на фото ДжуК 1997
ЧЕРНЫЙ ОСКОЛОК
1997 год.
Соком граната, как кровью, запачкаю пальцы,
Кислый такой, что набила оскомину враз.
На антресолях рассохлись старинные пяльцы,
Можно бы вышить рисунок из правильных фраз.
Знаю, что крестиком – гладью совсем не получится,
Цвет мулине подбираю пастельных тонов.
Скромен орнамент, но теплая гамма лишь чудится –
Ветхая ткань, рвется истина в петельке слов.
Ох, маета … распускаю ненужную вышивку.
Капельки с зерен так трудно слизнуть по одной,
Не насладиться, – и косточки белые выплюнув,
Тонкие нити души, перепутав, кладу на ладонь…
Была зима.
Я неподвижно лежала на диване и смотрела в одну точку, «точкой» была люстра с тремя пыльными матовыми плафонами или вернее на крючок, который не виден за незатейливым керамическим колпачком, прикрывающим провода. «Можно снять люстру, взять верёвку…и», – мысль о смерти неотступно преследовала меня уже три месяца, по-сле того как тихо и подло сбежал от меня мой муж Максим.
Меня недавно выписали из больницы, где поставили диагноз: «ступор в связи с общим нервным истощением», назначив успокоительные и антидепрессанты, от которых кружилась голова, тошнило, и всё время хотелось спать. Только сон отступал, я снова разглядывала люстру, и думала о том, как будет легко, если сделать шаг навстречу бездне, но не было сил встать, совсем не было. Моя Душа, сдавливая грудь, му-чительно болела, ощутимо ноя, даже во сне, искусственном сне...
Ещё бы, ведь Максим вымуштровал, вернее, приучил мою Душу, дал надежду и веру в незыблемое счастье, и нерушимый покой? Все дол-гие годы совместной жизни я шла за ним как Павка Корчагин за «Светлым будущим», интуитивно чувствуя, что обманываюсь, но каж-дый раз после очередной ссоры гнала от себя нелепую мысль, окуна-ясь в его виденье мира полностью, до донышка, до последней капли крови. Его проблемы стали моим смыслом жизни.
Ради любви я переехала с Сокола в его малюсенькую квартирку в "спальном районе" на Планерской – забыла мать, сына, друзей. Оста-вила интересную перспективную работу. Бросила сына Артема на ма-му Валю, поскольку он ходил в четвертый класс престижной немецкой школы рядом с домом, из-за которой я и попала на Сокол из своих любимых Кузьминок.
Муж Макс завидовал моему успеху, неиссякаемому общению и любви окружающих. Я дала ему денег, которые остались у меня после смер-ти мамы Леры, чтобы он пошел на Таможенные курсы и устроился на хорошую должность. Плюнув на свою карьеру, я научилась сидеть в четырёх стенах со своим неуёмным темпераментом. Стала варить борщи и вышивать носовые платки крестиком. "Любовь ли это?", – думала я всякий раз, стараясь из-за всех сил угодить мужу, когда он приходил недовольный отменённой сделкой, и, срывая на мне злость, выливал борщ в унитаз: «потому как, картофель или свекла нарезаны не таким ломтиками, а крестики – не такого цвета». Я утешала его, давая рекомендации по работе и успокаивая себя – вышивая нолики, и выслушивая что: «я-то, конечно, умнее, ха-ха! А, он – дурак!» Но по-чему-то, Макс всё же, прислушивался к моим советам и заключал вы-годные контракты.
Потом я стала ощущать дрожь в Душе. Меня трясло как перед экзаме-ном, когда муж звонил и говорил, что будет через полчаса. Я нервни-чала, но, переборов себя, бежала разогревать ужин и ждать очередного недовольного взгляда.
