«Египту угрожало нашествие чужеземцев, и, неспособный более отразить их, он готовился достойно погибнуть. Египетские ученые (по крайней мере, так утверждает мой таинственный информатор) собрались вместе, чтобы решить, каким образом сохранить знание, которое до сих пор ограничивалось кругом посвящённых людей. Как спасти его от гибели.
Сначала хотели доверить это знание добродетели, выбрать среди посвящённых особо добродетельных людей, которые передавали бы его из поколения в поколение. Но один жрец заметил, что добродетель — самая хрупкая вещь на свете; что её труднее всего найти; и чтобы сохранить непрерывность преемства при всех обстоятельствах, предложил доверить знание пороку. Ибо последний, сказал он, никогда не исчезнет, и можно быть уверенным, что порок будет сохранять знание долго и в неизменном виде…»
Из книги д-ра Папюс «Цыганское Таро».
Глава 1. Бригада
Утренний макияж Лариса завершила на улице. Густые черные волосы стянула на макушке в копну. Провела ладошкой по матовым щекам, стряхивая остатки яркого сна. Бросила короткие взгляды на отдаленные силуэты прохожих, на враз опустевшую улицу. Будничный день с бездной работы камнем повис на шее.
На подходе к стоматологической клинике — двухэтажному строению, облагороженному сайдингом — сердце встрепенулось, как вольная птица в клетке. Грозной тенью навис противный тип, именуемый начальником. Прошмыгнуть бы ящеркой в помпезную дверь с грозным охранником, юркнуть в маленькую каморку, где находилась гардеробная уборщиков служебно-бытовых помещений. Нужен час, чтобы подготовить себя к работе.
Лариса числилась уборщиком, словно судьба прикалывалась в очередной раз… Всего их трое. Симпатичные женщины накануне тридцатилетия.
Тридцать лет! Магический рубеж. Уже так много позади: уже познана и влюбленность, и любовь, и разлука, и материнство. Испита горечь и сладость измен, мимолетных увлечений. И всё под соусом молодой горячности, свежести и веры в исключительность себя.
Лариса могла предугадать чужую судьбу, но своей не знала. Так гадалка и ведунья, разбирая по косточкам чужую вневременную жизнь, к своей относится с предощущением запрета на разглашение таинственных вех формирования себя из материи, в обозначении которой сбиваются слова. А неверное слово сбивает линию судьбы.
Кажущаяся нелогичность поступков Ларисы взята за правило. Вот сейчас она по каким-то непонятным соображениям опаздывает на работу, потеряв которую, останется без денег. Нищенская доля и голодная смерть вряд ли грозит: на худой конец оставалась мама, друзья-знакомые. Лариса вообще слыла компанейской девчонкой. Даже суровый охранник в ответ на приветственный взмах руки расплывался в улыбке. Вторым движением Ларисы часто следовал вопросительный жест: свободен ли путь, нет ли в холле завхоза, ее непосредственного начальника? Охранник легким кивком разрешал сомнения девушки.
Сегодня Лариса, действительно, опаздывала: обычный приход на 15-20 минут позже положенного сходил с рук, выловить ее затруднительно. Но чуть более этого времени — она пробиралась по клинике, как по раскаленным углям. Вот она проскочила охранника, холл, повернула в вестибюль и — ё-моё! — услышала вдогонку хриплый бас именно того, из-за которого шла крадучись, летела с проворством ящерицы.
Завхоз — пятидесятипятилетний дядька с внушительным животом, отвисшими щеками багрового оттенка, маленькими заплывшими глазками. Ладони у него белые и маленькие, как и сами в целом ручки, отрафинированные длительным, если не потомственным бездельем. Так же и в ботинках угадывались ступни ног, удивляющие малостью, несоразмерной с куполообразным животом, отяжелевшими щеками, покатым лысым черепом. Эти ножки, казалось, созданы преодолевать путь из кабинета в автомобиль, из автомобиля — в кресло перед телевизором. Зато голос завхоза гремел и властвовал. Сам завхоз для пущей важности, увесистости еще больше раздувался и ширился в животе и лице. И голос его подобно рабочему инструменту простого труженика становился инструментом власти.
