Огаэ не спал. Он осторожно выбрался из спальни – так, чтобы не разбудить няньку Лэлы, мирно похрапывающую на своем ложе из цветных подушек и одеял рядом с постелью девочки.
Огаэ осторожно шел босиком по циновкам, стараясь, чтобы его шаги были неслышны. Он добрался до статую Царицы Неба – огоньки светильников мерцали у ее подножия и на выступах стен рядом, отбрасывая тревожно подрагивающие тени на фигуру юной девушки с ребенком на руках.
Огаэ сел на циновку у ног Царицы Неба, обхватил руками колени, уткнулся в них горячим лбом. Да – он убежит. Убежит в степь. Может быть, даже этой ночью – перед тем, как рассветет. Он убежит в степь за реку и никто не будет знать, где он живет, а он будет скитаться по бескрайней степи, и, может быть, даже встретит Великого Табунщика.
Его мысли прервал шум во дворе.
Чья-то огромная рука сдернула занавеску, висящую над входом в дом Игэа. Пламя смолистых факелов ворвалось внутрь, заплясало зловещими отсветами на выбеленных стенах.
Люди в черных плащах с темно-красным кругом на спине затопотали по циновкам, побежали по лестницам наверх, застучали в закрытые ставни.
- Эй! Эй! Силен Уурт!
Огаэ в ужасе поспешно потянул за плетеную веревку, закрывая от взоров ночных пришельцев Царицу Неба с сыном. Он выглянул из своего открытия и обомлел.
Сокуны вели Игэа, бледного с всклокоченными волосами, в одной рубахе. За ним молча шла Аэй, с непокрытой головой, прижимая руки к груди.
- Ты – Игэа Игэ? – спросил сокун, стоящий у входа.
Смоляные факелы в руках помощников, стоявших по обе стороны, освещали его низкий лоб и глубоко посаженные темные глаза.
- Да, я - Игэа Игэа Игэан, - ответил врач, останавливаясь и глядя на сокуна.
Огаэ, спрятавшийся за статуей, видел из своего убежища, как крупные капли пота текли по вискам ли-Игэа, и волосы его были мокрыми, словно он попал под весенний ливень.
- Ты едешь с нами в Тэ-ан, - сказал ему сокун.
- Я вернусь? – спросил Игэа, и голос его сорвался.
- Узнаешь там. Прекрати задавать вопросы. Торопись.
Игэа и Аэй порывисто обнялись.
- Будь мужественным, Игэа Игэ Игэан , - проговорила она, касаясь ладонями его лица. – Я люблю тебя.
Он поцеловал ее.
- Я люблю тебя, Аэй.
- Торопись! – повысил голос сокун, но Игэа даже не посмотрел на него.
- Поцелуй детей за меня, - шепнул он Аэй.
- Неужели вы не позволите ему даже проститься с детьми? – воскликнула Аэй, обращаясь к сокунам.
- Шевелись! – прикрикнул сокун, отшвыривая ее. – Хватит! Не нацеловались! Тебя другие поцелуи ждут! Быстро!
- Дети испугались бы, Аэй, - успел шепнуть ей Игэа. – Я люблю тебя и их.
Он посмотрел на нее, на занавесь, закрывающую статую Царицы Неба, и глубоко, прерывисто вздохнул.
Аэй, словно вспомнив что-то, в смертельном страхе обернулась в сторону статуи, и на ее лице страх сменился неимоверным удивлением. Она замерла.
Игэа обернулся в дверном проеме и посмотрел на нее в последний раз.
Огаэ, испуганный, сжавшийся в комок, видел это из своего убежища.
Сокуны сдвинулись, скрыв Игэа от Аэй.
Она опустилась на колени, прижав руки к груди, ее волосы рассыпались по плечам, и в наступившей темноте ее неподвижная фигура казалась мальчику черной.
Огаэ выполз из своего убежища, и на четвереньках, словно боялся встать на ноги, добрался до выхода, и выглянул наружу.
В ночной темноте одинокая фигура Игэа, стоящего среди стражников с факелами, казалась силуэтом из черной бумаги, который поднесли к огненной печи.
Огаэ, сделав над собой невероятное усилие, встал на ноги. Внезапная мысль озарила его – он бросился во флигель, туда, где еще вчера ли-Игэа учил его варить бальзам из двенадцати трав. Он добежал до флигеля, в потемках, наощупь судорожно ища короб со снадобьями. Он уже отчаялся, когда его руки ощутили жесткую крышку, оплетенную лозой.
Он схватил короб за ремни, и, задыхаясь, потащил его наружу.
… Игэа уже сидел в повозке между двумя сокунами. Еще немного – и будет поздно. Огаэ, задыхаясь от тяжести груза, подбежав к повозке, прокричал:
- Ли-Игэа! Это… ваше! Возьмите!
Короб выпал у него из рук, и один из сокунов небрежно пнул его ногой в кожаном чулке.
- Это – мои инструменты и лекарства, - сказал Игэа, подняв голову, когда старший сокун грубо сорвал с короба крышку.
