16.10. Совет
Через Никиту я попыталась забросить людям идею о мирном сосуществовании с нами, но они либо не сочли эту информацию достойной доверия, либо всё ещё её обдумывали. Как бы то ни было, время шло, а военные действия продолжались, причём наша оборона осложнялась действием вируса на достойных, из-за которого пользоваться паутиной стало крайне затруднительно. Мы несли потери, и нужно было срочно что-то предпринимать. Я собрала совещание.
– Почему мы не переходим в наступление? – спросил Каспар. – Почему бегаем и прячемся по подвалам? Впрочем, переход в наступление имел больше смысла, когда достойные ещё не страдали от вируса... Теперь – не знаю. Я считаю, мы слишком долго медлили, и была упущена хорошая возможность.
– Ты хочешь сказать, что Аврора не права? – нахмурился Алекс.
– Я считаю лишь, что мы слишком долго бездействовали, – буркнул Каспар угрюмо. – И время было упущено.
– Хорошо, – сказала я, обводя взглядом присутствующих. – У кого какие соображения? Прошу, высказывайтесь.
Несколько секунд висело молчание, а потом Мигель Альварес, также явившийся по моему приглашению, сказал:
– Полагаю, что если мы изначально хотим мирного исхода, то переходить в наступление не должны – в этом я согласен с госпожой Великим Магистром. Нужно привлечь внимание людей к выгоде, которую они могут извлечь из нашего сотрудничества, реально доказать им, что она возможна. Нужна какая-то эффектная акция, типа массового исцеления больных – это по части достойных.
С этими словами он бросил взгляд на Гермиону. Она в это время подняла глаза, и их взгляды встретились. Не знаю, можно ли было назвать любовью то, что Альварес испытывал к ней – скорее, он тосковал и мучился, сгорая от страсти, не находившей взаимности. Он стал сам на себя не похож – заметно осунулся и высох, и в чёрной короткой растительности, густо покрывавшей его череп, блестела обильная проседь. Я даже не ожидала от него такого чувства – точнее, того, что оно так разрастётся и серьёзно захватит его. Он больше не домогался Гермионы и не преследовал её – страдал молча, стиснув зубы. По известной причине Гермиона не могла испытывать к нему симпатии и отвечала лишь холодным равнодушием, но сейчас, случайно поймав его взгляд, смутилась. Он смотрел на неё так, будто хотел запечатлеть в памяти её образ до мельчайшей чёрточки, будто ему завтра предстоял бой, в котором он непременно должен был погибнуть – вот и не мог налюбоваться ею напоследок.
– Неплохая идея, – сказала я. – Гермиона, ты не находишь?
– Гм, пожалуй... – Док немного замялась, не зная, куда девать глаза от трагически-страстного взгляда Альвареса. – Я бы сказала, в этом что-то есть.
Её неуверенное одобрение произвело на Альвареса действие, по силе равное признанию в любви. Его напряжённый взгляд заблестел, осунувшееся, как после болезни, лицо посветлело, он был уже готов вот-вот улыбнуться, но заметил, что я наблюдаю, и мгновенно посуровел.
– Я тоже думаю, что это неплохая идея, – высказался Оскар. – Но для пущего эффекта эта акция должна быть освещена в СМИ. Если Общество «Аврора» ещё не растеряло всех своих связей... – Он глянул на Альвареса.
Тот кивнул.
– Попробуем. Кое-что ещё осталось.
Тут подала голос Вика, скромно сидевшая на своём месте на дальнем конце стола (она была впервые приглашена на совещание):
– Нужно, чтобы это выглядело естественно. То есть, пиар в СМИ нужен, но чтобы он получился как бы сам собой, а не с нашей подачи. У одной моей коллеги – когда я ещё работала в газете – диагностировали рак. Пока я слушала сейчас, мне удалось прощупать паутину насчёт неё... Она ещё жива, лежит в онкологическом центре. По характеру она почти как я... – Вика улыбнулась. – То есть, жутко любопытная и дотошная, преданная делу, а потому наверняка захочет донести до людей правду. А если она ещё и окажется в центре событий, и почувствует всё на себе... Это будет нечто.
Вику слушали с интересом. Оскар спросил:
– Но как она донесёт правду, если, насколько я понял, она сейчас не работает? То есть, получается, она бывший журналист?