Мощный голос творил словесные опусы, рвал, метал, пиявкой влезал в душу подчиненного. Голос, как боец на ринге, примеривался и так и сяк, меняя тональность, напор, силу, мастерски используя продвинутый сленг, элементы высокой поэтики, — и подчинял ошарашенного слушателя.
Лариса, ускоряясь с каждым шагом, наконец, добралась до заветной двери гардеробной и словно просочилась сквозь узкую щель. Басистый голос завхоза мчался вслед. Толстый дядька настежь распахнул дверь. Не раздумывая, шагнул в раздевалку.
— Ой! — Взвизгнули молодые женщины, спрятавшись как могли за дверцы шкафчиков для одежды. — Иван Львович! Почему без стука? Мы переодеваемся.
— Переодеваетесь?! Вы полчаса назад должны были это сделать и двадцать минут с ведрами и тряпками заниматься уборкой… Хмм… Ба! Трусики какие у тебя интересные, Ксюша: цветочки как на полянке в майские деньки, и цвет какой-то необычный.
— Как вам не стыдно, Иван Львович! — прикрикнула Ксюша, не зная куда деться от наглых глаз. Её шкафчик стоял как раз напротив двери; оставалось, разве что, залезть внутрь. — Не успели зайти, как разглядели нижнее белье.
— А под трусиками еще интереснее! — сказала Лариса. И вышла как жаждущая крови черная пантера, как смелый олененок, вставший на защиту сестрёнок.
— У вас женщина есть? — Лариса влепила вопрос, сразу переходя в наступление: — Может быть, вам гражданин начальник сделать эротический массаж?.. Шваброй по интимному месту! Ха-ха-ха! Можно прямо сейчас. Смелее, господин завхоз. Расстегивайте штанишки!
— Чокнутая, — в замешательстве промолвил завхоз; грузное тело двинулось вспять.
— Ага! Хотите выйти. Давайте выйдем, чтобы девушек не смущать. — Лариса с гордо расправленными плечами прошествовала в коридор.
Остановившись у окна, она без тени страха воткнула едкий взгляд в начальника.
— Вы понимаете, что нарушаете трудовой распорядок дня? — спросил завхоз, прищурившись от закипавшей злости.
— Слова-то какие: «трудовой распорядок»! Так и слышится: «Шаг влево, шаг вправо — равнозначен побегу. Расстрелять и растоптать на месте». Не понимаю я «трудовой распорядок». Что в восемь часов начну мыть полы, что в девять — полы от этого чище не станут.
— У нас не какая-нибудь шарашкина контора, куда приходят, когда хочется и работают, как хочется. Здесь не позволяется работать спустя рукава и систематически нарушать трудовую дисциплину.
— Оёёй! Трудовую дисциплину! Да если бы вы сами не опоздали — меня и не поймали бы.
— Это не твоё дело.
— Понятно. Мы — никто. Нас можно шпынять и гонять, как хочется. Мы — поломойки, которых не отличишь от тряпки в помойном ведре.
— Не переводите стрелки в другую сторону. Вам делают справедливое замечание. Я вижу одних устных замечаний мало. Пишите объяснительную, почему опоздали, а я, скорее всего, напишу докладную. Премию вам скорректируют. До нуля.
— Хорошо, напишу, — сказала Лариса, сохраняя завидное хладнокровие, и поинтересовалась вскользь: — Про ваш комплимент написать?
— Какой еще комплимент?
— Как же! Вы сделали комплимент Ксюше, что у нее красивые трусики! — Лариса хохотнула. — Обязательно отмечу этот интересный факт.
— Почему вы дверь не закрываете на защелку, когда переодеваетесь? — Попробовал отмазаться уязвленный завхоз.
— Стучать надо прежде, чем зайти в женскую гардеробную.
— Я буду ходатайствовать за дисциплинарное взыскание с полным лишением премии за квартал! — Кипел от негодования завхоз.
— Давайте лишайте. С нашей копеечной зарплаты только премии и срезать, — с презрительной улыбкой ответила гордая девушка.
