начало: http://www.proza.ru/2010/09/30/1212
Глава 7
На лезвии бритвы.
Июль выдался теплым, но дождливым. Грозы собирались, как правило, к вечеру, и Иринка, с ненавистью глядя на сгущавшиеся черные тучи, сидела словно на иголках, потому что не знала, дождется ли в такое ненастье своего ненаглядного. И где они только не прятались от грозы и ливня: и под небольшим навесом над колодцем на улице Дружбы, и в предбаннике старой бани, и в открытых дверях чьего-то сарая на Восточных. Прохлада и сырость таких вечеров сполна окупались, ибо в дождь Мишка почти не мучил Иру намеками на интимность. Они крутили транзистор, смеялись и болтали, как в первые свои встречи, потом долго целовались и шли по домам, весьма довольные друг другом. На прощание снова целовались, шептали бессвязные нежности, и Ира таяла от любви, прощая ему все былые обиды и недопонимания.
Но потом выпадал ясный вечер, они снова валялись в копушках свежего сена, и испытания страстью и желаниями начинались сызнова… После ссоры Ира приходила домой потухшая, измученная, с покрасневшими глазами, на вопросы не отвечала, отделываясь односложными фразами, ничего не поясняющими, и еще больше беспокоившими ее бдительную мать.
-Ира, что с тобой? – начинала она дознание.
-Ничего…
-Как ничего? На тебе лица нет! Ты плакала? Вы что, поссорились?
-Нет…
-Ира, я ничего не понимаю. Вы встречаетесь уже второй месяц, я думала, у вас все хорошо. Скажи, он обидел тебя?
-Нет…
-Тогда в чем дело?
-Ни в чем…
-Боже, ты меня с ума сведешь! У меня даже коленка из-за тебя заболела! Правильно говорят: взрослые дочери терзают матерей больше маленьких!
-Мам, у меня все нормально! Отстань от меня, а?
…именно мать предложила им проводить дождливые вечера дома, не подозревая, что этим ставит Иру в весьма затруднительное, полное соблазна, положение. Конечно же, она не читала богословской литературы , а иначе бы знала, что «благими намерениями вымощена дорога в ад»…
Ира необдуманно согласилась, и они с Мишкой перенесли встречи в уютную теплую кухню, под мерный шум холодильника и мурлыканье большого серого кота. Мать не контролировала молодежь. Должно быть, она была совершенно убеждена, что поступила правильно, и дочь теперь в полной безопасности, ведь она была здесь, дома, а не шаталась неведомо где по ночной темноте; а потому со спокойной совестью в положенное время оправлялась спать, крепко прикрыв за собой дверь. Если бы она только знала, какие страсти бушуют по ночам на ее тихой кухне, то не сомкнула бы глаз, бдительно следя за целомудрием своей девочки!
В кухне у входных дверей стоял массивный черный диван, старинный, кожаный, с пружинами и двумя валиками вместо подлокотников. И вот на этом-то самом диване, недвусмысленно прозванном влюбленной парочкой «столом пыток», Ире и предстояло каждый вечер выдерживать испытание страстью и нежностью, и в конце концов именно здесь сдаться на милость победителя и стать женщиной…
Если они собирались гулять на улице, Ира одевала брюки (реже юбку) и блузку, если оставались дома, ходила в коротеньком пестром халатике. Мать не видела в этом ничего предосудительного, ни сном, ни духом не ведая, что под халатиком у дочери ничего нет. Она и представить себе не могла, что ее благовоспитанная скромная Ира с некоторых пор заблаговременно готовилась к предстоящему вечеру с Мишкой именно таким образом, потому что знала: он все равно снимет с нее все, и очень быстро, и она не сможет и не захочет его остановить.
Это были невероятные по чувственности вечера. Его руки творили с ней нечто невообразимое! Она задыхалась в его ласках, она не хотела их прерывать! Истекая истомой, она позволяла ему все, или почти все, отвергая пока лишь то непосредственное, что именуют интимной близостью. Странно, но почему-то он терпел это, не настаивая на большем, только гладил ее везде, жарко и неистово, шепча: «Ира, Иринка», а она проваливалась в пучину наслаждений так глубоко, что забывала его стесняться, и сама расстегивала верхние пуговки на халате, наблюдая, как играют его пальцы с маленькими твердыми сосками ее нецелованных грудок…
-Я сейчас умру, - стонала она, запутываясь дрожащими пальцами в его волосах, - о, как хорошо… Что ты со мной делаешь, ну что?
-Иринка, милая, у меня ни с кем не было так, как с тобой, - бормотал он, продолжая опасные ласки, - ты такая красивая, такая необыкновенная… ты сама не знаешь, какая ты… Нет, нет, не уходи, не закрывайся, ну, пожалуйста, дай посмотреть, еще немножечко… ну, почему, почему ты всегда отталкиваешь меня? Почему?…
-Миша, мать выйдет, увидит, - спасалась она последним аргументом. – У нас стенки тонкие, все слышно.
-Все равно ты будешь моей, все равно будешь, вот увидишь…
За окном шумел дождь, и под его мерный шелест они долго прощались, мучительно медленно терзая друг друга поцелуями, потом он уходил, а она открывала окно и неподвижно сидела, глядя в ночь и уже отчаянно по нему скучая.
