Замполит Кузнецов полагал, что переводом в прокуратуру своего связиста войсковая часть на определённое время затыкала по мелким служебным правонарушениям любые промоины, проникающие в сухое лоно незыблемого идола воинской дисциплины. Я должен был вроде как застить глаза следователей, проницательные взгляды которых изобличали заветные тайны советских войск. Свой среди чужих... Как киношный «казачок засланный»...
Не оправдал я надежд, скрывать не буду...
Служба в прокуратуре лишениями не угнетала. Как в пансионате: нудно и тягомотно. Не в моих силах было менять договор начальников, но беспокойный мой эгрегор не дремал, и шаг за шагом прокладывал пути возврата на место предписания. Хотя и чуток перестарался...
Следователи Коптев и Брагин контачили с солдатами по-свойски, возрастная разница между нами невелика, самолюбованием и высокомерием они не выпячивались.
Военный прокурор гарнизона полковник Горяинов Вячеслав Иванович внешне всегда был степенный, голос повышал редко, следуя догме, что впустую гавкать участь Мосек! Положение обязывало не распыляться в пустяках! Доложишь обстановку поутру, и до конца дня его как нет. Все вопросы решались через подполковника Скопцова и старшего следователя майора Мирошниченко. С их непосредственным участием меня выпихнули из лона прокуратуры в батальон в последние дни мая 1988 года.
Развёртывались события следующим образом:
В моём скромном заблуждении, Мирошниченко был овеян злобной аурой, отталкивающей любого смиренного ангела типа меня. Примерял свысока, устыжая низложенных чем угодно... На кривой козе не подъедешь! Постоянные прие... придирки вызывали к нему чувства от апатии до отвращения. Хотя, по мне каждый человек заслуживает только хорошего – кто кренделя, кто пенделя. Пендели, правда, по неписаной традиции отвешивались мне!
Прощупав, сарказм и тонкая сатира с мордофилей не проходят, я нагнетал чрезмерным официалом: «Товарисч майор, за ваше отсутствие происшествий не обнаружено! Телефонограмм не поступало! Личный состав занимается поставленными задачами». При каждой встрече в течение дежурства я тянулся стрункой и скользящим боем рубил с плеча: «Ничего нового, тарисч майор!» – высачивая «сч». И подносил к виску не прямую ладонь, сообразно уставу, а подогнув под козырёк – по-американски. Являемое дурачество злило майора небыкновенно, понуждало страшить расправой, но за кривляния светил максимум пендель.
Ежели не ярко выраженное высокомерие Мирошниченко, своё ментальное неприятие я уложил бы в диапазон военного этикета, и язык сунул куда надо. Принимал ли он тихое соперничество за противостояние – не знаю, но я видел себя копьеносцем, поряжающем змея! Бывало, побеждал, но однажды властолюбец отомстил сполна.
Вечер, бодрствую на посту. Жрецы Фемиды, окромя не к ночи упомянутого мордофили, разбрелись по домам. Капище опустело. Замкнул двери, пригасил свет. Сел, упёр локти в стол, на ладони принял подбородок. Сузил обзор панамой, надвинув на брови, и до рези в пазухах глазных зрел подступ к святыя святых. Ну и, размечтавшись о берегах волжских, не услышал щелчка электромагнитного замка. Мироха тоже пошёл домой, но прощального козыряния от бойца не удостоился – где он, а где моя Волга?..
Его Высокодуховность подломил оргазм сознания... Фемида даровала воздаяние, а месть сладка как медовуха! Владетель статуса третьего бубна воспылал гневом, призвал в палачи весь пантеон правосудия, а кроме подлости, на иное не сподобился. Не строгач, ни оплеуха; банальное злодеяние: запалил под носом сладко почивавшего бойца спичку. Прокуратура казнит без суда и следствия, казнит сполна, как призовёт вселенский эгоизм старшего следователя – майора советской юстиции, между прочим...
Пыхающая под носом сера будит лучше дневального, скажу вам! Встрепенулся: фейерверк, мозг набекрень, нос жжёт! Сквозь вспышки слышу лекцию о несовместимости службы и сна, и взглядом провожаю гордого пестуна...
Воспаление рецепторов носоглотки и жупел гари не давали мне чувствовать запахов несколько дней, курил не своим горлом, и столовка не пахла столовкой. С той поры я начал рассматривать Мироху с позиции «побить бы вас, да зубы жалко», не придавая ему человечности, насколько позволяла беспрекословная служебная необходимость...