Когда надо было уехать на Сокол, чтобы ухаживать за мамой Валей, умирающей от рака груди и за маленьким сыном, он заявил, что устал. И не переехал. Я моталась к нему на другой конец города, чтобы на-кормить, сделать уборку. И обратно, чтобы провести бессонную ночь под стоны матери, а днём делать ей уколы морфия. Иногда, надолго оставалась возле родных. После смерти мамы, в Душе будто что-то надломилось... Потом, оказалось, что я беременна.
Я позвонила ему сообщить радостную весть – мы так хотели девочку. Но молоденький женский голос подозвал моего мужа: "Делай что хо-чешь, – ответил он, – отстань от меня". В трубке раздались короткие гудки.
Борис, мой первый несчастный муж, который до сих пор любит такую дуру как я, отвез меня в «склиф», где меня проконсультировали и ска-зали, раз я пью сильные успокоительные таблетки, ребенок может ро-диться умственно отсталым, и я согласилась сделать специальный укол, после которого на следующий день случился выкидыш...
А потом, потом я шагнула в окно к манящей бездне, я точно помнила, что шагнула...
Сталинские дома Сокола, в отличие от кузьминских девятиэтажек от-личаются тем, что на лестничной площадке есть окна, с широкими по-доконниками. На своем этаже я часто сидела и смотрела вниз, (на площадке чувствуешь себя не так одиноко как в огромной пустой квартире). Я знала, что шагнула, но Борис рассказал мне уже в «кремлевской» психушке, куда устроил меня папа Женя, что поймал – буквально за шкирку как котёнка, вытащил – а жаль. Беспомощная, лёжа уже в своей квартирке, я во всём винила себя и Любовь?
Наступила весна.
Я чуть-чуть ожила и, решив для себя: «Клин клином вышибают!» – нашла в Интернете подходящий сайт знакомств, кинула туда «дурац-кую» анкету, выбрав самую красивую фотографию, где я кареглазая и рыжеволосая, в открытом вечернем платье смеюсь, откинув чуть на-зад кудрявую голову, – давно это было... Когда?..
И почти через минуту уснула, а проснувшись, забыла об анкете и сно-ва уставилась на люстру.
Приблизительно через месяц я получила первое «электронное пись-мо», а вскоре, посыпалась куча выгодных и не выгодных предложений со всех стран мира. На письма я не отвечала, бегло прочитывая, на-жимала на кнопочку «удалить».
Пришло лето.
Я, то спала, то по трое суток не могла сомкнуть глаз и почти ничего не ела. Главным и основным занятием было разглядывание люстры и обоев на стене. Иногда, всё же проверяла почту, видимо Душа немно-го отогрелась в душной квартирке, но ещё сильно ныла как старая рана...
На улице был воздух! Я удивилась, что никогда раньше не замечала, есть он или нет. Впервые за долгие месяцы прошлась вокруг дома и обессиленная, плюхнулась на лавочку. Поняла, что разучилась улы-баться и, не отвечая на приветствия соседей – просто кивала головой. Ещё поняла, что не могу радоваться зелёным листьям на деревьях, цветам, играющим в песочнице детям, тёплым солнечным лучам. Мир выглядел как старые выцветшие кадры диафильма. Он не сиял, как прежде, а существовал отдельно от жизни, как фон.
Удивительно, но поток писем не прекращался – много на земле одино-ких людей? Однажды мне понравился на фотографии белобрысый парень с голубыми глазами, мускулистый, хорошо одетый. Я набра-лась храбрости и позвонила по указанному в письме мобильному те-лефону:
– Алло, будьте добры Николая.
– Слушаю.
– Здрасьте, это Алевтина (соврала я).
А-а, вспомнил, я писал Вам. Вы свободны сегодня? Давайте встре-тимся!
– Да, – сразу согласилась я, – буду вас ждать около моего подъезда в семь вечера.
– Хорошо, запишите номер моего «BMW».
Я увидела «ВМW», и, проверив номер, подошла к машине.
Молодой человек вылез, галантно распахнул дверцу, предлагая сесть в автомобиль. Я насторожилась, съежилась, но, вспомнив про «клин клином», – покорно села на переднее сиденье.