Боже, какая мука! А говорят, только безответная любовь приносит страдания. Брехня, полное вранье! Взаимная во сто крат хуже! Ничего не идет на ум, кроме него, и не успев проститься, тут же начинаешь снова ждать, и это ожидание, сжигает дотла, рвет на части, и нет от него иного спасения, нет иной пощады, кроме как в любимых руках!
«Я гибну, - исступленно шептала она в темноту сада, - я пропадаю. Что меня может спасти? Только скорейшее бегство в чужой город, на работу. Но как мне уехать от него, где взять силы? если я так дико, так безрассудно его люблю? Просто наваждение какое-то, честное слово… И куда мы с ним катимся? Кошмар, просто жутко. А без него мне ничего не нужно, я без него просто не могу… мне без него невыносимо тошно…»
Если бы Мишка позвал ее замуж, она не раздумывала бы ни минуты! Какое ей дело до его образования или профессии, до висевшей над ним армии и неподходящего для серьезной жизни возраста! Он был нужен ей таким, какой есть, необходим, как солнце, как воздух, она не могла жить без него, и одинокие часы текли бесконечно.
Но он не звал ее замуж, а в конце июля ему пришла повестка из военкомата, и призрачная до сей поры армия стала приобретать вполне реальные контуры.
…-Иринка, еще два месяца!
-Ах, Миша, если бы два!.. Ведь я должна уже быть на работе!
Они сбегали к пруду, посидели на мостках около воды, полазили на срубах новой бани … и вернулись на свой знаменитый диванчик. Вечер был тихий и совсем не дождливый, но что за нужда, если их обоих тянуло туда, где так немыслимо хорошо друг с другом?
…Иринка открыла оба окна, присела на подоконник и высунулась на улицу, надеясь хоть немножко привести в порядок разбегающиеся в смятении мысли и чувства. Миша подошел, посветил на часы зажигалкой.
-Как мне хочется курить!
Иринка нашла для него сигарету из отцовских запасов, и опять уселась на диван. Он покурил, включил зачем-то свет, подошел к ней и сел рядом.
-Ты чего притихла?
-Неловко как-то, - покраснела она. – Ты зачем свет включил?
-А затем, чтобы ты перестала меня стесняться, - тихо сказал он, приподнимая обеими ладонями ее лицо – к себе, и к свету. – Ну-ка, посмотри на меня, нет-нет, посмотри прямо в глаза, и не отворачивайся! Вот так, уже лучше… Ну, все?
-Убить бы тебя, змей, да рука на тебя не поднимется…
-Почему?
-Сам знаешь…
-Нет, ты скажи, - настаивал он.
-Так я же говорила тебе…
-Это ты в темноте говорила. А теперь вот, при свете, скажи…
При свете действительно все выглядело иначе, и сказать вслух простые слова оказалось совсем непросто… Ира надолго замолчала, сама не зная, сможет ли произнести эти вечные, и такие всякий раз новые, колдовские слова, которые кружат голову и сводят с ума, а он терпеливо ждал, лаская взглядом ее взволнованное лицо, и она, наконец, решилась…
-Мишечка, я люблю тебя, - почти теряя сознание, выговорила она, - я люблю тебя…родной мой, единственный… я…я не представляла, как это непередаваемо – сказать вслух такие слова…
-Иринка, любимая, - его губы прекратили ее словесную муку, и она отдалась им, забыв все на свете. – Иринка, если бы ты только знала, как я счастлив! Поцелуй меня, сама, пожалуйста… Поцелуй, скорее, я так хочу этого!...
-Я плохо это делаю, я не умею. Никого не целовала, кроме тебя.
-Ничего. Мне и так хорошо! – он положил голову ей на колени и закрыл глаза, а она принялась медленно и осторожно целовать его, и сердце ее плавилось и рассыпалось на тысячи мелких сверкающих осколков. Она целовала его лицо, глаза, щеки, целовала тихо и ласково, едва касаясь, но к тому моменту, когда ее губы добралась до его губ, она уже горела неистовым чувственным огнем! Иринка прикоснулась к его губам, сначала к верхней, потом к нижней, она захватила их вкус, почувствовала ответное движение, передохнула и прижалась теснее и ближе, потом ослабив давление, потерлась об них, и совершенно потеряв над собой контроль, задрожала и впилась в самую их середину со всей неистовой силой страсти, срывающей с нее последние якоря стыдливости. Он мгновенно почувствовал произошедшую с ней перемену и тоже вздрогнул, потом легко и бережно перевернул ее под себя на мягкие пружины дивана, и они полетели в небытие жара и нежности, где никто и никакими силами уже не мог образумить их и оторвать друг от друга. Им больше не мешал ни свет, ни стыдливость, ни страх последствий, ни тонкие стенки, отделяющие кухню от материной спальни. Они были одни, одни в целом мире, и ни одна живая душа не в силах была изменить предначертанное, отменить их полное и безоговорочное слияние в молчаливом мире снов и страстей, в мире, залитом чистым и безжалостным светом электрической лампы…
далее:http://www.proza.ru/2010/10/15/1396