– Бывших журналистов не бывает, – с уверенностью ответила Вика. – Связи-то у неё остались, а убеждать она всегда умела... Если бы не умела, не была бы в профессии.
– Вопрос вот ещё какой, – раздался голос Каспара. – Мы можем лечить рак?
– А у тебя сомнения? – спросил Алекс.
– А действительно, мы можем? – задался и Оскар вопросом.
Взгляды всех присутствующих обратились на меня. Каспар, Алекс, Вика, Конрад, Цезарь и Гермиона, Оскар – все смотрели на меня с вопросом в глазах, только Альварес смотрел на Гермиону. Я сказала:
– Ребята, я верю, что мы можем. Я думаю, мы могли бы даже попытаться договориться с вирусом.
По залу пролетел шелест удивлённых голосов. Кто меня потянул за язык ляпнуть это? Думаю, Леледа. Я и сама пока толком не знала, как и о чём мы сможем договориться с вирусом. Уболтать его не размножаться? Или попросить организм поднатужиться и справиться с инфекцией? Подтолкнуть одни процессы в нём и притормозить другие? В общем, это было очередное озарение, такие вещи я до поры до времени не озвучивала, пока сама не разбиралась, что к чему, но тут мой язык опередил мысль. Что бы это ни означало, я не сомневалась: это был «высший пилотаж» из всего, на что способны достойные. Но как к нему подойти, я пока представляла весьма смутно. К тому же, у меня вдруг заныла поясница. Поморщившись, я сказала:
– Ээ... Как бы вам объяснить. Наверно, рановато я сболтнула насчёт вируса, потому что и сама ещё до конца не представляю, как это должно выглядеть. Но будем разбираться, однозначно.
16.11. Разговор по душам
Цезарь ещё остался о чём-то поговорить с Авророй, а я спешила в центр: было много работы. В последние дни я жутко вымоталась, да и не я одна, наверное. Обнаружение вируса у достойных едва не выбило почву у всех из-под ног, но даже в этом был положительный момент: у нас вырабатывались антитела, и это давало надежду.
Сегодня утром я получила результат анализа моей собственной крови. У меня тоже был вирус...
Я шла по сумрачному коридору замка не одна: за мной следом шагала группа мужчин. Это был Альварес со своими телохранителями. Сердце ёкнуло, неприятный холодок пробежал по коже. Они постепенно прибавляли шаг, так что через несколько секунд мне пришлось бы либо тоже ускориться, либо прижаться к стенке, чтобы их пропустить, но Альварес окликнул меня:
– Гермиона!
Я не сразу отозвалась, не оборачиваясь и продолжая идти вперёд, и он, поравнявшись со мной, сгрёб мою руку и сжал.
– Гермиона, куда вы направляетесь одна в такой поздний час?
– В центр, у меня много работы, – ответила я сухо, пытаясь высвободить руку – не грубо, но решительно.
– Без охраны? – удивился Альварес. – Время сейчас – сами знаете, какое.
Руку он мою всё-таки отпустил, как будто смутившись. Дальше мы шли молча, а в замковом дворе он, глянув в чистое, усыпанное звёздами небо, сказал:
– Оно кажется таким спокойным... Но это спокойствие обманчиво. Хоть я и не достойный, но чувствую опасность. Позвольте мне вас сопроводить до центра, Гермиона. Я не могу допустить, чтобы с вами что-то случилось.
– Что со мной может случиться в воздухе? – возразила я. – Кроме того, я не собираюсь лететь одна, я дождусь мужа, и он сопроводит меня.
Я остановилась посреди двора. Альварес, похоже, не намеревался отставать от меня: он встал рядом в позе футболиста во время пробивания пенальти, прикрывая сцепленными руками пах. Двор был освещён только окнами замковых покоев, сырой песок скрипел под каблуками, в воздухе пахло весной и тревогой.
– Хорошо, я подожду его с вами, – сказал Альварес. – Только чтобы убедиться, что вы летите не одна.
– Что за надобность, – хмыкнула я.
– Вам так неприятно моё общество? – спросил он, и в его тоне мне почудилась грусть.
– Просто не понимаю, какое вам до меня дело, господин Альварес, – ответила я.
Альварес помолчал, опустив глаза, потом сделал своей охране чуть заметный условный знак, и они немного отошли, обводя пустыми и цепкими взглядами стены замка и тёмное небо. Они, конечно же, слышали всё, но не слушали – вот такая иллюзия приватности.