Характер Скопцова контрастен Мирошниченко. Замвоенпрокурора мог шутить, придраться, а чаще пребывал в занятости. Разбавляя которую спарринговал Диловара, зажимая к стене словами: «Защищайся, таджик!» Кого-то дрюкал конкретно, провинности других сводил к шутке. Важно смотреть мимику: весел – подковырнуть не искус, серьёзен или смурён – проще придержать язык за зубами.
В общем, ещё не прокурор, но уже не следователь...
Обычно я вытягивался и докладывал, когда Алексей Фёдорович опережал прокурора своим появлением в прокуратуре. Раз не поднёс ладонь к виску, но приветствовал в панаме, точно помню, так он не преминул уколоть:
– Ты почему чествуешь офицера не по уставу?
– К пустой голове руку не прикладывают, вроде?
– Но ты в головном уборе? Или чего не понимаю?
– Так точно, в головном, но наличие панамы не свидетельствует о наполненности головы...
Увы и ах, то, что язык без костей – иногда помогает. Смешливая отмазка заставила офицера лыбиться. Спустя некоторое время, тоже самоотверженно бдя на дежурстве, я истово козырнул замвоенпрокурору с искажённым приветствием: «Здравия желаю!» – показательно приударив гласную «я». В думах листая брошюру с головой Великого мыслителя победившего пролетариата на обложке, Скопцов не утрудился и намёком на поднятие руки к фуражке. Отделался лишь невыразительным: «Привет!»
Пред солдатом большезвёздные офицеры часто вели себя так, будто устав писан только низложенным. Я закон принимаю не иначе: требуй, что выполняешь сам. Потому вдогон пустил воззвание, наполненное известным обоим нам смыслом: «Товарищ подполковник, вы приняли моё утверждение по поводу головного убора?» Скопцов удалился, не придав воззванию значения. Думаю, вот и слава КПСС, а то вдруг задорю юстицию не под настроение?
Но не тут-то было! Позже подполковник подкрался, с хитрецой, но процедил сквозь зубы со злецой:
– Намекаешь и под моей фуражкой шаром покати?
– Никак нет, тыщ подполковник! Знаю, свой вакуум заполнять вы случаев не упускаете. Вы старше меня, пустот в вашей голове должно остаться меньше? – произнёс в иллюзии оправдаться, но неосознанно мелькнуло желание зажмурить зенки, не желавшие узреть приближение кулака раздражённого правосудия.
– Нейму что-то: ты шутишь, либо нагло дерзишь?
– Шучу я, товарищ подполковник!
– То-то же! Ну, ты и язва!
Повезло, настроение товарища подполковника в эту минуту было не боевое. У меня аж от сердца отлегло...
В довесок, опалу вокруг ратного служения отечеству поддерживал старшина Иван Степанович. Временами любое начальство посещает желание кого-нибудь дрюкнуть, первым в очереди прокурорских стоял прапорщик Скороход. Но кроме как ткнуть хламьём, на которое редкая муха рефлексировала, руководства более ни на что не хватало. Хотя власть имущим в такие минуты солнце жаркое и деревья ветер не гоняют, листва не метена и травка не крашена! И не будет тут водку пьянствовать, бычки сорить, а раз громыхнуло – солдаты не в тех погонах ходят...
Степаныч месяц зудел на ухо, чтобы правильные погоны чёрного цвета поменять на более правильные красные. Если бы твёрдо приказал, что завтра надлежит предстать в красных погонах, я вряд ли пошёл бы на конфронтацию, но старшина именно, что канючил: «Ты сменил бы погоны на красные, а то Мирошниченко не нравится, что командированные солдаты носят погоны разного цвета!»
Плаксивые уговоры ни к чему не приводили. Чёрные погоны я получал у деда Аганина, за красными посылался не раз в Первый городок (гони;м известным эротическим ориентиром). Но чернопогонный батальон погонами иного цвета не располагал, а на вещевом складе незнакомого формирования «всегда висит замок». Много было причин и отговорок остаться при чёрных погонах, так и проходил до возврата в войска. Натиск выдержал, лишний плюс для отлучения от службы в тёпленьком месте отхватил...
Венцом моего выдворения из колыбели соблюдения устава стала оплошность. Как известно, ночами я крутил шарманку телефонисткам, они соединяли с кем желается! Надо было с Язовым за службу посудачить! Так вот халява пробивает опасения; не окажись знакомых шарманщиц на междугородке, звонил по автоматике. Существовал такой алгоритм: восьмёрка – гудок – код вызываемого города – городской номер абонента, принимающего вызов – номер телефона города исходящего вызова – вот и всё, на указательном пальце мозоль. Зализывай, пока каденцию звуковых сигналов не прервут родичи! Целый ритуал...