– А давайте поедем ко мне, – хитро сощурившись, предложил Нико-лай. – Сейчас тортик купим и вина, – какое Вы предпочитаете?
– Мне всё равно.
– Тогда подождите – я сбегаю, – рассмеялся он и поспешил в магазин.
Я подумала: «Можно прямо сейчас выйти из машины и удрать домой. Ясно же, чего этот «милый Коля» от меня ждёт», но, представив свою квартиру, тени от люстры на белом потолке, осталась.
Мы ели торт, запивая красным дорогим вином. Точнее Коля ел торт, а я пила вино из граненого стакана, рассматривая кухоньку: непонятного цвета обои, годов шестидесятых с жёлтыми разводами, облезлая ме-бель, газовая плита с двумя недостающими конфорками. Пахло сыро-стью, хотя на улице была жара. В квартире, явно, не живут или быва-ют, но редко.
– Выйду на балкон, – сказала я – душно!
Николай, дожёвывая торт, поплёлся за мной. Посреди комнаты стоя-ла не застеленная постель со свежим бельём. Рядом на тумбочке све-тил синим экраном дорогой ноутбук, остальная мебель была такой же старой и облезлой, как и на кухне. Я вышла на балкон, вдохнула больше воздуха и хотела закричать, но вместо этого, плотно сжала губы. Возвращаясь, случайно взглянула на подоконник, разглядела спрятанные за полинявшими шторами хаотично разбросанные и стоящие в стаканах тонкие церковные свечи, наполовину оплавившие-ся, слипшиеся друг с другом от нагретого солнечными лучами стекла.
«Маньяк! – За каждую дуру отмаливается. Так мне и надо…», – испу-гавшись всерьез, подтвердила я неприятным зрелищем свои мысли. Николай сидел за ноутом спиной и что-то печатал. «Можно двинуть ему по башке вот этой латунной вазой и убежать». Может!.. Но вместо этого я громко спросила:
– Что ты там делаешь?!
– Письма пишу, – серьёзно ответил Николай.
Я присела на скрипучий стул и стала ждать. Ожидать чего? Чуда? Возможно ли, что всё происходящие мне кажется, а Николай хороший и порядочный человек?
– Чего сидишь? Иди в ванную – мойся, – оглушающее крикнул он и швырнул мне на колени огромное махровое полотенце.
И тут я не выдержала:
– Иди сам мойся! Не боюсь тебя! Ну, убей меня, убей! – с отчаянием закричала я.
Николай удивлённо посмотрел на тоненькую хрупкую девушку с ог-ромными серыми кругами под горящими глазами, полными слёз и не-нависти.
– Чего ты орешь? Гордая, да?! – рассмеялся он, показывая белоснеж-ные зубы.
Встал во весь свой огромный рост, упёрся рукой о дверной косяк.
Ненавижу! – закричала я и сжала кулаки так, что длинные ногти впи-лись в ладони. – Это вы все, вы, мужики, – недоговорив вдруг, твёрдо и спокойно спросила:
– Что у тебя случилось?
– Тебе рассказать, хочешь знать правду?! Все вы одинаковые, все! Я оставил жене свою квартиру, и все что у меня было, только из-за до-чери, у меня дочка маленькая, два годика всего, а она не дает с ней встречаться. Я буду-у-у жить где попало, жрать как попало, трахать вас и звонить ей! Специально снял эту дыру-у-у! Понимаешь? Да куда тебе, ты тоже – сука! – он брезгливо скривился.
«Красивый, сильный мужик вопил, визжал, что его жена – глупая кук-ла, на которую он угрохал кучу «бабок», молодость и веру в Любовь?»: думала я слушая исповедь, уже не страшась и чувствуя, что сильнее: «не может быть!».
– Я звоню и рассказываю о каждой новой бабе, пусть знает, пусть!
– Да, пусть знает, – спокойно сказала я, глядя ему в глаза – Я тоже сука, слышишь?
