантовались в «школе оружия». На головах у нас, как-никак, красовались бескозырки с ленточками, на плечах - гюйсы и полупогончики, из грудных развалов форменок подмигивали натуральные тельняшки, и нам необходимы были песни истинно флотские, имеющие отношение только к нам! Это во время войны любым пехотинцам-красноармейцам можно было петь и про пропеллер, и про тачанку, даже «уходить в плаванье с Кронштадтской гавани»!...
        Нашим шестым взводом командовал не студент (как мы), а сверхсрочник старшина второй статьи Миша Сапрыкин. Лет на пять старше многих из нас и не слишком грамотный, он сумел научить нас нужным песням. Это - прежде всего, «Ленточки матросские»:
                Ленточки матросские по ветру летят,
                улицы знакомые шумят-гудят.
                Вышел попрощаться с Ленинградом браток,
                погулять в последний вечерок.
                Слева шла любимая, затуманив взор,
                справа – наш Исаакиевский собор,
                и казалось, будто, он сурово глядит
                и казалось, будто, говорит:
                «Ты, матрос, не раз с этой девушкой гулял,
                крепко обнимал её, целовал,
                а теперь уходишь, говоришь, на войну,
                оставляешь эту девушку одну!»
                И сказал матрос: «Ты не прав, старина!
                Девушка – с тобой, значит, не одна.
                Ну, а наше дело – ты ведь сам знаешь – флот:
                завтра отправляемся в поход!
                Завтра, чуть над городом займётся заря,
                на рассвете корабли поднимут якоря.
                Не грусти, Исаакий, не качай головой!
                Завтра мы прощаемся с тобой».
        Песня, вроде бы, не слишком складная, какая-то доморощенная, она нам понравилась. Мы и не догадывались, да и Миша, видимо, тоже, что патефонные пластинки с этой песней в годы Блокады выпускались Ленинградской экспериментальной фабрикой грампластинок - об этом я узнал года полтора назад из передачи по питерскому телевидению, и тогда же вновь услышал эту песню.             
        Следующей была «Ладога». Любой блокадный мальчишка в Ленинграде знал эту песню,  я же, вывезенный из Блокады в сорок втором и вернувшийся только в сорок пятом, всё никак не мог узнать полностью текст. И вот, наконец, пел её:
                Сквозь штормы, бури, через все преграды,
                родная песнь о Ладоге, лети!
                Дорога здесь пробита сквозь Блокаду,
                другой дороги не найти.
                Эх, Ладога, родная Ладога!
                Метели, штормы, грозная волна…
                Недаром Ладога родная
                Дорогой Жизни названа.
                Пусть ветер Ладоги поведает народу,
                как летом баржу за баржой
                водили мы сквозь зной и непогоду,
                забыв про отдых и покой.
                Эх, Ладога…
                Зимой машины мчались вереницей,
                и лёд на Ладоге трещал.
                Возили хлеб для Северной столицы,
                и Ленинград нас с радостью встречал.
                Эх, Ладога…
                Пройдут года, минуют дни суровые,
                залечит раны город мой,
                и Ленинград опять с победой новою
                споёт о Ладоге родной:
                Эх, Ладога, родная Ладога!
                Метели, шторму, грозная волна…
                Недаром Ладога родная
                Дорогой Жизни названа…
        Многие «городские» в нашем институте были блокадниками, так что мы пели «Ладогу» с особенным чувством; «общежитские» подхватывали её тоже с пониманием.
        Затем от Миши мы получили «Распрягайте, хлопцы, коней» на «украинском» языке. Вернее, он думал, что поёт на украинском, и взялся было быть её запевалой, не замечая, что демонстрирует грубый чисто «кацапский» выговор:
                Распрягайте, хлопцы, кОней
                да лягайте почивать,
                а я пОйду в сад зелЁный
                в сад криниченку копать.