– Гермиона, мне ничего не нужно, – проговорил Альварес тихо. – Просто хотя бы скажите: вы не ненавидите меня?
Честно признаться, меня напрягал этот разговор. Альварес был каким-то странным, выглядел неважно, но взглядом просто испепелял меня. Он не сводил с меня глаз всё совещание, так что мне то и дело становилось неловко, но там, в присутствии Авроры и всех остальных, в деловой обстановке совещания, это было легче перенести, а сейчас, один на один с ним и в окружении его охраны, я вновь чувствовала себя как в западне. Эти его вопросы... Говорить с ним по душам мне не хотелось, но в то же время я чувствовала, что его и впрямь волнует то, о чём он спросил. Выглядеть смущённым и неуверенным в себе ему было очень не к лицу, и он это чувствовал, а потому от него исходили потоки досады и злости – на себя, на меня, да и на весь мир.
– Послушайте, если вы не умерите всю злость и негатив, которым вы сейчас переполнены, мне придётся попросить вас покинуть меня, – сказала я. – С вами рядом просто невозможно находиться.
Он покусал губы, глядя по сторонам, а потом ответил глухо:
– Рад бы... Рад бы излучать свет и радость, но не могу. Это измучило меня, ничего не могу с собой поделать. Впрочем, вам это не нужно, зря я начал этот разговор. – Альварес болезненно поморщился и отвёл взгляд. – Этому нельзя помочь. Видно, так уж суждено... Простите меня.
– Я не держу на вас зла, – сказала я.
Он горько улыбнулся.
– Но я вам неприятен. И осознавать это для меня пытка. Я привязался к вам, Гермиона... Сознательно не употребляю слово «люблю», потому что вы ему не поверите и не примете его от меня. Я думаю о вас постоянно. Я знаю, я сам всё испортил... Сам во всём виноват.
– Винить некого, Мигель, – ответила я. – Просто изначально нам было не по пути.
– Это ваша паутина сказала вам об этом? – усмехнулся он. И добавил задумчиво: – Надо же... Вы назвали меня по имени.
– Ну, так и вы меня называете по имени. – Зачем я ему улыбнулась? Глядя со стороны, можно подумать, будто я с ним флиртую.
Похоже, улыбку он воспринял как разрешение снова тискать мою руку. И надо же было как раз в этот момент появиться Цезарю!
Всё кончилось так, как и должно было кончиться. Альварес с охраной деликатно удалился, а Цезарь немедленно закатил мне сцену ревности и улетел... без меня. Я осталась одна в сумрачном дворе, усталая, голодная, с вирусом в организме и с чувством невыносимой, беспредельной пустоты в душе...
Плакать хотелось, да разве слезами тут поможешь?..
На плечо мне опустилась рука.
– Ты чего тут?
Это была Аврора. Казалось, что седина в её волосах светилась сама собой – мягким серебристым светом, создавая вокруг её головы ореол... Нет, это была просто особенность ночного зрения достойных, которым я обладала. Сегодня Аврору посетило что-то новое, какое-то озарение, и оно всё ещё сияло в её глазах. Я спросила:
– Что ты подразумевала под словами «договориться с вирусом»?
Она улыбнулась.
– В этом нам ещё предстоит разобраться. – И вдруг поморщилась. На мой вопросительный взгляд она ответила: – Да что-то поясница ноет... – И добавила с усмешкой: – Видно, к перемене погоды.
16.12. Онкоцентр
Повлиял ли вирус на способность достойных к целительству? Как выяснилось, нет, хотя расход сил на исцеление стал ощущаться заметнее, чем раньше. Если раньше мы вообще не чувствовали, что тратим их на что-то, то сейчас и голова кружилась, и коленки подкашивались. Приходилось долго восстанавливаться. Как долго? Излечил две-три раны или одну болезнь – отдыхай полдня. Вот такой расклад.
А раньше этого отдыха почти и не требовалось.
Сумрачным вечером, полным весенней зябкой сырости, группа из двенадцати достойных спустилась на крыльцо онкоцентра. Это было огромное белое здание, похожее на слоёный торт: слой взбитых сливок, слой шоколадного бисквита... «Шоколадным бисквитом» были окна, а «взбитыми сливками» – стены. А над ними – тревожное небо в тучах.
