Чудесное, предпраздничное утро провела в саду, инспектируя растительность. Зацвела слива, буйно цветет войлочная вишня, но это она сгоряча. В прошлом году, тоже по весне, разрядилась - расфуфырилась, собираясь, видать, поразить урожаем, да не пришлось. То ли напасть какая, то ли старушка понадеялась на свой темперамент, но не сдюжила, ничего не принесла, кроме чахлых плодов. И снова пробует силы. Уважаю таких.
А молодые кусты черной смородины, посаженные ровно год назад, не перезимовали. В эту весну купила новые, попробую снова возродить ягодник, - уж очень люблю варенье из черной смородины. У Бориса любимая ягода – красная смородина. Бывало, по весне, обрежу старые засохшие ветки, а он меня укорит, что я «извожу» кусты. Еще он любил черноплодную рябину. Большой куст растет перед кухонным окном, и его, помимо хозяина, облюбовали дрозды-рябинники, прилетающие осенью на свеженькую ягоду, да и весной - на то, что перезимует. Но самая любимая ягода Бориса – вишня. Она растет перед террасой. Милое дело подать к чаю блюдо с ягодой, да если еще и вишневое варенье - иное Боря и за варенье не признавал. Но, как не стало хозяина, так деревья зачахли, словно не пережили его отсутствие. За прошедшие без него неполные десять лет понемногу восстановила, вырастила новые деревца из боковых молодых веток, а все равно – прежней вишни нет.
Зато огромный клен радует своим бодрым видом. Затрудняюсь определить его возраст, да и неловко подсчитывать чужие года. Начал он расти и крепнуть при нашем появлении в Комаровке, - то была середина шестидесятых, - словно ждал нас: красивый, приветливый, как раз против входа на террасу, то есть в дом.
На свою беду, да и на нашу, как позднее стало ясно, вырос клен в непозволительной близости от ограды, разделяющей нас с соседом, - назову его Устинычем, который работал завхозом в местном племенном хозяйстве. Он ездил на УАЗике, жил неподалеку, а дачу, как не преминули сообщить нам добрые жители деревни, использовал для сокрытия в сарае таинственной белой Волги, которую никто ни разу не видел (а был ли мальчик?). Мы тоже не увидели, хотя Устиныч, навещая узилище, открывал ворота сарая, заводил машину, прогревая мотор, но плотный брезентовый полог (такие вешают обычно на секретных объектах), пресекал путь любопытному взгляду.
Случилось так, что Устиныч решил продать дачу (на самом деле это половина дачи), а купить ее решился лучший Борин друг – поэт Валентин Дмитриевич Берестов с семьей. И, пока между продавцом и покупателем шли переговоры, Валя с женой Таней и дочкой Галочкой заняли эту самую половину весной 1969 года. Мы прорубили окно, вернее, дыру, сняв пару-тройку досок в общем заборе, и общались через нее все лето - одно из лучших, безмятежных лет нашей жизни.
Увы, покупка не состоялась. И уже следующей весной у половины дома появились новые хозяева – две достойные друг друга половины одной столичной пары, которые привезли на своей светло-зеленой Волге дачный скарб. Появление еще одной Волги на обозримом горизонте, подогрело азарт публики. Стало ясно, что два медведя, вернее, две Волги в одной берлоге не уживутся. Не буду затягивать рассказ, ведь речь пойдет о не сложившихся отношениях клена с новыми соседями, но прежде хочется вспомнить, как происходила эвакуация машины-призрака, интерес к которой у деревенских жителей возрастал по мере прожитых ею в заточении лет. Публика ждала развязки и – дождалась.
Главная загадка для наблюдателей заключалось в самой возможности, вернее, невозможности выехать на машине сквозь строй разросшихся яблонь, посаженных перед сараем в момент заточения узницы так, чтобы ее не угнали. Разве только по частям или с воздуха, через кровлю.
Начало смеркаться. Расчет Устиныча был точен: еще видно дорогу, но уже не разглядишь подробности операции. Родственники, приведенные в готовность, стояли возле яблонь, обвязанных веревками, чтобы в момент движения машины, оттянуть (на манер возничих из скульптурной группы Клодта, усмиряющих коней) стволы и ветки деревьев. Операция прошла успешно для хозяина, а любопытные так и ушли, как говорится, не солоно хлебавши, не разглядев в плотных сумерках ни марку, ни цвет машины, укутанной по уши брезентовой попоной. Тайна машины–призрака не было раскрыта, ибо ее в тот же час переместили в кирпичный гараж на краю деревни, крышу которого для надежности от угона, завалили огромной бетонной плитой. Машина простояла в этой тюрьме до последних дней жизни Устиныча, так гласит молва, ибо сам он на ней не ездил, да и зачем? Ведь у него был уазик, на котором он в рабочем халате приезжал навешать пленницу.
Ну, а клен?