- Передайте их ему, - кивнул тот, внимательно изучив содержимое короба.
Огаэ тем временем сумел прижаться к ногам Игэа.
- Я… люблю вас, ли-Игэа! – прошептал он. – Я буду присматривать за Лэлой… пока… пока… вы не вернетесь!
- Спасибо, дитя мое! Весна да коснется тебя! - успел произнести Игэа, прежде чем сокун оттолкнул его воспитанника и хлестнул коней.
… Огаэ долго стоял во дворе и смотрел вслед повозке. Тьма сгущалась. Внезапно он почувствовал усталость и сел на землю.
- Дитя, - раздался голос за его спиной, и на мгновенье ему почудилось, что это вернулся ли-Игэа, но через мгновение он понял, что это – Аэй.
Она стояла посреди опустелого двора – высокая, уже спокойная, закутавшаяся в покрывало и подпоясавшаяся широким кожаным ремнем.
- Дитя, скорее, - сказала она, протягивая к нему руки.
Он обхватил ее за шею, и она понесла его, уткнувшегося в ее волосы и всхлипывающего. Она молчала, крепко держа его, а потом опустила его на землю.
Огаэ открыл глаза и увидел двух мулов, оседланных, с мешками для поклажи.
- Я приведу Каэрэ, - сказала Аэй. – Жди нас!
Как будто он собирался уходить!
Огаэ подошел к мулу и погладил его рыжеватую морду с мерно раздувающимися ноздрями и влажными глубокими глазами. Потом он вытер слезы. «Плакать нельзя», - сказал он себе. – «Я обещал ли-Игэа присматривать за Лэлой!»
.
Тем временем Аэй привела Каэрэ, опирающегося на ее плечо и на уродливый костыль, который сделал ему Баэ, как велел ли-Игэа.
- Ты сядешь вот на этого мула, Каэрэ. Это седло особое, степняцкое, для перевозки раненых.
- А где ли-Игэа? – непонимающе спросил Каэрэ.
- Его арестовали. Он проговорился Миоци, что он карисутэ, и Миоци выдал его сокунам, Каэрэ, - тихо сказала Аэй, но Огаэ услышал ее слова. Его сердце словно кто-то сжал большой железной рукой, и он оцепенел.
- Садись к Каэрэ, дитя, - проговорила Аэй.
- Я сам! – вырвался он от нее и взобрался на мула.
Он убежал бы в степь, если бы не обещал ли-Игэа присмотреть за Лэлой.
- Ты тоже так думаешь, Каэрэ? – спросил он у своего соседа.
Аэй связала Каэрэ ноги под брюхом мула – чтобы больной не свалился на землю – и Каэрэ сидел в своем странном седле в неестественной, кукольной позе.
- Думаю что? – сказал Каэрэ в ответ мальчику.
- Что учитель Моци предал своего друга ли-Игэа? – выкрикнул Огаэ задиристо и отчаянно.
Но прежде чем Каэрэ собрался что-то сказать ему в ответ, он услышал голос Лэлы:
- Мама, куда мы едем? Где папа?
- Папа уехал, - ответила Аэй. – А нам надо бежать далеко-далеко в степь.
Она села на второго мула, прижимая к себе полусонную дочку, несколько раз причудливо цокнула языком, и мулы тронулись с места, двигаясь в сторону степи из опустевшего имения Игэа Игэ.
- Холодает, - тревожно сказала Аэй.
В глубокой предутренней темноте Огаэ уже не мог различить и ее лица.
Каэрэ неподвижно сидел в своем странном седле, и то ли спал с открытыми глазами, то ли глядел в непроницаемый мрак степи.
Белые крупные хлопья снега упали на руку Огаэ и на морду мула.
- Начинается буран, - произнесла жена Игэа.
+++
Снегопад за считанные часы покрыл всю степь бесконечным белым ковром, на котором отражались ранние звезды быстро темнеющего неба.
- Мы не сможем дальше идти, - сказала Аэй, расседлывая мулов.- Придется ночевать здесь.
Она сняла со спины мула примолкшую, уже переставшую плакать от усталости Лэлу и поставила ее рядом с собой, на утоптанный снег. Девочка молча вцепилась в юбки матери и закрыла глаза, словно уснула стоя.
Огаэ спрыгнул сам, оказавшись в снегу по колено, и спросил:
- Мкэ Каэрэ, можно вам помочь? Я сильный, вы можете опереться на мое плечо.
- Помоги развязать веревку, Огаэ, - сказала Аэй.
Они долго развязывали крепкие узлы на замерзшей и покрывшейся ледяной корой веревке, удерживавшей Каэрэ в седле. Наконец, Аэй разрезала ее, так и не поддавшуюся, ножом
Каэрэ неловко перевалился с седла и упал ничком в рыхлый снег – ноги за время, проведенное верхом, совсем перестали его слушаться.
Расседланные мулы спокойно стояли, снежинки облепили их большие унылые морды, превратив животных в белые изваяния с живыми вздрагивающими глазами.