Большой светлый холл, чистые жёлтые коридоры и мы – странные воинственные фигуры в чёрной форме и высоких ботинках. На вопросы персонала: «Кто вы?», «Вы к кому?» – шедший впереди Алекс ответил:
– К людям.
Он оглянулся на меня, я кивнула, и двенадцать пар высоких ботинок зашагали дальше по коридору. Наше психическое воздействие делало своё дело, даже когда мы его целенаправленно не применяли: оно работало сейчас, так сказать, в фоновом режиме, на минимальной мощности, достаточной для того, чтобы привести окружающих в состояние лёгкой заторможенности. Нас провожали удивлёнными, настороженными взглядами, но не решались останавливать и препятствовать этому странному вторжению. Только какая-то сестричка осмелилась подскочить к нам с требованием надеть бахилы, и Алекс хотел её проигнорировать, но я сказала:
– Порядок есть порядок.
Мы надели предложенные нам бахилы и пошли дальше.
Коллега Вики лежала в четырёхместной палате. Энергичная линия губ, складочки по бокам рта, бандана на голове. Я подержала над ней ладонь: опухоль в мозгу, неоперабельная, до конца – максимум два-три месяца. Женщина открыла глаза и увидела нас, но не испугалась и не удивилась, просто смотрела пустым, отсутствующим взглядом. Её соседки по палате приподнялись на койках, поглядывая на нас с недоумением, и Алекс сказал:
– Не бойтесь. Мы пришли, чтобы вылечить вас.
Наверно, эти слова звучали слишком фантастично, чтобы им верить. Одна из больных сказала:
– Что-то не похожи вы на врачей.
Я ответила:
– А мы и не врачи. Мы – достойные.
– Достойные чего?
– Просто – достойные.
Итак, слово «достойные» прозвучало и отпечаталось в их памяти. Я отдала приказ каждому из группы взять по больному, а сама осталась с коллегой Вики. Из сердца её тени я выудила её имя – Светлана. Обхватив её голову руками, я закрыла глаза.
Я тихонько окликнула её мысленно: «Светлана!» Весь её организм тут же отозвался – каждый сосудик, каждая клеточка настороженно внимали мне. Что ж, отклик её тела я получила, теперь нужно было перенастроить его работу – так, чтобы оно само уничтожило опухоль. Слушая организм, в его общем «хоре» я слышала и «голос» новообразования: оно «фальшивило». Нужно было убрать этот фальшивый голос.
Одновременно я прощупывала прошлое Светланы, ища корень зла, и нащупала болезненно пульсирующий комок не отпущенной обиды. Ему было четыре года, и причиной его возникновения стал развод. Это была достаточно свежая обида, но где-то в глубине прошлого затаился, как очаг хронического воспаления, ещё один комок... Я не сразу его нашла. Возраст его равнялся... аж двадцати годам. Это была обида на отца, ушедшего из семьи: Светлана так и не простила его, и на душу четырнадцатилетней девочки это легло обезображивающим шрамом. Сейчас ей было тридцать четыре, и эта обида убивала её, сводила в могилу преждевременно. Что с этим делать? Если не убрать эти комки – старый и новый, – болезнь может вскоре вернуться. Я могу заставить тело Светланы рассосать опухоль, но как заставить её душу простить?..
Что ж, я попробую...
16.13. Гребля за жизнь
Стены палаты исчезли, мы стояли на берегу моря, на деревянном пирсе, глядя в туманную даль. На приколе покачивались две лодки. Светлана поёживалась от морского ветра в своей больничной одежде, с удивлением оглядываясь по сторонам.
«Где мы?»
«Посмотри на эти лодки, – ответила я ей. – Они пока пусты. Представь в них людей, которые причинили тебе боль в прошлом».
«Зачем?»
«Просто представь».
В лодках появились двое мужчин: оба красивые, темноволосые, чем-то схожие. Один из них, чуть постарше, был отцом Светланы – таким она запомнила его, когда он уходил. Занятно: мужа она себе выбрала внешне похожего на отца... И снова – расставание, боль и затаённая обида, сжигающая изнутри и душу, и тело.
«Прости их и отпусти. Если ты этого не сделаешь, болезнь тебя не отпустит, вернётся даже после того, как я излечу тебя. Это нужно тебе самой, понимаешь? Чтобы выжить».
