И дети помогали фронту как могли

               
      До войны у нас был большой приёмник «Телефункин» и я слушала по радио голос Гитлера. «Мама, он лает как собака!» - говорила я.

      А потом, в июне 1941 года к нам пришли комсомольцы собирать вещи для госпиталей. Дома, кроме меня, никого не было, и я отдала им своё шерстяное одеяло. По краям у него красные белки прыгали по красным шишкам, а на другой стороне всё наоборот: бежевые белки, бежевые шишки. Ещё подушку отдала я и пушистое голубое полотенце с ушастым зайцем. Когда бабушка пришла из булочной, где она за хлебом в очереди стояла, она начала меня ругать: «Ты хоть соображаешь? Для детского сада, что ли? Ну а сама-то с чем осталась? Сейчас ведь ничего не купишь!..»

      Дня через два собирать вещи пришла Тоня, старшая пионервожатая из нашей школы с двумя мальчишками из девятого класса. Смотрю, бабушка несёт серое байковое одеяло и подушку, самую жёсткую, между прочим. Я чуть сквозь пол от стыда не провалилась! А потом говорю ей: «Какой же ты несознательный человек! В газетах пишут: «Всё для фронта! Всё для победы!» ВСЁ, понимаешь? А ты? Одну подушку для фронта, а остальные для себя, да?!»
 
      Потом к нам пожаловали общественницы за бутылками. Бабушка очень удивилась. «К чему же они на позиции-то?» (Она ещё долго фронт называла «позицией», как в Первую мировую, потом привыкла.)   Общественницы объяснили, что в наши бутылки нальют зажигательную смесь, кинут её в фашистский танк, он и загорится. Но бабушка им не очень-то поверила. Приходили и за металлоломом. Помню, в тот вечер я опять сидела дома одна и отдала красивую бронзовую настольную лампу – уж из неё-то, не сомневалась я, можно сделать неплохое оружие! Это вам не бутылка.

      Ой, мало я могу рассказать о первых военных месяцах в Москве, ведь мне тогда только-только девять лет исполнилось. И всё-таки, и всё-таки…  Мой «боевой путь» лежал через свалки, помойки  «прописанные» в Арсентьевском переулке, и в переулке Сиротском, и в Конном, и на Дровяной площади, и на Городской улице, и на Мытной… Мы с ребятами лазили там с сетками – «авоськами» в руках, собирали дырявые кастрюли, ржавые замки от сараев, старые негодные чугунные утюги…  Иногда попадались обломки кранов от медных самоваров. И очень надеялись мы, что хоть как-то, но всё-таки помогаем фронту.

      Рядом на территории стадиона  «Красный пролетарий» по ночам громко палили зенитки. Правдой и неправдой  старались мы во время воздушных  тревог не прятаться в бомбоубежище. Бывало, и на крышу ухитрялись залезть. Ох, и гоняли нас оттуда!

      Недели три, наверное, никто к нам не приходил, а потом пришли две девушки за посудой – госпиталей открывалось всё больше и больше, раненых везли и везли. Одна девушка с мешком, другая со старой клеёнчатой  сумкой. Я опять была дома одна. Мама на работе, папа – главный инженер Гознака, дневал и ночевал на фабрике, бабушка в магазинах в очередях стояла, иногда и меня с собой брала. Буфет у нас высокий, я залезла на табуретку и достала с верхней полки две красивые чашечки из сервиза с тонкими изогнутыми ручками. «Такие не надо, - улыбнулись девушки, - побьют. Чего попроще, кружки какие-нибудь.»  «Это подойдёт? – показываю  я на гранёные стаканы.  У нас их шесть штук!» - обрадовалась я. Так все шесть и отдала да ещё две ложки столовые прихватила.  «А тарелки вам нужны?» - спрашиваю.  «Да ладно, хватит», - махнула одна девушка рукой. – А то ты всю посуду перетаскаешь, мать придёт с работы, ругаться будет»  .А мне для раненых ничего не было жалко.

      Первый настоящий взрыв услышали мы, когда фугаска грохнулась на Серпуховке. Хоть и не очень близко, но сразу стало страшно. И когда первый раненый из нашего подъезда, дядя Коля, прямо из госпиталя припрыгал на костылях без ноги, тоже страшно было. Мы же знали  его таким весёлым, на 2-м Шарикоподшипниковом заводе  токарем он работал, в самодеятельности участвовал, пел, танцевал. И совсем недавно, 1 Мая, когда демонстрация собралась у завода, плясал под гармошку. И вдруг … без ноги! Госпиталь, где его лечили, находился в Хавско-Шаболовском переулке (теперь улица Лестева). Он и ныне там. Немножко далековато от нашего дома, но дядя Коля  тогда был молодой, лет 25 ему было, не больше, вот он и добрался без одной ноги домой самостоятельно.

      А когда пришли собирать книги для раненых, я отдала стихи Чуковского. «Маленькие они, что ли? – удивилась бабушка, нужны им всякие Бармалеи да мухи!..» «Ну как ты не понимаешь? – сказала я и добавила уверенно, - им нужна Муха-Цокотуха! Знаешь, как они над ней будут смеяться? Сразу настроение поднимется!»

      Чем бы ещё помочь фронту? На пальце у бабушки кольцо – золотое, широкое. Когда моя мама выходила замуж, она хотела ей его подарить. Но мама отказалась, она была комсомолка, а в те времена комсомолки обручальных колец не носили.  «Бабушка, - говорю, - Какое хорошенькое  колечко!»  «Хоть у тебя-то есть вкус, говорит, - Кольцо старинное, золото высокой пробы, это ценная вещь.»   «Ты мне его подаришь?»  «Обязательно когда вырастешь.»   «Не-ет, так долго я ждать не могу, - расстроилась я. -  Лучше отдай мне его сейчас.»   «В своём ты уме? – удивилась бабушка. – Да у тебя сразу два пальца в него проскочат!»   «Но я и не собираюсь носить твоё кольцо. Я сдам его в фонд обороны!»

      Не дала мне тогда бабушка кольцо… Между тем бомбёжки усиливались, немцы приближались к Москве. У меня должен был родиться братик. А на Урале это бабушкино кольцо очень нам пригодилось. Она поменяла его на ведро картошки. Помню, сидит она на кухне, чистит картошку, а у самой слёзы катятся.   «Бабушка, - удивилась я, - Что же ты плачешь? Колечко такое маленькое, а картошки вон сколько!»