— Не нравится работа — увольняйся! К нам наняться желающих много.
— А это уже мое дело, сама как-нибудь разберусь: увольняться или дальше работать, — Лариса, давая понять, что завершила разговор, повернулась как флюгер от порыва ветра. Дверь за ней хлопнула с оглушительным треском. Последующий сухой щелчок металлического засова, запершего дверь изнутри, прозвучал как выстрел снайперской винтовки.
— Объяснительную! — успел гаркнуть завхоз.
— Да пошел ты, дубина толстомордая, — сказала Лариса, морщась от гадливости. Она редко позволяла оскорбительные словечки. Если уж получалось само собой, то так, чтобы не касались они ушей, кому адресованы. Сбивать себя на ругань, брань, склоки не в её правилах — это сор, издержки, бесполезная трата сил.
— Премии лишит, — доложила притаившимся работницам. — И так жить не на что. Ну, я ему сделаю кое-что. Он меня попомнит. Какую бы гадость ему, девчонки, сделать?
Тамара — худосочная, бледная, с едва обозначившимися бедрами и грудью и, между тем, большими карими глазами — брякнула:
— В суд подадим. За домогательство!
— Это ты про что? — спросила Лариса. — Про Ксюшины трусики?
— Нет. Ну, помнишь, как-то он у нас здесь сидел больше часа и спрашивал, допытывался: что такое куникулен… куни захотелось!
— Пустое! — Махнула рукой Лариса.
В чем-то они похожи, Лариса и Тамара. Обе хрупкие и легкие, одного роста, тонкие губы, острые черты лица, быстрые движения, чаще нервные и изломанные. У Тамары чуть больше плавных линий в фигуре, чуть красивее глаза и чуть больше основательного в семейном укладе. У Тамары есть положительный муж, не пьющий и не гулящий, но с невысокой зарплатой. У Ларисы — нет такового. Вернее был, да сплыл.
Она рано вышла замуж. Будучи на сносях, кое-как пережила беспробудное пьянство муженька, намного её старше. В отместку искала любовь на стороне. Пьяно-похмельный муж валялся на диване в забытье и прострации; она искала любовь. Искала именно любовь, яркую, острую, раздирающую унылую серость неудачного брака и, как ни странно, примиряющую с опостылевшим мужем. Примирял сам поиск и многочисленные находки, оставлявшие чудесные ощущения и воспоминания.
И завет старой цыганки
После пяти лет загулов муж разом бросил пить, закодировался. И вот он, трезвый и положительный, готовит обед и ужин для молодой жены, убирается в квартире, таскает тяжелые сумки из магазина, норовит взять хрупкую девушку на руки, готов на коленях вымаливать прощение. А Ларисе всё это тошно: она сердцем ощущала, что любви нет.
Когда распрекрасный муженек месяцами и годами был дружен с алкоголем, в сердце жила слабая надежда, что когда-нибудь очухается, бросит пить и придет время настоящей любви. За все упущенные годы они наверстают в необъятном обожании друг другом. Оказывается — нет. Никакого чувства, возвышающего и окрыляющего, не отмечалось в холодеющем сердце. Спать без любви даже с мужем мерзко. Лариса вернулась к маме и дочке.
Вернулась, потому что мама взяла на воспитание внучку еще при выписке из роддома Ларисы. Тогда семнадцатилетней новоиспеченной мамаше было недосуг правильно исполнить трудные обязанности по вскармливанию грудного ребенка. Не утих шалый ветер в голове, да бесполезный взрослый муж, срывающийся в затяжные запои лишь усугублял проблему создания крепкой семьи.
Лариса устроилась реализатором в один из многочисленных продуктовых ларьков. Худо-бедно стали жить втроем: мама, дочка, внучка-дочка. Но не прошло и пяти лет, как случилась страшная беда, снова перевернувшая её жизнь…
Тамара заворожено постигала перипетии судьбы Ларисы, сама же не могла решиться на разрыв со скучным мужем ради какой-то призрачной любви, каких-то неординарных чувств, ощущений. Иногда призадумывалась: так ли развита ее чувственность, можно ли усилить ощущения? Однако, благоразумное чувство медленно укрепляющегося семейного достатка: собственная доля в квартире, верный муж, вкалывающий на двух работах, хорошенькая дочка, подержанная иномарка — остерегали от шальных поветрий в голове.