Светлана, стягивая на груди воротник пижамы и зябко поводя плечами, всматривалась в лица, когда-то дорогие и любимые. Её рот сжался, складочки у губ обозначились глубже. Ввалившиеся и потускневшие во время болезни глаза вспыхнули внутренней болью... Она делала выбор, и он с трудом давался ей.
«Если будешь удерживать обиду, умрёшь. Отпустишь – выживешь. Выбор за тобой».
«Я хочу жить», – сказала Светлана.
«Тогда отвяжи лодки», – улыбнулась я.
Она шагнула вперёд, присела. Узлы не поддавались её слабым рукам, и я положила ладони ей на плечи, вливая в них силу. Один узел развязался, и лодка с отцом Светланы начала медленно удаляться от берега. Светлана, сидя на корточках, напряжённо провожала его взглядом, задавив в горле всхлип. Я погладила её по плечам.
«Молодец. Давай вторую».
И второй узел она одолела, а я чувствовала: два комка обиды рассасываются. Ей ещё предстояла большая внутренняя работа, но начало – лиха беда – было положено, лёд сломан.
Обе лодки скрылись из виду. Из-под сомкнутых век Светланы сочились слёзы, но я просто молча наблюдала, как они катятся: это было ей необходимо.
«А теперь вдохни полной грудью. Чувствуешь – свободнее стало? Легче дышать?»
Светлана набрала воздуха, задержала, а потом выдохнула. Уголки её губ дрогнули в неуверенной улыбке.
«Вроде... да», – сказала она, глядя на меня с удивлением.
Поморгав и смахнув остатки слёз, она улыбнулась уже шире и увереннее. А у причала снова покачивалась лодка – пустая. Светлана перевела вопросительный взгляд с неё на меня.
«Посмотри вон туда».
Взгляд Светланы устремился в указанном мной направлении. В тумане проступали очертания прекрасного белопарусного корабля, стоявшего на якоре.
«Он ждёт тебя, – сказала я. – Море – жизнь, берег – смерть. Посмотри назад».
На берегу, совсем неподалёку, виднелся высокий деревянный крест и пёстрые венки с чёрными лентами... Светлана содрогнулась.
«Ну что, поплыли?»
Не дожидаясь моих указаний, Светлана сама забралась в лодку. Я последовала за ней.
«На вёслах – ты».
И мы поплыли к кораблю. Гребля давалась Светлане с трудом, но я не могла грести за неё: это была её работа и её жизнь. Её лицо искажалось от напряжения, она стискивала зубы, стонала, но гребла.
«Такое чувство... будто под вёслами не вода... а тесто», – пропыхтела она.
«Борьба за жизнь – непростое дело, – улыбнулась я. – С каждым гребком ты приближаешься к цели. Не останавливайся! Борись!»
Уключины скрипели, скрежетали зубы Светланы. Корабль медленно, очень медленно приближался.
«Уфф... Не могу больше, – выдохнула Светлана. – Сил нет... Ладони стёрла».
Хватка её рук на вёслах ослабела...
«Не бросай вёсел! – воскликнула я. – Осталось совсем немного, неужели ты остановишься, когда цель уже близка? Давай! Ты гребёшь за свою жизнь, помни!»
Бросив на меня полный муки взгляд, она снова стиснула вёсла и погрузила их в воду. С виду – вода как вода, но лопасти входили в неё, как в крутое тесто. Эту тяжкую работу Светлана должна была сделать сама, а я могла только помогать и направлять. Я слушала её организм, и фальшивого голоса почти не слышалось...
Скрип... Плеск... Скрип... Плеск...
Глухой стон Светланы.
«Давай, девочка. Уже почти! Давай, ещё чуть-чуть...»
Она ворочала вёслами, рыча от натуги, а я потихоньку вливала в неё силы. Корабль был уже близко, белые громады его парусов колыхались в небе, и вот...
Вот он, борт! Я взлетела и опустилась на палубу, сбросила Светлане верёвочный трап. Уронив вёсла, она вцепилась в него, оттолкнулась ногой... Лодка уплыла из-под неё, и теперь дорога была одна – наверх.
Карабкаться ей тоже было тяжело – ещё тяжелее, чем грести, но близость цели придала ей сил и решимости. Сцепив зубы, она одолевала ступеньку за ступенькой, осталось совсем чуть-чуть, последний рывок, и...
Она повисла на трапе – потеряла из-под ног ступеньку.
«Меня тянет вниз...»
«Давай!»