– Ах, так?! – тогда катись в душ, и чтоб вышла оттуда голая, и, в са-пожках, поняла?!
– Мне всё равно... Если тебе будет от этого легче.
– Господи, да что ж это такое ты что, проститутка? – мне не нужна б...
– Нет, я – сука, ты же сам знаешь, это же видно по мне, видно? – спросила я.
– На колени встанешь и поползёшь, – прорычал он, вытаскивая ре-мень из брюк, я тебя отхлестаю!
– Куда ползти? Мне все равно, только бы тебе было хорошо...
– Что ты мне голову морочишь?! Можешь проваливать! Убирайся! Уй-дешь же ты, наконец, – вдруг, жалобно простонал он, сел на постель, обхватив голову руками.
– Не уйду! – крикнула я, схватила полотенце и бросилась в ванную – там было мерзко. Мерзко как на душе: шторки не было, коврика тоже – холодный пол из отбитого по краям рыже-белого кафеля, тёмно-зелёные, заплесневелые стены.
Я заперла дверь на щеколду, прижалась к ней всем телом, сползла на пол, закрыла лицо руками и заплакала, впервые за все это время – «время черной полосы» в моей жизни, которая была пропастью до сегодняшнего дня. «Клин клином?!» – подумала я, стягивая с себя платье. Положив одежду на бачок унитаза и, стараясь не касаться те-лом холодных краёв чужой ванны, я быстро ополоснулась под тёплым душем, не вытираясь, прижимая к груди свои вещи, вошла в комнату. Николай так и сидел на постели и не было в нем уже того азарта, он как-то весь сжался, будто ему было холодно в этот летний жаркий день.
– Чего расселся! Раздевайся, скомандовала Коронелли!
– Все вы суки, – упрямо прошептал Николай.
– Презерватив на тумбочке! Давай надевай! А то ишь, все у него суки!
«Он расстегнул брюки и навалился на Алевтину.
– Но тебе же нравится! Нравится?
– Ненавижу тебя, – прошептала она».
Он довёз меня до подъезда. Всю дорогу мы молчали. Лишь когда подъехали к дому, я заревела и уткнулась в его крепкое плечо.
– Почему! Ну почему? – всхлипывая, повторяла я, вглядываясь в его голубые глаза полные слёз.
– Почему? – повторил он и погладил по волосам,– можно я тебе зав-тра позвоню?
– Нет, мы никогда больше не встретимся!
– Береги себя. Не знакомься по Интернету, там одни подонки как я. – Прости.
На следующий день я поехала в магазин «Свет» и купила новую, зе-леную люстру с десятью плафончиками в виде лепестков тюльпана. Попросила соседа срочно её повесить и, когда он, наконец, снял ста-рую, пыльную страсть, я залезла на стремянку и дотронулась пальцем до крючка – он оказался, действительно прочным, но неудобным, на-верняка веревка соскользнула бы...
Зря я столько думала о тебе, Максим. Ты был недостоин меня и моей любви.
Вот какую ошибку я сделала и, за неё, мне придется расплачиваться. К сожалению, мое и без того слабое здоровье окончательно было подорвано на всю оставшуюся жизнь. От неминуемой смерти спас меня мой третий муж Вячеслав.
мама, помнишь, ходили за травами,
зверобой собирали, пустырник…
в погребушке сушили их,
правильно:
жарким днём и без солнца настырного.
я запомнила….
а в лесу волчьи бусинки просятся,
впереди- земляничные ягодки,
мудрость, мама, с годами.
не просто как…
привести надо мысли в порядок.
я запомнила…
возвращаться так трудно домой,
я стою на холме
и седые берёзы,
но, всё кажется, мама со мной…
и трава- мурава,
и горючие слёзы,
а бумажные мятые розы,
кто принёс их тебе?
ну, и пусть.
значит, я лишь запомнила…
продолжение http://www.proza.ru/2012/01/10/1041