Третий и последний член их маленькой бригады уборщиков — Ксюша. Она лет на чуток постарше напарниц. Два раза побывала замужем; у нее двое детей от разных мужей. И теперь готовилась к вступлению в третий брак.
Со вторым мужем еще не закончила бракоразводный процесс, и пока они жили вместе: Ксюша, двое детей от разных мужей, второй муж официальный, и третий муж гражданский. Второго мужа Ксюша искренне презирала, удивлялась, как могла выйти за такого замуж: лентяй, пьяница, тряпка. В комнатушке, которую Ксюша ему отвела на период завершения раздела имущества, он либо спал, либо бездельничал, либо с несказанным блаженством тихо пил-запивался, равнодушно наблюдая, как у бывшей жены развивается новый роман. Новый кавалер любвеобильной Ксюши — разведенный молодой мужчина — поселившись к ним, заполучил сразу два удовольствия. Жгучую ненасытную женщину и удобного не упаиваемого собутыльника под боком. Разумеется, Ксюша судорожно искала варианты обмена квартиры.
***
— Томка, чайник ставь! Я же торт принесла! Совсем из-за этого толстопуза забыла, — сказала Лариса.
— Опять на завтрак купила торт? — с легкой укоризной полюбопытствовала Ксюша.
— И на завтрак и на обед. Ха-ха-ха!
— Ты безалаберная. Как можно целый день есть один торт? Я, вот, суп принесла. Борщ с галушками.
— Фи! Борщ! Да с утра — не хочу! Не люблю суп.
— В чайнике почти кипяток. Как включу, сразу закипит, — уведомила Тома.
— Замечательно. Схожу я покурю.
— Поела бы сначала, — сказала Ксюша.
— Я для аппетита покурю. Потом кофе и торт, потом снова покурю.
— Ну и ну! У тебя здоровья, видимо, через край, — подивилась Ксюша.
— А то! Ха-ха-ха!
Для завтраков и обедов в гардеробной стоял обшарпанный письменный стол. Официально (Правилами внутреннего трудового распорядка) запрещалось в гардеробной пользоваться нагревательными приборами. Между тем, в часы отведенные на обед, отсюда в коридор прорывались дразнящие аппетит запахи разогреваемой пищи. Кроме электроплитки, микроволновки и чайника, случись пожарная инспекция, можно обнаружить и электробигуди, и, наоборот, электрораспрямитель волос, утюг, декоративную лампу собственноручно кем-то и когда-то сделанную невесть из каких не сертифицированных материалов, магнитолу, радиоприемник, ворох зарядных устройств и т.п. и т.д. Ответственным за пожарную безопасность помещений и здания назначен завхоз.
— Следующий торт куплю с клубникой, — сказала, облизываясь, Лариса. — Или суфле? Нет, сначала с клубникой.
— Ты, Тома, почему не ешь? Попробуй блинчиков. Вчера напекла. Ешь, не стесняйся, — говорила Ксюша худосочной бледной напарнице. — Правда, чуть соды переложила.
— А ты уксус добавляешь? — Вдруг живо поинтересовалась Тома.
— Нет. А зачем?
— Я добавляю. Никак не могу понять, почему блины прилипают? Может и не надо уксус, но меня свекровь этому научила.
— Ты ей уксусу налей! — заметила Лариса. — Разбавленного, естественно, лишь бы язычок прижег. Ха-ха-ха!.. Шутка. Не делай так никогда!
Раздался громкий стук в дверь.
— Блин, влипли, девчонки! Опять завхоз. Опять начнет парить: время десятый час, а вы все чаи распиваете! — Не на шутку испугалась Ксюша, да и Тома стала еще бледнее.
— Мне плевать. Я объяснительную пишу, — с редким философским спокойствием обмолвилась Лариса, смакуя при этом кофе.
— Ты же еще и полслова не написала!? Где бумага, ручка? — сказала ошарашенная Ксюша.