«Не могу... Ноги парализовало... Не могу ими пошевелить...»
«Вспомни, что ты видела на берегу!»
Крест и венки. Нет, нет, только не это. Бледное лицо Светланы исказила зверская гримаса, и она невероятным усилием подтянулась на руках. Я добавила ей сил – последнюю порцию, и вот она уже вцепилась в борт, подтянулась ещё и... упала на палубу.
«Ну вот и всё. Ты умница».
Я погладила её по щекам. Она лежала совершенно без сил, утомлённо улыбаясь и разбросав руки в стороны.
Фальшивый голос затих.
«А кто капитан этого судна? Куда мы поплывём?» – спросила Светлана чуть слышно.
«Капитан – ты. И ты поплывёшь туда, куда захочешь».
16.14. Поясница
Мы вышли из палат и собрались в коридоре.
– Обследуйте их завтра, – сказала я персоналу. – Мы придём ещё, больных здесь много.
Двенадцать достойных, включая меня, и столько же людей, вырванных из лап смерти – таков был первый результат. Врачи ещё не знали этого – им нужны были анализы, чтобы поверить в чудо, но сами люди уже чувствовали перемены в себе: это было видно по их посветлевшим глазам.
Через открытую дверь палаты на меня смотрели с бледного лица глубоко ввалившиеся, но ожившие, полные мысли и чувства глаза Светланы. Уже сейчас в них отражалось зарождение желания облечь случившееся в слова и донести до людей. Только бы сил побольше – а способ это сделать найдётся. Я улыбнулась и кивнула её мыслям.
Оставив позади недоумевающих врачей и не менее потрясённых пациентов, мы вернулись домой. Это был только первый шаг, предстояло сделать ещё много, а пока нужно было восстановить силы... Раскалывалась голова и подкашивались ноги. И поясница ныла...
Юлю я застала в её комнатке за изготовлением сложнейшего, состоявшего из нескольких сотен деталей оригами – фигуры китайского дракона. Отрешённая от всего, она ловко сгибала пальцами бумагу, соединяла детали, и под её искусными руками рождалось нечто фантастическое – пёстро-чешуйчатое, гривастое, хвостатое и страшномордое. Я залюбовалась.
– Вот это да... Юль, ты просто мастер.
Она не удостоила меня даже взглядом через плечо, но уголки её губ шевельнулись в подобии улыбки. Эмоции она выражала крайне слабо, была замкнутой и со стороны походила на больную аутизмом; впрочем, её разум не умер – он просто дремал.
Наблюдая за её работой, я присела на кровать. По всему полу были разбросаны листки бумаги, среди которых встречались и гладкие, и скомканные – от неудачно вышедших деталей; подобрав один из смятых, я расправила его и стала рассматривать рисунок сгибов. Он был похож на паутину...
Огрызок карандаша выводил на коленке корявые, неровные строчки...
Я бригантина лёгкая, скольжу я по волнам,
Мечта – мой парус, ну а руль мой – сердце.
Давно уснул на дне морском мой храбрый капитан,
И стайки рыб над ним играют скерцо.
То пену слёз солёную мой рассекает киль,
И хлещут волны через борт нещадно,
То вдруг за штормом боли накрывает мёртвый штиль,
Повисший парус жаждет ветра жадно.
Но в пустоте небесной звёзды мне укажут путь,
И курс мой предсказать дано лишь Богу.
Осталось только горсть земли родной мне зачерпнуть
И налегке отправиться в дорогу.
Светлана выжила, выгребла свою жизнь, с каждым ударом вёсел приближаясь к черте возвращения, и сейчас она правила своей бригантиной. Лишь бы не налетела на рифы...
Лёгкий стон вернул меня к реальности. Юля, отложив работу, морщилась и потирала поясницу. Я встала и подошла, обронив листок со стихами.
– Юль, что? Болит?
Она не отвечала, но я и так чувствовала. У неё болело там же, где и у меня, и это должно было что-то значить. Схватив мятый листок со стихами про бригантину, я всмотрелась в рисунок сгибов, пытаясь прочесть ответ. Там что-то вырисовывалось, но пока неясно... Повращав головой и сделав сидя несколько поворотов туловища из стороны в сторону, Юля вернулась к своему дракону.
А через пять минут сильные руки Никиты уже разминали мою спину, забирая боль и возвращая силы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2010/09/27/1057