читать пред.главу http://proza.ru/2011/02/22/1178
Глава из книги "Заходер и все-все-все" Галины Заходер, изд."Захаров" 2003 год.
ЧАСТЬ X
«Жизнь с гением»
Гений – высшая степень творческой
одаренности. талантливости.
Человек, в совершенстве умеющий
делать что-либо.
(Из словаря.)
Кому-то может показаться нескромным такой заголовок - я бы назвала иначе, но именно об этом шла речь, когда у меня брал интервью корреспондент «Московского комсомольца» в марте 1999 года. Отвечая, сослалась на Марка Твена, который в одном из своих рассказов утверждает: «На свете очень много гениев, только зачастую ни они сами, ни их близкие не догадываются об этом». Добавлю: я догадалась, что мой мужчина гениален, – каждая секунда, проведенная с ним рядом, была интересна, словно он вырабатывал особое творческое поле, мощную энергию, которая заряжала меня, втягивая в творчество.
Большой соблазн выплакать свое горе, сказать, как мне сейчас его не хватает. Я, подобно аккумулятору, который периодически нуждается в подзарядке, жила себе поживала, получая регулярно эту энергию.
И вдруг – полный обрыв. Апатия. Мне расхотелось жить.
Прошло время, мой жизненный тонус с трудом, не без помощи хороших друзей, понемногу восстанавливается. Но истинное восстановление произошло, когда я, преодолев душевную пустоту, окунулась вновь в мир мужа, в его книги, - особенно, в многочисленные записные книжки, тетрадки, в которые заглядывала раньше, только если он сам приглашал меня. Сделав меня своей полной, единственной наследницей прав, он отдал мне все свое прошлое и будущее на земле, и я снова стала получать, если не в той мере, как при жизни, но достаточную энергию, чтобы жить. Вот тогда то и почувствовала, что должна написать о нем.
Теперь, когда его нет, с особой отчетливостью сознаю, что мне достался «штучный» мужчина. И это говорю не я одна, а все женщины, знавшие его.
Утверждение «сила мужчины в его женщине» - справедливо с точностью до наоборот. Не знаю, было ли мое влияние на его жизнь и творчество заметно, но меня во многом создавал он.
В чем таился главный козырь наших гармоничных отношений? Не в том ли, что мы, отличаясь по темпераменту, вместе с тем дополняли друг друга?
Простой пример. Мы мчимся на наших «жигулях» по немецкому автобану, где допустимая скорость 90 км в час – непривычная роскошь, потому что на наших дорогах тогда, тридцать лет назад, негде было так разогнаться. Если за рулем я, то, поставив ногу на стартер, так и держу скорость - стрелка спидометра не шелохнется. Даже скучно. Но вот за руль пересаживается Боря - и стрелка скачет, она словно резвится: то зашкаливает за 100, то показывает 80. Весело. Его нога все время в движении, как и весь он сам.
Я могу часами равномерно и терпеливо выкашивать газон электрокосилкой, проходя ряд за рядом. Газон - как из магазина, ровненький. Боря с косилкой ходит, фантазируя: он выкашивает только понравившиеся участки, оставляя для меня неугодные ему.
Другой пример: если я делаю какую-нибудь рутинную домашнюю работу, то зачастую стараюсь сделать ее кое-как, выгадывая в скорости и прогадывая в качестве, хотя любимую работу буду шлифовать и совершенствовать в ущерб собственному отдыху.
Мое нетерпение в освоении новой техники тоже своеобразно. Я не стремлюсь вникнуть вглубь, мне лишь бы сразу начать на ней работать.
Боря подобную работу делает, пожалуй, излишне добросовестно. Он готов отставить свое любимое творчество, чтобы сделать для меня перевод (с любого языка!) технической характеристики и правил пользования очередным бытовым прибором. Меня бы устроил и поверхностный перевод, лишь бы знать, чт; я должна нажать и куда совать, чтобы техника заработала, но он, непременно нарисует схему с пояснением на русском языке, предусмотрит всевозможные варианты использования данного приспособления.