По прошествии времени, грустно, и немного смешно вспоминать эту войну за клен. Глава семьи в зеленой шляпе, моложавый господин приятной наружности, по прибытии, представился как профессор химии, а его жена – известная певица. Они купили дачу, чтобы отдыхать. В первое время, когда еще клен не был мобилизован на военные действия, мы общались вполне по-соседски. Борис даже возил профессора на нашей машине покупать насос, чтобы качать воду. Мы позволяли новым соседям пользоваться телефоном, а его жена изредка приходила к нам распеваться возле рояля. Но дальше деловых визитов общение не заходило.
Словом, ничто не предвещало напряжения отношений между нами, хотя некоторые заявления профессора настораживали. Вдруг, находясь у нас, он, ни с того, ни с сего, раздраженно говорил, что и у него «тоже мог быть такой же дом», что его учебники «тоже издают большими тиражами». «Тоже, такой же…» Чем больше профессор искал сходства, тем больше проявлялось различий
Соседи жили уединенно - никогда, никаких гостей, а у нас летними вечерами бывали иногда посиделки с друзьями на открытой террасе, увитой диким виноградом. Мы пили не только один чай, бывало, и болгарский коньяк Плиска пятилетней выдержки, очень популярный в те годы. Мы смеялись, страстно спорили, разговаривали, не заботясь о теме, включали «Радио Свобода». Звучал рояль.
Можно представить, как реагировали соседи на нашу жизнь, если они прогоняли даже детей, играющих на площадке перед нашими домами. Они искали повод, самый незначительный предлог, чтобы развязать войну. И он нашелся.
Клен, перезимовав, по привычке, в положенное время, расправил свои руки-ветки, склонив их через забор, разбросал маленькие бумеранги семян, и они дружно взошли
Профессор, как только приехал следующим летом на дачу, словно впервые увидел дерево, не снимая зеленой шляпы, подозвал меня к забору, указав очень интеллигентно на недопустимость посягательств на их предстоящий отдых. Ведь нам известно, что именно для этого они купили дачу. Они хотят отдыхать, а клен заслоняет им солнце, бросает тень на яблони; его семена прорастают на грядках, где они посадили овощи, на газоне, который они собираются вырастить. Они хотят отдыхать. Нам предлагают принять меры. Я пыталась убедить профессора, что этот клен поможет им отдыхать, насыщая воздух кислородом, ведь у них нет ни ОДНОГО лесного дерева. Ни елочки, ни березки, ни даже сирени. Ну, ровным счетом НИЧЕГО, кроме яблонь. Не сумев убедить соседа, который так яростно жаждал отдыха, я, по своей природной склонности к справедливости, попросила у Бориса согласия подрезать ветки, но мой непреклонный муж, не ощущая склонности к подобному роду справедливости, запретил портить дерево. «И не вздумай…» - добавил он.
В наше отсутствие бедному клену резали ветки пилой, наносили увечья топором, обрубая корни. Профессор химии изыскивал химические методы.
Клен выстоял. Тогда профессор поменял тактику.
В калитку позвонили. Открыв ее, увидела неожиданных гостей – пару пенсионеров-общественников, которые сообщили, что они пришли к нам по поручению парткома Поселкового Совета. Из папочки с тесемками один из них (видимо главный) достал некий документ, и, глядя в него, строго спросил:
- Что за деревья вы здесь выращиваете?
(Так вот куда третьего дня наш сосед, принарядившись и надев зеленую шляпу - без которой не покидал дом, отчего получил у местных насмешниц прозвище «Зеленая шляпа», - выезжал на своей светло-зеленой Волге!)
Но, увидав предмет распри, коммунисты сникли, и уныло потоптавшись, покинули ратное поле. Однако спустя пару дней появился одинокий милиционер - он умолял нас спилить дерево, так как своими доносами профессор проел им плешь.
Профессор даже в партком Союз Писателей пробился с жалобой. Но там лишь попросили нас слушать радио, убавляя звук, чтобы не раздражать тонкий слух соседей.
Подозреваю, что клен-страдалец не был главной причиной, по которой сосед не мог обрести настоящего отдыха на своей даче. Да и сам профессор страдал, не ведая, что не в клене его беда. Причина гнездилась где-то в глубинах сознания красного профессора.
Эта грустная история, которую знакомый скрипач шутя назвал, «скерцо в ля-бемоль миноре» - то есть в самой печальной тональности, чем рассмешил, перестала нас тревожить. Уяснив особенность душевного склада нашего соседа, мы смирились с ситуацией, тем более, что с кончиной КПСС тема клена растаяла, лишившись мощного партийного рычага.
А клен, который гостеприимно встретил нас, стоит себе, как и прежде, раскинув ветки-руки, рассеивает семена, надеясь вырастить молодую поросль. Он сам или его потомки будут радовать людей, которые придут нам на смену, ибо уже большинства персонажей этой истории, - и тех, кто воевал с ним, и тех, кто защищал, - нет на свете.
Мы всего лишь в гостях у Клена
08.05.10
Иллюстрация - Подарок Влады Успенской (Коб Ра Творческая Мастерская), принятый с признательностью и восхищением.
Читай продолжение - "Белый мираж" http://www.proza.ru/2010/07/01/1270