— Я должна обдумать, как правильно написать. Орфографию и синтаксис вспомнить. Я ведь кроме эсэмэсок ничего не пишу. Институтов не заканчивала. Я и запятые не знаю где точно ставить. Не посоветоваться ли с адвокатом о содержании объяснительной? Ха-ха!
— Девчонки, давайте быстренько со стола убираем. Скажем: шьем тряпки для пола. — Хлопотала Ксюша.
— Шейте, а я буду кофе допивать!
Ксюша из шкафа вытащила полутораметровый в ширину рулон мешковины, бросила на пол, чихая от поднявшейся пыли, быстро отмотала метр-другой. Тома как механическая кукла двинулась к двери. Проскрипел засов, и в дверном проёме сверкнула лысая башка.
— Иван, это ты! Напугал нас до смерти, — сказала Ксюша.
— Ванька! Черт лысый, чего стучишься как завхоз? — дополнила Лариса.
— Девчонки, чайку бы чашечку. Сушняк во рту и муть в голове. Че набросились-то как бешеные? Закрылись че? — быстрым говором выпалил Иван-Ванька, слесарь-электрик, среднего роста паренек широкий в покатых плечах, с крепкими волосатыми руками с модной татуировкой. На голове, по моде выбритой, вылезла трехдневная щетина, такая же растительность окантовывала щеки и подбородок аляповатого лица.
— Закрылись, потому что переодеваемся. Так велено нам завхозом! — сказала Лариса и пригласила вдруг опешившего паренька: — Да ты заходи, переодеться всегда успеем!
— Заходи-заходи! Помнишь ли, что чаю у нас выпил на целую тыщу! Когда в кафешку поведешь? — спросила в шутку Ксюша.
— Да хоть сейчас, только я весь поистратился: купил сноуборд, костюм к нему, ботинки и т.д. На тысячу зеленых потянуло!
— Зачем тебе сноуборд, Ваня? Купил бы санки, да с горы ледяной. Сноуборд?! Полгода на него работать.
— Нет! Сноуборд — это кайф, это шик! На целую неделю хватает адреналина!
— Чего-чего?
— Балдёжных ощущений, вот чего!
— Так бы сразу и сказал. — Забавлялась Ксюша.
— Хочу горный велосипед на лето купить. Двадцать одна скорость в нем. Три гидравлических амортизатора. Дисковые тормоза.
— Коробка передач автоматическая? — полюбопытствовала Лариса с нарочито серьезно лицом. — Мама, не горюй!
— Не-а! Ручная… Какая еще коробка? Че подкалываешь!? Вот смотри-ка, — Ваня вытащил мобильный телефон последней модели. — Кому что загрузить: музыка, картинки, мультики? Налетай, подешевело! — Он стал демонстрировать приколы и прибамбасы сотика.
Лариса с показной ленцой придвинулась к Ване, так что плечи их сомкнулись. Резким движением головы отбросив назад черные волосы, глянула в его сотик, примериваясь, что скачать в свой не менее крутой телефон. У Томы также загорелись глаза. Она придвинулась к Ване с другого бока, слабым движением руки убрав с лица прядь каштановых волос.
— Ксюш, давай и тебе закачаю. Музон есть классный. Как раз для тебя. Трое в лодке, не считая прошлых.
Лариса и Тома разом хохотнули.
— Ты, Ванёк, сам доподкалываешь. Что поделаешь, если мне хронически не везёт с мужиками?! А телефончик у меня простенький, туда и закачивать некуда.
— А че не купишь как у нас?
— На такой телефон мне два месяца работать. У меня дети, их кормить, обувать, одевать надо.
— В кредит возьми, можно и на два года оформить.
— Я уже плачу целых два кредита: холодильник двухкамерный и мебель брала. Да и для чего мне телефон по цене хорошего телевизора, звонить он лучше не станет.
— Ну как знаешь… Тома, смотри мультяшка какая есть, или сигналы: смех прикольный, последний хит убойной группы.
— У меня чего-то телефон глючит. Не пойму ничего, — сказала Тома, захлопав глазами, как законченная тупица на вступительном экзамене.