Посмотрите, в каком порядке лежат у него на полках и в ящике письменного стола необходимые полезные предметы: крохотные винтики в пробирке из-под валидола и маленькие отвертки для починки очков; фломастеры и ножички для разрезания бумаги; прибор для определения напряжения батареек, тестер (даже не один); паяльный аппарат и флакон с припоем; наборы с винтами и гайками; ножницы, пинцеты; пистолет для склеивания пластмассы, тюбик с клеем, скотч; фонарик, запас дискет, две электрические отвертки (зачем две? – да они разной скорости!); набор проводов и других электрических деталей; лупы, микроскоп, бинокли.
Ему достаточно протянуть руку, даже не глядя, чтобы воспользоваться одним из них. Я не перечислила и доли того, что могла бы.
Завершает перечень нужных вещей особый инструмент, который он выписал из Германии - «хваталка».
С ее помощью, не вставая с коляски, он мог дотянуться до форточки или до принтера, чтобы вынуть напечатанную страницу, поднять с пола упавший предмет - любой, даже самый миниатюрный.
А его обращение с книгами! Забыла упомянуть флакончик с тальком. Это для того, чтобы вывести пятно, которое может случайно попасть на страницу, когда читаешь за обедом. (Перечитывая написанное, вспомнила, что именно сегодня, как раз за столом, читала Макиавелли - стараюсь читать книги, которые у него стояли близко, под рукой, - и посадила маленькое, почти незаметное пятно. Продолжаю читать, но чувствую - что-то меня тревожит, отвлекает. Поняла – пятно. Прервала обед. Пошла за тальком и засыпала. Действует безотказно.)
Как он огорчался, когда отрывались корешки у словарей, - именно за них приходится доставать их с полок. Он частенько обращался ко мне за помощью, просил подклеить.
Не любил, когда билась посуда. (Я же не особенно огорчалась, считая, что это к счастью).
Битая посуда
Я огорчаюсь,
Видя битую посуду.
Я не скупец.
И не похож, надеюсь, на зануду –
Нет,
Просто
Черепки, осколки и скорлупки
Напоминают мне
О том, как все мы хрупки…
Вот только что - время 12.00, 4 августа 2002 года, воскресенье, - прервалась на время, чтобы включить электрическую кофеварку для встречи гостей. Принесла воду, кофе. Решила отодвинуть в сторонку вентилятор, который сегодня не нужен, и вместо провода вентилятора потащила за собой провод кофеварки. Она с грохотом рухнула на пол, рассыпались мелкие осколки стекла.
Пусть прибавится мне немного счастья, я в нем сейчас так нуждаюсь…
Но в отношении к творческому, как он писал, «божественному началу» мы были единодушны. Будучи сам творческим человеком, Борис поощрял, принимал близко к сердцу любое проявление, любые задатки этого качества в людях. Недаром поводом для нашего знакомства оказалось мое «творчество».
С самого раннего детства я стремилась делать что-то своими руками. Шила шляпы, купальники, даже босоножки, - ведь я росла в такие годы, когда ничего не было. Но помимо того, что было необходимо, делала себе всевозможные украшения. Например, любила прикалывать к платью цветы, вкалывать их в волосы; До сих пор мои институтские однокашники вспоминают меня как «девушку с васильками в волосах».
Хотела стать дизайнером или расписывать ткани. Увы, мне не удалось получить образование, о котором мечтала. Выбор профессии пришелся на трудное для семьи время - вскоре после войны умер отец, оставив маму с тремя детьми. Мне надо было срочно «слезть» с маминой шеи и стать самостоятельной. Я не посмела рискнуть, хотя очень хотела - по призванию - поступить в текстильный институт. Короче – сдрейфила. Дело в том, что там надо было, кроме рисунка, сдавать скульптуру, и я испугалась. С рисунком я бы справилась. Поэтому поступила в институт, скорее всего, по прагматическим соображениям. В дальнейшем моя профессия пригодилась мне только как основа образования и, что немало, улучшила фигуру и осанку – я окончила институт физкультуры. Впоследствии переквалифицировалась, но уже совсем в другом направлении, реализовав свое другое призвание – к математике: окончила высшие курсы программирования и математики. (Помните: «Нам нужен программист…»)
Но в душе так и осталась неудовлетворенная жажда творчества. Она бросала меня от одного увлечения к другому.
Я фотографировала - даже немного зарабатывала, делая портреты своих знакомых. До сих пор у многих из них эти фотографии 50-х годов хранятся бережно, как лучшие из той поры. У меня в альбоме есть снимок нашей подруги - красавицы армянки, и второй, который я сделала теперь.