Задним умом сложил, позвоню раз-другой – никто не заметит? Но автоматику не обманешь – набежала круглая сумма, в бухгалтерию пришёл счёт. В момент встал предо мною как лист перед травою встревоженный Переверзев и после короткой одышки недоверчиво вопросил:
– Ты у нас из Горького? Шуруй к Вячеславыванычу!
– Тебя никак пытали? – забеспокоился я.
Сержанта таким взъерошенным и испуганным ранее я не замечал. Стоит, мнётся, торопит всем видом...
– Вячеславываныч ищет кто из Горького! Торопись!
Прикинув, что заклание может статься незаслуженным – я решил заслужить! Как вымучивал Раскольников: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Вошёл и молча, або функция доклада о прибытии была похерена многими неизвестными, встал посреди кабинета, как на медобследовании для призывной комиссии. Скучавший анчутка с левого плеча призывал во грех: «Оголи головку, раздвинь ягодицы!» На эку наглость я не осмелился, а сатанинский прищур прокурорских проктологов хватило бы затмить и простым натягиванием панамы на бесстыжие глаза...
В тронном зале прокуратуры восседал властвующий триумвират правосудия, апологеты воинского прохирона: Горяинов, Скопцов, Мирошниченко! На меня явление про-курор всподнял голову, зыркнул во-хмуро;, привнеся в моё тело лёгкую дрожку, и потряс платёжку. Замы прильнули к прокурорским векам в готовности открывать на все мои прегрешения. Настал час кунать неприкаянную мою душу в отхожих дырах и полоскать в выгребных ямах, а тут ещё лукавый наседает с левого плеча: «Пепел не взял – голову посыпать, и мел – кругом очертиться». Эх, твою тать, кабы раньше знать? Где ты раньше был, советчик адский?
– Прокуратуре выписали счёт в пятьдесят рублей за междугородние переговоры! Ты столько наговорил?
– Этот наговорит сколь угодно! За словцом в карман не полезет! – поднял правое веко прокурора Скопцов.
– Он, больше некому! Негоже с таким цацкаться! – дополняя картину, открывал второе око Мирошниченко...
Словом, мысль такая: не так страшен вожак, как стая подстрекателей! Ох, как не помешала бы поддержка жены парторга трибунала «бой-бабы хохлушки», перед которой вся венценосная юстиция вытягивалась стрункой, абы не навлекать гнев. Знаю, от её энергетики страдал грозный Мирошниченко – она гоняла его шваброй по собственной веранде, и тот же Скопцов, в безысходности давший слово не предлагать выпивку её безвольному мужу.
Строжайшие комдив Мещеряков, прокурор Горяинов и председатель трибунала Лысак с обалдевшими лицами впадали в ступор, когда Валькирия прилетала в трибунал писать жалобы на их пьянки, в пароксизме гнева трясла с них души, пока парторг беспробудно спал дома. Это перед шестёрками они козыри, перед джокером – решительной пассией собутыльника, становились шёлковыми и изливались звуками аки а капелла оскоплённых мальчиков.
Полагаю, не дала бы бой-баба в обиду солдатика?
Мне только оправдаться осталось. «Истина в вине!» – шептала нежить с левого плеча, и ендову своих грехов я решил испить честно. Повинился, дескать, «признаю свою вину: меру, степень, глубину», и пообещал внести нужную сумму в казну в ближайшее время. Прояснив увеличение счетов, с подобающим должности педантизмом прокурор выслушал замов, отпевших меня не меньше чем в смирительную рубашку, и приказным циркуляром отвёл на восстановление справедливости неделю. Секвестр вступал в силу незамедлительно и кассированию отказывал...
Ладно, нечего не поделать – полтинник на дороге не валяется. Занять не у кого, не подо что, пришлось звонить родителям и соврамши слезить, что мне как Икару солнце срочно надо пять червонцев на якобы выплату за нечаянно испорченное оборудование! А так как службу проходил я ни абы где, а в военной прокуратуре, родители тянули недолго. Сухари сушить не припало, дня через три-четыре перевод пришёл телеграфом. Родичей напугал, да сдуру... Думаю, нашла бы военная юстиция потенциальную возможность списать долги, если денег добыть неоткуда?
Оплачивая долг, положил мыслишку на умишко, что в батальон вернут после всего, но кто знает – выгорит ли?
Выгорело! Справедливость не успела торжествовать, подполковник Скопцов велел собрать манатки и отбыть в расположение приписной части. Только был собран сидорок, взашей вытолкал меня за порог, незабываемо напутствуя: «Если ты умрёшь от скромности, я подам в отставку!» Даже посидеть на дорожку не предложил, нехристь...
Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2011/02/01/645 >Золотой Ключик >