Усиливающийся снегопад застилал звезды.
Аэй быстро разгребала снег снятым с одного из мула седлом, выкапывая подобие пещеры. Огаэ, похожий на маленького снеговика, тоже изо всех сил раскапывал снег.
Снег валил огромными хлопьями, ветер все усиливался, по небосклону, над беснующимися в белой пустыни вихрями медленно шли низкие темные облака.
Каэрэ, встав на колени, попытался помочь Аэй, но выдохся после первых же двух-трех движений и снова упал, выплевывая острую ледяную крупу. Во рту появился солоноватый вкус крови.
Аэй махнула рукой, что-то прокричала ему, но усиливающийся ветер отнес ее слова в степь. Тогда она схватила в охапку детей, устраивая их в вырытой в снегу пещере, потом подтащила Каэрэ, укрыла всех четверых вместе с собой огромным куском полотна и снегопад через несколько минут нанес над ними сугроб – один из тех, каких много в буран в степи.
Было темно и тихо. Вдалеке выл обезумевший в эту ночь ветер. Аэй укутала детей и Каэрэ своими платками, обняла дочь и Огаэ, уже дремавших от усталости и страха, и стала растирать руки Каэрэ, пытаясь согреть их. Но все было тщетно – холод уже глубоко в него вонзил множество своих смертоносных ледяных игл. Она уложила Каэрэ к себе на колени, велела детям сесть ближе к нему, чтобы втроем согреть его теплом своих тел. Она пожалела, что не взяла в пещеру мулов – подумала, что если их найдет стая волков, то они бросятся сначала на животных, а они смогут уцелеть.
Каэрэ сначала смутно, словно издали, чувствовал прикосновение ее рук и запах ее одежды, потом и эти ощущения отдалились, уходя в снежную мглу.
Словно прорывая пелену, раздался голос Лэлы:
- Мама, он уснул. Папа сказал, что Каэрэ поправиться, когда уснет. Он теперь поправится?
После этого стало тихо, и так было долго-долго. Потом ему стало легко, как давно уже не было, и он словно открыл глаза. Пещерка была все та же, но уже не темная, а в каком-то мертвенном снежном свете, который показался ему хуже темноты. Женщина что-то прижимала к груди – словно какой-то большой сверток, закутанный в разноцветные платки. Мальчик, сидевший рядом с ней, плакал, слезы катились и по щекам женщины – она что-то говорила, но он не слышал ни единого звука. Он хотел спросить, что происходит и не смог – то ли снег, то ли какой-то странный плотный воздух сдавил его грудь. Они не смотрели на него, а только на странный сверток, и женщина чертила рукой на свертке две пересекающие друг друга под прямым углом линии. «Знак Великого Табунщика», - вспомнил он. Это было единственное имя, которое он вспомнил – он даже забыл имя девочки с огромными синими глазами, которая удивленно посмотрела в его сторону. Он помахал ей рукой, но она больше не смотрела на него, взглянула удивленно на сверток и что-то спросила.
Каэрэ коснулся рукой плеча женщины – та не обратила на это никакого внимания. «Что случилось?»- спросил он удивленно и с досадой, но не услышал своего голоса, словно говорил в пустоту. Рядом с ним уже никого не было. Он увидел бесконечную белую, словно погребальное полотно, степь. Буран стих. Звезды остро и безжалостно смотрели вниз на мертвую равнину, на которой едва виднелись два холмика – один на месте их пещеры, другой – там, где они оставили мулов.
Он стоял на снегу, и снег не таял вокруг его босых ступней. Ему было не холодно, но пусто и одиноко.
И тогда он понял все.
Но, прежде чем отчаяние успело сомкнуть над ним свои вечные, непроходимые двери, он увидел где-то внизу, в белой, мертвой, смертельной для всего живого степи далекого всадника. Буран застиг и его – снег покрывал всадника с ног до головы, от огромной меховой шапки до стремян, и конь его тоже был в снегу, сильный, но уставший. Но всадник вырвался из бурана и теперь искал – Каэрэ понял это - искал его.
- Великий Табунщик? – то ли спросил, то ли позвал он и вдруг услышал и свой слабый человеческий голос, и далекий шум, словно двери упали с петель.
***
- Великий Табунщик?
Кто-то дышал ему в лицо, согревая.
Каэрэ открыл глаза и увидел светлые глаза другого человека, который, распростершись над ним, согревал его своим телом и дыханием.
- Ты и есть – Великий Табунщик? – спросил он снова.
- Я – Эна, - засмеялся человек.
- Он живой, мама, он живой! – закричала Лэла, прыгая у костра, пылающего у входа в юрту.
- Рано еще твоя Табунщика идти видеть делай хотела! – раздался рядом другой, такой знакомый голос.
Продолжение - http://www.proza.ru/2010/06/12/1104
Предыдущее - http://www.proza.ru/2010/05/23/843
Начало http://www.proza.ru/2009/04/26/635 и http://www.proza.ru/2009/06/19/987