Научилась шить и проявила себя не только как портниха, но и как дизайнер. В то время, когда в моду входил капрон, нейлон и прочие новинки, я выдумывала туалеты из натуральных, скромных и дешевых тканей - туалеты, которые портили настроение моим сослуживицам неожиданностью решения. Например, белый костюм из накрахмаленного пике, где на облегающей, чуть расширенной к низу юбке белой веревкой была вышита крупная ромашка, стебель которой начинался у самого подола, а цветок находился на бедре. Пуговицы тоже были из веревки. Если к этому добавить зеленые замшевые туфли на «гвоздиках», маленькую оранжевую крепдешиновую косынку в виде лепестка восточного мака на моих светлых волосах, чтобы они не слишком разлетались на ветру, и плетеную сумку-корзинку, перекинутую через руку, - мой портрет готов. Дамы могут вообразить, а мужчины пусть поверят на слово: это смотрелось.
В начале шестидесятых годов я придумала модель блузона из набивных платков. Мода на использование платков появилась позднее. Недаром замечательная Верочка Орлова снялась в фильме «Дети Дон-Кихота» в моей обнове. Когда она появляется в самых первых кадрах, я обычно радостно кричу: «Вот, мой блузон играет в кино!»
Научилась вязать на профессиональном уровне и участвовала в выставке, где опытные вязальщицы удивлялись, как это мне удалось связать свитер-корзину (вязка имитировала переплет корзины из дранки).
Затем делала картины на досках, используя в качестве «палитры» деревянные игрушки, бусы (распиленные пополам) и сухие травы. Боря называл их «бусография» или «бусограммы».
Был даже ювелирный период. Вероятно, не самый удачный. Однако я заполнила шкатулку разными штучками из серебра. В то время было много недорогих серебряных украшений, но с «глазастыми» подзеркаленными камнями. Вот их то я и выбрасывала, а вставляла бирюзу, янтарь, малахит и другие натуральные камни, которые обтачивала и подгоняла по месту.
Шила меховые игрушки. Здесь на меня оказала влияние литовская художница, мастер меховой скульптуры, Стаси Самулявичене, с которой мы познакомились (а в дальнейшем - подружились) в середине восьмидесятых на одной из ее московских выставок. Я вскоре побывала у нее в гостях в Каунасе, где она и преподала мне уроки мастерства. Меховой период длился недолго, но я успела сделать большую собаку для Берестова и Винни-Пуха для Бори, а он придумал имена для двух моих пингвинов – Пиня и Гвиня, а смешного кота назвал Толстокотаном или Толстокотанным животным и, конечно, придумал Танго-Толстокотанго.
Каждое мое увлечение Боря встречал с одобрением и поощрял всеми способами. Сразу же покупалось для меня необходимое оборудование, самое лучшее, какое удавалось достать в те трудные времена. Швейную машину мы привезли из Австрии. Вязальную – он выписал из Америки на гонорар за изданные там сказки. Для моих ювелирных поделок купил газовую горелку, полный профессиональный набор инструментов, камней.
Конечно, не обошлось и без литературного влияния Бориса Заходера на меня. Я, правда, что-то записывала о своей жизни и до него (иначе не смогла бы по прошествии нескольких десятилетий воспроизвести свои впечатления о поездке в деревню на Волгу, где получила единственное письмо от Заходера). Но меня смущало присутствие рядом настоящего авторитета, и я старалась не отвлекать мужа своим «писательством». Я вела записи событий, наблюдений за живностью, окружавшей нас. Появился небольшой рассказ о мухоловках, родилась «Повесть о нашем доме и его обитателях» или «Кися Белая». (Одну главу из нее я привожу в этой книге – это история о маленьком Джимми.)
Заходер одобрял мою наблюдательность и стиль, даже хвалил, делая лестные для меня сравнения. Советовал читать Пришвина, Сетон-Томпсона, Грабовского, Даррелла, Чапека. Занялся редактурой моих работ. «Ну, кто же так пишет?» – говорил он, глядя с укоризной, и предлагал сначала подумать самой, а потом – свой, такой естественный вариант. Перевел в компьютер мою повесть. Больше того, он составил сборник своих произведений о кошках и включил в него «Кисю Белую». Даже название придумал: «Краткая кошачья книжка» или «Кошки – это Кошки». Собрал книгу, написал предисловие, но она, к сожалению, осталась неизданной. Не успел.