— Ты не так делаешь! — Лариса в очередной раз объясняла, как правильно раскрывать папки и файлы, растолковала приемы навигации.
Тома слушала, затаив дыхания. Тем временем Ваня опустошил чашку чая, размером в пивную кружку; толстые пальцы заскребли затылок.
— Чё-то засиделся я у вас, — переместив пальцы на макушку головы, сказал гость. — Мне главврач сказал установить дожиматель на дверь в коридоре, ну доводчик двери. Я к завхозу за дожимателем, а он мне говорит: нет у меня его, есть резина; возьми да вырежи полосу и прибей на дверь. Я че? Подобрал резину в подсобке. Ну, так и сделал. Так меня сейчас главврач разнес в пух! Про какую-то эстетику баял. Дескать, красивая импортная дверь и на ней резина с рваными краями. Я че? Что дали, то и прибил. Наверно он сейчас завхоза и в глаз и в бровь тянет. Что, дескать, как в плохом колхозе — пофигизм сплошной. Одному лень подобрать, что нужно, другой не задумываясь прибивает, что ни попади. Скажут — и резинку от трусов прибьет. Интересно, о чем завхоз думает?
Лариса растолковала:
— В том-то и дело, что ни о чем. Или о том, чтобы ему не мешали спать в кабинете. В понедельник от него перегаром разит за версту. Во вторник — чем-то вроде карволола-валерьянки. К четвергу, вроде как, приходит в себя. Шастать начинает по этажам, по туалетам. Проверяет качество уборки. В пятницу веселый ходит, зараза, а после обеда уже норовит домой удрать. Я его повадки изучила!
— Девочки, давайте выходим работать. Время десятый час. До обеда опять не успеем кабинеты помыть, — урезонила Ксюша, спохватившись при упоминании завхоза.
— Пойдемте, — сказала Лариса. — Ванька уматывай за новой цивильной резинкой для двери под названием «дожиматель», доводчик-наводчик; от своих трусов резинки не дадим. Ха-ха! Переодеться, Ванюша, надо.
— Я че, пойду прибью рядом и доводчик! — Ваня мигом исчез из гардеробной.
Тома открыла шкаф, где хранились моющие средства. Полуобернувшись, спросила:
— Девочки, а порошок стиральный кончился, что ли? Ведь на прошлой неделе получали.
— Я домой взяла половину, а может и больше, — призналась Ксюша без тени смущения.
— Как же теперь мыть?! Завхоз всегда заглядывает в ведро, когда проходит мимо, кладу ли я порошок.
— Не везёт тебе, Тома. У меня он на трусики заглядывается! У тебя пялится в ведро.
Девчонки прыснули со смеху. Насмеявшись, Лариса сказала:
— Давайте, если и таскать домой чего-либо — так поровну, не забывая о работе. Помнишь, осенью ты все почти перчатки унесла в огород, картошку что ли копать. А мы потом чуть ли не голыми руками пол мыли целую неделю.
— Ну бывает, просчиталась: хапнула лишка. Ладненько, я же не против. Просто раньше об этом разговору не было. А я вот считаю, что половину нашего порошка, мыла, туалетной бумаги, что по нормам нам положено, забирает завхоз. У него семья больше чем у меня, и друзей, говорит, не меряно. У кого бы узнать, сколько вообще нам положено? Может быть, у главврача поинтересоваться? А вообще, давайте ему нажалуемся на завхоза. Порошком нас не обеспечивает, тряпки гнилые. Мы их шьем, шьем — он говорит чаи распиваем, лодыря гоняем.
— Точно! Я напишу в объяснительной: опоздала, потому что зашла купить стирального порошка, которым не обеспечивает нас завхоз. А без порошка качественно и производительно сделать уборку затруднительно. Такую объяснительную намалюю, что завхозу придётся объясняться! Ха-Ха-Ха!
***
NB:
Рассказ перерос в роман. Новая редакция от 2017 года
В книге 20 иллюстрация. Художник Сергей Аристов
Смотреть без проволочек: http://youtu.be/5TbiTio-Xi0
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/11/06/282