        Мы охотно дважды проревели на чисто русском припев:
                Маруся, раз! два! три! Калина,
                черноокая девчина
                в саду ягоды рвала!
        А Миша заливался:
                КОпал, кОпал криниченку
                во зелёном во саду.
                Чи не выйдет дивчиненка
                рано утром по водУ.
                Маруся, раз! два!...
                Вышла, вышла дивчиненка
                рано утром воду брать,
                а за нею казаченко
                вышел коней наповать…
        На следующий день мы уже запевали сами, старательно щеголяя своим «хохляцким» (как нам казалось) акцентом:
                Просiв, просiв ведерэчко,
                вона йому на дала,
                дарiв, дарiв йiй колэчко,
                вона його не брала…
                Маруся, раз…
        Миша пытался возражать, он хотел запевать сам, но - нас было больше, кроме того, мы были грамотнее, его задавили, ему пришлось смириться:
                Знаю, знаю, дiвчiнонька,
                чэм я тэбе огорчыв:
                што я вчора iзвечора
                краше тэбе полюбыв!
                Маруся, раз!...
                Вона ростом нэвелычка
                и ходамы молода,
                руса кОса до поЯса,
                в кОсе лента холуба…
                Маруся, раз, два…
        Окончательно согласие установилось, когда мы предложили командиру взвода роль в песне про Васю Крючкина. В ней
                … вдоль квартала взвод шагал,
                Вася Крючкин подходяще запевал,
                а навстречу шла Маруся не спеша,
                шла раскрасавица-душа…
                Увидала Васю Крючкина она,
                улыбнулась, словно полная луна,               
                а Василий - он понимает, что к чему -               
                Маруся нравится ему
       …                Позабыла тут Маруся про дела,
                повернулась и за взводом вслед пошла,
                а Василий, он был знаток сердечных ран
                и заливался, как баян...               
        Взводный Миша «держал шаг» слева от строя, ожидая, когда придёт его черёд солировать, а события накатывались, ответственный миг приближался:
                Так возникла эта самая любовь,
                что волнует, да и тревожит нашу кровь.
                Видим, Вася от волненья покраснел
                и снова песню он запел…
        Миша ловил момент, пристально ловил, и волнение его было видно. Голос запевалы, взвиваясь, выводил из глубины строя:
                ...Видит взводный, что плохи наши дела.
        Взвод, сочувствуя героям песни, дружно рявкал: 
                Эх, Маруся, до чего ж ты довела!...
        Сбиваясь с ноги, взводный делал несколько судорожных вдохов, но тут же пара десятков голосов торжественно объявляли "крикнул взводный!"
        и Миша, всё равно опаздывая - или опережая момент! - тут же возглашал:
                «Эту песню прекратить!»…
        а мы на радость всем с облегчением дважды утверждали:
                «Так значит, так тому и быть,
                так, значит, так тому и быть!»..
        Покидая пределы города Кронштадта, взвод выходил за шлагбаум. Теперь можно было приступить к исполнению «классики жанра». По пути на стрельбище мы пели, знакомую всем с ещё довоенного времени, песню. Куплеты её были слегка переделаны и кое-где украшены матерным антуражем:
                Там, где полковник не пройдёт,
                где подполковник не промчится,
                где лейтенант не проползёт,
                там наша рота дружно сс.тся.
                Е... в рот мы старшину
                и надоели нам комроты!
                Довольно всякому г…
                гонять нас чистить пулемёты.
                Хоть жизнь старшин невесела,
                но нам  нср… на это тоже:
                она им станет тяжела,
                когда мы х… на них положим!... 
        Было смешно до колик, мы едва не сбивались с ноги. Но вскоре всё это нам надоело и мы переплюнули все остальные роты и взводы, разучив в этих походах на стрельбище «Бескозырку». Эта песня, так полюбившаяся мне, часто исполнялась  по радио первой блокадной осенью. Я запомнил её сразу и на всю жизнь...

                http://www.proza.ru/2013/10/04/87