Но главное мое увлечение было впереди. Забросив все предыдущие, в середине восьмидесятых годов я начала шить ковры из лоскутков, от которых перешла к лоскутным картинам. И снова – покупка специальной машинки, ножниц, ниток, разнообразного материала, – лишь бы у меня было все в достатке, даже в избытке, для работы. Каждую новую картину Борис ожидал с интересом, хотел наблюдать этапы работы, хотя мне подчас не хотелось показывать неоконченное. Непременно посещал мои выставки. Написал предисловие к каталогу выставки, которая прошла в 1992 году в Пущино.
Не могу удержаться, чтобы не процитировать его слова о моих работах:
"Оказывается, лоскутки могут многое: могут рассказать биографию художницы – с того самого момента, когда стилизованный аист приносит сверток с младенцем («Начало»), поведать о ее военном детстве (на мой взгляд, «Война» – одна из самых удачных работ: в зимнем небе удаляется самолет, а на заснеженном деревенском дворике осталась «раненая» снежная баба и валяются ярко-алые детские варежки).
И небанально говорить о любви – от «Любит – не любит» (с огромной ромашки обрывает невидимая рука лепестки) до «Любит» (сушится мужское белье на веревках, натянутых между деревьями)… И выразить поэтические, или философские раздумья.
Вот «Время», где в песочных часах рассыпаются в прах, утекают материки Земли.
«Природа и мы» – бабочка, цепью прикованная к огромному ржавому замку…
«Последняя дверь» - отороченный огненно-красным черный квадрат. Зев печи крематория? Быть может.
А за ней – «Душа»: бархатно-черная ласточка, взмывающая в темное вечернее небо…
О технике забываешь, погружаясь в созданный художницей мир. И только радуешься тому, как фактура, материал становятся средством выразительности, словно рожденным вместе с замыслом именно этой картины, именно этого сюжета.
Так работает сверкающий белый с серебром трикотаж в «Войне», создавая пронзительное ощущение снега – такого, какой бывает только в детстве.
Подлинная цепочка – в картине «Природа и мы», подчеркивающая трепетную легкость, беспомощность прикованного мотылька…
Или старинные «бабушкины кружева» в полной изящества и ностальгии работе «Новейшiя моды 1903 года», воскрешающей молодость наших бабушек…
И тут хочется сказать два слова о том, о чем ныне, кажется, не принято говорить, - о ремесле. Во всех работах поражает уровень ремесла. Тщательность. Отделка. На ковер идет несколько тысяч лоскутков. И нигде ни одного кривого, небрежного стежка. Что это – трудолюбие, прилежание? Думается, нечто большее…"
Что было для меня самой большой похвалой - он попросил украсить моими картинами нашу гостиную. Сама бы я не решилась. У нас не висело ни одной картины до этого. Разве что только икона "коллеги" - Иоанна Богослова - у него в кабинете да несколько икон моего детства - из дома бабушки.
Заходер придумал темы картин для любимого им игрушечного персонажа, назвав всю серию «Кое-что из частной жизни Матрешки».
"Ванька-Встанька и Матрешка – два великих создания русского народа: символ его вечного материнства; и его неистребимой жизненности, причем и к тому и к другому свойству человека относятся с большим юмором".
(Из рабочей тетради Заходера.)
Серия начинается сценкой «Пылкий поклонник»: возле плетня - Снеговик с букетом-метлой, завернутым в целлофан, и Матрешка. «Любовный треугольник» - в качестве второго поклонника появился Ванька-Встанька с гармошкой в руках.
«Восемь девок - один я» - изображено семейство Матрешки и Ваньки-Встаньки, и каждый занят своим делом: Матрешка нянчит очередную дочку, дочки разного возраста, каждая в соответствии с ним ведет хозяйство, а глава семейства – по-прежнему играет на гармошке. Как и во всяком почтенном семействе, имеется у них «Генеалогическое древо».
Еще тема – «таз», то есть нижняя часть этой несущей полезную информацию разъемной игрушки. Воистину – символ вечной женственности, неиссякаемого жизнелюбия и находчивости. Ведь таз - это и то, откуда по законам природы рождается потомство, но также - полезный в хозяйстве предмет, когда в нем же можно искупать дочку.
«Прогулка» – встреча Матрешки, обремененной своим потомством, с традиционной дымковской дамой в кринолине с собачкой на руках. Завершает серию «Святая Матрена». Возможно, спорное решение темы, но уж очень соблазнительно изобразить ее с нимбом.
Это была последняя серия работ в жанре «лоскутной пластики». У меня прошло семь выставок разного масштаба. К моменту, когда моя коллекция составила более 70-ти картин, наступил перерыв, который плавно перешел в занятие фотографией.
Я до сих пор так и не поняла, какое из моих увлечений или занятий было главным. Мне кажется, что я себя не нашла – слишком разбрасывалась. Но в момент увлечения – это и являлось главным. Одно утешает: Борис, наблюдая за мной во время работы, называл меня «Универсальный инструмент ГС» (Галина Сергеевна), а другим обо мне говорил: «Галя - удивительно гармоничный человек». Именно эту фразу Боря произнес в наше последнее застолье, провозгласив тост в мою честь. Возможно, именно эта «гармоничность» и помешала мне стать чем-то конкретным - модельером, профессиональным художником или известным фотографом.
Но, по всеобщему признанию, я все-таки нашла себя по-настоящему в одном, очень важном для жизни деле – я стала неплохой женой. Об этом говорит моя картина «Любит». Ее упоминает Борис в предисловии к моему каталогу. (Сушится мужское белье.)
Боря, увидав, что я потеряла интерес к своему лоскутному увлечению, подарил мне фотокамеру. С безошибочным чутьем он понял, что я нуждаюсь в переходе к другой технике, чтобы полнее выразить мое зрительное и чувственное отношение к окружающему миру. И этот мир оказался всего лишь моей, нашей с ним деревенькой. (Помните эпиграф? «Когда б не этот маленький мирок, мир для меня бы не был так широк».)
Да, это мир деревни Комаровка - с домиками, пришедшими из прошлого века (теперь уже - позапрошлого); с покосившимися заборами на берегу Клязьмы, с ее крутыми берегами, с выводками диких уток по весне, с водяными крысами. (Любя и жалея, Боря называл эту речушку «Клизьмой».) Я родилась в старинном городе Коврове на Владимирщине, и мое детство прошло все на той же вездесущей Клязьме.
Судьба словно ведет меня за руку по берегам этой реки. Мой предок, да уж и не столь отдаленный – родной дедушка Александр Георгиевич Треумов - прямой потомок почетного рода города Коврова. Таким образом, я правнучка одного из владельцев прядильно-ткацкой фабрики, которая, несмотря на переименование, в народе до сих пор так и называется Треумовской. Сам город Ковров оказал на мое творческое и нравственное воспитание огромное влияние. Как могло пройти бесследно детство, проведенное в большом доме, где в большой столовой, за большим столом с большим самоваром, усаживалась большая семья. Моя семья. Я помню извозчиков, которые поджидали нас на вокзале, когда мы приезжали навестить родителей мамы. Запомнила историю сватовства моей бабушки.
Купеческая дочь, просватанная за нелюбимого, отправилась на свой последний перед свадьбой маскарад. Там, в Земстве, познакомилась со своим будущим мужем, который влюбился в нее, даже не видя лица. (По условию, которое поставил ей отец, отпуская на бал, она должна была, как Золушка, покинуть его до снятия масок, что послушная дочь и выполнила… )
Это готовый святочный рассказ, который я не преминула записать.
Был период, когда упоминать о родстве с фабрикантами, было не принято. Сейчас город гордится своим прошлым. Меня пригласили в 2002 году на Рождественские чтения, которые проходят в городе уже более 10 лет. Эта замечательная традиция собирает до сотни гостей. В городском музее, который во времена молодости моей бабушки был тем самым Земством, читают доклады о Владимирском крае, о его людях, о прошлом и настоящем города. (Вместо доклада я прочитала свой рассказ о бабушкином сватовстве). В 2003 году музей приурочил к очередным чтениям выставку моих картин в одном из лучших своих залов – зале, где и встретились на балу дедушка и бабушка. К следующим чтениям, в 2004 году меня пригласили вновь. Теперь уже с моими фотографиями. Это будет (если состоится) моя первая выставка фотографий, о которой мечтал Заходер.
Боюсь, что с предстоящей выставкой моих фоторафией я забежала несколько вперед. Поживем – увидим.
Подарив мне фотокамеру, Борис направил мое творчество в новое русло, тем более, что в нашей с ним жизни наступил период, когда мы оказались отрезанными от широкого мира подступающей болезнью. Мы стали настоящими затворниками. Теперь он смотрел на природу, на смену времен года моими глазами.
- Ну, что ты сегодня наснимала? – регулярно спрашивал он.
Что же я могла показать ему, если видела все тот же лес или реку, где ежедневно гуляла с собакой? Каждый день одно и то же… Пейзажи, иногда красивые, иногда - ужасающе-отталкивающие, когда становилось стыдно за наш людской род…
Но, возможно, всякое ограничение заставляет искать способы его преодолеть: я стала пристальней вглядываться в окружающий мир.
Со мной, кажется, произошло нечто похожее на эффект от приема в кино, когда мы видим отдельное лицо выхваченное зорким оператором из толпы. Только что людская масса была для нас безлика - и это лицо неожиданно заставляет зрителя сочувствовать толпе или ее презирать… Я начала различать отдельные лики этого мира.
Приблизила травинку, букашку, вгляделась в замерзшую лужу, в движение ветра по траве, первую изморозь на еще зеленом листке, следы на снегу, подсмотрела любовь насекомых, робкий бутон полевого цветка, пробивающегося сквозь острые осколки разбитой бутылки, увидела завиток огуречного усика (Боря назвал этот кадр «Росчерк Господа Бога»).
«У меня меньше болит, мне легче жить, когда я смотрю на Галины фотографии».
Любуясь моими фотографиями, Боря делает к ним подписи.
Трава подо льдом
Ни жива ни мертва
Трава –
Это значит –
Она жива.
Я всю жизнь учусь у травы.
А вы?
(22.08.98.)
Новорожденные листочки
Они едва-едва из почки.
*
К солнцу, к солнцу тянется росток,
Такой малыш, а знает, где восток…
*
Солнце, друзья, не становится хуже,
Если оно отражается в луже!
*
Цветы ведь никогда не врут:
Нам так правдиво говорят цветы:
Где правды нет, – там нет и красоты…
*
Недаром все, на что она ни взглянет –
Прекрасным явится. И не увянет.
*
Не знает Солнце, что оно сияет…
Борис мечтал сделать выставку моих фотографий, издать альбом. Он и название для него придумал: «Мгновенье ока». Дарит мне строки из японской поэзии:
Не из обычных людей
Тот, которого манит
Дерево без цветов…
(Оноцура).
Одно из последних стихотворений посвятил мне и подарил, отпечатав очень красивым шрифтом.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Что же труднее всего?
То, что кажется самым простым.
Видеть своими глазами
То, на что мы глядим…
(Гете - Заходер)
Да, сам Творец
Моей Прекрасной Даме
Послал благословение Свое –
Дар видеть,
Даже то,
что у нее
перед глазами или под ногами.
Она глядит на мир, благословляя,
глядит с такой чудесной добротой!
Так, вероятно, на красоты Рая
Взирал Господь, когда-то, в День Шестой.
Смотрите, как животворящий взгляд
Преображает землю в райский сад.
В конце октября последнего года жизни поэта к нам приехал корреспондент журнала «Наша школа», заинтересовавшийся моими фотоработами.
- Ну вот, - сказал Борис, - и у тебя берут интервью.
Я смущалась от внимания ко мне и оттого, что вынуждена рассказывать о себе в присутствии Бориса, который слушал нашу беседу с большим интересом.
- А я и не знал это о тебе… - сказал он.
Быть может, желание узнать новое, интерес друг к другу, который мы не потеряли, несмотря на годы, прожитые вместе, и создавало гармонию в нашем браке до последнего мгновения?
Материал обо мне появился в том же номере, в котором журнал поместил скорбную статью «Памяти Бориса Заходера».
Недавно я нашла в его тетрадке неоконченное стихотворение первого года нашей совместной жизни, где Заходер назвал меня «сердце сердца бедного поэта».
Я бы тоже хотела сказать о нем: «сердце моего сердца».
Если бы посмела.
Фотограф Виктор Колтыпин. 1968года.
след глава http://www.proza.ru/2011/03/09/1801